Схватка

Глава 21

Не очень сильный удар чего-то твердого по лбу — и я выполз из тягучей дремы, навеянной монотонной, тряской ездой допотопной кибитки (без рессор!) по степи. Открыв глаза, увидел перед собой баранью костью с до конца не дожеванным (и наверняка еще и оплёванным!) по краям мясом… И поспешно принялся срывать его уже начавшими шататься зубами.

Н-да, Батый умеет мстить… Хотя все равно я пока что нахожусь в плюсе по отношению к ларкашкаки — ларкашкаки теперь уже точно неудавшегося западного похода! Что в сравнении с этим мои личные унижения и побои?!

В принципе, на одной только этой мысли я по-прежнему и держусь в совершенно иррациональной надежде на чудо! На то, что мне удастся вырваться из западни… Ну, или хотя бы уйти от пределов Руси на достаточное расстояние прежде, чем пошлю хана на все четыре стороны, просто признав, что обманул его! Что не было у меня никаких видений о его будущем отравлении — и что я просто все выдумал, чтобы спасти себя на пороге неминуемой гибели под стенами Чернигова, да выручить наших пленников…

Да, Батый умеет мстить.

Впрочем, под впечатлением от моих слов, хан тогда все же отпустил хашар. И, уйдя из-под Чернигова Киевской дорогой, старался нигде не задерживаться — ну, то есть не терял время на осаду городов. Что, в свою очередь, дало местным жителям пусть даже и эфемерный шанс спастись — хоть в осенних лесах, хоть за стенами крепостей, в моем настоящем ставших ловушками для укрывшихся в них беженцев и горожан… Здесь все пошло немного по другому сценарию.

Но, понятное дело, что остановить тотальный грабеж всех и вся (докуда руки дотянутся), с попутным истреблением населения, Батый даже не пытался… Ибо фураж для скота и провиант для его нукеров был залогом выживания. Ну а все художества монголов с несчастным мирняком, на котором монгольские выродки вовсю отрывались — то были уже сопутствующие потери, кои я никак не мог предотвратить.

…Единственный уцелевший тумен (насчитывающий процентов шестьдесят «штатной» численности) вышел в степь, сделав сильный крюк. Монголы постарались обойти стороной Поросскую оборонительную линию и владения пусть и обескровленных, но все еще способных дать бой за свою землю черных клобуков… Была у меня надежда, что последние объединятся с ковуями да переяславльскими ратниками, да настигнут поганых в степи! Но не срослось.

Как не срослось больше и с моими видениями, что больше ни разу не явились в моих снах…

Впрочем, после единственного разговора, состоявшегося сразу после моего пленения, Батый со мной ни разу и не общался. Так что и возможность прервать свои мучения признанием во лжи мне еще ни разу, собственно говоря, и не представлялась… Меня просто посадили в клетку в кибитке, в которой я и путешествую — а людей я вижу, когда кто-то из моих сторожей приносит еду. Ну, то есть швыряет мне объедки, как псу, в буквальном смысле слова… Или же крепко пнет тупием копейного древка сквозь решетки, пока сплю. В качестве разнообразия к рациону — то есть вместо еды…

Сколько раз я мечтал о том, что когда-нибудь вырвусь из своего узилища и сполна отвечу за издевки! Но, увы, пока это все остается лишь несбыточными мечтами…

Конечно, поначалу я молча игнорировал объедки, цепляясь за остатки гордости. И изо всех сил пытался не показывать, как хочу пить, когда мои тюремщики ставили кобылье молоко или воду у самой решетки — и разливали, как только я потянусь к чашке… Верю, что будь у поганых полная свобода действий, так они бы просто меня убили — ну или крепко бы покалечили. Да и издевке их были бы куда менее «безобидными»…

Но Батый ведь не просто так сохранил мне жизнь и посадил в кибитку, а не в телегу, оставив мерзнуть под холодным осенним небом, пока не разовьется пневмония или менингит! И издевки моих надзирателей — это вряд ли их личная инициатива, если на то пошло. На деле создается полное впечатление того, что меня неспешно так, пока еще без огонька ломают, приучая к роли послушного пса в клетке… Если так пойдет и дальше, то, скорее всего, за «лайтовым» режимом последует нечто более жесткое и страшное, чтобы резко и быстро сломать/доломать уже хорошенько «промаринованного» пленника. Который уже приучился к тому, что выживать нужно любой ценой, позабыв о гордости — это я про объедки или питье, в которое при мне показательно харкают…

А вот за «сломом» условия существования могут и резко измениться — причем в лучшую сторону. И клетка моя может стать «золотой» — ну, пусть не буквально, но еда наверняка разительно и качественно изменится, еще и бабу какую могут подсунуть… Что по идее, должно меня окончательно «добить» и одновременно с тем привязать к «господину». Ведь, во-первых, практически сломанному пленнику, отношение к которому вдруг резко изменится в лучшую сторону, уже совсем не захочется терять «золотую» клетку. А во-вторых, память о жестокой расправе в случае неудовольствия господина будет еще долго жива в памяти, служа наглядной демонстрацией того, каким может быть наказание.

Гребанные психологи, за ноги их и об стену…

И что самое страшное, гнуться я уже начал.

Пытка голодом — вариант беспроигрышный, если только пленник не желает убить себя. Впрочем, раз я нужен хану живым, то, в крайнем случае, мне бы просто силком разжали бы зубы и впихнули бы еду в рот… Но вообще, гордость, принципы, омерзение, отвращение — все это как-то меркнет на пятый день голодовки, уходит куда-то далеко в сторону… Нет, понятное дело, я мог бы отказываться от еды и дольше — благо, что примеров людей, которые в различных ситуациях голодали ну очень долго… Их много. Как и людей, кто голодает сознательно, чтобы подлечиться. Вот только последние не сразу срываются в голодовку — и еще труднее с нее выходят, позволяя организму привыкнуть к еде лишь постепенно.

Впрочем, пытка голодом — это просто ничто перед пыткой жаждой, когда все возможное питье, что тебе дают, на твоих глазах же разливают… А затем харкают в чашку и ждут, станешь ты пить, или нет. При тюремщиках я все же держался — но когда мне как-то оставили чашку с водой, а был это уже четвертый день пытки… Короче, все принципы и убеждения полетели в пропасть. А сломавшись один раз, очень легко покатиться по наклонной — так что следом я начал есть и объедки…

Да, у меня был выбор — но силы воли реально заморить себя голодом и жаждой у меня не хватило. Причем более всего подводила убежденность в том, что умереть от истощения мне все одно не дадут… И тогда я решил, что раз нет возможности изменить ситуацию, я изменю отношение к ней. Я начал есть все, что мне швыряют мои тюремщики, и пить то, что дают — в надежде, что это сохранит мне хоть немного сил. В надежде, что когда-нибудь они мне потребуются, и я все-таки смогу сбежать, спастись, вернуться домой, к семье…

Или хотя бы умереть в попытке обрести свободу, напоследок глотнув свободы полной грудью!

Какая же все-таки противная эта штука, неволя…

Да, и еще. Хоть вещих снов у меня больше нет, но вот простая чуйка едва ли не в голос вопит о том, что фаза «лайтового» нагиба завершается, и скоро меня будут ломать — прежде всего, физически — уже всерьез. Ощущение, признаться честно, так себе…

С другой стороны, ведь не смогут же меня забить в клетке, верно? Значит, выпустят из нее. Значит, обязательно появится ШАНС — или бежать (что, конечно, маловероятно), или хотя бы гульнуть напоследок и встретить свой конец по-мужски достойно…

Полог кибитки откинулся, прервав мои мысли — и я на мгновение оцепенел, увидев в руках одного из сразу трех полезших внутрь монголов что-то отдаленно напоминающее связку ключей. Усилием воли я стряхнул с себя оцепенение, заставив себя двигаться — и отполз к дальней стенке клетки. Тем самым предоставив возможность тюремщикам протискиваться внутрь, коли я им так нужен, что неминуемо ограничит свободу маневра поганым… Впрочем, двое татар довольно-таки равнодушно подняли копья к просветам в решетках клетки, нацелив на меня наконечники — тем самым демонстрируя готовность незамедлительно пустить оружие в ход в случае неподчинения.

Блефуют, уродцы…

Загремели ключи в руках третьего тюремщика — и узкая калитка в клетке открылась настежь, после чего монгол повелительным жестом приказал мне выходить. Я только усмехнулся — и тут же получил два чувствительных, но довольно точно рассчитанных укола, пришедшимися в левую руку и бедро. Больно! Но в тоже время наконечники этих копий на самом деле довольно тупые — а поганые, как я и думал, не пытались нанести мне реального ущерба… Тем не менее, среагировать я не успел — зато когда «ключник» повторил свой жест, что-то недовольно рявкнув, я ответил точным плевком в его наглую рожу! Тюремщик яростно закричал, уже в голос — а оставшиеся монголы, после секундной паузы, ударили повторно.

Только в этот раз я оказался готов — и, дернувшись в сторону, уклонился от острия дальнего от себя копья, вцепившись обеими руками в древко ближнего! Вооруженный копьем татарин также яростно заорал, как и его оплеванный соратник мгновением назад, и уже что есть силы рванул оружие на себя — но я выдержал рывок поганого, уперевшись ногами в прутья клетки… Однако мгновением спустя разжал пальцы от боли, пропустив в живот сильный удар тупием древка копья второго монгола!

Точно, задача татар — достать меня живым. А вот то, что ключник так и не полез за мной — это уже плохо. Орудуя сразу двумя копьями через прутья клетки, монголы смогут меня так измордовать, что я уже никакого дальнейшего сопротивления оказать не смогу!

Но ведь и если я вылезу наружу — то тут же оглушат (вон, деревянная дубинка весит на поясе ключника) и повяжут. И дальше делай со мной, что хочешь… Вот как бы мне вывести этого уродца из себя, чтобы он все-таки полез внутрь моего узилища?!

Я плюнул вновь, промахнулся — и пропустил еще один удар тупием копейного древка, теперь уже в грудь… Удар выбил дух и опрокинул меня на спину, гася всякое желание продолжать бесполезную схватку. Но в тот самый миг, когда я всерьез подумал о том, что стоит сдаться, получив еще и по животу, где-то далеко за стенкой кибитки вдруг встревоженно взревел рог, потом еще один и еще, а затем часто забили барабаны — как кажется, по всей колонне поганых!

И судя по вытянувшимся, ошарашенным лицам моих тюремщиков, сейчас происходит нечто совершенно экстраординарное!

…Мастер ордена тамплиеров Венгрии и Славонии Иоганнес Готфрид фон Шлюк остановил коня, сделав скупой глоток воды из бурдюка. Отряд орденских рыцарей и сержантов, следующих под его началом, едва ли не целиком укрылся за высоким насыпным курганом, оставленным в бескрайней степи неизвестным ему кочевым народом. И теперь венгерские храмовники ждали начала боя, спешно облачаясь в хауберки и седлая мощных, сильных жеребцов, до сего момента следующих без всадников и поклажи.

Между тем, голова колонны язычников-агарян, растянувшейся по степи на несколько миль, уже показалась в пределах видимости с холма…

Старый тамплиер, оглянувшись назад на свою жизнь, полную стычек с сарацинами на Святой земле, мог честно себе сказать, что этот многодневный марш по степи, эта гонка за татарами, оказалась куда более тяжелым испытанием, чем даже пятый крестовый поход, в котором он принял самое живое участие! А ведь Иоаганнес был дважды ранен стрелами мамелюков в разгромной для крестоносцев битва при Вифсаидах, где султан аль-Альдилем разбил войско короля Андраша Второго…

Тем не менее, преследователей, как кажется, благословил Сам Господь — несмотря уже на глубокую осень, погода стоит еще довольно мягкая, без сильных холодов и затяжных дождей. А ведь последние бы запросто обрекли крестоносцев! Да, к слову говоря, архиепископ Угрин уже вознамерился придать их походу статус «степного»-крестового… Что сам мастер венгерских и словенских тамплиеров лишь горячо поддержал.

…Чтобы скорее догнать язычников, куманы двинулись в путь без обоза, переложив поклажу с запасом круп, вяленого мяса и копченых колбас на множество заводных коней. Заводными степняцкими кобылами, выносливыми и неприхотливыми, хан Котян снабдил и всех своих венгерских союзников — а кроме того, отправившись в поход, он сумел также заключить и некие договоренности с русами. Благодаря чему, его орда дважды получала помощь от схизматиков — последние сплавляли вниз по степным рекам, берущим начало в их землях, множество небольших судов с запасами еды, откликнувшись на предложение кипчаков добить монголов! А когда ханское войско проходило рядом с землями одного из южных княжеств Ругии — Переяславльского — к нему также присоединился и тысячный отряд местных ратников, хорошо знающих степь и искусных в бою.

Таким образом, как позже выяснилось, Котяну удалось добиться двукратного численного перевеса над уцелевшими агарянами…

Но вот, наконец, изнуряющая гонка завершена. Куманы, лучше пришлых кочевников знающие свою степь, и в отличие от последних ринувшиеся в погоню без обоза с награбленным, сумели не только догнать смертельного врага — но и обойти их. Таким образом, разделившись на несколько отрядов, кипчаки и их союзники приготовились атаковать колонну татар сразу с нескольких сторон, стремясь рассечь ее на части, окружить язычников — и уничтожить… И если сами куманы держатся на почтительном расстоянии от татар, вне пределов видимости последних, рыцари Храма Соломона выжидают в засаде, готовясь первыми начать битву. Впрочем, в бой вступят не они одни — так, в протянувшейся слева степной балке с пологими склонами укрылось и невеликое воинство архиепископа Калочи, а также рыцари королевского знамени со слугами и оруженосцами. С началом же венгерской атаки устремятся в бой и куманы, и русы — последние, в свою очередь, атакуют хвост колонны язычников… Боевое охранение татар Котян приказал перехватить и уничтожить — что и было исполнено куманами, укрывшимися от разъезда монголов в высоких ковылях. В прикрытие тамплиерам хан выделил лучших своих лучников! Впрочем, орденские сержанты-арбалетчики ничем не уступают степнякам в точности боя, пусть и несколько проигрывая им в скорострельности…

Как бы то ни было, чьи бы стрелы или болты не сразили вражеских дозорных, сейчас агаряне неспешно следуют в заранее подготовленную засаду — беззаботно покачиваясь в седлах, убаюканные монотонной, продолжительной ездой…

Когда до колонны татар осталось не более полутораста шагов, притаившиеся на вершине кургана куманы подали знак — и венгерский тамплиер с немецкими корнями опустил топфхелм на голову, после чего коротко приказал:

— Пора.

Мастер первым повел своего жеребца вверх, по давно оплывшему, пологому склону кургана — и прочие рыцари и сержанты спешно последовали вслед за своим предводителем… Когда же Иоганнес замер на вершине холма, он подождал всего несколько мгновений — до того, как степняки заметили вдруг появившихся на их пути всадников. В голове колонны противника, до которой остались вожделенные сто шагов, послышались громкие, встревоженные крики, кто-то протрубил в рог. В ответ ему забили барабаны, язычники схватились за оружие, а несколько всадников спешно поскакали назад — как видно, предупредить хана… Между тем фон Шлюк неторопливо, картинным жестом оголил меч, воздев его острием к небу — после чего уже в голос воскликнул:

— Beauseant!

В ответ мастеру прогремело многоголосое, яростное, неудержимое:

— Beauseant alla riscossa!!!

И с этим кличем рыцари Храма неудержимо сорвались вниз, набирая дополнительный разгон по склону холма — и уже на скаку формируя ударный клин. На острие же клина встали лучшие венгерские рыцари — на белых плащах которых вышит красный восьмиконечный крест, так хорошо знакомый сарацинам…