Северные новеллы

НАГЛЫЙ ТИП

Он появился в посёлке в декабрьскую стужу, когда дрейфующие льды Ледовитого океана, по весне взломанные штормами, отпрянувшие от суши на полверсты, сомкнулись вокруг острова, намертво спаялись с прибрежными валунами. На небе вспыхивали разноцветные невесомые полотнища северного сияния, отбрасывая на снег радужные полосы.

Полярники оставили работу, те, кто был в избах, накинув полушубки, выбежали из тепла, даже эскимосы в длинных, расшитых золотой нитью кухлянках и торбасах вышли посмотреть на белого медведя — нанука, хотя с детских лет не удивлялись ему и он был им что кошка или собака городскому человеку. Кое-кто для страховки прихватил карабин.

Владыка Арктики шёл, да нет, не шёл — шествовал на своих тумбообразных ногах, совершенно не обращая внимания на людей, равномерно покачивая из стороны в сторону крепкой литой головой на мускулистой шее. Это был на диво крупный самец, прямо-таки великан — весом далеко за полтонны, длиной верных три метра, а высотой в холке по грудь рослому человеку. Единственная улица посёлка была день и ночь освещена яркими электрическими лампами, потому что день на затерянном в Ледовитом океане острове зимою почти не отличается от ночи, и я заметил золотистые подпалины на боках роскошной, с густой подпушью шкуре зверя, будто её лизнули языки огня (отъелся тюленьим жиром, вот и пожелтел), покрытые жёсткой и густой растительностью и потому не скользившие на льду круглые подошвы лап, небольшие невозмутимые светло-коричневые глаза, влажно-чёрный и крупный, как у свиньи-рекордистки, пятак носа.

Две-три лайки бросились было на гиганта; медведь вытянул, потом пригнул длинную крепкую шею, прошипел по-змеиному и басовито рявкнул. Собаки поджали хвосты, поскуливая от возбуждения и страха, попятились. Медведь прошествовал в трёх метрах от меня. Я поймал себя на том, что хочу побежать, скрыться за толстой стеною дома, не испытывать судьбу. Но бегать от нанука не следует. В этом звере живёт неукротимый дух преследователя, добытчика; всё быстро движущееся он стремится нагнать и разорвать в клочья.

И никто из взрослых не побежал. Лишь самый маленький житель острова, трёхлетний сынок наших Айболитов, Эльвиры и Михаила Сперанских, всеобщий любимец, вскрикнул и круглым от множества меховых одежд колобком покатился к крыльцу родного дома. Медведь на мгновение замер, повернул голову, глядя на маленького человечка.

Щёлкнул затвор карабина.

— Не стрелять! — тревожно крикнул начальник биологической экспедиции, известный учёный, фактически хозяин острова. — Не тронет!

Начальник экспедиции затем и находился на острове, чтобы наблюдать за жизнью, охранять покой арктических животных, особенно белых медведей, давно занесённых в Красную книгу.

И действительно, зверь не кинулся за побежавшим мальчуганом; он понял, что перед ним малец, несмышлёныш, на которого нельзя нападать. И тронулся дальше.

Возле длинного барака, механических мастерских, на пути повстречалась поставленная на попа трехсоткилограммовая железная бочка с зимней соляркой, стужей припаянная к земле. Час назад трое сильных мужчин пытались повалить её, чтобы наполнить ведро соляркой. Они пинали её ногами и дружно толкали плечами. Все попытки оказались тщетными. Решили звать на помощь бульдозериста с машиной, да не успели — в посёлке появился белый медведь.

Гигант остановился у бочки. Я знал, что он должен был остановиться. Белый медведь любопытен чрезвычайно; любой предмет он непременно обнюхает, попробует на зуб, потрогает лапой, повалит. И не ошибся. Зверь обнюхал бочку. Ему, очевидно, не понравился тяжёлый, неприятный запах солярки. Удар левой лапой (белые медведи левши, хотя неплохо бьют и правой) был страшен: бочка, словно живая, подпрыгнула и отлетела в сторону.

Домики семейных, бараки-общежития, люди, машины были для медведя не более как забавные одушевлённые и неодушевлённые предметы; его мало интересовал посёлок и всё то, что находилось в нём. Вовсе не из-за праздного любопытства появился он возле жилья. Сюда его привлёк вкусный запах, исходивший от свалки. А свалка была богатая, многолетняя. Заледенелые объедки, помои, картофельная кожура, куски заплесневевшего хлеба, кости, рыбьи головы и хвосты — всё это горкой с добрый пятистенок возвышалось за околицей.

Зверь набивал брюхо долго и жадно. Громко хрустела в тёмно-синей пасти замёрзшая пища. Он не брезговал ничем. Если попадался кусок автомобильной камеры или перепачканная машинным маслом тряпка, и они исчезали во чреве исполина; желудок, что жернова, перемалывал, перетирал решительно всё, разве что не металл. Без сомнения, он был очень голоден, иначе бы не заявился к людям, обошёл посёлок стороною. Ох, как нелегко добыть нануку пищу в декабрьскую стужу! Не каждый дотянет до кормилицы-весны, когда на льду вдоволь нежных и вкусных, совершенно беспомощных нерпят, когда мамаши-нерпихи, беспокоясь о своём чаде, теряют всякую осторожность.

Не однажды в посёлок приходили белые медведи. Две-три недели они находились возле свалки, пожирали отбросы, насытившись, тут же отсыпались. И непременно исчезали. Подолгу жить на одном месте они не могли, охоту к перемене мест, бродяжий дух звери наследуют с материнским молоком из поколения в поколение, недаром их называют вечными странниками арктической пустыни. Да и пища здесь неважнецкая. Смогут ли сравниться заледенелые объедки с горячей нерпичьей кровью, нежным тюленьим жиром?

В тот год на острове было много приезжих: журналисты, строительные рабочие, буровики комплексной геологической партии, не имеющие никакого отношения к биологической экспедиции; я работал с буровиками. В первый же день появления белого медведя начальник биологической экспедиции собрал нас, «посторонних» людей и строго-настрого приказал ни в коем случае не подкармливать зверя. Нанук привыкнет к подачкам, обнаглеет, и тогда забот не оберёшься; чего доброго, забудет вкус свежей крови, начнёт жить подаянием, из дикого могучего зверя превратится в жалкого попрошайку.

Сначала строгий приказ нарушил бойкий, настырный фотокорреспондент республиканской газеты. Разве можно упустить такой потрясающий кадр! Скрытно от биологов подкрался к медведю, прежде чем щёлкнуть фотоаппаратом, бросил ему изрядный кусок мяса. Не заметили. Сошло с рук. Следом с двухкилограммовым шматом сала явились строители. Они скормили зверю сало и сфотографировались рядом с диким белым медведем, чтобы поразить родных и знакомых на материке.

И мы, буровики, тоже были не лыком шиты: «Кому-то можно, а нам нельзя? Непорядок! Мы что, рыжие?» И проделали то же самое.

Начальник экспедиции хватился, когда к медведю началось чуть ли не паломничество. Он пригрозил отправить на материк всех нарушителей. Как хозяин острова, он мог это сделать. Но поздно хватился учёный. Медведя уже не интересовала свалка. Он смекнул: у двуногих существ есть запасы пищи куда более калорийные и вкусные, чем объедки. И пришёл в посёлок, распугав собак. Остановился возле домика на отшибе с высокой антенной на крыше, рявкнул. Открыла жена радиста.

— А, пришёл! — сказала она, ничуть не удивившись. За четверть века жизни на острове жена радиста видела и не такое. И крикнула в горницу мужу: — Нанук явился! Покормить, что ли?

— Чтоб начальник, как в прошлом году, тебе, дурёхе, выговор влепил? — раздалось из глубины дома. — Гони его в три шеи!

Радист даже не вышел в сенцы посмотреть на зверя. Послушная жена его запустила в медведя куском угля и захлопнула дверь. Медведь тяжело отпрыгнул от крыльца, прошипел, вытянув длинную толстую шею, и побрёл к соседнему бараку. Там жили строители. Они оказались куда покладистей. Вынесли зверю сырого мяса, копчёной колбасы, хлеба, вывалили из кастрюли на снег варёную картошку, гречневую кашу. Медведь только успевал чавкать по-свинячьи.

Набить желудок, вмещающий до семидесяти килограммов пищи, не так-то просто, и нанук, объев строителей, пришёл к соседнему бараку, где жили буровики. Отрывисто рявкнул, вызывая хозяев. Начальник биологической экспедиции застал нас на месте преступления, захватил с поличным, когда бригада буровиков в полном составе стояла на крыльце и кормила зверя. Он сказал, что сию же минуту отправляется в контору писать на нас докладную в управление. Затем вытащил из кобуры свой персональный ТТ и выстрелил в воздух. Резкий звук напугал медведя: бросив лакать из ведра остывший рассольник, он побежал к свалке. Забравшись на горку отбросов, сел по-человечьи и стал наблюдать за посёлком, поводя носом, изучая исходившие оттуда запахи.

На следующий день зверь вновь пришёл в посёлок. Переходил от дома к дому, рявкал, клянчил пищу. Но никто ему не вынес подаяния. Раз начальник говорит, нельзя, — значит, нельзя. Ему лучше знать. Мишку выгнали из посёлка обычным способом — выстрелом.

Из магазина шла жена радиста с двумя полными авоськами. Накануне вертолёт Ми-6А завёз с материка дефицитные, вкусные продукты, и женщина нагрузилась ими основательно: в сетках покоились батоны варёной и сырокопчёной колбасы, отличный постный кусок окорока, балык, мороженые цыплята, банки с яичным порошком, сгущёнкой, растворимым кофе. На ходу она придумывала, что бы такое необыкновенное приготовить мужу, который под старость стал ворчлив, несносен, но очень любил поесть и сразу добрёл, оттаивал сердцем, если блюдо ему нравилось.

«Цыплята табака под маринованным чесноком», — решила жена радиста.

Немного пуржило, хвостатые змеи овивали дома с узорчато замёрзшими светящимися оконцами, кружили в вышине, электрические лампы едва просвечивали сквозь снежную завесу. Рабочий день давно окончился, на улице ни души, разве что из конуры, откинув лбом олений полог, покажет голову хозяйская собака и тявкнет для порядка раз-другой.

Кутаясь в кухлянку, скрипя оленьими торбасами (одежда и обувь — подарок соседки-эскимоски к пятидесятилетию), жена радиста была уже на полпути к дому, когда из кружева снежных змей перед нею вырос белый медведь.

— Тьфу, чёрт, прости, господи! Напугал, аж в грудях захолонуло!.. — в сердцах сказала она. — Явился, не запылился! Иди, иди, куда шёл…

Зверь пригнул шею, потянул морду к авоське, в которой лежал окорок.

— Ишь, чего захотел! Тебе это на раз глотнуть, а нам на неделю запас. И не думай, и не мысли!

Она обошла нанука, ускорила шаг. Но великан забежал вперёд и опять преградил ей дорогу.

— Ладно, уговорил, — подобрела вдруг жена радиста. — На, лопай. — Достала небольшой, с ладонь, довесок окорока, бросила на снег.

Зверь слизнул лакомый кусок и вновь выжидающе уставился на авоську.

— Вот наглый тип! Не дам!..

Медведь рявкнул. Женщина попятилась. Следом, как привязанный, пошёл зверь. Она споткнулась и села в сугроб, раскинула руки с авоськами. Нанук схватил лапой сетку, в которой лежал окорок, сдёрнул её с руки вместе с рукавицей. Продукты упали на снег. На глазах у растерявшейся женщины он съел окорок, потом варёную и сырокопчёную колбасу, балык. Затем обнюхал банку сгущёнки. Взял её лапой, раздавил. Густое молоко брызнуло на снег. Причмокивая от удовольствия, зверь слизал сладкую тягучую массу.

Спасая вторую авоську с продуктами, изрядно перепуганная жена радиста отползла на четвереньках, вскочила и побежала, совсем забыв, что от белых медведей бегать не следует: можно поплатиться жизнью. Великан нагнал человека возле дома. Живший в нём агрессивный дух преследователя, дух добытчика, очевидно, спал, задобренный вкусной, сытной пищей; сейчас зверя интересовало не бегущее двуногое существо, а вторая сетка с продуктами. Он лапой сдёрнул её вместе с меховой рукавицей, подхватил зубами и скорым шагом направился к свалке. Забравшись на обледенелый холм объедков, наглый тип сожрал всё, не оставил даже банок с растворимым кофе и яичным порошком, их он разгрыз зубами. Кофе и яичный порошок с порывом ветра набились ему в ноздри, и нанук расчихался так громко, что слышно было на другом конце посёлка.

Разбойный грабёж средь бела дня у островитян особой тревоги не вызвал. Истинным виновником чрезвычайного происшествия были, как сказал начальник экспедиции, люди, прикормившие зверя. Посмеялись да забыли; обошлось — и слава богу. Жена радиста во всех подробностях рассказала о ЧП, и к зверю прочно приклеилась кличка — Наглый Тип.

Думали, что Наглый Тип уйдёт, что в нём, наконец, проснётся задремавший бродяга, вечный странник. Теперь уже ни строители, ни буровики, ни журналисты не подкармливали зверя. Долго ль до греха…

Но Наглый Тип и не думал уходить. Как бы оправдывая свою кличку, через неделю после первого он совершил второе разбойное нападение, но теперь уже не на жену радиста, а на жену бульдозериста, которая с покупками возвращалась из магазина. Подстерёг, подлец, возле хозяйского дома. Ударом лапы выбил из рук сумку, не спеша стал пожирать хлеб, крупу, мясо. Женщина в испуге вбежала в дом. Через минуту на крыльце с ломом в руках появился бульдозерист, рослый, здоровенный мужчина. В сердцах хватил ломом по звериному хребту. Рисковал, конечно. С белым медведем такие шутки шутить нельзя. Но Наглый Тип, взревев от боли, бросился наутёк.

Путь на нашу буровую лежал мимо свалки. Каждый день туда-обратно мы проходили мимо живущего на куче отбросов медведя. Наглый Тип обычно не удостаивал нас взглядом. Но однажды зверь, завидев буровиков, пришёл в сильное волнение. Рявкнул, развернулся и побежал прочь. Что его так напугало? Догадались: один из нас нёс на плече лом. Человека с ломом нанук теперь боялся панически.

Об этом узнали островитяне. И мужчины придумали такую штуку: сопровождать с ломом своих жён, идущих из магазина с покупками. И вскоре привычной для посёлка стала диковинная, совершенно непонятная для постороннего человека картина: впереди идёт жена, несёт сумки с продуктами, а позади серьёзно, без ухмылки озираясь по сторонам, с тяжёлым ломом в руках, приготовленным для удара, вышагивает родной супруг.

Недели полторы Наглый Тип вёл себя сносно. Поедал объедки, тут же, на свалке, спал. Но ошибался тот, кто полагал, что медведь уже не совершит действий, которые юристы квалифицируют как уголовно-наказуемые преступления. Находиться рядом с вкусной пищей и не отведать? Как бы не так! Тем более что зверь понятия не имел ни о государственной и личной собственности, ни об уголовном кодексе, и «мораль» его была проста и жестока: право сильнейшего. А самый сильный на земле зверь — он, белый медведь.

Не напрасно гренландские эскимосы считают нанука умнее человека, недаром переняли у него хитрую изобретательность в охоте на тюленей и в точности скопировали свои зимние хижины — иглу — с медвежьей берлоги…

Однажды утром продавщица магазина, как обычно, направилась на работу. Вошла она не с «парадного», а с «чёрного» входа, через продуктовый склад, расположенный впритык к магазину. Точнее, хотела войти, но не решилась: грубо сорванная с петель покорёженная дверь валялась внутри склада и там кто-то ворочался и вроде бы чавкал. Позвала на помощь. Прибежали островитяне, недоумевая, кто ж решился на грабёж: здесь каждый на виду, скрыться негде, разве что на Северном полюсе. Боязливо заглянули в склад, включили электричество… Мать честная! Мешки с мукой разорваны, повсюду разбросаны сплющенные и выдавленные банки со сгущённым молоком, а возле оленьей туши, подвешенной на крюке, пристроился сам грабитель, дерёт когтями мясо, куски лапой, по-человечьи, в рот засовывает. Зашли за склад, пальнули в воздух. Наглый Тип выскочил и побежал к свалке, однако не забыл сдёрнуть с крюка ополовиненную тушу. Ворованную добычу он держал в зубах.

В тот же день начальник биологической экспедиции приговорил грабителя к ссылке на противоположный конец острова, за сто с лишним вёрст. Там находилась обширная бухта, облюбованная моржами для своих летних пастбищ. По осени тысячные стада морских исполинов, отдохнув на суше, уходят в океан, а на берегу остаются сотни умерших от старости, ненароком придушенных и раздавленных животных; голодной арктической зимою белые медведи, самцы и холостые самки, приходят в бухту и живут здесь, откапывая из снега и пожирая моржовые трупы — пищи с лихвой хватает до весны. Падаль нануки поедают с таким же аппетитом, как и свежее мясо. Начальник экспедиции рассчитывал, что Наглый Тип, оказавшись среди своих собратьев, при обильной пище, забудет посёлок и свалку. В бухте жили учёные-биологи, кандидаты наук, муж и жена, наблюдавшие за поведением белых медведей. Им дали радиограмму: «Ждите гостей!»

Пленить зверя оказалось несложным делом. Биологи не однажды метили белых медведей, и всё было выверено и отработано до тонкостей.

К свалке пришли втроём: начальник, его заместитель и рабочий экспедиции. Двое для страховки встали неподалёку с короткими армейскими карабинами на изготовку. Наглый Тип приканчивал оленью тушу и даже не поднял голову, чтобы посмотреть на людей. С небольшого расстояния начальник выстрелил в зверя из ружья. Нет, не жаканом и не волчьей картечью, а специальным летающим шприцем. Шприц впился в мохнатый бок, но медведь не обратил на него внимания, не почувствовал боли. Шприц сработал. «Сонный» препарат проник в организм животного. Через некоторое время медведь зашатался, как пьяный, и повалился на утоптанную его ногами площадку. Говоря языком зоологов, обездвиживающий эффект был достигнут.

Подъехал мощный вездеход «Новосибирец». Лапы нанука связали цепью с толстыми звеньями, челюсти стянули крепкими ремнями из кожи моржа: своими клыками он играючи перекусывает железный прут толщиною в палец. Самые сильные — человек десять — с трудом затащили Наглого Типа в кузов вездехода.

Через сутки начальник экспедиции связался по рации с учёными-биологами, наблюдавшими за поведением белых медведей на другой оконечности острова, и получил подтверждение: вездеход с пленным нану-ком прибыл на территорию бухты, зверь выпущен на волю. Да вот какая загадочная штука приключилась… Все белые медведи, жившие в бухте, словно сговорившись, собрались в стадо, до полусмерти избили новичка и прогнали его в глубь острова. Трудно сказать, почему эта случилось. Жизнь вечного странника ледяного безмолвия изучена мало. Возможно, пропитанный запахом дыма, жилья, человеческих рук, Наглый Тип издавал, по мнению белых медведей, «дурной запах», точнее, резко выделялся запахом среди своих сородичей. Ведь чутьё у нанука превосходное, особенно резкий запах он уловит за пятнадцать морских миль. Подмечено, что белые медведи с большой враждебностью относятся к собратьям, которые недавно «побирались» у человеческого жилья…

Новый год буровики встречали своей, отдельной компанией. Ёлка была чисто символическая — нарисованная на большом листе ватмана, прикреплённом к стене, потому что ели в Арктике не растут, а все остальные деревья, хотя и называются деревьями — полярными берёзами, полярными ивами, — не дотягиваются до человеческого колена и очень похожи на траву.

На острове царил сухой закон, но к празднику с материка островитянам завезли сухое вино. Выпивка была тоже чисто символическая, так как от долгого пребывания на морозе вино потеряло свои свойства.

Из-за тесноты барака в обычные дни мы трапезничали на тумбочках, стоящих у коек. Но к празднику раздобыли два конторских стола, сдвинули их вместе, за неимением скатерти накрыли свежей простынёй. Новогодний стол упирался торцом в низкое оконце.

В самый разгар веселья кто-то громко постучал в дверь. Я накинул полушубок, вышел в холодные сенцы, отодвинул засов, распахнул обитую оленьими шкурами обледенелую дверь.

В морозных клубах, освещённый яркой электрической лампой, стоял Наглый Тип. Я сразу узнал его по огромному росту, рыжим подпалинам на боках. А мы-то уж и не вспоминали о нём! С тех пор как его отвезли в бухту, минуло три недели…

— Иди, иди на свалку. Здесь тебе ничего не светит, — сказал я, вспомнив строгий наказ начальника экспедиции не подкармливать зверя, и захлопнул, задвинул на засов входную дверь.

Едва успел переступить порог горницы, как снаружи послышалось короткое рявканье. Затем раздался оглушительный удар. Две дверные доски, прорвав меховую обшивку, с треском рухнули в сенцах на пол. Я глянул в дыру пролома. Наглый Тип сидел возле крыльца и вытаскивал зубами вонзившуюся в подошву левой лапы щепку-занозу.

Буровики переполошились. Кто-то схватил стоявший в сенцах лом, просунул его в дверной проём и вдобавок прорычал по-звериному. Наглый Тип тотчас отпрыгнул на всех лапах от крыльца, развернулся и побежал. Мы повыскакивали на мороз. Зверь улепётывал вдоль улицы, распугивая собак, промелькнул последний раз на фоне яркого пятна, отброшенного на снег лампой, и растворился в темноте. Кое-как заделали дверь, возбуждённые вернулись за праздничный стол.

— И вправду наглый тип!

— Начальнику экспедиции утром объявим. Не дело — в такой праздник от стола отрывать…

— До утра небось в посёлке не появится.

— Не решится, точно. Напугался — будь здоров!

Ах, как мы заблуждались! Не прошло и получаса…

Двойная рама оконца с треском, звоном разбитого стекла вдруг влетела внутрь горницы, упала на праздничный стол, заваленный снедью, заставленный бутылками. Те, кто сидел ближе к окну, инстинктивно закрыли руками лица от летевших осколков.

В горницу просунулась литая голова Наглого Типа. Мгновение — голова исчезла, но тотчас появилась громадная когтистая лапа, схватила лежавшие в большой миске умело приготовленные, с аппетитной корочкой цыплята табака, штук шесть сразу, и поспешно исчезла. За оконным провалом послышалось жадное чавканье. Кто-то сорвал с гвоздя карабин и выстрелил в потолок…

Сразу после праздника на остров прилетел вызванный для необычной операции ИЛ-14. Жившего на свалке вконец обнаглевшего Наглого Типа обездвижили, с великим трудом затащили в багажное отделение. Через несколько часов ИЛ-14 приземлился на дрейфующей льдине, за тысячи километров от острова, в районе Северного полюса. Там-то и выпустили медведя на все четыре стороны.

Уезжая на материк, я попросил знакомых сообщить мне, если Наглый Тип вдруг опять объявится в посёлке. С тех пор минуло полгода, но письма я так и не получил. Но надежды не теряю. Ведь как-то отыскивают голуби свои голубятни за тысячи вёрст? Белый медведь ориентируется в родной Арктике с такой же поразительной точностью. А прошагать вечному страннику ледяного безмолвия каких-то две-три тысячи километров нетрудно.