Шутка Хаоса

Глава 14 Ариакан. Песня Барда

— Что вам от нас нужно? — зло выпалил Риз.

Его глаза, казалось, метали молнии. Вид воина был до нелепости смешным, и Рэль едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.

— Чтобы вы избавили город от тирании, — скрестив руки на груди, ровно ответил Лютый.

— Вы здесь что, совсем сумасшедшие все? — лицо рыцаря побагровело от злости.

Лидер сопротивления промолчал, бросив уничтожающий взгляд на воина.

— Цету все равно надо спасать, а сделать это, сидя здесь со связанными руками, не получится, — едва взглянув на Риза, сказала Рэль. Ей не нравилось идти на поводу похитителей, но иного выбора не оставалось. Богине Хаоса нельзя было раскрывать свою истинную суть, и приходилось доигрывать роль фокусницы до конца. Затем, недовольно поджав губы, она обратилась к Лютому: — Хорошо. Мы согласны на ваши условия. Да развяжите же нам руки, наконец!

— То есть, — Лютый приподнял одну бровь, — вы даете слово, что не попытаетесь бежать?

— Даем, — решив ответить за всех, кивнула Рэль.

Лидер сопротивления дал знак своим людям развязать пленников. Полуэльфийка растерла затекшие запястья и обеспокоенно взглянула на Йена. Из разбитой губы мага все так же сочилась кровь. Рэль подошла к нему и, вытащив из-за пазухи белый носовой платок, аккуратно стерла им кровь с разбитой губы чародея. Только небо ведает, что почувствовала Богиня Хаоса, когда один из этих мужланов решил привести Йена в сознание старым проверенным способом.

— Вот и все…

Чародей перехватил ее руку, и их взгляды встретились. Его ладонь была теплой, а в больших желтых глазах пылала страсть, и Рэль неожиданно захотелось сгореть в ней дотла, отдаться этому чувству до последней частички, забыть обо всем на свете. Она словно проваливалась в глубокий омут, из которого уже не спастись.

Йен нежно коснулся ее щеки, и Богиня Хаоса ощутила, как замерло в груди сердце и остановилось дыхание. Так они и стояли несколько бесконечно долгих мгновений, не произнося слов и неотрывно глядя друг другу в глаза. С трудом переборов желание прижаться к чародею, Рэль вгляделась в его душу. Страсть и нежность, боль, тоска, надежда — все смешалось в хаотичном водовороте его чувств. Маг действительно ее любит, и она сама вдруг осознала, что тянется к Йену всем своим существом…

Обычная марионетка стала значить для нее слишком много. Но так не должно быть! Ничто не может помешать Рэль в достижении цели, и это глупое чувство — тем более! Обменять безграничную власть на любовь простого смертного? Вот уж дудки! А любовь — всего лишь обычная жажда обладания, не более!

Эти мысли помогли прийти в себя. Туман в голове сменился безотчетным гневом на чародея. Йен должен стать ее слепым орудием в битве с неведомым врагом, а она не должна терять разум. Вполне возможно, маг и вовсе погибнет в хитроумной игре Синдерэль…

Полуэльфийка вырвала свою руку из его ладони и зло прошипела:

— Никогда больше так не делай…

— Йен! Рэль! Идите сюда! — прервал ее речь Ташин. — Надо все хорошенько обсудить!

Богиня Хаоса еще раз взглянула в глаза чародея и молча пошла к склонившимся у стола спутникам. На дубовой столешнице лежала развернутая карта Ариакана.

— Вот здесь — площадь, на которой и проводятся показательные казни, — ткнул пальцем в центр карты Лютый. — Мессир будет стоять на помосте…

— С чего вы взяли, что он будет именно там? — скептически нахмурился эльф. — Я бы не стал так рисковать.

— Да ничего он не боится! — отмахнулся лидер сопротивления. — Он сильный маг, да к тому же и площадь, и сам помост будут оцеплены вооруженными соргами. Чего ему бояться? И это сыграет нам на руку. Ведь он не знает, что в Ариакане появился белый волшебник…

— Вообще-то знает, — возразил подошедший Йен. — Когда мы вошли в Ариакан, он почувствовал мои чары. Судя по всему, эта казнь должна стать для нас ловушкой.

— Но мы не можем бросить Цету! — встрепенулся Ташин. — Ведь не бросим же?..

— Не бросим, — глухо уронил чародей. — Именно на это черный маг и рассчитывает. Что ж, пусть будет так…

— Раз он ждет именно тебя, то ты и будешь отвлекать его внимание, — тихо произнес Эрвин, но его голос услышали все. — Как только вы сойдетесь в магическом поединке, Ташин подожжет пороховые бочки. Кстати, бочки эти надо установить недалеко от помоста. — Многозначительно посмотрев на Лютого, эльф продолжил: — Как только раздастся взрыв, Риз поднимется на помост и освободит Цету. Я же буду подстраховывать вас на расстоянии.

— Неплохой план, — кивнул Лютый. — Теперь остается решить, кто из девушек останется здесь как залог гарантии, что вы нас не обманете?

Наступило молчание. С лица Керон исчезла вся краска, на щеках появилась нездоровая бледность.

— Я не хочу здесь оставаться, — запинаясь и нервно теребя край плаща, сказала посвященная. — Я лучше на площадь пойду. Там от меня хоть какой-то толк будет.

— Интересно, какой? — саркастично осведомилась Рэль и криво улыбнулась. — Ладно, развлекайтесь там без меня. Я останусь здесь и буду попивать чаек, пока вы будете вытаскивать эту неблагополучную из петли.

И они углубились в долгое обсуждение стратегии. Целый час путники, лидер сопротивления и его ближайшие соратники обсуждали придуманный план. Йен украдкой поглядывал на Рэль, но девушка его намеренно игнорировала. Лютый отправил парней Кхана вместе с гномом за бочками с порохом. Когда все было обговорено и решено, до рассвета оставалось еще несколько часов, и путники легли спать прямо на полу, подстелив под себя плащи.

Вскоре до Рэль донесся громкий храп Риза, тихое сопение Ташина и почти беззвучное посапывание посвященной. Свернувшись калачиком, Эрвин тоже спал неспокойным сном. Йен сидел, облокотившись к стене и обхватив руками колени, бессмысленно пялясь в одну точку. Казалось, его мысли блуждали где-то далеко отсюда.

Сейчас Рэль отдала бы многое, чтобы узнать, о чем думает чародей.

***

— Кто здесь?

Робкий вопрос остался без ответа, но шарканье мгновенно прекратилось.

Сначала Цета решила, что к ней в камеру прокрался сумасшедший горбун, но потом отбросила эту мысль. Девушка не слышала открывающегося замка, да и петли на старой двери должны были заскрипеть. Дверь не открывалась, а значит, до ее прихода здесь уже кто-то был. Должно быть, такой же заключенный, как и она.

Но почему он таится в темноте, словно какой-нибудь вор? Вдруг она отчетливо пожалела, что не может постоять за себя. Будь Цета отличным лучником или непревзойденным мечником, она бы никогда не попала в эти мрачные застенки, храбро погибнув в бою. Девушка и раньше чувствовала себя бесполезным грузом в отряде, слабым звеном, теперь же ощутила себя полностью беспомощной.

«Если мне все-таки удастся избежать завтрашней казни, то я обязательно обучусь искусству боя. Стану сильной. Независимой, — дала себе слово и грустно улыбнулась подавальщица. — Все это лишь глупая надежда, мешающая смириться с неизбежным».

Казалось, что все происходящее с ней — это всего лишь страшный сон, кошмар, и стоит открыть глаза, как все закончится, и Цета снова очутится в своей родной таверне. Но это не сон, это жуткая реальность. Таверна сгорела, она осталась совершенно одна, и уготованная ей участь неописуемо печальна.

Мысли девушки прервал глухой звук, словно на пол уронили мешок с мукой, затем все снова стихло.

«Хватит стоять и трястись от страха, словно лист на ветру! — мысленно прикрикнула она на себя. — Иди и посмотри, наконец, кто там!»

Прислушавшись к голосу разума, она медленно двинулась вперед. Шаг, второй, третий, пятый, восьмой…

Вдруг она споткнулась обо что-то мягкое и, потеряв равновесие, упала, сильно ударившись локтем о каменистый пол. Цета услышала приглушенный стон, и тут до нее начало доходить, что преградой послужило распростертое на полу тело.

Человек не шевелился и, видимо, был без сознания.

Темнота мешала рассмотреть незнакомца, и, прошептав скверное проклятие, кое не раз слышала, стоя за барной стойкой, девушка потянула бесчувственное тело к единственному источнику света в камере — бледному пятну от лучей Катари.

Перед ее глазами предстал изможденный лик узника: недельная щетина, бледное, осунувшееся лицо, правый глаз украшал сливового цвета синяк. По всему было видно, что этого человека долгое время пытали и морили голодом. Скорее всего, тюремщики считали неприемлемым тратить и без того скудную кормежку на уже приговоренного к смерти. Одет незнакомец был в серую хламиду пилигрима.

Цета похлопала узника по щекам.

Мужчина открыл глаза и с надеждой посмотрел на девушку. Его рот беззвучно открывался, силясь произнести слова. Тело сотряс новый приступ тихого кашля, и когда он прекратился, до слуха Цеты донеслось всего одно-единственное слово:

— Воды…

Цета ничем не могла ему помочь, но в шепоте незнакомца было столько мольбы, что она непроизвольно вскочила и забарабанила в двери. Какое-то время никто не реагировал на поднятый шум, и поначалу девушка решила, что в этой жуткой темнице не осталось никого, кто мог бы ее услышать, но наконец-то за дверью послышались шаркающие шаги.

— Чего расшумелась? — противно прокаркал горбун. — Ишь, какая! Сейчас открою, и мало не покажется!

Юродивый и дальше продолжал грозить немыслимыми карами, суля долгую и мучительную смерть, когда Цета ровным голосом перебила его напыщенную тираду:

— Как думаешь, что сделает с тобой твой хозяин, когда узнает, что я умерла раньше времени от жажды? — и, не услышав в ответ ничего, чуть повысила голос. — Живо принеси мне воды!

Это прозвучало как приказ. Для себя она бы никогда не отважилась на подобное, но видя страдания другого человека, она ощутила отвагу, а может, и безрассудство — кто знает?

Цета уловила отдаляющиеся шаги. Долгое время вокруг звенела тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием узника.

Неудивительно, что этот человек находится при смерти — в камере было холодно и сыро, ежедневные пытки, отсутствие еды и питья полностью ослабили его организм. Шло время, и она уже отчаялась получить так необходимую воду, когда маленькое окошко на двери с лязгом отомкнулось, и в нем появилась кружка с водой.

Не веря глазам, Цета схватила емкость с драгоценной жидкостью, но не тут-то было. Корявые пальцы горбуна так и не отпустили кружку, и по инерции вода выплеснулась на рукав девушки.

— Пей, красавица, пей, — прохрипел тюремщик, отпустив кружку. — Но поверь, смерть от жажды много легче, чем на раскаленной дыбе.

— Смерть всегда ужасна, — себе под нос возразила Цета, — в каком свете ее не представляй.

Горбун засмеялся. Смех был жутким, сумасшедшим.

С кружкой в руке девушка склонилась над измученным узником и, приподняв его голову, вылила остатки воды в пересохшее горло.

Человек снова закашлялся, но взгляд его теперь стал более ясным и осмысленным. Узник приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Цету.

— Спасибо, чуть лучше стало… Даже не знаю, как вас отблагодарить, прекрасная незнакомка, — произнес он, чем вызвал в Цете смущение. Его тело снова сотряслось в кашле, на губах появилась кровь. Чуть успокоившись, он выдавил из себя измученную улыбку. — Но, похоже, случая отблагодарить вас мне уже не представится. Завтра утром меня казнят. Приговор уже вынесен Черным Мессиром, — в его голосе прозвучала ирония.

— Ну, значит, в этом вы не одиноки, — Цета тоже попыталась улыбнуться, — и идти на эшафот нам вместе. — Она немного помолчала, смотря на звездное небо сквозь маленькое зарешеченное окошко. — В чем вас обвиняют?

Незнакомец рассмеялся. Хрипло и надломленно.

Цета даже подумала, а не повредился ли он рассудком, сидя в подземном каземате, подвергаясь пыткам и допросам?

— А разве им нужны причины, чтобы казнить невиновных? Разве они нуждаются в уликах и доказательствах? — он покачал головой. — Нет. Их дело правое, потому что за ними сила, и все, кто идут против, заведомо приговорены к смерти, — узник тяжело вздохнул и посмотрел прямо в глаза девушки. — Я просто бард, воспевающий подвиги героев — в том и есть моя вина. Одному из командиров темной армии не понравилась моя песня о великом Дерионе[1]. Он потребовал, чтобы я восхвалял в своих песнях военачальников Медегмы. Соответственно, я отказался, после чего был избит, у меня отобрали лиру и отправили сюда. Меня обвинили в нарушении установленного режима и в подстрекательстве к сопротивлению. — Он прикрыл глаза и отвернулся. — Я, конечно же, все отрицал. Затем меня пытали. Вот и вся моя история.

Девушка молчала. После этого рассказа трудно было что-то сказать. Прав, кругом прав ее сокамерник. И про то, что нет для этого темного отродья ничего святого, и что не нужны им никакие причины, чтобы казнить людей — все это истинная правда. Вот и ее саму завтра повесят, получается, ни за что. Вина Цеты не доказана, обвинение не озвучено, а все одно — на эшафот. Ее друзья, наверное, уже давно покинули город. Цете оставалось лишь надеяться, что так оно и было, хотя кусочек сознания все же уповал на спасение.

Сокамерник тоже молчал, и тишина в тюремном каземате постепенно начала давить на девушку, грозя расплющить сознание в лепешку, превращаясь в настоящую пытку. Еще немного — и она сойдет с ума.

— Ну а вы в чем виноваты? — первым нарушил тишину узник.

— Стражники требовали какой-то пропуск…

В глазах барда появился интерес.

— А, так вы не из Ариакана, — задумчиво протянул он. — Ну и что привело вас в захваченный город, если не секрет?

— Нужда, — ответила Цета. Она решила поскорей перевести разговор на другую тему и не заметила, как перешла на «ты». — Как тебя зовут?

— Бард, — скосил на нее глаза сокамерник. — Называй меня просто бард.

— Но это ведь не твое настоящее имя…

— Верно, — кивнул мужчина. — Но от настоящего я уже давно отрекся.

— Спой что-нибудь, — попросила она. Наверное, такая просьба многим показалась бы странной или же вовсе безумной, но думать о предстоящей смерти Цета не хотела. Более того — отказывалась. — Пожалуйста…

— У меня отобрали лиру, а без нее я никогда не пел, — грустно улыбаясь, пожал плечами Бард. — Впрочем, можно попробовать. Сейчас я чувствую себя намного лучше.

И в камере раздались напевы грустного голоса:

Смерть носит тень руки Творца,

Жизнь — держит души на прицеле,

А зло рождают лишь сердца,

Познав лишенья и потери…

Так перед жаждущей толпой,

Почти нагой и в кандалах,

Стоял бедняга, чуть живой…

Сквозила боль в его глазах…

Он гений с чистою душой -

Светило праздных площадей,

Но осужден на мостовой,

Мишенью став людских страстей.

В руках бездушных палачей…

Еще вчера его любили,

Но вольность пламенных речей

В общине строго осудили.

И вот стоит он средь толпы,

Судья выносит приговор…

Народ хоть хлебом не корми -

Дай лицезреть чужую боль.

Но смерть его не устрашит!

Зло тех людей неблагодарных,

Что отвернулись в один миг,

Пусть станет для него наградой!

Да он бессмертен! Он поэт

И вечно жить ему в стихах!

Услышал каждый человек

Смех тихий на его устах!

Раздастся вой толпы людей

Над тем, кто поднял их на смех,

Не важно — бог то, иль злодей…

Смерть одного — урок для всех!

Он был казнен… Он был убит

В объятьях теплого рассвета,

Но вечно память будет жить

В стихах великого поэта!

Голос барда обладал каким-то волшебным свойством, и воображение Цеты перенесло ее на городскую площадь, битком набитую народом. Она отчетливо уловила исходящую от толпы ненависть и злобу, жажду крови и зрелищ. Почуяла запах пота. Крики раздавались со всех сторон, оглушая и заставляя зажать уши. По крутым ступеням два профоса волокли едва живого человека, закованного в тяжелые кандалы.

При виде осужденного толпа засуетилась, зашумела, взорвалась отдельными выкриками. В закованного человека полетели тухлые яйца и перезрелые помидоры. Но взгляд приговоренного оставался пронзительным, голова — гордо поднятой.

Профосы не пресекали забаву толпы, лишь следили за тем, чтобы осужденного не разорвали на части раньше времени.

Чуть позже на помост поднялся палач в черной, полностью скрывающей лицо маске. С появлением главного исполнителя казни профосы подтащили обессиленного человека к плахе. Сверкнуло опускающееся лезвие, и Цета услышала собственный крик.

Она открыла глаза и поняла, что задремала. Сквозь узкую решетку на потолке пробивались бледные лучи восходящего солнца. Рядом с девушкой, прислонившись к каменной стене, дремал бард. Сейчас его лицо выглядело умиротворенным: следы боли и лишений исчезли, уступив место легкому румянцу.

Девушка тяжело вздохнула и растерла озябшие пальцы. За железной дверью послышались шаги.

«Вот и все», — подумала Цета, прежде чем скрипнул замок, и в камеру вошли два одетых во все черное профосов.

***

Лучи солнца еще не успели осветить крыши домов, а над Ариаканом уже грянули печальные звуки труб, созывающие народ на городскую площадь.

Сонные, недовольные ранней побудкой люди шли неохотно, но все-таки шли, повинуясь воле ненавистного Мессира.

Сам он стоял на помосте возле виселицы, расслабленный и уверенный в собственной безопасности, внимательно вглядываясь в толпу. Люди толкались, спорили, искали для себя лучшее место, активно работали локтями, расчищая путь к помосту.

Йен пристально рассматривал старика. Все лицо Мессира избороздили глубокие морщины, однако же он не сутулился, и его осанке мог позавидовать любой юноша. Длинная ухоженная борода мага свисала почти до пояса. Иногда он ее поглаживал, словно пытался успокоить нервы.

Пронзительный взгляд старца скользнул по Йену, и белый маг поспешил отвести глаза, склонив покрытую широким капюшоном голову. Рано еще открывать себя и привлекать внимание Мессира. Надо дождаться пока Цету введут на помост, а уже тогда можно будет начинать.

Белую мантию чародея надежно скрывал видавший виды серый плащ. Появись Йен среди толпы в собственном облачении, тут же выдал бы себя с головой. Он окинул магическим взглядом всю площадь — энергетических колебаний не заметно, но это еще не значит, что Мессир не расставил свою западню.

Конечно, было бы хорошо, реши старик сойтись с молодым магом в честном поединке, но рассчитывать на это глупо. Такие, как он, не станут рисковать понапрасну, предпочитая хитрость и коварство.

«Ничего, и мы не лыком сшиты», — храбрясь, подумал Йен. Ему стоило огромных усилий перебороть постыдный страх, но раз справившись с этим неприятным чувством, он уже знал, что не отступит, не повернет назад. Чародею не хотелось пускать в ход последний резерв — Силу, подаренную (или же данную на время) кем-то могущественным. Для начала надо воспользоваться своим арсеналом, а если не получится…

Ну, а если не получится, тогда заемная энергия снова выплеснется через край, словно слепое цунами, и еще неизвестно, какое из зол окажется меньшим.

«В этом-то и заключается мое слабое место, — сказал он себе. — Контролировать ее слишком сложно, и только Тьма ведает, что случится, если эта Сила вырвется на свободу».

Старик медлит, время идет, а нервы, словно натянутые струны, начинают трещать.

Йен набрал в грудь побольше воздуха. Знать, что тебя ожидает — намного лучше, чем оставаться в неведенье, но ничего не поделаешь, и рисковать все равно придется.

С трудом подавив сумбурный вихрь мчавшихся мыслей, чародей постарался сосредоточиться на поставленном плане. Йен во что бы то ни стало выйдет из этого боя победителем и освободит полуэльфийку, так легкомысленно согласившуюся остаться в плену Лютого.

Чародей еще никогда не испытывал ни к одной женщине такой страсти как к Рэль. Это просто какое-то наваждение… Полное и абсолютное безумие.

Хотелось быть с ней рядом, касаться ее, знать, что она принадлежит только ему. Несмотря ни на что сделать эту девушку своей. А вместо этого — боль, всепоглощающая, заставляющая сердце исходить кровью. И ведь он не знал, чем так ей противен. Проходя обучение в Белой Башне, он всегда пользовался повышенным вниманием женщин, и ему было просто не понятно, почему полуэльфийка его отталкивает. Разве что любит кого-то другого?..

И эта мысль тоже причинила боль.

----------------------

[1] — См. Роман Кровь за кровь.