С привкусом пепла

Глава 10

Есигеев взял след с цепкостью пограничной ищейки и, взяв, уже не выпустил из своих маленьких, даже на вид грубых, словно наждачка, рук. Опытный следопыт творит чудеса, вызывая священный трепет у непосвященных. На первый взгляд кажется, что выслеживание двуногой дичи в сумраке леса - работенка почище поиска иглы в стоге сена. На самом деле это не так. Зотов убедился в этом, вылавливая банды без меры расплодившиеся во время Гражданской войны. Достаточно большая группа людей, тяжело нагруженная оружием и припасами, не может не оставить следов. Ну при условии если это не профи из «Абвера» или особых подразделений НКВД. В данном случае профи не пахло, заметно по запущенному оружию и разнице в возрасте убитых. Есигеев медленно вел группу вперед, кропотливо отыскивая малейшие знаки: заплывшие отпечатки ног, сломанные сухие ветки и травинки, окурки, втоптанные в грязь, куски окровавленного бинта. Лес - открытая книга для того, кто умеет читать. Нужно родиться в лесу, стать частью леса, пропитаться духом прелой гнили и застойной болотной воды. Для остальных есть только однообразная картина кружащихся в дикой пляске древесных стволов. Теряешь ориентацию, голова идет кругом, на глазах непроглядная пелена. Сколько не пялься, ничего не увидишь. Даже Шестаков, охотник и проводник не из последних, завистливо крякал, когда шорец, хитренько щурясь, указывал очевидные, но совершенно не заметные неискушенному глазу следы.

– Ингус карацуповский! – восхитился в очередной раз Степан, наблюдая за Есигеевым, кверху задницей торчащим в траве. – Чиначук!

– Кто? – удивился Зотов.

– Чего, не читал? О, а еще образованный. Книжечка така есть, Фениморы Куперы, «Распоследний из магиян»!

– Из могикан.

– Один хер. Мы кады на северав санатории казенные ехали, в теплушке вумный человек был, прохессор из Петрограда,ему десятку впаяли за контреволюционную дейтельность и состояние в троцкистских кружках. Ничего мужик, хлипенький только, соплею перешибешь, одно слово – интилихент. И была у него книженция эта, про магиян, индейцев немытых, исконный американский прольтариати его, значится, героическую борьбу с пришлой буржуазией. Жили эти индейцы себе, в ус не дули, с голой жопой ходили, на бязонов, коров местных охотились. Все у них поровну было, натуральный социализм. И понаехали, значится, хранцузы, англичане и прочие капиталюги, принялись индеанцев злостным образом угнетать, с землицы сгонять, где они кукурузу с бананинами сеяли, бабенок их тискать. Как их, етить душу… А, скво по-ихнему, во! Кому такое пондравится? Началась промеж ними война, индейцы с, прости Господи, луками-стрелами, а капиталюги с пулеметов шпарят, как наши бабы тараканов кипятком жгут, а может и с еропланов бомбят, о том Фенимора то умолчал, он сам, писака этот, из дворян был, но очень простому народному индейцу сочувствовал.

– И чем дело кончилось? – спросил Зотов, из последних сил сдерживая смех. Молодец Шестаков, идет в ногу со временем, линию партии понимает хитрец.

– Побили голозадиков, – тяжело вздохнул Шестаков. – Силой взять не срослось, танки с еропланами не помогли, тады буржуи, бесово семя, посеяли меж индейцами рознь, приманили к себе богатеев, затеялась война наподобии нашей гражданской. С одной стороны капиталисты с подпевалами, с другой индейская беднота. АЧиначук, герой энтой книги, - следопыт и охотник навроде нашего нехристя-азиата, боролся с буржуазией, свою линию гнул, партизанил, оттого страданий множество принял, семью потерял, в конце враги сына злодейски сгубили. Остался Чиначук один, как перст, похожая у нас с ним судьба.

– Хорошая книга, – Зотову стало совершенно не смешно.

– Прохесор три раза читал, пока ехали, тишина в теплушке, детишки не гунькают и жрать не охото, так за душу берет, бабы плакали. А я, знаешь, чего накумекал?

– Интересно.

– Жалко индейцев энтих. Прохесор нам рассказал. Паи земельные за связку бус продавали, ну чистыедураки! Мне кто бусов за землю предложит, я в морду плюну и скажу: «Проваливай, мил человек, по добру, поздорову, и вилы мои любимые в спине унеси». Где это видано, столь паскудным образом трудящихся обирать? Они же как дети, греха не видали, срамоту листочками укрывали. Вот я и надумал, вышла у нас с ними промашка.

– Мы тут при чем?

– Погодь, торопыга ты этакий, щас обскажу. Надо было родной, Советской власти им оружия пароходом наладить: винтовок, пулеметов, орудий, боеприпасу всякого-разного, шинелей пошить, со спицальными карманами, чтобы было куды перья совать, добровольцев из коммунистов направить опять же, учить индейцев стратегиям. Чья бы тогда взяла, а? Как бы все обернулось? Степи там, прерии по-ихнему, вот бы первая конная во главе с товарищем Буденовым развернулась! Была бы в Америке наша, народная власть, поперли бы гадов! Капиталиста с двух сторон бы зажали! Эх, упущено время, – сокрушенно вздохнул Шестаков.

– События в книге двести лет назад вершились, Степан.

– Ага, не знал, – еще больше помрачнел Шестаков. – При царях, значит. Ну этим да, дела до индейской бедноты не было. Вот и пропал Чиначук. Такая она штука, жисть.

Он ушел в свои мысли, и Зотову показалось, что представляет себя сейчас Степан рядом с индейским героем Чингачгуком, крадущимся к форту бледнолицых, отстаивать свою, сокровенную, выстраданную в мучениях правду. Странным образом уживается в простом русском мужике хитрость, смекалка и большая доверчивость.

А потом Есигеев нашел место ночевки. В низинке, на укромной полянке, примятая тяжестью тел трава так и не поднялась, оставив белесые полосы. В откопанной яме остатки костра: головни, холодный пепел, обгоревшие банки от немецкой тушенки.

– Мал-мала кушал, – Есигеев, прошерстив поляну, предъявил на ладони остатки нехитрой трапезы: хлебные корки, сальные шкурки, яичную скорлупу и два огрызка соленого огурца.

– Сколько их было, Амас? – спросил Решетов.

– Мал-мала посчитаю, – личико шорца напоминало мордочку лисицы, он растопырил пальцы на руках. – Столько быть, добавь-отними рука, точно будет.

– Около дюжины, – предположил Решетов. – Не так уж и много.

– Товарищ капитан! – из зарослей выбрался партизан. – Туточки труп!

Зотов протиснулся между бойцов и увидел в небольшой впадине тело, прикрытое еловыми ветками. Бросили второпях, тело уместилось неполностью, босые, грязные ноги торчали из ямки страшным надгробием. Мертвеца выволокли наверх. Мужик лет сорока, заросший седой щетиной, грудь и голова перемотаны окровавленными бинтами.

– Свеженький, – Саватеев пихнул каблуком. – Не окоченел еще,тварь.

– Носью умер, – Есигеев ощупал тело и принялся разматывать присохший бинт, открыв две почерневшие дырки чуть выше правого соска. – Шибко худой рана, в такой рана злой дух жить, лихорадка трясти, силовек горясий-горясий, утра смерть.

– А я его знаю! – изумился партизан в истертой кожаной куртке. – Это Анисим Ползунов! Сашка, глянь.

К нему бочком подобрался второй, перекрестился и подтвердил:

– Точно,Анисим. Вота как свиделись.

– Становится все интересней, – восхитился Решетов. – С этого момента, пожалуйста, поподробнее. Что за фрукт?

– Тракторист с «Красного пахаря», – живо пояснил обладатель кожаной куртки. – Район у нас крохотный, друг дружку всякий знает, то родичи, то собутыльники, то кумовья. Анисим в свое время знатно прославился. Большой охотник был до бабского полу, гроза матерей, девок портил по всей округе. Его и пугали, и били смертным боем, а ему хоть бы хны, отлежиться малехо и по новости кобелит. А в тридцать пятом свели они с друганом со свинофермы хряка и заготовителям сдали. На следующий день тепленьких милиция и взяла. Получили по трешке, легко отделались, на суде им антиколхозный саботаж шили, да обошлось. Слышал, будто вернулся Анисим перед войной, оказалось и правда, вот он, голубчик.

– И откуда этот красавец? – напрягся Решетов.

– С Тарасовки он, вроде в самообороне там состоял.

– А ларчик просто открылся, – хищно осклабился Решетов. – Значит, в Тарасовку следочки ведут. Ну-ну.

– Знакомое место? – спросил Зотов.

– Деревня от железки километров пять по прямой, – Решетов неопределенно ткнул в лесной океан. – Рядом Шемякино, настоящее гадючье гнездо. Ходят под Локтем, все мужики в полицаях. Я еще по зиме ставил вопрос о уничтожении. Вот и дождались, тарасовцы у самого лагеря трутся.

– Наказать хочешь? – с полуслова уловил настроение Зотов.

– Очень хочу! – признался Решетов. – Аж зудит. Но колется, у них гарнизон в сотню рыл, а нас два десятка.

– Немешает помощи запросить.

– Ха, и всю славу отдать? Не, не пойдет. Да и не согласятся наши, утонем в бюрократии. Начнут судить да рядить, планы строить, прикидывать. Нет уж, сами управимся. Смелость города берет, а наглость поселки.

– Уверен?

– На все сто, – Решетов повысил голос. – Снимаемся! Есигеев, выводи севернее Кокоревки, чтобы со стороны села не просматривали. Вперед!

Зотов покачал головой. Впечатление вертопраха Решетов не производил, хороший, вдумчивый командир. Доверится ему? Или вернуться в лагерь? Нет, не вариант, на всю жизнь останешься трусом, среди партизан слухи быстро расходятся. Осудить не осудят, но воспринимать всерьез перестанут, репутация не то чтобы пострадает, вылетит в топку. С другой стороны, зачем мертвому репутация?

Отряд двигался по мрачному, еловому бору, наполненному резкими, смолистыми ароматами. Мерно постукивал дятел, совсем рядом надувались и лопались болотные пузыри, принося запах тухлых яиц. Левее, насколько хватало глаз, поднялись голые вершины мертвого леса. Потрескивал под каблуками валежник, шуршали потревоженные ветки. За следующий час Зотов выслушал небольшой ликбез от Решетова о состоянии дел в этом районе. Оказалось, впереди железнодорожная ветка Навля-Суземка, протянувшаяся через сердце партизанского краяи по этой причине немцами не используемая. Пытались они гонять по ней паровозы осенью сорок первого, да обожглись крепко, кругом глухомань, партизаны и комары. Населенных пунктов раз-два и обчелся, уцепиться не за что. Опорные базы не построишь, две первые партизаны вырезали, как только бургомистр отчитался о победе над лесными бандитами. Пришлось поезда в обход пускать, через Борщево и Погребы на Локоть и Льгов. Две станции седлают железнодорожное полотно, Алтухово и Кокоревка. В Кокоревке партизаны, в Алтухово карательный батальон, носа за пределы села не высовывающий. А за дорогой начинается земля Локотского самоуправления, территория враждебная и опасная для партизан.

На пути встретилась узкая, заросшая кустарником и осокой речушка, укрытая кронами развесистых вязов. Сразу за ней железка, которую преодолели ползком, скребя брюхом по гравиюи бренькая по рельсам оружием. Скатились с насыпи и исчезли в густом, темном лесу. Еще через час под ногами захлюпала ржавая, болотная вода, зеленая трава сменилась упругим покрывалом влажного мха. Колька специально заперся в самую сырь, проверяя трофейную обувь и остался доволен. На отдых остановились углубившись в молодой, уютно задремавший на солнышке ельник. Несколько партизан с Есигеевым, ушли в разведку, отсутствовав буквально двадцать минут.

Шорец неслышно проскользнул в зарослях, лег рядом с Решетовым и доложил:

– Хоросий подход насяльник, мал-мала видна все.

– Пойдем, глянем на тарасовский гарнизон, – позвал Решетов.

Зотов кивнул Карпину, взглядом осадил обиженно засопевшего Воробья и устремился за остальными. Дальше поползли и затаились на пригорке, заросшем земляникой и корявыми соснами. Впереди, метрах в трехстах от края болотной низины, раскинулась неожиданно большая деревня, чуть не в сотню дворов, темнеющая за свежей пашней покатыми крышами и коптящая небо дымом бесчисленных труб. В пруду гоготали гуси, на поле сонно паслось стадо коров, на околице пацанята играли в войну, прячась в сирени и нещадно рубя палками молодую крапиву. Заливисто, с подвывом лаяли псы. Бабы возились на огородах.

– Серьезно устроились, – Карпин передал бинокль.

Село опоясалось системой окопов, с ходами сообщения к ближним домам, виднелись кольца пулеметных гнезд. Со стороны леса, аккурат напротив залегших партизан, чернели амбразурами тщательно замаскированные, похожие на невинные холмики доты. В окуляре замаячила форменная, полицейская кепка, мелькнуло лицо. В противоположном конце окопа еще одна. Кепки постояли, двинулись навстречу и замерли. Поднялись клубы сизого, табачного дыма.

– Гиблое дело, – прошептал Зотов. – Без артиллерийской подготовки и трехкратного преимущества в живой силе тут ловить нечего.

– Твоя правда, – Решетов жадно облизнул пересохшие губы и ткнул за спину, – Метров двести, за перелеском, Шемякино - деревня немногим меньше Тарасовки, и полицаев до чертиков. На рожон сунемся, меж двух огней загремим.

– Будем отходить?

– Ну что ты, Виктор Палыч, обижаешь, капитан Решетов не отступает, – партизан начал отползать задом и без ложной скромности заявил. – Есть одна гениальнейшая идейка. Сейчас не пытай, не скажу, возьмем голубчиков тепленькими, слово офицера.

– В окопах движение, – прошипел Карпин.

Решетов перестал отползать и вжался в опавшие сосновые иглы. Зотов приник к биноклю. На тропинке, идущей из деревни в лес, появился седобородый старик в дождевике, с громадной корзиной в руке, а впереди, шагах в пяти, бойкой козой прыгала девочка-кроха, в синем платьице и белом платке. Дед степенно раскланялся с часовыми, о чем-то переговорил и парочка направилась дальше.

– Отлично, просто отлично, – осклабился Решетов. – Все за мной.

«Снова что-то задумал», – усмехнулся про себя Зотов, на пятой точке съезжая с пригорка. Неугомонный какой.

– Есигеев, – шепотом позвал Решетов. Шорец тут же материализовался из кустов.

– Да насяльник.

– Ты с разведчиком встреть дедушку и вежливо к нам проводи.

– Сделаю насяльник.

– Человека выделите, Виктор Палыч? – спросил Решетов, искоса поглядывая на Карпина.

– Мы быстренько, – лейтенант закинул автомат за спину, и две низко пригнувшиеся фигуры исчезли в нежно шумящем под ветром осиннике.

– Отдохнем до темноты, покимарим, люди устали, – пояснил Решетов. Группа партизан успела занять оборону вдоль болотца, ощетинившись стволами пулеметов. Зотов снова отметил жесткую дисциплину. Никто не курил, не травил баек, не перематывал сырые портянки. Отряд, дерзко занявший позиции в нескольких сотнях метров от противника, ничем себя не проявлял. В трех шагах пройди, не заметишь.

Как там, интересно, Карпин? Справились с девочкой и стариком? На правом фланге колыхнулась зеленка, показались люди: Карпин, мелко семенящий дед с корзинкой и батожком и широко улыбающийся Есигеев с довольной, розовощекой девочкой на закорках.

– Хороши языки, залюбуешься, – хмыкнул Зотов.

– Чем богаты, – отшутился Решетов.

– Здравствуйте, люди добрые, – поприветствовал старик, взволнованно, но без особого страха, поглядывающий выцветшими серыми глазами из-под лохматых бровей. Лицом он напоминал весенний сморчок, и пахло от него родным и знакомым: сеном, солнцем, табаком и чем-то неуловимо сладким. – Партизаны будете?

– Партизаны, отец, здравствуй, – откликнулся Решетов. – Ребята вас не очень напугали?

– Да не, вежливые таки, обходительные. Мы по тропке чапаем, смотрим, из кустиков двое вышли с оружием и манят так ласково. Как тут не подойти?

– Тебя звать как, отец?

– Дедом Афанасием кличут, пасечник тутошний я, в Шемякино обитаю, пчелок держу.

Теперь Зотов понял чем неуловимо-сладко пахло от деда: липовым медом и воском.

– Внучка ваша? – спросил он.

– Внучка, Машенька, – с заметной теплотой откликнулся дед.

– Какой Масенька? – изумился Есигеев и закрутил головой, – Где девоська? Не видели девоську? Ой пропал девоська! Ой беда!

– Тута я, дяденька, – захихикала девочка лет шести со светлой челкой и васильковыми, радостными глазешками.

– Где? Кто ито говорить? Ой хитрый девоська! – Амас стащил ребенка с шеи, поставил на землю и вручил Машеньке кус сахара, предварительно сдув крошки и табачную пыль.

– Спасибо, дяденька. – Маша дождалась одобрительного кивка дедушкии принялась сосредоточенно грызть сахар, стреляя глазенками по сторонам.

– Сиротка она, – пояснил дед Афанасий. – Отец, сынок мой, на фронтах сгинул, а маманьку-страдалицу в прошлом годе бревном в лесу задавило. Вдвоем и остались, старый да малый.

– Полицаев много в деревне? – перешел к деловому разговору Решетов.

– В Тарасовке рота, у нас в Шемякино полусотня, – дед посмотрел с пониманием. – Громить будете?

– Будем, отец, – подтвердил Решетов. – Тарасовские бобики вчера в лесу партизан постреляли, придется ответить.

– Это да, утром вернулись, аки побитые псы, – хмыкнул дедок. – Я у кумы гостевал, видел. Народ сбежался встречать, бабы выли. Убитых, говорят, трое, двое пораненных. Но, хвастались, полтора десятка партизан уложили.

– Да больше, тысячи три, – Саватеев сплюнул под ноги. – Герои, м-мать.

– А с чего их в лес понесло? – спросил Зотов.

– То мне неведомо, – охотно отозвался дедок. – Были у нас давеча гости из Локтя, в мундирах, на броневиках, и немцы при них, сплошь офицеры. Вот нашим, видать, вожжа под хвост и ударила. Ушли за шерстью, вернулись стрижены.

«Ясно, разведка», – подумал Зотов. – Затевается нечто грандиозное, все эти мелкие, на первый взгляд случайные происшествия - звенья единой цепи: «Рама» над лесом, сигналы подпольщиков, передислокация вспомогательных частей, активизация полицейских. Буря грядет.

– Как с охраной?

– Муха не пролетит, – поведал дед. – В Локте, как Каминский за главного стал, дисциплину наладили. Раньше полицаи самогонки нахлещутся да по бабам, лыка не вяжут, только слышно на сеновалах сено шуршит. А нынче нет, все как положено: за пьяное дело вплоть до расстрела, окопов в полный профиль нарыли, пароль-отзыв, как полагается. Чужак с кандачка не пройдет.

– Староста шемякинский в деревне?

– А где ему быть? В правлении заседает, жутко ответственный человек

– Ну спасибо, отец, – поблагодарил Решетов. – Здорово помог.

– Да я чего? Чем могу, – растерялся Афанасий. – Я смекаю, до дому нам итить теперича нечего?

– Придется с нами сидеть, пока все не закончится.

– Оно понятно, – вздохнул старик.

– Для вашей безопасности, отец.

– Это конечно, – тонкие губы, спрятанные в бороде, тронула улыбка, и дед сказал совсем без обиды. – Не доверяете.

– Ну и не без этого, время такое, отец, – Решетов отошел в сторонку, поманил Зотова и тихо, чтобы никто не услышал, сказал. – Предупреждаю по-дружески, план рискованный, одна заминка, все в землю ляжем. Еще не поздно уйти.

– Пожалуй останусь, – без раздумий отозвался Зотов. – Люблю такую альтернативу: грудь в крестах или голова в кустах, очень бодрит.

А про себя невесело рассмеялся. Узнают в Центре, чем ты тут занимаешься, ведро валерьянки понадобится. Полковник Степчук окончательно полысеет, тебя разжалуют к черту и отправят на Колыму зэков конвоить. И будут совершенноправы.

– А я ошибся в тебе, – уважительно сказал Решетов. – Думал слюнтяй кабинетный, за орденами приехал.

– Так и есть.

– Ну-ну, – неопределенно протянул Решетов. – Повторяю, план авантюрный до безобразия. В Шемякино у меня свои люди, причем не шваль мелкая, а фигуры серьезные, командир самообороны Попов и староста Машуров. Мужики надежные, не подведут, запутались немного, не той дорожкой пошли, но готовы по всей строгости отслужить.

– С размахом работаешь, – невольно позавидовал Зотов.

– Иначе смысла не вижу, жизнь одна, и прожить ее нужно красиво, пусть песни слагают, а бабы падают в обморок.

– Я предпочитаю тихонечко, не привлекая внимания.

– Тихоням я доверяю меньше всего, опасные вы, непредсказуемые. Ну да ладно, Попов с Машуровым помогут войти в Тарасовку, укажут дома полицаев, дальше дело за нами.

– Лихо, – присвистнул Зотов. – Как свяжешься со своими дважды предателями?

– Есть способы, ночка темная будет. Все обстряпаем, комар носа не подточит. Пойду с ребятами поговорю, а ты давай отдохни.