(с)дала на «отлично»

Глава 49

— Пошел вон отсюда, Марк! — завопила Грета прежде, чем я успела что-либо сообразить. — Это женская территория, Горский. И всем, у кого больше одной головы, вход сюда воспрещен!

— Вика здесь? — взволнованно спросил Марк, а мое глупое сердце забилось чаще — ИСКАЛ.

— Вика здесь, да не про твою честь! Вали, давай!

— Вик, малыш, давай поговорим? — настойчиво предлагал Марк, однако, попыток приблизиться не совершал, словно мы находились под защитой внутри магического очерченного мелом круга.

— А нет никакого малыша, Марк Робертович, — спокойно ответила ему я, поражаясь собственной выдержке, — Сдох, отравленный ложью и предательством.

— Вика…

— Марк, клянусь, если сию минуту ты не унесешь отсюда свои ноги, меня стошнит прямо на ковер, и убирать все это будешь ты! — не сбавляла оборотов Грета, за что я была ей искренне благодарна.

Однако и Горский тертый калач. Угрозы сестрицы не возымели над ним никакого действия. Мужчина продолжал стоять в пороге, вглядываясь в наши темные силуэты. Я тяжело вздохнула и осмелилась встретиться с мрачным взглядом, горящим загадочным светом, как звезды Ориона, висящего прямо над нашими головами.

— Не сейчас, Марк… — тихо сказала ему, надеясь, что он услышит меня и не станет давить. — Мне нужно время.

— Хорошо, Вика, — кивнул профессор, немедленно разворачиваясь и покидая башню.

С одной стороны, я была рада, что Марк услышал мою просьбу и с первого раза выполнил ее. С другой, хотелось, чтобы проявил настойчивость и остался. Одинаково сильно хотелось его ударить и … поцеловать. Я противоречила сама себе, мечтая оказаться в его сильных надежных руках и тут же ругая себя за эту слабость.

Почему все так?

Как мне теперь его не любить?

Еще через некоторое время наше с Гретой уединение вновь было нарушено.

— Ну, все. Началось паломничество, — раздраженно фыркнула Грета, глядя, как темная макушка еще одного ее брата возникла из мрака.

Что я чувствовала к Васе?

Наверное, ничего…

Мне, конечно, было неприятно, что из-за него закрутилась вся эта кутерьма, но по большому счету гораздо больше меня ранили поступки людей, которых я любила.

Папа.

Лиля.

Марк.

А к Васе я испытывала лишь досаду. И в какой-то степени мне было даже жаль его. Но упорство и верность чувствам молодого графа поражали меня. Даже восхищали.

Естественно, Лиля рассказывала мне о своих приключениях на Зимнем Балу. Про первый поцелуй и хоровод невероятных эмоций, вызванных им. О своей первой любви.

Знала, что они долго переписывались, а в один прекрасный момент он просто не пришел и все у них резко оборвалось. Помнила, сколько страданий перенесла Верховская, пытаясь забыть своего таинственного возлюбленного.

Заметив интерес подруги к охраннику, спустя столько лет ее безразличия к парням, я решила, что она, наконец, освободилась от гнета неразделенных чувств, готова идти дальше и строить отношения.

Но оказалась совершенно не готова к тому, что новый ее объект для воздыхания и прошлая горькая любовь — один и тот же человек. Хуже того, это граф, портивший мне жизнь долгие годы.

Неужели я была настолько ужасной подругой, что Лиля посчитала, будто я заслужила быть обманутой? Она узнала Васю с первой секунды, когда увидела нас вместе, в этом я совершенно не сомневалась. И… не сказала… Верить, что Лиля могла знать о том, что Вася имеет непосредственное отношение к фон Беренгофам, не хотелось. Это уже абсолютно новый уровень предательства. Точка невозврата, после которой жизнь делится на до и после, а близкий человек остается за чертой настоящей жизни, даже если находятся силы его простить.

— Вика, — осторожно начал Василий, переминаясь у порога точно так же, как его братец несколькими минутами ранее.

— Катитесь на хрен, Ваше Высочество. У меня аллергия на твое присутствие в моей жизни. ЗАДЫХАЮСЬ!

— Понял, — буркнул мой бывший цербер и пошел прочь.

Хотя… вот почему же бывший? Надо его контракт у нас на службе лет на шесть продлить. Заставить все это время блюсти целибат, заставить поступить на факультет живописи и ежедневно рисовать голых натурщиков! Заодно пусть выучит, к примеру, армянский. Вполне себе справедливое наказание, на мой взгляд.

Как только Вася скрылся, из темноты возникла светлая голова Верховской. Она неслышной мягкой поступью кралась ближе, как крадется домой мартовская кошечка, пропадавшая две недели — вид бесконечно виноватый, но в глазах неимоверное счастье.

Что я за дура такая?!

Вижу, как искрят любовью глаза подруги, и сама не могу злиться на нее. Лиля приближается. Я молчу. Грета тоже молчит. Подруга, словно маленькая сиротка на паперти присаживается прямо на пол напротив нас, укутанных в плед. Ее голубые глаза наполняются слезами, а дрожащие губы шепчут «прости».

Огромный жесткий ком застревает в горле и пульсирует там, мешая говорить и дышать.

Так мало.

Так мало в моей жизни дорогих и близких людей, чтобы запросто вычеркивать их, забывать, гнать, не давая вторых шансов. Но и сказать Лиле, что все в порядке, я не могу.

Чего-то не хватает. Необходим еще один маленький шаг.

Верховская, словно почувствовав мои колебания, тут же порывисто выдает:

— Вика, жизнью клянусь, я не знала, что он Беренгоф! Мне даже в голову такое не приходило! Я поняла, что он перепутал нас, но мне до ужаса хотелось, чтобы его сердце сделало правильный выбор само, без подсказок! Вика, прости меня, ради бога! — разрыдалась Верховская.

А я и простила. Забыв о гордости.

Слишком мало ее во мне, по видимому. Гордости этой.

Неожиданно справа от меня хлынул еще один поток. Разревелась Грета.

— Ой, девочки, не обращайте на меня внимания! — отмахнулась она. — Это все гормоны!

Не найдя подходящих слов, я просто приподняла край тяжелого пледа, приглашая к себе Лилю. Подруга мгновенно нырнула в наше гнездо и стиснула меня в крепких объятиях.

Стало теплее.

Не только физически.

Начала отогреваться моя душа.

— Есть хочется, — прогундосила Грета, бесцеремонно высморкавшись в бумажную салфетку.

Не знаю, сколько прошло времени с момента, когда мы выпотрошили корзину, но я тоже почувствовала голод.

Видимо, нервное перенапряжение, требовало задавить стресс огромным количеством углеводов.

С нами многозначительно согласился и желудок Лили, жалобно заурчав в тишине.

Грета выудила из под пледа телефон, противно и резко бивший в глаза подсветкой, и со словами «ща все будет» принялась строчить кому-то послание.

Спустя пятнадцать минут Вася под нашим молчаливым надзором сервировал столик, расставляя новые порции угощений и десертов.

Я чувствовала кожей, как Лиле хотелось приободрить своего мужчину, но она стойко держала покерфейс, показывая всем своим видом, что она по мою сторону баррикад.

Но я не собиралась заставлять Лилю выбирать между дружбой и любовью. Провожая взглядом графа, думала лишь о том, как все хорошо для них с Верховской разрешилось.

Мы ели, болтая на различные темы. Незаметно стали подтягиваться и другие родственницы. Они несли сладости, чай, вино, бутерброды, домашнее тепло и уют. Башня скорби наполнилась звонкими голосами, веселыми и печальными историями, романическими воспоминаниями и женскими мечтами.

Удивительные бабочки, мотыльки, ласточки, так поразившие меня своей сплоченностью и семейственностью, вновь открывались мне с хорошей стороны.

Никто не кидал на меня ни сочувствующих, ни осуждающих, ни жалеющих взглядов. Не давал советов, не учил жизни, не навязывал собственное мнение. Им просто было интересно послушать увлекательную историю. Все вокруг жаждали познать истину, глядя на нас с Верховской, как султан Шахрияр на Шахерезаду. Мы с Лилей весело рассказали про приключения шестилетней давности, вызывая восторженные ахи и пораженные вздохи благодарной публики.

Минуты сменялись часами. Глубокая ночь утопила башню в густом мареве, затянув небо темными тучами, готовыми в любую секунду низвергнуть на землю тонны сырого снега.

Девичник постепенно расходился. Наконец, насытившаяся Грета, заразительно зевала, показывая идеальные белые зубы, казавшиеся зловещими в дрожащем пламени свечей.

Мы остались с Лилей вдвоем, но не прошло и минуты, как за ней явился Вася. Даже если бы в башне царила непроглядная темнота, все равно не удалось бы скрыть от меня их пунцовый румянец. Воздух искрил между парочкой, как электрод во время сварки, на который если смотреть без защитных очков — ослепнешь.

Хотелось сохранить себе зрение. Поэтому я ощутимо пихнула в бок Лилю локтем. Подруга поняла намек и в благодарность решила задушить, стиснув шею своими тонкими, но весьма сильными ручками.

— Спасибо, — прошептала Верховская.

— Иди уже, — нарочито недовольно буркнула я и поцеловала горячую щечку.

Посидев еще минут пять, решила уходить, надеясь, что хотя бы к утру отыщу путь в свою комнату.

Затушила свечи, подняла с пола подушки и, неуверенно двигаясь в едва различимых очертаниях комнаты, словно слепец, потерявший поводыря, миллиметровыми шагами поползла к выходу.

Спускаться было страшнее, чем подниматься. Особенно в темноте. Нога скользнула по гладкому камню и, теряя равновесие, как в замедленной съемке, я представила, как мой затылок встречается с острым ребром ступеньки, отправляя в ряды страдалиц, отдавших богу душу в стенах Скорбной Башни.

Но этого не происходит, потому что меня надежно удерживают горячие крепкие руки…