Сценарий убийства

29

Верная своему обещанию, Анабелла Ван Ротен внесла официальный запрос прокуратуры о повторном разбирательстве дела «Народ против Стэнли Рота» через неделю после того, как, дрожа от злости, поклялась устроить новый суд.

Умный и деятельный юрист, на первом процессе Ван Ротен ни разу не выпустила из рук инициативу. Абсолютно убежденная в вине Рота, она была уверена, что сможет доказать это и, на мой взгляд, искренне удивилась тому, что суд не приветствовал ее стремление начать повторные слушания. Повторные слушания – это не просто смена суда присяжных. Судей ждала огромная очередь из дел – как гражданских разбирательств, в которых стороны годами ждали своего шанса предстать перед законом, так и уголовных, где обвиняемые, содержавшиеся в тюрьме, могли рассчитывать на суд более-менее скорый.

Повторный суд над Стэнли Ротом должен был ждать очереди месяцев восемь. Совсем недолго, по мнению судейских юристов, и целая жизнь, если верить разочарованному выражению бледного лица Анабеллы Ван Ротен. Судя по тому, с каким безразличием воспринял новость Стэнли Рот, для него намеченная дата не имела никакого значения.

Я давно перестал изучать непостижимо загадочные реакции Стэнли Рота. Возможно, я просто устал от непрерывной смены его настроений, от энтузиазма до быстро возникавшего беспредельного недовольства. Теперь, о чем бы я ни спрашивал, Рот отвечал неопределенно и даже двусмысленно, словно раздумывал о чем-то и не хотел отвлекаться на мои вопросы. Откровенно пытаясь его задеть, я спросил о том, что Мэри Маргарет Флендерс сказала Полу Эрлиху в день убийства. Рот нетерпеливо отмахнулся. Предполагалось, что любой знавший ее человек понимал: сказанное Мэри Маргарет Флендерс не имело ничего общего с тем, что она скажет завтра или еще день спустя. Я подумал, что это больше относится к нему самому.

Очевидно, мы оба устали. Только теперь я почувствовал, как вымотался. С момента окончания первого процесса я жил на одном адреналине. Хотелось только уехать домой, сесть на пригорке и подставить лицо легкому бризу с залива, не думая ни о Голливуде, ни о Стэнли Роте, вообще ни о ком, замешанном в этом деле. Хотелось просто сидеть и ни о чем не думать до момента, когда опять буду готов к бою и смогу видеть события в новом свете.

Впрочем, сидеть дома в компании Мариссы и думать о чем-то, помимо Голливуда и Стэнли Рота, оказалось не так легко, как я себе представлял и надеялся. Анабелла Ван Ротен не хотела дожидаться новой возможности судить Стэнли Рота. Никто не хотел ждать. Писатели, пожелавшие стать известными, и люди известные, пожелавшие стать писателями, – все, кто был хоть немного знаком с Мэри Маргарет Флендерс и Стэнли Ротом, писали книги, давали интервью или старались поставить свое имя рядом.

Некоторые из расследовавших это преступление полицейских, кое-кто из свидетелей, дававших показания на процессе, и даже двое присяжных наняли агентов, пытаясь продать написанные ими истории. Джек Уолш, не найдя издателя, пожелавшего выплатить запрошенную им сумму, сам дал эксклюзивное интервью одному из общенациональных изданий. В тот же день оно вышло на телевидении в виде двадцатиминутного сюжета, в котором Уолш обвинил присяжных в попытке прикрыть своим провалом некомпетентность обвинения. Детектив Крэншо воздерживался от любого рода заявлений. По слухам, он работал над сценарием, посвященным делу Рота, где-то в Аризоне.

Способность ухватить свой шанс – в этом сама суть американской жизни. Какой смысл в известности, если не намерен извлечь из этого выгоду, не ожидая, пока новости станут вчерашними? Какой смысл ждать восемь месяцев, когда вы уже посвятили делу Рота около года жизни, когда, поторопившись, можете рассчитывать на бестселлер? Что на втором процессе останется от напряжения и от новизны ощущений первых слушаний, если он начнется лишь через восемь месяцев? Что может привлечь внимание пресыщенной знаменитостями публики? Нет, если вы хотите написать книгу, которая понравится издателям, это нужно делать немедленно.

Спустя два месяца после завершения первого, не вынесшего никакого решения суда над Стэнли Ротом в список общенациональных бестселлеров входили произведения с названиями вроде: «Смерть в Беверли-Хиллз, или Как Стэнли Рот убил Мэри Маргарет Флендерс». Обложка книги обещала «шокирующие и прежде не публиковавшиеся детали преступления». Все обсуждали полученный автором аванс в три миллиона долларов, и никто не задумывался о влиянии книги на шансы Стэнли Рота.

– Иди посмотри, – озорно сверкнув глазами, сказала Марисса в тот вечер, когда я начал читать книгу.

Вместе мы сели на диван. На экране была актриса, несколькими годами ранее вышедшая замуж за известного немолодого деятеля, давно не снимавшаяся и теперь внушавшая удивленной телеведущей, будто обрела Божий дар не только излечивать недуги, но и дарить миру любовь. Она говорила все это с неумеренным энтузиазмом победителя конкурса знатоков, только что выигравшего главный приз.

По-видимому, оценив ситуацию сразу с нескольких сторон, Марисса весело захлопала в ладоши:

– Разве не чудесно! Знаешь, рано или поздно это должно было случиться. Столько полуночных программ, столько бывших знаменитостей. И надо же, первый рекламный ролик в интересах Господа! – Отсмеявшись, она спросила: – Помнишь, что Стэнли Рот говорил об этом бизнесе? Чтобы в него попасть, люди готовы на все. – Марисса выключила телевизор. Ее глаза как-то погрустнели. – Более того, они сделают все, что угодно, лишь бы в нем остаться. Разве не так? Однажды эти люди поняли, что такое быть в кадре и оказаться в центре внимания миллионов.

Я подумал об этом, вернувшись к «Смерти в Беверли-Хиллз». Казалось, не имело почти никакого значения, что именно вы делаете, желая подольше оставаться в центре общественного внимания. При минимальном везении вышедшие в тираж кинозвезды оставались на телевидении, а при ином раскладе – снимались в рекламе, рассчитанной на потребителей старшего возраста.

Обладавшие действительно громкой славой могли вынести свои имена на обложки книг никому не известных писателей, рассказывавших о Голливуде тем, кто испытывал ностальгию по еще памятным временам. Другие, в их числе и немолодая актриса из телешоу, выступали в качестве целителей или медиумов, превращая искусство, когда-то хорошо продававшее себя лишь на карнавалах, в то, чему в эпоху телевидения рукоплещут с выражением искреннего одухотворения.

Грустно видеть, как некогда известные люди пытаются напомнить другим, что они еще живы и на что-то способны. Полный уход вызывает куда больше уважения – как, например, поступок хозяина того английского особняка в стиле Тюдоров, на месте которого Льюис Гриффин выстроил дом из стекла и бетона. Прокручивая рулоны старой кинопленки, он смотрел на того, кем когда-то был, и пил до потери сознания, пока не сжег все вокруг. И сгинул в огне в гордом одиночестве.

Плохо, что он не написал ничего о своей жизни и о том, как она менялась во времена, когда фильмы стали звуковыми, в воздух поднялись самолеты и всем начало казаться, будто нужно спешить, чтобы не отстать. Думаю, это чтение оказалось бы интереснее книги, которую я держал в руках, и лучше многих других опусов, которые так торопились напечатать. Вспомнилось давно забытое и, возможно, ошибочное высказывание Шопенгауэра, что с пришествием газет и журналистов писать и печататься может кто угодно, а всем прочим остается читать до отупения.

В комнату вошла Марисса. Закрыв книгу, я отложил ее в сторону. Сев рядом на постель, Марисса взяла книгу в руки и, открыв ее где-то на середине, начала листать страницы. Неожиданно что-то задержало ее взгляд. Положив раскрытую книгу на колени, она с интересом и нескрываемым удовольствием начала читать.

– Это про тебя, – подняв глаза, сообщила она и закрыла книгу. – Я почитаю. Все это читают.

Я заулыбался, потом расхохотался в голос:

– Я тебе говорил, там нет ничего хорошего.

Марисса с гордым видом сунула книгу под локоть.

– Мне интересно, что еще он про тебя написал.

Марисса знала про то, что я сказал Джули Эванс на открытых судебных слушаниях. Наверное, она знала гораздо больше, но никогда не спрашивала. Впрочем, она сказала одну фразу, показавшуюся трогательной и немного печальной. Марисса сказала, что во мне ей больше всего нравится то, что я хотел бы влюбиться в красивую незнакомку. Марисса знала меня лучше, чем я сам. Она была права. Оставаясь с ней, я не думал ни о ком, но, уехав, всегда так поступал: влюблялся в красивую женщину, о которой ничего не знал и никогда не узнаю. Наверное, однажды я похожим образом полюбил Мэри Маргарет Флендерс.

Уже пройдя полдороги до двери, Марисса вдруг вспомнила:

– Видел, что тебе прислали? Я оставила это на столе в коридоре.

Я хотел встать, но Марисса сказала, что принесет сама. Пакет оказался тонким, отправленным откуда-то из Лос-Анджелеса. Имени отправителя не значилось. Распечатав пакет, я сразу понял, что это. В лежавшей внутри записке меня просили позвонить. Я долго смотрел на обложку сценария. На обложке стояло название «Блу зефир», но, пробежав первую страницу, я понял, что Стэнли Рот прислал мне не тот сценарий, который я читал раньше.

Все писали книги о том, во что они уже поверили. Стэнли Рот собирался снимать фильм, в задачу которого входило заставить зрителей увидеть – в буквальном смысле! – насколько все заблуждались. Более того: не только показать, что они ошибались, но вызвать чувство вины за поспешное и оголтелое стремление осудить Стэнли Рота. При помощи радио Орсон Уэллс заставил аудиторию верить, будто в Нью-Джерси высадились марсиане. При помощи киноэкрана Стэнли Рот собирался убедить зрителей, что перед ними вовсе не убийца жены, а жертва – почти такая же, как погибшая женщина.

Я сделал все, чтобы его отговорить.

Я отыскал Стэнли Рота по адресу в Калвер-Сити, в съемном двухэтажном кондоминиуме. Оставив взятую напрокат машину у бордюра напротив бурой лужайки без единого кустика, я по растрескавшемуся тротуару направился к входной двери. Дверь со скрипом открылась. Решив не стучать, я позвал Стэнли по имени. Ответа не последовало. Отворив вторую дверь, я ступил внутрь.

Голый деревянный пол был выщербленным и грязным. Экраны, ограждавшие окна от неистового солнечного жара, покрывал толстый слой пыли. Воздух оказался спертым, настоянным на угнетающе тяжелом аромате спиртного и грязных дешевых стаканов с теплой водой, оставшейся от кусочков льда.

Оглядевшись, я увидел рахитичную мебель, мрачные пустые стены, проходную кухню и ступени узкой обшарпанной лестницы справа от входной двери. Казалось, я начинал ощущать, каково это: не только потерять, что имел, но понять, что шансов больше нет. Место, предназначенное человеку, когда-то известному и не скопившему ни цента на черный день, окруженному безразличием незнакомых людей, ни один из которых не помнит его имени.

Слишком близко к тому, что, как иногда казалось, могло случиться со мной. Слишком близко к тому, что произошло со многими клиентами, ради которых я так старался. Забытые и одинокие, брошенные теми, кто некогда кричал о дружбе с ними – и постепенно, день за днем, теряющие рассудок от сознания, что больше ничего, абсолютно ничего и никогда не изменится.

Хлопнула дверь. Сначала мне показалось, что это Стэнли Рот, но потом, когда кто-то начал спускаться по ступеням, я услышал звук шагов, которые не могли ему принадлежать. Когда она уже спустилась по лестнице, когда, откинув назад голову, оперлась на перила и улыбнулась знакомой улыбкой – даже когда я отчетливо понял, что это она, все равно я колебался, прикованный к месту последним сомнением. Блеск и сияние ясных глаз, веселость и озорная уверенность в себе – все ушло. Джули Эванс как будто находилась на последней грани усталости. Она встретила меня поцелуем.

– Как приятно тебя увидеть, – тихо сказала она, сжав мою руку. – Правда, приятно.

Возможно, в моих глазах она увидела реакцию на свой облик. Возможно, она в любом случае произнесла бы те же слова. Смущенно улыбнувшись, Джули двинулась мимо окон, сначала поднимая жалюзи, а потом открывая окна свежему воздуху. Потом поставила стаканы в мойку, беря по нескольку штук сразу. Было одиннадцать часов утра, но, судя по виду, Джули только что проснулась.

Меня это не касалось, однако удержаться от вопроса я не смог:

– Ты тоже здесь живешь?

Склонив голову набок, Джули нахмурилась, не зная, как сказать.

– Да нет, наверное, – неуверенно ответила она. – Стэнли попросил найти квартиру… Он хотел работать без помех в таком месте, где никто не станет его искать. Он и спит здесь… когда спит.

Я ничего не понял. За Ротом оставалось бунгало на студии… Наконец, у него был свой дом, «Пальмы». Что он здесь делает? Чем занимаются здесь эти двое – здесь, в этом ужасном месте?

– Все не так плохо, – заверила Джули.

Она ожила и начала двигаться чуть быстрее, мало-помалу выходя из летаргического состояния. В глазах Джули появилась знакомая жажда действий. Налив две чашки кофе, она присела рядом со мной за небольшой круглый столик возле кухонной стены.

– Конечно, в бунгало ему было удобнее. Там он чувствовал себя более защищенным. Но после всего, что случилось в суде… – При этом воспоминании Джули невольно улыбнулась. – Скажем так: Майкл не слишком обрадовался, когда один адвокат постарался сделать его убийцей. Он распорядился, чтобы Стэнли больше не пропускали на студию.

– Но бунгало входило в договор. Оно было частью сделки, – возразил я.

– Да, было, – согласилась Джули, задумчиво посмотрев на меня поверх кофейной чашки. Она поднесла чашку ко рту. – А Майкл сказал: пусть судится, если хочет, но ноги Стэнли Рота не будет на территории «Уирлинг продакшн». Пришлось мне ехать туда, чтобы забрать вещи Стэнли. Думаю, Майкл собирался их выкинуть.

– А как же «Пальмы»?

Спросив, я тут же вспомнил мой последний визит в этот дом – в тот самый день, когда в особняк привезли присяжных, чтобы они ознакомились с местом, где Мэри Маргарет Флендерс прожила свою казавшуюся сказкой жизнь и встретила жуткую смерть. Помню, как, собираясь уйти, он стоял на лужайке и смотрел куда-то в пространство.

– Дом продали, – вздохнув, сказала Джули. – Льюис все устроил. Пока никто об этом не знает. Так захотел Стэнли. Нужно отснять в особняке еще одну сцену.

Теперь стало понятно, откуда деньги. Тем самым вечером, обращаясь к Майклу Уирлингу, Льюис Гриффин знал, что говорил. Он и несколько старых друзей Стэнли всегда найдут деньги еще на одну картину.

Посмотрев на унылые грязные стены, я вдруг понял, что Стэнли Рот достоин если не восхищения, то по меньшей мере некоторого уважения. В этом мире осталось не так много людей, способных поменять уютное и обеспеченное существование всего лишь на возможность заниматься своей работой. Было время, когда Стэнли Рота считали одним из наиболее состоятельных американцев. Кто теперь поверит, будто деньги ничего не значат? Стэнли Рот казался пережитком или, возможно, продуктом собственного разбушевавшегося воображения – героем, которого он привык видеть в фильмах своего детства. Он ничего не делал ради денег и посылал подальше тех, кто их имел, если те пытались указывать ему, как работать.

– Сейчас он как раз там, в «Пальмах». Снимает последнюю сцену. – Джули заметила удивление в моих глазах. – Это последняя, еще не снятая сцена, а не финал. Стэнли откладывал съемки, чтобы цельная картина не сложилась прежде, чем он будет готов это показать.

– Стэнли здесь нет? – разочарованно спросил я. – Я говорил ему, что приеду. Предупреждал, что хочу с ним встретиться. И он на съемках в «Пальмах»? Ты за этим сюда пришла? Чтобы сообщить, что Стэнли на съемках и не сможет встретиться со мной?

Покачав головой, Джули не то чтобы возразила – скорее, ей не понравился мой тон.

– До вчерашнего вечера он сам не знал. Или, скорее, до сегодняшнего утра. Господи, я уже не отличаю – день это или ночь… – Едва улыбнувшись, Джули вздохнула: – Знаешь, каково ему пришлось во время суда, когда он работал каждую ночь напролет до трех или четырех часов, а потом по выходным, целыми днями и опять же ночами. Теперь еще хуже. Не думаю, что Стэнли спит больше двух-трех часов кряду, а бывают дни, когда и того меньше. Он одержим картиной. Странно, но мне кажется, работа питает его. Такое в нем цельное стремление, такая уверенность, что он определенно это сделает, снимет единственную картину, которую должен был снять, и в ней выскажет именно то, что всегда мечтал сказать миру.

С каждым глотком кофе Джули словно приходила в себя.

– Мы здесь не живем, просто работаем. Наверху есть две спальни. Стэнли просматривает пленку то в одной, то в другой. И он работает рядом с кроватью за письменным столом, если вносит в сценарий изменения. Сегодня я отправилась спать в семь утра, когда Стэнли решил сообщить съемочной группе, что нужно переснять вчерашний кусок. Ему не понравился угол, под которым установили одну из камер. Тени легли не совсем так, как он хотел, – улыбнулась Джули, делая вид, будто не понимает, как можно не находить восхитительным маниакальное внимание Рота к деталям.

Потянувшись вперед, я крепко прижал ее руку к столу.

– Он этого не сделает. Он не снимет этот фильм. Если снимет… если пойдет дальше и выпустит это на экран, я его не спасу. Джули, я читал сценарий.

Она осторожно высвободила руку.

– Ты прочитал не все. Он отослал тебе не весь сценарий. Целиком никто не читал.

– А ты?

Выпив остатки кофе, она поставила пустую чашку. Неожиданно на губах Джули расцвела улыбка.

– Разве не чуден Голливуд? – Встав из-за стола, она сполоснула чашку в раковине из покрытой въевшейся грязью нержавейки. – Никто не может его остановить. Теперь слишком поздно. – Немного подумав, она добавила: – Поздно было давно. Мне кажется, он решил это сделать – то есть снять фильм – еще тогда, когда понял, что полиция собирается обвинить его в убийстве. По-моему, Стэнли решил прежде, чем пригласил тебя на разговор о его защите. Он вложил в это дело все, что имел. Я говорю не только о деньгах. Вообще все. Свою энергию, чувства, сердце и ум – все. Да, я живу здесь. Для меня это единственный способ быть ему нужной. То же самое происходило на студии «Блу зефир», пока она принадлежала Роту. Разве что на ночь я уходила домой. Сейчас нет ни дня, ни ночи: есть только работа и картина, которую он должен снять.

– До начала суда всего месяц, – напомнил я.

– Поэтому он так гонит. Фильм должен выйти до начала слушаний.

– Это значит, не будет ни одного присяжного, его не видевшего. Это значит, каждый присяжный из второго суда, сидя на скамье и слушая показания о том, как было на самом деле, не сможет отделаться от мысли: что за лжец этот Стэнли Рот! Снять фильм о процессе над самим собой – фильм, в котором нет ни слова правды!

Джули сложила на груди тонкие руки и, привалившись к раковине, странно посмотрела на меня.

– Стэнли полагает, что есть, – выдержав паузу, сказала она и, прежде чем я успел возразить, рассмеялась: – Адвокат спасает клиента. Эта часть – правда, так?

Я уставился на Джули, задохнувшись от негодования.

– Правда? У нас ничего не ясно с судом, ты это помнишь? Один, всего один присяжный не счел Стэнли Рота преступником. Адвокат спас клиента? Чудо, что клиент еще не в очереди на казнь! И он снимает кино, в котором суд присяжных выносит оправдательный приговор! По-твоему, это правда?

Никакого эффекта. Джули смотрела на меня с той же улыбкой, означавшей, что я не прав и однажды пойму это.

– Стэнли невиновен, так что суду придется его оправдать.

Не знаю почему, но слова Джули меня полностью разоружили. По сути, она сказала о различии между тем, как все происходит в реальном мире, и как это показывают в фильмах. Из-за этого и ходят в кино: люди ждут какой-то логики, определенного, доступного их пониманию смысла и хорошего финала. Стэнли Рот невиновен, и суд должен его оправдать. Вердикт присяжных, повисший на волоске, признанный несостоявшимся суд и всего месяц до начала второго судебного процесса, результаты которого не мог предсказать никто, – все это не имеет никакого отношения к кино.

– Стэнли хотел, чтобы я отвезла тебя в «Пальмы». Он думал, тебе будет интересно понаблюдать за съемками. Сказал, что в сценарии не было сцены, которую они снимают.

Мне не хотелось наблюдать за съемками. Я приехал, чтобы попытаться отговорить Стэнли Рота от работы над фильмом.

– Нет.

Я хотел сказать какие-то резкие слова – нечто такое, что Джули должна была передать Роту, чтобы он понял, до какой степени я недоволен столь рискованным поступком. Но я не мог сказать Джули того, что с легкостью бросил бы в лицо Стэнли. Сказанное тогда в суде было правдой: я полюбил ее в первый день нашей встречи.

– Передай, что у меня нет времени.

– Но ты придешь на премьеру, правда? Ты должен. Если не придешь, как это будет выглядеть? И потом, мне нужна пара. – Посмотрев на меня, Джули усмехнулась: – Конечно, сейчас я не важно выгляжу, зато сбросила лишний вес.

– У тебя есть пара, – напомнил я, тут же почувствовав, что мои слова прозвучали уловкой ревнивца, заранее знающего, что это неправда. Она тоже почувствовала.

– Я здесь потому, что он меня попросил. И еще потому, что не смогу себе простить, если не помогу Стэнли сделать то единственное, к чему он стремился всю жизнь, и что, как он думает, нужно сделать сейчас, пока у него еще есть шанс. Я больше его не люблю. Нет. Теперь я знаю точно.

Она открыла дверь, и мы вышли в полуденный зной. Джули положила ладонь на мою руку.

– Так что иди на премьеру со мной. Тебе все равно придется, – сказала она, озорно сверкнув ясными голубыми глазами. – Разве тебе не хочется взглянуть на Джозефа Антонелли в исполнении Уокера Брэдли?

Не знаю, снял ли Стэнли Рот последнюю сцену в тот день или позже, но постепенно мир узнал, что слухи оправдались. Стэнли Рот снимает новый фильм, и, согласно немногим, но как всегда хорошо информированным источникам, этот фильм рассказывает об убийстве его жены. Все выпуски новостей начинались с истории о том, что Стэнли Рот делал в обстановке полной секретности. Пронырливые репортеры вытащили на первые полосы воскресных газет все, что сумели узнать о том, как Стэнли Рот, не имея собственной студии, умудрился выпустить фильм, который участники съемок считали его лучшей работой. Упоминание о предстоящем Роту втором суде шло в самом конце сообщения, и обвинение в убийстве выглядело сноской – пустой, едва заметной зрителю формальностью.

С того дня, когда было шепотом сказано первое слово о предстоящем выходе фильма, и до самой премьеры казалось, что невозможно раскрыть газету или включить телевизор, не увидев или не услышав о Стэнли Роте и его картине «Блу зефир». Повсюду встречалось знакомое лицо Уокера Брэдли, сиявшее знаменитой на весь мир улыбкой, нерешительной и даже робкой.

– Что заставило вас сняться в такой роли? – неминуемо спрашивали его, вовсе не предполагая, будто он сделал это напрасно.

– Когда меня попросил Стэнли, я не мог сказать «нет», – объяснял Брэдли. – Стэнли Рот – один из немногих известных мне талантов, один из тех, кого я счастлив назвать другом. Я не мог упустить шанс снова работать вместе с ним.

Не все, кто брал у Брэдли интервью, забыли его показания как свидетеля обвинения. Один или два репортера предположили, что Брэдли, вероятно, захочет объяснить несоответствие между сказанным тогда и тем, что он говорит теперь.

– Кажется, вы не хотели назвать мистера Рота своим другом во время процесса, на котором его обвиняли в убийстве?

Снисходительно улыбаясь, Брэдли заверял репортера, что тот ошибается.

– Я сказал, что никогда не видел, чтобы Стэнли Рот угрожал, а тем более ударил свою жену, Мэри Маргарет Флендерс.

Тяжело нападать на искренность, даже если она лицемерна. Репортер продолжал:

– Каково это, играть роль адвоката – того самого, кто, если я правильно помню, доставил вам несколько трудных минут на перекрестном допросе?

Брэдли изобразил недоумение. Натянуто улыбаясь, он ответил:

– Он только делал свое дело. Пожалуй, лишь с началом работы над ролью я осознал, как это тяжело – задать вопрос, выслушать ответ, потом, не имея времени на размышление, задать следующий вопрос и так далее, иногда часами продолжая в том же духе. Трудные минуты бывают у меня всегда, когда нужно вспомнить текст роли. – Брэдли рассмеялся с подкупающей откровенностью: – Я никогда бы не справился с таким делом.

Следовало ли мне признать то же самое? Помимо воли я почувствовал к нему симпатию.

Если Брэдли и мелькал какое-то время на всех страницах сразу, то он был единственным из съемочной группы, доступным для прессы. В немногих тщательно подготовленных и дразняще коротких интервью, представлявших публике молодую актрису, избранную на роль Мэри Маргарет Флендерс, ей разрешили сказать лишь несколько слов о том, что значит играть столь известного человека в первой актерской работе. Ее имя или, скорее, имя, данное ей, звучало так: Дона Кауэлан.

Как только я увидел ее, то сразу понял, что мы встречались. Невообразимо, но я убедился, что так оно и есть. Вероятно, чтобы показать свои возможности, Стэнли Рот опять сделал звездой никому не известную женщину.

– Я ее знаю, – сказал я Джули Эванс.

Мы ехали от «Шато-Мармо», направляясь в ресторан, в котором решили поужинать перед премьерой.

Загорелая и отдохнувшая, Джули смотрела только на дорогу. Ее светлые волосы и голубые глаза выделялись на фоне закатного солнца.

– Кого ты знаешь?

– Новую Мэри Маргарет Флендерс.

Джули наклонила голову. На ее губах появилась едва заметная ностальгическая улыбка.

– Она обладает тем же качеством – чем бы оно ни было. Стэнли сразу это заметил. Вы не в силах отвести взгляд, если видите ее на экране. Сверхъестественное ощущение. Она не похожа на Мэри Маргарет Флендерс, во всяком случае – не слишком похожа. И она так же действует на публику. – Тут Джули наконец вспомнила мои слова. – Ты ее знаешь?

– Я познакомился с ней тогда же, когда и Стэнли. Мы зашли в один затрапезный бар на пляже «Венеция». Встретили двух девчонок. Одна казалась симпатичной. Она это знала – судя по всему, метила в актрисы. Она разводила нас на выпивку. А другая… Не знаю, что она вообще там делала. Казалась тихой, застенчивой. Наверное, ее смущало поведение подруги. Когда мы вышли, Стэнли сказал, что девушка будет хорошо смотреться в кадре. Я думал, он имеет в виду первую, симпатичную, но он говорил о второй, застенчивой. Не помню, как ее звали… Видимо, Стэнли запомнил имя. Теперь она – Дона Кауэлан.

Я вспомнил, как первая девушка, сидя напротив Стэнли Рота, рассмеялась ему в лицо, услышав, как он представился кинопродюсером. Хорошо зная о лживости мужчин, она, возможно, сама не оставляла им шанса быть честными.

Мы продолжали очертя голову мчаться вперед, в ночь. Я усмехнулся:

– Интересно, что теперь думает та симпатичная?

Украдкой глянув в мою сторону, Джули свернула с дороги и остановилась перед входом в ресторан.

– Знаю-знаю, это твой любимый ресторан, – сказал я, открывая дверь машины.

Мы сели за тот же столик, который нам предлагали в прошлые два раза – столик, свободный для Джули всегда, когда бы она ни пришла. Ресторан оказался полон народа, но с нашим появлением все разговоры стихли, и лишь время от времени слышался шепот. С сияющим лицом и гордо поднятой головой, Джули шла под жадными взглядами зрителей. Когда мы сели, разговоры продолжились с новой силой, еще громче и возбужденнее.

– Это из-за премьеры, – сказала Джули, наклонившись ко мне так, чтобы никто не мог ее услышать. – Теперь все о ней говорят. Никогда не видела, чтобы публика так ждала новый фильм. Можно почти физически это чувствовать. Никто и не думал, что Стэнли сделает очередную картину. Теперь ждут не дождутся…

Официант принял заказ и минуту спустя принес бокал вина для Джули и виски с содовой для меня. Мне страшно хотелось выпить. Едва поднеся к губам стакан, я вспомнил о том, как в прошлый раз сидел за этим столом и смотрел Джули в глаза. Когда же она медленно подняла взгляд, обернулся к человеку, стоящему за моей спиной. Я громко рассмеялся.

– Как думаешь, что сделают все эти люди, если вдруг, откуда ни возьмись появится наш старый приятель Джек Уолш и выплеснет мне в лицо очередной стакан воды? Тебе не кажется, что они сделают то же, что в прошлый раз: начнут аплодировать?

Подумав, Джули неуверенно предположила:

– Нет, они не начнут аплодировать. Так было во время процесса. Но теперь… Не знаю, что они сделают. Полагаю, отвернутся. Сделают вид, что их это не касается. Вероятно, не станут его осуждать… Впрочем, никто не подумает, что Уолш прав.

Мы уже заканчивали свой ужин и перешли к кофе, когда я решил спросить, почему на мою роль назначили именно Уокера Брэдли. Посмотрев по сторонам, Джули заговорщически прошептала:

– Льюис.

– Льюис? – переспросил я.

– Да, Льюис. Он сказал Уокеру, что понимает, в какой степени ему не хочется играть эту роль: тем памятным вечером Уокер признался, что не желает иметь со Стэнли ничего общего. Но Льюис сказал, что Уокер его должник и что он обязан посоветовать Стэнли подходящего актера. Льюис дал ему прочесть сценарий – те сцены в суде, где участвовал «другой» Антонелли. Прочитав, Уокер сообразил, что эта роль станет его лучшей работой. Он сказал Льюису, что согласен. – Джули замолчала, с восхищением качая головой. – А Льюис ответил: «Забудь, нет ни малейшего шанса, что Стэнли согласится. Во всяком случае, не после того, как ты прилюдно отрекся от дружбы и признал, что спал с Мэри Маргарет Флендерс».

– Правда, что ли?

– Думаешь, Стэнли не дал бы ему роль? Конечно, дал бы. Брэдли – единственный, кого Стэнли считал способным сыграть ее. – В глазах Джули появилось задумчивое выражение. – Стэнли мог бы заботиться о Мэри Маргарет, но теперь думает лишь об одном – о своем фильме…

Допив кофе, Джули посмотрела мне в глаза.

– Я больше не люблю его. Когда-то я была влюблена, и это тянулось довольно долго, но теперь – нет. А как насчет вас, Джозеф Антонелли? Вы кого-нибудь любите?