Русская сказка. Избранные мастера

А. К. БАРЫШНИКОВА (КУПРИЯНИХА)

БАРЫШНИКОВА, Анна Куприянова, более известна под прозвищем Куприяниха или тетка Анютка, принадлежит к тому же стилю, ярким представителем и мастером которого был А. Новопольцев. Сказки ее записаны в 1926 году, в селе б. Верейка, б. Землянского уезда (ныне Воронежский округ), современной собирательницей Н. П. Гринковой и пока еще не напечатаны; опубликован только подробный перечень записанных текстов, с характеристикой стиля и личности сказительницы.

Куприяниха — бедная, неграмотная крестьянка (в момент записи ей было 50 лет), рано овдовевшая и с большим трудом выростившая большую семью. В своем громадном селе — она слывет лучшей рассказчицей и лучшим знатоком песен.[53] Репертуар ее — чрезвычайно обширен. От нее записано 56 текстов, и таким образом, по количеству она должна бы занять одно из первых мест в мире русских сказочников, но ее тексты, как и вообще южно-русские сказки, являются текстами нераспространенного типа, т. е. недлинными, короткими рассказами (в противоположность «сильно распространенным» и многоразвитым северным редакциям). Поэтому с количественной стороны Куприяниха значительно уступает ряду сказителей, чей репертуар хотя менее богат отдельными сюжетами, но значительно превосходит общими размерами текстов (напр., Ломтев, Винокурова, Аксаментов и нек. другие).

По составу репертуар ее очень разнообразен: в него входят сказки волшебные, сказки о животных, бытовые — особенно она любит рассказы про попов — знает и переделки литературных произведений: рассказанные ею сказки «про купца Аксенова» и «Семен — пьяница» — не что иное, как известные рассказы Л. Н. Толстого («Бог правду видит, да не скоро скажет» и «Чем люди живы»). Возможно, что и еще некоторые из записанных у ней сказок вошли в репертуар из школьных книжек и рассказов детей, учившихся в школе. Такого происхождения, несомненно, «Золотая рыбка», чрезвычайно близкая в ее передаче к пушкинскому тексту.

Основной фонд ее сказок — бытовые, хотя сама она, как свидетельствует собирательница, больше всего ценит и любит сказки волшебные, отмечая всегда при рассказе, «что данная сказка особенно хороша и интересна». Главной и основной особенностью ее сказок, так же как у Абрама Новопольцева, является рифмовка. Последняя иногда захватывает всю сказку, иногда встречается только частично. Рифмовка же — как обычно в сказках такого типа (пример — тот же Новопольцев) — заставляет вводить новые слова и создавать новые положения. Так, в сказке про козу с козлятами: «ухватил за хвост, сел маленький кузнечишка на нос»; в сказке «Два брата» (см. в наст. сборнике № 30) дети бедного брата получают определенные имена: Тишка и Танька. Имена эти вызваны к жизни и обусловлены, конечно, только игрой рифм. «Ох, жена, поди-ка ты в лавку, купи ты Тишке книжки... купи Таньке — раздуванку»... Этим же вызвано и прозвище мерина: «упала осина и убила мерина Максима».

Сказочная обрядность у ней представлена очень богато и ярко. Некоторые из ее зачинов представляют собою совершенно самостоятельные присказки. Например, в сказке о «Трусливом Ване»: «Зародился хлеб не хорош, по подлавочью валяли, на пече́ в углу сажали, в коробок загребали, не в городок. Никто хлеба не купить, никто даром не берёть. Подошла свинья Устинья, всю рылу обмарала. Три недели прохворала, на четвертую неделю свинья скорчилася, а на пятую неделю совсем кончилася». Часто в присказку входят пословицы, несущие, таким образом, как бы функцию идейных формул сказки. Иногда пословица вводится и в основной текст, но также в заключительную часть (см. № 30).

В достаточном количестве у нее сохранены и общесказочные типические формулы, в роде: «народ бежит, земля дрожит», «утро вечера мудренее»; описание бега богатырского коня, красота героинь, сохранение закона трехчленности и т. д. «На ряду с этими традиционными аксессуарами, в стиле и словаре сказок Куприянихи — отмечает собирательница — можно отметить и кое-что, попавшее за последние годы: револьвер, полиция и даже милиция, публичные места, фабричные машины и т. д.»

Сказки Куприянихи усвоены ею, главным образом, от отца. Отец ее, Куприян Леонтьевич Ко́лотнев, был «хороший знаток сказок и большой любитель рассказывать». Кроме крестьянствования, он занимался еще развозом муки по пекарням. За сказки ему часто накладывали по возу кренделей. По мнению собирательницы, от отца она усвоила не только основной репертуар, но и тот балагурный стиль, которым она передает свои сказки. «Невольно представляешь себе ее отца, балагура, забавляющего своим красноречием толпу собравшихся слушателей. В его исполнении так уместно это стремление вставить «красное словцо», рассмешить слушателей метко вставленным созвучием, мерной, почти стихотворной речью. Чувствуешь, что рассказчик большое внимание обращает на форму, на самое внешнее словесное оформление своего рассказа».

В устах же Куприянихи это представляется собирательнице как-то мало уместным и она считает, что все это «взято от учителя в готовом виде».

Едва ли можно всецело согласиться с таким утверждением. Правда, можно считать несомненным, что основной фонд сказок и основная манера рассказывания унаследованы сказочницей от отца, но несомненно и то, что отцовское наследие ею углублено и развито дальше. Куприяниха принадлежит не к пассивным передатчикам, а к мастерам, имеющим свой стиль и свою индивидуальность. Она явилась продолжателем художественной манеры своего отца, потому что последняя была органически ею усвоена. Собирательница обращает внимание на то, что это «балагурство» отсутствует в текстах, являющихся переработкой рассказов Толстого. Но, в данном случае, рассказчица была сдавлена определенным характером материала, и отсутствие в этих рассказах обычных приемов балагурного стиля и балагурной рифмовки свидетельствует о большой ее артистической чуткости.

Совершенно ошибочной представляется и та характеристика, которую дает Б. М. Соколов. Он характеризует ее стиль «как примиренный эстетизм и любовь к некоторой обрядной форме», в чем он видит «выражение мелко буржуазной природы середняцких групп крестьянства, которые тянутся больше к зажиточно-кулацкому слою, чем к бедняцкому».

«Примиренным эстетизмом» стиль Куприянихи назвать никак нельзя. Куприяниха, как уже сказано в начале, — одна из последних представительниц того стиля в русской сказке, который, в нашем представлении, теснее всего связан со средой скоморохов и специалистов потешников-бахарей. Этот стиль позже культивировался, главным образом в кругах крестьянской богемы (срв. сказки Новопольцева), тесно связанной, само собой, с крестьянской беднотой. С ней был связан, видимо, и отец Куприянихи, вынужденный искать дополнительных не крестьянских заработков, с этою же средой и ее социальным сознанием тесно связана и сама Куприяниха.

Правда, социальные ноты звучат у ней довольно слабо, — она разрабатывает и задерживается только на мотивах бедности, — но быть может и в этом нужно видеть следы и влияние определенной сказительской школы. Унаследованный ею стиль и художественный метод тесно связан с профессионализмом. Отсюда (также как и у Новопольцева) — богатство и разнообразие репертуара, и повышенный интерес к формальной стороне, что всегда ослабляет и психологическую углубленность и социальную направленность.

30. ДВА БРАТА

ВОТ жили два брата: один богатый другой — бедный. Вот у бедного брата детей много, а богатый жил один. Вот они отделённые. Как он ни сядет обедать, богатый брат, все ему невесело. А ту подойдут — тем все весело. Намочать мочо́нки в воду — тюрю — по праздникам, а ребята все грохочуть.

Однажды пришол брат под дверь, и дюже захотел посмотреть, как они сладко едять. Пришол, покушал, и всю чашку оплёл с ними тюрю. «Ну, брат, пойдем с нами, поедим». Вот так они с недельку пожили вместе. Жена опять заритавала: «Нет, нехорошо»! — и согнали они их.

«Как, брат, у тебе, ведь дети стоять?» — А бедный говорит: «Как твоя жена затяжелеет, возьми меня кумом». — «Ну дак штож, я возьму!» — «От меня дети, ведь, стоять, я буду счастлив».

Сказка о Шемякином суде.

Вот он — ждать-пождать. Жена-то родила. А он тут позабыл, што брату обрёкся. Собрал на пир тут богатых кумовьев и ку́ма. Жена (бедного брата) и смеется: «Как ты богу молил, тебя брат не ублаготворил». — Тот от скуки: «Пойду посмотрю на беседу!» — «И, дурак, как туда незванный пойдешь? Зачем затеить иттить?»

Прихо́дя, у них пир горой, там пьяные. Кушанья на столе. Он от совести подошел к столу. «Брат, дай лошадь!» — «На што тебе?» — «Да потить дуб срубить — привезти». — Она ему лошадь и не нужна. Он думал, што он ему стаканчик назовется — он за столик двинется. Так и думал: выпью я — попаду в пир. На стороны̀ то скажуть, и я кумом был».

Ну, сёт-ки выпить не попало и вся его мольба пропала. Ну, хотя взял лошадь и пошел в лес. Привязал он к дубу, тя́кал, тя́кал, а этью лошадь звали Максимка, мерин Максимка. Упала оси́на и убила мерина Максѝма. Тот с горя пришел к брату и говорит: «Ну, брат, несчастье случилось?» — «Какая же несчастья?» — «Да вот, рубил оси́нку и убил Максимку».

Тут брат на него в суд подавать. Вышли повестки — ехать на суд. Жена и говорить: «Эх, не́зачем было ходить, вот тепере, дурак, путайся!» — «Ну што, жена, над кем греху́ не бываеть, бяда. Ну, поедем, посудимся — сразу в острог не посо́дють».

А ехать-то было далеко, как у нас, вишь, едут отколе на суд. Пришлось ехать на о́дной лошади с братом. Заехали к попу ночевать. Ну да, ведь, богатых везде почитають и везде за стол сажають. У попа же жена тольки родила. Положили его на печку, дитя. А он, как ехал, так и влез обогреться. А ехал дорогой голодный. Они за столом сидять, да друг друга угощають. Он через дитя все глядь да глядь на стол, хватились, он уже дитя готов — задавил.

Што делать мужику-бедняку? Еде поп на суд на него, судиться. Ехали, ехали — подходи [т] лог крутой, могучий. Там детишки коров стерегуть. «Ох, дай, я прыгну в этот лог, расшибусь!» — Вдруг гора-то и здвинулась и подавила этих детишек. Собрались тут отцы́, брать тово мужика в тяпцы́. А поп говорить — как он духовный — бить не велить, надо ехать, просить. Тут с испугу мужик набрал пазуху каменьев.

Вошли они к судьям судить, он первым долгом говорить: «Судить-то суди́, а глядите сюды́!» — показывае на грудь. А, ведь, в старину судьи были дураки. «Гляди, у него денег много, всех подо́рит нас!» Вот они стали судить брата за лошадь. Спросили, как он богу молил, как за лошадью ходил. Те братья по совести расказали. Присудили судьи дитё брату отдать последнее. Он говорит: «Я всего двора не возьму за дитё!» — етот богач. Спрашивают у бедняка: «А чем согласишься?» — «Да деньгами!» — Те обложили ему сто рублей.

Тут попа судить стали. Рассказал по совести, как он голодный был, как задавил. Присудили попу отдать попадью, он приживеть им дитя. Поп и говорит: «Э, я не оддам, ни за какие мильоны!» — «Аль как согласишься?» — «Да деньгами!» Присудили бедняку двести рублей — попу отдать бедняку вместо попадьи.

Сказка о Шемякином суде.

Семь человек мужиков теперь этих судить. «Ну, вы как?» — Рассказали по совести. «Вы видали этую гору?» — «Видали» — «Вы пойдите, с ней прыгнете, тогда будем судить». — «Э, нет там свою жисть поло́жишь!» — Спрашивают бедняка: «Чем согласен с семи взять?» — «Деньгами!» Присудили кажному по семьсот отдать ему. «Вы от своей смерти откупаетесь, а он хотел зада́ром свою душу положить».

Осудили их, он собрал денежки. Каменья пометал, а деньги за пазуху положил. И поехал с суда, зыграл — никому ни копейки не дал. А жена то его ждёть — по-коровьи ревёть. «Э, теперя Степу мово посадили!» Приходит сосед, уговорил ее. «Што ревёшь, — не удавится — явится». — «Ох тебе-то хитро, как бы ты не ходил титором [?], тоже бедней меня был». — «Што ж он тебе приеде, обует што ли, оденет?» — «Да нет, с горем одеваемся, обуваемся».

Вдруг и муж заявляется. Сял на коник, улыбается. «Што тебе дико и чудно?» — «Я тебя ждала, все глаза проплакала». — «Ох, я табе привез радость». — «Какую же радость, кроме горя?» — «Ох, жана, поди-ка ты в лавку купи ты Тишке книжки!» — «И, дурак, чево вздумал?!» — «Ну, поди в лавку, купи Таньке раздуванку!» — «Што ты сидишь мелешь, аль на суд съездил, с ума сшол?» — «Я с ума не сшол, а много денег нашол». И с детьми говорить: «Ну и право. Он, ведь, обезумел». — «Да я тебе денег много покажу и про свою страданье раскажу».

Он в руки деньги те взял и всю свою прохожденье ей рассказал. «Ах ты старичок, как ты жив остался?!» — «Я плохого никому не делал, так и мне бог дал». Вся сказка.

31. СТАРУХА

Вот жил старик со старухою. Ничего они не знали, и так они обедняли. Старуха сидить и говорить: «Старик, што я подумала! Люди умувають, ходять, повивають, а я ничему не сродна́». — «Да што, старуха, с тобою сделалось?» — «Я надумала, не знаю, тебе понравится или нет». — «Ну, понравится — не понравится — все равно буду слухать». — «Вот придет праздник — воскресенье, давай пирогов напекем, барана зарежем, водки возьмем, да ребят кликнем — напоим, накормим их».

Вот так и сделали. Напекли пирогов, водки взяли и ребят зазвали. Пьють, едять ребята, не знають из-за чего. Попили, поели и заиграли. «Ребята, садитесь в кружок, я вам раскажу. Вы играть-то играйте, а ходить приглядайте: где у кого што плохо лежить. Один-то играйте, забавляй себя, а дру́гие берите и прячьте. Тоды придите и мне скажите, а я буду угадывать. А я буду с них деньги-то брать, да опять будем пьянствовать». Тым ребятам на руки. Попили, пообедали хорошо, да хочется ешшо́. «А што», старуха говорить: «вреды́ то нет, ведь несовсем возьмуть».

Вот там они идуть по селу, песни играють, а эти мешки прибирають. Приходють. «Ну, бабушка, мы украли семь мешков да два хомута!» — «Да, где ж положили?» — «Да, там вон в логу». Вот на утри и бабы вскричалися, мужики взворчалися: «Што такое, кража сделалась — мешки накрали!» Ребяты идуть. «Што такое?» — «Да вот, ребятушки, обокрал кто-то!» — «Вы знаете, што есть бабка Салманея, украдкой угадывае, потихонечку ворожа». — «Да неужели правда?» — «Да правда. Я ходил — об невесте ворожил, как все равно обрезала».

Сказка о Шемякином суде.

Тот вскакивае мужик в избу. «Баб, сходи к Салмонее, говорят, хорошо ворожа!» Та подхватила ребенка — да бежать. «Баб, баб, у нас-то с бляхами хомуты сцапали да семь мешков!» — «И, дитёнок, не охота ворожить». — «Да, бабушка, заплачу за охоту!» — «Ну, три рубли да пуд хлеба — я тебе скажу, не солгу». — «Э, кабы найти, не пожалею ничего!»

Налила блюду воды и сама похаживае, на нее поглядывае и говорить: «Вот, ваши мешки и хомуты в этом логу лежать». Та баба побяжала домой: «Бабушка, бабушка Салмонея говорить, мешки наши в целости там-то лежать». — Побег тот мужик туды, все в целости, не увезли их. Прибегае за лошадью. «Правда, угадала! Ну, баба, молчи, никому не рассказывай!» Привез мешки и понес ей пуд муки и три рубли.

Те ребята опять заходють в другую воскресенью, пьянствують, тоже обед собрали. Сами играють, пляшуть, а дела не затевають. Один растрёпа у сенец лошадь привязал, те ссадили да в лес увели. Потом, этот и взмыкался туды-суды, лошадь пропала. Жалко тому, как у самого пропажа была — побег и рассказал: «Иван, Иван, я там угадал. Э, как бабушка Салмонида хорошо угадывае!»

Тот мужик к этой бабушке Салмониде бежать. Прибегае. «Бабушка Салмонида, ты не знаешь всю горе?» — Знаю, знаю, я слыхала». — «Помоги́». — «Да, могу помочь». — Што возьмешь с меня?» — «Да барана». — «Э, кабы лошадь нашел, не пожалею барана — на водку дам!» — Она наливаеть в блюду воду, вокруг похаживаеть да на блюду поглядываеть. — «Вот, говорить, за твою лошадь берутся, да мужики дерутся — ты их сейчас захватишь».

Он туды бежать, а там стерегли пастуха, те за овцами побежали, он подумал, што к лошади. Прибежал, его лошадь стоить привязанная. Отвязал он лошадь, приехал. «Эх, баба, вот так угадка, как же мы про нее не знали?» — «Да я чуточку слыхивала, што украдкой ворожа». — «Да, баба, нельзя всем правду говорить — ведь ее убьють так-то».

Оказалась старуха такая ворожейка, прославилася по всем губерниям. Вот у царя сделалася пропажа. Там и говорят: «Да, ведь, эта старуха угадывае». — Сечас царь запрягае лошадь, посылае кучера за ней. А у него деньги унесли горничная да лакей и повар. И взяли в конюшню спрятали. «Ну што делать, когда кучер едеть за ней, тут им надо сказывать четвертому. Ну как она: угадае, кода поставить кашолку яиц в тарантасе.

Подъехали к ее двору. Кучер: «Вот, государь прислал за тобой: беда приключилась!» Загоревала бабка. Как там солгать? Прямо, ведь, голова долой. Ну што делать — как так занялася, ведь отказаться ей нельзя. Ну, эта бабка говорить: «Теперь, должно, отворожилась я!» Убирается сабе, как к смерти. Влезла она на тарантас, подбираеть она свою юбчонку и себе на уме приговариваеть: «Ну, бабка, садись на яйца!» — Кучер так торопко вскричал: «Получай, бабка, это тебе государь прислал в подарки!» Вытаскивает из тарантаса яйцы лукошко и подаёть [старику]. — «На тебе, скушай, а я еще там буду сыта!»

Сказка о Шемякином суде.

Приезжаеть к государю. «А што, бабка, с ручательством берешься?» — «А што книги скажуть, я, ведь, по книгам читаю». — «А когда ж это будет?» — «Да, вот, в ночь буду вычитывать». — Бабке некуда бежать, надо как-нибудь лгать. Выскочили лакей и повариха. «Как там?» спрашивають у кучера. — «Да как, тольки стала на тарантас садиться, угадала!» — Што делать, те приуныли и затосковали: «Иде такого чорта достали?!» Повариха говорить: «Э, да погоди, што-бог дасть. Нельзя ли нам вперед с ей обойтиться?» Ну лакей говорить: «Погоди оказываться, поглядим над ей утром».

Вот она книгу раскрыла и богу молиться. «Помолюсь хоть при последках к смерти!» А там один из них стоить, слухаеть, што будет говорить. Вдруг кочет закричал. Она и говорит: «Один есть!» Тот прибежал к своим: «Узнала, што я стою!» Перменяется другой туда слухать. Стояла она, стояла — другой кочет закричал. «Слава тебе, господи, и другой есть!» Тот поднимается бежать. «Ну, как там?» — «Узнала!»

Любопытно третьему пойтить послушать, — и третьи кочета́ закричали. «Ну, слава тебе, господи, третий есть — теперь мне пора на покой!» — Она их не видить, а до третьих кочетов богу молилась, а они подумали: она узнала.

«Ну што теперь делать?» думають себе. «Ну, пойдем к ней туда». — «Нет — лакей говорить — не надо ходить, мы себе плохо надумаем. Дал государь им утку, лакей поймал ворону. — «Дай, я ей ожарю, узнае аль нет?» Вот он утку сжарил и ворону. Потом подаеть ей ворону. — «Иди, бабка, кушать, государь-батюшка тебе обед состряпал».

Она зашла в царский дом, да по стенам-то глядить, какие тут убра́тые стены хорошие. А лакей подал, а сам под дверь ста́л. Она стоить и говорить: «Эх, ворона, ворона, залетела в какие хоромы?» Лакей торопко вскочил: «Подожди, бабка, я ошибся, не то кушанье подал!» Мчится оттуда с вороною. Те стоять: «Што такое?» — «Угадала!»

Прибегае лакей — бух ей в ноги: Та бабка вытаращила глаза: «что такое?» — «Бабка, нельзя ли от беды отвесть?» — «Да, можно». Та бабушка повеселела, стала улыбаться, да утятинкой весело наминаться. Утятинки кусочек съела и водочки захотела. Тот лакей рад стараться, с бутылкой несется. «Пей, бабушка, скольки угодно, тольки от беды отведи!» — «Отведу, отведу, дитёнок, не будете вы виноваты. А где они есть та?» — «Да в конюшне». — «Ну, я вроде как пойду прогуляться, а ты вперед зайди, да ту мне месту покажи, штоб нам придумать, как сказать и вас оправдать».

Вот лакей отправился, бабку ждёт, поглядывае, штой-то долго она не идет. Пословица говориться: «на вору шапка горить!» Он думаеть, што она вперед государю скажеть. Кучер говорить: «А што ж ты: пришол один, ты бы уж бабку ту вел!» Вдруг бабка являеться. Повеселел лакей — он ей расказал, свою похоро́нку показал.

Вот после обеда она, как поевши, лежит и отдыхает. Ну царю-то не терпится, не ждёть, когда в дом к нему вернется. Приходя к ней туда. «Ну как, бабка, узнала?» — «Да узнала!» — «А кто их смыл?» — «Да их сонный сам взял, да и забыл, над тобой што-то случилось, ты их взял, да в конюшню пошел, да в навоз закопал!» — «Да, бабка, надо мной случается: какой-то лунатик находя. Сплю, так и сонный пойду». — «Да, да!»

Бабка веселей стала, как он сказал дорогу ту. «Вот ты положил и забыл!» — «Ах батюшки, скольки я людей оклеветал, скольки они плакали!» А лакей стоить, слухаеть. Бежить, своим остальным говорить: «Ведь, бабка нас оправдала!» — Ну, прислуги-то не надеются, а все смерти ожидають: ведь, не у мужика живуть, а ведь у царя. Вот царица и ругается на царя. Жалко прислуг, и она их туда позвала. Вот повар говорить: «Теперь нам аминь!» Нет, лакей подслушал, говорить: «Оправдала!» Приходють они в дом, и она стоить при нем. Царица говорить: «Давайте царя бить!» — Слуги вскричали: «Што, за што?!» — «Вот, над нашим государем лунатик наработал. Вот, ведь, мы ему правду говорили, што у нас никто не возьметь; мыслено ли то, што у царя из-под голов взять, да отнести? Тут уж ясно видно, что сам отнес». Кучер и говорить: «И государыня в два раза сказала».

Потом эта бабка отправляется домой, он ей всего наклал туды за работу. А старик уж ее не жидае живую. Стречае, обрадовался. «Как, старуха, там?» — «Всех оправдала!» — «Всех и сама осталась жива?» — «И сама осталась жива. Да дело-то, ведь, плохое. Как бы нам удумать — бросить этую ряду?» Старик говорить: «Там бы тольки оправдалась, а я тут придумал». — «А чево теперь нам надо, мы так стали богати». — «Да давай, старуха, свою гнилушку сожгем и всю на нее вину положим». Как ворожить-то ей надоело, сказать: «Мол, книжка ворожейная сгорела». Старуха говорить: «Я не могу теперь ворожить, я могу теперь богатством этим прожить». И так они ото всего отказались. Теперь живуть, поживають. Я у них была, и мед пила, на грудь текло, в рот не попало. А старик такой простой! Веселые люди. Басенке теперь конец!

32. ПОП-СКУКА

Вот молодая женщина сбоку жила. Поп дворочка через четыре от ней. Как пойдет за водой, поп все сидит на крыльце. Хи-хи, хи-хи! Она приходит домой. — «Иван, што поп-скука, как ни пойду за водой, все хи-хи да хи-хи». — «Э, дура, эт ты ему пондравилась, он перед тобой конюе». (Человек храбрится перед барышней.) «А ты ему знаешь, что скажи: будет тебе коневать, приходи-ка ночевать. Возьмика-сь вина и за́куски».

Поп этым случаем рад стараться, захватил с собой окрак [окорок] ветчины, четверть вина. Пришел к ней ночевать — она его давай разувать, раздевать. И разутого, раздетого — за стол. За столом-то она стала его целовать, а муж-то раньше приказал, смоляну́ю бочку в сенцы привязал. — «Вот, жана, как я стукну об оконцо, сажай его туда».

Вдруг муж застучал, сторонилася жена, да посадила батюшку в бочку туда. Как этот муж такой был бойкий, подвел и браниться на нее стал. — «Я тебе давно сказал, што выкатывать бочку, выжигать ее в поле!» — Тут попа взяло в бочке горе. Куды ж ему деться — залез в бочку поп греться.

Берут в руки бочку — кот, да кот, а он по бочке шлёп да шлёп. Весь измазался, как чорт. Вот так время провел до утра спрашивают прочие: «Бочку везешь куда?» Отвечает мужик: «Новых чертей наловил, царю везу на показ». Тут люди подходють: «Што за черти — поглядеть их хоть раз». Он откутаеть да закутаеть — не дает разглядеть дюже-то. Некогда тут глядеть надо к сараю везть.

Вывез в поле. Едет барин. «Куда едешь, мужичок?» — «Везу нового чорта к царю напоказ». — Он на кучера говорить: «Поглядим-ка во все ве́ки да хоть раз. Э, мужичок, што сто́и(т) посмотреть?» — «Сто рублей». Вот не дал им дюже посмотреть. «Кто будет смотреть, то выскакивай скорей — приказал он попу — все равно я тебя убью!»

Тольки он открыл и закрышку уронил, — он вылез. Он шумит: «Лови, лови чорта!» Барин хвать, хвать, а он скричал и тот убе́г. Мужик за повод ухватил бариновых лошадей... «С чем я к царю поеду напоказ, поедемте со мной». «Ах, — думает барин — царь голову снесет. Мужичок, што возьмешь?» — «Да пару лошадей, а мою клячу тебе на придачу».

Тот барин сел на клячу и на бочку, поехал домой. А этот — пару, сел на пару, и домой себе жарю. Приехал домой к жене молодой. «Вот, жана, как их обучають дураков!» — Да хорошо до конца, съел ветчинки, выпил винца. Полюбила ты отца и выпила винца. Попу-то горе — жана смеется всегда вдвое.

ПРИМЕЧАНИЯ

Публикуются впервые по записям, любезно представленным для настоящего издания Н. П. Гринковой.

30. Два брата. Вариант известного сюжета «Шемякин суд» (Анд. 1660). Старинная повесть под таким заглавием сохранилась в нескольких списках конца XVII и начала XVIII века. Напечатано в «Памятниках старинной русской литературы», изд. Кушелева-Безбородко, т. II, стр. 405—406. У Афанасьева 184-a перепечатано лубочное издание этого текста. В основе повести бродячие сюжеты о мудром судье, получившие на русской почве сатирическую заостренность. В устных редакциях элемент сатиры обычно утрачивается и заменяется посрамлением богатого брата и своеобразным апофеозом бедности. Напр., Калин. 31 (вариант, записанный от прекрасного сказочника Ермолая Серегина) — в нем совершенно утрачена острота сюжета, так как судьи судят справедливо, разобрав, что жалобщики не правы. Другие устные вар. — Аф. 184-b и См. 187.

В сказке Куприянихи непонятен и плохо мотивирован приговор по делу с братом (отдача ребенка вместо коня). Очевидно, это нужно понимать, как компенсацию за отказ в кумовстве, результатом чего явилась поездка в лес и потеря коня. Срв. оба варианта Афанасьева.

Конец сказки — идиллический разговор мужа с женой — является несомненно изобретением самой сказочницы, и очень характерен для ее настроений.

31. Старуха. Широко распространенный сюжет в мировой литературе, как устной, так и письменной. Русские варианты — очень многочисленны. По большей части отгадчиком является мужичок как и в немецких сказках (Doktor Allwissend). Такой тип сказки дает: Аф. 217. Онч. 165; Вят. Сб. 33, 50, 70; Перм. Сб. 50; Сок. 106, 156. Отгадчица-старуха: Аф. 216 a, b; Худ. II. 67; Сд. 40; Онч. 91, 222; Кр. I, 65. По указателю Анд. № 1641.

В «мужских» вариантах различны и социальное положение и профессия героя; несколько текстов связывают это со сказками о попах Вят. Сб. 50, Сок. 156; Онч. 165; Перм. Сб. 50.

Сюжет «Знахаря» в основе построен на словесной игре. Прозвище или фамилия героя — «Жучек» (Аф. 217, Сок. 156, Перм. Сб. 50 и др.) и его обращение к себе («Попался Жучек») принимается за разгадку царского или барского вопроса. На игре созвучиями часто основано и обнаружение воров. У Аф. 216 воры — лакей Брюхо и кучер Ребро. Старуха в тревоге за свою участь, вслух произносит думая о себе: «ну, достанется теперь брюху и ребру». Подслушивающие лакей и кучер относят это к себе и т. д. Так же Онч. 94, 165, 222; в последнем воры носят фамилию: Попков, Брюшков, Жопкин, но рассказчик утратил значение этих фамилий в сюжете. В одном сибирском варианте (Кр. I, 64) украли Спиро и Петро. Старуха говорит «что будет завтра спине, то и хребту, ворам же слышится: «Спире и Петру».

Эта игра именами в тексте Куприянихи совершенно отсутствует, — взамен этого сказочница широко пользуется рифмовкой. Имя героини: Соломонея сюжетно не оправдано и взято, очевидно, также ради рифмы: Соломонея — ворожея. Неожиданным и необычным является мотив лунатизма царя.

32. Поп-Скука. Из серии народных рассказов о влюбленном попе. В указателе Андреева нет точного соответствия этому сюжету. Собирательница относит его к типу: Анд. 1730; см. примечания к № 33. Заглавия последних двух сказок даны самой сказочницей.