Синева небес

глава 8. Несчастный случай

Юкико Хата на христианский праздник Пасхи, как ни странно, приготовила о-хаги — рисовые колобки в сладкой пасте. Первое воскресенье после середины буддийского праздника хиган в этом году приходилось точно на Пасху. Сочетание Пасхи и о-хаги являло странное смешение Запада и Востока, но, не будучи приверженной буддизму, Юкико все же оставалась японкой, и поэтому буддийские праздники рождали в ней теплое чувство.

Она варит красную фасоль и жарит кунжутные семена. По случаю Пасхи она красит яйца, но способна на такие усилия только тогда, когда этого требуют церковные обряды.

Ее младшая сестра Томоко считает, что о-хаги можно купить в городе в магазине японских сладостей. Однако колобки о-хаги, приготовленные дома, неправильной формы и выглядят куда аппетитнее. Поскольку они приготовлены по-домашнему, их можно подарить и старушке Ивамуре.

На мессе в пасхальное воскресенье Юкико встретила больше, чем обычно, знакомых. Она оказалась самой молодой. В церкви было чудесно, но Юкико страшно устала: при встрече приходилось кланяться, обмениваться формальными приветствиями. Она потихоньку сбежала ото всех, но, вернувшись домой в начале одиннадцатого утра, увидела Томоко, хотя предполагала, что та еще спит. Сестра спускалась со второго этажа, одетая к выходу.

— Ты куда? — удивилась Юкико. Она как раз собиралась приготовить для Томоко завтрак. Правда, это был бы уже обед…

— Да так, дело одно появилось…

— Ясно.

— Думаю, к ужину вернусь.

— Ну, счастливо.

Не похоже, что Томоко едет к мужчине. Однако все может быть, поэтому лучше ни о чем не расспрашивать. Юкико почему-то беспокоила внезапно возникшая мысль, что сестра собралась навестить больного человека. Сасими из морского окуня, которым она собиралась угостить сестру, как ни жаль, придется отложить до вечера, а себе Юкико приготовила омлет. Она съела его в одиночестве, слушая щебетание камышовки.

Когда Томоко вернулась, было почти семь вечера.

— Что-то ты поздно. Я боялась, что и к ужину не вернешься. Войдя в дом, Томоко, не переодевшись, сразу легла на диван в своей комнате, будто совсем выбилась из сил.

— По правде, хотела вернуться пораньше, но не вышло.

— Прими ванну. От усталости хорошо помогает.

— Пожалуй… Только мне с тобой посоветоваться надо. Услышать такое от Томоко — небывалое дело.

Выйдя из ванной, Томоко села за обеденный стол прямо в халате поверх пижамы.

— Кто-нибудь заболел? — спросила Юкико, наливая пиво. Ей было ясно, что сестра хочет поговорить, но не знает, с чего начать.

— Да. Случилось большое несчастье.

— С кем?

— Девушку зовут Мицуко Кавахара. Тебе, Юки-тян, не приходилось с ней разговаривать?

— Та самая, которую ты звала Мит-тян-Мит-тян? — Юкико долго вспоминала имя девушки. Она была подчиненной ее сестры и подавала большие надежды.

— Да. Мицуко вышла замуж и теперь стала Мицуко Каная, живет в Йокосуке.

— Чем занимается ее муж?

— Служит в банке. Человек степенный, даже, пожалуй, слишком. Мицуко поначалу на него и смотреть не хотела.

— Значит, ничего хорошего из женитьбы не вышло?

— Да нет. После того, как у них родился ребенок, отношения, похоже, наладились. Ну, а тут такое несчастье… Знаешь, что произошло?

— Что?

— На нее напал насильник.

— Насильник? Где?

— В ее собственной квартире.

Юкико никак не могла уяснить суть дела.

— Мицуко допустила ужасную оплошность. Решила, что это торговый агент, и впустила его в дом. Да он и впрямь производил впечатление вполне приличного человека. Только он набросился на нее.

Юкико налила Томоко суп с крабами. Она отвернулась не только для того, чтобы налить суп, но еще и потому, что от услышанного ей захотелось спрятать лицо.

— Ужасная история…

— У нее теперь даже голос изменился, не узнаешь. Ребенок грудной, даже ползать не может, а молоко у нее пропало. Когда я дозвонилась до нее, даже не поняла, что это она. Пищит, как комар.

— А в полицию заявили?

— Да нет. До сих пор не заявили. Ее муж тоже, кажется, против.

— И муж тоже все знает? — спросила Юкико, только теперь осознав, что инцидент уже почти исчерпан.

— Он знает, но, похоже, у него самого мозги набекрень. Я ей говорю: «Надо заявлять! Это твой общественный долг, и раз муж знает, то никаких проблем».

— Я тоже так думаю.

— Однако ее муж трясется за собственную репутацию. А Мицуко просто не в себе.

— Она видела лицо насильника?

— Видела, но не может описать, как он выглядит. Говорит, как попытается его вспомнить, ее начинает трясти и тошнить, поэтому принуждать ее никак нельзя.

— Надо было позвать на помощь. Он ведь мог убить ее?!

— Она говорит, что побоялась кричать; как представила, что жильцы дома увидят такую картину, так просто язык отнялся.

— Я не замужем, поэтому мне трудно судить, но, думаю, ей еще повезло. Случай, конечно, ужасный, но хорошо, что ее хотя бы не изуродовали и не убили, — подытожила Юкико. Ей даже почудилось, что к ней вернулось душевное равновесие.

— Это верно, — отозвалась Томоко, — и я так сказала. А если бы ребенка ранили или похитили, что бы тогда? А если бы Мицуко изуродовали — что уж тогда было созывать людей?… Я ей сказала: раз ничего ужасного не случилось, надо выкинуть все это из головы. Просто несчастный случай. И все забыть.

— В ветреный день на тебя может свалиться вывеска. Так и к этому случаю надо отнестись.

— Конечно, ужасно, если кто-нибудь скажет, что жена завела себе шашни со случайным мужчиной. Но ведь ничего такого не было! Однако, похоже, что ее муж не способен понять ее состояние.

Томоко как ни в чем не бывало положила палочки для еды, погасила недокуренную сигарету и тут же торопливо вынула из пачки следующую.

— Именно в такие моменты люди могут стать по-настоящему близки друг другу, — заметила Юкико. — В подобной ситуации только муж в состоянии поддержать жену. Замечательно, если мужчина может сказать: «Не переживай! Давай забудем об этом».

— Да ты мечтательница, Юки-тян.

— Но разве не это главное? Это же легче, чем вернуть кредит за квартиру!

— У мужчин в такой ситуации сдают нервы, — по-мужски отрезала Томоко.

— У всех сдают нервы, но нужно подумать, чего бы тебе самому хотелось, окажись ты в таком положении. Я считаю, что все еще не так плохо. Могло бы ведь кончиться куда хуже. Ну подумай сама. Окажи Мицуко сопротивление, вряд ли бы у нее хватило сил справиться с преступником, он бы только совсем озверел — и господин Каная потерял бы обоих — и жену, и ребенка.

— Это все так, если муж — человек сильный духом. Но Мицуко говорит, что ее супруг впал в такую депрессию, что со вчерашнего дня даже на службу ходить не может. Но и вызвать врача, получить бюллетень он не может. А прогуливать без оснований… Руководство банка на такие фокусы смотрит плохо. Мицуко только и твердит об этом. В подобной ситуации трудно что-либо изменить, а Мицуко есть Мицуко: у нее просто мания преследования. Боится, что насильник вернется, говорит, что не может оставаться в той же квартире и должна переехать.

— Да-а… Жутковатая история. Наверное, и вправду лучше было бы заявить в полицию.

— Просто голова идет кругом. Как подумаю, что этот тип разгуливает на свободе, сама по ночам заснуть не могу. Но полицейские начнут докапываться до подробностей, всю грязь вытряхнут наружу… Может, уж лучше не заявлять…

— Либо одно — либо другое. У всех людей проблема выбора. Верно?

Вечером потеплело, и ночью Юкико вся вспотела, что, вообще-то, с ней случалось редко. Обычно она спала крепко и не просыпалась до самого утра. Бывало, спала, как убитая, по восемь часов, особенно если весь день работала в саду.

Этой ночью она вскочила в начале третьего, мокрая, как мышь. Ей приснился сон. Но Юкико решила, что сон тут ни при чем. Просто матрац неудобный, свалялся. Ее сон был на удивление пикантным и последовательным, все прямо как в реальной жизни. Самое странное, что она запомнила его до мельчайших деталей.

А снились ей супруги Каная, которых она обсуждала с младшей сестрой.

Мужа она никогда не видела, но в ее сне он был маленького роста, с небольшой лысинкой на макушке. Мицуко же была высоченная, в фартуке с голубыми полосками. На руках она держала еще одного ребенка. Что же случилось со старшим? Во сне Юкико он так и не появился. Однако Юкико почему-то знала, что младшее дитя родилось от насильника.

— Говорят, у вас родился малыш? — в замешательстве спрашивала Юкико.

— Да, — беззаботно ответила Мицуко, блестя золотым зубом.

— От кого же у вас ребенок? — неприличная прямолинейность вопроса поразила саму Юкико.

— Да как сказать… От мужа, конечно, — непристойно хихикнула Мицуко.

— Не может быть. Думаю, все иначе.

Почему она так назойлива и бесцеремонна? Юкико сама себя не узнавала.

— Когда он только родился, все, конечно, было иначе. Но потом он стал ребенком мужа. Мы же супруги.

— А-а, вот оно как! — Юкико неожиданно согласилась с подобной логикой. Тут сон оборвался, и она проснулась. Юкико задумалась: может, этот легкомысленный сон выражал ее тайные мысли? Глупый, конечно, сон, но проблемы в нем чересчур серьезные.

Юкико сидела на постели и пыталась успокоиться, забыть этот ночной кошмар. Однако ей не скоро удалось заснуть снова.

Наутро, готовя завтрак для собиравшейся на службу Томоко, Юкико неожиданно для себя спросила:

— Послушай, у супругов Каная муж маленький, а жена крупная?

— Вовсе нет. Муж среднего роста и не худой, но и не толстый, а вот Мицуко совсем крошечная.

— А муж лысый?

— Глупость какая. Он еще не в таком возрасте.

Проводив младшую сестру, Юкико вдруг решила отправиться за покупками в район Мисака. У них закончился чистящий порошок, а губка вообще превратилась в лохмотья. К тому же Томоко просила купить кофе «мокко» в зернах.

Юкико всегда делала покупки в первой половине дня. Нельзя сказать, что, живя в «провинции», она делалась ксенофобкой, однако если в супермаркете толпилось слишком много народу, Юкико охватывало неодолимое желание развернуться и уехать домой.

Она дождалась автобуса и, проехав минут десять, сошла в торговом квартале, где можно купить, что душа пожелает. Прогуливаясь по торговым рядам, она вдруг вспомнила, что у нее прохудились садовые сандалии. Дело не в том, что кто-то заметит и сделает замечание — ведь в доме, кроме Юкико и Томоко, никого нет. Просто ходить в поношенной обуви неприятно.

Она выбрала черные сандалии. И тут ее кто-то окликнул:

— Хата-сан!

Обернувшись, она увидела, что перед ней стоит похожая на девочку маленькая женщина с огромными глазами.

— Ой, Хитоми-сан, как давно мы не виделись!

— Да, действительно. Вы здоровы?

— Спасибо, а вы?

— Я все хотела вас навестить, да повода не было… Как вы поживаете?

— Все по-прежнему. Время словно остановилось.

Хитоми Саката до замужества пела в церковном хоре. Она была милая и расторопная, делала все, о чем ее просили. Говорили, что ее отец торгует на рыбном рынке. Выйдя замуж, она совсем перестала бывать в церкви. Кто-то сказал, что ее муж не очень-то жалует христианскую веру, во всяком случае, такие слухи ходили.

— А где вы сейчас живете?

— Знаете кондоминиум, что построили прямо перед водонапорной башней?

— Видела, проходя мимо…

— Его построили три года тому назад и муж купил там квартиру, вот мы и переехали.

— Наверное, вид из окон замечательный, ведь дом стоит на холме.

— Послушайте, может, зайдете ко мне на минутку? Я на машине, так что потом отвезу вас прямо домой.

— Правда?

У Юкико было чудесное настроение. Идти в гости по предварительной договоренности всегда обременительно, а вот так, случайно, — одно удовольствие.

— Зайду на минутку — только взглянуть на ваше новое жилье.

— Какое там новое, ведь уже три года прошло.

Юкико за компанию с Хитоми купила немного редьки, а потом они прошли на автостоянку супермаркета, где стояла маленькая красная машина Хитоми.

Квартира была на самом верхнем этаже. Из-за легкой облачности видимость была неважная, но все пространство до залива Сагами можно было охватить одним взглядом. В тот день между небом и морем не было четкой границы. И облака, и волны как бы скромничали, прикидывались тихонями.

— Как красиво! Я вот живу у моря, но из окон моря совсем не вижу. Наверное, никогда не наскучит смотреть на море!

— Да, конечно. Но в действительности и небо, и волны могут быть так ужасны, так скорбны, что сердце заходится. Вещи, сотворенные человеком, — они совсем другие. Но вот природа… Она вторгается в нашу жизнь, чтобы терзать душу?!

— А некоторые утверждают, что им невыносимо смотреть на огни города.

— Хата-сан, а вы к какому типу людей относитесь?

— Из моего дома не видно ни моря, ни города.

— Чудесно!

— Да, наверное.

После короткой паузы Хитоми спросила:

— В церкви все здоровы?

— Все ничего, только вот Тасиро-сан перенес операцию. Рак горла. Теперь совсем потерял голос. Еще Асида-сан почти ослеп. У него диабет, это сказалось на сетчатке глаз…

— Как жаль!

— А ведь еще недавно он говорил со смехом: «Когда глаза перестают видеть, смерть ждешь с радостным чувством». И еще: «Хорошо, что после смерти человек сможет видеть все, как прежде!»

— Он мужественный человек. Несмотря ни на что, он не теряет твердости духа и надежды.

— Не знаю, на что тут надеяться… Он рассказывал, что когда ослеп, действительно стал мечтать о смерти. А потом сказал об этом святому отцу. Но тот ответил, что жизнь человеческая не принадлежит человеку, поэтому грешно самому обрывать ее.

— Эти слова мне нужно было услышать месяц назад, — вздохнула Хитоми.

— Почему?

— Месяц назад я узнала, что мой муж имеет ребенка на стороне. От другой женщины.

— Как вы это узнали?

— Мне позвонил какой-то мужчина, даже имени своего не назвал. Сначала я было подумала, что это любовница мужа нарочно подговорила его… Он сказал, что это — не ложь, что я могу проверить это сама. И повесил трубку.

— И что же, действительно правда?

— Некоторое время я выжидала и раздумывала. Прежде муж говорил, что нам не нужны дети, а теперь, увидев на улице маленького ребенка, стал смотреть на него, глаз отвести не мог. Мне показалось, что я схожу с ума.

— Мне, право, неловко задавать этот вопрос… Но ведь у вас не могло быть детей? — спросила Юкико.

— Да, это так. Спустя полтора года после свадьбы я собралась пройти обследование. И муж меня поддержал. Но сказал, что не хочет взваливать ответственность на одну меня. Что хочет разделить со мной это бремя.

— Он совершенно прав.

— Я тоже так считала. Однако выяснилось, что это всецело моя вина, результат моего легкомыслия. В таком случае делить бремя ответственности на двоих… уж чересчур благородно с его стороны.

Тот человек, что звонил, назвал имя любовницы мужа. Хитоми оно было знакомо. Порой муж звонил по телефону в кафе «Эрика», куда иногда захаживал. Это была хозяйка заведения.

— Однажды она обмолвилась, что отец ее ребенка практически не знает свое дитя. Однако я не подозревала, что речь идет о ребенке моего собственного мужа, поскольку он человек благородный. Я была уверена, что ее супруг умер или они развелись…

После того телефонного звонка Хитоми не знала, что делать, и вот однажды подошла к офису мужа ближе к концу рабочего дня и стала издалека наблюдать. Вышел муж и сразу направился в кафе «Эрика».

Даже в тот момент Хитоми все еще надеялась, что, посидев там минут тридцать, муж выйдет оттуда один. Но он появился только в начале одиннадцатого. Пока хозяйка запирала дверь кафе, муж держал на руках младенца. Лица ребенка не было видно из пеленок, но Хитоми увидела, как ее муж несколько раз прижимался к нему носом.

Потом они направились к дому хозяйки кафе, а Хитоми пошла на станцию — и оттуда к себе домой. Муж заявился только около полуночи…

— В такой ситуации женщина становится жестокой. Вот и я, сделав невинное лицо, беспечно спросила: «Где же ты был?» А он сказал: «Играл в маджонг с сослуживцами». «Где?» — «Да рядом с фирмой. Там есть игорный дом, мы часто захаживали туда все вместе. А что?» И лицо у него было при этом честное-честное.

— Да-а, дела…

— Мне стало очень горько. Он мне лгал все это время, а я ведь так уважала его! Уважение — это очень теплое, нежное чувство. Теперь все рухнуло, и мне больно. Я сожалею не о муже, а о своей судьбе, о разбитой мечте…

— Да, у меня тоже была похожая история. Правда, я еще не вышла замуж, поэтому моя рана оказалась не столь глубокой. Я смогла это пережить…

— Да, я тоже вспомнила вашу историю, Хата-сан, вот и подумала, не пойти ли к вам посоветоваться? — сказала Хитоми.

— Это большая честь для меня. И я была бы только рада вашему приходу. Но, по правде говоря, я не сумела бы ответить на ваши вопросы. Ведь я фактически не была замужем.

— Это не имеет значения. Если человек ищет у кого-то помощи, он не раздумывает, закончил ли его друг университет.

— Вы хорошо сказали, Хитоми-сан.

— В то время я постоянно думала о том, что случилось, — и днем, и ночью. Мне казалось, что я нахожусь в аду. Я так устала от мыслей, что однажды заснула в ванне.

— Как это опасно! Вы же могли захлебнуться!

— Если бы все это касалось лишь троих взрослых людей, я бы не колебалась. Муж по-прежнему утверждал, что любит меня, да и мне вовсе не хотелось уступать его хозяйке «Эрики». Во всяком случае, они сошлись, отдавая себе отчет в моем существовании, поэтому я полагала, что им нужно смириться с тем, что они не смогут заключить официальный брак.

— Разве это было неправильное решение?

— Но когда я вспоминала про ребенка, со мной начинало твориться что-то странное. У ребенка должны быть отец и мать: вечером все ужинают вместе, а в воскресенье отец играет с ним дома. Если так не происходит, что чувствует ребенок? — думала я. — Как он несчастен! И чья тут вина? Вот и выходило, что вина-то моя! Я — не его мать, и если я уйду со сцены, все станет на свои места.

Хитоми говорила слабым голосом. Может, боялась разрыдаться — вот и перешла на шепот, но, несмотря на это, Юкико показалось, что она почти кричит.

— Значит, вы приняли такое решение? — сдержанно переспросила Юкико.

— Нет. Если бы я была способна на такое самопожертвование, я стала бы настоящей христианкой. Но у меня не хватило силы духа. Вконец измучившись, я подумала, что пока я жива, я не могу принести эту жертву, а вот если умереть… Если я умру, и мой муж, и хозяйка кафе «Эрика» смогут соединиться.

— Я просто поражена вашими словами. Сделать такое — это же все равно, что отомстить, убить, извести их обоих. У вас ведь было такое желание?

— Я тоже это понимала, но ведь не я же все это устроила?

— Конечно, нет.

Поразмыслив мгновение, Юкико пробормотала:

— В самом деле, можно устать от жизни…

— Поэтому мне непременно нужно было с кем-то поговорить. Я понимала, что только вам, Хата-сан, я могу все рассказать откровенно, без утайки. Наверное, можно исповедаться святому отцу, в церкви, но я ведь некрещеная, и мне не хотелось разговаривать с каким-то невидимым, неизвестным мне человеком. Мне хотелось, чтобы меня выслушали вы, Хата-сан, — убежденно сказала Хитоми.

— У меня нет особых достоинств, лучшее, что я умею, — это молчать. У меня даже не бывает собеседников, с кем бы я могла излить душу, потому что я в уединении, в совершенной глуши, — сказала Юкико, чтобы успокоить Хитоми. В ее словах не было и тени лжи. Всегда, как только ей хотелось поговорить, она ощущала какую-то внутреннюю преграду, поэтому так и не осмеливалась открыть рот.

— Однажды, проводив мужа на службу, я вышла из дому с намерением умереть. Как вы заметили, Хата-сан, конечно, не без злого умысла, но, с другой стороны, я же собиралась пожертвовать своей жизнью ради его ребенка, и поэтому все должно было произойти как бы само собой. Я даже не представляла, насколько все это трудно. Поначалу-то все выглядело пустяковым делом. Было ужасно стыдно, словно я играла в какой-то старинной пьесе.

— И как же вы собирались умереть?

— Я собиралась утопиться в море.

— Почему?

— Потому что умирать на земле — это гадко. Я взяла с собой два футляра для зонтиков. Я плохо держусь на воде, вот и подумала: наберу в футляры камешков, привяжу их к поясу — и они утянут меня на дно. Если все пойдет как надо, даже тела не найдут… Помню, однажды вовремя шторма университетская яхта налетела на риф, когда до берега оставалось рукой подать, а тела яхтсмена так и не нашли. Я шагала по дороге, полагая, что место глухое и меня едва ли кто-нибудь заметит.

— Нужно было, чтобы вас кто-то увидел! Тогда бы вы отказались от этой идеи.

— Так оно и случилось. Это был незнакомый мне мужчина, но…Я ему ничего не сказала, а он засмеялся и говорит: «Если ты решила топиться, то идешь правильно, а если нет — то ходить туда не стоит».

— Так он сказал? Даже не услышав от вас ни единого слова?

— Ни слова.

— Удивительный человек… Интересно, как он мог догадаться?

— Я была одета как обычно. Думала, будет лучше, если надену неброское европейское платье. И походка была как обычно. Ну и что, если я опустила голову? Туфли тоже самые обыкновенные, и сумочка в руках…

— Вот как…

— Он пригласил меня сесть в машину. И отвез в Иокогаму.

— Молодой?

— Не совсем молодой, но, думаю, ему еще нет сорока. Имя я уже забыла. В тот день у меня, кроме смерти, ничего в голове не было.

— В такой ситуации имя не имеет значения, хорошо, что он просто явился.

— Он утешил меня, вернул мне бодрость духа. Он сделал очень доброе дело. — В больших глазах Хитоми застыло глубокое раздумье.

— Вы правы. Чтобы вернуть к жизни человека, который говорит, что не может жить, наговоришь все что угодно. Выдумаешь любую ложь, — засмеялась Юкико.

— Это вы хорошо сказали. Вот и он придумал для меня красивую сказку. В отеле, куда он меня привез, из окон было видно море. Он заказал вкусный обед, говорил комплименты, называя красавицей, и напоследок со смехом сказал: «Таких мужчин, как твой муж, в мире сколько угодно, поэтому без сожаления отдай его другой женщине!»

— Удивительно!

— Его слова вызвали во мне протест. Я знала, только муж по-настоящему меня любит, а этот мужчина просто забавляется. Однако с того дня я несколько изменилась. Я подумала, что, обретя уверенность в себе и оставив мужа, я могу найти выход из положения. Вы меня понимаете?

— Да-да, еще бы…

— Просто я уже могла осознать, что с судьбой бесполезно бороться. Говорят, что любовь поражает, как молния. На сей раз молния ударила сразу в троих — мы чуть не умерли от электрического разряда. В самом деле, несчастная судьба — это как молния, но чего не случается на этом свете…

— Наверное, у вас было чувство, что вы уже умерли. А в таком состоянии ничто уже не может тронуть ваше сердце.

— У меня пока не возникало желания смириться и сказать мужу, что я даю ему развод. В нашей жизни ничто не изменилось, и муж продолжает возвращаться домой, хотя отношения испорчены безнадежно. В понедельник он просто бегом отправляется на работу. Радуется, наверное, что на обратном пути сможет увидеть ребенка. А в субботу возвращается домой почти ночью. Как подумаю, что ему приходится лгать, выкручиваться, чтобы увидеть свое дитя, так от сострадания сердце заходится…

Мы сидим друг против друга, глядя на это море, как два истукана, и молча обедаем. Мы даже не чувствуем вкуса того, что едим. Конечно, мы ни о чем не спорим… А это гораздо печальней, чем ссориться.

— Вы столкнулись с жестокостью жизни. Поздравлять тут не с чем, — сказала Юкико, выходя на балкон, и спросила:

— Сколько в этом доме квартир?

— Думаю, здесь живет семей шестьдесят.

— И в каждой квартире прекрасного дома с видом на море своя, особенная трагедия. Думаю, никакому писателю не под силу описать в романе весь трагизм человеческой жизни… — сказала Юкико с искренней печалью.