С привкусом пепла

Глава 23

Урочище Брюховатое проявилось на фоне ночного неба темной громадой брошенной церкви. Крест колокольни цеплялся за звезды и мертвенно подсвеченные луной облака. Центральный купол обрушился, четыре малые главы зияли прорехами, в стрельчатых окнах прыгали отсветы пламени, и вся эта картина навевала грусть и мистическую тоску.

Зотов шел по лесной дороге в открытую, не таясь и даже специально насвистывая. Очень бы нехотелось, проделав долгий и утомительный путь, нарваться на очередь от часовых. Автомат он забросил за спину, поминутно подсвечивая под ноги фонариком и вполголоса матерясь. Время перевалило за первый час ночи.

– Стой! – грозно окликнули из темноты.

Зотов послушно остановился.

– Кто таков? – голос показался знакомым.

– Ты, Пакшин? – осведомился Зотов. – Это Зотов, помнишь кашей кормил? Мы с тобой в одной землянке чуть на гранате не взорвались.

– Ясно, – из голоса партизана ушли тревожные нотки. – А я думаю, кто по лесу шляется. Ты бы еще в воздух палил. Чему вас только учат в Москве?

–Ерундовине всякой, – Зотов вышел на голос.

–Ближе не подходи, натопаешь, у меня лежка тут, за дорогой слежу.

– Понял, – Зотов поравнялся с местом наблюдательного поста. Пакшина видно не было, замаскировался на славу. – Капитан где?

– В церкви.

– А Колька?

– Кто?

– Пацан, который с вами ушел.

– А-а, этот, – Пакшин замялся. – Не знаю. Че я, пастух? Все в дозорах стоят. У капитана спроси.

– Так я пойду?

– Так иди.

От Брюховатого не осталось следа, на бывшие поля и огороды высыпал березняк, обочины бывшей деревенской улицы заросли одичалым шиповником, стеной непролазного терна и сухой крапивой в человеческий рост. Старые тополя угрюмо шумели на холодном ветру. Все здесь умерло, погибло, рассыпалось в прах. Здесь люди убили людей ради горсти бумажек и нехитрого скарба. Измывались, насиловали, жгли. Оттого так неуютно и страшно. Сбоку дороги груда сгнивших бревен – колодец. Зотову почудился плеск мертвой, протухшей воды в глубине.

Церковь вырастала в размерах, возносилась над головой темной, жутковатой махиной, увенчанной покосившимися остовами православных крестов. Казалось, еще шаг, и ударит призрачный колокол. Дверь отсутствовала, внутри призывно и как-то неожиданно по-домашнему мерцал оранжевый свет, ощутимо тянуло дымком и гречневой кашей. Товарищ капитан покушать изволит? Не поздно? Хотя да, потом будет не до еды…

– Эй, хозяева, дома кто есть? – на всякий случай обозначил присутствие Зотов.

По облупившимся стенам запрыгала длинная, изломанная тень, угрожающе звякнул металл.

– Батюшки, Витя! – всплеснул руками появившийся Решетов. – Какими судьбами?

– Мимо проходил, дай, думаю, загляну.

– Ну молодец! – обрадованный Решетов потащил его в церковь. – Ты один?

– Один, –соврал Зотов. – Архаровцы мои отдыхают.

Решетов на мгновение задержался у входа, слушая ночь. Зотов спиной ощутил подозрительный взгляд. Пол устилали груды битого кирпича, со стен смотрели полустертые фрески: святые с незрячими глазами и крылатые ангелы, теряющиеся где-то под куполом; пахло сыростью и перепрелым листом. В церкви горел небольшой костерок, заставляя непроглядную тьму прятаться в дальних углах. У костра сидел Кузьма с автоматом на коленях и жарил на углях кусок сала. Рядом, под крышкой, попыхивал котелок и закопченный чайник с изогнутым носом.

– Витя пришел, – счастливо заявил Решетов.

– Вот уж кого не ждали, – вежливо поприветствовал Кузьма. Сало на палке плавилось и шкворчало, распространяя одуряющий аромат.

– Есть будешь? – на правах хозяина спросил Решетов.

– Спасибо, сыт, – отказался Зотов. – Ну как тут у вас?

– Работаем, – беспечно отмахнулся Решетов. – Местность засветло осмотрели, тихо и заброшено, как у монашки под юбкой. Часовых выставили, чин чинарем, муха не пролетит. Совет пройдет без сучка и задоринки. Эх, хорошо ты пришел! Как в Глинном, новости есть?

– Зря смотались, – понурился Зотов. – Баба эта ничего ведать не ведает.

– А я предупреждал! – победно усмехнулся Решетов. – Слушать надо, Витя, умных людей!

– Клянусь, теперь буду, – кивнул Зотов. – Колька мой как, не балует?

– Да ты чего? Колька мировой парень! – Решетов показал большой палец. – Ты как хочешь, но я его у тебя заберу. Мне такие ребята до зарезу нужны!

– Как Валька Горшуков?

Решетов осекся, по лицу пробежала тень, сменившись натянутой, вымученной улыбкой.

– Ты мне настроение не порть, Вить.

– Извини. Где Колька?

– Слишком много вопросов ты задаешь, – пламя бросало на хищное лицо Кузьмы зловещие отблески.

– Вы че мне оба, на нервах играть? – изумился Решетов. – Хватит уже.

– Пусть не лезет, – Кузьма отвернулся и аппетитно захрустел жареным салом.

Зотов смерил его оценивающим взглядом и сказал Решетову:

– У тебя время есть? Надо поговорить.

– Так говори. У меня от Кузьмы секретов нет.

– Это личное.

– Прям срочно?

– Срочно, Никит.

– Ну пойдем, – Решетов, надсадно вздохнув, подхватил керосиновый фонарь «Летучая мышь» и пошел в глубь замершей церкви, мимо толстых кирпичных колонн. Из темноты выплыли остатки иконостаса. Решетов нырнул в неприметный проход, закончившийся крохотной комнатой. Ризница, а может пономарка, Зотов в этом деле не разбирался. За единственным узким окошком клубилась непроглядная тьма.

– Выкладывай, – Решетов примостил лампу в углу и опустился на узкую, колченогую лавку.

Зотов присел на потрескавшийся чурбан и выдержал паузу, собираясь с мыслями и давая передышку зашалившему сердцу.

– Я расскажу тебе одну историю, Никит. Только, чур, не перебивать.

– Страшную, небось? Местечко располагает.

– Других не держим, – вяло улыбнулся Зотов, поглубже вдохнул, медленно выдохнул и начал:

– Жил был неприметный хозяйственник из киевской части. Мог достать что угодно и где угодно. Оговорюсь сразу, это качество ему впоследствии пригодилось. Служил потихонечку, зарабатывал юбилейные медальки и звания по выслуге лет. Ничем не выделялся, звезд с небес не хватал. С виду обычная канцелярская крыса, милый, добродушный толстяк.

–Аверин? – хмыкнул Решетов.

– Я же просил не перебивать.

– Ну все-все, больше не буду, рассказывай.

– Спасибо. Война застала нашего героя в Киеве. Тут случилась первая странность: он не отступил на восток, не удрапал, а остался в городе. Почему? А у этого человека была вторая жизнь, тайная, скрытая ото всех. Он был сотрудником НКВД и получил приказ остаться в городе. В подполье оказался не на последних ролях, еще бы, кадровый офицер, коммунист, за плечами обучение в Центральной школе НКВД и четыре года работы под прикрытием. Опыта, как у дурака фантиков, умение располагать людей и втираться в доверие, образ угодливого, трусливого, неопасного мужика. Под этой маской тренированный, расчетливый, хладнокровный агент. Подполье начало действовать: взрывы зданий немецкой администрации, убийства офицеров и предателей, разведка на вокзалах железнодорожный путях. Они жили борьбой и предчувствием скорой победы. Они верили, что Красная Армия вернется максимум через пару недель. В конце октябрянемцы, перемолов Брянский и Вяземский котлы, устремились к Москве, все повисло на волоске. Киевское подполье этого не знало и знать не хотело, оно продолжало борьбу на пределе человеческих сил, без связи, без ресурсов, без координации. В конце сентября Киев захлестнула волна массовых убийств. Немцы и пособники в Бабьем Ярудесятками тысяч расстреливали евреев, цыган, коммунистов, военнопленных и всех, кто под руку подвернулся. Настоящий конвейер смерти. Особой жестокостью отличалась группа бывших советских военнослужащих. Они любили добивать раненых штыками и закапывать людей заживо. Подпольный обком партии вынес им смертный приговор. Выявление группы поручили нашему герою. Он подошел к заданию с выдумкой и размахом, поступив на службу во вспомогательную полицию. Это был единственный способ подобраться к группе вплотную. Он не знал, что его ждет. Полицаев немцы вязали кровью, и на третий день агент убил военнопленного: молоденького, избитого, потерявшего человеческий вид паренька. Выбор был прост: убить невиновного или запороть операцию. И он выбрал первое. Чего ему это стоило, остается только гадать, но с тех пор агент изменился, став замкнутым, нелюдимым и злым. И это было только начало. Дальше начался кошмар. Его взвод обеспечивал доставку людей в Бабий Яр, и он увидел все, тысячи трупов: женщин, детей, стариков, шевелящееся, полуживое покрывало, засыпаемое землей. Из земли тянулись руки, целый лес рук, пулеметные очереди перемешивались с жуткими криками, окровавленные дети ползали среди трупов, звали родителей и умирали под ударами прикладов и каблуков. Девушек помоложе отводили в сторонку, насиловали и убивали. Кровь отказывалась впитываться в песок. Полицаи копались в вещах, выдирали золотые коронки, искали припрятанные деньги и ценности. Это была их плата за труд. Наш герой делал тоже самое, став частью изуверской машины. Я не знаю момента, когда он повредился в уме, эта грань слишком зыбка. В мозгу просто щелкнуло, и две личности, советского офицера и немецкого палача, стали одной. Среди вещей он нашел «Библию» и обрел в себе Бога, лишь это не позволило ему покончить с собой. Он продолжал работу, но группа оставалась неуловимой, к ней никого и близко не подпускали. Все, что удалось выяснить – номер дивизии, в которой они служили в Красной Армии, и имя их офицера-куратора из абвера. А через месяц группа исчезла, одновременно начались аресты в подполье, и агент остался один. Представь: герой-подпольщик стал полицаем-убийцей. Неплохая карьера. Погибли все, кто мог доказать его невиновность. У любого крыша поедет, но у него был приказ, и он был намерен его выполнять, к этому времени уже слишком много поставив на кон. Единственной зацепкой остался офицер из абвера. Агент пробрался к нему и вытряс необходимую информацию. Оказалось, группа предателей-палачей проходит курс обучения в диверсионной школе и к концу месяца, после пополнения, будет переброшена в район Брянска, с задачей под видом окруженцев влиться в партизанский отряд. Агент бросил все и ушел по их следу, это былосродни одержимости, настоящее помешательство. На путь от Киева до Брянска ушло больше месяца. В начале помогал полицейский аусвайс, потом пробирался лесами, вдали от дорог, питался подачками, трижды чуть не погиб, к концу едва волочил ноги от голода и измождения. Четыре дня полз по брянским лесам, обморозил пальцы на ногах, их пришлось обломить, ел вырытую из-под снега траву. На пятый день его нашли партизаны, выходили и отогрели. Он точно знал только одно: надо искать отряд, в который с ноября по декабрь влилась организованная группа окруженцев. На его счастье, партизан в ту пору было немного, и через две недели он отыскал подходящий отряд. Больше всего он боялся ошибки и поэтому долго присматривался, собирал сведения и выжидал. Он знал, в какой дивизии служил костяк группы, знал номер, но к спискам личного состава подобраться не смог. Тогда он написал анонимное письмо начальнику особого отдела отряда, Твердовскому. То был парень хваткий и начал проверку. Через несколько дней особиста нашли повешенным. Это стало для агента сигналом к действию, через две ночи в партизанском отряде «За Родину» погиб твой человек – Николай Шустов.

Зотов замолчал, выжидательно посматривая на Решетова. Капитан выслушал историю с каменным лицом, встал и закурил. В темноте замаячил огонек сигареты.

– И что ты этим хочешь сказать?

– Пока ничего, – отозвался Зотов. – Думал послушать тебя.

– О чем? – фыркнул Решетов. – Да я сразу понял, кто этот супер чекист. Аркаша? Он чертов предатель, убийца и немецкий агент, ты это знаешь не хуже меня. Откуда ты выудил эту историю? Придумал? Ведь не Аверин тебе рассказал, ты его шлепнул.

– Не поверишь, именно он. Я нашел дневник Аверина.

– И дальше? – окурок щелчком улетел и врезался в стену, рассыпав облако пламенеющих брызг. – Бред умалишенного.Ты сам сказал, Аркаша совершенно раздружился с башкой. Веришь сумасшедшему?

– Я верю фактам, Никит. Судя по спискам личного состава, ты и твоя группа из сто тринадцатой стрелковой дивизии, ее разыскивал Аверин, из-за нее погиб Твердовский. То звено, которого мне не хватало. Все встало на свои места.

– Пф. И зачем мне все это? Знаешь сколько успешных операций на моем счету? – Решетов застыл у окна.

– Знаю. Все твои операции против немцев обычная липа, я могу доказать. Отлично сработанная, продуманная липа. Твои кураторы придумали, как нарастить тебе боевую эффективность. Теперь ты партизанский герой. Все получилось. Твоя цель – совет командиров. «Фогельзанг» начат, чтобы партизанские командиры собрались в одном месте, как уже бывало до этого. Какая у тебя задача, узнать время и место? Ты пошел дальше, добившись права обеспечивать безопасность совета. Люди доверяли тебе. Я доверял тебе.

Решетов повернулся, на губах играла горькая усмешка. Черный зрачок ствола уставился Зотову прямо в лицо.

– Сиди, Вить, не дергайся, а то палец дрожит. Нервы ни к черту.

– Значит, я прав? – Зотов весь сжался.

– Значит, ты прав. Доволен собой?

– Не особо.

– Оружие брось. Я одного не пойму – зачем ты пришел, если знал?

– Не был уверен, – Зотов медленно положил автомат на пол, рядом кобуру с пистолетом и нож. – И я совершил огромную ошибку, отправив Кольку с тобой. Хочу это исправить. За ним япришел.

– За мелким недоноском? – скривился Решетов. – Примерно зная, кто я и что тебя ждет? Нет, Вить, ты полон сюрпризов.

– Мы своих не бросаем, – Зотов смотрел ему в глаза.

– Руки на виду держи, – приказал Решетов, дергая левой щекой. – Своих не бросаете? Оставь этот пафос дешевый, со мной такое не катит. Не бросаете, значит? Это ты мне говоришь? Тому, кто заживо в окружении в белорусских болотах в окружении гнил? Кто о нас вспомнил, кто нам помог, пока мы тухлую конину жрали и спали на мертвецах по пояс в воде? Под огнем артиллерии, под бомбежкой. Где вы были тогда такие правильные? Лицемерные твари.

– Это война, капитан, – глухо отозвался Зотов. – Миллионы предпочли предательству смерть и концлагеря. Но не ты. Ты оправдываешься,как нашкодивший пионер.

– Не тебе судить, – прорычал Решетов.

– Ошибаешься, мне. Ты убил Твердовского?

– Он лез не в свое дело, совал всюду свой нос. Но убил его не я.

– Ты отдал приказ.

–Меня в лагере не было, а ребята вас увидели и немного поторопились, устроили самодеятельность. Я бы так грубо ни за что не сработал.

–Ясно. А Валька? Чем провинился шестнадцатилетний пацан, у которого мамкино молоко на губах не обсохло, чтобы его убили и разрезали на куски?

– Ты сам сказал, это война, а на войне гибнут невинные.

– Хотел пустить следствие по ложному следу? Дескать Валька завалил Твердовского, похитил синюю тетрадь и сбежал. И ты все продумал заранее, только ждал подходящий момент. Все гладко, только вышла промашка: подручные хреново спрятали труп. Кстати, знаменитая синяя у тебя?

– У меня, – кивнул Решетов.

– Что в ней?

– Ничего, чепуха и стишки. Заготовка под мемуары. Я ее сжег.

– Вот оно как, – Зотов расплылся в довольной улыбке. Ай да Твердовский, ай да сукин сын. Хитро придумал, запугал всех синей тетрадкой, а настоящий архив хранил совсем в другом месте, в подвале у Антонины. Классическая обманка, словно по нотам разыграно. Настоящий, матерый контрразведчик был, не подкопаешься.

– Как теперь быть, Витя? – в голосе Решетова на миг проскользнула мольба. Нет, показалось.

– Ты отдашь Кольку, и мы разбежимся, – предложил Зотов. – Я вернусь в отряд и отменю совет. За это время ты и твои люди успеют уйти. А потом, может быть, когда-нибудь мы снова встретимся и поставим жирную точку.

– Так не пойдет.

– Хватит смертей, капитан. Или гауптман? Не знаю, чем немцы тебя соблазнили, уверен, свои тридцать серебренников ты получил. Еще не поздно остановиться.

– Остановиться? – Решетов плавно качнулся на каблуках. – А зачем? Справедливый советский суд, раскаяние и прочая лабуда? И ты непременно замолвишь словечко? Не смеши. Мне все одно – вышка, я таких дров наломал, голова кругом идет. Нет, Вить, у меня дорога одна – с немцами. Назад пути нет.

– Беги к хозяевам нашкодившей сучкой. Только не убивай никого.

– Думаешь, немец за провал задания по головке погладит? – Решетов пропустил оскорбление мимо ушей. – Нет, Вить, я как раненая крыса в углу. А загнанная крыса - кусачая и опасная тварь. И свое последнее слово я еще не сказал.

– Плохо это кончится, капитан.

– А я не оптимистичен, – Решетов сверкнул глазами. – Теперь скажи, Вить, в чем подвох?

– Ни в чем, – почти честно признался Зотов.

– Думаешь, я поверю, будто ты явился один, никого не предупредив? Ты кто угодно, Витя, но не дурак.

– А у меня бывают сомнения, –вздохнул Зотов. – Я один, так уж вышло, поверь.

– И никому не сказал? – бровь Решетова выгнулась дугой.

– Никому. Не мог же я бегать по лагерю с дневником психованного убийцы в руках. Потому и приперся в поисках железобетонных доказательств. Ведь до конца верил, это ошибка, стечение дрянных обстоятельств. Теперь понимаю, насколько дерьмовый был план.

– Да гонит он! Зуб даю, гонит! – в двери появился Кузьма, уже без сала, но при оружии.

– Подслушивать нехорошо, – укорил Зотов.

– Рот закрой, сука! – ощерился Кузьма. – Сваливать надо, капитан, сваливать. Эта шкура нас заложила!

– Никто никуда не уйдет, – спокойно возразил Решетов. – И прекрати орать, башка раскалывается.

– Ты ему веришь?

– Не верю, – отозвался Решетов. – Но мы останемся, операция началась, придется рискнуть.

– Да тут скоро все партизаны местные будут!

– А если не будут? Сбежим, поджав хвост? Чтобы на нас открыли охоту и немцы, и красные? Тогда точно конец, дурья башка.

– Ты с ума чтоли сбрендил?

– Выполняй приказ, сержант.

Зотов не смог сдержать глумливой улыбки. Решетов уперся! Он парень упрямый, это все знают, на то и расчет. Хер его сдвинешь. Давай, Решетов, не сдавайся, я за тебя!

– Этого в расход? – Кузьма зыркнул на пленника.

Сердце у Зотова оборвалось, он инстинктивно сжался в упругий комок. Вот он, тот самый допустимый риск. Подыхать не хотелось совсем.

– Нет, закончим с советом, будет полковнику Рихтеру подарок, – губы Решетова растянулись в зловещей ухмылке. – Витя у нас из Москвы, многое может порассказать, да, Вить?

– Как Кузьма поросят в колхозе сношал? – Зотов расслабился, сердце дернулось и вновь завелось. Можно немного пожить.

– Тварь! – Кузьма подскочил и ударил в лицо. Зотов опрокинулся на спину, рот наполнился противным, отдающим медью киселем. Пинок кованого сапога в ребра заставил согнуться и сдавленно заурчать.

– Хватит, – прекратил экзекуцию Решетов. – Руки свяжи и в яму.

– Поднялся! – Кузьма рывком поставил Зотова на колени. – Только дернись, паскуда!

Зотов зашипел от резкой боли и сплюнул тягучую, липкую кровь. Сгусток повис на подбородке красной соплей. Кузьма пыхтел за спиной, перетягивая руки веревкой.

– Встал, мразь! – ствол врезался под лопатку.

Зотова вывели на улицу, прохладный ночной ветерок остудил разгоряченное, огнем полыхающее лицо. С низины на урочище в мертвом лунном свете ползли лохмотья сырого тумана, пахло болотиной и стоячей водой. На поле из седой пелены торчали островки сухого чертополоха и одинокие, кривые березы. Под черным куполом храма зловеще выл и причитал козодой. Смрадное дыхание Кузьмы касалось затылка. О том, чтобы сигануть в кусты не могло быть и речи. А Зотов и не стремился бежать.

– Чертячья ночка, – посетовал Кузьма, пихая пленника по едва заметной тропе.

– Нам на руку, – хмыкнул Решетов. – Лестницу приготовил?

– Обойдется, не прынц, – паскудно хихикнул Кузьма, тропка привела за церковь. – Лети, дорогой!

Зотова пихнули в спину, он испуганно вскрикнул и рухнул в черную бездну. Свалился плашмя, от удара выбило дух, и он заворочался огромным, полуоглушенным червем. Падение смягчил ковер из прошлогодней листвы. Он перевернулся на спину и увидел над собой пятно звездного неба. Зотов лежал на дне ямы метра три глубиной.

– Не убился? – на фоне ночного неба появилась голова Кузьмы.

Зотов нечленораздельно замычал в ответ, суча ногами и молясь, чтобы переломов было поменьше.

– Живучий ублюдок, – хмыкнул Кузьма.

– Сходи, кликни Павленко, – распорядился Решетов, невидимый в темноте. – Пусть караулит.

– Да куда он денется?

– Иди.

– Возись тут со всяким дерьмом…

Кузьма ушел. Зотов прикусил губу, сдерживая рвущийся стон. От боли темнело в глазах. В яме царила чернильная, непроглядная темнота, дыша в лицо сыростью и подвалом. Луна высвечивала край искрошенной кирпичной кладки. На дне скопилась бодрящая ледяная вода, левый бок и задница промокли насквозь. Он усилием воли заставил себя подняться на подкашивающиеся ноги.

– Никит, а Никит? – из горла вырвался хриплый смешок.

– Ну, – над краем склонилась черная тень.

– Ты подумай над моим предложением. Еще не поздно уйти.

– Для меня поздно, Вить.

– Хозяин-барин. Можно вопрос на правах последнего желания обреченного?

–Валяй.

–Картинка сложилась, кроме одного:зачем ты к немцам ушел?

– Много хочешь знать, – в темноте вспыхнула спичка, на мгновение осветив меловое лицо Решетова. Заалел огонек сигареты. Капитан помолчал, выпустил струю сизого табачного дыма и произнес:

– Помнишь летчика-майора из самообороны Тарасовки?

– Расстреляли которого? Помню. Ты его еще предателем заклеймил. Кто бы знал…

– Не вяжись к мелочам. Помнишь его слова? Жить он хотел, просто жить. Я тогда слушал и мурашки бежали. Себя я тысячу раз спрашивал. И ответ один – жить, сука, хотелось, как угодно и кем угодно, но жить. И не в лагере издыхать, не в лесу мыкаться, а попытаться уцепиться за единственный шанс. Нас в июле в болотах крепко зажали, жрать нечего, помощи нет, связи нет, нихера нет. Чуть шевельнешься, немцы артиллерией кроют. Лежим, живые и мертвые вперемешку, трупы раздулись, вонища жуткая. Люди сходили с ума. Командир наш, генерал-майор Алавердов держаться приказал, мол помощь близка, Красная Армия перегруппируется и со дня на день выручит нас. Ага, выручили. Немцы в матюгальник орут: «Рус, сдавайся, Минск взят, Киев взят, сопротивление бесполезно». Утром просыпаешься в трупной бурде, а кругом словно белый снег навалил, листовки с самолета накиданы. В листовках пропуск в плен: «Красноармеец, убивай жидов и комиссаров, тебя ждет горячее питание и хорошее обращение». Милости, блять, просим. Кто те листовки прятал, тех перед строем стреляли. Видел ты тот строй? Стоят оборванцы, все в грязище, крови и дерьме, неделю ничего не жравшие, кроме травы, а им про долг перед Родиной парят. Мрази. Вот тогда я сломался, подумал, нахер мне такому молодому и красивому подыхать? За что? Неужели, если я сдохну в этом болоте, Родине полегчает? Я тогда ротой командовал, от той роты к началу июля осталось одиннадцать человек. Кузьма с Малыгиным предложили к немцам уйти, у них уже группа была, свои, проверенные ребята. Предложили, а сами ножики крутят. И я согласился. К немцу не хотелось с пустыми руками идти, подумали, если отличиться сумеем, по иному плен наш пойдет. Как стемнело, окружили палатку генерала, охрану порезали, Алавердова скрутили и к немцам ушли. С подарочком.

Решетов замолчал, попыхивая сигаретой.

– И вам это зачлось, – закончил за предателя Зотов.

– Зачлось, – Решетов отбросил окурок и сразу прикурил новую сигарету, долго брякая полупустым коробком. – Вместо дулага, откуда выход один – ногами вперед, попали в полицию. Дальше ты знаешь. Блять, не думал, что исповедоваться придется.

– Как спишь после этого?

– Не поверишь, отлично. Поначалу терзался, не без того, потом полегчало. Что сделано, то сделано, прошлое не вернуть. У нас двое сломались, не выдержали, кишка оказалась тонка. Один вены в бане вскрыл, второй запил и начал трепать. От него значитдо Аркаши, пронырливого сукиного сына, информация о сто тринадцатой дивизии и дошла. Хорошо, вовремя глотку успели заткнуть.

– И стоило это того?

– Не знаю, – выдохнул Решетов. – Главное жив.

– А зачем тебе жить?

– Пошел ты, – Решетов вполголоса выматерился. – На моем месте окажешься, узнаешь, а мою поганую шкуру тебе скоро надеть предстоит. В абвере простой выбор дадут: петь соловьем или кишки на руку намотать. Тогда вспомнишь меня.

– Вспомню, Никит.

– Смейся, Вить, смейся, – Решетов загорячился и зачастил. – Нельзя мне было иначе, нельзя. – в голосе слышались умоляющие нотки. Человек, предавший все, что имел, искал сочувствия в этот момент. – Понимаешь?

– Понимаю.

– Да нихера ты не понимаешь, – Решетов отпрянул, в яму, сыпанув искрами, полетел окурок. Послышались голоса.

– Павленко привел, – буркнул Кузьма.

– Задержанного охраняй, – распорядился Решетов.

– Будет исполнено, – прогудел Павленко. Зотов по голосу вспомнил угрюмого, неразговорчивого, бородатого мужика.

– Кузьма, – позвал Решетов. – Сколько ходу до лагеря? Часа полтора?

– Где-то так, если мух хайлом не ловить.

– Ага, сейчас без пятнадцати два. Вели Пакшину лететь в отряд, словно в жопу ужаленный. Надо глянуть, что там да как. Если спросят, пустьскажет, я планшетку забыл и дело срочное.

– А если его…

– Вот и проверим, насвистел нам Витек или нет. К шести Пакшин не вернется, значит снимаемся и уходим. Ясно?

– Ясно.

Судя по звукам, Кузьма убежал срывать Пакшина с обжитого гнезда. Осторожен Решетов, молодец. Только ничего не выйдет с проверкой у них, Зотов и правда никому ничего не сказал…

– Головой отвечаешь, – напомнил часовому капитан.

– Понял, чай не дурак, – хмыкнул Павленко.

– Никит! – позвал Зотов, пока закадычный друг не ушел.

–Ну?

– Интересно, а каково, строя из себя настоящего мужика, на самом деле быть маленькой, дешевой шлюхой, которую попользуют и выбросят под забор?

Решетов сплюнул, и Зотов остался со сторожем наедине.

– Павленко? – окликнул Зотов, чуть погодя.

– Чего?

– Рожа у тебя мерзкая.

– А я не девка, – довольно заухал Павленко.

– Расстреляют тебя.

– Кто?

– Решетов. Я ведь все равно убегу.

– Брехло.

– Честное пионерское…

Зотов едва успел отскочить. Сверху, чуть не треснув по голове, упала лестница, пятно лунного света заслонила грузная тень. Сторож, пыхтя и отдуваясь, полез в яму. Зотов сжался, готовясь оттолкнуться от холодной, склизкой стены. Второго шанса не будет.

Как только Павленко достиг последней ступеньки, Зотов бросился вперед головой. Короткий и сильный удар отбросил его назад, переносица хрустнула.

– Не дури, пионер, – пророкотал сторож, навис сверху и ударил в живот.

– Я тебя… хр… фр…, – Зотов подавился, грязные, воняющие ружейным маслом пальцы затолкали в рот помойную тряпку. Он попытался лягнуть Павленко, угодив куда-то в бедро.

– Шустрый какой, – добродушно пробасил Павленко. – Рыпаться станешь, я тебе ноги сломаю, усек? А теперь полежи, помолчи. Молчание - золото!

Сторож врезал на прощанье по ребрам и вылез из ямы, лестница с чавканьем выдернулась из сгнившего месива и исчезла, отсекая единственный путь. Зотов вскочил, бросился мстить и опоздал. Сука! Кляп, сунутый за зубы, был ужасен на вкус. Зотов попытался вытолкать тряпку языком и быстро сдался. Сам дурак, вот зачем Павленко спровоцировал? Сиди теперь… Ну ладно, надо было попробовать. Руки, стянутые за спиной, нещадно свело. Зотов шагами измерил узилище, восемь шагов от стены до стены, царские хоромы. Склад чтоли какой? Зотовохранилище... Мысли сами собой возвращались к Кольке и партизанам приданным Марковым группе Решетова. Эти люди оказались, по сути, заложниками и была в этом часть и его, Зотова, вины. Мог запретить Кольке, мог отговорить, но кто тогда знал? Каких–то десять часов назад все было просто: вот друг, а вот враг, а сейчас… сейчас все смешалось…

Время тянулось иссушающе медленно, сторож изредка шаркал вокруг узилища, ворчал и возился. Зотов ждал, что он захрапит, но напрасно, бойцы у Решетова дисциплинированны до безобразия, всегда его группу в пример ставили остальным. Небо потихоньку светлело, звезды угасали и блекли, словно присыпанные пеплом, ощутимо похолодало. Сырой мозглятиной тянуло от кирпичей. В могильной тишине, увитый туманами, рождался робкий рассвет. Зотов нервничал, поминутно прислушиваясь и замирая. Нестерпимо хотелось пить. Он ждал, часы тикали.

Наверху зашевелился Павленко, решив покурить в сотый раз, забренькал спичечный коробок.

– Отсырели, м-мать, – выругался сторож и неожиданно повысил тон. – Эй б…

Договорить не успел, голос оборвался, послышалось сырое бульканье и сдавленный хрип, тот приятный звук, когда человека режут живьем, на землю словно мягко опустили мешок муки или зерна. Неужели кавалерия прибыла? Зотов поднял голову так, что заломило шею. На фоне предрассветного неба маячила размытая тень.

– Витя? – прошептал Карпин. – Витя, ты тут?

Зотов, едва не лишившись от радости чувств, замычал по-коровьи в ответ.

– Ясно, – плечи и голова, укутанные в капюшон маскхалата, исчезли. Наверху зашуршало, в яму медленно съехала лестница, а по ней человек. Сильные руки ощупали Зотова и резко развернули спиной, разрезанная веревка ослабла. Зотов вытащил вонючий кляп изо рта и надсадно закашлялся, его нестерпимо тянуло блевать.

– Долго вы, – поморщился он, растирая перерезанные веревкой, кровоточащие запястья.

– Сам сказал, не раньше, чем за час до рассвета, не? – возразил Карпин.

– Ты, случаем, не прокурор?– посетовал Зотов. – К каждому махонькому словечку привяжешься. А я тут, между прочим, страдал.

– А мы не страдали? – фыркнул Карпин. – Думаешь, легко было эту чертову яму в темноте отыскать? Ты тут Ваньку валял, а мы всю ночь по лесу на брюхе за вашим величеством ползали, чтобы не дай божечки из виду не потерять, измызгались, как сатанята, Степан недоволен тобой.

– Переживет, – отмахнулся Зотов. – И никакого Ваньку я не валял, а вот Витьку пинали и здорово!

–А если тебя бы убили? – обеспокоился разведчик.

–Ну не убили же, – бодро отозвался Зотов. – Я все ж птица высокого полета, таких живьем надо брать.

–Пошли, птица, – Карпин ловко вскарабкался по шаткой лестнице.

Зотов без всякого сожаления покинул обжитый и такой уютный подвал. Темнота наверху превратилась в серую предрассветную хмарь. Под ближайшим кустом нахохлился Шестаков с карабином в руках и неизменным обрезом в самодельной кобуре у бедра. Шагах в двух от него, в жухлой траве, распластался Павленко. Закурить сторож не успел, кровь, натекшая из вскрытого горла, казалась чернее чернил.

– Здорово, полководец, – шепнул Шестаков, не отрывая взгляда от церкви.

– Здорово, – поприветствовал Зотов, вслушиваясь в гнетущую тишину. Маленький побег, кажется, прошел незамеченным. Четко сработано и по плану. А кто план придумал? Мозговой центр!

Он кивнул на мертвеца.

– Все балуешь, Степан?

– Это Мишка, –наябедничал Шестаков. – Ему человека прихлопнуть, что муху.

– А нечего хлебалом на посту щелкать, – ощерился Карпин, вручая Зотову немецкий автомат и подсумок на три магазина, наследство покойного Павленко. – Если в яму тебя упекли, значит все подтвердилось?

– Это Решетов, – хмуро подтвердил Зотов. – Он и его группа агенты абвера. Хотят командиров в фарш покрошить и уйти.

– От, сука. Никогда он мне не нравился, – сплюнул Шестаков. – Я всякую гниль издаля чую.

– Тебя с собой? – осведомился Карпин, предательство Решетовавнешнего воздействия на него не оказало.

– Ага, в качестве вишенки на торте. Подарок начальству, – Зотов нервно рассмеялся. – Как обстановка?

– Одиночные посты по периметру, – деловым тоном отчитался лейтенант. – Решетов за ночь проверял дважды, теперь сидит в церкви и не высовывается. С ним кто-то есть, не поняли в темноте.

– Кузьма.

– Ага, я и говорю. Мы кругом пошарили, ох и странные дела творятся в здешнем лесу. После полуночи погудел самолет на сверхмалой. В три часа от церкви дали световой сигнал, а с опушки ответили. – Карпин указал на северо-восток, в сторону угрюмо темнеющего ельника. – Мы доразведали, болото пузом перепахали, так ты не поверишь, там вооруженные люди, немецкая речь. По численности данных нет, близко мы не совались. Люди Решетова их пропустили, хотя пост там стоит. Теперь ясно зачем.

– Немцы? – изумился Зотов. – Откуда?

– Я знаю? – пожал плечами Карпин. – Просочились. Что делать будем?

– Может в отряд, за подмогой? – спросил Шестаков. – Я мигом. Пущай Марков сам постарается.

– Маркова я предупредил в этот квадрат нос не совать, – признался Зотов. – Придется выкручиваться самим.

– Господи, – Шестаков страдальчески закатил глаза. – Царица Небесная, ну за какие грехи?

– Решетова хочешь брать? – понятливо спросил лейтенант.

– Угу, – Зотов указал глазами на храм.

УмничкаКарпин, не задавая лишних вопросов, ужом ввинтился в заросли терновника. Живы будем, надо лейтенанту памятник в бронзе отлить. Шестаков обиженно сопел за спиной. Росистая трава тихонечко шелестела, среди кустов торчали остатки старых фундаментов, изглоданных ветрами, временем и дождем. Туман рассеивался и полз по урочищу грязными лохмами, небо на востоке пронзила золотистая полоса, храм словно парил в предрассветной дымке, не касаясь земли.

Появление немцев добавило головной боли. Одно дело втихаря отстрелять группу неожидающих ловушки предателей, и совсем другое схлестнуться с отрядом немецких диверсантов, натасканных драться в лесу.

– Осторожно, яма, – предупредил Карпин, обходя почти неразличимый, заросший травой и кустами провал, наполовину забитый сгнившими досками. Под каблуками затрещали расколотые плитки синего изразца. Зотов, уже заимевший не малый опыт падения в местные погреба, снова едва не сверзился в черную глубину, наступив на песчаный, предательски уползающий край. Метров через пять раскрыла пасть еще одна яма. Карпин, проходя мимо, резко остановился.

– Ты чего? – прошипел Зотов, ткнулся в лейтенанта плечом и глухо, угрожающе заворчал. Кровь ударила в голову, сдавила виски. Зотова повело. На дне ямы вповалку лежали окровавленные тела, наспех заваленные ветками и сушняком. Торчали неестественно вывернутые руки и ноги, жутко белели мертвые лица. Покойники были совсем свежие, без следов разложения и гнилого душка. В глаза бросились знакомые желтые ботинки, с толстой, усеянной гвоздями подошвой. Колька!

Зотов тяжело, с надрывом дыша, инстинктивно схватил Мишу за локоть и сжал. Карпин скривился от боли, но руки не убрал.

– Побили ребят, – Шестаков стащил картуз с головы. – И кутенка нашего не сжалели. Любил я его, только показать не умел.

Зотова перехлестнула лютая, требующая немедленного выхода ненависть. Последняя надежда на счастливый исход осталась в этой залитой кровью, провонявшей смертью и страданием яме. Решетов взял с собой партизан, заранее выписав им приговор. Понятно, лишние свидетели ему ни к чему, когда вся операция на кону. Он смотрел им в глаза, похлопывал по спине, протягивал хлеба кусок, и они ему верили, командиру и своему в доску парню. Они не знали, что ихведут на бойню и на верную смертьот рук падали в овечьей шкуре. Есть ли что-то на этом свете страшнее предательства? Разве только месть за него.

Зотов отпрянул от края забитого мертвецами подвала, давя вспышку бешеной, неистовой ярости.

– Витя, – окликнул Карпин.

– Я в порядке, работаем.

Зотов был нихрена не в порядке, но это сейчас не имело никакого значения. Он, пригнувшись, скользнул под окнами с выкорчеванными, проржавевшими решетками и бесшумно вошел в крохотную боковую дверь. Внутри царила пахнущая отсыревшим камнем и плесенью, мозглая темнота. Зотов, пачкаясь штукатуркой, вжался в стену и заглянул за угол. У затухающего костра сидя дремал Кузьма, надвинув кепку на глаза и положив автомат на колени. Решетов нервно расхаживал по церкви, поминутно останавливаясь у окна и смотря на часы. Его губы двигались и кривились. Беспокоится капитан, переживает, готовится партизанских командиров хлебом-солью встречать…

Карпин мельком глянул за угол и страшно округлил глаза.

– Решетова берем, – проартикулировал Зотов. – Второго Степан.

Шестаков угрюмо кивнул, взвешивая карабин на руках.

Рот пересох, словно Зотов вылизывал пыльные церковные кирпичи, сердце прыгало и скакало, как перед всякой атакой, его ощутимо трясло.

– Начали, – Зотов влетел в церковь и заорал, оглушая внезапностью. – Стоять! Ни с места, твари!

До противника десяток шагов. Время остановилось, превратившись в кадры замедленной киносъемки. Решетов поворачивался, рука опустилась на кобуру, вскидывался просыпающийся Кузьма, инстинктивно поднимая оружие. «Не успеем, не успеем…» – билась шальная мысль в голове. Успели. Быстроногий Карпин врезался в Решетова, сцепившиеся тела покатились в кирпичном крошеве и пыли. Шестаков в три гигантских прыжка подскочил к проснувшемуся Кузьме и с размаху саданул прикладом в лицо. Мерзко хрустнуло, Кузьма рухнул через костер, вздымая облако пепла и искр. Карпин навалился на Решетова и давил яростное сопротивление хлесткими ударами локтей. Решетов бился под разведчиком и сдавленно выл, правой рукой нашаривая финку за голенищем.

– Все, Никит, все, завязывай, – героически подоспевший Зотов наступил на руку с ножом.

Решетов зарычал и обмяк. Кузьма полз на четвереньках, харкая кровавой жижей и выбитыми зубами. Шестаков переступил костер и с равнодушным видом долбанул его прикладом по голове. Чмяк. Череп лопнул, расплескав серо-розовую, маслянистую дрянь. Поделом.

– Помнишь, ты спрашивал о подвохе, Никит? – зловеще улыбнулся Зотов. – Так вот это, сука, он.

Зотов с трудом сдерживался, чтобы не завалить эту сволочь прямо сейчас. Справедливый суд, поиск мотивов, следствие… Нахер. Разум на мгновение помутился, как с тем растерзанным на куски полицаем.

– Думаешь,выиграл? – дернулся Решетов. В глазах капитана Зотов впервые увидел болезненный страх.

– Разве нет? А-а-а, ждешь командиров? Не хотелось расстраивать, но они не придут, по моей настойчивой просьбе совет перенесен в Глинное. Как тебе поворот?

– Тварь, – Решетов попытался вывернуться и получил удар по лицу. – Хх, фух... Все равно сдохните!

Лицо Решетова перекосилось, налитые кровью глаза вылезли из орбит, его пробрал жуткий, истерический смех.

– Я вас, гнид, заберу за собой! Давил и буду давить… Вам отсюда не выйти. В лесу немецкие десантники, ждите, скоро придут.

– Так милости просим, – радушно пригласил Зотов. – Взятие штурмом церквушки с тремя партизанами - несомненный успех для операции такого масштаба.

– Ублюдок! – Решетов плюнул, повесив кровавую слюну на груди. – Ненавижу!

– Кончать его? – Карпин вздернул предателя на колени.

– Погоди, рано еще…

За стенами, где-то далеко в лесу, хлестко ударил одиночный выстрел.

– Это чего? – встрепенулся Шестаков.

Зотов не ответил, весь обратившись в слух. Следом за первым выстрелом отрывисто грянул второй. Все на миг смолкло, и тут же опустившаяся, могильная тишина взорвалась. Суматошно затараторили автоматы, басовитой очередью дал пулемет. Палили одновременно из многих стволов.

– Нам не пора? – спросил Карпин, косясь за спину, где воздух еще не рвали ниточки трассеров.

– Успеем! – Зотов устремился к дверям, следом затрусил Шестаков, вытирая налипшие на приклад волосы и запекшуюся, черную кровь. Карпин волочил Решетова за воротник.

Зотов первым вывалился на крыльцо, навстречу рассвету. На севере урочища, в призолоченном солнцем лесу, разгорался нешуточный бой, выстрелы и очереди слились, ухали гранаты. Басовито лаяли минимум пять пулеметов, вышивая чащу пламенем и свинцом.

– Наши? – удивился Карпин. – С немцами схлестнулись?

– С немцами, да наверноне наши, –усмехнулся Зотов. Его переполняли эмоции, сердце трепыхалось и рвалось из груди. Перестрелка ширилась и росла, постепенно распадаясь на ряд мелких, скоротечных боев.

– Накрыли друзей-то твоих, – подмигнул Зотов смертельно побледневшему Решетову.

Капитан вращал глазами и тянул вперед,как сторожевая собака на поводке, начинаянадсаднохрипеть.

На опушке, среди деревьев, замелькали пятоккрохотных, плохо различимых фигур. Люди двигались короткими перебежками, огрызаясь в лес скупыми очередями. Один неуклюже рухнул, его попытались подхватить и вытащить, но первый из бросившихся на помощь сложился напополам и упал, второй опомнился и зайцем сиганул прочь. Люди залегли на краю леса и больше не встали. Между ними рванула граната, выбросив облачко белесого дыма, потом вторая и третья, из зарослей густо секанул пулемет, срезая еловые лапы, молодые рябинки и в клочья разрывая тела. Пальба прекратилась также внезапно, как началась. На развесистой березе рядом с церковью защебетала синица.

– Витя…, – многозначительно протянул Карпин.

На опушку вышли люди, неспеша, вразвалочку, по-хозяйски. Ударили одиночные. Контроль. От леса отделилась и пошла к церкви группа из нескольких человек. Впереди, беспечно помахивая прутиком, вышагивал сутулый, невысокого ростика мужчина в кожаном черном плаще и военной фуражке. Рядом женщина в косынке, военном френче, юбке по колено и брюках. За ними пятеро опасного вида бойцов, рассыпавшихся полукольцом. Следом, на удалении метров в двадцать, еще не менее трех десятков бойцов.

– Надовстречать гостей дорогих, – подмигнул Зотов своим. – Сам Каминский пожаловал.– Каминский? Откудова? – ахнул Степан.

– По стечению особо паскудных обстоятельств, – усмехнулся Зотов. Все вышло даже лучше, чем он планировал. Дуракам везет? Скорее всего. А ведь просто хотел, чтобы подоспевшие локотские ублюдки помогли перегрызть горло решетовской банде. Подстраховка, не более. Маркова и партизан в это дело впутывать было нельзя. Что Зотов мог им сказать? Мол знаменитый партизан Решетов предатель и гнида, айда его кончать? В лучшем случае посчитали бы сумасшедшим... А Каминский, предупрежденный Анькой Ерохиной об обнаружении Зотовым отряда-обманки, подскочил как раз вовремя, начал охватывать урочище в кольцо и предсказуемо..., вернее непредсказуемо, нарвался на немцев. А когда в лесу на рассвете встречаются вооруженные люди без опознавательных знаков, все непременно заканчивается стрельбой.

– Миш, уведи эту сволочь в церковь, - приказал Зотов. – Степан, приглядывай за тылами. Чую, щас такое начнется...

Он глубоко вдохнул и повернулся к Каминскому. Локотской своре осталось пройти до церкви метров полста. Интересно, снайперы у них есть? Погано, когда тебя разглядывают через оптический прицел, ох погано...

- Все, дальше не надо, стойте там, - крикнул Зотов, мысленно прикидывая шансы. Расклад вырисовывался самый херовый. В свете новых событий идея вызвать Каминского уже не казалась такой хитрой и привлекательной.

Каминскийостановился, взгляд крысиных глаз мазнул по церкви и сосредоточился на Зотове, бургомистр поздоровался, кривя тонкие губы в ухмылке:

– Доброго утречка.

–Доброго!–откликнулся Зотов. Анька Ерохина пряталась у шефа за тщедушной спиной. Гадина, пригретая на груди, сослужила хорошую службу. Спасибо и на этом. Охрана бургомистра, здоровенные, увешанные оружием парни, настороженно зыркали по сторонам.

–А может и не очень доброго, – бургомистр хлестнул прутиком по голенищу до блеска начищенного сапога. Охранники расступились и вытащили перепуганного, залитого кровью солдата в пятнистой форме. В сторону церкви бросили круглый предмет. Зотов даже испугаться не успел. О выщербленную ступеньку звякнула немецкая каска десантного образца.

– В лесу остались ещетри десятка таких, только мертвых, – тон Каминского сочился угрозой. – Вы знали про немецкий десант?

– Откуда? Мне ваше начальство не докладывает, – изумился Зотов. Вчера вечером, отправляя Аньку за бургомистром, он ничего такого и представить не мог. А если бы и знал, хер бы сказал. Нет ничего лучше, чем ублюдки, режущие друг друга. Вляпался дорогой локотской царек по самое не балуйся. Фрицев пострелял. Да, по случайности, да, обознался, вот только немцам на это будет плевать. Если внезапно взбесившийся пес кусает хозяина, что делают с собакой? Вот-вот... Такое ему не простят. Самое интересное, люди Каминского, принимавшие участие в резне, будут молчать. Не от любви к командиру или блюдя верность присяге, вовсе нет, для этих людей святого нетничего. Они знают, немцы смерть своих не простят и возьмут кровавую плату с каждого, кто был рядом в этот момент. Поэтому будут молчать.

– Да, действительно, откуда, – признал Каминский,выдержавсекундную паузу. – Неприятная история вышла, они первыми стали стрелять.

– Я и не сомневался, – поддакнул Зотов. Ага, как же, первыми, ты бы, хитрая крыса, их в любом случае завалил. Иначе руководство узнает, как ты обошелся с лучшими агентами абвера, пустив грандиозную операцию под откос. Теперь строй из себя жертву сколько угодно.

–Мда, ситуация..., – Каминский щелкнул пальцами. Грохнул выстрел, немец упал в траву с простреленной головой. Охранник убрал дымящийся пистолет в кобуру. Сердце у Зотова трепыхнулось. Все повисло на волоске, свидетели тут никому не нужны…

– Этот козел нас завалит, – горячо прошептал Карпин, укрывшийся за углом. – К гадалке не ходи.

– Спокойно, лейтенант, вечная жизнь нам все равно не грозит, – тихонечко откликнулся Зотов и повысил голос, обращаясь к Каминскому. –Ситуация да, щекотливая. Но мы с вами в равных условиях. Мне бы меньше всего хотелось, чтобы пошли слухи о моей связи с вами. За такое к стенке поставят. Договоримся, ваше молчание в обмен на мое.

– Интересное предложение, – Каминский будто задумался. – Может подойдете, Виктор Палыч, обсудим детали, поговорим. А то как-то неудобно получается.

– Неа, мне и тут хорошо, –Зотов на всякий случай сделал шаг назад, раздумывая, успеет он метнуться в церковь или же нет. И если успеет, то сколько пуль притащит в спине? - Может лучше вы к нам на огонек?

–Вы же умный человек, –мерзко скривил губы Каминский. – К чему эти сложности? Просто выходите с поднятыми руками. Если понадобится, я возьму эту халупу за пять минут.

Тут Зотов с ним мысленно согласился. Нет, ну может не за пять минут, но, сука, возьмет. Вход один, стены толстенные, на окнах решетки, но втроем такую громадину долго не удержать. И сказал:

– Уверен, мы отлично с вами сейчас повоюем, благо при мне усиленный взвод с пулеметами, («усиленный взвод» в лице Мишки Карпина без всяких пулеметов тоскливо вздохнул), только, боюсь, вам немножечко не хватит времени для маленькой победоносной войны. Скоро все окрестные партизаны придут глянуть, что тут была за стрельба. Как думаете, много у вас будет шансов? Часики тикают, Бронислав Владиславович, тикают.

Угроза подействовала. Охрана бургомистра порядком струхнула, начав оглядываться и бряцать оружием. Высокий, сутулый боец с острым лицом наклонился к начальнику и что-то зашептал на ухо, указывая пальцем в сторону леса. Ага, зашевелились ублюдки.

– Разойдемся краями, – предложил Зотов. - Если сцепимся, ничего хорошего не будет ни вам, ни мне. Хотели без сложностей? Это как раз тот вариант.

Каминский колебался, слегка покачиваясь на каблуках и буравя Зотова изничтожающим взглядом.

– Уходим, – отрывисто приказал бургомистр.

– Вы дивно благоразумны, Бронислав Владиславович, – Зотов прищурился сытым котом. А раз мы сохранили крепкую дружбу, держите подарочек. Будьте любезны, пускай двое ваших людей подойдут ко мне без оружия.

Двое, повинуясь жесту Каминского, сложили винтовки на примятую траву и медленно двинулись к церкви.

– Видел, Никит? Это за тобой, – злорадно усмехнулся Зотов. – Каминский жаждет с тобой познакомиться. Карпин, выводи эту мразь.

На Решетова было страшно смотреть. Капитана трясло, жалкий, окровавленный, грязный, потерявший фуражку. Куда делся щеголеватый и геройский партизан, командир самой прославленной боевой группы в брянских лесах?

– Витя, убей меня, Витя! – заверещал Решетов, попытавшись брякнуться в ноги. – Витя-я!

– А что Витя? Витя убьет тебя всего один раз, а этот милый человек будет медленно резать тебя на куски. За генерала Алавердова, за баб и детишек, расстрелянных в Киеве, за Твердовского, за Вальку, за Кольку Воробьева. За всех, кого ты предал или убил. Да, Никита, так выглядит воздаяние. Жри.

– Витя-я!– Решетов поперхнулся, получив удар в солнечное сплетение.

– Пшел, тварь, – Карпин рывком выволок хрипящего капитана на церковное крыльцо и швырнул в руки локотских головорезов.

– Командиргруппы, которая вам досаждала, –сообщил Зотов Каминскому. – Остальные убиты, пара человек еще бегает где-то в лесу.

– Значит, это не блеф, и вы действительно раскрыли отряд-обманку?– глаза Каминского недобросощурились. – Спасибо за услугу, я не забуду. Всего доброго, Виктор Павлович, надеюсь, еще увидимся.

– Буду с нетерпением ждать, – отсалютовал Зотов.

Каминский неопределенно хмыкнул и пошел в сторону опушки, за шефом проследовали охранники. Решетов протяжно завизжал и осекся. Зотов никакой жалости не испытывал, ощущая лишь мстительное, злобное удовлетворение. «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человеческой…»

Ерохинаосталась, посматривая с вызовом и тревогой.

–Ты со мной? – поинтересовался Зотов. Если согласится, тут ей и конец. Вернемся в лагерь, по-другому с тварью поговорим.

– Нет, – выдохнула она. – С партизанами мне пути больше нет. Ведь ты меня сдашь.

–Да нет, что ты, – соврал он. Не получилось.

Анька фыркнула:

– Вить, я не дура. Даже если ты промолчишь, это дерьмо рано или поздно всплывет. Извини.

– Ну как знаешь, – Зотов клял себя на чем свет стоит. Сучку он упустил самым бездарнейшим образом. Теперь ищи ветра в поле.– Давай, проваливай.

И она ушла, вся какая-то поникшая, маленькая, жалкая, а Зотов остался, свалив с плеч давящий непомерной тяжестью груз. Солнышко припекало, заливистоголосили жаворонки, небо безмятежно синело, ветер пах порохом и свежей травой.

– Я не понял, – пробурчал за спиной Шестаков. – Мы что ли выкрутились?

– Выходит так, - рассмеялся Карпин. – А я уж думал хана.

– Выкрутились, Степан, - кивнул Зотов. – Хер нас таких геройских возьмешь.

Далеко к северу в лесу ухнули бомбы, немцы готовились атаковать Кокоревку, и,значит, нужно было помочь.

– Повоюем, славяне? – не оборачиваясь, спросил Зотов друзей.

– Ну разве только чуть-чуть, –отозвался Карпин, закинув автомат на плечо.

– А я и сам хотел предложить. Мне медаля посмертная дозарезу нужна, – пробурчал Шестаков.

И они направились через поле к хмуро шумящему лесу. Простые русские мужики, плоть от плоти своей многострадальной земли,шлиделать то, что умели лучше всего: убивать и умирать во имя чего-то большого и важного, и никто не знал, что ждет впереди. И была победа. Пускай маленькая, пускай совсем крохотная, но они точно знали, что из побед маленьких куется победа большая. И это была их победа, добытая кровью и потом, рожденная в муках, вырванная зубами, одна из многих на этой страшной войне, победа, о которой не напишут книги и не снимут кино. Победа с привкусом пепла.