Русская сказка. Избранные мастера

П. БОГДАНОВ

БОГДАНОВ Парамон безземельный, многосемейный крестьянин-бедняк одной из деревень Белозерского края. «Средствами пропитания — рассказывают о ием собиратели, — служит ему лишь его ремесло: он — швец, ходит, большего частью по своей волости. Благодаря своей профессии знает очень много сказок». Составители сборника сказок Белозерского края, Б. и Ю. Соколовы считают его одним из лучших сказочников края.

К сожалению, и от него, так же, как от Чупрова или Семенова, записано очень мало сказок — всего пять текстов; таким образом, ни его репертуар, ни особенности стиля не могут быть выяснены с достаточной полнотой и отчетливостью. Но, все же, его тексты послужили предметом специального, небольшого исследования, в котором очень удачно охарактеризованы основные черты художественного метода сказителя, поскольку это позволял скудный материал, имевшийся в распоряжении автора.[45]

Автор называет П. Богданова «сказочником, сумевшим чрезвычайно удачно сочетать в своем творчестве формы старинной сказочной обрядности с ярким индивидуальным мастерством, сказывающимся в разработке отдельных моментов традиционной схемы. По подсчету Э. В. Гофман в сказках, вошедших в белозерский сборник, только 25% сопровождаются концовками; между тем, у П. Богданова концовка отсутствует только в одной сказке, при чем нужно добавить, они и разнообразны и индивидуальны. Точно так же он строго сохраняет и зачинные формулы (в трех сказках из пяти), начиная ими не только волшебные, но и бытовые сказки — в том числе и сказку о том, как поп работников морил: обычно же сказки этого типа лишены традиционной обрядности.

Наконец, для него характерны повторения, градации, закон трехчленности, обычные сказочные схемы и формулы. Замечательны и его композиционные приемы: бытовой сказке он придает традиционное оформление, свойственное только сказкам фантастическим, а последние он насыщает огромным бытовым материалом. Так, напр., сказку о золотом яичке сказитель начинает с бытовой, детально разработанной картины раздела крестьянской семьи. «На фоне сказочного шаблона, — пишет Э. В. Гофман, — развертывается трагедия крестьянского раздела, семейных разногласий, вызванных невестками и беспомощного положения мужика, лишенного хозяйства». В таких же, резко-бытовых очертаниях, в кругозоре деревенского рабочего обихода, обрисована фантастическая, по существу, встреча бедного мужика со своей судьбой. Резко подчеркнуты бытовые детали и в разработке сцены утраты одним из сыновей чудесного дара: он приходит из бани, садится пить чай, в стакане оказалось подмешанным вино («а... он хмельного не потреблял»), выпитый стакан его опьянил, он падает и т. д.

Бытовыми подробностями осмысливаются и традиционные схемы и ситуация. Прекрасный пример в той же статье Э. Гофман — завязкой сказки о попе служит традиционное положение о старике-отце и его трех сыновьях: двое умных, третий дурак. Сыновья поочередно выполняют одно и то же дело, при чем удачнее всех это выполняет младший. Это — шаблонная сказочная схема. «Но — пишет автор — П. Богданов сумел настолько расцветить эту шаблонную экспозицию прямой речью, психологией героев, бытовыми подробностями, что она неразрывно сливается с бытовым сюжетом, являясь мотивировкой всего его построения. Мы видим здесь и крайнюю бедность крестьянской семьи, и вызванную этим необходимость одному из сыновей итти в батраки, и неохоту сыновей итти в люди. В развязке, помимо традиционного возвращения младшего, удачливого брата, дано разрешение и главной теме — жадность попа: поп стал такой добрый — стал работников жалеть».

Таким образом, быт, фантастика и традиционные схемы, в его изложении, являются не разнородными элементами, как это иногда встречается у сказочников, но сливаются в единое неразрывное и органическое целое.

Сложнее вопрос — об идеологической стороне его сказок. По мнению Э. В. Гофман, «здесь труднее всего отыскать индивидуальные черты. Добро награждается, зло наказуется; бедность обычно вознаграждается всякими земными благами; поп изображается жадным, корыстолюбивым и охочим до женского пола, — все это традиция, шаблон, идущий от поколения в поколение, из сказки в сказку». Это — не совсем так. Несомненно, что в основе все это — традиционно, но разве уже не свидетельствует о том или ином умонастроении и понимании мира выбор определенных элементов из общей традиции или определенная их комбинация. Правда, неполнота материала заставляет с большой осторожностью устанавливать какие-либо взгляды, но и то, чем мы располагаем, в достаточной мере определяет основную тенденцию сказочника.

Исходный пункт всех его сказок, как это указано и самой Э. В. Гофман — мотив бедности, который всегда «чрезвычайно обстоятельно им развивается». Эта же точка зрения бедняка является и формирующим моментом в выборе репертуара и обработке материала. Традиция Парамона Богданова — не просто общесказочная традиция, но та, которая характерна для бедняцких слоев сказительства. И совершенно прав Б. М. Соколов, когда он указывает на сказки П. Богданова, как на один из самых ярких примеров проявления классовой борьбы крестьянства с попами на экономической почве. «Психоидеология бедняцкого крестьянства проявилась здесь с особенной силой и яркостью». Далеко не случайно, что в репертуаре такого рода бедняков-сказителей всегда оказываются, иногда даже преобладают сказки о попах. Бедняцкая психология сказочника отразилась и в разработке сюжета об утке с золотыми яйцами, где — особенно для этого типа сказок — резче всего подчеркнут мотив имущественного неравенства двух братьев и даны яркие, художественные картины семейного быта крестьянина-бедняка.

11. ЗОЛОТОЕ ЯИЧКО

В НЕКОТОРОМ царстве, в некотором государстве жил-был мужик богатейший. У него было три сына: два умных, а третий Иванушка-Дурачок.

Старик захворал и своим сыновьям наказывает: «В случае я умру, Ваню не обидьте у меня». Старик помер. Поминки отошли, помянули. Остались сыновья онне себе жить.

Ну, братья живут себе ничего-мирно, а невестки стали себе побраниваться. У этих братей, у большаков, нет робят, а у Ванюшки-Дурачка их семеро. Невестки и говорят: «Чего нам кормить чужих детей! Давайте Ваню отделим. Пускай один с семьей своей живет!»

Братья взяли Ваню отделили и из постройки дали ему онну байну только. Хлеба три меры ржи дали. Вот доля ему — хорошо Ваню не обидели! Вот три меры он смолол ржи. Съел — на три недели не хватило. Боле ись нечего и купить не на што.

«Пойду — говорит — к брату-большаку! Не даст ли мерочки ржи?» — говорит. Пришел к брату-большаку. — «Што, брат, ись не́чего. Не дашь ли мерочки ржи?» Брат взял ключи, сошел в амбар, насыпал мерку ржи. Дурак съездил на мельницу, смолол. Баба испекла и съили эту мерку опеть. Опеть стало ись нечего.

Ваня пошел опять к брату своему, не даст ли ешшо мерочки. Пришел к брату. — «Што, брат, я съел твою мерочку! Не дашь ли другой?» Брат сказал: «Што, Ваня, али все будешь за мерочкой ко мне ходить? Тебе мера дана, самому зарабатывать!» Ну, оннако взял ешшо насыпал мерку ржи». — «На, больше не ходи ко мне!» Брат сошел на мельницу, снес эту мерку, смолол. Баба испекла, съили опять. Мерку ае долго съесть: девять душ семья, ведь. И опеть село нечего ись.

«Пойду — говорит — к брату! Не даст ли ешшо мерочки?» Приходит к брату. — «Што, брат, нечего ись! Не дашь ли ешшо мерочки?» Вдруг бросились невестки, закричали: «Што мы тебя будем с семейством кормить? Всё будешь к нам ходить за мерочкам!» Ну, брат все-таки сжалел, дал мерочку ешшо. Смолол мерочку, съел опять. Больше ись нечего и взять не́ на што. К брату итти не смеет бо́ле — не велено.

Дело было воскресенье. Справился и пошел. — «Пойду — говорит — куда глазы понесут!» Вышел на перелесок. Перелесок верст сорок. Слышит, в стороне кто-то рубит дрова. Он остановился и думает: «Што же, нонче воскресенье, а кто-то рубит дрова, не празднует! Дай я, говорит, схожу, узнаю, кто это рубит».

Повернул в сторону и пошел в то место, где рубит. Подходит — рубит баба дрова. — «Што ты, баба, делаешь? Севодни праздник, а ты работаешь!» Баба зрынула: «Как ты слоняешься, слон, так и люди будут слоняться! Я — твоего брата у́часть. Твой брат, знаешь, старается на работе, а я, его участь, ему и помогаю. А ты не то што в праздник — ты и в будень не работаешь, а потому ничего и нету у тебя. А участь-то твоя с дру́жником занимается!» — «А где мне участь моя, где бы найти?» — «Садись на меня, я свезу тебя — найдёшь свою участь!»

Иван-Дурачок сел бабе на плечи. Баба понесла из лесу вон и вынесла на чистое поле и поставила на дорогу. — «Вот, ступай по этой дорожке! Дойдешь до кузленицы — зайди в кузленицу и попроси три прута железных сковать. Скуешь это прутьё — по той дорожке иди дальше. Дойдешь до дому. Стоит дом трехэтажной, и в эфтом доме сидит твоя участь в комнате и занимается с полюбовником. Зайдешь в этот дом, богу помолись, перекрестись и сядь на лавку. Когда твоя участь скочит, подойдет к тебе и спросит, будет тебя потчивать, — ты две рюмки выпей, а третью не пей! Ина тебя будет неволить, а ты скатай её этим прутьём и катай, пока она тебе не покорится».

Так он и отправился. Дошел до этой кузленицы, сковал три прута железные. Приходит к этому дому. Дом стоит трехэтажной. Пошел в эфтот дом. Сидят мущина с женщиной за столом. Зашел, богу помолился, им поклонился; сел на лавочку. Вдруг женщина сошла с графином, бежит к ему. Стала его потчивать. Налила ему рюмку, он выпил; она другую налила, он другую выпил; она третью налила, он третьей не берёт. Она стала его неволить; он схватил её и давай трепать. — «Што ты меня неволишь?!»

Как он начал её, друженик её соскочил и в окно вон. Трепал, трепал; прут железный изорвал один, взял другой. Другой изорвал, взял третий. Потом эта женщина взмолилась ему: «Брось трепать, я дам тебе помо́гу!» Потом он бросил её трепать. Она дала ему курочку с золотым гребешком. — «На, снеси домой эту курочку, снеси её в гнездышко. Она тебе будет золотые яички класть».

Этот Иван взял эту курочку и отправился обратно. Приходит на это место, где от бабы отстал. Посадила она его на плеча и принесла туда, где дрова рубила. Эта баба осталась дрова рубить, а он пошел на дорогу.

Пришел на дорогу, потом отправился домой по дороге. Пришол домой, ребятишки плачут: «Есть хотим! Давай, тятька, хлеба!» Тятька хлеба не принес — чего хошь ешь. Взял курочку в гнездышко посадил. Курочка положила золотое яичко. На другой день другое положила. На третий день третье положила.

Вот Иванушка-Дурачок пошел к своим братьям. Братья собирались ехать во иные земли на корабляф. — «Братцы, возьмите три яичка мои! Поедете во иные земли, может быть, вам там дадут по кулю хлеба за иф!» — «Вот дурак, у нас мяки́нные кузова стоя́т я́иц. Если бы по кулю давали за одно, мы бы все свезли туда бы». Брат заплакал. — «Всё-таки, што дадут, а всё-таки свезите!» А сам не объясняет, какие яички. — Ну, братья: «Делать нечево: снеси в корабль, положи в уголок, где-нибудь!»

Из лубочного издания. Сказка об утке с золотыми яйцами.

Иванушка-Дурачок сошел домой, в самые грязные тряпицы обвертел и снес в корабль и положил их, где не раздавить. Эти братья отправились на кораблях в иные земли. Приплыли в иные земли, остановились на пристане́. Потом берут самые лучшие подарки и несут королю. Принесли подарки, подали королю. Король расхвалил подарки и дозволил им торговать в своем городе.

Вот эти братья товары все распродали очень скоро, барышу получили очень много. Накупили товару, нагрузили свои корабли. Снова и хотят отправляться во свой город. Только стали на корабли, собрались ехать и вспомнили: «Што же, братья, этто мы яичка не продали? Где они были положены этта?» Сицясь розыскали яичка; развертели онучи, вывалились три яичка. — «Ах, брат-дурак, где же он такие яичка взял?! Што же это он нам не объяснил?»

Взяли эти три яичка, сошли в город и положили на золотой поднос и снесли к королю и сказали, што это от нашего брата вам подарок. Король весьма рад такому подарку был, отродясь не видал такого. Благодарил за этот подарок и нагрузил три корабля Ивану-Дурачку за эти яичка. — «Вот — говорит — приставьте Ивану-Дурачку от меня подарок за его подарок!»

Вот у них сделалось теперь шесть кораблей и отправились в путь дорожку. Жаль им отдать Эти корабли брату. — «Брат просил по кулю за яичко, дак дадим мы ему по́ два, а корабли себе оставим». Утала́кали так.

Вдруг корабли остановились, с места не пошли. Стоят день, другой, третий, стоят с месяц, и с места не идут. Братья спугались этому делу: «За то у нас корабли стали, что решили корабли брату не давать. Господи, вынеси наши корабли, отдадим их брату!» Вдруг корабли пошли.

Близ дому подъезжают, увидали, значит, свою родину — опять совет имеют, што «не дадим брату кораблей». Корабли опять остановились. День за́ день и с неделю стоят корабли и с места не идут. Братья сгоревались: «Вынеси домой, свои отдадим, не то ево́нные!» Так вдруг корабли пошли.

Пришли к пристане́. Братья голову повесили, пошли домой пригорюнились: жалко, што имушшество теперь не ихнее се́ло. Вдруг Иван-Дурачок бежит им навстречу: «Што, братцы, продали ли мои яичка?» — «Продали, продали! Беги, Ванюшка, на пристань, все, што есть там, все тебе за яичка!»

Ваня бежит к пристане́. Народ, который был приставлен, говорит: «Вот это наш хозяин бежит!» Эти корабёльщики взяли своего хозяина на руки, взвели его на корабли. — «Вот объясняем тебе, Ваня, — это всё твое имушшество! Все шесть кораблей! Определяй нам место и давай мы будем торговать!»

С Вани с Дурака сдёрнули это платьишко, надели на его хорошее. — «Быдь ты, Ваня, хозяином, не рванью такой!» Ваня здоровался, побежал ко своей жене, не нужно именья ничего. Прибежал к своей жене: «Жена моя, барыня, смотри, как меня здобили за яичко!» Жена сгребла дубину, давай своего мужа шлеить. «Тебе нужно, псу, здобу, а не хлеб робятам!» — «Да ступай ты, подлая, на пристань, дак и тебя здобят, коль тебе обинно!» Жена бросила дубинку, побежала с радостью на пристань. Бежит Ванина жена на пристань. Прикашшики закричали, што «это бежит хозяйка наша, рваная такая!» Сицясь подхватили ее за руки, сдернули пла́тьишко и здобили ее барыней. И эта убежала домой — ничего не нужно село.

Из лубочного издания. Сказка об утке с золотыми яйцами.

Потом эти прикашшики увидели, што от хозяев дела ничего нету, дак давай лавки сами строить. Настроили лавок, выгрузили товару и давай торговать. Потом у этого Ивана сыновья занялись торговать. Потом и сам Иван стал похаживать в лавку. Занялись торговлей. Зажили хорошо, нажили имушшества много. Потом Ванина жена нажила себе полюбовника.

Вот этот полюбовник и похаживает всё. Как пойдут в лавку торговать, а ён к ей. Ходил да похаживал и попал на эту курочку с золотым гребешком. У этой курочке на гребешке была надпись: «Кто этот гребешок съест, тот будет царем, а кто из курочки съест пупок, тот будет золотым плёвать!» Так этот дружок рассмотрел все эти рядни. Захотелось ему эта курочка съесть.

Потом и говорит: «Душечка, заколи эту курочку и съедим мы вместе!» Она сказала: «Нет, курочки этой я не согласна заколоть». — «А почему же ты не согласна заколоть?» — «А потому не согласна, что мы с курочки и жить начали». — «Ну, не согласна курочку заколоть, не согласен и я тебя любить! Не приду к тебе во веки!» — «Хоть люби, хоть нет, а уж курочки я не заколю!» Вдруг полюбовник ейнын скочил и из дому побежал. — «Больше во веки я к тебе не приду, подлая!» Оннако ей сжалелось: «Воротись — говорит — душечка. Заколю я для тебя курочку!»

Вот он воротился. Она взяла курочку заколола, опотрошила и жарить сицясь. Поставила жарить. Он и говорить: «Ну, душечка, надо нам истопить байна! Вымыться и потом курочка скушать». Сицясь она стопила байну и отправились они в байну.

Вдруг тот раз прибежали к ней его два сынишка — Мишка да Гришка. Захтили они ись. «Ах — говорят — мамки нет, а ись хочется!» Мишка и говорит: «Давай, Гришка, ишши, што в печке есть, ничего што мамки нет!» Гришка отворил печку, видит, што жаркое латко стоит. — «Ох — говорит — Мишка, этта жаркое латко стоит!» — «Давай, ташши на стол, все равно съедим!» Гришка выташшил латку, поставил на стол и обделали ю. Взяли косточки, оклали в латку и поставили в печь.

Убежали из дому вон и видят: мать ейная идет из байны в дом с полюбовником. — «Ну, давай-ко, послушаем, будет нас матка бранить, што мы курочку съели?» Пришла ихняя мать с полюбовником. Хотят курочку есть; вынимает и видит одни косточки. «Ох, душечка, у кого-то съедена курочка, окладены в латку одни косточки. Видно Мишка да Гришка съели. Пушшай же они домой придут, я с них живых кожу сниму!» Эти Гришка с Мишкой слышат разговоры. — «Ах вот как нас мамка бранит, так мы лутше из дому вон!»

Вышли за город, свернули по папироске и давай закуривать. Закурили. Плюнул Мишка, а у него изо рта золотая. Они удивились. Плюнул ешшо — опять золотая, и так дальше все золото выплёвывает. Так он наплевал, наклали целые карманы, так што девать некуда и плевать-то перестал. — «Ох, Мишка, нам теперь хорошо жить-то! Полные карманы — говорит — а во рту ешшо больше!»

Так пошли продолжать дальше и дальше. Шли, шли путем-дорогой. Приходят в один город, и сами не знают, што за город. Розыскали, одну старушку на задворенках. — «Бабушка, пусти нас, пожалуйста, ночевать!» — Просим милости, ночуйте! Только покормить мне вас нечем, ничего не приготовлено». Вдруг этот Мишка вынимает золотые горстья и подаёт этой бабке. — «На вот, бабушка! Вот тебе горсть золотых, купи нам на ужин!» Бабка сбежала в город, накупила всячины, возом навезла. Сицясь печечку затопила, напоила и накормила детушек.

Так они живут у этой бабки с месяц. И им и бабке хорошо. Потом разговор имеют с бабкой: «Што — говорят — бабушка, в вашем городе деется хорошего?» — «У вас, говорит, детушки севодня царя будут выбирать: у нас нет царя в государстве». — «А как же, бабушка, его будут выбирать?» — «А вот в назначенный день весь народ соберется и всем дадут по свичке, и у кого свичка загорится, тот и будет царём». — «Так мы, бабушка, поживем до того времени, дождемся!» — «Поживите, детушки, поживите. Я рада, што вы живёте!»

Вот они ешшо целый месяц прожили у этой бабки. Потом подошел день назначенный, и эти Мишка и Гришка отправились на собор. Собралось народу и сметы нету сколько, и всем дали свечки в руки. У этого Гришки свечка затеплилась в руках. Весь народ осмотрелся; у эдакого мальчишки свечка загорелась — быть ему, значит, царём. Весь народ загалдел: «Не колдун ли он? Нужно прекратить до другого разу это дело!» Прекратили до другого разу. Другой раз собрался опеть народ, опеть всем по свичке дали. Опеть у Гришки в руках свечка затеплилась. Народ опеть загалдел: «Што такое у такого мальчишка другой раз свечка затеплилась!?» Ну, народ как не галдел, а суд сказал: «На што узаконовано, так и быть! У Гришки свечка загорелась, так ему и быть царём!» Так Гришку посадили на царство.

Сказка скоро сказывается, а дело не скоро делается. Ему уже село двадцать лет. Вот посадился на царство. Вот царь и женился и поживает со своей женой, и Мишка с ним живет. — «Што, брат Гришка, ты с женой спишь, а я один! Мне надо жениться!» — «Да ведь што, брат, желаешь жениться, — какую желаешь такую и возьмём!» — «Нет, брат, я здесь не желаю жениться. Нет здесь невесты по́ люби. Я ведь пойду теперь, где найду по́ люби невесту, тут и женюсь!» — «Нет — говорит брат — я не советывал бы тебе итти: пойдёшь без меня пропадёшь!» — «Нет, брат, не считаю, што пропаду! Хоть и из карману унесут, дак во мне самом много! Дак как же я могу пропасть?» — «Ну — говорит — с богом! Ступай, странствуй, коли не хочешь меня слушать!» Так и отправился брат Мишка. — «Прошшай — говорит — брат Гришка!» Распростились и отправился в путь-дорожку.

Вот шел путём-дорожкой много ли, мало ли места — заблудился. Вот он ходил, ходил, поесть захотелось, а взять не́где; и деньги есть, да не́где купить. Вот и спомнил брата. — «Правда брат сказал, что пропаду без его». Потом он вышел на ручеёк. Бежит ручеёк и стоит кусточек травки на бережку. Сел он к этому кустышку и давай травку шшипать и ись. Поел этой травы — ослиз и оскорб весь, сделался нездоровый. — «О, господи боже! Што надо мной случилось? Весь я теперь пропал! Ну, делать нечего! Пойду по этому ручейку; неужели меня он не приведет ни к какому жилью?»

Пошел по этому ручейку, и попался опеть ему кустышек травки. — «Дай — говорит — я сяду и поем: оннава́ помирать!» говорит. Сел к этому кустышку и давай ись эту травку. Поел этой травки — и вся ско́рба свалилась, очистился весь, сделался здоровой и красивой, ешшо лутше, чем был раньше. — «Слава тебе господи! Бог — говорит — не без милости: дал мне здоровья!» Взял, этой травки нарвал, в карман наклал. Воротился и за той, и той нарва́л. Потом отправился по этому ручейку и вышел на большую дорогу.

Пошел по большой дороге и приходит в такой-то город. В эфтом городе розыскал старушку на задворенке. — «Бабушка, пусти меня ночевать!» говорит. — «Милости просим. Ночуй, дитятко. Только покормить тебя не́чем!» Мишка сунул руку в карман и подает бабке горсть золота. — «На, купи — говорит — мне на ужин!» Бабка зрадовалась, взяла золотые и побежала в город; накупила разныф разностей, возом привезла. Сицясь пецьку истопила, напекла и наварила, и ночлежника накормила.

Потом Миша спрашивает этой бабки: «Што у вас есть хорошего?» — «А чего хорошего? Вот у нашего короля дочь тридцать лет нездорова и никто не может вылечить; из иных земель привозили дохторов — никто не может вылечить». — «Доложи-ка, бабушка! Я-то не могу ли вылечить?» — «Ох — говорит — дитятко! Где же тебе вылечить? Разные дохтора лечили — не могли вылечить. Ведь ты будешь лечить, не вылечишь — голова долой! Вот все тычинки завешены головами, осталась тычинка одна, видно — для твоей головы». — «А нет, однако, бабушка, доложи: может быть, я вылечу!»

Старуха побежала к королю. Подбежала ко дворцу, слуги стречают: «Што, бабушка, надо?» — «А вот, так и так, у меня ночует ночлежник и берется вашу дочь вылечить». Слуги доложили сицясь же королю. Король велел тотчас же притти бабкину начлежнику. Он сицясь же явился к королю. Король спрашивает: «Ну, што, братец, берешься ли ты мою дочь лечить?» — «Так тошно! я — говорит — вылечу вашу дочь». — «Ну, если — говорит — вылечишь дочь, всем имуществом награжу, а нет — голова долой! Вот одна тычина приготовлена! Как же ты будешь лечить?» — «Нужно стопить — говорит — две байны и будет она здорова».

Король приказал истопить байну. Стопили байну и свели королеву в байну с дохтором этим. Мишка сицясь вынул травку, с которой сам сделался нездоров, положил ее в теплую воду, взял её этой травой всю и вымыл. Потом она сделалась ешо хуже нездорова. Повели ею́ из байны. Король посмотрел. — «Ешшо хуже сделал дохтор, залечил до смерти мою дочь! Сицясь с него лутше голова, чем другую байну топить, а не то заморит дочь совсем. Али истопить ешо приказать? Што будет ешшо?» Король приказал другую байну истопить.

И свели королеву в другую байну с дохтором. Мишка взял эту травку, с которой сделался здоровой, размочил ее в воде и велел ей попить этой водицы. Взял её и вымыл этой водицей. Вдруг свадилась вся с ей скорблость, сделалась здоровая, красивая, на ее́ все бы и смотрел. (У меня жана красавица, а она ешшо красивее была!) Вдруг эта королева берет этого Мишу за́ руки и целует его в уста и говорит: «Будь ты мой суженный-ряженный!»

Взялись они за белы руки и идут из байны прямо во дворец. Король сглянул из окна, видит, дохтор идет, а на дочь и не может подумать, не верит своим глазам. — «Неужели этот дохтор вылечил мою дочь и с ей и идет?»

Вдруг подходит его дочь. — «Здравствуйте, маменька и папенька! Меня вылечил этот дохтор. Я — говорит — желаю быть жаной его!» Король немного думал, сейчас свадьбу сыграл. Повенчал. Живут — поживают себе. Потом она стала добираться у его: «Почему ты, говорит, золотом плюешь?» — «Я, говорит, плюю золотом по природе: у нас вся природа золотом плюет!»

Ну, сколько ни добивалась, не может добиться. Вот она сделала пир, наварила пива, набрала всякиф вин разныф, назвала гостей и стала упрашивать, не можете ли втравить как-нибудь моёго мужа, штобы выпил рюмку вина (а он хмельного не потреблял). Вот эти гости на пиру пили, а его встравить никак не могли, штобы хоть каплю вина выпил. Так и гости все разошлись, ничего не могли сделать с им.

А ей все-таки охота достукаться. Взяла стопила байну. Утром он в байну; она согрела самовар, заварила чай и валила ему стакан чаю и в эфтот стакан самых дорогих напиток налила. Вдруг Мишка приходит из байны, садится пить чай. Сел за чай, выпил стакан, его и охмелило, он и пал. Жана и говорит: «Слуги, снесите его в спальну: он угорел видно». Слуги положили его на кровать, на перину.

Он там полежал несколько время, его смутило, он и сблевал — и выблевал этот самый пупок, с которого он золотом плюет. Тотчас его жана увидала, взяла обмыла пупок, съела и плюнула — выскочила золотая. — «Ах, вот отчего он, значит, золото плевал! Слуги — говорит — возьмите его, снесите пьяницу в нужник: ишь, всю комнату сблевал!» Слуги взяли его и выбросили в нужник. Он там очувствовался и говорит: «Господи боже, как я сюда попал? Сидел за чаем и очу́тился в нужнике. Што-нибудь наверно не ланно случилось. Куды же я теперь пойду — нагой и весь в гомне. Ведь мне стыдно и на люди выйти!»

Взял в рогозку обернулся и вышел из города вон. Вышел к канавке, взял умылся, и стал дальше продолжать. Шел и шел, всё лесом и всё лесом. Дошел до того, што итти устал. Стоит одна яблонь и такие яблоки красивые — на их бы всё и смотрел. Сицясь он нарвал этих яблок и наелся. Вдруг оброс рогам весь. — «Господи боже, што надо мной село?! Я теперь пропал! Правда брат говорил. Топерь денег нет и рогам оброс! Куда я пойду топерь?!»

Так от яблони начал карапкаться прочь, да рога мешают: цепляют все за деревья. Добрался до другой яблоне, сорвал яблок, съел — рог свалился. Так наелся этих яблоков — все рога свалились. Тотчас взял этих яблок нашшипал. Потом и к той яблоне, и тех нашшипал. И воротился опять обратно в город.

Пришел в город, розыскал свою старушку опять на задворенках. — «Бабушка, пусти меня ночевать!» — говорит. — «Милости просим, дитятко! Ночуй!» — говорит. Вот он остановился ночевать. Бабка накормила его ужином н спать повалила. — «Бабушка, нет ли у тебя новенькой корзиночки? Снеси вот эти яблочки к королеве и продай». Бабушка принесла корзиночку. Он намял ее цельную яблоков. Она понесла к королеве. Служанки выходят: «Бабушка, што несешь?» — «Да вот яблоков продавать!» Королева обрадовалась, яблочки купила. Купила и сицясь в свою комнату и давай поедать. Што яблочко съест, так рог вырастет, так рог вырастет. Так вся рогам и обросла.

Слуги за дохтором побежали. Дохтора пришли с пилам, рога́ пилить начали. Што рог отпилят, — то ешшо больше с отростьем выростет. Побились, побились, — ничего не могут сделать.

Доложили королю. Король сгоревался, не знает — как эти рога снять. Сицясь подает афишки во все края, во все разные губернии, кто может ехать к королю. Наехало дохторов со всех мест и — давай рога отпиливать. Што рог отпилят, то насупротив ешшо больше выростет и с отростем. Побились, побились, — ничево не могли сделать с рогам, так и разъехались.

Вдруг этот бабкин ночлежник посылает свою бабку: «Пойди к королю и скажи, што у меня есть ночлежник, берется рога снять». Король сицясь же приказал ночлежнику притти к ему во дворец. Ночлежник вошел во дворец. Король и спрашивает: «Што, ночлежник, можешь рога моей дочере снять?» — «Могу», говорит. — «А как же ты их будешь снимать?» — «А нужно стопить байна и в байне распарить рога́, потом я буду снимать их. И свесть ее в байну и запереть на замок и до тех пор не отпирать байны, пока я не скажу; а если раньше отопрёте, то дело у меня сорвёте, и не снять мне будет рогов». Так с королем и условились.

Король приказал истопить байну. Истопили байну. А как поведешь? Не вывесть её из комнаты. Сицясь приказали всем пильшшикам, штобы в раз спилили рога и продернули её в двери. Сицясь все пильшики собрались, не успели продёрнуть — она опять вся обросла рогам. Так и в каждых дверях рога отпилят и продёрнут. Так и в байну ввели. Сицяс двери на замок, кругом байны караул поставлен.

Вот он завалил ю на полок и давай жару поддавать, распаривать рога. До того надавал жару, што самому не сдохнуть село в байне. Потом у него были приготовлены три прутья железные, давай ею́ ими ходить. Ходил, ходил, до того доходил, што ею из памяти выкинуло. Кричала, кричала и кричать бросила. Этот караул, который был у байны, доложил королю, што твоя дочь кричала, кричала в байне и перестала. Король с нетерпенья хотел байну отпереть, потом раздумал, што условие сделано, нельзя байну отпирать, пока не дозволит дохтор.

Потом эта королева блевала и сблевала этот пупок. Ен взял этот пупок, вымыл в теплой воде и проглотил пупок этот. Плюнул и золотая выскочила. Потом дал этих яблоков, с которых сам выздоровел. Она стала эти яблоки ись, стали у ей рога сваливаться. Наелась яблочка,— все рога свалились, сделалась она здоровая. Взглянула на этого фершела, видит, што ейный муж. Сицясь пала на колени: «Ох, душечка, прости меня за мою вину! Сплутовала я над тобой, посмеялась!» — «Ну — говорит — бог тебя простит! Меня прости!»

Друг друга простили и стали жить по-старому. Потом вдруг закричали: «Отпирайте байну!» Отперли. Идут ручка за ручку прямо во дворец. Король обрадовался такому делу, што евонная дочь сделалась здорова и идёт с мужем. Вдруг сделал пир на весь крестьянской мир. Пили, гуляли, цельные сутки веселились.

Потом этому Мишке захотелось спроведать своёго брата Гришу. И жана стала проситься: «Я от тебя не отстану, и меня возьми!» — «Ну, поедем, дак што же!» Справились и поехали. Приехали в то государство, где брат живёт. Брат весьма рад был. Погостили сутки двои-трои, потом вспомнили своего отца. — «Надо нам съездить спроведать своего отца, как он поживает?» Вот справились и поехали оба брата,— оба именитые — один король, а другой царь.

Подъезжают к тому городу, — пасет пастушок свиней стадо. Увидали они этого пастушка и кричат: «Подойди сюда, старичок, к нам!» Старичок испугался, затрясся, не знает, чего и делать. Они видят, што старичок испугался, кричат ему: «Иди, иди, старичок, не бойся!» Старик подошол. Они спрашивают: «Што старичок, в этом городе был Иванушка-Дурачек, дак жив он или нет?» — «Жив, жив, батюшки! Я самый и есть!» — «Дак неужели ты самой Иванушка-Дурачок и есть?» — «Я, батюшки!» — «Как же ты попал в пастухи? Ведь он жил богато?» — «Сицясь всё есть именье, да жана с дру́жником живут, а меня заставили свиней пасти». — «Ну, садись, старик, к нам в повозку, коли так; если ты верно Иванушка-Дурачок!»

Старик испугался, не смеет садиться, не знает што и делать. — «Садись, садись, говорят, чего ж ты боишься?» — «Да у меня — говорит — свиньи уйдут!» — «Ну, чорт их обери, свиней, будет свиней! Садись!» говорят. Старик сел в повозку их. Приехали к своёму дому. Вошли в дом. Ихняя мать сидит со своими полюбовником за столом, любезничают. Взяли свою мать, наступили на ногу, за другую взяли и роздёрнули; а этого полюбовника привязали ко дверям и расстреляли его. Это имушшество своим братьям оставили, а старика с собой взяли и потом разъехались по своим королевствам. Стали жить-поживать и добра наживать. И теперь живут. Сказка вся и сказывать больше нельзя.

12. КАК ПОП РАБОТНИКОВ МОРИЛ

Вот в некотором царстве, в некотором государстве, именно в том, в каком живём мы, жил один мужик. У него было три сына — два умных, а третий дурак.

Жили очень бенно. Отец посылает сыновей: «Идите хоть один в работники: дома делать нецего». Сыновья собрались: ни тому ни другому неохота итти в работники. Перетолковали; здумали жребий кинуть — кому итти в работники. Кинули жеребий, досталось большаку-брату итти в работники.

Большак-брат справился и отправился в путь-дорожку. Поступил в работники к попу. Тот его ничем почти не кормил, проморил зиму. Ушел большак. На другой год отправился к попу средний брат и тоже чуть с голоду не помер. Настала очередь меньшому брату итти — Ивану-дураку.

Вот он снарядился и отправился в дорогу. Вышел — на встречу подаёт поп, стречу ему. — «Далеко ли, добрый человек идёшь?» спрашивает поп. — «Иду себе места искать!» говорит. — «Ну, наймись ко мне в работники!» — «Найми!» говорит. — «Сколько дашь?» — «Сто рублей дам — говорит — за зиму!» — «Ну, а сто рублей дашь, я и жить стану!» говорит. — «Ну, станешь, дак садись в сани и поедем ко мне».

Сели в сани и поехали к попу. Приехали к попу. Поп чаем напоил, ужином накормил — «Лёжись спать!» говорит. — Утром ехать за сеном». Утром поп будит полночи работника: «Вставай надо ехать!» Сам чаю напился, отзавтракал, а работника не кормит на дорогу.

Работник запряг пару лошадей. — «Ну, садись, батько! Поедем», говорит. Сели и поехали. Выехали за полё. — «Батька, говорит, я веревки забыл. Не́чем сено завязать». — «Экой ты чудак! Ешшо хорошо скоро спомнили. Беги, я подожду!» — Иван-дурак прибежал к попадье. «Матка, давай скорее, белорыбник и бутылку вина! Поп велел дать!» Попадья сейчас подала. Работник побежал. — «На, веревки, батько! Теперь есть чем сено вязать».

Верст сорок проехали. Наклали они во́зы, завязали. Поехали домой — сумерилось, а ешшо вёрст сорок ехать домой. Иван-дурак на возу выпивает из бутылки и белорыбником закусывает. Поп и говорит Ивану-дураку: «Ваня, гляди есть дорога направо, как бы ту лошадь не сбрела. А я дремлю». — «Ланно, батька, поезжай! Я усмотрю эту дорогу».

Ваня идет и смотрит эту дорогу. Увидал эту дорогу, скочил с воза и отвел лошадь в сторону по той дороге, по кой не надо было ехать. Проехали они по этой дороге верст пятнадцать. Потом поп проснулся. Осмотрел место и видит, што в сторону едут не ланно. «Ваня, ведь мы не ланно едем». — «А я, говорит, почём знаю — ланно или не ланно? Ведь ты впереди едешь, а я за тобой». — «Экой Ваня! Как я наказывал, што посмотри, дорога направо будет, а ты и заехал!» — «Ишь, сам впереди, а я и заехал!» — «Ну, стало быть, Ваня, делать нечего! Надо ехать по этой дороге. Должна тут быть деревня недалёко, нужно нам в ней ночевать».

Сказка о хозяине и работнике.

Так поехали дальше продолжать. Приезжают они в одну деревню. Поп посылает работника: «Пойди, просись ночевать вот у такого-то мужика». Работник побежал к дверям. Видит, двери заперты. Сицясь большуха вышла, двери отворила. Работник вошел и просит хозяина: «Пусти нас, пожалуйста, с попом ночевать!» — «Милости просим, говорит, ночуйте!» — «Да, пожалуста, я вас прошу, попа ужином не кормите: накормите, он ешшо горажже шшалеет. Примолвите так, а садить не садите боле, а если посадите, так не взымовайте, если шшалевать будет!» — «Ну, ланно!»

Работник лошадей выпряг, поставил к возам. Вошли в избу, разделись поп и работник. — «Поужинать ли не хотите ли, батюшка?» Поп на ответ ничего не подает, а работник свернулся да и за стол. Работник отужинал, как ему надо, а попу сесть не ловко, только примолвили, а больше не садят; а есть очень хочется. Так работник отужинал, полез на полати, и поп за ним.

Работник захрапел, а попу не спится. Работника тычет под бока: «Работник, ведь я ись хочу!» — «Ох, мать твою, косматый леший! Садили тебя есть не садился́. Ведь не дома, где попадья за руки садит. Поди, я видел у большухи горшок каши стоит, пойди ешь! Поп сошел со палатей, розыскал горшок в сошке. — «Работник! говорит, чем я буду кашу есть? Ложки мне не найти» — говорит. — «А ты, чорт косматой, навязался! Есть ему дал и то спокою не дает! Засучи руки и ешь так!»

Поп загнёл туды руки и ожог; а там не каша была, а вар. Вот ён забегал с горшком опять: «Работник! ведь мне рук не вынять!» Работник и говорит: «Иш, лешего косматого навязало на меня! Всю ночь спокоя не даешь со своей кашей!» Ночь была месячная, значит. — «Вон, говорит, у порога точи́ло лежит, брякни горшком об него и вынешь руки-то! Этот поп разбежался — да как хряснет об это точило. А это лежало не точило, а хозяин лысой спал. Поп об его лысину и ударил.

Хозяин завопел, а поп скочил да из избы вон: испугался. Тогда все хозяева скочили за огнём. Хозяин кричит чего-то, работник кричит: «Куды поп девался?» Не знаю, што и делалось здесь. Хозяева за работника: «Зачем старика убили?» А работник за хозяев: «Куда попа дели? Давайте попа! А нет, сицясь схожу к десятскому: «деревню собери! Где хочите, попа давайте!»

Потом хозяева одумались: «Куда поп девался?» — «Давайте, говорит работник, триста рублей, все дело замну, а нет к десятскому пойду!» Хозяева мялись, мялись, дали триста рублей. — «Только не сказывай, што случилось!»

Так работник запряг лошадей и поехал с сеном домой. Попа нет, значит. Проезжает деревню, стоит поп у пелевнюшки, стоит, из угла выглядывает, видит, што работник едет с сеном. Поп и спрашивает: «Аль ты, Ваня, едешь-то?» — «Я — говорит — косматой плут! Ужо в остроге будешь сидеть! Убил хозяина!» — «Неужели его до смерти я, Ваня, убил?» — «Да быть до смерти! Сицясь ладят за урядником ехать, протокол составлять. — «Не можешь ли, Ваня, как-нибудь этого дела замять?» — «Триста рублей давай, дак замну, а нет — дак в остроге сидеть будешь!»

Сказка о хозяине и работнике.

Так поп согласился триста рублей работнику заплатить, только бы замял это дело. Работник вернулся в деревню, постоял за́ углом, постоял немножко и идет взад. — «Поезжай, батька, Теперь ничего не будет! Поедем взад!»

Приехали домой. Поп сделался такой добрый; стал работников жалеть. Как сам садится чай пить, так и работника садит. Ваня прожил зиму, семьсот рублей денег получил заместо сотни. Приходит домой отцу и говорит: «Вот, тятька, на деньги! Гляди, сколько заработал! Не как твои два умных сына». После этого стали жить-поживать и добра наживать. И теперь живут хорошо.

ПРИМЕЧАНИЯ

Напечатаны в сборнике: Б. и Ю. Соколовы. Сказки и песни Белозерского края. СПБ. 1915. Под №№ 54, 53.

11. Золотое яичко. Соединение сюжетов: «чудесная птица» (Анд. 567) и «рога» (Анд. 566). Контаминация этих сюжетов довольно обычна и часто встречается; в таком сочетании эта сказка дана в сборниках: Худ. I, 26; Сад. 22; Перм. Сб. 3; Вят. Сб. 134; Сок. 94; См. I, 177; Сиб. 2. Основной сюжет: чудесная птица — мировой сюжет, известный в многочисленных записях разных народов — представлен текстами: Аф. 114, 115 и 114 b (перепечатка лубочного издания); Худ. I, 25, 26; Эрл. 10, Вят. Сб. 85, Аз. I, 9. В вар.: См. 177 и Вят. Сб. 85 — роль любовника матери отводится духовному лицу.

Особенности изложения П. Богданова подробно разобраны в цитированной выше статье Э. Гофман. По большей части, тексты «золотой утки» невелики по размеру и недостаточно богато разработаны. Текст Богданова, — как замечает Гофман, — «наиболее полно разработан и богаче других по деталям». С ним может соперничать только прекрасный текст сибирского сказителя Скобелина (Сиб. 2). Хорошо разработан и богат реально-психологическими моментами текст Винокуровой (Аз. I, 9), но он уступает богдановскому с внешней стороны, особенно со стороны сказочной обрядности.

В качестве зачинного эпизода в тексте Богданова использован сюжет о доле (Анд. 735), также и у Винокуровой. У П. Богданова — счастье изображено в образе бабы, работающей в праздничный день на братовом поле; у Винокуровой — «сгрибленный старичонка, который рвет хлеб с полосы бедного брата и пересаживает на полосу богатого». Сказка о доле встречается и в виде самостоятельного сюжета — напр. Аф. 172 и считается исследователями одним из самых характерных сюжетов, вскрывающих сущность крестьянской сказки.

Отцом двух мальчиков-сыновей и владельцем чудесной утки обычно является бедный крестьянин; у П. Богданова он является, кроме того, младшим братом богатых братьев и соответственно этому получает традиционные черты и имя младшего брата, Иванушки-дурачка. Это любимый прием П. Богданова; по крайней мере из пяти, напечатанных в сборнике Соколовых, текстов — три начаты таким образом. Введенный в начале мотив бедности вызвал к жизни ряд богато и тонко разработанных картин бедной крестьянской обстановки: взаимоотношения братьев, ссора невесток и пр. Это сделало из сказки П. Богданова одну из самых ярких в русской сказке картин семейного деревенского быта.

Отличием текста П. Богданова от других является также характер мотивировки бегства сыновей из дому. У него они слышат гнев матери, и это заставляет их бежать. Обычно же любовник требует от матери их смерти. Они же узнают об этом или вследствие полученного вещего дара или же от повара, которому поручено их убить и который, жалея их, помогает им скрыться. Опущение этого мотива придало более реальный и правдивый вид образам матери и любовника, но при этом получилось несоответствие с суровым наказанием матери в эпилоге. Последнее является понятным только при наличии попытки матери извести сыновей. Очевидно, П. Богданов сохранил традиционную схему, но сильно изменил основные пружины развития действия.

Имена сыновей: Мишка и Гришка — как и всегда в сказках — конечно, произвольны. Такое сочетание вызвано, несомненно, игрой созвучий. При чем, как и все, впрочем, сказочники, П. Богданов так мало придает значения и самим именам и их связи с определенным персонажем, что беспрестанно путает их. Царем у него оказывается то Мишка, то Гришка, то снова Мишка и т. д. В тексте, для удобства читателей, эти уклонения выправлены.

12. Как поп работников морил (Анд. 1775). Сказка, имеющая много вариантов в русской и западноевропейской сказочной литературе. Иногда место попа заменяет барин, но очень возможно, что эта замена внесена под давлением цензуры.

Главнейшие тексты: Онч. 206, 250, Вят. Сб. 31, 63; Перм. Сб. 47; См. 156. Сказочник Селезнев (Вят. Сб. 63) закончил свой рассказ нравоучением: «Вот как учат скупых попов». Сравнительный анализ текстов П. Богданова сделан Э. В. Гофман в указанной выше (стр. 240) статье. Любопытный вариант — в «Зав. Ск.» (№ XXXVIII) «Как поп родил телёнка»; в ней урок, данный попу работником, мотивируется скупостью попадьи.

Общая схема у П. Богданова соответствует обычной схеме сюжета, но с небольшими отклонениями отдельных мотивов; наиболее характерной особенностью является традиционное обрамление, несвойственное такого типа бытовым сказкам. Другой особенностью — богатство ярких и живых диалогов. Очень ярок и изображен с сочными, художественными деталями эпизод ночных злоключений попа, тогда как в большинстве имеющихся текстов это передано очень схематически, иногда в них даже пропадает и теряется эффект этого эпизода, так как рассказчик заранее предупреждает об ошибке попа, у Богданова же этот момент умело подготовлен («Худ. Фолькл.», стр. 116). Композиционное мастерство П. Богданова особенно выразилось в этой сказке. Как указывает тот же автор, у него подробно мотивирован каждый даже самый незначительный эпизод. «Возможность того, что поп заснул, и дал Ване поехать не той дорогой, заранее мотивируется тем, что сумерилось, а ехать было сорок верст. Поп мог принять лысину старика за точило, потому что ночь была месячная» и т. д.

Ю. М. Соколов считает эту сказку крайне характерной для народных настроений предреволюционной деревни («Что поет и рассказывает деревня», «Жизнь» 1924, № 1, стр. 280; там же перепечатан целиком и текст этой сказки).