С привкусом пепла

Глава 7

Тренькали птицы, дробно выстукивал дятел, ветер лениво перебирал вершины мохнатых елей, унизанных тяжелыми гирляндами шишек. Солнце выскочило из плена дымчатых облаков, разлив волну мягкого, расслабляющего тепла. Густой, мрачный ельник начал редеть, появились островки молодой и сочной весенней травы.

Зотов даже не очень-то и устал, меряя шагами звериные тропы, опушки полян и узкие полоски влажной земли, затейливо вьющиеся среди мертвых болот. Просвет, возникший после полудня, раздался вширь, призывно мигая куском чистого неба. Порывы свежего ветерка, разгоняли лесную сырость и гниль.

Егорыч, идущий замыкающим, чуть слышно присвистнул, лег за дерево и поставил пулемет на сошки дулом назад. Неужели привал? Мимо тенью скользнул Карпин, пошушукался со старшиной, вернулся и с ноткой беспокойства сказал:

– У нас хвост.

– Кто? – ужаснулся Зотов, слепо пялясь в мешанину веток и сосновых стволов.

– Дедушка Пихто. Шуганем из всех стволов и ноги в руки, пока не опомнились.

Зотов лег и подтянул автомат. Немного знобило от предвкушения близкого боя, зубы противно приклацнули. Среди кустов замелькало светлое пятно, вспотевший палец переместился на спуск. Главное в суматохе не потеряться, мало приятного потом бродить в незнакомом лесу. Круглая мушка наложилась на мелькающее пятно и… на тропе, собственной персоной, возникла отважная разведчица Анна Ерохина. За спиной матерно выругался Шестаков.

– Здравствуйте, мальчики! – Анна остановилась и приветливо помахала рукой. – А я давненько за вами иду, все думаю, когда же товарищи московские разведчики внимание обратят?

«Товарищи московские разведчики»прозвучало насмешливо. Дескать тренированные, обученные и так опростоволосились. Вот настырная баба. Откуда она тут и зачем?

Зотов поднялся, отряхая прилипшую к френчу хвою и миролюбиво спросил:

– А как же Еремеев?

– Успеется, – подойдя вплотную беспечно улыбнулась Ерохина. – Очень уж хочется с товарищами московскими разведчикам пройтись. Вы ведь не бросите в лесу одинокую беззащитную девушку? Тут и волки, наверное, есть.

– Ага, волки дураки, с тобой связываться, – обреченно прошептал Шестаков.

– А если Марков узнает? – Зотов жестом велел группе продолжить движение.

– Если Коровья погибель не капнет, не узнает, – Анна подмигнула Шестакову.

– Больно мне надо, – фыркнул Степан.

Ерохина пошла рядом с Зотовым и спросила:

– Вы к нам надолго?

– На летние каникулы, – осторожно ответил Зотов.

– Ой как хорошо! – вполне достоверно обрадовалась Ерохина. – А как мне к вам обращаться?

– Мы люди не гордые, можно по имени-отчеству.

– А если по званию?

– Я не военный. По учительской части, – почти не соврал Зотов.

– Преподаватель? – вскинула Ерохина бровь.

– Труды и немецкий язык.

– Шутите?

– Самую малость.

– Понимаю, секретность, – кивнула Анна и неожиданно брякнула. – А что сейчас женщины носят в Москве?

– Ну, всякое там, – на секунду смешался Зотов. – Шляпки, платья, шинели.

– А в Орле?

– Про Орел не скажу, – признался Зотов. Интуиция тихонечко пискнула. Появилось ощущение, будто его тонко и профессионально раскручивают. Вроде вопросы банальные, собеседница миленько улыбается, можно списать на природное любопытство, а моргнуть не успеешь, выложишь лишнее, как на допросе у хорошего следователя. Разводит на откровенность со знанием дела. Откуда ухватки? Самородок из брянской глубинки, природный талант? Такому в деревенских школах не учат.

– Жаль, – расстроилась Ерохина. – Ах ну да, Орел в оккупации, откуда вам знать. Нравится у нас?

– Да ничего, – Зотов отметил, как разведчица лихо сменила тему. – Кормят паршиво, а вот девушки очень красивые. Погощу недельку, баек партизанских послушаю и укачу, буду хвастаться, как за линией фронта фашистов бил.

– Ну-ну, – Анна ожгла насмешливым взглядом. – Значит паркетный?

– Он самый. В кабинетах штаны протираю, решил оказией к партизанам слетать, полезно для роста в партийных чинах.

– И далеко планируете дорасти?

– Пока не загадываю, плохая примета.

– А зачем тогда в Новоселки пошли? Там можно и голову потерять.

– Кто не рискует, тот не пьет.

– И товарищ командир вас к расследованию привлек.

– Свадебным генералом, – доверительно сообщил Зотов. – Важно надуваю щеки, отпускаю глупые замечания. Люблю когда должность большая, а ответственности нет.

Анна понимающе похихикала.

– А вы, значит, разведчица? – уточнил Зотов, уводя беседу от своей скромной персоны.

– Помаленьку, – скромно кивнула Адреева. – Тут подсмотрю, там подслушаю, курочка по зернышку…

Дальше разговор закрутился вокруг успехов и неудач разведчиков брянских партизанских бригад и завершился спустя полчаса на развилке заросших рябинником троп.

– Ну вот, пожалуй и все, – вздохнула Ерохина. – Вам прямо, мне направо, к Еремееву на доклад. До свидания, товарищи московские разведчики.

– Спасибо за компанию, – улыбнулся Зотов.

– Вам спасибо, для меня вести с Большой земли, как глоток воздуха, –Ерохина задорно подмигнула и пошла своей дорогой, ступая неслышно и мягко. Все смотрели в след отважной разведчице. Мелькающий платок затерялся в лесу.

Через медлительную, величавую Десну переправились на старой, нещадно протекающей лодке и в Новоселки поперлись втроем - Зотов, Колька и Шестаков, оставив разведчиков в качестве группы прикрытия.

Тропка, усеянная ободранными, узловатыми корневищами, вывела на околицу. Коротко кукарекнул петух, побрехивала собака, ничего подозрительного. На ближайшем огороде бабка споро растаскивала навоз. Зотов с Колькой притаились в крапиве, Шестаков выпрямился во весь рости, не прячась, двинулся по тропе. Старушка появлению гостя не удивилась. Они о чем-то поговорили, бабка перекрестилась, и Шестаков призывно махнул рукой.

– Колька, ты что-ли? – прошамкала старушка, когда они подошли.

– Я, баб Клав, здравствуйте, – чересчур вежливо откликнулся Воробей.

– Ого какой, и с ружжом. Значит, не выгнали тебя с партизан, подлеца?

– Он у нас в командирах, – поддержал Кольку Зотов. – Отличник боевой и политической подготовки.

– Этот охальник? – удивилась бабуся. – Он у меня в прошлом годе пол грядки моркови повытаскал, а до того всю антоновку ободрал. С таким командиром много не навоюете. Хороша армия: Степка Сирота да Колька обормот. А я думаю, чего германца по сию пору не гонят?

– Ты, божий одуванчик, роток-то прикрой, – посоветовал Шестаков. – Жисть штука не бесконечная, а тебе и без того прогулы на том свете выписывают. Староста у себя?

– А хде ему быть? Ему как ноги оторвало, никуда не уходит, может и хочет, да не могет.

– Ну будь здорова, Клавдия, не забудь, когда гуляешь, оглядываться, – распрощался Шестаков. Бабушка тяжко вздохнула и продолжила швырять навоз, превозмогая боль в худых, натруженных, почерневших руках.

– Можно я до мамки? – попросился Воробей. – Я быстренько! Ну пожалуйста.

– Дуй, – разрешил Зотов.

Колька взбрыкнул молоденьким козликом, перелетел через ближайший плетень и скрылся из виду.

– Чичас у начальства отметимся и к Горшуковым, – сообщил Шестаков. – Порядок нужон, иначе староста чужаков углядит и доложит, куда службой положено.

– Староста немцами поставлен? – напрягся Зотов, идя по гладкой, нахоженной тропке.

– А кем? Святыми апостолами? – ухмыльнулся Степан. – По эту сторону реки другой власти нет.

«Чудны дела твои, Господи», – подумал Зотов. Честный советский гражданин, практически партизан, следует на поклон к фашистскому прихвостню. На Большой земле расскажи, не поверят. Оккупированные территории - один сплошной театр лицедеев, со своими правилами и нормами поведения, отличных от человеческих. Иная реальность.

Они миновали заросли одичавшей красной смородины и увидели две маленькие фигуры, ползавшие по свежевскопанному участку. Зотов сначала подумал, что это дети, но ребенок оказался только один: вихрастый, белоголовый пацаненок лет пяти. Второй – взрослый мужчина, возвышающийся над ребенком едва на пол головы. Издали казалось, он сидит на коленях. Мужчина саперной лопаткой выкапывал ямки, а малец бросал картошку и сыпал пригоршню золы из ведра. Работа шла наудивление слаженно.

Мальчонка углядел гостей и шепнул взрослому. Мужик резко повернул морщинистое, черное от загара лицо с седоватой щетиной и потянулся к лежащей винтовке. Зотов впервые видел, как картошку сажают с оружием. Дикий запад какой–то.

– Здорово, Василий! – радушно помахал Шестаков.

– Здорово, Степан, – мужик чуть расслабился и повернулся, опершись на руки, успев мазнуть по Зотову внимательным, совершенно безжизненным взглядом. Пацаненок укрылся у него за спиной и поглядывал огромными, ярко-зелеными глазищами, пряча перемазанную мордаху. – Давненько не виделись. В лесу не сидится?

– Мы по делу, – Шестаков поздоровался со старостой за руку. Мужчина не сидел на коленях, как показалось издалека. У старосты не было ног. Рваные, измызганные штанины неряшливо подшиты в паху. – Горшуков младший в деревне не объявлялся?

– Неделю тому был, хлопца моего галетами угощал, – Василий потрепал мальчонку по голове, глядя снизу вверх, отчего Зотов почувствовал себя неуютно. – С той поры не наведывался. Сызнова из отряда сбежал, бесова кровь?

– Ну, – подтвердил Шестаков. – К Матрене зайдем, мать-то завсегда за чадо свое обязана знать.

– Не факт, – мотнул головой староста и глянул на Зотова. – А это кто який? Раньше не видел. На образованного похож. В партизаны теперича бухгалтеров набирают? Видал, Володька? – обратился он к пацаненку. – Учись, шельмец, не то под елкой сидеть не возьмут. Шишек не погрызешь, будешь, как батька, картоху с курятиной жрать. Звать тебя как?

– Виктором, – представился Зотов. – А у вас тут перепись населения?

– Перепись, не перепись, а положено проверять, – сурово отрезал староста. – Ну хрен с ним, пошли, провожу до Матрены, только руки ополосну.

Василий закинул винтовку за спину и сноровисто запрыгал по пашне на руках, похожий на обезьяну в картузе и пиджаке. Мальчонка стреканул следом, вымешивая землю босыми ногами.

– Сын? – спросил Зотов.

– Ага, – мрачно откликнулся Шестаков.

– А жена где?

– В город, паскуда, сбежала, – сказал, как плюнул Степан. – Вроде на заработки, а сама жопой там вертит. Является раз в месяц, гостинцы малому привозит. С мужем не знается. Вася-то после того, как ножки откочерыжило, слабоват по мужской части стал.

– Ноги как потерял?

– Потерял… – хмыкнул Степан. – Потерял, это когда люди добрые вернуть могут, а тут дело гиблое. Хочешь вызнать, сам у него и спроси.

Они нарочито медленно подошли к потемневшей, осевшей в землю избе с грязными, подслеповатыми окнами. Жил староста не богато. Чувствовалось отсутствие женской руки. Забор покосился, на неметеном дворе валялись битые горшки и тряпье. Свиное корыто рассохлось, пустив ветвистые трещины. Сарай для скотины наполовину разобран и перепилен в дрова, сложенные неаккуратной, расползшейся с боку поленницей. Видимо, немцы кадры не балуют. Хозяин шумно умывался перед крыльцом, малец, закусив губу и шмыгая носом, поливал батьке из обшарпанного эмалированного ведра.

– Ему можно доверять? – шепотом спросил Зотов.

– Об эту пору и брату нельзя доверять, – Шестаков пнул холмик нарытый кротом. – А Васятка человек надежный, проверенный. Ему главное что? Спокойствие в округе и благодать, потому одинаково встречает и немцев, и партизан. Проблем не ищет, тем и живет. Ты не смотри на неприветливость и взгляды косые. Он по зиме двух раненых партизан укрывал, золотой мужик.

«Золотой мужик» утерся грязнущим полотенцем и ловко заполз на инвалидную тележку самодельного производства, с толстыми, деревянными колесами.

– Ну поехали, – староста оттолкнулся короткими палками и неожиданно резво рванул со двора. «Руки у него, наверное, удивительно сильные» – залезла Зотову в голову неуместная мысль. Сынишка помчался за батькой, отсверкивая прохудившимися на жопе штанами.

Верхние Новоселки произвели гнетущее впечатление. Дома через один стояли заброшенные, густо обросшие крапивой, лебедой и терновником. Не мычали коровы, не возились свиньи в хлевах, только редкие собаки остервенело брехали, подсовывая под калитки узкие морды. У колодца в центре деревни ни единой души, люди, словно повымерли. Изредка за окнами мелькали белые лица, да следом увязалась стайка любопытно чирикающих детей. Древний, морщинистый, как кора дуба, дед, греющий кости на завалинке, проводил долгим, задумчивым взглядом сквозь густые, седющие брови.

Староста подкатил к почерневшей от времени избе-пятистенку, раскорячившейся почти на самой околице, за которой открывалось непаханное, заросшее сорными травами поле и грунтовая дорога, петлей уводящая вдаль. В глубине двора, под зеленеющими яблонями, немолодаяженщина полоскала белье в огромной лохани. На натянутых веревках развешены простыни. Рядом прыгала девчонка лет девяти, таская воду, заведуя прищепками и попутно ловя разлетающиеся мыльные пузыри.

– Матрена, эт я, Василий! Люди к тебе тута пришли, принимай, – прокричал староста.

Женщина шмякнула тряпку в лохань, выпрямилась и убрала смолистую прядь со лба тыльной стороной ладони. На вид около сорока, она еще сохранила остатки былой, яростной красоты. Лицо широкое, скуластое, глаза глубокие, словно омуты, чуть раскосые, холодные и настороженные. Одета в намокшую от воды и пота рубаху, подчеркивающую большую, тяжелую грудь и коричневую, в синюю полосу юбку с подоткнутыми полами, открывающими сильные икры.

– Верка, открой, – велела женщина. Девочка припустила бегом, вежливо брякнула: «Здрасьте, дядечки» и отодвинула неприметный засов.

– Бог в помощь! – поприветствовал староста. Трехцветная кошка, валяющаяся кверху розовым пузом с набухшими сосками, предусмотрительно шмыгнула в заросли красной смородины. Маленький, едва прозревший котенок волоком протащился за мамкиной сиськой, шмякнулся в траву и душераздирающе заорал. Верка бросилась спасать кабыздоха, тот выгнул спину, прижал ушки и предпринял попытку упрыгать на неустойчивых лапах.

– Бог спасет, – Матрена вытерла большие, натруженные ладони о фартук. – Доброго дня.

– Здравствуйте, – просто сказал Зотов.

– Валентин давно был? – спросил староста. – Товарищи интересуются за него.

В глазах женщины мелькнула тревога, но ответила спокойно и рассудительно:

– Пять дней тому был, ты про то, Василий Никифорыч, не хуже мово ведаешь. Поснидал наспех, картохи вареной взял и ушел, даже ночевать не остался. Сказал заданье у него важное, я сделала вид, что поверила. Снова чего натворил, раз дружки заявились?

– Вчера Валентин покинул лагерь без разрешения, – вступил в разговор Зотов.

– Это в батьку он такой самовольный, – в тоне матери послышалась неприкрытая гордость.

– А где отец?

– Воюет, где ж ему быть, – Матрена разом поникла. – А может и отвоевался уже, весточек с июля сорок первого нет. Он у меня дурной, мужики после работы водку хлестают, баб своих тискают, а мой сидит да поленья стругает. Где Валька не ведаю. Как сыщете, передайте: пусть мать не срамит, партизанит честно, раз взялся. А если явится, сама за уши оттаскаю.

– Надо в дому глянуть и на сеновале, – с нажимом сказал Шестаков. – И на дворе пошукать.

– Не верите? – полыхнула Матрена и уперла руки в бока. – Так значит, да? Я вам обоих мужиков отдала, а вы?

– Так надо, Матрена, не ярись, – попытался успокоить староста. – Люди чай подневольные, приказ у них, сама понимать должна, баба.

– Ищете, воля ваша, – женщина ожгла пренебрежительным взором и ушла в дом.

Наступила самая паскудная часть работы, которую Зотов ненавидел всеми фибрами окаменевшей души. После обысков и досмотров чувствуешь себя вываленным в дерьме, покрытым тонкой пленочкой ненависти и брезгливой отстраненности тех, в чью личную жизнь ты запускаешь свои не особенно чистые руки. Отвратительная, неблагодарная работа. Но кто-то должен ее выполнять. Если золотари прекратят делать свое дело, город захлебнется в дерьме.

– Я в избе, ты на дворе, – взял на себя самое сложное Шестаков, скрываясь в сенях. Зотов посмотрел ему вслед с благодарностью. Хуже нет, чем обыскивать дом в присутствии красноречиво молчащих хозяев. Зотову хорошо знакомы эти брезгливые, осуждающие, исполненные презрения взгляды.

Он подошел к девочкеи весело подмигнул:

– Привет, тебя Варей зовут? А меня дядя Витя. Красивый котенок.

– Его Васькой кличут, – девочка понизила голос до шепота, искоса поглядывая на старосту, скребущего щепочкой грязь с колеса инвалидной тележки. – Мамка говорит, в честь дяди Василия, шустрый, спасу нет. – котейка предпринял попытку сбежать из расцарапанных и покрытых синяками, хозяйкиных рук, но был сцапан за заднюю лапу и водворен на законное место. – Вы дяде Васе не говорите пожалуйста.

– Я отродясь немой был, – успокоил котозаводчицу Зотов, неожиданно став обладателем страшной-престрашной тайны. – Брата давненько не видела?

– Давненько, – подумав, ответила Вера, уточнять, когда именно, Зотову показалось излишним. Для детей время течет совершенно иначе. – Он у меня, знаете, какой хороший? Гостинчики мне из лесу от лисички приносит. А я-то знаю, что не от лисички, я ведь не маленькая.

– А от кого? – удивился Зотов.

– Сам собирает, – девчушка посмотрела, как на умалишенного. – То ягодок, то орешков карман. Но то летом. А пока в лесу пусто, хлебушка приносил, вот этакий скроешек, – Варенька показала крохотную ладошку. – Вкуснющий, дома такой не поешь. Травками пахнет и дымом.

Зотов остро пожалел, что ничего вкусненького не прихватил. Не подумал, дурак.

– Ну играйте, – он погладил успокоившегося пушистого живоглота и направился к высокому, дощатому сараю. Сестренка брата не видела. Значит, Валька или действительно дома не был, или мать спрятала хорошо. Нет, это, конечно, форменный бред. Если Горшуков убил особиста и выкрал тетрадь, какой смысл ему дома сидеть? Он уже на пол пути в брянское гестапо, там за списки личного состава партизанского отряда озолотят. А если быть честным, то нималейших фактов Валькиного участия в убийстве нет. Скорее всего чистой воды совпадение.

Мальчонка старосты увязался за ним, восхищенно рассматривая автомат на плече и сияя довольной, беззубой улыбкой. Зотов приоткрыл скрипучую дверь. Ага, сеновал. Свет сочился сквозь частое сито щелей узкими полосами, окруженными мириадами вьющихся в танце пылинок. Под высоким потолком осы навили бумажные гнезда. Сена, понятно, осталось немного, в дальнем углу свален ворох едва по колено, приткнутый вилами на длинном, захватанном до гладкости черенке. На полу травяная труха и мышиный помет. Спрятаться тут смог бы разве Гудини.

Зотов обошел дом, поглазел на вскопанный огород с нелепым соломенным чучелом и зацепился взглядом за погреб. Чем черт не шутит?

Изнутри дыхнуло стылым холодом, разрытой могилой и свежей землей. В сырую полутьму уводили осыпающиеся ступеньки. Солнечный свет застыл на пороге, не решаясь проникнуть в распахнутое чрево подвала.

– Боязно, – поежился Володька. – Не ходи туда, дядь.

– Надо, – пожал плечами Зотов. – Покараулишь?

– А взамен? – оживился пацан. – Дашь автомат поделзать?

– Подумаю.

–Обманешь, – насупился мальчик. – Знаю я вас. Ну иди, подозду. Только, чул, езли схватит тебя кто в темноте, ты погломче кличи, чтобы я убезал.

– Обязательно, ты только не подведи, – Зотов, надежно укрепив тыл, начал спускаться. На полпути остановился и с тревогой посмотрел на застывшее позади световое пятно. По спине пробежала мелкая, противная дрожь. Самый кошмар, если дверь захлопнется порывом ветра или сама по себе, и ты окажешься один в этой липкой, осязаемой темноте. А за шиворот непременно свалится огромный паук. Плесневелая паутина стелилась вдоль отсыревших стен и по потолку неопрятными, рваными клочьями. Ступеньки закончились неожиданно, и Зотов едва не навернулся башкою вперед. Глаза привыкали к мраку. Проступили полки и деревянные кадушки, прикрытые крышками. Пахло свежей грибницей и остро-пряным ароматом перепревшей капусты. Никаких признаков обитания. Чего и следовало ожидать. Зотов спешно покинул подвал и выскочил на теплое солнышко.

– Никто не кусил? – с плохо скрытым сожалением спросил сынишка старосты и присоединился к Верке, добавив головной боли котеночку Ваське. В соседнем дворе куры копошились в пыли. На синем небе плыли кустистые, белоснежные облака. Не было войны, не было крови, не было страха. Играли дети. Кружил жаворонок. Жизнь словно не перечеркивала огненная, смердящая трупами полоса. Зотов давно отвык от этого ощущения покоя и неги. Хотелось сбросит куртку и сапоги и пройтись по траве босиком, хотелось запаха свежего сена и парного, теплого молока. Хотелось в жаркую баню, с пивом и вениками. Хотелось весны, радостно и упоенно обнимающей тихую, пригревшуюся на солнце деревню посреди бескрайних русских полей. Да хрен там…

– Немцы! – резанул прогретый воздух истошный крик, – Виктор Палыч, немцы!

По улице вихрем несся расхристанный и необутый Колька Воробьев, размахивая руками и заполошно оглядываясь через плечо.

Нет, все-таки черная полоса, – Зотов схватился за автомат. Бывает такое, когда все идет наперекосяк.

– Немцы! – выдохнул подбежавший Колька и схватился за бок.

– Где?

– На дороге, за деревней, – Колька махнул рукой. – Мамка велела огурцов с кадки принесть, только вышел, смотрю, едут суки. Бронемашина с пулеметом, а за нею грузовики! Много!

Из дома с адским грохотом выскочил Шестаков.

– Колька немцев заметил, – сообщил Зотов. – К реке нужно отходить, к лодке.

– Не дури, не успеем, побьют, как цыплят, – спокойно отозвался Степан. – Тута схоронимся, авось пронесет.

– Я за огурцами пошел в погребушку, а они… а они…, – захлебнулся Колька.

– Винтовка твоя где, холера? Огурцом стрелять будешь? – злобно пресек Шестаков.

Воробей спохватился, глянул растерянно, дернулся к дому.

– Куда, щенок шелудивый? – окрысился Шестаков и лязгнул затвором. – В кусты дуем, авось переждем.

– В сарай тикайте, – встрял в разговор староста, тыча корявым пальцем на сеновал. Небритая щека нервно задергалась, лицо украсил страшный оскал.

На улицу выскочила Матрена, прижала дочку к себе. Послышался мерный, пока еще далекий, моторный гул.

Шестаков указал взглядом на мальчишку. Зотов все понял и, чувствуя себя последним из подлецов, взял пацана за ладошку. Володька испуганно дернулся к папке.

– Ты, сыночек, ступай с ними, ступай, – староста улыбнулся через силу, в глазах поселилась обреченная пустота.

Мальчонка закусил губу и подчинился отцу. Гул моторов усилился, разрезая сонную тишину. Они влетели в сарай. Зотов плотно закрыл дверь, понимая, что сам себя загоняет в ловушку.

– Приглядывай за малым, – он перепоручил Володьку Кольке. Воробьева заметно трясло. Зотова, впрочем, тоже. Спокойным остался только ребенок, во всю глядящий ничего не понимающими, широко распахнутыми глазенками. Шестаков, как всегда невозмутимый и деятельный, проверил заднюю стену на крепость, попробовав отбить доски ногой. Молодец, запасной выход не помешает.

– Не предаст староста? – поинтересовался Зотов, облизывая внезапно пересохшие губы.

– Резону нет, – философски отозвался Степан, отступил на шаг и ударил прикладом. В стене образовалась дыра, за которой виднелись сноп подгнившей соломы и сухие крапивные заросли. – Продаст немчуре, те ему благодарственную бумагу выпишут да килошник зерна, а мы кутенка удавим, а партизаны его самого потом кончат.

– Палтизаны? – оживился Володька. – Дяденьки, вы палтизаны?

– Самые настоящие, – подтвердил Зотов.

– Я тозе палтизаном буду, – гордо заявил Володька. – А батянька мне не велит. Но я все лавно к вам сбегу!

– Ты подрасти, мы тебя возьмем обязательно, – совершенно серьезно сказал Зотов. – Винтовок у нас навалом.

Володька польщенно заулыбался и выпятил впалую грудь, в мечтах представляя себя с винтовкой на красавенном коне, как усатый товарищ Чапаев в кино.

– Винтовка, – простонал Колька и звучно хлопнул ладонью по лбу. – Мамочки мои.

– Ты чего? – нахмурился Зотов, предчувствуя самое нехорошее.

– Винтовку дома оставил, у крыльца прислонил.

– Дурак идиотский, – Степан заухал из недр сеновала насмешливым филином.

– Издеваешься? – Зотов поежился, представив, как немцы обнаруживают винтовку и начинают зачистку деревни. Битва за сеновал будет недолгой…

– Я нечаянно, я не знал…, – захлебнулся Воробей.

– Жаль тебя мамка не абортировала, – вздохнул Шестаков.

– Чего делать-то? – Колька приготовился плакать.

– Не паниковать, – успокоил Зотов. – Молись, чтобы матушка за тобой прибрала, – и погрозил кулаком. – Я с тобой после поговорю, разгильдяй. Смотри, мальчонку не потеряй.

Володька вскрикнул и поморщился от боли. Колька вцепился ему в руку, как цепная собака.

Надсадная работа моторов донеслись от окраины. Все ближе и ближе. Зотов приник к узкой щели, рядом деловито засопел Шестаков. Просматривался Матренин дом, колодец и участок деревенской дороги. До улицы метров двадцать, не больше. Староста покатил со двора, торопливо работая палками. Еще бы, хозяева едут, надо встречать. Жаль не успел собрать баб в кокошниках, с хлебом и солью, гости нагрянули неожиданно.

Из-за дома громадной, приземистой черепахой плавно вытек серый бронетранспортер, с пулеметом на крыше и раскрытыми люками. За ним, пофыркивая и дымя, выполз похожий на бульдога, плоскомордый, тентованный грузовик. Вроде «Фиат». Точнее сказать трудно. Немцы перед решающим броском на восток собрали технику со всей Европы. Волна жара дошла до сарая, дурманяще завоняло резиной, раскаленным металлом и горелой солярой. Рык моторов затих, колонна остановилась. Из кузова горохом посыпались солдаты в темно-оливковой форме.

– Какие немцы, дура? – Степан пихнул Кольку в плечо. – Германца от венгра не отличаешь, язви тебя в душу.

– А я чего? А я знал? – запальчиво зашептал Колька. – Они далеко были! Я вас упредить побежал. Теперь дура, да?

Шестаков отмахнулся точно от комара.

Зотов жадно всмотрелся. Точно, венгры, Шестаков не ошибся: зеленая форма, шикарные галифе, ботиночки с пряжками, валики на правом плече, препятствующие сползанию винтовочного ремня. Удобная, кстати, вещь.

– Дяденьки, мы в плятки иглаем? – поинтересовался Володька.

– И не дай боженька нам эту партию проиграть, – подмигнул мальчонке Степан. – Тихо шкет у меня.

Вовка понимающе замолчал, от перевозбуждения принявшись грызть ногти на правой руке.

Из кабины грузовика выскочил шофер и опрометью кинулся к колодцу, позвенькивая грязным ведром. Похоже радиатор вскипел. Зотов чуть успокоился. Значит не облава, солдаты в большинстве остались в кузове, лишь немногие спрыгнулив охранении, былоне слышно команд, народ не сгоняли на площадь. Авось пронесет. Лишь бы Карпин не дурканул, лейтенанту ситуация издали не видна, начнет палить, с него станется. Вот тогда дерьма полной ложкой хлебнем…

– Здравия желаю! – староста вытянулся по струнке, несуразный и смешной в своем страшном уродстве. – Добро пожаловать! Освободителям почет и уважение!

Шофер пролетел мимо, обратив на представителя местного самоуправления внимания не больше, чем на коровью лепешку. Зашумел, лязгая цепью, колодезный ворот.

– Офицера бы мне, – попросил староста, подкатив к солдатам. – Я староста здешний! Официерен. Верштейн мих? – он осторожно потрогал молоденького, конопатого венгра за полу кителя.

Конопатый отскочил, как ошпаренный, остальные заржали, видимо приняв старосту за деревенского дурака. Тощий солдат в сдвинутой на затылок, высокой пилотке, что-то гортанно сказал. Конопатый заулыбался и милостливо протянул Василию недокуренный бычок.

– Спасибочки, спасибочки, – залебезил староста, всем видом показывая, как дорог ему этот окурок. – Офицеры бы мне!

– Индул! – конопатому надоело представление, он оттолкнул инвалида. Староста не удержался, свалился с коляски и забарахтался в пыли огромным, неуклюжим жуком. Солдаты довольно зареготали и принялись грузиться в машину. Шофер залил исходящий черным паром мотор, огляделся, выплеснул остатки воды на старосту и прыгнул в кабину.

– Спасибочки! – заголосил из канавы староста. – Приезжайте еще! Всегда рады! Спасибо, благодетели наши!

У Зотова от сердца окончательно отлегло. А ведь висели на волоске. Стоило солдатам захотеть полакомится яичками с молочком, считай все. Первым делом полезли бы по дворам и сараям. Зотов представил удивленную морду венгра, отыскавшего вместо деревенской еды злобных, вооруженых до зубов партизан и мальчонку, прячущихся посреди пустого, пыльного сеновала.

Машины поползли сквозь деревню. Пять грузовиков и два бронетранспортера. Серьезная сила. Интересно, куда?

На дороге закопошился староста. На помощь бросились Матрена с Веркой, но тот замахнулся толкушкой, заорал матерно:

– Руки убери, в душу мать! Сам подымусь! – ворочаясь с боку на бок и взлаивая.

– Ну и валяйся, дурак бешеный, – вспыхнула Матрена и повела дочку в дом. Надсадный рокот грузовиков утих вдалеке.

– Пронесло, – Шестаков степенно перекрестился. – Отпускай живоглота.

Володька вырвался из нервных рук Воробья, выскочил из сарая и засверкал голыми пятками.

– Батянька! Батянька!

Мальчишка плашмя упал на отца, зарылся головой ему в грудь. Староста сидел на обочине, неуклюже гладил сына по упрямым, выгоревшим на солнце вихрам и что-то шептал.

– Батянька, вон тот дядька меня в палтизаны взять обещал, – поделился радостью Вовка. – Ты отпущаешь? Я тока хлеба возьму, да того медведя, что ты мне давеча выстлугал. А, батянька?

– Хорошо, сынок, хорошо, – староста медленно приходил в себя, жалкий, испуганный, беспомощно-нежный. Крепко-накрепко схвативший мальчишку, схвативший, чтобы уже не отпускать никогда. Вода, выплеснутая венгром, оставила грязные узоры на небритом, изрезанном морщинами, усталом лице.

– Выше нос, Василий! – провозгласил Шестаков. – Обе родины тебя не забудут, после войны будешь сразу с железным крестом и геройской звездой щеголять.

– Сволочь ты, Степан, – глухо отозвался Василий. – Дерьмо, а не человек.

– Спасибо, – едва слышно прошептал Зотов. Очень хотелось попросить прощения. Стыд раскаленной железякой клеймил то, что осталось вместо души.

– Да пошел ты, я вас c…, – староста осекся, глянул тоскливо, сплюнул желтой табачной слюной и сказал тихонечко:

– Подмогни, Володька.

Староста оперся на крохотное плечо, с трудом уместился в тележку, и они пошли по кривой улице, обсаженной вишнями. Двое: маленький мальчик и полчеловека. Счастливые в своем одиночестве. Такие слабые и одновременно сильные, в мире, где слезы ребенка и мужчины стали вдруг одинаково ценными.