Схватка

Глава 8

…— Бешенные собаки! Трусы! Лживые предатели! Да я сейчас же прикажу уничтожить всех орусутов, вырезать до единого!!! Захотели руку хозяина укусить, псы — ну так познайте теперь его ярость!

После того, как гонцы князей, претерпев великие муки, все же выдали планы Даниила Волынского и Мстислава Черниговского, хан Бату разъярился не на шутку, желая сей же миг покарать изменников. Но оставшийся с ним Байдар, приближенный к ларкашкаки после противостояния с Мунке и присутствовавший при допросе, чуть насмешливо бросил, выгнув бровь:

— Усмири свой гнев, великий хан, если желаешь не только наказать предателей, но и одним ударом захватить Чернигов.

Батый, уже жестом руки подозвавший туаджи, с интересом и легким недоверием посмотрел в довольные глаза двоюродного брата — после чего резко бросил:

— Говори!!!

Легкая полуулыбка сползла с губ «темника» осадного обоза — резкий окрик не на шутку разошедшегося ларкашкаки ему не очень понравился. Однако же, понимая причины этой резкости, Байдар просто смирился с гневом хана и спокойно объяснил свою идею:

— Орусуты наверняка сумели связаться с осажденными, и рассчитывают на вылазку из крепости. А даже если и нет — то после ночного боя они все одно надеются отступить в город через ворота. Также вряд ли возможно, что в связи с этими причинами они решатся на бой глубокой ночью — скорее уж пойдут на нашу стоянку в предрассветных сумерках… Что предлагаю я. Ночью, скрытно вывести со стойбища часть нукеров, разделив их надвое. Хошучи и прочие батыры пусть обойдут лагерь орусутов — и спрячутся за осадным тыном, встав ближе к городским воротам. Когда они откроются, чтобы выпустить подкрепление на помощь сражающимся сородичам — или уже впустить убегающих — наши нукеры стальным клином ударят по врагу, топча его! И на плечах бегущих они ворвутся в Чернигов!

Бату-хан, внимательно слушающий Байдара, поменялся в лице на глазах, и выражение его стало более благодушным. Между тем, двоюродный брат его продолжил:

— Второй отряд простых конных лучников встанет вблизи нашей стоянки, отступив к лесу. Остальные же нукеры останутся в лагере… Мы выставим усиленные дозоры, чтобы враг не сумел ударить внезапно, часть стрелометов поставим на возы. А когда орусуты приблизятся к заграждениям, их встретят срезнями спешенные лубчитен!

Хищно оскалившись, Байдар продолжил рассуждать с довольной ухмылкой:

— Могу представить себе ужас орусутов, когда на них неожиданно обрушится град практически невидимых срезней! А уж когда в их ряды ударят дротики стрелометов, то можно не сомневаться — они дрогнут, первые ряды их покажут спины…Но чтобы нукеры врага окончательно превратились в трусливых баранов, поджавших хвосты и бегущих к воротам, достаточно будет того, чтобы наши всадники, спрятавшиеся у леса, ударили им в тыл. Что же, это будет несложно: подадим сигнал китайским фонарем, в сумерках он будет вполне заметен… Враг поймет, что угодил в засаду и окружен, и потеряет всякой мужество.

Сделав короткую паузу в своей речи, Байдар продолжил:

— Но если ты решишься атаковать сейчас, ларкашкаки, то боюсь, что при свете дня орусуты станут драться яростнее и нанесут твоим батырам гораздо большие потери. Не говоря уже о том, что осажденные вряд ли рискнут на вылазку… А значит, шанс захватить Чернигов без штурма мы теряем.

Батый чуть прищурил глаза, в упор разглядывая умника Байдара — после чего насмешливо бросил:

— Вижу, что Тенгри не обделил тебя мудростью, мой брат! Но, быть может, он поскупился на внимательность? Скажи, ты действительно считаешь, что орусуты не возжелают сжечь пороки?

Однако начальник осадного обоза ничуть не смутился (разве что на мгновение!) — и тут же вернув усмешку ларкашкаки:

— Я не успел поведать о том, мой хан. Однако я не скажу большего, чем сказал ранее: тех орусутов, кто сунется к камнеметам, также встретят практически невидимые в предрассветных сумерках срезни и дротики стрелометов. Да еще, пожалуй, также камни вихревых катапульт, что будут готовы к концу светового дня! Ведь в темноте мы сможем незаметно усилить охрану машин тысячей, а то и большим числом лучников… Этой ночью город падет, хан. И останутся лишь те орусуты, кто ушел вместе с Шибаном.

Бату-хан хищно оскалился:

— Не бойся, брат мой. Туаджи уже отправился к Шибану! На подлость эмира Михаила мы ответим тем же — его батыров перебьют спящими, перерезав тем глотки в ночи…

Михаил Черниговский с трудом дождался вечера прошедшего дня, а последующей за ним ночью и вовсе не смог сомкнуть глаз — столь велико было его волнение!

Беспокойно отдыхала и вся стоянка русичей. Большинство ратников до последнего мгновения ничего не знали о готовящемся нападении на поганых. В задумку князя была посвящена лишь ближняя дружина из сотни гридей, оставшихся подле него в качестве телохранителей — так же, как и в Волынском полку… Но, тем не менее, ратникам еще с вечера утроили баню и приказали одеться в чистое исподнее, да приготовить все имеющееся оружие и брони к бою. Кроме того, воев перед сном кормили очень легко — приказав отварить мясо, Михаил разрешил пить только горячую похлебку, чуть сдобренную мукой. Но запретил заедать ее лепешками и отправившейся в котлы бараниной — что также послужило важным предупреждением для ополченцев… Да, неизвестная татарам русская традиция мыться перед боем (еще далекими пращурами было отмечено, что раны на чистом теле реже воспаляются) не могла насторожить поганых — зато сами вои поняли, что дело идет к сече.

И скудная трапеза лишь укрепила русичей в этой догадке.

Правда, большинство ратников с тоской размышляли о том, что придется лезть на городские стены, ожидая штурма Чернигова… Но тем оживленнее, бодрее и даже воодушевленнее были выражения лиц воев, узнавших истинные намерения князя! По крайней мере, Михаилу Всеволодовичу так показалось в те мгновения, когда сотники и тысяцкие по его приказу принялись разворачивать против стойбища агарян пешее ополчение Галича и Киева, выдвинув вперед мужей с двуручными секирами!

Обсудив будущий бой, князья-родичи решили действовать следующим образом: на татарскую стоянку нападают ратники Михаила (вследствие чего Даниил решил еще немного подождать с передачей под его руку воев Галича), а сам Волынский князь ведет своих людей к порокам. Но как только они пожгут их, так тут же повернут на стойбище… Если там еще будет идти бой.

Если нет — развернутся к Чернигову и попытаются в него отступить…

Ответ из города так и не пришел. Но, принимая во внимание, что Мстислав мог все же не получить послания, или же не поверил в него, Михаил Всеволодович все одно был уверен: когда начнется реальный бой, северяне в стороне не останутся. Но в худшем случае, они хотя бы откроют ворота отступающим русичам! Князья, к слову, постарались также скрытно подготовить и обоз с харчами, надеясь первым ввести его в град.

Впрочем, оба они понимали, что без помощи из Чернигова вряд ли стоит рассчитывать на победу — и в случае чего, важнее все же будет спасти именно ратников, а не обоз с едой…

Но вот, наконец-то настал миг, когда три полка русичей, старающихся двигаться как можно менее шумно (притом практически не переговариваясь), закончили строиться — и медленно двинулись вперед, каждый к своей цели. Михаил Всеволодовичей, ставший с конными гридями по правую руку от своих ополченцев, с нарастающим волнением смотрел, как медленно, но неотвратимо приближаются вои к стойбищу поганых, едва подсвеченных еще мерцающими углями прогоревших костров…

Пару раз в только-только начавшей рассеиваться тьме, уступающей еще густым, практически непроглядным со ста шагов сумеркам, ему казалось, что он заприметил какое-то движение на стойбище, отчего сердце князя начинало биться быстрее, тяжелее… Но то были или дозорные, или вставшие по нужде поганые — ведь лагерь татар по-прежнему мирно спал.

Не ожидая удара союзника…

Конечно, дозорные рано или поздно заметят приближающихся русичей, разбудят стойбище — но будет уже поздно. Русы ударят в сцепленные между собой телеги, разрубая могучими ударами секир деревянные дышла-сцепки, переворачивая возы, растаскивая их — и прорываясь сквозь получившиеся бреши! После чего, готовые и жаждущие боя они ударят по только-только проснувшимся, спешенным поганым, чьи стреноженные кони мирно пасутся на окрестных лугах…

Уж без коней-то родовое ополчение степняков ничем не превосходит ополченцев-русичей! Скорее уж наоборот, уступают им в ближнем бою, исильно уступают…

Но что это?! Когда до стены «гуляй-города» ратникам Киева и Галича осталось всего с сотню шагов, Михаил Всеволодович вдруг увидел желтое пятно, поднявшееся над телегами. Оно дважды мигнуло и пропало — и тут же впереди раздался неожиданно резкий свист! А следом, практически сразу — хорошо различимый гул-жужжание… Захододело в груди князя, уже понявшего, что происходит — а с губ его сорвался дикий вскрик:

— Щиты! Щиты поднять над головами!!!

Более опытные, бывшие в сражениях вои не хуже Михаила Всеволодовича разобрали в раздавшемся впереди свисте, а после гуле-шипении над своими головами (более похожем на шмелиное жужжание), звук полета срезней. Большинство их успело вскинуть щит и даже присесть!

В отличие от замешкавшихся товарищей или молодняка, в бою ни разу не бывшего…

Предрассветные сумерки огласили многочисленные крики боли раненых русичей — и повторный свист взмывающих в короткий полет срезней… А за ним звонкие, многочисленные хлопки — чем-то похожие на хлопки самострелов, только заметно более громкие! Мгновением же спустя над рядами наступающих ополченцев встал отчаянный крик ужаса — и дикие вопли тех, кто попал под удар коротких копий, отправленных в полет стрелометами поганых… Ведь их снаряды насквозь прошибают любые щиты — а следом и два, а то и три тела несчастных прежде, чем потерять убойную мощь!

И в довесок от виднеющегося справа леса послышался гул копыт многочисленных степняцких лошадей, стремительно приближающихся к пешим ратникам Галича и Чернигова. То были татарские всадники-лубчитен, намеревающихся атаковать орусутов и со спины, и с правого бока, лишая ополченцев мужества внезапным ударом и отрезая им путь к отступлению…

К спасению.

Это было мгновение выбора — выбора, что определяет всю будущую жизнь! В том числе и ее продолжительность… Михаил Всеволодович ясно понял, что его воев ждали, что татары прознали о готовящемся нападении не иначе, как от перехваченных ими гонцов. Вон, и со стороны пороков уже так же раздался все тот же свист да хлопки стрелометов, да скрип канатов камнеметов… И крики попавших под их удар волынцев! Вот сейчас его ратников окружат — и те побегут, обязательно побегут, истребляемые татарами… Но он-то еще может спастись! Верный Бурушка под седлом, выручит, вынесет из-под удара приближающихся поганых! Тем более, что его гриди могут направить своих жеребцов не назад, а вперед — туда, где поганых сейчас и нет, вдоль стойбища! Уйти, вырываться с сотней воев сквозь татарские разъезды, доскакать до дружины, ушедшей с Шибаном, предупредить гридей, чьи жизни в сече стоят куда больше, чем жизни ополченцев…

Да, это действительно важно успеть сделать!

— Полюд — бери десяток своих воев, прорывайтесь вперед, вдоль лагеря поганых и скачите на полудень, вслед конному войску, ушедшему с татарами! Прорвитесь сквозь дозоры — любой ценой, но прорвитесь, хотя бы один гонец должен до воеводы Святослава добраться, о случившемся рассказать! Скачите!!!

Дробно застучали по земле копыта тяжелых жеребцов верного и послушного боярина, молча вскинувшего руку на прощание, а князь уже покликал другого:

— Феодор! Предупреди тысяцких ополченцев — пусть в город уходят, к воротам! И не бегут, а в «ежа» собьются, как мы после Калки по степи шли — только так и уцелеют! Мы ведь сотни верст тогда ногами отмерили — им же достаточно несколько сот шагов пройти до спасения…

— Но княже…

— Выполняй!!!

Крик Михаила не терпел возражений. И верный, самый близкий к князю боярин лишь тяжело вздохнул, разворачивая скакуна… Сам же Михаил Всеволодович Черниговский обратился к прочим дружинникам сотни с короткой речью:

— На миру и смерть красна, братья! Не задержим мы сейчас конных поганых, то побежав, вся рать наша сгинет под копытами степняцких коней! Так разделите же со мной смертную чашу, как делили братину с хмельным медом на пирах, други! Мервые сраму не имут — гойда!!!

— Гой-да-а-а-а!!!

Не убоялись и не изменили преданные гриди Михаилу Всеволодовичу в его последнем бою. Победил свой страх, не изменил и сам он своей чести и чувству долга перед ополченцами, последовавшими за князем по его зову! И навстречу двум тысячам накатывающих на ратников Киева и Галича татарских всадников-лубчитен устремилась тонкая полоска растянувшихся в линию дружинников, склонивших копья навстречу врагу!

Сумерки скрыли приближение малого отряд княжих гридей к поганым. А когда татары разглядели врага, то в растерянности пустили срезни не в более уязвимых жеребцов — хоть те также защищены нагрудниками и наголовниками… Нет, стрелы агарян полетели в дружинных, надежно защищенных прочными треугольными щитами-тарже, перенятыми у европейских рыцарей, и дощатой броней — не причинив русичам особого вреда! Несколько мгновений стремительного галопа, несущего ближников Михаила на рысящую навстречу татарскую конницу… И граненые пики, крепко зажатые гридями, ударили в поганых на разгоне могучих жеребцов, пронзая тела их насквозь, вышибая из седел!

— СЕ-Е-ВЕ-Е-Е-Е-РРР!!!

Закованными в сталь медведями ворвались дружинники в ряды легких степных лучников, уподобившихся перед ними не волчьей стае, а скорее уж своре дворняг! Потеряв обломанные или застрявшие в татарах копья, гриди достали булавы, секиры, мечи, начав крушить ворога разящими, стремительными ударами — и бились они так, покуда хватало сил на последний удар! Ближники Михаила задержали поганых, дав сотникам ополченцев вразумить людей, заставить их сбиться в «ежа» и пусть медленнее, но заметно вернее попятиться к крепости…

А дружинные, глубоко вклинившись толпу татар, все еще яростно бились, уже в плотном окружение, разбившись на двойки, тройки… Наконец, обреченные вои стали погибать. Зачастую уже поодиночке, пропустив точный удар сабли, дотянувшейся до лица или срезень, также в лицо ударивший…

Князя прикрывало сразу несколько гридей. Потом их осталось двое — защищающих Михаила со спины. Но одного сумели выдернуть из седла, закинув сзади аркан на шею, второго смертельно ранили срезнем, вонзившимся точно в глаз ратника… Уж всего с пяти шагов поганый лучник не промахнулся!

Князь же Киевский еще какое-то время бешено отбивался от наседающих ворогов, крутясь волчком в седле, уже не отражая, а только нанося тяжелые, рубящие удары верным, булатным мечом! Но когда силы стали покидать руки уже немолодого воина, когда он замедлился, жадно хватая студеный осенний воздух ртом, тогда и пропустил он степняка, подскакавшего сзади — да обрушившего на княжий шелом тяжелый удар булавы…

Последним, что успел услышать Михаил Всеволодович, был чей-то отчаянный, пронзительный крик, показавшийся ему смутно знакомым — а после в глазах его все померкло.

Не мог видеть в этот миг Михаил Всеволодович, как на татарские пороки вдруг обрушились перелетевшие через стены Чернигова горшки с березовым дегтем и льняным маслом, отправленные в полет камнеметами северян! Смоченные в масле фитили их не потухли в полете — и сразу в нескольких местах вспыхнул пожар, отвлекая татар от стрельбы по волынцам… Спустя же еще несколько мгновений со стен крепости также ударили стрелометы русичей, при свете вспыхнувших китайских катапульт выбирающих себе цели!

Бой под Черниговым еще только начинался…