Сценарий убийства

6

Было нечто странное в судье Рудольфе Хонигмане. Даже не внешность – хотя он действительно выглядел не вполне обычно. Странными были неодинаковые по цвету глаза, один из которых казался серым, а другой – голубым. На лице судьи доминировал огромный нос, заметно смещенный вправо. Впрочем, несмотря на асимметрию, внешность судьи соответствовала типу седоватого и высоколобого шестидесятилетнего человека – известного, знающего и уверенного в себе.

Нет, странной казалась не его внешность, а чересчур торопливые движения. Казалось, судья силой тащил себя в зал заседаний.

В суде ждали первого появления Стэнли Рота. Рот был знаменит, и его всегда узнавали – так же как любую голливудскую звезду. Помещение, назначенное для судебного заседания, находилось в осаде. Вокруг здания стояли машины с телевизионной аппаратурой и спутниковыми тарелками, везде сновали репортеры – не только со всей страны, но и со всего света, борясь друг с другом за место, с которого они могли бы наблюдать за предъявлением обвинения в убийстве.

Осаждая тесно расставленные деревянные скамьи, с журналистами сражались наиболее именитые представители киноиндустрии. В зале суда не часто разыгрывались такие сцены. Тем не менее торопившийся пройти на свое место Рудольф Хонигман не поднимал головы.

Усевшись наконец в черное кожаное кресло, Хонигман как будто ощутил себя в безопасности, после чего заботливо разложил папки и документы так, чтобы все бумаги были под рукой. Закончив, остановился, выжидая. Потом обвел взглядом зал, как мне показалось, лишь для того, чтобы обратить внимание на даму – заместителя окружного прокурора, сидевшую за столом справа от меня. Судья попытался улыбнуться, но улыбка тут же превратилась в неловкую, болезненную гримасу.

Казалось, достопочтенный Рудольф Дж. Хонигман, заменивший лет двадцать просидевшего на этом месте бывалого судью, страдал от грозившей развалить дело боязни судебного заседания. Попытавшись сказать, что пора начинать слушания, Хонигман едва смог выдавить два слова. Голос судьи дрогнул, он опустил глаза и закашлялся.

– Будьте любезны огласить дело, – глухим голосом распорядился он.

Обескураженная манерами Хонигмана, заместитель окружного прокурора недоуменно посмотрела на судью, соображая, насколько скрупулезным будет его отношение к процессу.

– Огласите дело, прошу вас, – настойчивым жестким тоном повторил Хонигман, не оставляя сомнений в последствиях, которые неминуемо наступят, стоит промедлить еще секунду.

– Народ штата Калифорния против Стэнли Рота, – громко произнесла Анабелла Ван Ротен, открывая лежавшую перед ней папку с документами. – Обвинение в убийстве первой степени.

Заместитель прокурора – высокая и худощавая, с широкими плечами – изо всех сил старалась держаться прямо. Иногда забывая об этом или расслабившись, она сутулилась, тут же опуская плечи. Анабелла Ван Ротен явно принадлежала к типу людей, обладающих сильной внутренней энергетикой. Когда она говорила, большие черные глаза вспыхивали искрами интереса, а крупный рот мог изобразить и обворожительную улыбку, и гримасу холодного презрения. Руки находились в движении – непрерывном и не лишенном своеобразной грации. Не зная, что еще сказать, она бурно жестикулировала.

Родинка на подбородке Анабеллы придавала чувственный оттенок злости, с которой заместитель окружного прокурора отстаивала решение оставить Стэнли Рота в тюрьме до окончания процесса. Казалось, ей нравилось выступать на публике.

– Ваша честь, это истинно жестокое преступление, – сказала Анабелла Ван Ротен, поворачиваясь спиной к судье и обращая взор к залу. – Молодую женщину, женщину, известную во всем мире, женщину, не только сделавшую огромный вклад в киноиндустрию, но многое отдавшую обществу, в котором она жила, – эту женщину убили в ее собственном доме с особой жестокостью. – С усталой улыбкой Анабелла Ван Ротен смиренно оглянулась на Рудольфа Хонигмана, без всякого выражения на лице восседавшего на своем месте. – Ваша честь, Мэри Маргарет Флендерс убили дома, убили в том единственном месте, где человек должен чувствовать себя в безопасности. Ваша честь, как покажут улики, убийство совершил тот, которому следовало доверять больше, чем кому бы то ни было. Стэнли Рот был ее мужем, и он совершил убийство вместо того, чтобы защитить. Ваша честь, вместо защиты…

– Ваша честь! – запротестовал я, вскочив. – Заместителю окружного прокурора кажется, что процесс в самом разгаре и настало время представить суду присяжных доказательства, имеющиеся у обвинения. Возможно, ее просто смутил вид толпы. Но ничто из сказанного не имеет никакого отношения к вопросу о залоге – единственному вопросу сегодняшнего заседания.

Хонигман даже не взглянул в мою сторону, соответственно уделив ноль внимания моим словам. Вытянув руку, он сделал нетерпеливый жест, призвав к тишине в зале. В то же время судья кивнул, обратившись к Ван Ротен и разрешив заместителю прокурора говорить.

Удивившись почти так же, как я, Ван Ротен на секунду забыла, о чем хотела сказать.

– Ваша честь, – проговорила она, собираясь с мыслями. – Как известно, обвиняемый по данному делу является одним из наиболее влиятельных и известных деятелей Лос-Анджелеса. А также одним из богатейших в городе. Никакой залог не остановит его решимости избежать наказания и покинуть страну.

При этих словах Рудольф Хонигман наконец повернулся ко мне. Однако в мою сторону судья бросил лишь короткий полувзгляд – вероятно, достаточный, чтобы я попытался сделать шаг к освобождению своего клиента.

Все еще раздраженный тем, как секундой раньше Хонигман движением руки пресек мою попытку возразить, я продолжал стоять возле стола в ожидании, что на меня обратят внимание, холодно улыбнутся или скажут несколько обычных в таком случае слов. Я ждал официального приглашения к дискуссии или любого знака, подтверждавшего, что я нахожусь в зале в качестве поверенного и заслуживаю по меньшей мере того же внимания, какое только что было уделено представителю обвинения.

Единственное, что я получил, – это едва неуловимый поворот головы и оскорбительно быстрый невидящий взгляд.

Дальше было хуже. В то время как я делал все, что мог, создавая почву для освобождения обвиняемого из-под стражи, Хонигман опускал глаза все ниже и даже не пытался поднимать взгляд. Ни разу он не посмотрел вокруг, ни разу не взглянул на Стэнли Рота или кого-либо еще в переполненном и душном зале. Глаза, один серый, другой голубой, смотрели в твердое дерево стола, а уголки рта судьи дрожали.

Вопиюще пристрастное поведение судьи вывело меня из себя. Вцепившись в барьер двумя руками, я наклонился вперед, сверля судью глазами, надеясь, что силой взгляда заставлю его поднять голову и посмотреть мне в лицо. Это не возымело нужного действия.

Не важно, сколько раз вы это повторяли, но утверждение, что никто не должен быть заключен под стражу за недоказанное преступление, редко перевешивает кошмар, знакомый каждому судье: однажды убивший и выпущенный под залог, убивает снова. Понимая, что осталось единственное средство – сделать хоть что-нибудь, я разозлился еще сильнее и первые несколько слов прокричал:

– Стэнли Рот невиновен! Он обвинен ошибочно! Его никогда не арестовывали, ни разу не признавали виновным, никогда ни в чем не подозревали – никогда, ни в каком преступлении, вообще ни в каком, даже в нарушении правил дорожного движения!

Я восклицал, одинаково негодуя из-за обвинений, выдвинутых против моего клиента, и наглого бездействия судьи.

В бешенство приводила уже его поза, исполненная безразличия к сказанному, опущенные вниз глаза и странная дрожь, неизменно запрятанная в углу рта. Оторвавшись от барьера, я в отчаянии развел руками. Разозлившись сильнее, чем когда-либо, я произнес, не подумав, как обычно, дважды:

– Очевидно, что обвинению, как и суду, нет никакого дела, но… Стэнли Рот, один из наиболее уважаемых членов общества, имеет право на презумпцию невиновности. В большей степени, чем преступник, уже осужденный за преступления, число которых вообще невозможно сосчитать!

В любом другом зале молоток судьи давно призвал бы меня к порядку. Потом мне прочитали бы лекцию о недостаточной процессуальной подготовке и, вероятно, сделали бы замечание за неуважение к суду. Только не здесь, не в этом зале для заседаний, где судья Рудольф Хонигман стоически отказывался оторвать взгляд от стола. Ничто сказанное не стоило его времени. Никакое оскорбление не могло удостоиться его ответа.

– Госпожа Ван Ротен, – нахально продолжал я, – взяла на себя смелость охарактеризовать Стэнли Рота как известного, влиятельного и богатого члена общества. Она каким-то образом позабыла – а если помнила, то постеснялась сообщить, – что мистер Рот состоял едва ли не во всех крупных благотворительных организациях Лос-Анджелеса. Она забыла – или не сумела доложить нам, – что в последние двадцать лет именно Стэнли Рот обеспечивал основную финансовую поддержку культурной и художественной жизни города. Как не удосужилась сообщить, что не только Стэнли Рот пострадает в случае, если до окончания процесса его будут держать в заключении. От его работы в качестве главы студии «Блу зефир» зависит зарплата нескольких тысяч сотрудников. Никто не в состоянии занять место Рота без того, чтобы эта замена не повлекла серьезные нарушения и затягивание сроков.

Взглянув через плечо, я заметил, что в первом ряду, уставившись на свои руки, сидит Льюис Гриффин.

– Здесь присутствует Льюис Гриффин, второй человек на студии «Блу зефир». Ваша честь, я уверен, он согласится со всеми моими доводами. – Сделав паузу, я медленно и глубоко вздохнул. Добавить было нечего, разве что посулить аванс за счет обвиняемого. – Наконец, ваша честь… хочу заверить, что мистер Рот согласится на те условия, которые суд найдет приемлемыми для его освобождения под залог.

Ни намека на попытку размышления. Достопочтенный Рудольф Дж. Хонигман не посмотрел ни на одного из юристов. Словно и так знал, что аргументы советников интересны и убедительны, но затруднялся с выбором. Не посмотрев на Анабеллу Ван Ротен, судья, естественно, не взглянул и в мою сторону. Он не смотрел ни на кого. В момент, когда судья собирал папки и документы, его взгляд оставался прикованным к столу.

– Размер залога устанавливается в два миллиона долларов, – объявил Рудольф Хонигман, встав с кресла. Подождав, пока публике сообщат дату следующего заседания, судья ринулся прочь – так, словно не мог дождаться момента, когда покинет зал заседаний.

Не помню, когда удивлялся так сильно, что не мог подобрать слова. Не поверив своим ушам, Анабелла Ван Ротен уставилась на судью. Она как будто собиралась возразить и раскрыла рот, но тут же застыла в немом оцепенении. Секунду спустя дар речи вернулся. Голос обвинения возник с удвоенной силой. Она громко выкрикнула – так, что эхо отразилось от стен:

– Я протестую, ваша честь!

Поздно. За спиной судьи Хонигмана закрылась дверь его кабинета. Ван Ротен ничего не могла изменить.

Неожиданно я обернулся, повинуясь инстинкту или, скорее, смутному чувству, и позади в переполненном зале заметил улыбку Льюиса Гриффина. Он улыбался сам себе. Однако, поймав мой взгляд, сделал вид, будто улыбка адресована мне.

В этом не было ничего особенного. Всего лишь ощущение, неопределенное чувство, подсказывавшее, будто вокруг что-то происходит, некая интрига, о которой я не имею ни малейшего понятия.

Не обращая внимания на выкрики, раздававшиеся из роя репортеров, и не отвечая на вопросы, я покинул зал судебного заседания. Дурацкие вопросы, и только дурак согласится на них отвечать – тем более что пока я не располагал ответами. Что могли вообразить назойливые репортеры, неистово, с горящими глазами требовавшие разъяснений, и что сказала бы публика – провозгласи я во всеуслышание со ступеней суда, что знаю о деле не больше их? Что я не уверен в своем клиенте Стэнли Роте, чью невиновность отстаивал с таким воодушевлением и которого только что выпустили на свободу.

Мы договорились встретиться в его рабочем кабинете около шести. Рот был арестован, провел ночь в тюрьме и часть дня в суде. Пока впечатления не стерлись, стоило продолжить разговор, начатый до этих событий. Возможно, теперь Стэнли Рот не станет упорствовать, держа факты при себе.

В пять часов я умылся, переоделся и спустился на лифте в холл отеля. Выйдя из кабины, я заметил у главного входа Джули Эванс.

– Я решила, что вы захотите пообедать, – сказала она.

Подойдя ближе, Джули положила руку на мое плечо и еле уловимо поцеловала в щеку.

Поцелуй застал меня врасплох. Я не мог понять, было ли это просто дружеским приветствием или чем-то более личным.

– Весьма польщен, – ответил я, стараясь не обращать внимания на зардевшееся лицо. – Но дело в том, что я собрался ехать на студию. У меня встреча с Ротом.

Она смотрела на меня, слегка наклонив голову.

– Стэнли очень устал. – Прежде чем я успел ответить, Джули взяла меня под руку. – Отведите меня к бару и купите выпить, – попросила она.

Гостиничный холл оказался пустым, за исключением небольшого столика в углу. Сидевшая за столиком молодая пара шепталась о чем-то своем. В спокойной полутьме мягко и чисто раздавался их тихий смех.

Джули присела у бара, я встал рядом. Бармен принял заказ.

– Рот послал сообщить, что слишком занят, чтобы со мной встретиться? В день, когда я вытащил его из тюрьмы?

Глаза Джули блеснули. Она с трудом подавила усмешку, и я засомневался – не надо мной ли она смеется?

– Вы уверены, что было именно так?

Прежде чем я успел задать вопрос: «А что, собственно, имеется в виду?» – лицо Джули приняло обычное выражение.

– Нет, Стэнли меня не посылал. Он просил созвониться и сказать, что сегодня не сможет с вами встретиться. Но я решила сделать это не по телефону. Ему не докладывала. – Джули покосилась на бармена. – Надеюсь, вы не обиделись, – пригубив из бокала, сказала Джули.

– Обиделся за то, что вы пришли? Нет, конечно. Обижаться на великого Стэнли Рота, у которого почему-то не нашлось времени для встречи с собственным адвокатом? Увольте! – Виски приятно обжигало горло. Я попросил второй стакан. – Видимо, вашему другу Стэнли придется искать другого адвоката.

Джули не впервые пришлось утешать людей, оскорбленных Стэнли Ротом.

– У него не было выбора, – убежденно сказала она, покачав головой. Блестящие шелковистые волосы мягко рассыпались по ее плечам. На меня внимательно смотрели голубые глаза, при вечернем свете казавшиеся не такими уж пронзительными. – Нет, выбора не было, – повторила она. – Они встречаются сегодня вечером – Стэнли и кое-кто из вчерашних гостей Льюиса: Уирлинг, Гриффин, Уокер Брэдли, Помрой. Будут решать, что делать дальше.

Я все еще не понимал.

– Думают, как быть с последним фильмом Мэри Маргарет. Что вырезать, что нет, какую оставить концовку. Им нужно решить тысячу вопросов.

– Я думал… Прошлой ночью кто-то сказал, что финал сценария уже переписан. Как я понял, съемки закончатся за считанные недели?

– Так, кажется, в кино вы ничего не смыслите, – задумчиво произнесла Джули. – Сценаристы могут писать все, что им заблагорассудится. Каждый вечер отснятый материал просматривает Стэнли Рот, и именно он заставляет раз за разом переписывать не понравившуюся сцену. Съемки могут занять пару недель или несколько месяцев. Суть в том, что ничто не закончится, пока Рот не скажет: «Снято». Если бы Стэнли не выпустили из тюрьмы… Возможно, лишенный работы, он не перенесет заключения. Стэнли живет ради кино.

– Прекрасная причина, чтобы воспринимать ситуацию немного серьезнее, – парировал я. – Нельзя помочь человеку, не желающему помочь самому себе.

Джули уверенно сказала:

– Нет, он хочет. Стэнли сделает все, что вы скажете. Он предложил встретиться ночью, например, в полночь или чуть позже, когда совещание закончится. Или завтра утром. Как скажете.

– В полночь, или чуть позже, или когда захочу… – удивленно пробормотал я себе под нос, опрокинув очередную порцию виски с содовой.

– Да, – подтвердила Джули, как будто нужно было повторить, чтобы я убедился в ее правдивости. – Стэнли сказал, что придет в «Шато-Мармо» сам, если вы пожелаете. Но он не знает, сможет ли оторваться от репортеров и телевидения. Они окружили дом.

– «Пальмы»?

– Да. И студию тоже.

Я поинтересовался:

– Когда вы говорили о залоге, то спросили, уверен ли я в том, что «произошло именно это»? Что вы имели в виду?

Во взгляде Джули мелькнуло нечто заставившее поверить: она знала гораздо больше меня.

– Неужели кто-то, например, Льюис Гриффин, добрался до судьи?

– Хотите сказать, подкупил?

– Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать.

– Нет, конечно, нет.

Придвинувшись ближе, совсем близко, и почувствовав ее дыхание, я заглянул Джули в глаза.

– Тогда что?

– Не знаю. Правда не знаю.

– Но считаете, что такое вполне могло произойти.

– Льюис давал деньги не только благотворительным или общественным организациям. Он вкладывал достаточно средств в политику. Поддержка Льюиса для многих деятелей стала решающей. А Хонигман собрался баллотироваться в генеральные прокуроры.

– Ему обещали поддержку? Натуральный подкуп!

– Нет. – Джули отрицательно помотала головой. – Это не так делается. И Льюис не сказал бы ничего такого – он слишком честен. Ему и говорить-то не нужно. Я была в суде и стояла позади всех. Для чего Льюис пришел в суд? Почему он сел на первой скамье? Хотел показать, что поддерживает Стэнли? Да, конечно. Но показать это не Стэнли, а Хонигману. Льюис демонстрировал судье отношение к происходящему – не столько студии «Блу зефир», сколько свое личное. Господи, а вы думали, Гриффин решил просто поглазеть на судебный процесс? – Джули явно знала, что говорила. – И еще кое-что, – объяснила она. – У Хонигмана есть дочь, актриса.

– И что?

– Вряд ли Хонигман захочет рискнуть карьерой дочери ради того, чтобы подержать Стэнли Рота в тюрьме. Особенно после того, как вы с такой страстью убеждали суд в его невиновности.

Было в этом что-то лживое, еще более постыдное, чем подкуп. Влияние такого рода, отследить которое почти невозможно. Влияние, осознать которое труднее всего тем, кто ему подвержен. Рудольф Хонигман будет утверждать, что решение освободить Стэнли Рота основано единственно и полностью на фактах, содержащихся в деле. На участии обвиняемого в общественной жизни, отсутствии записей о правонарушениях, поддержке многочисленных и уважаемых граждан.

Возможно, судья сошлется на Льюиса Гриффина. Более того, Хонигман искренне поверит, что ложь, спрятанная за расчетом собственной выгоды, вовсе не ложь.

Мы покончили с выпивкой, и Джули начала строить планы на обед.

– Скажите мне вот что, – попросил я, как только Джули открыла список расположенных поблизости ресторанов, где мы могли бы быстро перекусить. – Какой она была на самом деле, Мэри Маргарет Флендерс? Кроме женщины, вся забота которой состоит в уходе за собственным телом и противостоянии мужу, она должна была представлять собой что-то еще. Мне необходимо знать все. Зачем она вышла за Стэнли Рота, если думала лишь о себе? Если замужество оказалось не слишком счастливым, кого Мэри Маргарет привела домой той ночью? И кто мог желать ее смерти?

Вскинув голову, Джули улыбнулась:

– Какой была настоящая Мэри Маргарет Флендерс? Думаю, вам стоит найти кого-то, кто знал ее до успеха в кино. Потом все изменилось. Окружающие видели ее такой, какой Мэри Маргарет впервые предстала на киноэкране. Затем люди пытались объединить оба впечатления – после просмотра фильма и личного общения. Экранный образ почти всегда кажется реальным, так что, сойдя с экрана, вы ведете себя как обычный человек. Какой была настоящая Мэри Маргарет Флендерс? Удивлюсь, если хотя бы пара человек даст на этот вопрос одинаковый ответ. Она, как все кинозвезды, была такой, какой хотела предстать перед зрителями.

Слезая с высокого стула, Джули взяла меня за руку и сказала:

– Теперь пошли. Пообедаем, вернемся в номер и поговорим. – Затем, коснувшись меня другой рукой, добавила: – Или можем сразу пойти в номер.