Семь домов Куницы

3

Пельке больше всего нравится на кухне, куда детей приводят по расписанию. В первом Доме Пелька тоже ходила на кухню с группой, где им показывали разные необычные вещи, которые, как оказалось, были изображены на картинках в игровой комнате. Однако в натуре они выглядели совсем иначе и были куда интересней.

— Это морковь! А её метёлка называется ботва, — воспитательница высоко поднимала за зелёный курчавый вихор яркий плод, сужающийся книзу.

Пелька застывала от изумления. Скажите пожалуйста, волосы моркови имеют собственное название. Непривычно было рассматривать этот плод, одновременно похожий и не похожий на своё изображение на рисунке, так что даже не верилось.

Пелька знала морковку — густое месиво похожего цвета, которым она плевалась, когда была в плохом настроении или сердита, или когда не хотела его есть. Появлялась она также в отдельных тарелочках как розоватая кучка из тонких ниточек, но тогда её называли салатом. Так что же получается, что морковь, морковка и салат представляют собой единство и можно ли его называть овощами?

Или взять, например, хлеб — тоже очень странное дело. Для Пельки хлебом была порция аккуратно нарезанных ломтиков. Оказалось, однако, что сначала он выглядит совсем по‑иному. Бывает овальный, круглый, формовой, плетёный — это ему придают разную форму, и можно про него говорить «выпечка».

Здесь всё отличалось от еды, которая появлялась на столе в готовом, измельчённом, протёртом виде.

Превращения настолько очевидные, что никто не задумывается о разнице. Ребёнок, воспитываемый в семье, усваивает это походя, незаметно для самого себя. Для подопечных Дома необходимы специальные лекции. Посещения в малых группах, чтобы всех держать под контролем, и не слишком часто, потому что кухня должна работать и по прямому назначению.

Во втором Доме Пелька находит счастье.

— Заходи, худорба, — приглашает Повариха притаившуюся за полуоткрытой дверью Пельку. Разрешает здесь ей бывать, когда та только захочет, но других детей прогоняет, если они явились без воспитательницы.

От дружбы с Поварихой у Пельки делается легко на душе.

— Вот это рожь, — женщина принесла из дома горсть зерна только ради просвещения Пельки. Мелет его в кофемолке, показывает, как получается мука.

Пелька на седьмом небе от счастья.

— Весной увидишь, как сеют зерно, — обещает Повариха. У её родных своё хозяйство в ближайшей деревне.

Второй Дом Пельки расположен за городом, в большом парке с садом и огородом, по границе которого протекает ручей. Первый Дом Пельки находился в оживлённом городском центре за высокой кирпичной стеной, которая отделяла от улицы узкую ленту газона и три дерева.

— Близко к топке не подходи, можешь сидеть возле духовки — огонь видно, а от жара далеко. Когда ты у меня, я за тебя отвечаю — так обещала директору. Поэтому слушайся, а то выгоню.

Пельке не нужно повторять дважды. Пелька не может позволить себе утратить расположение Поварихи и оказаться изгнанной из рая.

Под чёрной плитой, перекрывающей облицованную белым кафелем печь, огонь с треском пожирает уголь, искры падают с колосников прямо на дно поддувала, отблеск огня выхватывает из полутьмы прямоугольник пола, обитый жестью для предохранения от горящего жара; на своём языке о чём‑то толкуют большой котёл с грубо сработанным чайником, на стенах рядами висят кастрюли, ковши, сковородки, дуршлаги и другая посуда, назначение которой Повариха постепенно объясняет Пельке.

Таинства форм, запахов, красок и их применения отодвигают на второй план призванные способствовать развитию Пельки книжки с картинками, мозаику и тесты, которые сопровождают её с самого раннего возраста. Однако живую кошку она видит впервые именно здесь.

— Мальва!

Кошка опасливо переступает на цыпочках, выгнув спину и взъерошив шерсть. Хвост — вертикально, его кончик дрожит. Глаза горят, недовольное помяукиванье. Высшая степень неудовольствия.

— Отойди, кот в образе человека, ты занял моё место.

Но пришелец не понимает кошачьего языка — ибо откуда бы Пелька могла его знать — и совершает очередную ошибку. Хватает животное. Этого уже Мальва не может стерпеть. Шипит как вскипевший кофейник и — пац! пац! пац! — растопыренной лапой молотит напропалую; зацепив руку Пельки, оставляет на ней некрасивую борозду, которая тотчас наливается кровью.

— Царапается! — мужественно констатирует Пелька. Даже в лице не переменилась от боли, боясь настроить против себя ещё и здешнюю кошку.

— Коварная бестия! — ругается Повариха, дует на руку Пельки и заклеивает пластырем отметины когтей. Даёт ребёнку какой‑то вкусный кусочек и целует в лобик, хотя обычно она сдержанна в своих чувствах и скорее грубоватая в обхождении. При ней Пелька постепенно и безболезненно излечивается от чрезмерной чувствительности.

Кошка сидит неподвижно. Передние лапки скромно составлены вместе и обвиты хвостом, ушки на макушке, в пытливых глазах искорки радуги. Пай‑кошечка, да и только.

— Не держи обиды на Мальву, она привыкла спать возле духовки и немного тебя ревнует, — смягчается Повариха. — Возьми и налей ей молока, познакомитесь.

Кто ещё, как не Пелька, понимает эту кошку. Она была здесь первой, у неё была Повариха, а теперь она должна ею делиться. Но Пелька не чувствует неприязни к этому существу, потому что оно — кошка, потому что его место возле печи отдано Пельке, потому что она должна с ним подружиться.

Как завоёвывают расположение кошки, молоком?

— Иди сюда, киса, — вежливо приглашает Пелька.

Даже ухом не ведёт. Так сердита на Пельку? Тогда Повариха учит её старому как мир заклинанию.

— Кис‑кис‑кис, — зовёт Пелька, и кошка подходит совершенно не обиженная. Малышка садится на корточки и смотрит, как кошка пьёт молоко. Когда мисочка пустеет, Мальва трётся о Пелькины колени, подставляет под руку спинку. Пелька несмело гладит упругую шерсть, у неё от волнения перехватывает дыхание.

Счастье. Пельке подарены мгновения детства.

Мальва — известная личность, непревзойдённая охотница, родоначальница целого поколения искушённых ловцов; на котят от неё всегда повышенный спрос.

Мальва любит охоту и Повариху.

Дом — вотчина хищницы, в нём нет и следа грызунов; поэтому ночью когтистая выходит в окрестности и сеет смерть. Рано утром перед порогом кухни уже уложены в ряд трупики крыс, полёвок, мышей.

Кошка в укрытии поджидает Повариху, а заметив её, выбегает из‑за угла на цыпочках. Балерина. Ждёт удивления и молока. Ведь Мальва, неустрашимый охотник, не ест добытую дичь, а приносит её Поварихе в подарок или своим детёнышам в обучение.

— Уникальная кошка! Спасибо тебе, Мальва, — говорит Повариха, гордая дружбой с прославленной личностью. Умеет оценить её жест и поблагодарить за подарок.

Пелька всем сердцем принимает участие в удивлении необыкновенным созданием.

— Чтобы ты знала: далеко не у каждой кошки хватает смелости бросаться на крысу, а Мальва приносит крупных, откормившихся нахалов. — Повариха вводит Пельку в курс дела о необычных способностях Мальвы. — В награду получает говядину. Это стоит того: если бы тут хозяйничали мыши, пропало бы куда больше, потому что мышь не столько ест, сколько портит!

Мальва немедленно является в кухню на звук разрубаемого мяса. С достоинством приняв дань, элегантно её оприходует и покидает помещение, предварительно попросив приоткрыть для себя окно. Мальва — очень умная кошка.

В пору гона она меняется.

Забывает об охоте, о Поварихе, поёт каждый вечер, призывно кокетничает, но любит только пятнистого кота со множеством боевых отметин на мордочке, который приходит неизвестно откуда и только тогда, когда Мальва желает любви.

— Мартует, — поясняет Повариха и с простотой, свойственной людям, близким к природе, рассказывает Пельке о маленьких кошечках и котиках, которых пока нет, но которые при участии пятнистого кота появятся и будут расти в животе у кошки.

— У коровы точно так же?

— Точно так же у всех, у кого родятся живые детёныши. А потом корова телится, кобыла жеребится, овца ягнится, а женщина...

— Детится! — догадывается Пелька. — А кем я была, когда меня не было? — пользуясь случаем, осведомляется девочка.

— Зёрнышком.

— А где росло это зёрнышко?

— Зёрнышко человека растёт в женщине — как котята в кошке.

Счастье Пельки обрывается резко. Повариха уезжает и забирает с собой Мальву. В последний день она напрасно выглядывает Пельку.

— Неблагодарный ребёнок!

Пелька, затаившись в кустах малины, сидит ни жива ни мертва и даже не может плакать. Находят её только вечером, уже после отъезда Поварихи. Пелька не даёт себя вытащить из кустарника, приходит в неистовство и слепо наносит удары, вне себя от жестокого разочарования.

Неимоверно тяжело Пельке.

Появляется новая повариха с новой кошкой. Пелька даже не заглядывает на кухню, хотя никто ей этого не запрещает. Кухня стала для Пельки самым ужасным местом на Земле. У неё начинает ныть под ложечкой даже при самой мысли о помещении с белой кафельной печью, возле которой вышагивает кошка. О том, что от огорчения «ноет под ложечкой», она тоже узнала от Поварихи.

Пелька передвигается как пришибленная, замкнулась в себе и абсолютно никому не мешает, да только лучше её не трогать, ибо тогда она кидается на людей и ведёт себя хуже некуда. Пелька протестует. Пелька не согласна на мир, в котором нет Поварихи и Мальвы.

— Весной поедешь к ней в гости. Я тебе обещаю, — обращается к Пельке пани директор. Она хорошо понимает, что происходит с Пелькой. Последнюю овцу у убогого отобрали. Но помочь ничем не может. Повариха перешла на работу в санаторий очень далеко от Дома. Там ей платят значительно больше.

— Ненавижу её! — прорывается через Пельку несчастье. Она не может ничего поделать со своей осиротевшей любовью.

Не известно, на основе каких обстоятельств и слухов Пелька установила этот факт. Повариха бросила Пельку ради более высокой зарплаты. Против денег, дружба ничего не стоит. И дальше, за зарплату работают пани директор и пани психолог, и воспитательницы, и все остальные здесь. Значит, если им предложат где-нибудь в другом месте больше, они бросят и Дом, и детей. Следовательно, все разговоры о том, что они — одна большая семья, — на самом деле только обман.

Пелька перестаёт доверять людям, которые занимаются ею за деньги. У неё под ногами шатается почва. Пелька теряет ощущение безопасности, отмирают эмоциональные связи. Пелькино сердце больше не принадлежит Дому.

Ей семь лет.

Перед Рождеством Христовым одна из варшавских газет организовала очередную «Улыбку ребёнка». Намерение благое. Людям вообще нравится быть добрыми, особенно за чужой счёт. Пригласить сиротку к праздничному столу — как это красиво и трогательно, и соответствует традиции.

В ночной тиши, два дня — это не долго, бедный ребёнок обогатится хотя бы приятными воспоминаниями и узнает о щедром семействе, хороших манерах и вкусной еде, и подарок под ёлочкой, опять же, не говоря уж о великой радости папы, мамы, деток, бабушки, собаки и гостей. Неповторимая атмосфера, о которой не имеют понятия эти бедняжки из детского дома.

Пани директор долго не могла определиться, стоит ли отдавать детей Дома в руки милосердных обывателей, но давление на неё было огромным. Её дети тоже смотрели телевизор, призывы и весь антураж на эту тему не остались без результата.

— Нас тоже пригласят? — надежда, ожидания, нетерпение и опасения, что никто о них даже не вспомнит.

Приглашений поступило больше, чем было детей, и пани директору не хватило духу перечеркнуть радость одних и оттолкнуть дружески протянутую руку других.

Но беспокойство осталось.

Слишком шумная акция возбуждает нечистые помыслы. Самохвальство, снобизм, амбиции, желание выделиться, сентиментальность, удобный случай проявить жалость, показать доброту, побыть филантропом занедорого. Это уж как водится. Не всегда людьми руководят благородные, ничем не запятнанные побуждения. Уж она‑то об этом знает. Нужно принимать ближних такими, какими они есть, и пусть уже жертвуют столько, сколько согласны, лишь бы её подопечным стало от этого лучше.

Точнее говоря — если им станет от этого лучше. А потом? Огромное большинство этих детей ничего не знают о жизни в семье. Не скучают за тем, чего не знают, ну а когда узнают, не почувствуют ли они себя в Доме ещё более горько, тоскливо и одиноко?

Пельке не удаётся войти в приличное общество. Получает свой приговор как обычно.

— У этого ребёнка плохие наклонности, — хозяйка глубоко уязвлена и абсолютно этого не скрывает. Хозяин отдал инициативу жене и не отзывается, нервно поигрывая ключами от машины. Даже они звякают оскорбительно. Пелька тоже молчит, забившись в угол, как можно дальше от милосердной пары, и понуро глядит исподлобья.

После разлуки с Поварихой Пельке невесело, она чурается общества, но этим декабрьским днём для неё из‑за туч будто выглянуло солнце. Без напоминаний вымылась начисто, расчесала космы в два аккуратных хвостика, нарядилась в праздничное тёмно‑синее с белым клетчатое платье с белым воротничком и новенькие колготки, которые подбирала по цвету сама пани директор.

— Пелька, выглядишь как из полной семьи! — зацепил её в вестибюле мальчишка, тоже чистенький и ухоженный. Дом делал всё, что мог, чтобы его дети чувствовали себя как можно менее плохо.

— Отвали, — проворчала она без злости. В этот день Пелька ни на чём не могла сосредоточиться, даже огрызаться как следует ей не хотелось, она вся была в ожидании.

Пелька не знала меры ни в грусти, ни в радости, во всё окуналась с головой, а потом, когда приходилось расплачиваться, не знала обо что опереться, чтобы выбраться из ямы, поэтому и сидела в ней, отчего ей становилось только хуже.

За Пелькой приехали раньше всех. Муж и жена, автомобилем иностранного производства. Жена надушенная сверх меры, в перстнях и красно‑голубой накидке мехом внутрь с пушистым капюшоном, откинутым за спину, обутая в унты — это такие лапландские сапожки. Куртка тоже была оригинальная, лапландская, и эта двухцветная вышивка на ней тоже оригинальная, лапландская, о чём исчерпывающе проинформировала Пельку их дочь, ненамного старше Пельки.

Пельке было стыдно признаться, что она не знала, что значит «лапландское», но хозяйская дочь догадалась и вытащила из шкафа большую книгу. Атлас народов, племён и культур. При помощи огромного, вращающегося вокруг наклонной оси глобуса, она рассказывала Пельке о людях далёкого Севера, о северных оленях, собачьих упряжках, вечной мерзлоте и охоте на тюленей.

Цветные вклейки в книге заинтересовали Пельку.

— Флаги и гербы государств мира, — объяснила хозяйская дочь.

— А это что? — вмешалась хозяйка, которая между карпом и маковой выпечкой, которыми занималась под её присмотром домработница, заглянула в детскую, чтобы поощрить просветительскую деятельность отрады своих очей.

Пелька молчит.

— Не знаешь?! — удивляется пани. В её тоне слышится нотка неудовольствия. Внутри Пельки что‑то уже регистрирует это изменение в голосе, она предчувствует надвигающуюся катастрофу, группируется внутренне, готовится к обороне.

— Герб государства Поль... — в подсмотренной у учительницы манере начинает отвечать хозяйская дочь.

— Эмблема нашей отчизны! — пани переходит на пафос, из чего следует, что отчизну необходимо глубоко уважать и любить.

Пелька не любит.

— Что ты сказала?!

— Не люблю, — шепчет Пелька. У неё не было никаких чувств по отношению к этой нарисованной птице с неестественно расставленными ногами в шортах из перьев, золотыми когтями и повёрнутой вбок головой. Не понимала, почему она должна уважать и почитать эту птицу, которая ни на что не была даже близко похожа.

Дети из Дома однажды поехали на экскурсию в Варшавский зоопарк, где Пелька увидела живого орла. Она испытала разочарование, потому что этот с портрета и тот в вольере выглядели как две совершенно разные птицы, а объяснение, что этот на рисунке — стилизованный, ничего в ощущениях Пельки не изменило.

Выражение идеи отчизны посредством орла не нашло пути к сознанию Пельки, потому что само понятие отчизны было для неё делом туманным. Да и откуда она могла взять в себе большую любовь, когда её не хватало даже на Дом, даже на одного человека — любовь в ней увяла после отъезда Поварихи. Теперь у Пельки была только она сама. Пока она ещё ведёт себя искренне, но это лишь по инерции.

— И как тебя только воспитывают в этом твоём Доме! — наполняет хозяйку праведным гневом уровень гражданской сознательности Пельки.

Ну откуда ей было знать, что она обращается к закрытой ото всех душе Пельки, от которой любые слова отскакивают, как от стенки горох.

— Дом — это не ваше дело! — Пелька должна была сделать над собой усилие, чтобы воздержаться от гораздо более грубого высказывания, но момент всё равно получился неприятный.

— Не сердись, Пелька! Мне не следовало сегодня затрагивать такой серьёзный вопрос. Давайте отмечать праздник! — хозяйка разряжает обстановку и хорошее настроение восстанавливается.

Дальше дело пошло ещё лучше.

— Это Пелька, — представляет её хозяйка и даже не добавляет, что её привезли из детского дома.

Гости точно так же ухожены и элегантны, как и хозяева. Все садятся за большой стол в гостиной под нарядным еловым венком, который подвешен под люстрой. Пельке показывают её место между хозяйской дочерью и бабушкой.

— Кушай, пожалуйста, — заботится о ней бабушка и кладёт такие порции на тарелку, будто у Пельки два желудка.

После ужина хозяйка в длинном платье из кремового кружева, сияя, словно фея, распахивает двустворчатую дверь салона, — потому что в этом доме есть большая комната, называемая салоном, — и в глубине высится ёлка под самый потолок, а под ней — богато украшенные свёртки. У Пельки аж защемило в душе от восторга, она чувствует себя как в кино. Действие фильма происходит вокруг Пельки и с её участием.

Чародейка в гипюре цвета экрю и туфлях из золотой сетки вручает подарки, уложенные под деревом. Первыми получают свои Пелька и хозяйская дочь — две одинаковые коробки, обёрнутые в папиросную бумагу иностранного производства, всю в рисованных пихточках и позолоченных ангелочках, перевязанные блестящим шнурком.

Даже сами коробки под декоративной бумагой одинаковые, но уложенные в них куклы — уже нет. Да, они обе большие, одинакового роста, но на этом всё сходство заканчивается; только ещё сильнее видна разница, хотя у обеих светлые волосы и яркий наряд. Кукла хозяйской дочери — дорогая заграничная, Пелька же получила простой ширпотреб.

Опять Пелька хуже других.

Как нитроглицерин взрываются зависть, разочарование, обида, унижение и повышенная восприимчивость детей Дома. Пелька устраивает скандал. Выпускает потроха обеим куклам. Рвёт, топчет, бьёт, и хозяйская дочь получает по шее, когда пытается вырвать из когтей Пельки свою собственность, пока наконец взрослым не удаётся обезвредить взбешённую Пельку.

— И за что нам такое наказание, за что?! — причитает хозяйка. Она слишком тактична, чтобы добавить: за нашу доброту; но это и так понятно, вот только пред очи пани директора ложатся два безжалостно искалеченных трупика — пусть они обвиняют Пельку.

— Мне очень жаль, — говорит пани директор. Сразу видно, что её не особенно впечатлил вид телец со вспоротыми животами, безногих и лысых.

— До свидания, — говорит хозяйка в пространство и уходит, глубоко оскорблённая и не получившая удовлетворения. Пельку не наказали публично, не заставили извиниться, даже не спросили, зачем она так поступила; впрочем сомнительно, чтобы это чудовище проронило хоть слово.

Пани директор глубоко озабочена. Как она могла бы потребовать от этих людей: подарки своим и моим детям делайте одинаковые, или не делайте их вообще! И как ей научить Пельку действовать по пословице о дарёном коне, которому в зубы не смотрят?

— Фальшивцы! — это всё, что Пелька имеет сказать в ответ на вопросы и аргументы пани директора.

Однако на этом забота людей доброй воли не заканчивается; как отражённая волна, она снова бьётся о Дом. Назначена проверка, выяснение обстоятельств, совещание под председательством инспектора из соответствующего управления. Интересуются патриотическим воспитанием подопечных.

Персонал Дома нервничает, дети притихли и только шепчутся по углам. Пельку окружает особая аура молчаливого порицания, недоверия, изоляции.

— Пелька, ради бога, скажи, что ты наболтала всем этим людям? — наконец напрямую спрашивает пани директор.

Пелька, измученная царящей атмосферой, чем‑то таким, с чем невозможно бороться средствами, которые ей известны, отчаянно ожидает от окружающих доброжелательности, опоры и защиты от неприязни, подозрительности, холодности, поэтому превозмогает свою немоту и говорит, говорит правду:

— Я сказала, что не люблю отчизну.

— Ох, Пелька, Пелька... — вздыхает пани директор. Она печальна, измучена и удручена. Пельке было бы легче, если бы она на неё накричала.

Пелька начинает бояться. Теперь её подавляет чувство тяжёлой вины, и она даёт себе клятву никогда больше не соблазняться гостеприимством милосердных людей. Аналогичное решение принимает и пани директор по отношению к остальным детям, но тем временем сплавляет Пельку.

Она не то чтобы питала неприязнь к Пельке, или её как‑то особенно поразило то Пелькино признание, будь оно неладно, в доме у влиятельных хозяев, но она просто хочет спокойствия, которого с Пелькой уж точно не будет, поэтому соглашается с мнением воспитательницы и рекомендацией инспектора из соответствующего управления.

— Это трудный ребёнок.

— Это конфликтный ребёнок.

— Этот ребёнок слишком сильно отличается от остальных подопечных Дома в нехорошую сторону и может иметь на них дурное влияние.

У пани директора тяжело на душе, она недовольна собой. Ей жаль Пельку, и по какой‑то причине пани директору важно, чтобы Пелька не держала на неё обиду. Она лично готовит Пельку к переводу. Упаковывает вещи, проверяет документы.

За семь лет жизни Пелька обросла документами, подшитыми в картонную папку с завязками из тесёмок, постоянно хранимую в металлическом сейфе, ключи от которого пани директор носит с собой и никому их не доверяет, за исключением заместителей, да и то под подпись и при свидетелях. В этом сейфе, за стоящими в ряд серыми папками с биографиями воспитанников, хранятся принадлежащие им депозиты. Мало у кого из детей Дома есть депозит. У Пельки есть. Это не что-нибудь, такой предмет обладания. Непобиваемый козырь в перепалках с детьми, особенно с теми, у кого нет ничего подобного в железном шкафу.

Депозит. Слово непривычное, оно звучало таинственно и у Пельки не ассоциировалось ни с чем, как и у остальных детей. Те, у кого он был, спокойно наслаждались ощущением собственной привилегированности, а те, у кого его не было, такого удовольствия не имели и поэтому не хотели даже и думать об этом слове.

До сих пор Пелька не пыталась узнать, что скрывается под непонятным названием, даже не задумывалась об этом: ей хватало сознания, что нечто невообразимое, принадлежащее ей, существует. Теперь же она беспокоилась, отправят ли депозит вместе с ней в новый Дом.

— Я передам его лично, — заверила пани директор.

— Можно посмотреть? — осведомляется Пелька.

Директор молча вынимает конверт, а из него — упаковку от чая «улун», в которой сквозь обёртку из папиросной бумаги тускло просвечивает подвешенный к цепочке золотой овальный кулон.

— Медальон, — поясняет пани директор и выкладывает предмет в подставленные ладошки Пельки.

Депозит, блестящий сильнее, чем перстни на руках у пани директора, украшен на эллиптических створках вырезанными из кремовой кости профилями девушек — головками на длинных шеях, с волосами, завязанными в большие узлы на затылках. Сам же предмет немного напоминает Пельке раковину моллюска. Состоит из двух половинок, соединённых шарниром и запираемых на защёлку. Внутри находится изображение женщины. Лицо с простыми чертами, облагороженными макияжем, гладкие волосы с пробором, собранные возле ушей в английские локоны, букетик белых цветов у декольте, открывающего плечи.

— Кто это на фотографии? — у Пельки спирает дыхание в предчувствии раскрытия тайны своего появления.

— Не знаю. И это не фотография, а вырезка из газеты, — отвечает пани директор, приподнимая ногтем край тонкой бумаги. На обороте рисунка видны обычные газетные буквы.

— Моя мама! — Пелька ещё никогда не видела женщины с такой причёской и в таком наряде, но необычный портрет ей понравился.

— Не думаю.

— Вы обманываете!

— Не обманываю. Когда повзрослеешь, поймёшь.

Что тут понимать! Пани директор делает секрет из того, о чём знает каждый ребёнок Дома. Весть о происхождении Пельки пришла вслед за ней, хотя её документы лежат под замком у пани директора, так же точно, как лежали и в первом Доме.

— Найдёныш, подкидыш! — дразнятся дети. Пельке не надо ждать, пока она вырастет: с незапамятных времён она знает, что её нашли на крыльце первого Дома. Подняла её с каменных ступеней сильная пани Феля, гроза пьяных пап, раньше всех приходящая на работу. Тогда было раннее мартовское утро и шёл крупный, мокрый снег.

— И у меня был депозит, пуховый конверт и фамилия, — рассказывает Пелька. Она аж заикается от волнения, готовая отстаивать перед кем угодно небогатую историю своего появления.

— Да, — соглашается пани директор, за что Пелька испытывает к ней благодарность, но жаждет и продолжения. О самом важном для неё событии ей хочется услышать нечто большее, чем просто сухое согласие.

— Я буду носить свой медальон, — решает Пелька отчаянно, готовая ко всему.

Кулон с камеями уже не возвращается в сейф. Пелька надела его себе на шею и как ладанку, спустила под сорочку. Пани директор корит себя за неосторожность, но не решается отобрать его силой, когда словесные аргументы не возымели действия.

— Не отдам: а то ещё кто-нибудь соблазнится и украдёт, пока я не выросла.

Действительно, с этим ребёнком никакого не может быть сладу. Пани директор умолкает, её душевное беспокойство утихает, и наконец она чувствует только лишь облегчение от того, что избавляется от Пельки. Пусть с ней имеет головняк очередной Дом, а тамошняя воспитательница подтвердит приём Пельки вместе с медальоном на шее.

А Пелька согревает собственным телом холодное золото, а холодное золото, внутри которого таится надежда, греет задубевшую душу Пельки. Теперь она погружается в газетную вырезку каждый раз в моменты несчастья.

Мама!

По прибытии в третий Дом Пелька сразу вызывает переполох. На Пельке нет медальона. Няня, которая приняла Пельку, вся на нервах, уже разувает и раздевает её догола, но нет и следа золотой ракушки на цепочке.

— Цепочка ведь не могла порваться, и замочек не мог раскрыться. Ты им игралась, снимала его?

— Угу, — Пелька опускает голову, всхлипывает и превращается в истукан.

Медальон не потерян. Спрятанный ею в густых волосах, у корня хвоста, перехваченного резинкой с застёжкой, он избегает загребущих рук взрослых. Наконец‑то оказалась для Пельки полезной её густая длинная грива, на которой ломаются гребни.

Имущество Пельки уже не попадает на депозит. Пелька умело его прячет и ни в одном из Домов не выдаёт своей тайны.

В третьем Доме по какой‑то причине руководит не пани, а самый настоящий Пан Директор, суровый, но справедливый, — как его характеризует соответствующее управление, — почему сюда и стекаются со всех мест воспитанники проблемные, особенные. Здесь установлена строгая дисциплина; Пелька в первое время часто выходила за рамки, бывала наказана и непокорностью поставила себя в невыгодное положение.

В конце учебного года Пелька приносит двойки по всем предметам и четвёрку{11} по поведению.

— Пелька, ты меня расстраиваешь, — вздыхает воспитательница.

— А что, вас лишат премии? — нахально огрызается Пелька.

Её быстро ставят на место, и Пелька делается покладистой. Становится в меру цивилизованной, вежливой, лицемерной и обманывает так легко, как дышит. Польстить, не попасться, а уж если попалась, то для виду раскаиваться и соглашаться. Они это любят, на это часто покупаются, особенно когда ты покорный, а вот дерзким устраивают тяжёлую жизнь.

Они — это воспитатели Дома. Мнение учителей из школы Пельку не волнует. Пельке отвратительна школа. Учение даётся ей с трудом, собственно, вообще не даётся, потому что Пелька к нему равнодушна. Её совершенно не интересуют ни учебники, ни то, что рассказывают учителя.

Пельке не для кого учиться. Дети в возрасте Пельки учатся для родителей. Такова действительность. Для кого‑то, кого не хочется расстраивать неудачами и кто от души порадуется успехам ребёнка.

Достижениям Пельки никто не радуется от души. Пелька это чувствует, а похвалы воспитательницы Дома — которая иногда даже выражает признание, хотя поводов с каждым разом становится всё меньше и меньше — приторные, словно тёпленький сладкий чай, никакой радости Пельке не приносят, а стало быть, не имеют для неё никакого значения.

И снова плохие оценки саму Пельку совершенно не беспокоят, с тех пор, как она поняла, что Дом мало что может ей сделать. Конечно, досадно остаться без воскресного десерта, лишиться права смотреть телевизор или получить запрет на экскурсии, но эти потери не стоят усилий корпения над наукой.

Она не научилась читать. Едва бекает‑мекает по складам, и то только вслух, шевеля губами, потому что про себя читать не умеет; её тетради измяты и в пятнах, книжки потрёпаны и размалёваны.

Пелька абсолютно не заботится о сохранности вещей, хотя именно в этом отношении она особо не отличается от других воспитанников Дома.

— Сегодня ты, ты и ты получаете одежду! — говорит няня и ведёт их на склад. Пелька в числе прочих получает подходящее по размеру, совершенно новое и даже довольно красивое платье.

— Так себе тряпочка, — сообщает развязно, одевается, смотрится в зеркало примерочной и действительно радуется. Но радость длится недолго. Пелька быстро забывает её вкус. Через несколько дней новая одежда перестаёт быть новой. Пелька её не бережёт, иногда даже бессмысленно портит. Так же точно она обращается и с другими предметами, которыми пользуется.

Возможно это потому, что вещи, хорошие или плохие, она всегда получала в готовом виде со стороны. Получение и приобретение у неё никогда не ассоциировались с работой отца, трудом матери, радостью их обоих от сделанного ребёнку приятного, а сожаление по поводу испорченных Пелькой вещей испытывали люди, ей безразличные. Да и какое там сожаление. Изношенные до срока, изорванные и восстановленные после починки вещи Пелька и так носила в течение установленного периода, после чего сдавала на склад, где их списывали, а взамен выдавали всё новое.

Если бы Пелька их берегла, период ношения был бы продлён, в чём Пелька не видит никакого смысла. Если бы она любила кладовщицу, это другое дело, но она не любит и ей наплевать на расходы Дома. Поэтому и Пелька вся вообще выглядит так, как её школьные принадлежности.

— Пелька, на своей тетради ты селёдку разделывала? — учительница уже махнула рукой на Пельку. Лишённая амбиций, неряшливая, ленивая, нерадивая ученица, которая всё чаще служила отрицательным примером для остальных.

Пелька опять хуже других, но теперь этот факт она принимает спокойно, возненавидев учительницу.

На педсовете учительница всё чаще напоминает, чтобы Дом забрал Пельку из их школы, потому что такие, как она, тянут класс назад.

— Почему способные и прилежные дети должны быть наказаны понижением уровня знаний только из‑за того, что вынуждены учиться в одном классе с лентяями, ни к чему не стремящимися, тупыми и безнравственными? — говорят на собраниях некоторые родители.

Они вообще против детей из детского Дома, которые, действительно, в большинстве не блещут, хотя случаются и исключения. Хуже всего, что они говорят об этом у себя на квартирах в присутствии своих отпрысков, что должно подчеркнуть их более высокое положение и обиду, которую им нанесла чернь. Чувствуя поддержку взрослых, дети переносят их взгляды во взаимоотношения в классе.

— Подкидыши с нездоровой наследственностью!

— Даунята!

— Шантрапа из детдома!

— Байстрюки, безотцовщина!

Пелька не отвечает словами на оскорбления, сразу бьёт. Её тоже бьют. Но Пелька юркая, как ящерица, и в драке не щадит ни себя, ни противника. Разбивает носы, рассекает губы, вырывает волосы и ногтями сдирает кожу.

— Чудовище! — родители пострадавших жалуются в школе, жалуются в Доме. Суровый, но Справедливый в этот раз заступился за Пельку. Может быть, жаль, что она об этом ничего не знает. Но как бы там ни было, он говорит с ней уважительно, наказаниями не грозит. Однако Пелька уже не раскрывается. Её сверхчувствительность утратила остроту, покрывается всё более и более толстой коркой, а может быть, просто‑напросто роговеет, и со временем защитный панцирь поглотит то, что должен был защищать.

Происходит самое худшее.

Детей поделили на хороших, с одной стороны, и плохих — приходящих из Дома. Поощряется ксенофобия. Через какое‑то время, неполноценным можно будет объявить уже кого угодно. Достаточно вместо детей из Дома указать на любого другого.

Однако родители лучших детей не замечают опасности либо не считают её злом, как и не видят несправедливости по отношению к детям Дома, детям и без того с изломанной судьбой, детям, которым приходится входить в общество с очень низкого уровня. Ведь далеко не каждый из них стал ко всему безразличен, как Пелька, которая уже до такого дошла. Хотя нет, не совсем ко всему!

Пелька бегает быстрее всех в классе. Даже из старших учеников мало кто может за ней угнаться. У Пельки ветер в ногах; когда она бежит, её охватывает радость, она становится счастливой и почти хорошей. Но этого никто не замечает, потому что Пелька перестаёт быть хорошей, как только прекращает бежать, да и дети, особенно те наилучшие, расположения которых Пелька добивается больше всего, держатся от неё подальше, помня о тумаках и расквашенных носах, и немного завидуют Пелькиной славе самого быстрого бегуна школы.

— Молодец, Пелька, — хвалит её учительница гимнастики.

Пелька любит уроки физвоспитания и похвалу. Учительницу гимнастики тоже любит, но как‑то невыразительно. Лучше сказать, что из всех учителей она меньше всего её ненавидит. Нет, не потому, что она работает за деньги. Человек должен зарабатывать на жизнь, Пелька это уже понимает. Но это не относится к работникам Дома. Как они могли бы существовать без вознаграждения за свой труд, Пелька не задумывается.

Она, может быть, и прикипела бы душой к учительнице гимнастики, но та редко уделяет Пельке времени больше, чем от звонка до звонка. Держится официально и по‑деловому, относится дружелюбно, но не ищет привязанности со стороны Пельки.

— Отлично, Пелька!

Пелька показывает высокие результаты на мате, на снарядах, бегает всё быстрее и вскоре становится чем‑то вроде предмета гордости всего класса.

— Она из нашей школы! — хвалятся Пелькой даже наилучшие дети, когда она занимает первое место на межшкольных соревнованиях.

Наконец‑то хоть в чём‑то она не хуже всех остальных, но эффект сильно портят другие предметы.

По результатам учебного года у Пельки одни двойки, за исключением двух четвёрок. По поведению и физическому воспитанию, по которому заслуженную пятёрку ей не поставили из‑за плохой оценки по прилежанию.

Пелька свой аттестат скомкала в шар, а когда о нём спросили в Доме, подала воспитательнице бумажный комок. И никто не поверил, что не хотела поиздеваться. Да что там говорить — задрала нос выше крыши, потому что метит в «звёзды» большого спорта.

А Пелька просто серьёзно задумалась над своей жизнью. Ну да, в беге, в гимнастике она стала кем‑то, и это очень приятное чувство, но вообще же её считают ни к чему не способным болваном, то есть никем. Все эти стоящие в столбик одно под другим «неудовлетворительно» начали её угнетать, чего она раньше никогда не испытывала, и как‑то так машинально смяла в комок документ, который держала в руках.

— Не поедешь на летние соревнования, — предупреждает Суровый, но Справедливый.

Пелька практически уничтожена: не ожидала такого удара, ведь слава её рекордов распространяется также на Дом.

— Пан Директор, я исправлюсь! — обещает она в отчаянии, в который уже раз.

Решение обжалованию не подлежит, коль скоро дело взял под контроль сам Директор. Решения, которые можно ещё изменить, иногда принимают воспитатели. Об этом знает каждый ребёнок Дома.

— Ни одной двойки и «очень хорошо» по поведению. Тогда разрешу спорт, — таково условие. Наказание задумано в воспитательных целях, потому что иначе на Пельку повлиять уже практически невозможно; но вместо того, чтобы мобилизовать Пельку, оно её угнетает. Она знает одно — у неё отобрали то лучшее, что она может дать, и имеет такой вид, как будто у неё умер кто‑то из близких.

— Если будешь учиться хотя бы на «удовлетворительно», подумаем об определении тебя в спортивную школу, — обещает Суровый, но Справедливый. Не вспоминает, что уже пытался всучить им Пельку, но ничего не вышло. Кто по доброй воле захочет принять у себя проблему с такими оценками и биографией, иметь головняк на уроках и в интернате.

Пелька с умершей надеждой, в бессилии пышет ненавистью и желает лишь отомстить. Не имея иного оружия, заявляет, что не будет учиться.

— Ты живёшь за счёт государства, значит, обязана ему! — повысил тон Директор.

— В гробу я видала отчизну! — заводится Пелька и начинает злорадствовать. Знает, как им досадить. Может быть, вопиющее отсутствие у неё патриотизма повредит и этому Директору, как оно создало проблемы для пани директора из второго Дома. Пусть его снимут с занимаемой должности, а Пельку переведут куда подальше в другое место.

Пелька распоясалась настолько, что совершенно перестала считаться с установленными правилами и навлекает на себя репрессии, и опять с головой окунается в нарушения, и аккумулирует наказания, словно кладёт их на сберегательную книжку. Лишается десертов, просмотра телепередач, воскресных тортов, праздничного кино. Её не берут на экскурсии, и даже на речку, где дети из Дома проводят каникулы. Пельку оставляют в саду, потому что ни у кого не поднимается рука запирать её в спальне, хотя и это не помогло бы достигнуть желаемого эффекта. Пелька взбирается по карнизам, подоконникам и деревьям так же умело, как кошка.

Когда захочет, удирает из Дома, не задумываясь над тем, что будет, когда обнаружится, что она выходит без разрешения, но, видать, бог помогает отчаянным и Пелька не попадается. А может быть, Дом устал от этого противостояния и не хочет знать о Пелькином самовольстве, тем более что большинство воспитателей, как и Директор, сейчас в отпуске.

Третий Дом находится на окраине Городка, протянувшегося вдоль международной автодороги. Когда‑то она вела через Рынок, но потом построили объездную, при которой вырос мотель. С тех пор, особенно летом, средоточие местной жизни переходит с улицы Костельной на обочину шоссе, огибающего Городок. Переместился туда и мороженщик, и продавец сахарной ваты, и те, кто выносит на продажу фрукты из своих садиков, и одна пани, у которой мастерски получаются леденцы на палочках, карамельки и монпансье из коммерческого сахара{12}, а кондитер даже начал там строиться, пока продавая свои изделия под зонтом.

Там бурлит жизнь!

Останавливаются разные автомобили, выходят из них иногда целые семьи с детьми и все направляются в ресторан при мотеле, где поёт автомат. Если заплатить, то можно выбрать пластинку, играющую три минуты. Пелька так сильно завидует этим счастливым оболтусам, что не может не показать им язык.

Пелька может часами стоять здесь и смотреть на жизнь, которая проходит от неё стороной. Она даже не может купить себе мороженого, одной‑единственной порции за три злотых, потому что у неё нет ни гроша.

На карманные расходы дети Дома зарабатывают. Собирают макулатуру, металлолом, стеклотару. Пелька не получает выплат. В качестве наказания, пока не исправится, её отстранили от получения своей доли. Пелька не исправляется.

— Даже если бы я и получила свои недельные деньги, всё равно все бы проела только за одно воскресенье, — утешает себя Пелька и смотрит, как другие едят мороженое. Однажды и ей привалило счастье. Мороженщик её подозвал и дал три шарика — два сливочных и один клубничный.

— Угощайся, — предложил он доброжелательно.

Но это было очень давно. Пелька уже в который очередной раз не заработала своей доли и не может попадаться мороженщику на глаза. Ещё подумают, что она выпрашивает бесплатное угощение. А ведь она не старуха, как вон те пожилые, что в рядок сидят под костёлом. Поэтому она подпирает стену за углом мотеля, грязная, тощая, с нечёсаными волосами, спадающими на глаза — настоящее огородное пугало — и смотрит, как дети туристов из элегантных автомобилей, на пути из одного мира в другой кушают пирожные, запивают их оранжадом и наедаются леденцами, а их мамы говорят:

— Неизвестно, из чего это сделано. Отрава!

— Негигиенично!

— Оставь эту гадость!

— В машине у нас есть шоколад, орешки и кунжутные конфеты.

Упирающихся детей они тянут за руки или подхватывают на руки, либо же уступают их капризам и покупают большие красные, зелёные, жёлтые сладкие диски на палочках, и проходят возле Пельки, совершенно не замечая её, и садятся в свои автомобили, и скрываются за горизонтом, оставляя Пельку с досадливым чувством, что столько всего проходит мимо.

— Иди, Пелька, домой, — прогоняет её буфетчица.

Пелька не возражает. В Городке все друг с другом знакомы и знают, что она — из Дома. Если бы она огрызалась или не слушалась, они могли бы пожаловаться и Пелька надолго или насовсем потеряла бы возможность приходить на перекрёсток перед мотелем. Поэтому она отлепляется от стены и в состоянии полного поражения волочит ноги в детдом.

Если уж начать, то, как бы медленно ты ни шёл, всегда доберёшься до Дома. И вот уже начало улицы, вернее, не улицы, а дороги, с одной стороны от которой чистое поле, а на середине которой собака вычёсывает из своей шерсти блох.

И вот здесь, почти у самого Дома, уже ни на что не надеясь, Пелька находит счастье.

— Ты из детского дома? — обращается к ней элегантная пани в солнечных очках с огромными стёклами. Пелька знает — такие очки сейчас в моде, их носит большинство людей из автомобилей, останавливающихся под мотелем.

— Угу.

— Я хочу увидеться с девочкой по имени Пелагия Варега. Ты можешь её позвать?

Пелька не в состоянии выдавить из себя ни звука. Стоит как деревянный болван, смотрит на элегантную пани и ни «бе» ни «ме». Первый раз в жизни кто‑то хочет с ней увидеться, не будучи ни воспитательницей, ни гигиенисткой, ни врачом, ни психологом, и Пелька ошеломлена свалившейся на неё радостью.

— Ну иди, скажи ей, чтобы вышла, но больше не говори никому, — элегантная пани щёлкает замком белой сумочки из тонкой мягкой кожи и шелестит банкнотой.

— Нет, нет, — отстраняет Пелька руку с деньгами, как будто никогда не существовали мороженое и пирожные, леденцы и сахарная вата. — Это я, я, — удаётся ей наконец прийти в себя.

— Ты — Пелагия Варега!? — в тоне элегантной пани слышатся отстранённость и плохо скрываемое разочарование. Она кладёт руку на плечо Пельки, на её пальцах с розовым маникюром золотых колец больше, чем у пани директора из второго Дома.

— Угу, — подтверждает Пелька и опускает голову. Ей известна эта окраска голоса — почти все люди так реагируют на Пельку, даже если она ничем не проштрафилась.

Однако сейчас всё очень хорошо. Действие разворачивается как в кино. Элегантная пани приглашает Пельку в автомобиль и получается так, будто бы Пелька — ребёнок одного из тех туристов, которые покупают лакомства под мотелем на остановке по пути из одного мира в другой.

— Называй меня Нонна, — представляется элегантная пани, когда они усаживаются на террасе самого настоящего кафе в Городе, расположенном на этой же широкой автостраде, и Пелька получает такое мороженое, которого никогда даже не видела. В шоколадной глазури, с сухофруктами и бисквитом.

— Нонна, откуда ты меня знаешь? — не терпится узнать Пельке, но прежде всего она хочет произнести вслух это красивое имя.

— Услышала о тебе от людей из предыдущего твоего Дома и захотела познакомиться с тобой поближе.

Ага, одна из тех милосердных особ, которые занимаются в основном самыми маленькими, редко удостаивая вниманием более старших детей. Однако Нонна отличается от благодетельных пани, посещающих Дом. Те появляются на буксире у воспитательниц, более важные — у Директора, ну а самые важные, супруги известных деятелей — в сопровождении функционеров — уездных, воеводских, а иногда даже из более высоких инстанций.

Прибытию супруг предшествует атмосфера напряжённости и нервов, а также генеральная уборка Дома, инвентаря и детей. Но независимо от семейного положения, все высокопоставленные женщины ведут себя одинаково. Приносят лакомства и экзотические фрукты, наводят скуку, заседают с детьми до полдника, наводят скуку, ведут в кино, наводят скуку, читают нравоучения, берут к себе в дом на праздники.

Наименее докучливыми из этих женщин как раз являются супруги. Они не тянут на утренний показ многократно уже виденного фильма, не приглашают к себе, не смотрят на тебя, потому что заняты разговором с функционерами, проходят по Дому, будто тренируются в спортивной ходьбе, вручают подарки и хлопают дверцами автомашин.

Нонна не попадает ни в одну из известных категорий.

— Я к тебе ещё приеду, — обещает она на прощанье и предупреждает о сохранении их знакомства в тайне. Пелька согласна, Пелька готова присягнуть и пойти ещё и не на такое, лишь бы не предать единственного человека, который безо всякого принуждения проявил к ней интерес.

— А когда ты приедешь? — Пелька уже начинает жить второй встречей.

— Не раньше, чем через месяц, может даже немного позже.

Для такого человека, как Пелька, месяц ожидания любви — это слишком долго. Беспредельная пустыня времени.

— Ну, будь здорова, — Нонна останавливает автомобиль за перекрёстком, возле которого расположен мотель.

Пелька послушно выходит. Потухшая, наклонив голову, не смотрит на Нонну, не может без боли перенести расставание, потому что не верит в возвращение Нонны.

— И не будь легковерной, не садись в автомобиль к незнакомым, чего бы они тебе ни предлагали, — предупреждает Нонна и рассказывает о плохих людях, которые делают больно детям, не устоявшим против соблазна. — Ты обещаешь мне быть осторожной?

— Угу, — Пелька согласна пообещать всё, лишь бы хоть на минуту задержать отъезд Нонны. Неприкаянная душа Пельки начинает прикипать к этой женщине, хоть Пелька и делает всё, что может, то есть превращается в истукан, чтобы та не смогла отгадать её чувств. Она уже знает: ничто так не отпугивает, как непрошеная любовь.

Нонна видит отчаяние Пельки, с трудом сдерживает собственное волнение и не может отъехать, пока малышка немым неподвижным укором стоит на обочине.

— Напиши мне письмо: это сократит ожидание, — даёт Пельке надежду, деньги на почтовую марку и контактный адрес, хотя изначально не собиралась этот адрес кому‑либо давать.

Пелька оживает.

— Только никому ни слова, потому что как только узнают, не разрешат нам с тобой видеться. А теперь иди.

— Никому не скажу, пускай меня на куски режут! — присягает Пелька и послушно отходит, лишь оглянувшись и помахав на прощанье.