Северные новеллы

СМЕРТЬ ТОЛСТОРОГА

Нет, это была не обычная драка самцов во время осеннего гона. Такие драки походили на турнирные состязания в быстроте реакции, силе, выносливости и заканчивались позорным бегством слабого противника. Это была жестокая, кровавая битва за власть, битва не на жизнь, а на смерть.

Дело в том, что в каждом стаде камчатских снежных баранов, или толсторогов, или чубуков, как их ещё называют, помимо вожака, есть два-три "заместителя". "Заместители", матёрые, опытные самцы, охраняют стадо во время кормёжки, зорко следят за окрестностями и в случае малейшей опасности подают сигнал тревоги. Так вот, один из "заместителей" с недавнего времени вдруг вообразил себя вожаком. Всё чаще и чаще во время движения стада он обгонял законного вожака и даже норовил ударить его рогами. Он обнаглел до того, что однажды оттеснил его от самки, за которой тот ухаживал. Бараны — молодняк и самки — в растерянности поглядывали на соперников: кто же в действительности их защитник и повелитель? И тогда Толсторог, законный вожак, оберегая честь и звание, решил биться с противником. Правым окажется тот, кто останется в живых.

Толсторог был крупным, красивым зверем с густой дымчато-серой шерстью, белой звездой на лбу и резкой ярко-жёлтой полосой на брюхе и крупе; на холке короткая гривка; на тяжёлых, круто закрученных рогах семь ребристых колец — значит, семь лет прожил он на свете. Это зрелая молодость, лучшие, здоровые годы.

Противник не уступал вожаку ни ростом, ни шириной мускулистой груди, ни мощной тяжестью рогов; судя по восьми кольцам, был на год старше Толсторога.

Стадо поднялось на вершину хребта. Звери шли друг за другом, гуськом, и ступали след в след. Эту премудрость снежные бараны впитывают с материнским молоком: вожак лучше знает, где идти на опасной тропе, порою стоит отступить от его следа на ничтожный сантиметр — и поплатишься жизнью. Толсторог остановился; послушные ему, замерли бараны. Слева — пологий спуск в долину, справа — пропасть; спуск и пропасть разделяла небольшая наклонная площадка с мелкокаменистой осыпью. Толсторог и "заместитель", претендовавший на роль вожака, отделились от стада, заходили медленными кругами по этой площадке. Вся хитрость заключалась в том, чтобы внезапной атакой, неожиданным ударом рогов сбросить противника в пропасть.

Первым с наклонной плоскости бросился в атаку Толсторог. Но "заместитель", зорко следивший за ним, успел принять оборонительную стойку, крепко упёрся слегка расставленными задними ногами в мелкие камни и пригнул голову. Удар! Звук столкнувшихся рогов забился о скалы, полетел в ущелье. Задние ноги "заместителя" по ляжки зарылись в осыпь. Они очень сильные, задние ноги снежных баранов, позволяют зверям ловко взбегать почти на вертикальные скалы, упираясь копытцами в малейшие выступы.

Бараны разошлись и снова заходили кругами. Улучив момент, в атаку ринулся "заместитель". Толсторог мгновенно принял оборонительную позу и выдержал страшный удар. Стадо полукольцом сгрудилось возле площадки, звери напряжённо следили за битвой.

Поединок мог продолжаться бесконечно, и только оплошность одного из бойцов привела бы к поражению, потому что силы противников были равны. Если бы не один, казалось бы, незначительный изъян "заместителя"… Два года назад его настигла браконьерская пуля. Ранение оказалось вроде бы лёгким: свинцовая смерть насквозь прошила ляжку задней правой ноги, не задев кость. Но временами от сильной усталости раненая нога начинала болеть нестерпимой болью. Правда, стоило барану недолго полежать, отдохнуть, расслабить мышцы, как боль успокаивалась. Пуля, верно, задела нерв. И сейчас после четвёртой атаки вожака, мощных ударов его рогов, когда задние ноги "заместителя" по ляжки зарылись в грунт и напряглись до предела, произошло то же самое. Баран не мог больше сопротивляться. И пятый удар оказался роковым. Зверь кубарем покатился к пропасти. На каменистой кромке, разделявшей жизнь и смерть, бытие и небытие, "заместитель" затормозил ногами. Вожак тотчас настиг противника, поддел рогами, и тот с жалобным криком полетел вниз. На середине отвесной скалы он ударился туловищем о выступ. Крик оборвался. Потом послышался всплеск: на днище протекал ручей.

…Стадо паслось на высоте, в седловинке. Пища была скудная. Бараны раскидывали снег и поедали насквозь промёрзшие лишайники, кору карликовых ив. Вожак и два "заместителя" тоже кормились, однако не забывали время от времени оглядывать окрестности, чутко прислушиваться. Острому зрению, отменному слуху снежных баранов позавидует любой зверь. Что мешало стаду спуститься в долину, где под снегом было вдоволь и грибов, и голубики, и мхов? Там была тайга. Бараны боятся леса. Деревья мешают разглядеть притаившегося хищника, скрадывают звуки. В тайге надо полагаться на обоняние, а нюх у баранов неважный.

Не каждый зверь перенёс бы долгую голодную зиму и дотянул до кормилицы-весны, если бы впрок не нагулял к холодам жиру.

Набив желудок пищей, звери во главе с вожаком шли под защиту скал, спасаясь от леденящего беспрерывного ветра, и там, в затишье, тесно прижавшись друг к другу, пережёвывали жвачку.

Толсторог резко вскинул голову. Слух его уловил далёкий шорох снега, хриплое дыхание. Выпуклые светлые глаза внимательно обвели заснеженный склон горы. Нет, ничего не видно. Но эти подозрительные звуки, нарастающие с каждой секундой, — откуда они?

Из-за лобастого обледенелого гольца, утвердившегося на склоне, отделилось что-то тёмное, вытянутое, гибкое. Затем ещё и ещё. Одна за другой лёгкие серые тени заскользили по склону сопки к седловине, где кормились бараны.

В мгновение ока Толсторог взвился на дыбки и бешеным галопом помчался прочь. Следом, повинуясь веками выработанному инстинкту, за вожаком устремилось всё стадо.

На снежных баранов опять — в который раз! — напала волчья стая. С осени кормились хищники возле стада. Нагнав и растерзав одного-двух баранов, они исчезали на неделю, а то и больше, затем, проголодавшись, по следу отыскивали живую добычу, и снова самка или молодой, неопытный самец становились их жертвой. Вожаку надо было придумать и предпринять что-то такое, чтобы навсегда освободиться от врагов, погубить их. Иначе к весне от стада не останется ни одного барана. И Толсторог придумал такой маневр. На то он и вожак. Его план был чудовищно жесток и коварен. Снежные бараны довольно легко оторвались от волчьей стаи. На короткое расстояние они бегут быстро. Но погоня затягивалась, и ослабленные бескормицей звери стали уставать. И тогда Толсторог "передал" свои "полномочия" одному из "заместителей", а сам замер. Стадо промчалось мимо. Вожак поджидал врагов. Он подпустил волков почти вплотную, затем, круто набирая скорость, длинными прыжками побежал прочь. Он хотел увести хищников от стада, и ему это удалось: все волки бросились за Толсторогом.

Вожак легко уходил от преследователей. Взлобки сменялись седловинами, седловины — взлобками. Как бы дразня хищников, он часто останавливался, подпускал их на короткое расстояние и снова бросался вскачь. Толсторог вёл стаю к той страшной пропасти, к тому обрыву, на вершине которого осенью дрался со своим "заместителем".

До пологого склона, за которым была пропасть, оставалась сотня метров, когда ноги барана вдруг резко замедлили стремительный бег. Сам не желая того, он угодил в ловушку. Внизу, сплошь засыпанный снегом, рос стланик-кедрач. Ноги тяжёлого — девятипудового — зверя проваливались в щели между искривлёнными, переплетёнными стволами, беспрестанно цеплялись копытами за деревья. Баран забарахтался, забился в снегу, подобно большой рыбине, пленённой крепкой капроновой сетью. Волки же были намного легче Толсторога, и стланик-кедрач не мешал им бежать. Хриплое дыхание ближе, ближе. И вот один из хищников, лязгнув зубами, с разгону налетел на зверя. Он хотел утвердиться на его загривке, вцепившись когтями и зубами, но вожак вовремя развернулся и ударил врага одновременно толстыми рогами и копытами передних ног. Хищник взвыл от боли и отлетел в сторону. Толсторог, по брюхо увязая в снегу, бросился прочь. Баран наверняка бы погиб здесь, если бы предательская роща стланика-кедрача всё тянулась под снегом. Но она неожиданно оборвалась. Внизу был надёжный, утрамбованный ветрами твёрдый снежный наст. Толсторог опять оторвался от стаи. Птицей он взлетел по склону и остановился на занесённой снегом каменистой площадке над пропастью.

На виду у волков Толсторог начал спускаться по немыслимо крутой, почти отвесной стене пропасти. В пяти-шести метрах от кромки под нависшим обрывом находился удобный выступ, гранитный козырёк. Зверь прыгнул на него и стал терпеливо ждать. Волки сгрудились над пропастью. Они были страшно голодны: животы втянуты, как у гончих, с губ свисала длинная тягучая слюна, жёлтые глаза горели бешенством. Хищники чуяли сильнейший запах живого мяса, но не видели под нависшим камнем стоявшего барана. Долго не могли звери решиться на рискованный спуск. Но вот снизу, совсем рядом, послышалось: "Бэ-эээ!" Вожак умышленно прокричал, как бы поддразнивал врагов: вот, мол, я, хватайте меня! От голода звери утратили элементарное чувство осторожности. Один из них, видимо самый ловкий и храбрый, выставил вперёд лапы и медленно начал продвигаться вниз. Когти, врезаясь в обледенелые выступы, удерживали зверя на крутом склоне.

Волк скрылся от глаз стаи за лобастым камнем. Он увидел снежного барана, стоявшего на удобном гранитном карнизе, который нишей врезался в скалу. До этого карниза было рукой подать, всего один не особенно сильный и рискованный прыжок. И хищник прыгнул на карниз. Но прежде чем его лапы коснулись гранита, Толсторог вихрем подлетел к волку, ударил его рогами, и тот, рассекая морозный туман, полетел в пропасть. Через минуту-другую снизу донёсся мягкий стук.

"Бэ-эээ!" — прокричал вожак. Криком он как бы приглашал следующего.

За лобастым навесом звери не видели страшной смерти товарища. В противном случае они, конечно, не последовали бы его примеру. Сейчас их не занимал вопрос: куда исчез волк, почему баран кричит не предсмертным, а обычным своим криком? Рядом было живое пахучее мясо, и голод гнал зверей к желанной цели. Один за другим через короткие промежутки времени волки спускались по обрывистой стене, и каждого встречал удар широких рогов снежного барана. И когда последний хищник полетел в пропасть, Толсторог, отталкиваясь сильнейшими задними ногами, в два прыжка взлетел наверх. Он огляделся, прислушался: нет ли где ещё какой опасности? Опасности не было. И вожак" неспешно побежал догонять своё стадо.

А в воздухе с картавым карканьем уже кружили крупные иссиня-чёрные северные вороны. Поразительно: гибнет какой-либо зверь за десятки вёрст — и эти птицы в ту же минуту неведомым, непостижимым путём узнают о происшествии и спешат на пиршество.

Вороны спикировали на днище и стали рассекать клювами, разрывать острыми когтями волчьи трупы. Пищи было вдосталь, и здесь они жили и кормились долгое время.

В середине лета, когда на днище стаял снег, на каменистом берегу ручья шагавшие маршрутом геологи обнаружили двенадцать тщательно обглоданных скелетов. Они верно определили, что это волчьи скелеты. Но как сюда попали звери, почему они погибли — это для людей навсегда осталось тайной.

Май растопил мороз, до осени прогнал пургу. Яркое молодое солнце всё ощутимее грело нос и губы снежных баранов. Молодняк резвился на южных склонах гор — солнцепеках: радовался весне, тёплым лучам, шальному запаху оттаявшей коры и земли. Разве что взрослые, заметно отяжелевшие самки понуро бродили, с трудом перепрыгивали с камня на камень. Они почти ничего не ели.

Но такое состояние длилось недолго. Выбрав укромный уголок, самка ложилась. Полдня она кряхтела, жалобно блеяла и наконец разрешалась от бремени. Мать преображалась в считанные часы. Исхудавшая, разом похорошевшая, она жадно, возбуждённо облизывала совершенно беспомощного малыша, лежавшего на жёсткой щетине лишайника, ударом маленьких изящных рожек отгоняла чрезмерно любопытных соплеменников. Через день детёныш вскакивал, словно пружина, на ноги и трусил за матерью, скача по камням с врождённой прытью и ловкостью. Звери полиняли. Дымчато-серый густой и длинный подшёрсток вылезал, уступая место короткой летней дымчато-коричневой одежде. Но зимняя шерсть вылезала не сразу, она сбивалась клочьями на боках и на крупе, и снежным баранам приходилось тереться о камни, чтобы освободиться от этих клочьев.

То там, то здесь вспыхивали ярко-зелёные островки молодой травы, и животные с жадностью набрасывались на лакомую пищу. Они пополняли почти израсходованный за долгую зиму запас витаминов в организме. Но, пожалуй, ещё больше их притягивали солонцы, благо минеральными источниками Камчатка не обижена. Звери по нескольку часов кряду били копытами землю, грызли, жевали, сосали комья с белыми кристалликами соли. Без соли и шерсть не густа, и рога не крепки, и пища плохо переваривается в желудке. На солонцах снежные бараны начисто теряли свою вошедшую в пословицу осторожность и становились лёгкой добычей четвероногих хищников. Двуногий хищник, браконьер, самый страшный из хищников, зная эту их слабость, частенько со взведёнными курками подсиживал животных возле выходов поваренной соли…

Начальник аэрогеологической партии Шамардин, бородатый сорокалетний мужчина, сегодня не вышел в маршрут. Он ждал в гости высокое начальство: начальника экспедиции и главного геофизика треста. Радиограмму о приезде начальства дали неожиданно, всего за несколько часов, и сейчас Шамардин сидел в камералке и спешно писал отчёт. Одновременно геолог чутко прислушивался: не летит ли вертолёт?

Наконец послышался басовитый гул машины. Шамардин накинул на плечи штормовку и вышел из палатки.

Ми-4, перевалив хребет, уже вышел в долину, где находился центральный лагерь партии. Описав круг, вертолёт снизился и опустился на подготовленной ещё с весны каменистой площадке, окаймлённой белыми флажками из марли.

Дверца багажного отделения открылась. Начальник экспедиции с главным геофизиком, люди пожилые, тучные, тяжело ступили на землю. У одного на поясе висела кобура с пистолетом, у другого за плечом торчал ствол армейского карабина с высокой мушкой.

Геологи поздоровались.

— Прошу в камералку, — пригласил гостей Шамардин. — Кофейку с дороги?

На лицах начальников выразилось нескрываемое разочарование.

— Ты только глянь на этого недоросля, — сердито сказал начальник экспедиции своему спутнику. — Кофейком своё начальство встречает! Хитрости в тебе, Шамардин, ну ни на грош…

— Предложил бы кое-что покрепче, да нету, — буркнул Шамардин. — В партии сухой закон, сами знаете.

— Да непьющие мы! — досадливо поморщился начальник экспедиции. — Отпили своё: у одного печёнка, у другого селезёнка…

К Шамардину подошёл командир вертолётного экипажа, поинтересовался, есть ли для Ми-4 работа в партии. Обычно такая работа всегда находилась: один отряд надо забросить на точку работ, в "выкидушку", другой, наоборот, вывезти в центральный лагерь. Сейчас же работы не было. Командир экипажа протянул начальнику партии лётный лист. Шамардин извлёк из кармана авторучку, собираясь проставить в графе время, которое проработал в партии вертолёт.

— Погоди. — Начальник экспедиции взял лётный лист. — Потом это.

— Почему? — удивился Шамардин.

— Тьфу, чёрт!.. Не получится из тебя подхалима, Шамардин, не получится… Эгоист ты до мозга костей, вот ты кто! Ведь я почти безвылазно в штабе сижу, в Петропавловске; он, — начальник экспедиции ткнул пальцем своего спутника, — в тресте, в Москве. Бумажки с места на место перекладываем, штаны протираем. Забыли, как тайга пахнет. Для нас каждая такая вылазка — словно праздник.

— Запах пороха забыли, — прозрачно намекнул главный геофизик.

— А-аа… — протянул Шамардин. — С вертолёта поохотиться хотите? Да так бы и сказали сразу. Очень даже кстати: у нас мясо на исходе, а совхоз поставку оленины задержал.

— Наконец-то дошло! Слава тебе господи…

— Живо в вертолёт. Вёрст за пятнадцать отсюда с воздуха барашков усекли. Они на солонце пасутся.

…И главный геофизик, и начальник экспедиции, и начальник партии считали себя порядочными, честными людьми. Казалось бы, таковыми они и были на самом деле: делали тяжкую, и очень нужную работу, влюблённые в геологию, трудились на износ, кормили, воспитывали своих детей, не подличали и не ловчили. И если бы им кто сказал, что они совершают уголовное преступление, собираясь убить снежного барана, занесённого в Красную книгу, они бы рассмеялись в ответ: полноте, одним бараном больше, одним меньше — есть ли разница? Шалость это, но никак не преступление. То, что сотни геологических партий, разбросанных по Сибири и Крайнему Северу, за редчайшим исключением, допускают подобные "шалости", варварски, в упор расстреливая с воздуха и снежных баранов, и белых медведей, и красавцев диких оленей, геологи как бы упускали из вида.

Не везде есть егерские посты и охотинспекция; надо лишь держать язык за зубами, и всё будет шито-крыто. А как же с лётным листом? Ведь вертолётчикам нужно отчитываться о проделанной работе. Да очень просто: время, затраченное на преступную охоту, в лётном листе отмечается как работа по переброске отрядов. Бумага всё вытерпит; своя рука владыка. Использовать государственный вертолёт, жечь дорогой государственный авиабензин, и всё для своей прихоти, для своего удовольствия, — явный обман? Что вы! Тоже "шалость".

Трое цивилизованных людей были отброшены в каменный век. Но они были несравнимо страшнее и опаснее неандертальца. Тот добывал пищу деревянным копьём с каменным наконечником и не располагал ни вертолётом, ни карабином, ни пистолетом.

Час назад Толсторог слышал вертолётный гул и принял его за долгие громовые раскаты. Это обстоятельство не обеспокоило его. Снежного барана не пугали ни гром, ни сверкание молний.

И сейчас, когда снова раздался гул, похожий на громовой раскат, он не испугался, не побежал, а только насторожился. Своими острыми глазами вожак оглядывал склоны гор, хребты, долину, но не догадывался посмотреть наверх, на летящий вертолёт, потому что на стадо баранов враги никогда ещё не нападали с неба.

Металлическое чудовище, вынырнув из-за хребта, понеслось на сгрудившихся животных. И только теперь Толсторог бросился бежать; за вожаком устремились все бараны. В грохот машины вклинились резкие, отрывистые звуки. Били с трёх стволов из распахнутой дверцы багажного отделения. Что-то жгучее коснулось правого рога вожака, просвистев, ударилось о камни. Вторая пуля ожгла кожу на холке.

Жалобный крик заставил Толсторога на ходу обернуться. Один из баранов как бы споткнулся в беге, раз пять перевернулся через голову, лёжа на спине, быстро-быстро задёргал ногами и замер. К нему подбежал сосунок, но мощный поток воздуха, поднятый винтом, отогнал мальца. Машина приземлилась рядом с убитым зверем. Из багажного отделения выпрыгнули вооружённые люди, поспешили к добыче. Глаза их сверкали хищным блеском. Этот звериный блеск в человеческих глазах принято называть охотничьим азартом.

— Это я, я ей вмазал! — радостно сказал начальник экспедиции и склонился над своей добычей.

Баран был самкой, кормящей матерью. Из сосцов зверя сочилось пахучее густое молоко.

Главный геофизик испытывал жгучее чувство охотничьей зависти. В сердцах он выругался и сказал:

— А я промахнулся! Бил по самцу, что впереди бежал. Уж больно рога хороши! Так бы замечательно в квартире гляделись…

Начальник экспедиции, очевидно, понял состояние товарища.

— Далеко не уйдут, догоним! — предложил он.

— Машина в посёлке нужна… — запротестовал было командир экипажа.

— Проставим тебе лишний час, о чём разговор. В машину, ребята!

Добычу затащили в багажное отделение. "Вертушка" снова оторвалась от земли.

Толсторог во главе стада мчался по зигзагообразной вершине хребта, когда в небе опять появилось грохочущее чудовище. Зверь устремился в ложбинку. Туда же полетел вертолёт. Тогда вожак бросился в долину. И Ми-4 тоже полетел в долину.

От волчьей стаи можно было спастись, забравшись на вершину скалы. От двуногих хищников спасения не было.

Первый же выстрел оказался роковым для зверя. Острая пуля пробила спинной хребет и парализовала задние ноги.

Мимо вихрем промчались бараны. Стадо возглавил один из "заместителей".

Толсторог пополз на передних ногах, волоча за собою омертвелые задние. Ми-4 снизился до предела. Вертолётчики не рискнули сесть на сыпучей мелкокаменистой осыпи, боялись завалиться набок. Люди спрыгнули на землю, побежали к раненому снежному барану. Тот полз с черепашьей скоростью, раздирая брюхо об острые камни.

Главный геофизик вскинул карабин, прицелился.

— Не м-могу… — дрогнувшим голосом произнёс он и опустил оружие.

— Чего-чего, а сопли мы умеем распускать. Баба худая! — сердито буркнул начальник экспедиции и дважды выстрелил из своего персонального ТТ в крутолобую голову Толсторога.

Угнетённое состояние главного геофизика, вызванное убийством беззащитного, миролюбивого животного, длилось, однако, недолго. А когда в центральном лагере из бараньей грудинки сделали вкуснейший шашлык и от головы отделили тяжёлые витые рога, оно вообще исчезло, улетучилось.

Начальник экспедиции поднял рога и приставил их к толстому стволу лиственницы.

— Ну как? — спросил он товарища, жуя шашлык.

— Отлично! — ответил главный геофизик.

— Их ты повесишь в гостиной. А рожки самочки — в служебном кабинете. Чтоб сослуживцы от зависти позеленели!