Садыя

10

Жизнь — обман с чарующей тоскою. Так думала Ксения, искренне любя и не понимая Есенина.

Работа ее не успокаивала. «Мне жаль своей любви, своего сердца: ведь я никого не смогу так любить, как его. Милый, как я любила тебя! Жестокий, так мучил».

Она ходила по комнате, успокаивая себя, и слушала хруст пальцев, сжатых до боли. Одно время она хотела выставить фотокарточку, с которой связано столько мучений. Но, подумав, не сделала этого. «И здесь я должна остерегаться, бояться, как за краденое».

«Интересно, придет ли Аболонский? Что ему от меня надо? Все та же страсть, о которой он так сильно умеет говорить. Чем страсть сильнее, тем печальнее конец. Так уж созданы люди. Они гибнут от собственного эгоизма.

Все же в Аболонском есть что-то приятное. Может быть, близкое. И говорит он метко и образно, то Шекспиром, то Ибсеном, то Стендалем, то Конан-Дойлем. «Женщина что крепость: одна берется штурмом, другая — долгой осадой». Или: «В любви для мужчин интересна победа или даже разрыв, а все остальное — канитель».

Впрочем, мужчина, умно говорящий о любви, не очень влюблен». И стала одеваться.

Аболонский позвонил: если достанет билеты в кино, не против ли она?

«А ведь я могла бы выйти замуж. Да, в Казани, когда мы разъезжали по этой гадкой, душной нефти. Я сама на себя стала обижаться. Что мне сделала плохого нефть? Вся моя работа пожизненно, по крайней мере до пенсии, связана с нею. Отняла любимого? Чужого, но любимого, около которого я могла всегда быть рядом… как Тургенев возле Полины Виардо. А у меня наоборот. Удивляюсь, до сих пор люблю эту семью и эту славную и незаслуженно обиженную судьбой Садыю.

Да, вышла бы замуж… если бы не приехал он и не оставил на время Славу. Сдуру я вообразила, что он, Славка, мой; ребенок, о котором я так мечтала… И как я умела молчать, ни одним движением не выдавать себя; велика мудрость женщины: любить, всем жертвовать и быть покинутой — такой удел…»

Ксения стоит перед зеркалом. Смотрится в профиль, фас. Похудела. Лицо усталое, не осталось той мягкости и одухотворенности, что всегда присущи ей; в глазах — жалость к самой себе.

«Разумнее, если бы я не пошла с Аболонским… инженером Аболонским. Ну и любит он себя величать! Я сегодня так устала и от работы, и от дум — они не дают покоя…»

Ксения оглянулась:

— Ой, как вы вошли?

Перед ней стоял Аболонский; в галстуке, в мягком темносинем осеннем пальто с накладными карманами и поясом. Маленькие, аккуратные усики, большой белый лоб. Прямой греческий нос, продолговатое лицо и упрямый, настоящий мужской подбородок.

— У вас открыто. Вы меня ждали?

— О да. Совсем забыла. Голова идет кругом, — все настежь!

— Вот, пожалуйста. — Он достал билеты. — Места, по-моему, весьма терпимые. У вас журнальная новинка? И вы читали эту статью? — Взял со столика журнал со статьей, которую, к сожалению, Ксения не дочитала. — Полюбопытствуйте, кажется, для нашего брата инженера весьма ортодоксальная находка.

Пока Ксеня одевалась, затем занималась бровями, губами, лицом, он говорил, наслаждаясь своим бархатным баритоном:

— А в Америке отдельные приборы, устройства и даже промыслы полностью контролируются и управляются на расстоянии, с центрального диспетчерского пункта. Если в сорок восьмом году в печати описывались только опытные установки, то в этом году фирма Lulp oil С° имеет восемнадцать автоматизированных участков, охватывающих триста сорок шесть скважин. Годовые затраты на обслуживание промысла снизились на пятьдесят восемь тысяч долларов. Любопытно?

— Вы, кажется, работаете над автоматизацией?

— Да, но я…

— Я готова. Пойдемте.