Синева небес

глава 4. Растекшиеся часы

…На прощание Ёко назвала свою фамилию — Мики. То, что произошло между ними, распалило теперь в Фудзио неутолимый сексуальный голод.

Последнее время он и в самом деле изголодался по женщинам. Некоторое время назад Фудзио простудился и никак не мог поправиться, страдая от слабости, а потому сидел дома. Когда же ему случалось выбираться куда-либо, ничего подходящего не попадалось. В конце концов, Фудзио то начинало казаться, что он еще не вышел из юного возраста, а то терзала ужасная мысль, что с точки зрения юных особ он уже перешел в разряд «солидных дядей». Однажды ему приглянулись было две девчушки в школьной форме. Так те прямо зашлись от смеха:

— Да вы что, дяденька…

Этот смех так и резанул Фудзио. С тех пор он просто из кожи лез, стараясь выглядеть молодцом, тщательно выбирал цвет рубашки или куртки.

Теперь же, дорвавшись, наконец, до молодой плоти Ёко, Фудзио, забыв обо всем, погрузился было в пучину наслаждений. Но…

На вид Ёко — просто красавица. Но Фудзи раздражало в ней все — и секс, и слова, и манеры.

В постели Ёко вела себя очень раскованно. Она принимала смелые позы и учащенно дышала, разметав по подушке длинные черные волосы. Энергия ее остро пахнувшего тела внушала невольное опасение. Разумеется, Фудзио не преминул достойно ответить на ее Щедрую любовь, оставив на ее коже отпечатки своих зубов. Но когда дело близилось к завершению, у него вдруг возникло чудовищное подозрение: а вдруг Ёко ничегошеньки не испытывает, а просто искусно изображает страсть, стараясь держать марку — ведь у нее такой богатый опыт любовных интрижек! А значит, Фудзио не смог превзойти ее прежних любовников!

Эта мысль как камень легла на сердце. Утешало лишь то, что у Еко есть муж, которому она изменяет. С ним изменяет — с Фудзио.

В нынешние времена таких женщин развелось великое множество. Их возбуждает сам факт, что они изменяют супругу. Любовная связь на стороне кажется им захватывающим приключением. К тому же это является доказательством их привлекательности. Они всегда отчаянно лгут — мужу и всему свету.

При одной только мысли об этом Фудзио разбирал смех. Потом Ёко сидела на кровати, скрестив ноги по-турецки, и дымила сигаретой:

— Да, вот такая я!.. Ко мне всегда пристают мужчины! «Женщина, которая говорит: "А вот я такая!.." — пойдет на что угодно, на любую авантюру», — подумал Фудзио.

После встречи с Ёко Фудзио вообще расхотелось заниматься делами, и он стал отлынивать от работы. Какие-то деньги у него еще оставались, так что можно было особо не дергаться. Времени тоже было достаточно. После двадцатого января солнце начало припекать с такой силой, что стало ясно — весна не за горами. Разъезжая по округе в поисках «добычи», Фудзио видел, как на склонах холмов расцветают нарциссы. Обычно насекомые выползают из своих укрытий на свет божий в начале марта, и это знак прихода весны. Однако в здешних краях тепло приходит на месяц раньше.

В последней декаде января у Фудзио вышло забавное приключение.

Он долго ехал на малой скорости вдоль тротуара, следуя за девушкой-подростком в школьной матроске. Та шла, опустив голову, хотя держалась при этом довольно прямо. Он окликнул ее:

— Подвезти?

По опыту Фудзио знал, что женщины, которые бредут нога за ногу, охотно принимают подобные предложения. Такая походка свидетельствует о том, что женщина томится отсутствием цели. Однако эта девица шла нормальным шагом, поэтому Фудзио ожидал отказа, когда она вдруг остановилась и с готовностью кивнула, чем крайне изумила Фудзио.

Распахивая дверцу, Фудзио лихорадочно прикидывал, а не сбежать ли ему прямо сейчас. Внезапно от одной мысли о том, что ему теперь придется провести в ее компании час или два, Фудзио охватило омерзение.

Девица плюхнулась на переднее сидение, положив на колени, прикрытые юбкой в складку, синий портфель. Краска на нем стерлась, проступила сероватая кожа.

— Учишься в школе высшей ступени?[18] — обреченно спросил Фудзио.

— Ага.

— Какой класс?

— Второй.

Глаза у нее были узкие, как щелочки.

— Куда поедем?

— Все равно.

— Ты всегда садишься, когда приглашают?

— Так ведь не часто…

Дурацкий разговор. Вроде допроса. Из такой беседы много не выудишь.

— А что ты любишь? — спросил Фудзио, зайдя в тупик.

— Собак и Дзюн-тя-я-на из «Кюто-кюто-о» …

У девицы была характерная манера растягивать слова. «Кюто-кюто» — так называлась модная в последнее время среди подростков группа. В ней голосили четверо сопляков не старше двадцати лет.

— Я же знаком с продюсером «Кюто-кюто»! И с Дзюном тоже много раз встречался, мы с ним в приятельских отношениях, — беззастенчиво соврал Фудзио.

— Как? Правда?!

Голос девицы внезапно наполнился таким неподдельным восторгом, что Фудзио от удивления чуть не выпустил руль.

— Хочешь заполучить автограф Дзюна? — спросил Фудзио.

— Ну да, но…

— Что — «но»?

— Лучше футболку…

— Нет ничего проще!

Фудзио представил, как он дарит этой дурехе собственную грязную футболку, и его разобрал смех.

— Ладно, попрошу у него при случае. Он мне не откажет. Я ведь часто ему помогал.

— И автограф даст?

— Даст, даст.

Фудзио понятия не имел, как расписывается этот самый Дзюн-тян. А ведь эта пигалица, хотя и понятия не имеет, где столица Америки, подпись Дзюн-тяна наверняка знает, как свои пять пальцев, так что нужно не попасть впросак. Но если всучить ей футболку, вопрос с автографом можно замять — мол, закрутился, подожди еще немного.

— А что взамен? — нахально спросил Фудзио.

— А что вы хотите? — заинтересованно спросила девица.

— Ты не догадываешься? Тебя. Или, думаешь, мне нужны деньги?

— Ну да.

— Нет, денег у меня хватает. Я сам угощу тебя чаем. А тебе достаточно только раздеться, идет?

Девица погрузилась в задумчивое молчание.

— Это же раз плюнуть! Если тебе нравится богема, значит, должна жить по ее законам, иначе над тобой просто будут смеяться.

— Вы меня познакомите с Дзюн-тяном?

— Вообще, это будет непросто. Но я попытаюсь. Дзюн — звезда, поэтому осторожничает и не остается вдвоем с незнакомыми девушками. Во всяком случае, ты не должна болтать об этом. Дзюн терпеть не может девиц, которые разносят слухи.

— Я никому не скажу. Не хочу, чтобы у него были из-за меня неприятности.

— Вот и ладно. Ты все правильно поняла. Тогда пойдем выпьем чаю? — непринужденно сказал Фудзио. — А потом я тебе покажу, как нужно заниматься сексом, чтобы понравиться Дзюну. Тебя как зовут?

— Ёсико Яманэ.

— Ёсико? Обалдеть! Так звали первую девушку Дзюна, он мне сам рассказывал. — Фудзио ощущал прилив вдохновения.

В ресторане, сидя напротив Ёсико, он спросил:

— Кто твой отец?

— Учитель в средней школе, — ответила та.

Фудзио пережил новый шок. Будь у него стул без высокой спинки, как в баре, наверное, так бы и рухнул.

— Серьезный человек, — притворно восхитился Фудзио. — Как же ты отцу расскажешь о Дзюне?

— Никак не расскажу.

— Почему?

— Все равно не поймет.

— Это верно. Я тоже перестал делиться с родителями, когда повзрослел.

Фудзио сказал это для перестраховки. И без того было ясно, что девица с подобным характером ничего не скажет ни родителям, ни учителям. С такими можно делать все, что угодно — даже не предупреждая, чтобы молчала. А вот с болтушками связываться не стоит.

— Что, строгий отец? Все поучает, — как учиться, с кем встречаться, с кем не дружить?

— Не-а.

— Неужели ничего не говорит?

— А мы не разговариваем.

— Вообще, что ли, не разговариваете? Не верю!

— Разговаривать?… А о чем?…

— Ну, о чем-то ты должна говорить с родителями!

— Да не о чем мне с ними говорить…

— А чем отец занимается дома?

— Читает комиксы для девочек.

— Хм! — Фудзио даже подавился чаем… — А для чего? Наверное, для работы? Чтобы лучше понимать своих учениц?

— Может, и так. Не знаю.

У Фудзио даже мурашки по спине побежали. «Извращенец какой-то», — подумал он.

Из рассказа пигалицы следовало, что ее папаше лет сорок пять. И этот зрелый мужчина, вернувшись домой с работы, читает комиксы для девочек, вместо того чтобы общаться с домочадцами.

— Ну да ладно. Сейчас я тебе все объясню. — Фудзио решил, что пора уже действовать.

— Да, пожалуйста, объясните, — тоном послушной ученицы откликнулась девица.

И так она это сказала, что Фудзио снова опешил.

Когда они вышли из ресторана, Фудзио вдруг сообразил, что тащить в отель девчонку в школьной форме небезопасно.

— Видок у тебя, вообще-то, неподходящий. Как можно рассуждать с тобой о мире богемы, когда ты одета в эту дурацкую форму?… — многозначительно сказал Фудзио.

— У меня есть другая одежда.

— Да что ты? — ухмыляясь, Фудзио посмотрел на ее раздутый, как жаба, облезлый портфель. — С собой носишь?

— Нет, держу в камере хранения. На станции.

— Ну, так поедем, возьмем. Мне не нравится эта матроска. Фудзио так и не понял ее реакцию.

— Да ты запасливая. Не ожидал… Ну, ты даешь! — И Фудзио якобы от души расхохотался.

Нарочитый смех прозучал неприятно. Будто резкий крик ночной Птицы.

На самом деле Фудзио было совсем невесело. Он испытывал неприятное изумление.

— А ты, как я погляжу, испорченная девчонка, — сказал он, надеясь услышать от Ёсико слова оправдания. Но та ответила совершенно невозмутимо, даже не пытаясь спорить:

— Наверное…

Чувствовалось, эту реплику она позаимствовала где-то. Уж больно фальшиво она прозвучала.

Пока Ёсико ходила в камеру хранения за вещами, на Фудзио накатила какая-то прострация.

Вообще ему нравились «плохие девчонки». Но здесь было совершенно другое.

Сталкиваясь с подобными экземплярами, Фудзио всякий раз вспоминал картину Дали, которую как-то раз показал ему приятель, с которым Фудзио довелось работать в гостинице. Тот все мечтал стать художником.

На картине были изображены часы, четыре циферблата, и все они были мягкими, будто плавились и напоминали горячие блины. Одни часы обнимали тушу выброшенного на берег кита, вторые висели на ветке дерева, третьи перетекали через край стола. На крышке четвертых кишели бесчисленные букашки.

Приятель тогда утверждал, что это великое произведение искусства, но Фудзио было совершенно непонятно: а что тут, собственно, великого.

Однако растекшиеся часы с удивительной отчетливостью врезались ему в память. И, при виде подобных Ёсико девиц, в мозгу у Фудзио постоянно возникала ассоциация с «неправильными» часами, которые не могли ходить и показывать время, как положено нормальным часам.

Ёсико вернулась из камеры хранения почти мгновенно. Когда она ушла на станцию, у Фудзио промелькнула мысль: сейчас возьмет и сбежит. Но Ёсико, похоже, питала те же опасения — в отношении Фудзио. Так что, когда она вернулась, Фудзио почувствовал что-то вроде разочарования.

— Переоденься. Тогда и поедем в гостиницу, — велел он.

— А где?

— Здесь, в машине. Можешь сменить только блузку. Какая тамна тебе юбка, все равно никто не разберет. Сейчас поищу, где лучшеостановиться.

Минут через десять Фудзио притормозил у обочины. В том месте было довольно безлюдно — по одной стороне дороги тянулась длинная ограда какого-то научно-исследовательского института, по другой стояли жилые дома.

— Можно здесь.

Он специально остановил машину, чтобы понаблюдать за процессом переодевания, однако зрелище ему не понравилось. Грудь у Ёсико — посмотреть не на что, а красный свитер — верх безвкусицы…

Юбку она тоже сменила, Фудзио даже не понял, зачем — то ли решила, что глупо не переодеться, если уж принесла другую, то ли эта зеленая тряпка была предметом ее особой гордости.

Кожа у нее на ногах была обветренная, вся в цыпках. И угораздило же его, Фудзио, такую замарашку подцепить.

— Знаешь, что такое «непруха»? — спросил он.

— Что?

— Это когда не везет.

Ёсико намека не поняла.

— И что?

— У тебя разве нет знакомых, которым не везет?

— Ну, есть один парень, который попал в аварию.

— Что за авария?

— У него не было прав. Но он захотел покататься. Взял у кого-то машину и разбил.

— Я совсем о другом, — раздосадованно сказал Фудзио. — А школу любишь? — он попытался сменить тему.

— Терпеть не могу.

— Я так и думал. Такие, как ты, всегда прогуливают уроки. Фудзио сказал это довольно-таки презрительно, но Ёсико нисколько не обиделась.

— А что тебе нравится? — Фудзио решил зайти с другого конца.

— Что мне нравится?…

— Ты не повторяй, как попугай, а отвечай на вопрос!

— Ну-у… Вот мне нравится с вами кататься… Я тоже умею водить. У вас машина еще новенькая, да? — Радость ее была чересчур бурной.

— Верно. Ей всего полгода.

— В новой машине здорово ехать. Мягко идет!

Фудзио сразу вспомнилось, ценой какого унижения досталась ему эта машина. Когда он сказал, что хочет новую, Сабуро решительно воспротивился. Он заявил матери, что старая еще «поживет», и вообще, нечего зря транжирить деньги на бездельника-сына. Но прежней развалюхе было лет десять, он купил ее уже изрядно подержанную, и девушки отказывались садиться к нему, когда Фудзио предлагал подвезти.

Фудзио считал, что разбирается в человеческой психологии. С Мики Ёко все было гораздо сложнее. А эту Ёсико даже нечего спрашивать, в какую гостиницу отвезти. Все равно ничего не поймет и не оценит. А потому для нее сгодится самый паршивый окрестный мотель.

В мотеле под названием «Небоскреб» ему уже доводилось бывать. С тех пор здесь сменился управляющий, и появилась новая вывеска. Но Фудзио так и не вспомнил, как назывался мотель прежде.

— Ну что, какой возьмем номер?

На табло светились названия двух свободных номеров.

— Как они называются?

— «Нью-Йорк» и «Лос-Анджелес». Так какой?

— «Нью-Йорк».

— Решено.

Они поднялись на второй этаж по боковой лестнице. В номере стояла большая двуспальная кровать, на стене красовался пейзаж с Небоскребами. На переднем плане текла река, через которую был перекинут большой мост. Казалось, что кровать стоит прямо на берегу, выставленная на всеобщее обозрение.

— Ой, красиво как! — радостно завопила Ёсико. Фудзио даже слегка опешил от такой наивности.

— Да разве здесь расслабишься? — проворчал он. — Так и кажется, что сейчас тебя обольет помоями из этой реки…

— Нет, правда, мы же будто в Нью-Йорке!

«Глупости какие, — подумал Фудзио. — Дурацкие фотообои, наклеенные на фанеру».

— А этот мост — вообще кошмар…

— Почему?

— С него, наверное, бросают в реку всякую дрянь.

— А ты часто бываешь в таких красивых отелях? — спросила Ёсико.

— Время от времени.

На одеяло был надет красно-белый пододеяльник.

— А ты? Уже бывала в таких местах?

— Нет, в первый раз.

Значит, прежде занималась такими делишками у приятелей или дома, когда родители уходили, подумал Фудзио.

— А с кем ты спала до меня? С одноклассником?

— До тебя? — с серьезным видом переспросила Ёсико.

— Ну, да! Спала же ты с кем-то? — раздраженно повторил Фудзио.

— С разными, — засмеялась Ёсико. Отвратительный смех у этой пигалицы. Издевательский.

— Ладно, нечего из себя корчить! Раздевайся давай.

Фудзио уже не помнил, сколько женщин раздевалось перед ним. И, тем не менее, еще не потерял вкуса к этому представлению, а потому сел на стул и приготовился к спектаклю.

Обычно женщины снимали блузку, сбрасывали юбку, а потом продолжали раздеваться сверху вниз — сначала лифчик, потом трусы. Но Ёсико нарушила привычный порядок. Сначала она сняла юбку и сбросила маленькие розовые трусики. Красный свитер прикрывал ее до пояса, а под ним болталась, как занавеска, заношенная розовая комбинация.

— Дальше можешь не раздеваться.

Грудь у нее слова доброго не стоит, Фудзио уже успел ее рассмотреть в машине.

Может, заставить ее снова надеть школьную форму? Нет, это ничего не даст.

Не успела Ёсико опомниться, как Фудзио повалил ее на кровать. Он думал, что у нее вообще нет на теле растительности, но в самом низу живота некая тень все-таки присутствовала. В целом Ёсико была похожа на худосочного цыпленка.

— Ты что, недоразвитая? — спросил Фудзио, стягивая с себя одежду.

Ёсико молчала.

То, что произошло потом, было совершенно невероятным.

Пристально глядя ей в лицо, Фудзио принялся обследовать ее тело кончиками пальцев. Она вдруг зажмурила глаза так, что над редкими бровками собрались морщины и, извиваясь всем телом, попыталась столкнуть с себя Фудзио.

— Эй, ты что, первый раз?…

— Да не-е-т же, нет, — застонала Ёсико и вновь сделала попытку выскользнуть из-под Фудзио. Но он навалился на нее всей тяжестью своего полнеющего тела.

Фудзио доводилось слышать рассказы о непроходимых чащобах у подножия Фудзи, но сам он там не бывал. Однако сейчас у него возникло ощущение, что он продирается через такую вот чащу. И еще ему казалось, что он ведет бой — и должен бежать.

Летящий снаряд не может остановиться. Фудзио, пригнувшись, прикрыл Ёсико своим телом. Ёсико что-то неистово вопила. Снаряд приближался. Оба затаили дыхание. Бежать уже не было сил. Их тела изогнулись и замерли, надеясь, что снаряд пронесется мимо. Но нет. Снаряд с грохотом разорвался. Все было кончено.

«Сейчас можно бы и сигарету выкурить», — подумал Фудзио. Он когда-то пробовал курить, но от дыма першило в горле, и он так и не смог втянуться.

— Послушай, я же не знал, что ты в первый раз, — сказал он в спину Ёсико, которая направилась в ванную. Фудзио так и не понял, слышит она его или нет.

Он впервые лишил девушку невинности. Его бывшая жена работала в баре, поэтому он понимал, что бессмысленно интересоваться ее прежними увлечениями. К тому же Фудзио не испытывал к девственницам особого интереса. Они казались ему похожими на бочонки с рассолом для овощей. Ничего привлекательного. Однако в этом приключении был элемент везения, и Фудзио ухмыльнулся.

Пижама на его груди распахнулась. Не застегивая ее, он встал, заглянул в холодильник и крикнул в сторону ванной:

— Эй, ты там как, в порядке?

— Да.

— Когда выйдешь, можешь перекусить. Тут есть оладьи. В пакете.

— Оладьи?

— Ну, да.

В комнате была микроволновая печь. Оладьи можно подогреть и есть их с сиропом. Ёсико вышла, одетая в лиловую пижаму, и, взглянув на оладьи, сверкнула глазами:

— Это можно съесть?

— Кофе и десерт входят в обслуживание. За них платить не нужно, так что не стесняйся. А я пойду приму душ.

— Тогда я их разогрею, пока ты моешься.

Когда Фудзио вернулся, бледные оладьи уже дымились на пластиковой тарелке.

— Отлично! Я, кажется, проголодался.

— Классная комната! Вот бы мне такую…

— А у тебя дома какая?

— Маленькая. И кровать двухъярусная. Я живу вместе со старшей сестрой.

— Можно обойтись без кровати, просто стелить футон[19] во всю ширину.

— Некрасиво спать на полу.

— Что же в этом некрасивого?

— Я хорошо пропекла оладьи. — Решила Ёсико сменить тему.

— Не надо было их печь, достаточно подогреть.

— Если Дзюн-тян приведет меня в такое место, я тоже испеку ему оладьи…

— Не смей говорить мне о Дзюне. Не порти настроения! Настроение у Фудзио и в самом деле стремительно портилось.