Схватка

Глава 18

Замершие на полпути, разбитые катапультами осадные башни татар — и туры, гигантскими кострами пылающие у самой стены… Разваленные валунами штурмовые щиты, сотни тел поганых, убитых русскими стрелами, сулицами и камнями, распластавшиеся у подножия крепостного вала… И огромная толпа людей, еще продолжающих штурм по лестницам и уцелевшим башням!

Страшная — и одновременно с тем завораживающая картина!

А между нами и осажденной крепостью — линия вбитых в землю надолбов, склоненных к Чернигову. Проходы в них имеются, но узковаты-то эти проходы…

— Истома! Бери своих рязанцев, скачите к надолбам, расширьте проходы в них — насколько это возможно! Звенимир — подле меня становись! Поднимите стяг насколько возможно выше, чтобы с поля его увидели!

Истома и Звенимир — сотники рязанских и суздальских дружинников, неотступно следующие за мной в сече. И прежде всего, именно их ратники поспешили вместе со мной к холму — и только на них я могу теперь положиться…

Мы неплохо начали бой, прорвавшись сквозь ряды хабуту и выдержав натиск хошучи — более того, сжатые с двух сторон русичами, последние монгольские батыры несут сейчас тяжкие потери, погибая на месте! Но не отступают, не бегут — тем самым дав время прочим татарам развернуть лошадей и уже начать окружать обе наши дружины внешним кольцом… А самые горячие степняки вон, уже в схватку полезли, с тыла атакуя завязших в сече гридей!

Если так продолжится, наша рать погибнет в окружение. Поганым будет достаточно бить по коням, раня их, чтобы те не слушались всадников и скидывали их с себя — а то и вовсе бы пали с наездниками… Отчетливо понимая опасность сложившейся ситуации, я поднес рог к губам — и начал трубить.

А после, переведя дыхание, протрубил еще раз — и еще, и еще, привлекая внимание русичей и Александра Ярославича к себе, к стягу, к холму!

Приняв удар татарского шестопера на треснувший под ним щит, к тому же пошатнувший Александра в седле, князь с яростным кличем рубанул чеканом в ответ — но атака вышла неточной, и лезвие секиры лишь скользнуло по стальным пластинам вражеского панциря. А вот второй удар противника, приподнявшегося в стременах и вложившего в атаку всю доступную ему мощь, окончательно разбил оглушительно треснувший рондаш, осушив также и руку Невского! Князь вскликнул от боли — но она лишь придала ему сил: перехватив древко чекана, он направил обух его с клевцом точно в грудь врага резким, стремительным движением! И боевой молот, описав короткую дугу, пробил узким граненым жалом монгольский худесуту хуяг, погрузившись в солнечное сплетение и разом оборвав жизнь знатного батыра, кюгана последней тысячи хошучи…

В следующий миг, наконец-то оказавшись в окружение лишь соратников, Александр Ярославич обратил свой взгляд в сторону уже который раз прогремевшего чуть в стороне рога. Князь увидел холм, бывший до того ставкой Батыя, увидел замершим на нем всадников под таким родным и знакомым суздальским стягом… Для верности стяг с ликом Пресвятой Богородицы подняли насколько возможно высоко — и даже начали им размахивать!

Узрел Невский также и то, что к холму уже направились поганые, у подножия его сцепившись лишь с сотней младшей дружинников… Тогда Александр Ярославич достал уже собственный рог — и гулко затрубил в него, призывая дружину следовать за собой! И еще раз, и еще — одновременно с тем развернув коня, и направив его к холму.

И гриди, заслышав призыв князя и увидев, что вслед за ним уже отправился знаменосец со стягом, на полотнище которого искусно выткан лик Спасителя, развернули жеребцов, последовав за Александром…

Удар старшей дружины опрокинул татар, прорывающихся сквозь ряды суздальцев к стягу со «Знамением Богородицы»! Опрокинул еще до того, как мне бы пришлось вступить в схватку… Словно огромный, матерый медведь, раскидывающий свору охотничьих собак, клин старшей дружины разметал поганую нечисть, заставив уцелевших монголов бежать!

Впрочем, все также, как и свора охотничьих собак, татары неотступно преследуют старшую дружину, буквально повиснув на хвосте…

Гриди замедлились — и я спешно направил коня вниз, к княжескому стягу с ликом Спасителя, рядом с которым замер и молодой всадник в посеребренном панцире, чьи лицо при этом скрывает стальная личина. Перед боем чистая, обезличенная, отрешенная — а теперь забрызганная чужой кровью (надеюсь, что только чужой!), пугающая… Невольно я поймал себя на мысли, что не хотел бы сойтись в схватке с этим всадником — и что вид победителя шведов просто обязан теперь вселять страх в сердца поганых!

Издали поприветствовав Александра Ярославича поднятой вверх рукой, я тут же закричал:

— Княже, в поле мы не выстоим! Батыя нам не поймать, прочие же поганые грудь в грудь биться не станут, а станут лишь издали расстреливать лошадей! Уводи старшую дружину за надолбы, мы проходы расширили — и бей спешившихся татар, что ныне град штурмуют! А я с младшей дружиной здесь останусь, проходы держать!

Всадник в посеребренном панцире лишь согласно кивнул головой, подняв руку с зажатым в ней чеканом, также перепачканном в монгольской крови — и направил жеребца вперед, к надолбам, увлекая за собой гридей! Я же, обернувшись в сторону не затихающей сечи, лишь слегка тронул пятками бока коня, при этом ощущая, как часто забилось сердце…

Старшая дружина сумела практически беспрепятственно выйти из боя, на месте осталась едва ли сотня ратников, рубящихся с хошучи. А вот отроки младшей, зажатые между бронированными монгольскими батырами и наседающими с тыла хабуту, завязла, похоже, всерьез… И чтобы вои могли выйти из ближней схватки, откатившись хотя бы до проходов в надолбах, нужен удар — пусть даже небольшими силами, но удар, способный отогнать татар! Но как мне его нанести, коли в моем распоряжение осталось едва ли с полсотни суздальских ратников?!

Надо было князя о людях просить, да я поспешил… Придется догонять его!

— Что, боярин, нужна помощь?

Я резко обернулся на знакомый голос, почуяв, как сковавшее тело напряжение теперь стремительно отпускает — и увидел рязанского боярина Гордея, да следующее за ним «копье» в полторы сотни княжеских гридей и бояр с их боевыми слугами…

— Александр Ярославич на помощь тебе послал, Георгий. Придемся ли к месту?

Тучный, крепкий муж в самом расцвете лет, с широкой черной бородой и смеющимися карими глазами весело мне подмигнул, улыбаясь так задорно, что словно мы на игрищах ратных, а никак не в пылу сражения! Но ведь мне при этом передался его молодецкий задор — и, ответив улыбкой на улыбку, я радостно воскликнул:

— Да ты еще спрашиваешь?! Конечно, придетесь!

После чего продолжил уже чуть громче, обращаясь к дружинникам:

— Видите поганых, братья?! Заждались они нас, словно давно мечей наших да секир не вкушали! Так не заставим же их томиться, пусть скорее отведают ратной силушки нашей, вои! Верно говорю?!

Ответом мне стал дружный клич рязанцев:

— ГОЙДА-А-А-А!!!

Даниил Романович, раненый в плечо палашом чжурчженей в тот самый миг, когда пятящийся Волынский князь замер в одном шаге от дверного проема башни (и перегородивших его ростовых червленых щитов), ныне поднялся на сторожу набатной вежи. Отсюда ему целиком открылось поле боя. Отсюда он смог неотрывно следить за тем, как вне городских стен отчаянно сражается пришедшее на помощь северянам подкрепление…

С замиранием сердца Даниил наблюдал за тем, как вышла из боя часть старшей дружины русичей. Как гриди, разделившись на несколько отрядов, потянулись к расширенным проходам в надолбах… Также князь увидел, как небольшой отряд тяжелой конницы русичей ударил обратно, взяв разгон и протаранив легких татарских всадников, наседающих на младшую дружину! После чего она также стала откатываться к надолбам…

Ну, а после все его внимание было приковано уже к смоленским и полоцким воям. Последние построились двумя клиньями сотен по семь воев — и неудержимо покатились на спешенных поганых, все еще толпящихся у рва!

Татар под стеной осталось тысячи под три с половиной. Да еще примерно пятнадцать сотен агарян, успевших подняться на городни, ныне штурмуют башни! Кои обороняют едва ли пять сотен уцелевших защитников стольного града…

Две вежи татары уже подожгли, вынудив скрывавшихся в них ратников на последнюю отчаянную вылазку. Еще две взяли, просто задавив русичей числом… Что, в свою очередь, позволило поганым спускаться вниз и, пройдя вдоль стены, атаковать сражающиеся вежи с тыла! Пока, правда, они штурмуют только воротные башни, заодно силясь разобрать каменные завалы в проходах — как Даниил Романович и предполагал, таран с воротами не справился… Что не мешало ему ощущать себя обреченным и загнанным в ловушку.

Ощущать ровно до того мгновения, когда пришедшие на выручку северянам дружинники не устремилась в атаку тяжелым галопом!

— БЕ-Е-Е-Е-ЕЙ!!!

— ХУРРРА-А-А-А!!!

Спешенные татары, зажатые с одной стороны крепостной стеной и рвом, а с другой — надолбами и атакующими русичами, все же не побежали, а попытались встретить воев залпом стрел. Высоко в небо устремились срезни, направляясь к гридям — да только последние лучше прочих защищены от стрел! Ровно, как и их кони… Тем более от срезней, способных разве что звенья кольчуги пробить, да и то с близкого расстояния!

Впрочем, кого-то они все одно ранили. А кого-то и убили, удачно угодив в незащищенный броней участок тела наездника или скакуна, свалив того на разгоне на землю… Но кованая рать русичей продолжила атаку, не считаясь с потерями! А спешенные поганые продолжили стоять на месте, не имея возможности бежать и беспрерывно выбивать жеребцов орусутов на безопасном для себя расстоянии…

Так они дали второй залп, третий, четвертый… Но проскакав галопом чуть более сотни шагов, дружинники все же дотянулись до татар, у которых не нашлось даже копий, кои они смогли бы склонить навстречу панцирным всадникам! И не выдержав, агаряне начали разбегаться еще до того, как копыта тяжелых жеребцов втоптали бы их в землю, а мечи и копьях русичей обагрились бы их кровью!

Впрочем, как кажется, бегство татар было организованным — или хотя бы оговоренным заранее. Ибо поначалу поганые сумели расступиться в стороны так ловко, что скачущие на острие обоих клиньев всадники не удержали коней — и вместе с ними полетели на дно рва…

Но следом туда во множестве полетели и татары! Преследуемые и теснимые русичами, сбитые на скаку тяжелыми жеребцами или же вытолкнутые собственными соратниками, стремительно теряющими всякое мужество… Впрочем, их увечья и даже смерть были еще не столь ужасны, как участь тех, кого гриди догнали — и принялись жестоко рубить мечами и топорами, колоть уцелевшими пиками без всякой жалости!

Конечно же, агаряне прекратили штурм. Но уже поднявшиеся на стену поганые, пропустившие атаку старшей дружины (увлеклись боем в городнях!), оставили всякие попытки прорваться в вежи. Теперь они принялись спешно занимать места у бойниц и в брешах облама… И уже пару мгновений спустя со стены вниз полетели сотни срезней, раня и убивая дружинников!

— Бе-е-е-ей!!!

Видя бедственное положение русичей, явившихся на помощь северянам, последнее уцелевшие защитники вежей с ревом атаковали врага! В то время как князь ринулся к набатному колоколу, и, схватившись правой, здоровой рукой за веревку, тянущуюся к «языку», отчаянно дернул ее в сторону! От оглушительного звона заложило уши — но Даниил Романович, не обращая на него ровным счетом никакого внимания, продолжить бить в набат. Бить в надежде, что вои городского полка Чернигова все поймут — и придут на помощь вопреки княжескому приказу…

— Владыко, слышишь! В набатный колокол бьют наши, на помощь зовут!

Епископ Порфирий, неотрывно стоящий у бойницы воротной башни, слышал все прекрасно — но зная о княжеском наказе, не смел ему перечить. Хотя и душа его при этом разрывалась надвое…

— Владыко…

— Да слышу я, слышу!

Епископ, обуреваемый противоречивыми чувствами, ответил чересчур резко, отчего стало ему стыдно перед Гаврилой — воеводой городского полка Чернигова. Однако князь Мстислав Глебович, зная и про боевитость, и про излишнюю горячность последнего, именно Порфирию доверил стену старого града, наказав Гавриле во всем слушаться владыку — а епископу действовать строго по княжьему замыслу…

И Порфирий дал обещание, что выполнит его в точности.

А теперь…

Теперь он совершенно не знал, как поступить. С одной стороны — твердый наказ Мстислава Глебовича, коий епископ собирался твердо выполнить, невзирая ни на что! А с другой — Порфирий был посвящен в план грядущего боя. И потому знал, что конная владимирская рать должна была вступить в бой уже после того, как враг прорвется за стены и начнет теснить последних уцелевших защитников… Тем самым царские гриди прикрыли бы их отход.

Но вместо этого дружинники спешились и поднялись на городни, куда чуть ранее отправились и ополченцы из расчетов крепостных пороков! А ведь те также должны были отступить, причем уже давно… И Порфирию стало совершенно очевидно то, что княжья задумка на битву не сработала, что события складываются иначе, чем задумал раненый и оглушенный Мстислав Глебович, покуда так и не пришедший в сознание… И что кто-то на внешней стене Чернигова, также зная, что городской полк обязан не покидать старого града, все же бьет, непрерывно бьет в набатный колокол, очевидно, требуя помощи!

Выбор, что делать, остался за епископом. И в эти самые мгновения Порфирий отчаянно колебался, понимая, что сейчас от его решения зависит судьба града и всех его жителей…

Какое же непростое, это решение!

— Господи! Дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить. Дай мне мужество изменить то, что я могу. И дай мне мудрость отличить одно от другого… Аминь!

Обратившись к Господу в короткой, горячей молитве, Порфирий попросил положить ему на сердце правильное решение — такое же правильное решение, что Господь дает исповедующему священнику… И молитва помогла, отогнав все сомнения и позволив епископу услышать голос совести и собственного сердца!

— Открыть ворота! Все — за стену!!! Поспешим на помощь нашим братьям!

Мощный голос епископа, привычного к пронзительным проповедям, разнесся далеко в стороны, вдоль городней… А в ответ с примыкающих к надвратной башне прясел раздалось мощное, многоголосное:

— СЕВЕ-Е-Е-Е-ЕРРР!!!

— Держись братцы, держись!

Ощущая солоноватый привкус крови на губах, я отчаянно отбиваюсь от наседающих на нас хошучи, целиком и полностью положившись на преимущество харалужного меча. Новгородская легированная сталь, встречаясь с монгольскими клинками, рубит их — как рубит древка и шестоперов, и маленьких кавалерийских топориков… И стальные пластины ламеллярных или ламинарных монгольских панцирей, позволяя мне сдерживать напор поганых, давящих немногих оставшихся в строю отроков!

…Таран гридей Гордея пришелся как нельзя кстати, отогнав легких татарских всадников — что, в свою очередь, позволило мне увести большую часть младшей дружины за собой! Мне при этом едва ли плохо не стало от подачи протяжных сигналов в витой турий рог… Ратники, последовавшие за мной — и развивающимся на ветру стягом с ликом Пресвятой Богородицы «Знамение» — откатились до нескольких проходов в надолбах. Где мы разбились на сотни и разделились на «мечников», сдерживающих натиск поганых, и лучников, посылающих стрелы во врага из-за наших спин… Став, таким образом, живой пробкой! Пробкой, не выпускающей спешенных татар из ловушки, и не позволяющей прорваться им на выручку монголам…

Вот только последние словно озверели — и теперь упрямо лезут в лоб. Причем сильнее всего именно на мой отряд! Как видно, из-за знамя… Орудуя при этом не только саблями, но также пуская в упор и собственные срезни, целя при этом в открытые лица дружинников, или закидывая на шеи русичей арканы и стаскивая воев из седел… А на острие вражеского удара — горстка выживших хошучи, сражающихся, однако, со свирепой яростью обреченных людей, имеющих возможность идти только вперед!

По нашим — и собственным телам…

Парировав плоскостью меча очередной удар вражеского палаша, я с яростью вгоняю клинок в открывшуюся грудь татарина! Пронзенный мной монгол, подавившись кровью, завалился назад, потянув за собой и мое «наградное» оружие… И я было уже рванул его назад, спеша как можно быстрее освободить харалужный меч — как вдруг увидел, что к лицу моему устремилась вражеская булава!

А после наступила тьма…