Синева небес

глава 10. Лютики

Проснувшись наутро, Фудзио подумал, что надо бы навестить Юкико. Совсем про нее позабыл.

Как только эта мысль пришла ему в голову, настроение сразу улучшилось. При одном воспоминании о Юкико ему захотелось играть на флейте. Он подумал было позвонить ей и спросить, можно ли приехать, но не хотел получить отказ.

Фудзио решил ехать без ее приглашения.

Сегодня у него даже есть подарок. Расписная тарелочка, которую он накануне украл в универмаге. Фудзио завернул ее в первую попавшуюся газету, валявшуюся в комнате, — и вдруг заметил, что этот номер посвящен скачкам.

Считается, что играть на скачках — порочное занятие, хотя в этом нет ничего постыдного. Однако поняв, что Юкико непременно обратит на это внимание, Фудзио, проявив предусмотрительность, заменил газету другой — совсем ничем не примечательной.

К дому Юкико он подъехал ровно в полдень.

Тут Фудзио постигло огромное разочарование: он попробовал открыть входную дверь, но она оказалась запертой на ключ.

«А говорила, что всегда сидит дома», — обиделся Фудзио, как ребенок. Вообще-то Юкико могла пойти куда угодно — за покупками, на почту, в банк. Он забеспокоился, представив, что она заболела и даже ходит к врачу. Можно было заехать в главную больницу в центре города Миура или в приемную амбулатории, но Фудзио сообразил, что за это время она, вероятно, успеет вернуться домой, поэтому решил выждать некоторое время.

Машину он припарковал на противоположной стороне дороги. Особых причин для такого маневра не было, но он хотел хотя бы несколько секунд понаблюдать, как Юкико возвращается домой, пока она его не заметит.

Фудзио откинул сиденье и отрегулировал положение зеркала заднего вида так, чтобы видеть, что происходит на улице. Затем он улегся и приготовился долго ждать. Вчера на заднем сиденье машины лежало мертвое тело Каё Аоки, напоминавшее спящую кошку.

Как же это произошло? Три женщины погибли, пусть даже их семьи и не знают об этом. Но ни одно исчезновение не вызвало никакой реакции. Все только твердят, как важна человеческая жизнь, но ни газеты, ни полиция не проявили интереса, а ведь из жизни исчез человек. И еще говорят, что убийцу терзают угрызения совести, и он страдает, однако и это — полное вранье. Фудзио по-прежнему крепко спал ночью и даже не потерял аппетита. И сегодня, в этот ясный весенний день, он мечтает лишь о том, чтобы встретиться с Юкико; его душа весела, как легкий ветерок.

На лобовое стекло машины ветром принесло лепесток сакуры. Говорили, что в этом году сакура проснулась раньше обычного, но в конце марта стояли прохладные дни, поэтому цветение пришлось на тот же период, что и всегда. Значит, осыпаться ей еще, наверное, рано… Впрочем, может быть, и у сакуры есть цветы, которые умирают молодыми…

Глядя в зеркало заднего вида и предаваясь подобным размышлениям, Фудзио вдруг ощутил, как напряглось его тело.

Он увидел знакомую фигуру: одетая в белую юбку-брюки и красную куртку, она выглядела совершенно по-девичьи, но это, несомненно, была женщина — женщина по имени Хитоми. И она направлялась к дому Юкико.

Фудзио лихорадочно соображал, как поступить. В принципе, ничего страшного не произойдет, если он ее окликнет. Ну, посетили отель, но ведь по обоюдному, так сказать, согласию, как взрослые люди.

Фудзио пристально следил, затаив дыхание. Через минуту, как и следовало ожидать, Хитоми вышла из ворот, обнаружив, что Юкико нет дома.

И в этот момент Хитоми как-то странно посмотрела в сторону машины. Фудзио инстинктивно съежился в кресле. Если она подойдет, он притворится спящим. Слегка приоткрыв глаза, он следил в зеркало за Хитоми. Но та, обернувшись еще два-три раза, уходила прочь.

Узнать, что Хитоми и Юкико знакомы, было большой удачей, почти что чудом. Теперь, если он захочет найти Хитоми, можно будет ловко выспросить у Юкико, где она живет.

Фудзио прождал около часа, пока, наконец, не показалась Юкико с корзиной покупок. Фудзио торопливо вылез из машины, поспешил к ней навстречу и взял ношу.

— Тебе пришлось меня дожидаться? — спросила Юкико. — Извини, пожалуйста.

— Ты говорила, что всегда бываешь дома, вот я и приехал без приглашения, — сказал Фудзио.

— Да. Я и в самом деле почти все время дома. А тут продукты закончились, и пришлось отправиться по магазинам.

— В следующий раз ты мне только скажи. Я человек свободный, поэтому мигом приеду.

— Спасибо. Но я беру понемногу, могу и сама донести. Когда они вошли в дом, Юкико спросила:

— Ты уже обедал?

— Я встал поздно, поэтому еще не ел. Но ты не беспокойся, я неголоден.

Фудзио был доволен. Все идет просто замечательно.

— Я покупала продукты только для себя, поэтому их не так много, но если не возражаешь, пообедаем вместе.

— Мне бы руки помыть.

— У меня еще ничего не готово, ты не торопись.

В рабочей комнате, где его всегда принимали, сегодня еще не был расстелен материал для шитья.

Фудзио слушал доносящиеся из кухни звуки. Вот Юкико наливает горячую воду из металлического чайника, вот закрыла кастрюлю крышкой. Тут он заметил в углу рабочей комнаты удивительные цветы — фиолетовые с белым, в горшочке.

— Послушай, как называются эти цветы? — громко спросил он. — Такие красивые, они напоминают какие-то удивительные конфеты.

— А, так это лютики, — отозвалась с кухни Юкико. — Европейские, у них цветы большие и яркие.

— Замечательные цветы. Раньше я таких и не видывал, — громко сказал Фудзио, обращаясь к хлопотавшей на кухне Юкико.

— Обычным лютикам цвести еще рано. А эти, думаю, выращены в теплице. Но, когда цветы отцветают, лепестки и семена должны падать на землю, поэтому в следующем году пусть цветут в саду, а не в доме.

— Правильно, — тихо, чтобы Юкико его не расслышала, пробормотал Фудзио. На мгновение он позавидовал лютикам, которым всегда позволено пребывать тут и расти в саду этого дома. Фудзио попытался высказать это свое настроение, желая сделать Юкико приятное. Он открыл было рот, но голос не повиновался ему.

— Но кое-что в этих лютиках мне не нравится, — сказала с кухни Юкико.

Фудзио встал со своего места, прошел на кухню и прислонился к дверному косяку.

— И что же именно?

Юкико вынимала палочками из кастрюли только что сваренную ярко-зеленую китайскую капусту.

— Не люблю, когда они отцветают, — отозвалась она. — Сперва ждешь цветения, потом надеешься, что может, они поцветут еще, — а лепестки тут же один за другим начинают осыпаться, покрывая траву и землю. А чтобы все это вычистить, требуются руки!

— Ты такой чистоплотный человек…

— Вот содержать в чистоте комнату мне совершенно не удается. Да и не интересно. Лишь когда собираю жухлые листья в саду и во дворе или выбрасываю сгнившую листву — вот тогда чувствую удовлетворение.

— А я меня для тебя сегодня небольшой подарок. — Фудзио вышел в прихожую, чтобы достать из куртки завернутую в газету тарелочку. — Я его случайно приметил: иду, а он в витрине лежит…

Фудзио вернулся на кухню, развернул газету и продемонстрировал тарелочку.

Такой подарок может себе позволить даже безработный вроде меня, — шутливо сказал он.

На тарелочке ведь не написано, что она украдена.

— Да-а, приятная роспись.

— Ну, у тебя-то здесь, я думаю, есть керамика и получше.

— Нет. У нас тут только самая простая посуда.

На самом деле у Томоко имелся набор весьма интересных десертных блюдечек и чайных чашек, но он стоял в ее комнате, и, кроме гостей сестры, ими никто не пользовался.

— Давай сразу же обновим ее, — предложил Фудзио.

С подарком в руках Юкико послушно отправилась в комнату, Фудзио следом. Сладкое чувство грело его душу. Он впервые втянул в грязное дело ни о чем не догадывавшуюся Юкико. Такое ощущение, будто впервые обнял ее за плечи.

— Как ты поживала за то время, пока мы не виделись? — поинтересовался Фудзио. Юкико, тщательно протерев украденный сувенир фирмы «Ниигацудо», поставила на его столик рядом с небольшой чашкой.

— Да никак. У меня однообразная жизнь. Ну, иногда случается простудиться. А так, в сравнении с тем, что происходит с другими людьми… — она осеклась.

— Ты о чем?

— Всегда есть люди, которые неожиданно попадают в беду.

— Что значит «неожиданно»? — спросил Фудзио.

Юкико какое-то время не отвечала, раскладывая еду: иваси, сваренные с овощами в сое, вареные побеги бамбука с жареным соевым творогом, соевый суп с филиппинскими ракушками. А на украденную тарелочку положила салат из ярко-зеленой китайской капусты, приправленный горчично-соевым соусом.

— Ты задумывался о том, что такое неожиданная беда? — наконец решилась она.

— Я… Ну-у, например, услышать от врача диагноз «рак».

— Это для тебя неожиданная беда?

— Ну-у, думаю, что да.

— А для меня неожиданная беда, когда с крыши высотного здания мне на голову падает человек, решивший покончить жизнь самоубийством.

— Что-то случилось с твоей знакомой?

— Ее изнасиловали.

— Где? — спросил Фудзио, стараясь держаться как можно естественнее.

— На темной дороге, кажется…

Щадя репутацию знакомой Томоко, Юкико решила не только не называть имени пострадавшей, но и не стала конкретизировать место.

— Разве изнасилование серьезное несчастье? Да тот мужчина, видно, влюблен в эту женщину. Наверняка, — Фудзио вздохнул с облегчением, хотя и допускал мысль о том, что Юкико могла задаться глупым вопросом: а способен ли он на «такое грязное дело»?

— Так поступают дураки.

— Почему?

Говоря о насильнике как о постороннем человеке, Фудзио ощущал дикое раздражение, поскольку разговор задел его за живое.

— Ведь потом невозможно будет встречаться. Я бы сделала иначе на месте этого человека, постаралась бы понравиться любимой женщине.

— И я бы так сделал, — сказал Фудзио, принимая чашку с рисом из рук Юкико; при этом лицо его выражало спокойствие.

— Пожалуйста, угощайся.

— Спасибо. С удовольствием отведаю.

Фудзио чувствовал себя сейчас словно другим человеком. Дома за столом он не говорил таких вежливых слов.

— До вчерашнего дня она жила спокойно, а теперь все рухнуло. Иначе говоря, она словно столкнулась с грабителем, который вырвал у нее сумочку. К сожалению, ее муж — человек, который совершенно не способен абстрагироваться от действительности.

— Тогда, может, это и к лучшему? По крайней мере, стало ясно, что муж — не опора в жизни.

— Трудно сказать. Мы все глупы. В самом деле, это жестоко — загнать человека в угол, чтобы он осознал собственную глупость. Это так же жестоко, как и то, что жизнь заставляет человека страдать до смерти от старых шрамов…

— Поразительно, — сказал Фудзио, ставя чашку. — Когда мы беседуем с тобой, я иногда порой говорю какие-то странные вещи. Совсем запутался…

— Я сегодня все утро думала о той женщине, которую изнасиловали. — Юкико, похоже, была рада собеседнику за столом. — Думала: а если она забеременела, что же тогда делать? Ты-то как считаешь?

Такого потрясения, как в этот момент, Фудзио переживать еще не приходилось. Чтобы та женщина зачала от него ребенка… да подобного у него и в мыслях не было!

Фудзио неловко положил перед собой палочки.

— Признаться, даже и не представляю. Благоразумно будет, наверное, сделать аборт.

— Ну, это взгляд с позиции взрослого человека. Так почти каждый решит. Но дело в том, что ребенок-то будет убит…

— Эта женщина ведь не может оставить его в живых.

— Ты тоже так думаешь? — слегка вздохнула Юкико. — Конечно, это не мое дело, и я не должна вмешиваться, но я, несмотря на свои годы, всегда живу в каких-то сладких грезах, поэтому сестра часто надо мной посмеивается. Ведь даже если в результате такого кошмара получился ребенок, то пусть он живет. Жизнь есть жизнь. Тогда и ее муж будет бороться со своим горем, делать все, чтобы ребенок, на котором нет никакой вины, рос счастливым. Ну, разве не может так выйти? Если я говорю такое, сестра всегда надо мной смеется. «Ты что, дурочка?» — спрашивает она. Однако я верю, что где-то на земном шаре живет человек, который не держит зла на этого несчастного ребенка, а, напротив, старается его полюбить, и только это составляет смысл всей его жизни; думаю, что где-то непременно существует такой человек!

— Но, вероятно, та женщина решила бы избавиться от ребенка. И это естественно.

— Да, конечно.

— Однако выходит, что она убила бы человека. Если спросить, какое из двух совершенных преступлений более тяжкое, то я все-таки думаю, что это убийство ребенка, а не изнасилование, — сказал Фудзио, тяжело задышав. — Что такое убить человека — каждый знает. Преступника судят в суде. А кто будет судить тех, кто делает аборты, бросает престарелых родителей? Где же эти безмозглые судьи?

— Ты ненавидишь подобных людей? Ты их так хорошо знаешь, чтобы ненавидеть?

— Пожалуй… прежде, когда работал в отеле, наслушался. О людской изнанке…

— Но ведь у каждого человека есть изнанка, которую ему хочется скрыть.

— Вот у тебя нет, наверное?

— Ну, разве что уклоняюсь от уплаты налогов… — честно призналась Юкико.

— Ты не платишь налогов? Это уже интересно!

— В результате — да. Ведь я же не веду никакого бухгалтерского учета. Мой доход зависит от выполненной работы, и порой я начисто забываю, сколько получила. Не могу вспомнить. Думаю, это от того, что я считаю: помнить о подобных вещах совершенно неинтересно.

— Знаю, что меня тут не жалуют… — Фудзио мог говорить в таком Духе и с Юкико. И не только: даже с ней он немного кокетничал.

— Ну что ты! Ты — один из немногих, кто приходит меня просто навестить.

— Да нет, ошибаешься. Вот когда я ждал тебя в машине, приходила какая-то женщина, звонила в дверь, но так и ушла ни с чем.

— Кто же это мог быть?… Да все равно. Если у человека действительно ко мне дело, то позвонит по телефону. Наверное, это коммивояжер…

— Понимаю, что своим приходом доставил тебе неудобства, но, поговорив с тобой, успокоился душой: все улеглось. У меня с головой дела плохи. Часто я сам себя не понимаю, а уж тем более, других людей. Однако, приезжая в твой дом, я обретаю покой.

— Так со всеми бывает. Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу.

— Ты выслушаешь меня до конца? — настойчиво попросил Фудзио. — Боюсь, что ты тоже когда-нибудь перестанешь меня слушать…

— Почему? К примеру, сейчас я разве тебя не слушаю?

— Нет, когда-нибудь ты перестанешь меня выслушивать. Когда убедишься, что я безнадежен, твое радушие иссякнет.

— Думаю, я не пойму, безнадежен ты или нет.

— Почему? Если на меня человек возлагает надежды, а я их не оправдываю, то это любой поймет.

— Нет, я о другом. Я не пойму, что ты совершишь в последний момент.

— В последний?

— Когда ты будешь умирать.

— Ах, да. И у меня наступит смертный час, — рассмеялся Фудзио.

— Разве у тебя не было мыслей о смертном часе?

— Почти нет…

— Как печально… Значит, этому тебя никто не научил.

— А ты у кого научилась?

— Я… сама стала размышлять. Такой уж у меня характер. Я — человек малодушный, поэтому всегда готовилась к несчастью. Иначе несчастье будет невозможно пережить. Вот почему и счастью я никогда не могла радоваться без оглядки.

— Я смог с тобой встретиться, и это было счастьем, — внезапно сказал Фудзио. — Нельзя думать, что еще успеется, или что случай всегда найдется. Может быть поздно. Поэтому говорю сейчас, пока не поздно.

На улицу после вкусного обеда в доме Юкихо Фудзио вышел в приподнятом настроении. Ему удалось разговорить ее, заглянув в самые глубины ее души; это наполняло его бодрящей радостью. Поэтому он с аппетитом съел даже булочки с начинкой из фасолевого джема, которые были поданы в конце обеда, хотя он не очень любил эту сладкую пасту из красной фасоли.

Он неспешно ехал на машине в сторону Йокосуки. Поставив машину на автостоянке, пешком дошел до станции. Его «рабочий день» подходил к концу, когда Фудзио вдруг ощутил, будто кто-то незримый зовет его в Иокогаму. Вняв призыву, он сел на электричку и отправился в Иокогаму.

Денег, однако, оставалось мало. И убить время оказалось неожиданно сложно. Сегодня ничего не подозревающая Юкико безумно радовалась расписной тарелочке, которую, как она верила, Фудзио несомненно купил где-нибудь в магазине старинной утвари или в салоне антикварных вещей. Надо бы снова украсть что-нибудь, чтобы снова порадовать Юкико. Но не сегодня. Сегодня в тот отдел народных изделий лучше не соваться, что не примелькаться.

Вместо этого Фудзио отправился в книжный отдел. Иногда он под настроение покупал книги, но редко дочитывал их до конца. А еще Фудзио терпеть не мог комиксы. Когда он видел взрослого нормально одетого мужчину, читающего комиксы, словно какой-нибудь ребенок или гимназист, то воспринимал это как вопиющее бесстыдство. Так, что хотелось плюнуть наглецу в рожу.

Такое же чувство охватило его, когда однажды Юкико сказала:

— Ой, а я комиксы люблю!

— Ты что же, покупаешь журналы комиксов? — спросил Фудзио с таким чувством, словно его предали.

— Не покупаю, но, когда хожу к зубному врачу, в парикмахерскую, в банк, то, бывает, пока жду, просматриваю их. Иногда попадаются интересные, с конкретным сюжетом, из которых мог бы получиться хороший роман.

С этого дня у Фудзио изменился взгляд на комиксы, но все же сейчас он не намеревался покупать что-то из книжной продукции, даже карманную книжку. Просто в книжном отделе он чувствовал себя умным и просвещенным и не испытывал неприязни к посетителям книжных прилавков.

На этот раз Фудзио обратил внимание на одну даму в очках. Возможно, ей было уже лет тридцать. Если она молодилась, то напрасно — ее возраст бросался в глаза. Да и одета она была чересчур строго-в светло-коричневый костюм мужского покроя.

— Извините за беспокойство… — умышленно робко обратился Фудзио к ней. — Я хочу узнать побольше о городах других стран, но меня интересуют не путеводители; главным образом, мне интересны устройство жилищ, местная кухня или национальные праздники. Не подскажете ли, где тут искать такую литературу?

Поймав подозрительный взгляд женщины, он добавил:

— Стыдно сказать, но я книг почти не читаю, поэтому в этом деле не разбираюсь… А к продавцу обращаться не хочу, не хочу выглядеть смешным профаном.

Фудзио не очень-то рассчитывал, что женщина в светло-коричневом костюме так легко поведется на столь примитивный прием, однако ее суровый взгляд из-под очков немного смягчился, потеплел.

— Какой город вас интересует? — сухо спросила она. Говорила она резко и быстро.

— Город Венис.

— Если вы имеете в виду Венецию, то обязательно что-нибудь найдется. Потому что это очень популярное место, исторический, старинный город.

— Не Венеция, а Венис в Италии, — уточнил Фудзио, изображая горячую заинтересованность. На самом деле ему было все равно — Нью-Йорк, Майами или еще какой-то город из тех, чьими фотографиями обклеены стены в отелях свиданий.

— Правильное название этого города — Венеция. Так его называют в Италии. Это мы его называем Венис.

— Да что вы? — наивно изумился Фудзио. — Значит, венецианское стекло — это стекло, которое делают в этом городе?

— Да.

— Удивительно, а я всегда думал, что это два совершенно разных места.

— Посмотрим в разделе «География. Общество», — сказала женщина и пошла рядом с Фудзио.

— Вы тоже ищете какую-то книгу?

— Нет, я уже нашла все, что хотела.

— Может, поможете мне? Я действительно не ориентируюсь в книгах.

— Вот альбом Тадаоми Ямады. Еще есть монографии «Тысячелетняя Венеция», «Венеция — морское государство» и несколько специфическая вещь — «Крестовые походы и Венеция». А вот «Поэтическая Венеция» — вероятно, путевые записки.

— Я просто в растерянности — что же выбрать?

— А что вам все-таки нужно? Если справочник для путешественников, то лучше выбрать что-то конкретное.

— Многие японцы умерли в Венеции. Вот мне и захотелось узнать, где именно.

— Тогда, может быть, подойдет фотоальбом Ямады? Альбом был толстый, дорогой и Фудзио явно не по карману.

— Пожалуй, лучше покупать по одной книге. Быстро не прочтешь. Когда дочитаю, снова сюда приду.

Женщина улыбнулась одними глазами и не выразила ни осуждения, ни одобрения. Фудзио выбрал «Венеция — морское государство». Направляясь с книгой к кассе, он спросил у незнакомки:

— Прошу простить, вы очень спешите?

— Нет, не особенно.

— Тогда позволите в знак благодарности за вашу любезность угостить вас чашкой чая? Я хочу рассказать вам о человеке, который умер в Венеции.

Рассказы о вымышленных родственниках или знакомых, которых якобы угораздило дать дуба на чужбине, — этим своим «изобретением» Фудзио очень гордился. Хотя идея, что называется, лежала на поверхности. Последнее время японцы стали путешествовать по всему свету, поэтому истории о смерти за границей удивления не вызывают. Умереть в пути, конечно, не так трагично, как умереть в горах, но и это трогает сердце.

— Вы не знаете, где здесь приличное кофе? Я из провинции и город знаю плоховато.

— Есть кафе, тут же на восьмом этаже, называется «Виндзор», недавно открылось. Название заурядное, но там относительно тихо. Но место немного снобистское. Вас устроит?

— Вы сказали «сно…», как там дальше? Что это значит? — переспросил Фудзио, на миг остановившись.

— Извините. Это означает «с претензией на изысканность». На самом деле все это — для обывателей.

— Пойдемте туда. Я как раз обыватель и есть.

Женщина улыбнулась с какой-то жалостью в глазах, но Фудзио сделал вид, что ничего не заметил.

Как она и говорила, в кафе было не очень людно.

— Чай и какие-нибудь пирожные? Или маленькие сэндвичи? Здесь подают комплекс под названием «послеполуденный чай».

— Не понимаю. Но все равно согласен.

— Какой предпочитаете чай?

— Вы имеете в виду зеленый чай среднего или низшего сорта?

— Здесь японского чая не подают. Есть разные сорта черного чая. Индийский или цейлонский?

— Я не разбираюсь.

— Тогда индийский?

Он еще не успел сказать: мне то же, что и вам, — как женщина уже обратилась к официанту.

— Господину индийский, а мне цейлонский.

— Извините, что сразу не представился, — сказал Фудзио с достоинством. — Меня зовут Ватару Миура.

— Моя фамилия — Госима. — Имени женщина не назвала.

— Большое спасибо, что помогли выбрать книги.

— Не стоит благодарности. Ничего мы не выбирали. Просто оказались рядом у книжной полки, — констатировала женщина с отвратительной точностью. — А кто у вас умер в Венеции?

— Мой двоюродный брат. Сын младшего брата моего отца. В отличие от меня, он родился в семье профессора Токийского университета и, поскольку был талантлив, родители, естественно, мечтали о карьере потомственного ученого, — вдохновенно врал Фудзио. — Однако он любил живопись и говорил, что хочет быть художником. Отец сердился, и в доме постоянно возникали скандалы. В то время его поддерживал, ведь у меня-то талантов нет.

Фудзио перевел дух и продолжил:

— Вообще, в нашей семье способностями отличался только его отец. Все остальные интеллектуальной работы чурались. Моя семья держит магазин гончарных изделий в провинциальном городе лишь по той причине, что это непортящийся товар, второй младший брат отца — директор завода.

Этот рассказ Фудзио сочинил на ходу, испытывая гордость от своего умения фантазировать. По ассоциации со стоявшей перед глазами пепельницей он придумал магазин гончарных изделий, а должность директора завода учредил, глядя на оловянную цветочную вазу, в которой стояла одинокая оранжевая роза.

— Значит, он уехал в Италию?

— Я в искусстве ничего не смыслю, поэтому всегда думал, что художники едут в Париж. А оказывается, он жил в Венеции. Он даже прислал открытку с изображением гондолы. Похоже, он был там очень счастлив. Несмотря на это, не прошло и полгода, как его труп обнаружили в канале.

— Когда это произошло? — спокойно спросила женщина.

— Как раз два года тому назад. Вот мне и захотелось прочитать об этом случае. До сих пор такого желания не возникало. Как бы там ни было, я впервые задумался: а не убили ли там его? Такие слухи тоже ходили. При вскрытии не обнаружили ни яда, ни ран…

— Как же он мог упасть в канал?

— Не понимаю. Но всегда найдутся сплетники, которые распространяют небылицы. Говорили даже, что у брата появилась женщина, и ревнивый соперник столкнул его в воду. Ведь это Италия, а поскольку брат был художником, то рядом с ним, конечно же, должна была быть прелестная девушка или очаровательная женщина.

В это время официант принес каждому серебряный чайник и пирожницу, устроенную в виде трехъярусной пагоды, где на тарелочках были разложены маленькие сэндвичи, европейские пирожные на один зубок и горячие сдобные булочки.

— Какая роскошь!

— Ерунда! Просто три тарелки, установленные одна над другой, — в голосе женщины зазвучали ожесточенные нотки.

— Послушайте, а как ваше имя? — Фудзио пристально посмотрел ей в лицо.

— Нельзя ли без имени? — спокойно поинтересовалась женщина.

— Но я хочу знать ваше имя. Мне интересно, какое имя может быть у такого интеллигентного человека, как вы?

— Имя — это какой-то символ.

— Но…

— Ну, Ханако.[32]

— О, нет, неужели, такое красивое имя! Наверное, вы бывали в Венеции…

— Да, доводилось. Проездом. О несчастном случае — о том, что труп японца плавал в канале, — вероятно, писали в газетах, но я не припомню такого.

Самоуверенность, сквозившая в ее словах, едва ли не означала, что она помнит содержание всех газет двухгодичной давности.

— Писали. Но поскольку так и не доказано, что это убийство, информации было немного. Так, короткая заметка.

— Вот как? Возможно, в это время я где-то путешествовала.

— Простите, а кто вы по профессии?

— Я? М-м… Я праздный человек.

— Пра-а-здный человек?

— Веду праздную жизнь.

— Как здорово, что есть люди, которые могут вести праздную жизнь!

— А вы?

Собственно, этого вопроса Фудзио не хотел услышать. Но этого следовало ожидать: ведь он-то спрашивал ее о роде занятий.

— Я говорил, что держу магазин гончарных изделий. Только дешевые, современные вещи. Это дело хорошо тем, что товар непортящийся. Не продал сегодня — можно продать завтра. Если я заработал на жизнь, то и ладно, другого мне не нужно, я не стремлюсь достичь большего. Горожанам приходится брать ссуду, вот они и крутятся, а мне и дом, и магазин достались от родителей. В самом деле, жить можно — вот и хорошо. А вы, Госима-сан, покупаете книги за счет родителей? — спросил он.

— Нет, за собственные деньги.

— Вы держите акции?

— Я занимаюсь переводами. Так я зарабатываю на жизнь. Работаю, когда захочется, — и днем, и ночью, можно сегодня, если не хочется — завтра, в удобное время, поэтому и могу вести праздную жизнь.

— Вот как! Ну, теперь, когда еще пойду в книжный магазин, буду искать имя Ханако Госимы. Какие книги вы переводите? Триллеры?

— Как переводчик я использую псевдоним.

— Вот это разумно! Я так и думал, что вы умный человек. Как это замечательно — нигде не служить. Я иногда присочиняю, что нигде не работаю, но время у меня есть, а вот денег нет. И это определенно не радует.

— Я хотела работать личным секретарем в иностранной компании, поскольку там были прекрасные условия. Но отец запретил. Он сказал, что в этом случае число иждивенцев в нашей семье уменьшится, а это невыгодно — в плане налогообложения.

Фудзио обратил внимание, что Ханако Госима абсолютно ни к чему не притронулась, — ни к крошечным пирожным, ни к сэндвичу, ни к маленьким булочкам.

— Что ж вы не едите! Я один жую и жую, а это совсем нехорошо. Я пришел, чтобы вас угостить, а сам, вероятно, уже съел и вашу порцию.

— Пожалуйста, ешьте на здоровье. У меня привычка не есть на ходу.

— И давно?

— В детстве, кажется, ела часто, но отец считал, что есть на ходу — это плохая привычка. В Японии дети едят даже в электричках… Еда — это ведь целый ритуал. Отец был строгим и ненавидел безалаберность.

— В чай сахар и молоко тоже нельзя добавлять? — Фудзио, наконец, и это заметил.

— Нет, просто такой у меня вкус. Без добавок лучше ощущаешь аромат чая.

— Я человек простой, поэтому считаю: что бы ни принесли — надо все съесть — даже сахар, даже молоко, даже лимон. Нельзя ничего оставлять. Как-то смешал молоко и лимон, тогда даже провинциалы надо мной смеялись.

Ханако Госима слегка улыбнулась.

— Если смешивать все, чай будет невкусным, а это только во вред.

— Да, конечно. Это я понимаю.

Фудзио интуитивно чувствовал: чтобы понравиться этой слишком самоуверенной дамочке, лучше не соперничать с ней в интеллекте, а прикинуться дурачком. Так он и поступил.

— А что, Венеция — красивое место? — спросил он. — Когда-нибудь, если подвернется случай, я тоже туда поеду. Увидеть Венецию и умереть, — ведь так говорят…

— Умереть лучше после того, как увидишь Неаполь.

— Правда?

Про Неаполь Фудзио не подумал. Честно говоря, про Неаполь он ничего не знал.

— Красива Венеция или нет, — думаю, каждый человек решает сам, — ответила Ханако. — Есть люди, которые говорят, что, приехав туда, ощущают наркотическое великолепие упадка. Этот город, погружающийся в море, уже не спасти. А некоторые говорят, что, приехав туда, хорошо понимают, почему Италия не модернизируется. Во всяком случае, этот город был колыбелью венецианского купечества и, видимо, не отличался высокой нравственностью.

Для Ханако каналы Венеции были ужасающими. Камни причала у порталов домов были покрыты всякой дрянью и слизью, а порой и вода источала зловоние. Фундаменты зданий всегда пропитаны влагой и, кажется, страдают ревматизмом, как и живущие в них люди.

Пока Ханако распространялась о Венеции, Фудзио делал вид, что с восхищением слушает ее, а на самом деле обдумывал нечто иное. Что, если решиться и впрямь переспать с этой женщиной, какова будет цена?… — вот о чем он размышлял.

Подобные женщины высокомерны, и соблазнить их, вероятно, не так-то просто. Значит, их следует решительно атаковать… — думал Фудзио, с отсутствующим видом кивая головой. Однако его мечты не раз прерывались, и вовсе не потому, что Ханако была такой уж хорошей рассказчицей: просто она затрагивала темы, к которым невольно хотелось прислушаться.

Едва разговор зашел о Венеции, Ханако сказала, что пробыла там недолго; однако, послушав ее, Фудзио понял, какими обширными знаниями и какой памятью обладала эта женщина! Оказывается, Венеция получила свое имя, избавившись от владычества гуннов, и выражение «вени эциам», от которого произошло название города, означало, что после изгнания варваров, сюда «придет» еще больше людей, а Марко Поло и Казанова были гражданами Венеции.

Однако особый интерес Фудзио вызвал рассказ о том, что вплоть до XVI века в Венеции существовала рабовладельческая система. В этом маленьком городе жило свыше десяти тысяч куртизанок. Статус женщины был чрезвычайно низким, и нередко она вносилась в описи имущества богатого человека. Среди женщин Казановы были и монахини, которые часто становились дорогими куртизанками.

О моде на гомосексуализм и скотоложство Ханако говорила хладнокровно, изысканно, сдержанными словами, словно все это набило ей оскомину. Она намеренно избегала называть вещи своими именами и употребляла эвфемизмы. Однако это как раз звучало провокационно и возбуждающе.

— Вероятно, к тому, что называют роскошной красотой, неизбежно примешан аромат испорченности. Думаю, особенно интересен XV век, однако именно тогда произошел знаменитый случай: юношу убили его любовники в пылу наслаждения. После этого, говорят, куртизанкам Венеции разрешили стоять по ночам на перекрестках с обнаженной грудью.

Фудзио успел лишь мельком пролистать альбом, но фантазия уже рисовала ему очаровательных и жизнерадостных женщин с обнаженной грудью под светом уличных фонарей и город, похожий на скопище надгробий с высеченными на них людскими желаниями.

— Это сделали для того, чтобы венецианские мужчины прекратили заниматься сексом в извращенной форме.

— Не потому ли существовала содомия, что в Венеции было много бедняков, которые не могли купить женщину? Ведь и теперь, если нет денег, жену не купишь, таких стран сколько угодно, я где-то читал об этом…

— Более вероятно, что в Венеции все переплелось не только между мужчинами, а… даже между куртизанками и их клиентами. Видимо, так произошло потому, что женщин покупали зажиточные иностранцы, аристократы, а также католические священники. Религиозные заповеди — это особый вопрос, и дело не в бедности, если сексуальное влечение принимает извращенную форму. Скорее, венецианцы уже не могли получить наслаждение обычным способом.

— Да, вы правы. — Фудзио понемногу начинал понимать ситуацию. — Однако вы так все хорошо знаете! Надо иметь потрясающую эрудицию, чтобы так хорошо разбираться в истории края, куда вы, как говорите, ездили ненадолго.

— Это случайность. Просто мне довелось перевести одну книгу, где рассказывается о Венеции.

— И она только что была на полке среди других? Фудзио изобразил восторженный взгляд.

— Нет, прошло уже лет пять, поэтому в издательстве она, может быть, и сохранилась, но в магазинах ее давно раскупили.

— Как бы я хотел прочесть вашу книгу! Понизив голос, Фудзио добавил:

— Вы свободно говорите с мужчиной о сексе, что для японки нехарактерно. Это сознательно? Вы сторонница эмансипации женщин? — сказал Фудзио, вложив в свой вопрос частицу своей злобы. У него было ощущение, что он забросил крючок с наживкой из тухлого мяса. Если рыба по глупости клюнет, то точно отравится.

— Ничего подобного. Просто Венеция действительно была таким городом. К тому же, нельзя ведь считать, что разговоры о сексе — прерогатива мужчин? Женщины, разумеется, тоже имеют пол. А я, собственно, не феминист.[33]

— Конечно, не феминист. Потому что женщина, — подытожил Фудзио.

— Что такое феминист? Это человек, который выступает за равноправие мужчин и женщин, или участвует в движении за расширение прав женщин. Естественно, что среди них есть и женщины.

Фудзио был знаком лишь с японским бытовым значением слова «феминист», означающим мужчину, охочего до женщин, поэтому он почувствовал, что опозорился. От этого ему стало еще неприятнее.

Из стоящего перед ним чайника Фудзио налил еще одну чашку. Ханако ему объяснила: к настоящему черному чаю обязательно подают кипяток, поэтому Фудзио, решив, что в таком случае кипяток тоже нельзя не выпить, в последнюю чашку специально налил жидкий, как дождевая вода, чай и выпил, чем вызвал плохо скрытую презрительную усмешку Ханако.

Сэндвичи, пирожные, булочки, включая и порцию Ханако, были почти съедены, Фудзио уже оставалось только услышать от Ханако «до свидания», но он с ощущением удачно выбранного момента сказал: «Давайте займемся содомией». Однако его наглое предложение, которое, как он полагал, будет тут же наотрез отклонено, все-таки отвергнуто не было. Увидев это, Фудзио испытал такой интерес, что едва не подпрыгнул от предвкушения.

— Конечно, подобные вещи не говорят случайному человеку. Вот мой двоюродный брат, что умер в Венеции, был довольно сложной натурой.

Ханако лишь пристально смотрела в лицо Фудзио, ничего не отвечая. Этим она словно говорила, что будет готова поделиться своими впечатлениями только после того, как правильно поймет его.

— В моей семье я — самый отсталый, поэтому лишь мне он рассказывал о своей сексуальной жизни; теперь, встретив вас, я все по-настоящему уяснил.

— Что же вы уяснили?

— Уяснил, что он был бисексуален. — Говоря это, Фудзио чувствовал, что буквально заразился от Ханако присущими ей оборотами речи. — Одним словом, любил и мужчин, и женщин. Правда. И от этого сильно страдал. «Почему невозможно любить и тех, и других?» — спрашивал он. В то время я многого не понимал, не то, что теперь, поэтому не мог дать ему хорошего совета. Если бы я с вами встретился раньше, думаю, все было бы иначе, это — судьба. Он говорил: «Когда встречаюсь с тобой, отдыхаю душой». А мы ведь даже не братья, но он очень любил меня, хотя у меня нет ни образования, ни талантов.

Фудзио иногда чувствовал, что его россказни о своей жизни принимают шаблонную форму. Наверное, все из-за того, что он смотрит слишком много низкопробных кинофильмов. Что касается секса, то в действительности Фудзио не представлял, встречаются ли в этом мире настоящие бисексуалы — существа, владеющие двумя мечами. Вот почему и рассуждал об этом как бы «наощупь».

— Он говорил, что порой в постели старается не смотреть в лицо партнера. Особенно если это женщина, поскольку она для него сразу становилась Девой Марией. А тогда заниматься сексом становилось невозможно. Мешает духовная сущность. И вот сейчас я вдруг удивительно хорошо его понял. Если, например, я бы занялся сексом с таким интеллигентным человеком, как вы, то хотел бы превратиться в вашу собачку. Воистину, венецианцы тонко чувствовали оттенки любви. Какое же это моральное разложение? Почему же люди не могут понять их? А ведь среди них было, наверное, немало выдающихся, замечательных ученых.

Ханако молчала. Помолчал и Фудзио.

— В вашей семье все такие умные? — наконец спросил он, решив зайти другой стороны.

— Не то чтобы умные… Но многие окончили Токийский университет. Три поколения подряд там учились.

— Вот это здорово!

— Мой дед тоже окончил Токийский императорский университет и служил в министерстве внутренних дел. У него было два сына, мой отец и мой дядя. Вроде бы это дед решил, что оба сына должны поступить на юридический факультет Токийского университета, номой дядя любил литературу и втайне сдал экзамены на факультет французской литературы. Конечно, он понимал, что если признаться деду, тот разгневается, поэтому какое-то время говорил, что поступил в Токийский университет, — не уточняя, на какой факельтет. Но вскоре все раскрылось. Дед был убежден, что учеба на литературном факультете — это не образование, поэтому даже порвал отношения с сыном. Но к этому времени дед был уже стар, и в конце концов ему пришлось смириться и сказать: «Ничего не поделаешь».

— Потрясающее собрание талантов! — сказал Фудзио вроде бы с искренним восхищением, однако в его душе нарастало раздражение.

— В нашей семье есть человек, двоюродный брат моего отца, связанный с полицией, он дослужился до солидного поста. Он и в борьбе дзюдо был силен. Даже говорили, что у него тело крепче, чем голова.

— Невообразимо. В нашей семье, если исключить отца моего покойного двоюродного брата, который поступил в университет, причем не в известный, а в захудалый, да и то с трудом, образованных больше не было — ни до, ни после.

Это тоже была ложь, но Фудзио решил последовательно придерживаться избранной им линии разговора. Однако у него сложилось впечатление, что «тот человек, связанный с полицией», который дослужился даже до «солидного поста», мог быть главным инспектором Токийского полицейского управления. Чувствовалось, что эта самоуверенная женщина не считает нужным лгать.

— А этот ваш родственник, он не главный инспектор Токийского полицейского управления?

— Да не все ли равно?

— Нет, не все равно. Я — обыватель, поэтому придаю большое значение чинам и званиям. Когда я стою перед высокопоставленным чиновником, то просто цепенею — сам не знаю почему.

Фудзио испытывал возбуждение от счастливой возможности сделать пакость бывшему или нынешнему главному инспектору Токийского полицейского управления. Родственник главного инспектора Токийского полицейского управления замешан в преступлении! В этом случае власть в лице главного инспектора Токийского полицейского управления, неминуемо станет мишенью для нападок.

Однако Ханако восприняла слова Фудзио всерьез, и по ее лицу скользнула улыбка, скорее напоминающая холодную усмешку.

— Чиновник он, может быть, и высокопоставленный, но у него неприятная работа. Когда из-за рубежа приезжают важные персоны и с ними ничего не случается, — это нормально, а вот если что-то происходит, он должен взять на себя ответственность и принять меры.

— Японская полиция очень квалифицированная, поэтому не допускает оплошностей. Она не позволит чему-то такому случиться.

— Судя по результатам, это действительно так. Он считает, что усиленная охрана — первое условие безопасности. Говорил, что люди, которые любят выпить, в этот период все двадцать четыре часа в сутки должны быть трезвыми.

— Где же находится ваш дом? В Иокогаме? — спросил Фудзио по возможности непринужденно.

— Нет, я сейчас живу в маленькой квартире на Роппонги, но сегодня в этом универмаге мой знакомый проводит персональную выставку гончарных изделий, вот я и пришла ознакомиться с ней.

— Потрясающе! На Роппонги квартиры, должно быть, дорогие…

— Конечно. Одно время мне это очень действовало на нервы. Но сейчас я немного успокоилась и рада, что живу в таком удобном месте. Там хорошие магазины, шикарные кафе; даже поздней ночью на улицах людно и оживленно. В городах, где рано запирают двери, свободных нравов не существует.

— Золотые слова. Даже очень. В провинциальном городе, едва пробьет девять часов вечера, все уже заперто, а улицы… они вроде бы аккуратные, но им не хватает «изюминки». Так мой двоюродный брат часто говаривал.

На самом деле, Фудзио и не задумывался над такими проблемами. Рано запираться по ночам — это признак высокой морали? Однако сейчас он решил подлаживаться под эту женщину. Потом, если следовать тем же курсом, останется заключительная часть игры — показать ей свое истинное лицо.

— Я всегда восхищался людьми, что живут в центре Токио. Может быть, вы позволите мне зайти к вам в гости? Если у вас нет для этого времени, то такого шанса увидеть квартиру богатого человеку меня больше не будет.

— Извините, но я не показываю свое жилище посторонним.

— Во-от ведь, какая досада! — с деланным добродушием расстроился Фудзио.

В душе он ругался последними словами: что это еще за «посторонние»? Она устанавливает дистанцию! Однако он понимал, что если истинные эмоции отразятся на его лице, то игре придет конец.

— Ну да ладно, проехали. А ваш отец? Он позволил вам жить самостоятельно?

— Я не люблю жить с родителями. Когда жила у отца, все было хорошо, но когда несли подарки (летом — на праздник поминовения усопших, а зимой — на Новый год), целыми днями, не умолкая, звенел входной звонок, и порой целый день приходилось только и делать, что выходить в прихожую. Получим в подарок какую-нибудь ветчину, а в доме уже ее никто и не ест. Даже собака, и та носом не поведет. Отдаем ветчину в дом сестры нашей домработницы — опять несут!

— Поразительно! В мой дом мало кто приносит ветчину, но консервированная ветчина, действительно, отвратительна. Ее просто есть невозможно.

На самом деле Фудзио ел консервированную ветчину только однажды. Когда Фудзио сказал, что она отвратительная, Сабуро возмутился: «В Африке дети голодают, а ты требуешь роскоши!» и в одиночестве съел тушеную капусту с ветчиной.

Однако до чего же неприятная штучка эта Ханако Госима! Фудзио почувствовал, что от фальшивой улыбки у него затекло лицо. Ее достоинства — это эрудиция, выдающиеся таланты ее семьи и еще материальное положение. Если поразмыслить над этим, то даже шурин, который из-за голода в Африке готовил и ел тушеную капусту с ветчиной, выглядит куда привлекательней.

Чтобы поставить на место эту надменную дрянь, нужно действовать проще — плел интригу Фудзио.

— Ну что, пойдем, — самоуверенно сказал он. — Прошвырнемся куда-нибудь. Представим, что мы в Венеции.

Фудзио говорил с чрезмерной самоуверенностью, но, когда у кассы взглянул на чек, цена угощения вызвала у него прилив раздражения.

— Ну, если по правде сказать… — произнес Фудзио испуганным тоном, — я думал, что если такую интеллигентку, как ты, пригласит недотепа вроде меня, то ты едва ли согласишься.

— Я ведь свободно мыслю.

— Действительно, — Фудзио подумал, что она уже набила ему оскомину. — Поедем на станцию экспрессов линии Кэйхин, туда, где я оставил свою машину.

— Хорошо.

— Вот и познакомились. Такая приятная атмосфера…

На улице Фудзио легонько приобнял ее за плечи. Ее худые, жесткие лопатки были напряжены.

— Меня часто приглашают куда-нибудь. Но сегодня у меня такое настроение, что я абсолютно не знаю, стоит ли нам развивать знакомство…

— Что же определяет твое настроение?

— Некоторые экзистенциальные моменты…

— Что за «экзистенциальные»? Никак не пойму.

— Вам приходилось слышать о Кьеркегоре?

— Не знаю такого. Он политик?

— Нет, он философ, — Ханако вновь слабо улыбнулась. — Кьеркегор говорит: «Что такое свобода? Свободен ты или нет — об этом можешь знать только ты сам».

— Я совсем ничего в этом не понимаю. Но ты-то освободилась от родителей, а это, думаю, было не просто.

— Да, конечно. Кьеркегор придавал большое значение тому, что называл «отчаянным сознанием греха», поэтому я с этим изо всех сил боролась. И, полагаю, теперь я уже более или менее свободна.

— Потрясающе! Просто потрясающе! — сказал Фудзио, напустив на себя простодушный вид, но его неуклюжие слова, казалось, наоборот, были восприняты Ханако искренне. — Среди всех, кого я встречал, вы — самый ученый человек.

— Вероятно. Я же воспитывалась в относительно академической атмосфере.

Фудзио уже не переспрашивал, хотя Ханако и продолжала рассуждать нетерпимым и самодовольным тоном. Он решил, что лучший способ отплатить этой гордячке — сексуально унизить ее. Он уже смутно представил, как похоронит Ханако в «том месте» на краю пространства, уходящего в космос; при этом Фудзио ощущал, что не он приведет ее туда, Ханако сама сделает выбор.

Электричка была переполнена, и Фудзио сказал Ханако, притиснутой к его груди:

— Ты такая красивая…

— Лучше скажите, что оригинальная.

— А сама-то ты знаешь об этом?

Радостно улыбаясь, Фудзио хотел этим выразить свое презрение к ней, но, похоже, Ханако такие нюансы не воспринимала. В электричке оба в основном молчали. Когда они вышли со станции и миновали торговый квартал, то впереди замаячил мрачный массив, на углу которого помещалась автостоянка, где Фудзио арендовал место.

Пройдя было мимо небольшого супермаркета, Ханако неожиданно сказала:

— Зайду, мне кое-что надо купить. А вы подождите, пожалуйста.

— Что купить? — спросил Фудзио, но Ханако, не отвечая ему, вошла в магазин. Фудзио с интересом последовал за ней. Он решил: раз ему не запретили идти следом, то у нее, вероятно, не будет особого повода на него сердиться.

В продуктовом отделе Ханако направилась прямо к холодильной камере. Достала упаковку жареного соевого творога, уложенного в два отдельных мешочка, и вернулась к кассе.

— Для чего ты это купила?

— Сегодня поеду к родителям. Я обещала маме купить творог, чтобы сделать подношение Богу Инари.[34]

— Богу Инари?

— Да, у нас дома в одном уголке сада старинная молельня Богу Инари.

— Так-так-так… Глубоко веровать — это хорошо…

Ничто не дрогнуло в лице Фудзио, но он внезапно ощутил, что не может удержаться от смеха. Одновременно с этим он почувствовал, что в его душе образовалась пустота, и воздух, скопившийся там, под страшным давлением стремительно вырывается наружу.

— И ты веришь в Бога Инари? — спросил Фудзио.

— Конечно. Молюсь, как положено, поэтому у нас дома все счастливы.

Вот и автостоянка. Подойдя к своей машине, Фудзио открыл дверцу и сказал Ханако, ожидавшей по другую сторону машины:

— Я передумал. С такой женщиной, как ты, незачем ехать в отель. Пожалуй, поеду домой.

Лицо Ханако мгновенно вытянулось, словно она не могла поверить своим ушам, а Фудзио, словно преследуя отступающего противника, бросил ей прямо в лицо:

— Ты что, и вправду дура?!