С привкусом пепла

Глава 14

Ночь прошла беспокойная, напряженная, злая. На югемертвыми блеклыми пятнами взлетали осветительные ракеты, падая с черного неба одуванчиковым пушком. Перед рассветом лес вспорола заполошная, частая перестрелка. Кто в кого палил непонятно. Локотским часовым что-то привиделось, или Карпин шалил, одному Богу весть. Длинные трассеры плыли из темноты, бессильно тыкаясь в пашню. Давясь и клацая, лил пулемет. Стрельба оборвалась так же внезапно, как началась. С болота волком крался сизый туман, таился в распадках, холодным, влажным языком облизывая стены домов.

Прояснилось таинственное исчезновение Аньки Ерохиной. Эта ушлая особа, оказывается, смылась из Тарасовки еще в первую загульную ночь. Даже не попрощалась. Около полуночи миновала посты и ушла в неизвестную сторону. М-да, странные они, эти партизанские разведчицы. А если это она убила Малыгина? Де не, бред, так любого можно подозревать и в итоге окончательно сбрендить...

А на рассвете прилетел самолет. Знакомый гул моторов сработал в сто раз лучше любогобудильника. Зотов едва успел добежать до окопов, готовясь увидеть вездесущую «Раму», и крайне удивился появлению в небе над Тарасовкой «Юнкерса 87», в просторечье «лаптежника», немецкого пикирующего бомбардировщика, настоящую кость в заднице для солдат. Сколько крови выпили «лаптежники» у Красной Армии за сорок первый год, не сосчитать. Пользуясь подавляющим превосходством в воздухе, они коршунами кружили над колоннами беженцев и отступающих войск, сея панику и смерть. Истошным воем сирен рвали небеса, и сыпали бомбы. Наверное нет на войне ничего страшнее, чем видеть, как от горизонта двойным ромбом плывут звенья немецких бомбардировщиков. Ты беззащитная тля, ветхозаветный грешник перед гневом всесильного божества. Ты молишься, бьешься в истерике, а машины с черными крестами и неубирающимися шасси высоко в небе сваливаются в пике. Спустя секунду земля лопается переспелым арбузом и тонет в море огня.

– Сейчас музыку заведет, – буркнул кто-то из партизан.

– Может разведчик? – предположил Решетов.

– А этот откуда? – вскинулся Зотов, увидев за линией траншей нескладную, дергающуюся фигуру.

По полю, вскинув руки, бежал полудурошный Митька, пританцовывая и вопя:

– Иаплан, иаплан, асади мине в каман! А в камане пуста, выаса ауста!

– Идиот, – выругался Зотов и прокричал. – Вернись, дурило, сахару дам!

Митька не слышал, скача горным козлом и заливаясь счастливейшим смехом.

– Я сбегаю, – Решетов полез из траншеи, осыпая сапогами глинные скаты.

– Куда? Стой, – Зотов стащил его обратно за шкирку.

– Юнкерса испугался?

– Вы с придурком не испугались.

– Да не будет он бомбить, как…, – Решетов обескуражено замолчал. «Лаптежник», глухо ворча, качнул крыльями и сплюнул четыре обтекаемых капли.

– Ложись! – успел заорать Зотов тонким, срывающимся голосом, падая мордой на дно окопа.

Бомбы с душераздирающим, кровожадным воем упали перед окопами, грохнуло, земля дрогнула, на спину посыпались комья, кровожадно засвистели осколки в поисках живой, трепещущей плоти.

Зотов вскочилоглушенный, потерявший ориентацию. Метрах в тридцати впереди оседали разрывы, дым крутился в спирали, жался к траве, едко воняло жженой серой и мылом. Митьки не видно, поди разорвало на тысячу мелких ошметков. Ну поделом…

– Огонь! – крик Решетова пришел откуда-то издали.

Наперебой защелкали винтовки, затараторил пистолет-пулемет. Сработала куцая партизанская ПВО. Стреляли больше для собственного успокоения, чем в надежде сбить самолет.

Юнкерс заложил вираж над деревней, набрал высоту и уронил смертоносный груз. На этот раз бомба была только одна. Твою мать! Зотов распластался в траншее, жалея лишь об одном. Лопаты нет. А то за те несколько секунд, пока падает чугунная болванка, можно зарыться поглубже. Если первыми сбросил четыре жалкие пукалки, то последняя будет двухсотпятьдесят или пятисоткилограммовая дура. Он зажал уши ладонями и открыл рот, рискуя разорвать щеки.

Ахнуло, Зотова едва не вышвырнуло из окопа к чертям. Земля застонала и пошла ходуном. Над головой пронеслась горячая, тугая волна, выжигая звуки и кислород. Уф. Он поднялся.

– Эко вдарило! – заорал Шестаков, отряхиваясь от пыли и не замечая кровь, идущую из ушей.

– Не ори!

– Чего?

– Не ори, говорю! Перепонки тебе порвало!

– Попонку?

– Да, блять, попонку! – Зотов повернулся к деревне. Два крайних дома разметало, словно волк хижины поросят. Уцелевшая часть сруба опрокинулась, из обломков накренившейся крыши сыпались темные опилки, бревна и доски расшвыряло по сторонам. Вокруг воронки коричневыми буграми могильной насыпидыбилась перепаханная земля.

– А этот, гляньте, живой! – услышал он удивленный голос Решетова. В поле, там, где упали первые бомбы, на карачках полз человек, нечленораздельно мыча и выпрыгивая раненым в гузку кузнечиком. Митька? Ну точно, измызганный, подкоптившийся, но определенно живой.

– Дуракам везет, – восхитился Решетов, провожая взглядом улетающий самолет. – Черт, не думал, что серьезно возьмутся.

– Ну естественно, ты думал он пряники сбросит! – съехидничал Зотов. – Меня другой вопрос волнует: почему он один?

– Мне и одного выше крыши, – Решетов указал на лес. – Ого, шустро чешут.

Из леса, через поле, россыпью бежали несколько человек. Первым в окоп съехал на заднице Карпин, за ним остальные. Запыхавшиеся, грязные, вымокшие, облепленные тиной и воняющие болотом.

– Доброго утречка, – прохрипел лейтенант, выравнивая дыхание. – Развлекаетесь тут?

– А вы чего прибежали? – спросил Зотов, готовясь к самому худшему. Просто так разведка из леса не выйдет.

– Соскушнились. Помните, вчера героически полицаев в поле побили? Так вот, сегодня такого не будет, на дороге немцы и венгры, не меньше двух батальонов, при бронемашинах, танках и артиллерии.

– Допрыгались, м-мать, – Зотов привалился к стенке траншеи. Игры кончились, неуспев толком начаться.Теперь понятно, откуда самолет с подарками.

– Точно немцы? – недоверчиво протянул Решетов. – Хотя о чем это я? Точней не бывает. Техники много?

– Два Pz-3 видели.

– Бронебойных к орудию сколько? – Решетов перевел взгляд на Зотова.

– Ты серьезно? Не дури, капитан.

– И четыре гаубицы, – словно ни к кому не обращаясь, вставил Карпин.

– И Юнкерс непременно вернется, и вряд-ли один, – задумчиво протянул Зотов и приказал Кольке. – Лети за Поповым, мухой.

Воробей убежал исполнять.

– Отступать я не буду, – ослом уперся Решетов.

– Оставайся, – пожал плечами Зотов.

– А ты?

– Я? Самоубийство - не мой конек. Через пару часов нас накроют, только пух полетит, и ты понимаешь это не хуже меня.

– Надо уходить, – вынужденно признал Решетов.

– Надо бежать, как никогда в жизни не бегали. Разбить отряд на мелкие группы и, как тараканы, в разные стороны. Твои любимые минометы придется оставить.

– Ну конечно!

– На горбу потащишь?

– На телеги погрузим и в Кокоревку.

– Среди бела дня, под авиацию? Много чего довезут?

– Черт!

– А я предупреждал, надо было не жадиться и отдать минометы Аверину.

– Умный, да?

– Не жалуюсь. И чем дольше мы тут сидим и маемся дурью, тем меньше шансов выбраться из мышеловки.

– Которая скоро захлопнется, – Карпин чиркнул пальцем по горлу.

– Твою же мать! – Решетов высунулся из окопа. – Григорий! Григорий!

На зов, по ходу сообщения, внаклонку прибежал Саватеев.

– Чего?

– Отступаем, здесь ловить больше нечего. Разведка видела немцев.

– Ясненько.

– Ты возьмешь десяток людей Попова и останешься прикрывать. Обозначишь активность, постреляешь немного и свалишь. Пусть думают, что партизаны в деревне.

– Сделаем, – Саватеев не изменился в лице.

– Отойдем, – Решетов увел его по траншее и что-то сосредоточенно зашептал на ухо. Саватеев кивал, внимательно слушая. Тайны мадридского двора.

В окоп мешком спрыгнул запыхавшийся, краснорожий Попов.

– Звали?

– Готовь своих к отступлению, – огорошил Зотов.

– Как?

– Ногами. Скрытно снимайтесь с позиций и мелкими группами уходите на Кокоревку. Забирайте боеприпасы и оружие, сколько сможете унести. Броневики, орудия и минометы вывести из строя. Приказ ясен?

– Так точно, – подобрался Попов. – А вы как?

– А нам на Кокоревку путь заказан, – Зотов покосился на Решетова. – Некоторым яйца там оторвут. Рванем на север, через лес, обратно в отряд. Желаю удачи.

–Кондратьеву физкульт-привет! – крикнул Решетов, закончив инструктировать Саватеева.

– Передам, – Попов унесся по траншее, поднимая своих.

– Вместе уходим? – спросил Решетов.

– А то как же? Максимум человек десять и налегке. Я беру всех своих: разведчиков, пацана и Шестакова, итого пятеро, включая меня.

– Добро, – сразу согласился Решетов. – Со мной Есигеев и пара бойцов. Болотом пойдем?

– Ну.

– Тогда через десять минут на околице, у меня еще одно дело есть, – Решетов скрылся с крайне загадочным видом.

– Тикать будем? – поинтересовался Шестаков.

– Есть возражения?

– Не, я только за, почудили и будет.

– Эй, разведка, готовы? – повернулся Зотов к Карпину. – Ночь не спали, небось.

– Пустяки, – беспечно отмахнулся лейтенант. – Мы ребята двужильные. А, Егорыч?

– Трех, – кривовато улыбнулся старшина, протирая затвор пулемета маслянной тряпкой. Егорыч, как и все вернувшиеся из леса, был до чертиков грязен, но его «Дягтерев» блестел девственной чистотой. Словно только с завода.

Решетов, естественно, опоздал. Зотов привел своих на окраину и вместо десяти минут промучился в два раза дольше. Бывшие полицаи по пять-десять человек уходили на восток, держась в стороне от дороги на Кокоревку и исчезая в лесу. Вряд ли эта шалость осталась незамечена немцами. Тем лучше, возможно деревню больше не будут бомбить. Из проулка выскочили Решетов, Есигеев и еще два бойца. За их спинами, в глубине Тарасовки, нехотя потянулись к небу клубы белого дыма.

– Уходим! – махнул рукой Решетов, пронесясь мимо. – Некогда объяснять!

Зотов догнал и подозрительно спросил:

– Школу поджог?

– Ага. Ублюдки подвальные легко у меня не отделаются. Жаль, бензина мало. Плохо горит.

Зотов покачал головой. Вот упрямый мужик.

Тарасовка осталась за спиной, Шемякино справа. Проскочили место, где отдыхали перед боем и полезли в трясину. Карпин уверенно вел за собой.

– Мост имени Аверина, – лейтенант указал стволом автомата вперед.

Зотов удивленно присвистнул. Интендант потрудился на славу, по всем правилам высокого, понтонного искусства. Там, где двое суток назад переходили болотистую речушку по пояс в холодной, ржавой воде, теперь соединяла берега добротная гать из сосновых стволов, приваленных лапником. Не то, что телеги, танки пройдут. Солнце спряталось в тучах. Лес встретил нахмуренной тишиной и тяжелым запахом гниющего дерева. Болотная осока сменилась толстым покрывалом влажного мха. С бега пришлось перейти на осторожный, вдумчивый шаг.

– Это Кузьма и Савва, – мимоходом представил Решетов своих.

– Здрасьте, – шмыгнул носом Савва. Кузьма, жилистый мужик с хищным лицом и цепкими глазами, отрывисто кивнул.

– Какой маршрут? – осведомился Карпин.

– На север километра три и потом на запад, через железку, – на ходу прикинул Зотов. – К вечеру будем в отряде.

Карпин сверился с компасом и повел за собой. Зотов постарался привести шальные мысли в порядок. Надо же, не ждал, не гадал, поучаствовал в партизанской операции, в управлении узнают, обзавидуются. Ну или голову оторвут. Полковник Алехин страсть самодеятельности не любит. При трезвой оценке, захват Тарасовки принес плюсов больше, чем минусов, причем на порядок. Разгромлен полицейский гарнизон – это раз. Захвачены трофеи – это два. Уничтожено и частично вывезено Авериным тяжелое вооружение – это три. Потери минимальные – это четыре. Напомнили населению о себе – это пять. Пощелкали в назидание всякую шушеру – это шесть. Из минусов активизация немцев, истерика второго секретаря и большие проблемы у гражданских. Можно ли было их избежать? Наверное нет. Война, мать ее так.

Карпин и Есигеев, идущие головными, синхронно присели. Шорец опустился на задницу, широко расставил ноги и приник к оптическому прицелу. Метрах в десяти впереди лес прорезала заросшая молодым ельником, узкая просека.

Есигеев потянул носом ветер, прохладными порывами бьющий в лицо, и сообщил:

– Непорядок, мала-мала.

Решетов жестом выдвинул своих чуть вперед и левее. Лес был насторожен и тих, даже птицы исчезли. Зотов на мгновение крепко зажмурился, снимая напряжение с глаз. И тут же обнаружил кое-что странное. На краю просеки, сорный, мелкий рябинник дрогнул против направления ветра и сразу затих, будто и не было ничего. Может случайность. Чудеса? В чудеса Зотов не верил, жизнь отучила. Крикнуть он не успел. С просеки хлестанула длинная, на весь магазин, автоматная очередь. Следом отрывисто залаял второй автомат. Пули вспороли воздух, крупным градом заколотили по стволам, кромсая еловые лапы.

Зотов откатился в сторону и открыл ответный огонь на угад, не жалея патронов. Тот, кто экономит боеприпасы на сверкороткой дистанции, долго не проживет. Перестрелка гулким эхом взорвала сонное марево. Сочно ударила винтовка Есигеева.

– Назад! Все назад! – заорал Зотов, меняя магазин.

Савва упал на бегу, раскинув руки. Кузьма дернулся было к нему, остановился и сплюнул в сердцах. Ясно, готов. Стрельба, длившаяся едва полминуты, затихла. Брянский лес показал зубы и снова затих. Зотов уже знал, что произошло. Нарвались на немцев. Шустрые сволочи, уже начали перекрывать направления возможного отступления. Скорее всего еще ночью. Егеря или ягдкоманда. По собственной глупости нарвались на пост, те отстрелялись, подняли шум и сейчас оттягиваются назад, ожидая подхода своих. Несколько минут и обложат, как стаю волков, ну разве что без флажков. Почему Егорыч не стрелял?

Зотов повернулся и увидел старшину, лежащего на траве. Он ворочался и рыл землю носками сапог, силясь подняться на подламывающихся руках. К Егорычу подбежал Карпин, закидывая ППШ за плечо. Зотов подоспел мгновением позже и с первого взгляда понял: все кончено. Егорыч обмяк на руках у лейтенанта, выхаркивая алую пену. Пули разворотили горло и грудь. Егорыч выгнулся дугой и обмяк, устремив застывший взгляд в пустоту.

– Уходим! – донесся крик Решетова.

– Миша! – Зотов ухватил лейтенанта за плечо.

Карпин вышел из ступора, схватил Егорыча под руки и потащил тело в лес. Закон «Разведка своих не бросает» в действии. Ни живых, ни мертвых. Зотов слышал, как в декабре сорок первогопод Волоколамском разведгруппу накрыли минометами на ничейной полосе, один погиб, а вытаскивая тело, еще трое легли. Может и байка, а может и нет. Судя по Карпину, нет.

– Оставь его! – заорал Зотов.

– Нет, – Карпин упрямо мотнул головой.

– Брось его, говорю! О живых думай, лейтенант!

Каприн, пришел в себя, остановился и разжал руки, выпустив труп. Он был совершенно спокоен, только глаза чужие, остекленевшие, словно на просеке умер не Егорыч, а он. За деревьями мелькали спины убегающих партизан.

– Я сейчас, – прохрипел Карпин и метнулся обратно. – Я сейчас…

Зотов не успел остановить, дернулся следом и махнул рукой. Как знает, не маленький. Он поднял автомат и дал две короткие очереди по кустам, так, для острастки. Противник ничем себя не проявлял. Понятно, поисковые отряды ягдкоманды стягивают это место в кольцо. Чертов Карпин!

Лейтенант подхватил с земли пулемет Егорычаи тут же бросился обратно. Зотов повернулся и побежал за остальными. Карпин, несмотря на перегруз, обогнал его уже через десяток шагов и нырнул в густой, темный подлесок. Лишь бы в суматохе не отбиться от группы, в чаще это проще простого. Потеряешься, начнешь метаться, прямо в лапы к немцам и угодишь. Тогда кранты.

Левее, в хаосе еловых вершин,замелькал белый просвет. Может поляна, а может новая просека. Зотов инстинктивно повернул вправо, перемахнул поваленное, скользкое от плесени, заросшее мхом бревно и чуть не налетел на Решетова. Дальше замерли Воробей и Шестаков.

– Тпру-у, осади, – вскинул автомат перед собой капитан. – Все вроде в сборе. Тут поосторожней будь, Есигеев растяжку поставил.

Зотов увидел длинный кусок медного провода, натянутого от мохнатой елки до насквозь прогнившего пня. После короткого бега в глазах помутилось, в бочину словно пырнули раскаленным ножом.

– Ходу! Ходу! – скомандовал Решетов.

Зотов переступил проволоку. Дальше бежали, не разбирая дороги, напролом продираясь сквозь заросли, пока без сил не свалились на краю небольшого болота. Рядом, тяжело отдуваясь и сипя, лежал Шестаков. Зотов перевалился на спину. Кроны крутили над головой бешенный хоровод, сердце колотилось пойманной птицей.

– Отлично, – хрипло расмеялся Решетов. – Как куры в ощип. Легко отделались.

– Легко? – вспылил Карпин. – У меня Егорыч погиб.

– А мой человек не погиб? – ощерился Решетов. – Что, плакать теперь? Из-за меня все, да? Скажешь, это я вас сюда затащил?

– Нет, не скажу, – Карпин поник.

– Проехали?

– Проехали.

– Давайте вы потом подеретесь, – поспешил затушить конфликт Зотов. – Куда нам теперь?

– Растяжка-то, не сработала, – хмыкнул Решетов.

– Не преследуют, или преследуют грамотно, – предположил Зотов. – Второе вернее. Степан, ты чего скажешь?

– Обратно надыть идти, в обход Тарасовки драной, – Шестаков уверенно указал на юг.

– Немцы там, – недоверчиво сощурился Решетов.

– На то и расчет. Не ждут они партизан. Сдадим чутка на полдень, проскочим дорогу, которая на Локоть идет, и почитай дома, верст двадцать останется. Все дойдем, которые не помрут.

– Я за, – согласился Зотов. Шестаков прав. Немцы занимаются Тарасовкой и перекрывают пути отхода на север и запад. Далековато, конечно, да бешеным собакам это не крюк…

Возражений не последовало, группа поднялась и похлюпала вдоль болотца. Минут через двадцать справа послышался гул самолетов и далекие взрывы. Снова бомбили Тарасовку. Решетов недовольно поморщился, переживая за Саватеева.

– Не надо было их оставлять, – задумчиво сказал Зотов.

– Это уж мне решать, – едва слышно отозвался капитан.

Лес становился все непролазней и гуще, превращаясь в лабиринт буреломов, острых сучьев и обманчиво проходимых, мшистых болот. Дважды принимался противный, надоедливый дождь. Немцы не беспокоили, отстали, а может не решились по следу идти. В лесу из охотника очень просто превратиться в добычу. Шли медленно и осторожно, часто затаиваясь и подолгу слушая. Глаза слезились и болели от напряжения. Издали слышались редкие орудийные выстрелы.

Шестаков остановился, покрутил носом, как пес, и сказал:

– Еще чутка и выйдем аккурат возле Холмеча, есть тут деревенька така. Перемахнем дорогу, почитай все, никто не найдет, места дальше глухие, лешачьи, необжитые до самой Суземки. Не лес, а джунгели натуральные. Волки ростом с теленка ходют, им человека порвать, как Кольке струю со страху в портки напустить.

– Ну да, заливай, Шестаков, – сморщился Кузьма, а сам, не без опаски, огляделся по сторонам.

– Вот те истинный крест, – Степан ретиво перекрестился, аж глазки к небу воздел. – В тридцать девятом сам видал, правда издалечка. – он неопределенно покачал ладонью на уровне груди. – Вот такенные звери. Страху натерпелся, жуть. Еле утек.

– Может лоси? – фыркнул Карпин.

– Ты не сбивай, – отмахнулся Шестаков. – Перед самой войной такой случай был: стали охотники пропадать, кто в ту сторону за дичиной ходил, зараз пятеро. Ни концов, ни краев. Ясное дело: волчары страхолюдные стрескали. Народишко в лес перестал ходить, милиция приезжала, опрашивала, участковый наганом тряс, ушел на Шаров Луг, заблудился, вышел на третий день едва живой, без нагану, обликом на кикимору схожий, парни яво едва под горячую руку кольями не забили. Мужики, кто посмелей, начали облаву готовить. Ну не то чтобы готовить…

Шестаков замолчал, выдерживая театральную паузу.

– Ну и чего? – не выдержал Решетов. – Чем дело-то кончилось?

– А ничем, – вздохнул Шестаков, пряча усмешку. – Пропащий и сожранный волкодлаками Федька Демьянов возвернулся домой, живехонький и здоровый вполне. Ну разве зелененький малясь на лицо. Без ружья, боеприпасу и куртки. Деньги скопленные из-за божницы выгреб и обратно б ушел, да жена его, Наталья Федотовна, женщина решительная, перетянула Федьку ухватом по голове. Оказалось, в Теребушке баба одна самогон ядреный варить зачала, толь с мухоморами, толь с куриным говном, дивно забористый. А ишшо дочка у ней глухонемая была, так матка-шалава гостям ее под бок навострилась подкладывать. Горе-охотнички и остались у ней, пока последнее с себя не пропили. А пропив, послали Федьку за средствами и на том погорели.

Решетов присвистнул, Колька нерешительно улыбнулся, Карпин отвернулся, давя смех в кулаке. Напряжение, витавшее над маленьким отрядом самую чуточку спало.

– Балабол, – фыркнул Зотов.

– А я чего? За что купил, за то запродал, – Шестаков уверенно направился дальше. – Какой дурень в волков ростом с телка поверит?

В лесу появились старые, заросшие мелкими, болезненными елками, вырубки. В просвете нехотя, через силу пополз к небу косматый столб черного дыма. Ветер сменил направление, запахло гарью.

– Я не понял, – остановился Решетов. – Обратно к Тарасовке вышли? Школа, видать, догорает.

– Ага, Тарасовка, она самая, – обиженно засопел Шестаков. – Думашь, я путей-дорожек не знаю? Я тута грибки собирал, когда вы у батек в шарах ишшо не проклюнулись. Прямехонько на Холмечь идем.

– А дым?

– Баню, может, кто топит, мне почем знать? Чутка осталось. Балочкой спустимся, она к деревне выходит, точнехонько на околицу. За мной.

Горело впереди бурно. Дым шел клубами. Вдалеке отрывисто и смачно грохнул одиночный, винтовочный выстрел. Партизаны попадали на землю. Зотову послышались далекие, приглушенные крики. Ударил второй выстрел.

– Это в деревне, – Шестаков сделал страшные глаза.

– Сваливать надо, – шепнул Кузьма, кося глазом в сторону леса.

– Успеем, – возразил Зотов, заслужив одобрительный взгляд Решетова.

Балочка оказалась узким, прямым оврагом, сотни лет назад промытым иссохшей рекой.На дне влажно хлюпало, склоны заросли пухлыми кольцами нераспустившегося папоротника, земляникой и стройным, пронизанным солнцем березняком. В таких местах летом, на припеке, спелая ягода стелится красным, ароматным ковром. С молоком - милое дело…

Зотов выбрал место потенистей, забрался наверх и замер у треснувшего комля березы, грозящей свалиться в овраг. Толстые корни пальцами утопающегося цеплялись в рыхлую песчаную почву. Тарасовкой тут и не пахло. Метрах в пятидесяти раскорячилась деревенька в два десятка дворов, опутанная паутиной дряхлых изгородей и палисадников. Крытые дранкой крыши темнели среди молодой зелени кленов и тополей. Два дома в центре деревни горели, с треском плюясь языками пламени и сочась клубами черно-белого дыма. Пожар никто не тушил, единственная деревенская улица была забита народом, в основном бабами, стариками и ребятней. Женщины голосили, дети плакали, старуха с растрепанной гривой седых волос ползала по земле и выла, цепляясь за сапоги неспешно прохаживающегося мужчины. Мужик, одетый в гражданское, с немецким автоматом и полицейской повязкой на рукаве рассмеялся, выпустил струйку табачного дыма и пихнул старуху коленом под бок. Женщина охнула, юля по-собачьи, неразборчиво подвывая и не выпуская сапог. По улице вооруженные люди волокли парня в белой рубахе, с разбитым лицом. Дальше, посреди дороги, неестественно вывернув ноги, застыл человек. Живые так не лежат.

– Каратели, ети их души, – шепнул над ухом Шестаков.

Во рту пересохло, прохладный весенний воздух стал горек на вкус. По спине пробежала едва заметная дрожь.Тарасовская проделка навлекла большую беду. Чтож, этого стоило ожидать, любое действие партизан, в первую очередь, отражается на населении. Хваленый немецкий порядок. Зотов задышал часто и с присвистом, перед глазами плыло. Голову захлестывала ярость, совершенно не нужная в данный момент. Каратели... Такие трусливые мрази глумились над Светкой, терзали Дениску и Ольку, упивались безнаказанностью и властью над беспомощной женщиной и маленькими детьми. Зотова затрясло.

В крайнем доме с треском распахнулось окно. Сыпанул ливень битого, блеснувшего на солнце стекла. Наружу вылетела подушка, из распоротого бока лезло и разлеталось перо, напоминая первый, рыхлый снежок. Дробно сыпанул автомат, защелкали винтовочные выстрелы. Со двора выскочили несколько хохочущих полицаев, двое сгибались под тяжестью свиной туши, остальные гнали грязную, худую козу и тащили побитых, еще трепыхающихся курей. Верховодил бандой грузный, плотно сбитый мужик, в сером френче и галифе, с красным, потным лицом. Голоса ясно доносились до оврага.

– Харе, покуражились, отправляй эту шваль! – прокричал краснорожий гулким, надтреснутым голосом и властно махнул рукой.

Полицаи зашевелились, забегали, добыча полетела в телеги, туда же швырнули избитого до обморочного состояния парня, предварительно связав проводом по рукам и ногам.

– Ванятка, Ванятка! – причитала старуха, мертвой хваткой вцепившись в сапог полицая.

– Отвяжись, сука!

– Ванятку пустите! – сухонькая рука ухватила полицая за полу пиджака. – Ванятку…

Полицай перекинул папиросу в уголок рта и коротко ударил женщину прикладом в лицо. Брызнула кровь. Полицай рыкнул и ударил еще дважды, бабка разжала руки и уронила голову в пыль.

Рядом плавно клацнул затвор. Есигеев с кривой, нехорошей улыбкой, наводился на цель.

– Отставить, – Зотов положил руку на ствол. – Этим никого не спасешь.

Амас опустил винтовку и принялся ругаться на своем языке. Зотов был совершенно спокоен, он уже принял решение. Полицаи с матерными воплями вели по улице стадо из пятка доходяжных коров, деревня наполнилась протяжным мычанием и женскими криками.

– А ну заткнулись, паскуды! – вышел из себя главный и дал очередь поверх голов. Толпа испуганно притихла. – Уходим. Пашка!

– Тута я, – отозвался полицай, отцепившийся от старухи.

– Ты со своими остаешься, капрал, доделаешь дело. Догоните в Крупце. Понял?

–Так точно, господин фельдфебель.

Людей и скотину погнали по дороге, взяв колонну в кольцо. Оставшихся полицаев Зотов пересчитал по головам. Семеро. Хорошее число. Колонна скрылась в лесу, проселком уходя на восток, в сторону Локтя.

– Ага, хапнули богато, а нам грязная работенка, – пискнул небольшого роста, щупленький полицай с крысиной мордочкой, одетый в обвисший, явно снятый с чужого, серый пиджак.

– У тебя язык чтоли длинный, Васек? – угрожающе спросил капрал.

– Ты чего, Паш, я же шутейно, – залебезил крысомордый.

– Тогда и не вякай. Поджигайте и сваливаем.

– А с этой чего? – спросил полицай, густо заросший черной щетиной. Бабка ворочалась на дороге и рыла босыми ногами землю. Сухонькое тельце конвульсивно подергивалось.

– Сама сдохнет, – сплюнул капрал. – За работу.

Полицаи вели себя по-хозяйски , ничего не боясь. Привыкли куражиться над гражданскими. Вояки…

Зотов выровнял козлом скачущее дыхание и коротко приказал:

– Шестаков, Колька, дуйте обратно метров на сто пятьдесят, мастерите белые повязки и по дороге вразвалочку идете к деревне. Пускай отвлекутся.

–Где я повязку белу найду? – проворчал Шестаков.

– Это мои проблемы? Кальсоны порви. Приказ ясен? Выполнять, – Зотов неуловимо изменился, голос стал властный, нетерпящий возражений, движения уверенные, точные, без суеты.

Колька первым скользнул обратно в овраг, молодец парень, за ним поспешил недовольно бурчащий Шестаков.

– Витя, оно точно стоит того? – спросил Решетов, пряча в глазах безумную искорку.

–Может и не стоит, да только глотки мы этим тварям перегрызем. Скрытно выйдем на околицу и, как покажется Степан, шороху наведем. Ты с Кузьмой, я с лейтенантом. Амас прикроет отсюда. Понял?

– Понял, насяльник, – шорец скорчил смешную рожицу.

Полицаи разбрелись, обыскивая дома и стаей сорок стаскивая к колодцу все болееменее ценное: посуду, кружевные скатерти, лоскутные одеяла. Васек припер полосатый, в желтых разводах матрас.

– Эту сранину куда? – изумился Пашка-капрал.

– А чего? Вещь в хозяйстве полезная. Чудо, а не матрасик. Мяхкой! – Васек убежал мародерить, крайне довольный собой.

Внимание Зотова привлекло смазанное движение. Из погребушки, во дворе одного из домов, высунулась и зорко огляделась русоволосая голова, скрытая бурьяном и кустами черемухи. За головой показались худющие плечи, длинные руки ухватились за косяк, вытягивая худющее тело в зеленой рубашке. Мальчишка лет двенадцати вылез из погреба и чутко прижался к земле. Повернулся и обронил пару слов. Из погреба вылезла дебелая девка-подросток и застыла на четвереньках, оттопырив толстую задницу.

–Тыща на то, что не убегут, – фыркнул Решетов.

Зотов ставку принимать не спешил, наблюдая за развитием событий. Полицаи рылись в соседней хате, и дети их явно не видели.

Мальчишка угрем ввинтился в кусты, холодцом задергался толстый девичий зад. До спасительного лесаогородамиим оставалось метров сто. Хм, могут и проскочить. Хер там…

– А ну стоять! – заорали с деревенской улицы.

– Куда, блять!

Парень сориентировался, вскочил и стреканул через грядки, таща девку волоком за собой. Толстуха завизжала, влетела в картофельник, завязла и упала на колени в жирную, черную грязь.

Полицаи засвистели, заулюлюкали, затрещал палисадник, замелькали кепки и форменные фуражки.

– Уходи! – полоснул девкин истошный крик.

Мальчишка дернулся к ней, заорал сдавленно, махнул рукой и понесся прочь, сломя голову. Девка неуклюже заворочалась, потеряла галошу, поднялась и тяжело побежала, заплетаясь в ногах. Не уйдет, – прикинул шансы Зотов. – Толстозадая слишком. Мамка до войны плюшками пичкала, радовалась какая дочь пухлощекая. Кто ж знал? А знать не надо, надо готовиться. Ко всему.

Девку нагнали и сбили, полицай навалился сверху, голубенькое, застиранное платьишко задралось, обнажив молочно-белые бедра. Она билась и вопила.

– Ух сука, кусила, – защипел полицай, звонко шлепнула пощечина. – Еще куси, я те зубы повыбью!

Мальчишка с ходу перескочил жердину ограды. Запыхавшиеся полицаи остановились. Грохнул выстрел, эхом отдавшись в лесу. Мальчишка запетлял. Бах! Зотов видел, как пуля цокнула в дерево. Парнишка нырнул в кусты и скрылся из виду.

– Вот падла! – высокий, тощий полицай, до последнего выцеливающий беглеца, сплюнул в траву.

– Встала, сука! – девку вздернули на подкашивающиеся ноги. Круглое, усыпанное конопушками лицо перекосилось от страха.

– Дяденьки не надо, – залепетала она.

– Двигай, м-мать.

Полицаи бросили грабить и сбежались на звуки выстрелов, клацая затворами и испуганнозыркая по сторонам.

–Думал, заваруха какая! – воскликнул Васек с видом опытного вояки, забрасывая винтовку на плечо. – Ого какая жопастенькая.

Девку подвели к капралу. Тот глянул оценивающе и спросил:

– Кто такая?

– Даша я, – всхлипнула девка. Ее колотило. – Даша Севастьянова.

– Местная?

–Из Локтя я. Прячуся тут.

– От кого?

– Ото всех, – девка обескураживающе улыбнулась.

– Чет я тебя в Локте не видел, – встрял в разговор Васек. – Чьих будешь?

– Евгения Севастьянова дочь.

– Это попа, Евгения чтоль? – удивился Васек.

– Да.

– Во даешь, землячка, – Васек повернулся к капралу. – Я еённого батьку знал, церкву у него в тридцать шестом прикрыли, так он на дому проповедывал, я ему три раза дрова колол, ух и скупердяй был, стакана не налил. Такой жук. Как немцы пришли, снова в люди выбился, крест на пузо повесил. А в ноябре прибрал к рукам подаяния с церковным золотишком и деру дал. Божий человек, блять. Надо спросить у нее насчет золотишка. Знает, поди, куда папанька заныкал.

– Где отец? – нехорошо прищурился капрал.

– Не знаю-ю, – заголосила деваха, жидкие, светлые волосы налипли на лоб, лезли в глаза. – У тетки меня оставил, а сам пропа-а-ал.

– Золото где?

– Незнаю-ю.

– Врет, сучка! – возбужденно запрыгал Васек. – Прижгу, разом заговорит. Знаешь, сука, как жир под железякой каленой шипит? Свиньей паленой завонькаешь!

– Не знаю я ничего про то золотоклятое, – девка повисла на руках полицаев, обливаясь слезами. – Не знаю…

– Тихо, не реви, – успокоил капрал. – Ты, Васек, осади. Я тебе, красавица, верю. Второй кто?

– Какой второй? – осеклась Даша.

– С кем бежала, дура.

– Сенька, мальчишка соседский.

– Шустрый, паскуда, – капрал ухватил девушку за подбородок, повернул голову влево–вправо. – Грешила с ним, поповская дочь?

– Да вычто такое говорите-то, дяденька? – издали было видно, как девичье лицо налилось помидорным багрянцем. – Как можно-то?

– А то ты не знаешь как? – капрал погладил круглое плечо, сжал полную грудь и подал знак остальным. Полицаи, регоча дурными конями, повалили девку на землю. Затрещало платье, девушка завизжала, послышался удар, визг оборвался.

– Тихо у меня, – приказал капрал. – Васек, тащи матрас, пригодился.

Зотов задышал часто и глубоко. Волосы на руках и затылке встали дыбом. Полицаи, увлеченные девкой, перестали следить за подходами.

– За мной, – Зотов первым пополз по траве, перехватив автомат за ремень у ствола и ориентируясь на раскинувшее руки-плети чучело с горшком вместо башки. Позади едва слышно шуршали остальные. Ветер сменился, удушливый белый дым от горящих домов стелился по низу, давая неплохую завесу. Полицаев было не видно, лишь изредка доносились взрывы хохота и обрывки разговора. Веселятся, твари. Ну-ну. Зотов на мгновение приподнялся и пополз, огибая вскопанное поле, в сторону ближайшей избы. Живот, колени и локти промокли. Он повернулся. Решетов полз след в след с напряженным, окаменевшим лицом, под глазом прилипла трава.

– Ты туда, – прошептал Зотов, указав направление левее. – Займете позицию, в прямой видимости. Как Шестаков дойдет до сломанного тополя на околице, открывайте огонь.

Капитан ничего не ответил, кивнул и уполз, только сапоги заблестели. За ним скользнул пыхтящий и отдувающийся Кузьма. Отличные, понятливые бойцы, ни вопросов, ни пререканий, таких бы роту, горы можно свернуть.

Зотов прополз метров тридцать и перевел дух, схоронившись в тени огромной, почерневшей от времени и непогоды избы. Двор наголо истоптан скотиной, твердая земля поблескивала под солнцем. Валялось перевернутое свиное корыто, рядом деревянная кукла в платье из обрези ситца, с мастерски прорисованным личиком. Огромные глазища пытливо смотрели в лицо. Кукла улыбалась задумчивой, широкой улыбкой. Зотов невольно отвел взгляд. Сердце колотилось, пульс надсадным колокольным набатом бухал в висках. Во рту пересохло, язык распух и перестал слушаться. Так всегда перед боем. У калитки кособокая будка. Вывесив язык и натянув цепь в последнем прыжке, лежал застреленный пес. Бурый, кудлатый, с комьями репья под хвостом. Лапы выпрямились и окостенели, на застывших, гнойных глазах толклись зеленые мухи.

Карпин, пригнувшись, прошел под окнами, готовый в любое мгновение откатиться и полоснуть очередью на весь магазин. Крылечко в три ступеньки, с резными столбиками и крышей. Зотов поравнялся со входом, и тут дверь распахнулась, на порог из темноты сеней шагнул небритый, с запачканным сажей лицом полицай, в одной руке сжимающий чугунок, а в другой вязаную женскую кофточку. Винтовка висела на плече, стволом вниз. Полицай замер, зрачки расширились, как у кошки, кустистые брови полезли на лоб. Сука, неправильно посчитал, думал все на девку позарились, а этот какой-то неправильный… Зотов ухватил полицая за воротник, дернул на себя, не устоял и повалился спиной. Грохнулся плашмя, аж вышибло дух, автомат вонзился в бочину. Лишь бы не успел заорать. Тогда всем хана… Он освободил одну руку и сцапал полицая за горло. Тот, оказавшись сверху, замычал, пуча глаза, чугунок отлетел, кулак с силой ткнулся Зотову в ребра. Хер тебе, не уйдешь, Зотов засипел, начав выворачиваться из под тяжелой туши, воняющей потом и застарелой мочой. Полицай барахтался и мычал.

Сверху хрястнуло, полицай дернулся и обмяк.

– Вставай, потом полежишь, – прошептал лейтенант.

Зотов отвалил тело и сел. Руки не слушались. Лейтенант неслышно отошел в сторону, убирая финку в сапог. Полицай мелко сучил ногами, под левой лопаткой набухало темное, смердящее кровью пятно. Карпин ткнул двумя растопыренными пальцами себе в глаза и описал рукой широкую дугу. Смотри, мол, лопух, по сторонам, и скрылся в избе. Зотов на карачках дополз до угла и привалился к теплым, шершавым бревнам. Фух, чуть не пропали. Отдышался и плавно, по сантиметру высунулся, держа голову у самой земли.

Полицаи сгрудились метрах в тридцати, крикливой, отпускающей скабрезные шутки толпой. Двое держали жертву, крепко прижимая к земле. Сквозь частокол ног виднелась елозящая белая задница капрала. Дорога просматривалась достаточно далеко, плавным изгибом прячась в лесу. Шестакова пока не видно. Ничего, всему свое время. Степан - мужик надежный, не подведет. Если с Воробьем глотки друг дружке не вскроют. Слабая часть операции, как не крути. Полицаев семеро. Оставалось молиться, чтобы еще какой умник не шарился по деревне, игнорируя девичьи прелести. Сука, где Шестаков? Толстожопая Даша столько народу не выдержит…

Зашуршало. Появился Карпин и отрицательно покачал головой. В избе чисто, спасибо и на том.

Капральская задница конвульсивно задергалась.

– Следующий, – он встал, блаженно отдуваясь и застегивая ширинку.

– Я! Я! – засуетился Васек.

– Куды? Поперек батьки не лезь! – угрюмый, шкафообразный мужик ухватил Васька за шкирку и отшвырнул прочь. – Обожди!

– Крест, ты чего? Крест? – заголосил оскорбленный Васек.

– Хайло прикрой, – Крест опустился перед жертвой на колени.

Васек зашмыгал носом, отошел в сторону и неожиданно встал в охотничью стойку, поднявшись на цыпочках и вытягивая тонкую шею.

– Господин капрал?

– Сам разбирайся, – капрал поморщился, ожидая жалоб на нарушение прав человека.

– Да не, на дорогу гляньте.

Зотов чуть приподнялся. Так и есть. На грунтовке маячили двое с белыми повязками на рукавах. Очень вовремя.

– Наши? – изумился капрал. – Забыли чего?

– Ага, поросюшку учуяли, – усмехнулся тощий полицай удерживающий девушку за плечи. – Пускай встают в очередь.

– Не, не наши, – возразил Васек. – Вон тот, который словно в штаны навалил, вродь Левка Никитин из второго взвода.

– Похож.

– Че им тут делать? Они должны под Тарасовкой в очепленье стоять.

– За самогонкой ушли.

– Вояки, блять.

– Эй, куда чапаете? – заорал капрал.

В ответ с дорогизаорали неразборчиво, парочка поравнялась со сломанным тополем…

Два автомата залаяли зло и отрывисто, накрывая полицаев свинцовым дождем. Решетов начал работать. Лишь бы девку не задели! Бедная Даша. Хлестко ахнул винтовочный, капрала швырнула невидимая сила, он рухнул плашмя в облаке крови, мозгов и костного крошева. Пуля калибра 7,62 при попадании в голову рисует картины на зависть иному авангардисту. Полицаев упало трое или четверо, разглядеть не успел. Оставшиеся кинулись по улице, подальше от секущего в спины огня. Крест скатился с поповской дочери, прыгнул на четвереньках, вскочил и побежал, подтягивая штаны. Васек шустро кинулся огородами к лесу, радуясь смекалке и не подозревая, что выходит прямо на Карпина. В сторону Зотова бежали двое: Крест без оружия и высоченный нескладный полицай, нелепо выбрасывающий длинные, тощие ноги.

Зотов выдохнул, шагнул из-за угла и вдавил спуск. Автомат тряхнуло в руках. Тощий даже не успел удивиться, очередь наискось пропорола грудь и живот, вырывая клочья одежды и плоти в облачках кровавого пара. Крест резко остановился, пытаясь сохранить равновесие, Зотов молниеносно перевел ствол на него. Боек сухо щелкнул, автомат заклинило! По лицу Креста поползла злорадная ухмылка. Зотов швырнул автомат в мерзкую рожу и прыгнул с места, выхватив нож. Полицай увернулся от железяки, и в следующее мгновение Зотов подмял его под себя. На, сука! Клинок, мокро чавкнув, вошел в упругое мясо. Крест охнул, пытаясь дотянуться до глаз. Жесткие пальцы шарили Зотову по лицу, ногти вонзились в щеку, а он бил и бил, не помня себя. Тварь! Разум затуманила ненависть, вскипевшая кровь упруго колотила в висках. Капли густой, теплой жижи брызнули на лицо. Зотов почувствовал на губах соленый привкус и пьянея, впал в яростное, звериное остервенение, с ликованием кромсая слабо подрагивающее под ударами тело. Хотелось одного – убивать. Убивать жестоко и беспощадно, упиваясь мучениями и стонами жертвы. За Светку и за детей, чтобы подобная мерзость больше не жила на этой земле! Крики полицая перешли в сдавленный визг и оборвались.

– Витя, хватит! – знакомый голос донесся откуда-то издали. Схватили за плечи, потащили прочь от превращенного в кровавое месиво мертвеца.

Зотов зарычал, непомня себя, вывернулся, махнул ножом. Хватка ослабла.

– Ты чего творишь, бешеный?

Спала багровая пелена, Зотов стоял, бурно вздымая грудь, весь промокший, волосы слиплись, тягучие капли сочились с ножа.

– Успокоился? – спросил Решетов, кривя тонкие губы.

Зотов посмотрел на себя. Гимнастерка и френч намокли в крови. Ярость потихонечку отпускала, колени подгибались, очень хотелось пить, распухший язык шарил по искусанным губам, в горле першило и клокотало. Чуть дальше по улице Колька с Кузьмой хлопотали над девушкой, поповская дочь неразборчиво выла, пытаясь прикрыть наготу обрывками платья. Из леса шел Есигеев, впереди него вприпрыжку бежал белоголовый пацан.

– Как же вы так, Виктор Палыч, как же так, – суетился вокруг Шестаков, неожиданно перешедший на «вы». Дым от горящей деревни застилал небеса. Воняло жжеными тряпками, паленой шкурой и смертью. Валялись мертвые полицаи. Зотов посмотрел на руки. Пальцы перестали дрожать. Он вдруг понял отчетливо и ясно: ночные кошмары больше не вернутся и не потревожат его.