Русская сказка. Избранные мастера

А. В. ЧУПРОВ

ЧУПРОВ Алексей Васильевич (Алексей Слепой) — печорский сказитель. Тексты его записаны и напечатаны Н. Е. Ончуковым, который предпослал им следующую характеристику сказочника. «Алексей Чупров — старше 70 лет, живет в Усть-Цыльме; сказки знает твердо, рассказывает их прекрасно, строго соблюдав то, что называется обрядностью: из слова в слово повторяя обыкновенно до трех раз описания отдельных сцен и действия, особенно удачные выражения и обычные эпитеты. Сказки его поэтому всегда очень длинны... Знает А. В. и былины, но с тех пор, как его постигло большое несчастие (ослеп), он религиозно настроен и ничего не поет, кроме духовного. Религиозность не мешала ему, впрочем, рассказывать мне всякие сказки, иногда и очень скабрезные. Но и эти последние А. В. рассказывал строго и серьезно, с сознанием, что делает он не совсем пустое дело: передает он — старик — то, что сам когда-то слышал от стариков, — и не его вина, если в старину так сложили сказку».

Даже по этой краткой заметке можно вывести заключение, что репертуар его очень значителен; к сожалению, собиратель далеко не исчерпал его в полной мере. Н. Е. Ончуковым записано от него всего семь сказок, при чем, записи сделаны не вполне точно, напр., опущены повторения, что нарушает ритм сказки.[41]

Собиратель называет его рассказчиком-эпиком, «единственным сказочником» на Печоре, «который передает сказки так, как она, может-быть, должны были говориться в старину». Действительно, к А. Чупрову более всего применим термин сказочника-эпика или классика, сохраняющего в своем репертуаре «сказку, классическую по форме, т. е. со всей сказочной обрядностью и фантастическую по содержанию».

Эта «обрядность» выражается у него в богатстве повторений, сказочных формул, эпитетов и сравнений общеэпического характера, в разнообразии типичных сказочных деталей и т. д. Наконец, его тексты выделяются своей ритмичностью, некоторой даже певучестью (напр., «пошел молодец из царской палаты, вышел на чистое поле, овернулся серым волком, бегал, бегал, рыскал по всей земле, овернулся медведем; шаврал, шаврал по темным лесам, тогда овернулся горносталем чернохвостиком, бегал, бегал, совался под колодинки и по корешки, прибежал к царским палатам, овернулся буравчиком» и т. д.

Быт в его сказки вторгается очень слабо; он проскальзывает только в случайных моментах, которые отнюдь не нарушают целостности и яркости его фантастических образов. Все это заставляет признать в нем одного из самых лучших мастеров, мастеров-классиков, блестящего артиста рассказчика и художника, творца, обладающего несомненным и подлинным чутьем стиля.

Скудость материала не позволяет ясно установить социальную позицию сказочника. Замечательной страницей в мире русской сказки является его диалог царя с Черепаном: «А разве государь-от у нас дик? — А как не дик?» и т. д. Такого же тяпа и его сентенции (в сказке о Царе-чернокнижнике) о дурности царей. Эти страницы, действительно, замечательный пример и свидетельство той роли, какую играло устное художественное слово в определенной среде, но в данном случае трудно и почти невозможно установить и разграничить личное и традиционное. Впрочем несомненно и то, что определенный выбор материала также характеризует в достаточной степени сказочника и его настроения.

В текстах несомненно, должна обратить внимание непоследовательность в передаче «ц» и «ч»: «молодец» и «молодеч», «царь» и «чарь» и т. п. Так передано в сборнике Ончукова, и это, видимо, отражает живую черту индивидуального говора сказителя.

1. ЦАРЬ-ЧЕРНОКНИЖНИК

ЖИВАЛ-БЫВАЛ царь вольнёй человек, жил на ровном месте, как на скатерте́. У него была жена, до̀чи, да люди робо̀чи. Он был чернокнижник. Доспел он себе пир на весь мир, про всех бояр, про всех кресьян и про всех людей пригородных; собрались, стали пировать, и стал царь клик кликать: «кто от меня, от царя уйдет-упрячется, тому полжитья-полбытья, за того свою царевну замуж выдам, а после смерти моей тому на царстве сидеть».

Все на пиру приумолкнули и приудрогнули. Выискался удалой доброй молодец и говорит царю: «Царь, вольнёй человек! Я могу от тебя уйти-упрятаться». — «Ну ступай; молодец, прячься, я буду завтра искать, а если не уйдешь, не упрячешься — голова с плеч!»

Вышел молодец из царских палат, пошол вдоль по городу, шел, шел, шел, дошел до проти́ поповой байны, думаёт в уми́: «Куда же мне от царя уйти упрятаться? Зайду я в попову байну, сяду под поло̀к, в уголок, где же меня царю найти?»

Стават царь-чернокнижник поутру́ рано, затопляет печку, садится на ремещат стул, берёт свою книжку волшебную, нача̀л читать-гадать, куда молодец ушел: «Вышел молодец из моих белокаменных полат, пошел вдоль по улицы, дошел до поповой байны, думаёт в уми: «куды же мне от царя скрыться?»... (повторяется дословно все снова)... «ступайте слуги, ищите в поповой байне и ведите суда!»

Побежали скоро слуги, прибежали в байну, открыли полок, молодець под полком в уголку. «Здрастуй, молодец!» — «Здрастуйте, слуги царские!» — «Давай, ступай, тебя батюшко-царь к себе звал». Повели слуги молодца к царю на личо, привели к царю, говорит царь: «Што не мог от меня уйти-упрятаться?» — «А не мог, ваше царско величество». — «Не мог, надобно голова с плеч снять!» Взял свою саблю вострую и смахнул у его буйну голову.

Этому царю што дурно, то и потешно. На другой день опять сделал пир и бал, собрал бояр и хресьян и всех людей пригородных, разоставил столы, и пировать стали, и опять стал на пиру клик кликать: «Кто от меня от царя уйдет-упрячется, тому полжитья-полбытья...» (и т. д. Выискался снова один молодец, условились, в таких же, как и прежде, выражениях.) Пошел молодец, вышел из царских белокаменных полат и пошел вдоль по городу, шел, шел, шел, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, стоит превеличающой овин. Думаёт молодец: «Забьюсь я в солому, да в мекину, где меня царь найдет?» Забился и лежит.

Царь-чернокнижник ночку просыпал, поутру рано ставал, ключевой водой умывался, полотёнышком утирался, затопил свою печку, берет свою книгу волшебну, садился на ремещат стул, начал читать-гадать, куда молодец ушел: «Вышел молодец из моих белокаменных палат»... (Повторяется все по старому, до снятия головы с плеч включительно.)

Этим царям што дурно, то и потешно: на третий день опять стал делать пир-собрание... опять выискался молодец. «Я могу от тебя уйти-упрятаться, да только до трёх раз». Царь согласился. Вышел молодец из белокаменных полат, пошел вдоль по улице, шел, шел, шел, овернулся горносталём-чернохвостиком и начал бегать по земле; и под всякой корешок и под всяку колодинку забиватчи и бегат по земли; бегал, бегал, прибежал перед царски окошки, овернулся золотым буравчиком и начал кататься перед царскими окошками; катался, катался, овернулся соколом и в которых полатах живет царевна — надлетел соколком перед ти окошка.

Царевна соколка увидала, свое окошечко отпирала и себе соколка призывала: «Экой соколок хорошой, экой соколок прекрасной!» Сел сокол на окошечко, скочил на пол, стал прекрасной молодец; царевна молодца стречала, за дубовы столы сажала, пили, панкѐтовали, пировали и чего надомно поправлели; тогда молодец овернулся злачным перстнем, царевна взяла, себе на руку наложила.

Царь-чернокнижник ночку просыпал, по утру рано ставал, ключевой водой умывался... (повторение)... говорит слугам: «Идите, слуги, мою дочь ведите или перстень несите». Приходят слуги: «Звал тебя царь на лицо». — «Для чего-де, пошто?» — «А сама нейдешь, дак отдай перстень с руки!» — Царевна сняла перстень с руки, отдала слугам. Приносят слуги перстень, отдали царю в руки: взял царь перстень, бросил через лево плечо, стал прекрасной молодеч. «Здрастуй, молодеч!» — «Здрастуй, царь вольнёй человек!» — «Ну я тебя нашел, надобно голова с плеч!» — «Нет, царь, вольнёй человек, мне-ка еще два раза прятаться, так у нас было условьё». — «Ну ступай!»

Пошел молодеч из царской полаты, вышел на чистое поле, овернулся серым волком; бегал, бегал, рыскал, рыскал по всей земли, овернулся медведём; ша́врал, ша́врал по те́мным лесам, тогда овернулся горносталём-чернохвостиком; бегал, бегал, совался под колодники и под корешки, прибежал к царским полатам, овернулся буравчиком; катался перед царскими окошками, овернулся соколом и надлетел над окошки, где царевна живет.

Царевна соколка увидала, свое окошечко отпирала. «Экой соколок хорошой!» Сел сокол на окошко, скочил на пол, стал прекрасной молодеч. Царевна молодца стречала, за дубовы столы садила, пили, пировали, панкетовали, чего надобно поправлели, и стали думу думать, куда от царя уйти-упрятаться, и придумали: овернуться ясный соколом, полететь да́лече-дале́че, в чистое поле. Овернулся молодеч ясным соколом, царевна окошечко отпирала, сокола на окошечко посадила, соколку приговаривала: «Полети соколок да́лече-дале́че в чистое поле, овернись соколок в чистоем поле в семьдесят семь травин и все в одну траву...»

Царь-чернокнижник ночку просыпал, поутру рано ставал, ключевой водой умывался... (повторение) говорит царь слугам: «Идите, слуги в чистое поле, каку траву найдите́, в беремё рвите, да всю ко мне несите!» Пошли слуги, нашли траву, вырвали, принесли царю. Царь сидит на стуле и выбират траву; и выбрал траву, бросил через лево плечо, стал прекрасной молодеч. «Здрастуй, молодеч!» — «Здрастуй, царь вольной человек!» — «Ну я тебя опять нашел, теперь надомно голова с плеч!» — «Нет, еще раз прятаться после́нни». — «Ну хорошо, ступай, я буду заутра́ искать».

Вышел молодец из царских полат, пошел вдоль по улице, вышел в чистое поле, свернулся серым волком, побежал; бежал, бежал, бежал, добежал до синего моря, овернулся щукой рыбой, спустился в синее море; переплыл синее море, вышел на землю, овернулся ясным соколом, поднялся высоко́нько и полетел далеко́нько; летел, летел по чистому полю, увидел на сыром дубу у Маговей-птичи гнездо свито; надлетел и упал в это гнездо. Маговей-птичи на гнезде тою пору не было. После Маговей-птича прилетела и увидала на гнезде лежит молодеч. Говорит Маговей-птича: «Ах, кака́ невежа! прилетела в чужо гнездо, упала, да и лежит». Забрала его в свои когти и понесла из своего гнезда; и несла его через синё море и положила царю-чернокнижнику под окошко. Молодеч овернулся мушкой, залетел в царски полаты, потом овернулся кремешком и положился в огнивчо.

Царь-чернокнижник ночку проспал, поутру рано вставал... (и пр. и пр. Царь читал по волшебной книге верно до тех пор, пока Маговей-птица взяла молодца из гнезда). «Подите, слуги в чистое поле, пройдите чистое поле, синёё море в корабли переплывите, ищите сырой дуб, дуб рубите и гнездо отыщите и молодца суда ведите». Пошли слуги, дуб срубили, гнездо отыскали, рыли, рыли, молодца нет. Обратились к царю. «Нашли мы сырой дуб, гнездо было, а молодца нет!» Глядит царь в книжку, показыват книжка: тут, верно, молодеч. Нарядился царь, сам искать отправился. Искал, искал, рыл, рыл, не мог найти. Заставил сырой дуб мелко выколоть и на огонь скласть, сожеччи. И не оставили не одной щепинки, и думаёт царь: «хоть бы я молодца не нашел, да штобы он на свете жив не был!»

Оборотились во свое царство, живет царь и день и два и три, потом служанка в утря́х ставаёт и огонь доставаёт. Взяла из огнива плашку и кремешок, положила трудо́к, тю́кнула плашкой через кремешок, кремешок вылетел из руки, улетел через левое плечо, стал прекрасной молодеч. «Здрастуй, царь, вольнёй человек!» — «Здрастуй, молодеч, ну нужно у тебя голова с плеч!» — «Нет, царь, вольнёй человек, ты меня три дня искал и отступился, а теперь я сам явился; теперь мне надо полжитья-полбытья и царску дочерь за́муж».

И тогда царю делать нечего стало. Веселым пирком, скорой свадебкой стали за молодца дочерь взамуж выдавать; повенчался с царской дочерью, стал царской зять, и дал ему царь полжитья-полбытья, а после смерти штобы на царстве сидеть.

2. ФЕДОР-ЦАРЕВИЧ, ИВАН-ЦАРЕВИЧ И ИХ ОКЛЕВЕТАННАЯ МАТЬ

Жил был царь на ровном месте, как на скатерти. У этого царя было семейство, слуги, люди робочие, а он сам был холост, не жонат. Надел на себя царь цветное платьё и пошел себе богосужону невесту выбирать. Прошел по городу, вышел на чистое полё, стоит в чистом поле дом; приходит к этому дому, заходит, сидят в доме три девичи.

Богу помолился и поздоровался. «Здраствуйте, красные девичи!» — «Здраствуешь царь, вольной человек!» — Подходит к одной девиче. «Девича, ты што умешь работать?» — «А я умею шолком шить». — Другой девиче подошел: «Што ты умешь роботать?» — «Я умею состряпать-испекчи и сварить». — У третей подошел, спросил: «Што ты умешь роботать?» — «А я ничего не умею роботать, только знаю, кто меня возьмет взамуж, перво брюхо рожу — двух сынов, один сын будет полокот руки в золоти, поколен ноги в серебри, в тыли месеч, по косичам часты звезды, во лбу сончё; другой полокот руки в золоте, поколен ноги в серебри».

Говорит царь, вольной человек: «Девича, желашь ли за меня замуж выйти?» Говорит девича: «За кого же выйти, как царь возьмёт!» — «Ну, девича, готовься, приеду за тобой, буду венчаться». Распорядился и пошел домой. Приходит домой, коней запрягали, всё направили и поехали за девичой. Тогда прикатились к девиче, оделась девича, посадили на корету и повезли к венцу. Тогда обвенчали, пировали-панке́товали и жили несколько времени. Эта чарича стала беременна. Царя спросили в ино восударство на совет. Этот царь оставляет приказ: «Кого моя жена родит, чтобы мне-ка с ответом были».

И скоро скажется, долго деется. — Царь отправился, жона у его родила двух сынов: по-локоть руки в золоте, поколен ноги в серебре, в тыли месеч, по косичам часты звезды, во лбу солнчё, другого полокот руки в золоти, поколен ноги в серебри. Тогда написали письмо и отправили к царю слугу, приказали слуге: «Ты в этот дом не заходи, из которого она была взята».

Слуга шел, шел и прошел этот мимо дом. И сделалась буря-погода, как темная ночь стала, и заходит в этот дом, из которого была царица взята. Заходит, богу помолился, с девичами поздоровался. — «Здраствуйте, красные девичи!» — «Приходи, милости просим, слуга царской, куда ты идёшь, куда ты правишься?» — «Я иду из своего царства, пошел царю, царица родила у нас двух сынов, дак пошел царю с ответом». — «Не угодно ли, господин слуга, тебе с переходу с пути в баенке попариться?» — «А пожалуй, кабы попарили, дак я бы попарился!» Сейчас баенку стали топить. Тогда истопили баенку, пошел париться, свою сумочку повесил на спичку. Эти девичи у него из сумы вынули царское письмо, которое было царю послано, написали и положили свое: «царица без царя принесла — суку да пса».

Слуга из бани вышел, наделся и пошел. Царь письмо получил, прочитал и головой покачал, и спросил: «Где ты был ле дорогой?» — «Я был в том доме, из которого царица взята». — Это письмо царь у себя оставил и свое написал: «Кого бы жона не родила, без меня некуда не девать!» Положил письмо в сумку и сказал: «Больше ты в тот дом не заходи, иди мимо во своё царство!» Тогда слуга с царем распростился и отправился. Идет, шел, шел, идет мимо того дому, из которого царица взята, и проходит этот дом. И опять сделалась буря-погода, накатилась, аки тёмнакая (sic!).

Ходил, ходил слуга, блудил, блудил, не мог пути найти, назад к тому дому пришел и думает в уме: «Мне-ка царь в этот дом не велел заходить». Пошел, ходил и опять к дому пришел. Опять заходит, богу помолился, с девичами поздоровался: «Здраствуйте, девичи красные!» — «Приходи, садитесь, отдыхайте вы, с пути, с дороги». — Поставили слуге попить, поись, покушати, стал слуга наряжаться итти. «Господин слуга, попарься в бане, с переходу великого и с тягости, будет тебе легче итти». На то слуга согласился, истопили баню, изготовили, пошел париться, суму опять на спичку повесил. — Эти опять девичи из сумы вынули царьское письмо, а свое написали: «Кого моя жона родила, к моему штобы приходу все были убраны, упра́влены!»

Выпарился слуга, оделся и отправился во своё царство. Приходит слуга во свое царство, письмо отдает. Царица письмо прочитала и слезно проплакала. И спрашивает: «Где ты был по дороге?» — «А был я в том доме, из которого ты взята». Говорит царица: «Это все от их состоялось».

Собирали попов и крестили этих бладеньчей, одному имя нарекли Иван-царевич, а другому Федор-царевич. И стали думу думать: «Куды жо эту чаричу с бладеньчами девать?» и придумали: сделать бочку большую, положить чаричу с сыном, с Федором в эту бочку, спустить в синёё морё; а Ивана-царевича за тридевять земель в ино государство страшному царю, пламенному копью, к огненному тылу отдали подарками.

После того царь явился, водворился во свое государство и спрашиваёт: «Де моя жона и де мои дети?» Отвечают ему: «Твоя жона спущена в синё морё в бочки с сыном Федором, а сын твой Иван царю отдан за тридевять морей, за тридевять земель, в тридевятое царство и в ино государство, страшному царю, пламенному копью, к огненному тылу и отдали подарками». — «Почему так делали это дело?» Подносят ему письмо, которое слуга поднес: «Вот, по вашему приказанью». И спрашивает царь у слуги: «Ты шел от меня — куды заходил?» Отвечает слуга: «Я заходил в тот дом из которого чарича взята». — «Зачем ты в тот дом заходил, когда я тебе не приказывал?» — «Я не мог пути найти». — Взял царь слугу, сказнил. «Тебе когда которо не велено, не должо̀н роботать!» Этот царь несколь времени жил холост не женат и задумал опять жениться и тогда взял эту девичу из того же дому, котора умела шолком шить, и живут царь с новой женой.

А эту царицу с сыном с Федором носило по морю несколько времени, качало да валяло и говорит сын Федор: «Маменька, я слышу: нас больше на валу не качает». И выбросило их в этой бочке на Буян-остров. И говорит Федор царевич: «Я, маменька, растянусь, разорву бочку, я слышу: мы теперь на земле». — «О, сын Федор, как мы на воды? разорвешь бочку — потонём ведь?» — «Нет, маменька, слышу — на земли». Растянулся, бочка разорвалась, разлетелась, — а действительнё на земли. Стали они на этом острову жить. А на этом острову лисич да кунич довольнё оченно. Федор-царевич сделал лучек, да стрелку, настрелял лисич, да кунич этой стрелкой, сделал из лисич да кунич шатер себе.

И видит Федор-царевич: бежат из-за моря купчи с товарами. Говорит своей маменьке: «Маменька, маменька, вон купцы бежат, я буду им махать да кричать, штобы они взели меня посмотреть Русию». — «Вот, чадо мило, купцы пойдут, понесут подарки, а ты с чем пойдешь?» — «Ничего, я и так посмотрю и обратно с има́ буду!» Была у царицы вышита ширинка. «На, дитятко, отнеси царю в подарки». Побежал Федор-царевич край синего моря, стал платочком махать и кричать: «Господа корабельщики! Приворачивайте суда!»

Из лубочного издания «Сказка о Силе-царевице и о Ивашке белой рубашке».

Корабельщики приворотили, пристали, вышли на берег. Приходят к шатру и дивуются: «Ах какой шатер прекрасной! Мы этуды́ много раз бывали, а экого чудо не видали!» Постоели, посмотрели на ихну житель, походят на караб и побегают за синёё морё. Благословился Федор-царевич ко своей матери за синёё морё бежать и пошел на караб. Заходят они на караб, сходни поклали, якори побросали, тонки парусы подымали и побега́ли за синёё морё. Дал им бог тѝшины пособной.

Побежали в то самое царство, из которого Федор-царевич спущеной. Брали купцы подарки, пошли к царю. Федор-царевич с ними пошел сзади; приходят купцы к чарю, челом бьют и низко кланяются и здороваются; дарят купцы царю подарки всякие, подходит Федор-царевич, челом бьет и низко кланяется: «Здравствуешь, царь вольной человек!» — «Здравствуй, доброй молодеч!» — Вынимал Федор-царевич из зепи ширинку, дарил царю. Царь смотрит скольки на ширинку, а вдвое-втрое глядит на молодца. «Экая ширинка чудесна, молодеч прекрасной!»

Говорят купцы: «Царь вольной человек, прежде мы бегали мимо этот остров, мимо Буян, не видали ничего. Живет этот молодеч с женщиной, и у него из лисич да кунич шатер сделанной, и то чудо, то диво». Царица и говорит:— «Это како́ чудо, како диво: середи моря есть остров, на острову есть со́сна, на этой со́сне ходит белка, — на вершиночку идет, песенку ноет, на комелёк идет, сказки сказывает и старины поет. У этой белки на хвосту байна, под хвостом морё, в байне в мори выкупаешься; то утеха, то забава!» — Федор-царевич стоит, выслушивает, на ум берет. Тогда этим купчам царь дал распоряжение: торговать безданно и безпошлинно в городу.

Скоро скажется, долго деется. Продали товары, побегать стали за синёё морё. Дал им бог ти́шины пособные. Прибежали к Буян-острову, выпускают Федора-царевича к маменьке своей... (Федор-царевич рассказывает все, что видел, матери)... «Я как, маменька, ей разе буду доставать, эту белочку». — «Куда же, дитятко, ты будешь ей доставать, положишь меня бедну одну жить здесь?» — «Однако же дай благословенье, я отведаю ее достать!» — «Ну, божье да мое благословенье, дитятко, доставай!»

Сделал себе шлюпку, отправился за синее море, переехал синее море, переехал к острову, шлюпку поставил на берег и пошел искать со́сну. И нашел со́сну: стоит со́сенка, на со́сенке ходит белочка и у этой со́сны проведены струны. Тогда Федор-царевич захватил со́сну в охапку, выдернул со коренем, сорвал все струны и тащит ко своей шлюпке и отправился за синёё морё. Выносит на Буян-остров сосенку, выносит к своему шатру и поставил сосенку подле шатра; стала сосенка стое́ть и стала на сосенке белочка ходить. Вот утеха, вот забава им.

Скоро сказывается, долго деется, бегут опять корабельщики... (то же, что и прежде, в первом случае, происходит)... Сколько здрят на шатер, вдвое-втрое на белку. Прежде на Буяне этого не видали. И простояли, просмотрели они тут целые сутки. Опять стали побегать, Федор-царевич у матушки благословенье просит побегать за синёё морё. Дават матушка родима везти в подарок ширинку. Заходят на караб, побежали; прибежали, парусы сымают, идут к царю, челом бьют, низко кланяются, подарки дарят; челом бьет, низко кланяется и Федор-царевич, дарит царю ширинку.

Смотрит царь и дивуется: «Ох, кака ширинка!» — «А вот царь, вольной человек, прежде мы бегали мимо этот остров Буян, не видывали ничего. Живет этот молодеч с женщиной, и у него из лисич, из кунич шатер сделанной; есть сосенка, на этой сосенке ходит белка, на вершиночку идет — песенки поёт, на комелек идет — сказки сказыват и старины поет». Ходит царица по полу и говорит: «Это кака утеха, это кака забава? Есть утеха-забава: есть за тридевять земель, за тридевять морей, у страшного царя, у пламенного копья огненного тыла, есть у него слуга — поколен ноги в серебри, полокот руки в золоте, в тылу месеч, по косичам часты звезды. Вот то́ утеха, то́ забава!»

Федор-царевич выслушиват ихны разговоры. Тогда купцам царь дал дозвол торговать безданно, беспошлинно по городу. И назад стали побегать. Прибежали к Буяну-острову, выпускают Федора-царевича к маменьке ко своей (Федор-царевич рассказывает царице, что слышал у царя). Говорит на то матушка родима: «То-бы, дитятко, твой брат, да где жо его возьмешь?» — «А когда мой брат, дай мне благословенье, я поеду его добывать». — «Где же тебе брата добыть? От страшного царя никто не пришел, не приехал суды». — «Однако же я поеду». — «Божьё да мое, дитятко, благословенье, поезжай!» — Распростился, пошел по Буяну-острову пешком,

Скоро скажется, долго деется. Близко-ле, далёко-ле, низко-ле, высоко-ле, дошел — два молодца дерутся. Кричит им: «Ей молодцы, над чем деритѐсь, перестать надо!» — Молодцы перестали, отвечают: «Делили мы девичу, да ковер-самолет». — «Давай, ужо постойте, я вас разделю». Взял Федор-царевич, сделал лучёк, да стрелку. «Я эту стрелку стрелю, вы бежите, которей переди прибежит, стрелку хватит, тому девича». Выстрелил стрелку, полетела стрелка выше лесу темного; заворотили головы, полетели за стрелкой сзади. Тогда Федор-царевич развернул этот ковер, садился на ковер, взял девичу и полетел.

Ковер перелетел за синёё морё, недалеко от страшного царя, царевич опустился на чистое поле, ко ракитову кусту. Завернул ковер, посадил девичу: «Сиди, девича, пока я не обвернусь». Сам пошел в то царство, к страшному царю. Приходит к этому городу, позади городу живёт бабушка-задворенка в маленькой избушечке. Зашел, богу помолился. «Здравствуй, богоданная матушка!» — «Здравствуй, дитятко, Федор-царевич, куды ты направился? Каки тебя ветры суды забросили?» — «Есть здесь у страшного царя, у пламенного тыла, будто-де мой брат Иван-царевич?» — «Есть, дитятко, Иван-царевич сейчас прибежит ко мне кашку хлебать». — «Я хочу его от страшного царя отобрать, с собой увезти». — «Где же тебе, дитятко, увезти, никто отсуда назад не выезживат». Тогда говорит Федор-царевич: «Бабушка, богоданная матушка, помоги мне отсель брата увезти, я тебе сделаю колыбелю, буду тебе в колыбелю колыбыть и паче отца и матери почитать». Говорит бабушка: «Как же ты суды прибыл?» — «Я прибыл, бабушка, у меня есть ковер-самолет». Говорит бабушка: «Давай, дитятко, отведам, да только от страшного царя едва ли нам уйти и уехать».

Сказка о трех красавицах родных сестрах.

Немного времени прошло, забежал к бабушке Иван-царевич кашку хлебать. От этого зей зеет и лучи мечут, у бабушки стало светло и хорошо, как в царстве. Говорит Федор-царевич: «Здравствуй, брателко, Иван-царевич!» Говорит Иван-царевич: «Здравствуй, Федор-царевич!» — Говорит бабушка-задворенка: «Наряжайтесь, поскоре, отведамте».

Стали скоро наряжатися, скоре того сподоблетися. Берет бабушка с собой щетку, кремешок и плашечку-огнивчо. Тогда и побегали скоро во чисто поле, ко ковру. Прибегают, Федор-царевич развертыват ковер, садится на ковер, садится Иван-царевич, садится бабушка-задворенка и садится девича. Федор-царевич ковру приговариват: «Подымайся, ковер, повыше лесу темного, и лети, ковер, куды я велю!» Сидит бабушка-старушка назади ковра, припадыват ухом правыим. «О, детушки, близко по́гона, гонится страшной царь, обожгет, опалит нас всех». Бросила на землю щетку: «Быть лес темной, от востоку и до западу, штобы страшному царю не пройти, не проехать!» Сделался лес темной. Царь страшной нагонил и стал бить и ломать лес темной, секчи и рубить, попадать и пробился этот лес и опять настигает близко.

Опять бабушка припала: «О, детки, близко страшной царь, обожгет, опалит, нас всех!» Бросат кремешок: «Быть стена каменна, от востока и до запада, штобы страшному царю не пройти, не проехать!» Восстала стена каменна от востока и до запада. И страшной царь нагонил, начал ей ломать, разбивать. Ломал, да разбивал, да пробился со всем войском своим. Опять гонится за има́ в сугон; припадат бабушка третий раз ухом правым. «О, детушки, близко страшной царь, обожжет, опалит нас всех!» Бросат плашечку на землю: «Протеки, река огненна, от востока и до западу, и до синего моря, штобы все войско царя страшного обожгало и попалило!» Протекла река огненна. Нагонил страшной царь — котора сила в реку бросится, та и сгорит, котора бросится, та и сгорит. Тогда страшной царь реки устрашился и назад воротился. (Старушки уж напрутся на чо, дак как не сделают тихонько.)

Тогда Федор-царевич летел, летел до своей матушки родимой и опустился на землю на ковре. Встречает их маменька с честью и с радостью и весьма весела стала. Живут они в радостях и весельи и царица почитат эту бабушку паче своей матери родимой. И видит Федор-царевич: опять бежат из-за моря корабли. Говорит Федор-царевич... (Повторяется то же самое: купцы идут к царю-отцу и рассказывают ему об Иване-царевиче)... А этой царице больше делать нечего, этот царь думает: «Давай я нарежу караб, побегу, посмотрю што таки за люди». Купцы поторговали и уехали и Федор-царевич с ними. Царь вольной человек снарядил караб и побежал за синёё морё.

Сказка о трех красавицах родных сестрах.

Купцы выпустили Федора-царевича. «Что видал, что слыхал?» Говорит Федор-царевич: «Я пришел маменька... (Следует рассказ, что было)... Он прибудёт маменька скоро суды.» — «Ну, ладно, деточки, прибудёт, дак и подождем». И видят, из-за моря бежит караб, прибегает ко Буяну-острову и становится в ихну га́лань; парусы сняли, якори побросали, сходенки послали. Выходит царь вольной человек и подходит к этому шатру. Пришел ко шатру, челом бьет и низко кланятся. «Здравствуйте, добры люди!» Все ему отвечают и кланяются: «Здравствуйте, царь вольной человек!»

И сколько царь здрит на шатер, вдвое на белку, а втрое на Ивана-царевича и дивуется: «Откуль, вы люди, откуль взялись, как здесь поместились?» Отвечает ему царица: «Я была царска жена, да спущена была в бочке в синее море, меня суды выбросило, а этой мой же сын Иван-царевич, он был у страшного царя, пламенного копья, у огненного тыла подарками подарен». Тогда царь говорит: «Ты действительно моя жена так-ту дак, а эти мои дети. Давай, собирайся, повезу вас во свое царство». Собирались, сподоблялися, зашли на караб, дал бог ти́шины, побежали за синее море. Тогда прибегают, парусы сняли, пошли домой к царю. Этот царь людей собрал и новую жену посадил на ворота да расстрелял, а девичу Федор-царевич за себя замуж взял.

3. ЦАРЬ И ЧЕРЕПАН

Бывало поп, да царь, да боярин собрались в один лик (похожи друг на дружка) и надели одинакое платье на себя, и пошли прохаживаться. И тогда разговор промежу себя ведут. Царь спрашиват: «Что на земли всего дороже?» Отвечает поп: «На земли то̀ всего дороже, у кого жена хоро̀ша». — Говорит царь: «А, барин, ты, што скажешь?» — «То̀ всего дороже, у кого денег много». — «А я считаю то̀ всего дороже, говорит царь, у кого ума вного».

Тогда идут вперед опять, на стречу едет им черепан с горшками. Царь и говорит: «Черепан, провези нас, изъян покроется». Стал черепан горшки складывать, сложил, оборотил лошадь. «Садитесь». Сели на сани. Ехал, ехал, зашла кобыла в лужоцьку, стеть стала. Черепан ухватил плеть и стегат. «Ах ты, кобыла! дѝка, как государь»! Кобыла выстелась и опять пошла.

Поехали, спрашиват государь: «Что, черепан, разве государь-от у нас дик?» — «А как государь не дик: у бояр полны погреба денег лежат, да все их жалует, а у нужного, у бедного с зубов кожу дерёт, да все подать берёт». — «Черепан, есть люди, которы говорят: то̀ дороже всего, у кого жона хоро̀ша?» — «А это, надо быть, поп, либо старец: ти до хороших жон добираются!»

Царь опять спрашиват: «Есть люди, говорят: то̀ всего дороже, у кого денег много?» — «А то, говорит, боерин или боерьский сын, они толстобрюхие до денег лакомы!» — Опять царь спрашиват: «Есть люди, которы говорят: то̀ всего дороже, у кого ума много?» — «А то царь, либо царский сын, это они до большого ума добираются».

Доехали в город и заставили лошадь одержа̀ть. Тогда ставали все трое с саней и благодарили черепана за провоз, и говорит царь: «Поежжай, черепан, по горшки и вези в город, завтра горшки будут до̀роги, да не ошибайся, проси дороже».

Черепан привез горшки в город, а царь сделал пир на весь мир и приказал всем гостям по горшку в подарок нести. Народ бежит к царю на пир, а к черепану приворачиват за горшком. Продавал сначала по пять, потом по десять рублей, дошло по пятьдесят, а потом по сту рублей, и все купят. Дотуль докупали, один горшок остался. Ладит сам итти, подарками нести.

Главной боярин бежит царю на пир и приворачиват черепану за горшком. «Продай горшка!» — «Не осуди, нет боле, один есть да себе надо.» — «Сделай милость, уступи, я первой боярин». — «Я, пожалуй, уступлю, только сделай по моему: я в горшок накладу; съешь — горшок твой. «Дай, наклади — я отведаю, не могу-ли съись». Черепан наклал — понаклал приполна. Съел боярин.

Все собрались, а черепана нет. Приходит и черепан на пир. «Как-же ты, черепан, сколько в тебе скупости, пожалел горшка принести, а привез воз целой». — «Помилуйте, ваше царское величество! Был самой лучшой — боярин отбил! Меч ваш, а голова моя!» — «Да ты за этот горшок множество денег взял?» — «Помилуйте, ваше царское величество, не взял». — «Да как-ино, ты ты за што отдал?» — «Да не даром-же отдал, а сказать нельзя!» — «Скажи». — «За то отдал, што мой сор съел». — «Узнашь-ли?» — «Посмотрю, дак найду».

Посмотрел и увидел его в переднем углу, самой главнейший боярин. «Ну уколи, скажи которой». Он и уколол (показал пальцем). Призывает царь боярина к себе. «Ты-ли у черепана горшок за сор купил?» — «Я, царское величество!» — «И съел?» — «Съел!» — «Почему же ты сор съел?» — «Потому, что я без горшка не смел явиться к вам». — «Да мне разве горшка надобно было? мне надобно было черепана деньгами наделить. Не было горшка, даки так бы пришел. А ты теперь всю посуду исквернил и всех людей осквернил!» Взял царь, посадил боярина на вороты и растрелял.

ПРИМЕЧАНИЯ

Напечатаны в Сборнике Н. Е. Ончукова «Северные сказки» (СПБ. 1907) под №№ 2, 5 и 7.

1. Царь-Чернокнижник (Анд. 329). Широко распространенный сюжет в мировой сказочной литературе. Обычно он соединяется или с добыванием невесты (Аф. 130, a и b) «Елена Премудрая»; Худ. II, 63 (плохо записанный вариант); Сиб. 2 («Старик-охотник и Заветная птичка») или, что гораздо чаще, с возвращением обратно жены-волшебницы: срв. приведенную в настоящем сборнике сказку Ломтева (№ 13), куда в числе прочих эпизодов вошли мотивы возвращения жены и прятания; аналогичная разработка сюжета в сборнике Смирнова, 49 («Сказка про нужного и про богатого»), там же 178 («Хитрая жена») и 355 («Царь-людоед»), но все они представлены в плохих рассказах и неудовлетворительных записях. Этот же мотив — в репертуаре Винокуровой (Аз, I 10, «Мудрая жена»); в отличие от предыдущих, в нем не сама жена заставляет прятаться, но отец ее, что сближает ее текст с текстом Чупрова. Несколько особняком стоит сибирский текст, записанный Красноженовой (Жив. Стар., 1912, II—IV, стр. 303), где молодец прячется от волшебниц; в прекрасном нарианте (также сибирского происхождения), записаном В. Ф. Булгаковым от крестьянина Шарина, сначала заставляет героя прятаться отец, а потом дочь (Красн. Сб. II, 28).

Последнее (удачное) прятание изображается приблизительно одинаково почти во всех текстах: герой прячется или между листами волшебной книги или за волшебным зеркалом. У Чупрова: царевна кладет его под окошко, очевидно, вместе с тем и под книжку. Исключением является текст Верхорубова (Вят. Сб., 8), где волшебная книга перестает показывать, так как дьявол, которому оказал оригинальную услугу герой, перестал помогать царю-чернокнижнику.

Упоминаемая Чупровым птица Маговей встречается неоднократно в русском сказочном и былевом эпосе под аналогичным или сходно звучащим именем; в частности она встречается в песне о Ваньке-Вдовкине сыне и царе Волшане (Рыбн. I, 443—452), где герою также приходится прятаться от царя-волшебника, чтоб получить его дочь, Марью Волшановну. Помогает герою спрятаться Могуль-птица. Этот вариант важен тем, что в нем отчетливо выясняется роль огнива, уже утратившего свое значение в тексте Чупрова.

Прятанье, как самостоятельный сюжет, кроме текста Чупрова, встречается еще в Вят. Сб., 3: рассказано прекрасным сказочником, Верхорубовым: «Царь-волшебник» с очень сходным началом: «В одном государстве был царь-волшебник; он послал объявления по своему государству, что хто он него спрячется, тому отдам полжитья-полбытья и полцарства своего». Текст Чупрова все же еще сохранил связь, хотя и слабую — с мотивом добывания невесты; в тексте же Верхорубова этот мотив совершенно утрачен.

Почти все указанные выше варианты (кроме Афанасьевских) отличаются большой бытовой приуроченностью (особенно тексты Винокуровой, Верхорубова, Шарина), тогда как текст Чупрова — весь выдержан в плане строго фантастического изложения, что и делает этот текст одним из лучших образцов «классического» стиля». Замечательно, что его герой — просто «добрый молодец», без каких бы то ни было социально-бытовых признаков, тогда как у Верхорубова — героем является «мужичек из бедных», по имени Иван Гогарин.

2. Федор-царевич, Иван-царевич и их оклеветанная мать (Анд. 707). Хорошо известный сюжет «Царя-Салтана». Варианты в русской традиции довольно многочисленны: Аф. 159 и вар., 160; Худ. I, 21; III, 37, 112; Красн. Сб. I, 5, 35, 53, 59; II, 36, 41; Сок. 42; См. 27, 37, 96, 131, 234; Аз. I, 2 и др. Конспект этой сказки, несомненно, выслушанной непосредственно от какого-нибудь сказочника или сказочницы, имеется в бумагах Пушкина (Румянц. Музей, Кишиневская тетрадь. № 2366. «Русск. Стар.» 1884, т. 42); см. также Полное собрание сочинений А. С. Пушкина — изд. «Просвещение» (ред. П. О. Морозова т. II, стр. 586—587).

Наиболее интересны и богато разработаны, кроме текста Чупрова (Худ. III, 87, 112; Кр. II, 36 и Аз. 2, (текст Винокуровой) и Афанасьевские; впрочем, последние, особенно основной (159-а), явно подверглись литературной обработке собирателя. Несомненно, что ряд текстов — уже вторичного происхождения, под влиянием текста сказки Пушкина, известной по школьной и лубочной литературе. Этим обратным влиянием объясняется и столь большое количество вариантов (срв. по этому вопросу: Е. Аничкова. Опыт критического разбора происхождения Пушкинской сказки о царе-Салтане. Сб. «Язык и литература», т. II. вып. 2; Лен. 1928, стр. 92—139; также Slavia, 1927 г., где приведены также восточные и западно-европейские параллели, как фольклористические, так и литературного характера.

Основные линии сюжета о Салтане (нужно только отметить, что имена Салтана и Гвидона отсутствуют в русских устных редакциях, и Пушкин заимствовал их из сказки о Бове) в общем довольно устойчивы. Схема эта выдержана и у Чупрова. Но у него отсутствует обычный мотив подслушивания, замененный опросом царя. Похвальба девушек в чупровском варианте также довольно типична и встречается в большинстве вариантов. В некоторых девицы обещают вышить ковер-самолет, достать скатерть самобранную, достать кота-баюна, столб, с которого можно видеть, что делается в тридевятом царстве и т. д. В нескольких вариантах сестры выражают желание выйти замуж за хлебопека или за повара или за царского слугу (Аф. 160, Худ. I, 21). Очень оригинально разработан мотив похвальбы и женитьбы в одной из записей Худякова (III; 112), где царь женится поочередно на каждой из сестер, после чего выясняет, что похвальба была обманная, и тогда уже женится на последней сестре.

Вариант Чупрова несколько отличен от других тем, что в нем нет обертывания героя в мушку или комара (что сохранено и Пушкиным); чудесные предметы, какими завлекают царя, также неоднократно встречаются в такой же редакции; в некоторых вариантах еще встречаются: молочная река, сахарные берега (Сок. 42), чудесная мельница «сама веет и пыль за сто верст мечет, возле мельницы золотой столб, на нем клетка висит и ходит по столбу кот ученый» (Аф. 159 d), свинка — золотая щетинка (См. 21, Кр. II, 36), бык, в ... песок толченый, в боку нож востреной» (Кр. I, 53). Оригинально у Худ. III, 87: «гора об гору трется и песочек точится». Замечательно, что в тексте Чупрова, так же как и у Пушкина, упоминается чудесная белка, которая «сказки сказывает — старинки поет». В большинстве текстов: кот-баюн, кот-самоговор, кот-говорун и т. д. Прекрасный образ у белозерского сказочника Гр. Медведева: «За тридевять земель, в тридесятом царстве есть диво: стоит дуб, а в этом дубу ходит кот, вверх идет — писни поет, а вниз идет — сказки сказывает». Впрочем, не исключена возможность, что этот образ вторичного происхождения и навеян пушкинскими стихами. Срв. еще в неоконченном печатанием сборнике Калинникова: «кот морской лапой морду утирает, под дубом ходит, народ зовет слушать сказки, песни распевает». Совершенно необычно — введение Чупровым мотива чудесного бегства и погони. Такое соединение более нигде не встречается.

3. Царь и Черепан. Один из распространеннейших вариантов сюжета, носящего обычно заглавие «Умные ответы» (Анд. 921, II). Наиболее близок к тексту Чупрова вариант Афанасьева (186 a и b): в первом из них царь задает боярам загадку: «кто на свете лютей и злоедливей всех». Разгадывает Горшеня (синоним Черепана): «лютей и злоедливей всего казна».

Обычно в такого типа сказках дело кончается меной социальных положений. Бедняк-крестьянин делается боярином, а тот переходит в его состояние. Трагический исход варианта Чупрова возник, вероятно, под влиянием общего характера его репертуара.