Сигиец

Глава 12

Анна Фишер сладко потянулась и крепко прижалась к ван Гееру всем своим молодым горячим телом. Анне было двадцать два года, шесть из которых она состояла в законном браке с Иоганном Фишером, анрийским магнатом, управляющим компании «Гутенберг-Фишер», входящей во всеимперское объединение промышленников.

Это был удивительный человек. Занявшись откровенно убыточным и рискованным делом, да к тому же связавшись с ненадежными компаньонами, едва не пустившими его по миру, Фишер всего за несколько лет умудрился выкарабкаться из сложной ситуации, расплатиться с долгами и не только удержаться на плаву, но и расширить свою маленькую мастерскую до крупной компании, захватившей анрийский рынок и поглотившей конкурентов. Разумеется, это мало кому понравилось, на Фишера пытались давить и открыто с ним воевать, но без особых результатов. Кое-кто подозревал, что за Фишером стояли боссы Большой Шестерки, однако никому так не удалось уличить его в преступных сговорах и противозаконной деятельности.

Так или иначе, дела Фишера шли неплохо, но все же не настолько хорошо, иначе тот не вступил бы в партию полтора года назад. Как и любой предприниматель, он трепетно относился к своим доходам, которые приносили ему руки рабочих, и очень не любил кайзера за то, что тот самым наглым и неприкрытым образом его грабил. С юридической точки зрения, это, конечно, звалось «налогообложением», но с точки зрения самого Фишера и здравого смысла — «грабежом». Впрочем, Фишер был не одинок в нелюбви к Его Величеству.

Неблагоприятная обстановка в Империи вызывала уже недовольство не только среди крестьянства, рабочих и представителей прочих слоев тяглового населения, как это было пять лет назад. Купечество и предприниматели всех мастей тоже страдали от недальновидности кабинета министров, исполняющего прихоти императора. Условия для внутренней и внешней торговли и производства становились все хуже, а налоги и пошлины возрастали чуть ли не каждый месяц. А ведь приходилось еще платить взятки и прочие отступные. Купцы и предприниматели говорили: «Ваше Величество, вы хотите от нас денег, но при этом вводите запрет на торговлю с Норлидом, а из Норлида испокон веку шли руда и соль, так необходимые для пушек и продовольствия для ваших солдат, умирающих во славу Империи на полях сражений Тьердемонда. Мы уже молчим, что снабжение вашей армии влетает нам в нидер, мы привыкли, что последние двадцать лет мы кормим, одеваем, обуваем имперских воинов себе в убыток, а ваша мечта построить самый мощный флот Двух Морей выжимает из нас все соки. И ладно, не в первой, мы привыкли к экономической блокаде вашего главного конкурента на севере, но, Ваше Величество, вы закрыли границу с Милалианом, через порты которого к нам шли товары из Салиды. Понимаем, противоречия и разные взгляды на судьбу Тьердемонда, да покарает Единый проклятых республиканцев и продлит дни Филиппа Изгнанника, которому желаем скорейшего возвращения на законный престол. Мы бы нашли лазейки, да вот только поморы в ответ на вашу политику против Норлида ввело торговое эмбарго и лишило нас поставок с Запада. Мы бы с радостью активно торговали с султаном, который поклялся в вечной дружбе с вами и обещал стать самым верным союзником, если вам вдруг захочется поссориться еще и с Альбарой, да вот только пошлины на ввоз и вывоз кабирских товаров дают не прибыль, а протирают дыру в наших карманах. Империя, конечно, богата, но при всем своем старании не может удовлетворить ваши аппетиты. Мы, конечно, не против спонсировать вашу, безусловно, очень важную войну против революционной заразы, терзающей тело Ландрии, но, пожалуйста, Ваше Величество, создайте подобающие условия. В конце концов, делать деньги из воздуха умел только царь Садим, а он унес свой секрет в могилу». В ответ на подобные жалобные речи кайзер издавал указ, запрещающий критику власти, проведение собраний, и по привычке поднимал налоги.

Иоганну Фишеру было откровенно плевать на политические программы партии и ее цели. Он видел в ней возможность избавиться от престарелого самодура, которому не давала покоя военная слава предков, из-за чего за тридцать один год своего правления кайзер Фридрих ввязался чуть ли не во все крупные войны и не выиграл ни одной из них. Фишер был типичным магнатом, который заставлял вкалывать своих рабочих до потери сознания, платил им через раз и горячо поддерживал законы, запрещающие рабочие выступления. В этом, кстати, Фишер и ему подобные были первыми, кто ставил в церкви свечку за здравие монарха. Однако кайзер мешал ему богатеть, покушался на его доходы, и вот этого Фишер простить не мог. Он видел в партии инструмент, с помощью которого после свержения престарелого мальчишки, не наигравшегося в оловянных солдатиков, можно будет диктовать свои условия.

Он глубоко в этом заблуждался.

Анне Фишер тоже было глубоко плевать на политические программы и цели партии. Ей было плевать и на тяжелое положение супруга, политику, экономику, страну и мир в целом. Полтора года назад она нашла спасение от тоски неудачного замужества и не испытывала ни малейших угрызений совести ни перед мужем, ни перед Единым. Мужа она видела слишком редко, чтобы чувствовать себя виноватой, а в существовании Единого сомневалась, как и практически любой просвещенный человек, получивший современное образование. Это стало модным. Наравне с чтением Жана Морэ.

Артуру ван Гееру на цели партии было не плевать, однако любовница помогала отвлечься от проблем и почувствовать себя вновь молодым.

Анна потерлась об него пышной грудью, горячо поцеловала в губы и отстранилась, легла на спину, подтягивая одеяло. Ван Геер задержал ее маленькую пухленькую ручку с колечками чуть ли не на каждом пальчике, не позволяя прятать прелести тела, пышущего молодостью, влажным теплом и энергией жизни. Анна смутилась — она всегда начинала смущаться своей наготы, стоило любовной горячке немного отступить, — устроила борьбу за священное право прикрыться, но быстро сдалась и прекратила сопротивляться. Ван Геер перевернулся на бок, положил руку ей на мягкий живот. Анна испуганно вздрогнула и зажалась, словно ее коснулись впервые, но постепенно расслабилась от легких движений прохладной ладони, вызывающих приятные мурашки по всему телу. Женщина отдалась этому приятному чувству, прикрыла глаза, робко улыбнулась и облизнула полные губы в предвкушении. Она обожала, когда он так делал. На нее это действовало как наркотик, доставляло удовольствия больше, чем сам секс. Ласки становились настойчивее и наглее, мужская рука уверенно скользила по гладкой коже и волосам внизу живота, протискивалась между стыдливо сведенных полных бедер. Анна мелко задрожала, шумно вдохнула, стуча зубами, заелозила по постели, чувствуя, как ее снова охватывает жар возбуждения. Она не вытерпела этих заигрываний, охотно раздвинула ноги, обхватила руку ван Геера маленькими ладошками, направляя ее, требуя доставить больше наслаждения.

Его ладонь застыла, скользнула вверх, снова легла на живот и мягко надавила. Анна Фишер тихо охнула, выгибаясь дугой, и забыла как дышать от прокатившейся по телу волны неземного блаженства. Женщина затряслась, поджимая пальцы на ногах, колотя руками по кровати. Ван Геер надавил вновь, безжалостно добив ее второй волной удовольствия, пока не отхлынула первая. Анна затряслась в конвульсиях, хрипло, отрывисто вскрикивая, и без сил растеклась по постели, на мгновение теряя сознание, обмякла, уставившись в потолок широко раскрытыми глазами.

Прошло какое-то время, прежде чем большие, тяжелые груди волнующе колыхнулись, а фрау Фишер с беспомощным стоном продохнула и прикрыла глаза, из уголков которых на подушку скатились слезинки счастья. Ван Геер продолжал нежно поглаживать любовницу, не давая ей остыть, снова поднимая в ней горячие волны возбуждения, отзывающиеся в измученном женском теле судорогами. Анна не вытерпела этой пытки, скинула нахальную руку чародея, отвернулась от него, пряча раскрасневшееся круглое личико, поджала ноги и сжалась в едва слышно всхлипывающий, дрожащий комочек. Ван Геер подался к ней и нежно поцеловал во влажное, горячее плечо. А потом глубоко вздохнул, ложась рядом.

Анна Фишер тоже действовала на него как наркотик. Ее бурные реакции, стоны, крики и дрожащие на пике оргазма ляжки заставляли поверить, что восемьдесят шесть лет — еще не приговор.

За окном давно стемнело. В спальне дома покойной тетушки Анны Фишер, где любовники проводили свои не то чтобы тайные свидания, горела одна единственная свеча, создающая уютный полумрак, навевающий самые приятные мысли. Впрочем, ван Геер не любил долго предаваться даже приятным мыслям.

В гостиной старые часы пробили десять вечера.

Чародей встал, оставив любовницу одну, прошел к туалетному столику, на котором стоял таз с теплой водой, и принялся умываться. Анна вздрогнула от противного холода одиночества и тихо всхлипнула.

Всегда одно и то же: он приходит в семь, проводит с ней ровно три часа, а потом в десять, минута в минуту, собирается и уходит до следующей встречи. Она кривила бы душой, если бы сказала, что эти три часа не самые лучшие в ее жизни, что она не ждет их с замиранием сердца, потеряв всякий стыд и страх. Но ей хотелось большего. Хотелось, чтобы он остался навсегда. Иногда Анну посещали безумные мысли. Иногда Анне хотелось встать, тихонько проскользнуть в спальню мужа, заглянуть в его безмятежное лицо, а потом накрыть занятую бесконечными встречами и деловыми сделками голову подушкой и не отпускать до тех пор, пока мерзкий храп не затихнет навсегда. Анна не боялась наказания. Она была уверена, что ей сойдет все с рук. Иоганн Фишер в свои тридцать семь обладал крайне слабым здоровьем. Он уже перенес один сердечный приступ, едва не отправивший его на тот свет, никто не удивится, если второго Иоганн Фишер не переживет. Особенно если смерть засвидетельствует Вольф Пильцер, семейный врач, с которым у Анны была короткая интрижка, когда она проходила обследование, чтобы убедиться, что проблемы с зачатием не с ее стороны. Если бы она не была такой трусихой и позволила подобным мыслям стать действием… Она бы стала завидной вдовой с солидным приданым. Даже Артур ван Геер вряд ли устоял бы перед таким соблазном. Ведь половиной компании Фишера владеет отец Анны, а ван Геер был деловым человеком, занимался какими-то серьезными делами в столице, о которых предпочитал не говорить, а в Анрии вроде бы владел типографией…

Но Анна так и не нашла в себе сил, чтобы решиться на отчаянный шаг. Где-то в глубине, на самом краю сознания, она понимала, что для ван Геера она — всего лишь приятное времяпрепровождение и не более. Он нежен, пылок, а чтобы желание совпало с возможностью не нужно тратить уйму времени, но Анна для него всего лишь любовница, которую он бросит, едва она ему надоест.

Смутное понимание этой простой истины в последнее время вгоняло Анну Фишер в страшную депрессию, от которой спасали лишь эти короткие встречи, проходящие в безумии от животной похоти. А после них становилось еще хуже.

— Останься, — прошептала Анна, обнимая себя за плечи от холода.

— Нет, — коротко ответил ван Геер, обтираясь полотенцем.

— Но почему? — Анна села на постели, скромно прикрывая пышный бюст одеялом.

— Потому что не могу себе этого позволить, — ответил чародей, надевая белую рубашку. — Меня ждут дела.

— Ты всегда так говоришь, — капризно надула губки любовница.

— Потому что меня всегда ждут дела, — повторил ван Геер, застегивая пуговицы.

Анна задумалась, обводя серыми глазами спальню.

— Но ведь за окном ночь, — попыталась она воззвать к здравомыслию. — Неужели ты не боишься?

— Я прожил достаточно долго, чтобы научить ночь бояться меня, моя милая Анна, — сказал чародей, вдевая ногу в штанину кальсон. — А ночь — лучшее время уйти, чтобы беспечный муж не заподозрил жену в неверности.

Анна обиженно отвернулась, смахнула накатившие на печальные глазки слезинки. Той рукой, которой поддерживала одеяло, плавно сползшее вниз и обнажившее вздрогнувшую от тихого всхлипа грудь. Ван Геер замер на мгновение, глядя на любовницу в отражении.

— Моему мужу все равно, — горько сказала она и поправила одеяло. — Я его не интересую. Спорю, даже если он узнает о нас, он лишь махнет рукой. Ему тоже вечно некогда, — обиженно фыркнула она. — Он женился не на мне, а на деньгах моего отца.

— Значит, — чародей потянулся за брюками, — он не осознал своего счастья. К деньгам отца редко прилагается такая дочь.

— Мне недолго осталось, — убежденно заявила Анна. — Скоро я увяну, покроюсь морщинами, растолстею, грудь обвиснет, стану путать, где у меня лицо, а где… другое место. Кому я буду такая нужна?

Ван Геер неторопливо влез в брюки, застегнулся, сел на стул, деловито натягивая носки.

— У тебя слишком мрачный взгляд на жизнь, — заметил он с легкой усмешкой. — Чтобы увянуть, тебе придется прожить еще очень и очень долго. Даже я этого вряд ли увижу.

— Потому что бросишь меня? — испугалась Анна, и ее пухлые губки задрожали.

— Потому что не доживу до того дня.

Анна пожала плечами.

— Ты — чародей… — неуверенно обронила она.

Ван Геер глубоко вздохнул, задумчиво потирая бровь кончиком пальца.

— Я стар даже для чародея, — признался он нехотя.

Анна тихонько прыснула в кулачок, хитро блестя глазками:

— Полчаса назад я бы так не сказала.

Чародей замер с туфлей в руках, скупо улыбнулся.

— Ты не знаешь, моя милая Анна, — произнес он с серьезным лицом, — сколько мне пришлось принести в жертву младенцев дьяволам Той Стороны, чтобы ты так не сказала.

Анна прекратила смеяться, прикрыв рот ладошкой, и осуждающе покачала головой.

— Не шути так, Артур, — строго погрозила она наставленным пальчиком. — Это скверная шутка.

Они замолчали. Ван Геер оделся полностью, постоял перед зеркалом, удостоверяясь, хорошо ли сидит одежда. Анна тем временем поднялась с кровати, накинула на плечи легкий шелковый халат, расправив пышные каштановые волосы. Ван Геер, глядя на нее в отражении, отметил, что полунагота любовницы притягивает его сильнее, чем полностью обнаженное тело. Наверно, от этого почти все свидания начинаются еще в гостиной, где обычно остаются ее верхние юбки и туфли. Чародей на мгновение замешкался и подумал, что сегодня и вправду стоит остаться с Анной. Однако тут же выбросил эту мысль из головы. Ему и так предстоит бессонная ночь в «Империи», до самого утра читать письма и отвечать на них. Анна может подождать. Партия — нет.

Любовница запахнула халат и, обнимая себя под грудью, приблизилась к ван Гееру. Чародей нашел в себе силы смотреть ей в глаза и не отвлекаться на выпирающие из-под тонкой ткани соски.

— Останься, — вздохнула Анна, раздосадованная упрямством любовника.

— Нет, — повторил он и позволил себе улыбнуться: — Не грусти, моя милая Анна, мы обязательно скоро встретимся.

— Ты всегда так говоришь, — отвернулась она, — а потом исчезаешь на месяц, а то и больше.

Ван Геер настойчиво повернул к себе ее круглое личико за подбородок.

— В этот раз я никуда не исчезну, — заявил он ей в глаза.

— Правда? — робко улыбнулась Анна.

— Конечно. Если твой муж не будет возражать, мы встретимся уже… — он задумался на секунду, — послезавтра.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Поклянись, — гордо приосанившись, потребовала Анна.

— Требовать клятву с колдуна — очень неразумно, — серьезно заметил ван Геер. — Поэтому я просто даю тебе обещание, — он взял любовницу за маленькую ладошку и галантно поцеловал ей руку.

А потом надел цилиндр и вышел из спальни, держа трость подмышкой. Дверь он запирал сам запасным ключом.

Анна Фишер поежилась. Ей стало еще холоднее.

Оставшись одна, она бесцельно побродила по комнате, остановилась у зеркала, отпустила полы халата, позволив легкой ткани соскользнуть с плеч и обнажить грудь, покрутилась, разглядывая свое отражение. Женщина с той стороны всем своим видом противоречила опасениям о скором увядании и утрате былой красоты. Анна самодовольно ухмыльнулась, укуталась в халат и, вальсируя босыми ногами по полу, подошла к окну, аккуратно выглянула из-за плотной шторы.

Она увидела, как ван Геер сел в подъехавший экипаж, кучер щелкнул кнутом, погоняя пару лошадей, и карета умчала в темноту ночи.

Анна тоскливо вздохнула, предвкушая очередную тоскливую ночь, проведенную в одиночестве, уже намеревалась отойти от окна, как вдруг уловила едва заметное движение. Темную фигуру, едва различимую в потемках плохо освещенной улицы, двинувшуюся в ту же сторону, куда только что уехал экипаж ван Геера.

Анна Фишер одернула штору и отступила от окна, прикрывая рот ладошкой. Сердце принялось бешено колотиться в груди, а где-то внутри зародилось щемящее чувство тревоги, противная уверенность, что сегодняшняя встреча с Артуром ван Геером была последней в ее жизни.

Чародей шел по освещенному настенными светильниками коридору «Империи». Время приближалось к полуночи, но для него это ничего не значило — он давно привык ложиться с рассветом, а просыпаться к полудню. К тому же назавтра ван Геер не планировал никаких встреч и готовился посвятить весь день редкому отдыху.

Так что пачка обычной партийной корреспонденции, которую он получил на обратном пути от Анны Фишер, а потом можно хотя бы на несколько часов забыть обо всем и почувствовать себя обычным человеком, свободным от решения судеб народа. В последнее время эта идея все чаще казалась ван Гееру особо привлекательной. Он не хотел списывать это на старческое малодушие и усталость, но… кем как не стариком, заигравшимся в борца за светлое будущее, он и был? Народа, которого, по сути, не знал и который его ненавидел.

Ван Геер приблизился к белой двери своего номера, извлек из кармана золоченый ключ, вставил в замочную скважину и провернул один раз. Номер давно стал чуть ли не родным домом, настоящим убежищем, в которых когда-то прятались чародеи от всевидящего ока бдительной инквизиции. Правда, двести с лишним лет назад чародеи выбирали для убежищ жилища значительно скромнее, но времена изменились.

Ван Геер толкнул дверь, переступил порог и шагнул в темноту, поглотившую тихий звук его шагов.

Обычный человек не почувствовал бы никакой разницы, однако истинному чародею буквально сразу захотелось бы убраться от давящего ощущения вакуума и пустоты. Ван Геер не зря считал этот номер своим домом. Он потратил немало времени и сил, чтобы покрыть стены просторной комнаты защитными сигилями и печатями, полностью блокирующими арт и запрещающими вход нежеланным гостям.

Чародей закрыл за собой дверь, скинул с плеч сюртук и повесил его на вешалку в прихожей, а после, ориентируясь в темноте вторым зрением, прошел в комнату.

И замер, услышав равнодушный голос, донесшийся из пустоты:

— Салапарако мак’вс шент’ан, Артур ван Гееро.