Синева небес

глава 11. Вторая часть музыкального сочинения

Утром десятого апреля Фудзио пробудился ближе к полудню в приподнятом настроении.

Хотя вчера полдня шел дождь, сегодня установилась ясная погода, и вид из его «замка на крыше» был такой, словно сидишь в чаше со свежим салатом. Фудзио всегда думал, что город — это лишь строения, созданные человеческими руками, а оказалось, что это и красные азалии, и желтые горные розы, и пурпурный древесный пион, — и все они источают аромат.

Когда Фудзио спустился на нижний этаж, было уже почти одиннадцать.

— Фут-тян, ты что сегодня будешь есть? Может, подогреть холодный рис? Есть побеги бамбука и молодой картофель, поджарить к ним соленую кету? — спросила мать.

Фудзио не стал пререкаться.

— Мне все равно, — ответил он.

Сегодня у него определенно не было причин для недовольства. В такой день все кажется вкусным.

Однако когда Фудзио по случайности заглянул в магазин, то инстинктивно почувствовал присутствие чего-то чуждого и неприятного. Магазин вот-вот должен открыться, и Сабуро должен быть на месте. Но шурина не было видно. Куда он подевался?

Интуиция не подвела Фудзио. На стене у входа был наклеен черно-белый плакат с фотографией 30х30 сантиметров. Лицо на ней было Фудзио хорошо знакомо.

«Разыскивается полицией. Вы встречали этого человека?» — крупным шрифтом было написано под фотографией Ёко Мики, названной почему-то домработницей. Хотя она, Фудзио был в том уверен, была замужней домохозяйкой.

«Девушка пропала без вести 22 марта. Если вам что-нибудь известно, просьба сообщить в полицию.

Рост — 157 см. Вес — 48 кг. Особые приметы — след от ожога в виде древесного листа на внутренней стороне правого локтя».

— Эй! — гневно воскликнул Фудзио. Он звал шурина, но отозвалась мать:

— Что случилось?

— Кто наклеил этот плакат?

— Да я и не знаю, но Сабуро говорил, что его попросили.

— Разве можно клеить такое в магазине, куда приходят покупатели? Фудзио наскоро обулся, спустился вниз и с ожесточением сорвал плакат.

— Фут-тян, тебе следовало спросить у Сабуро.

— С чего это я должен спрашивать у него разрешения?

В это время в дверях показался шурин, вернувшийся с улицы. Увидев разорванный плакат, он хмуро взглянул на Фудзио.

— Зачем ты порвал плакат, который мы взяли, чтобы наклеить?

— Не помню, чтобы я разрешал вешать такое.

— Он, видите ли, не разрешает! Если хочешь разговаривать серьезно, поработай каждый день как следует, тогда и говори. Да зачем мне спрашивать у тебя разрешение, если тебя в магазине-то не бывает?

Фудзио не счел нужным отвечать.

— Меня попросила одна знакомая, сказала, что домашние этой девушки просто сон потеряли. Я из сочувствия повесил плакат, что тут плохого? — сказал Сабуро, пристально глядя на Фудзио. — Представь: она пропала без вести. Не знаю, сколько отпечатали этих плакатов, но, вероятно, они стоили больших денег. Больно смотреть, с каким состраданием смотрят на ее родителей окружающие. Мне сказали, что домашние, разделившись на группы, ходят и просят, чтобы плакаты расклеивали по возможности в людных местах. Услышав такое, невольно хочешь помочь хоть чем-то, это естественно, так я думаю.

— Их дочь, наверняка, сбежала с любовником. Я думаю, что вся история не стоит выеденного яйца, — презрительно отозвался Фудзио.

— Возможно, это и так, однако родители и муж все же волнуются. С этими словам Сабуро нагнулся было поднять надорванный плакат с пола, но Фудзио оттолкнул его.

— Ты что себе позволяешь?!

От гнева у Сабуро на виске вздулись вены.

— Объяснить, почему я не даю налепить этот дурацкий плакат? Да потому что это я убил и закопал эту женщину! — И Фудзио залился смехом.

Шурин какое-то мгновение смотрел на него, слегка приоткрыв рот. Лицо у него вытянулось.

— Фут-тян, ты ведь шутишь?… — В голосе матери были панические нотки. Фудзио нарочито медлил с ответом.

— Плохая шутка! Это ведь шутка, Фут-тян? Скажи мне, матери, это шутка!

— Выходит, что сын не заслуживает доверия? — буркнул наконец Фудзио.

— Вовсе нет, но…

— Да шутка, шутка это! Дурная шутка, смахивающая на правду. Но я повторяю, не лезьте ко мне. Хватит меня опекать и пытаться вылепить из меня пай-мальчика.

И, напустив на себя равнодушно-независимый вид, Фудзио направился наверх, в свою мансарду. На самом деле его била дрожь. Во рту пересохло. Он-то наивно полагал, что ничего не происходит, а оказалось, что все не так просто.

Полдня Фудзио тайком наблюдал за атмосферой в доме. Его беспокоила реакция близких.

Мать на мгновение решила, что слова Фудзио — правда, и испытала шок. Когда же он сказал, что это шутка, мать вздохнула с облегчением. Теперь у нее хорошее настроение, как у человека, вернувшегося к жизни после тяжелой болезни. С женщинами все просто. Если можно не думать о том, о чем она думать не хочет, то уже одно это поднимает ей настроение. Мать уверена, что ее милый мальчик «Фут-тян» не мог совершить подобное злодеяние.

Сабуро — другое дело. Сейчас он ведет себя, как обычно, в его общении с покупателями не чувствуется перемен. Однако видно, что он молча размышляет. А что, если слова Фудзио вовсе не шутка? Не исключено, что Фудзио совершил преступление, — вот что мучает Сабуро. В отличие от матери, он видел Фудзио насквозь. «Никто не знает детей лучше родителей» — это выражение применимо только к людям из прошлого. Если то, что сказал Фудзио, — реальный факт, то дело принимает серьезный оборот и не ограничится одним Фудзио, — в него будет втянуто все семейство, поэтому Сабуро, занимаясь работой, уже планировал, какие надо бы принять меры на первый случай.

Доказательством этому послужило то обстоятельство, что Сабуро даже и не подумал привести в порядок и заново наклеить плакат, который порвал и растоптал Фудзио. Если человек, который просил Сабуро наклеить плакат, задаст вопрос о причине его исчезновения, вероятно, возникнет неприятная ситуация. Но у Сабуро явно нет желания проливать свет на эту проблему. Фудзио уловил какое-то движение.

Хотя сражение еще не развернулось, противник явно подкрадывается с тыла. Если сидеть дома, ничего хорошего не получится. Фудзио решил выйти на улицу после четырех часов дня; сегодня он впервые обследовал дорогу вблизи дома, оглядев местность с крыши. Он хотел знать, не притаился ли человек в тени электрического столба, не стоит ли надолго припаркованная машина с сидящим внутри водителем. Но все фигуры перемещались, и ни одна машина не стояла слишком долго.

Наконец Фудзио почувствовал, что сам одурел от происходящего, и отправился прочь из дому. Но на улице, как всегда, его настроение испортилось.

В электричке, идущей в Иокогаму, ехало несколько школьниц средних классов, которые без умолку болтали, не обращая внимания на окружающих. Об учителях, о том, что отец друга купил мотороллер, о церковном благотворительном базаре, к которому имела отношение мать одной из девочек, о том, что кошка изловила маленькую птичку, которую держали в доме, и что теперь решено разыскать хозяина этой кошки, чтобы пожаловаться…

Фудзио, опустив голову, притворялся дремлющим, однако слушал, не пропуская ни слова.

Один раз он вскинулся, будто очнувшись от дремоты. Стало ясно, что чаще прочих звучал голос девушки с большим ртом и тяжелым подбородком. Но Фудзио интересовала не она.

К той девушке, лицо которой хотел вычислить Фудзио, подружки обращались «Томо-тян». Ее отец, как уяснил Фудзио из подслушанного разговора, был управляющим компанией «Продукты Симада».

— Недавно во время церковного благотворительного базара мама Томо-тян принесла разного варенья компании «Продукты Симада», — послышались слова.

В ответ Томо-тян произнесла рассеянным тоном:

— Я ничего не знаю об этом.

Мельком глянув, Фудзио увидел ее. Томоко носила очки, волосы собирала в пучок, лицо у нее было серьезное и невыразительное — эту девушку даже и представить трудно смеющейся.

В это мгновение Фудзио подумал: ну, разве не удивительный у него талант? Важное для всего человечества проходит мимо, а вот совершеннейшие пустяки — это пожалуйста.

Ведь если Томоко — дочь управляющего компанией «Продукты Симада», значит, банку с вареньем, которую не могла открыть старушка — соседка Юкико Хаты, — произвела фирма ее папаши.

Девушки всей компанией вышли на следующей станции, а Томоко, оставшись одна, пересела поближе к выходу. Фудзио продолжал изображать дремоту, но когда Томоко, спустя остановки три, собралась выходить, Фудзио «чуть не проспав», следом за ней метнулся к дверям. Фудзио умышленно пропустил Томоко вперед, а затем, секунд через десять, будто неожиданно припомнив что-то, догнал Томоко и сзади окликнул ее:

— Послушайте, вы не дочка Симады, директора компании «Продукты Симада?»

— Да.

— Вас ведь зовут Томоко-сан, правда?

— Да.

— Моя фамилия Танака. Недавно на церковном благотворительном базаре ваша мама мне очень помогла. Я тоже хожу в ту церковь.

— Не стоит благодарности.

— Я ей очень признателен.

— Чесное слово, не стоит.

— Тогда выручка оказалась огромной. Я точно не помню, какая получилась сумма, но все были очень благодарны.

— Не за что.

Ответы были вроде вежливыми, но тон какой-то нелюбезный.

— Дело в том, что в ближайшее время я рассчитывал встретиться с вашей мамой. Но сейчас увидел вас, и это как нельзя кстати. Я ей потом позвоню, а сейчас, если позволите, изложу в общих чертах суть своей просьбы вам. В этом случае потом, когда я свяжусь с вашей мамой, она будет уже в курсе. Мы могли бы где-нибудь немного поговорить?

— У меня сейчас урок игры на пианино.

— Тогда не получится. Не срывать же урок. А в котором часу вы заканчиваете?

— Сейчас я иду к учительнице и пробуду у нее, наверное, часа полтора, — ответила Симада Томоко.

Похоже, упоминание о церковной общине несколько уменьшило ее недоверие.

— Долго вы занимаетесь. Да, я вот вспомнил. Мне однажды довелось слышать, как ваша мама рассказывала, что она хочет сделать из вас настоящую пианистку.

Если окажется, что Томоко Симада играет на пианино плохо, то рассказ о мечте матери сделать ее пианисткой обернется заведомой ложью.

Однако занятия по полтора часа свидетельствовали о том, что дело все-таки движется. Большинство матерей, обучающих своих чад игре на пианино, не видит их бездарности и полагает, что родительский энтузиазм позволит продвинуться достаточно далеко — «до весьма значительного уровня».

На слова о матери Томоко никак не отреагировала. Выходит, что риск себя оправдал.

Томоко выслушала рассказ о матери, но, как подметил Фудзио, никакого удивления на ее лице не отразилось; действительно ли мать высказывается в таком духе или нет — вопрос второй, но чувствовалось, что в доме царит атмосфера, близкая к этому. Способ сближения, избранный Фудзио, оказался безошибочным.

— Я служу в банке, а сегодня пришел по делу к одному выгодному клиенту, что живет неподалеку. Думаю, мое дело займет чуть больше часа. Где вы берете уроки музыки? Если время позволит, я вас подожду перед домом учительницы или на станции у входа на платформы. Если у вас найдется хоть пять минут, этого достаточно, чтобы поговорить.

Надо иметь навык, чтобы говорить так легко. Однако семена доверия были посеяны. Причем даже не пришлось вести себя навязчиво. Они разговаривали на станции, у входа на платформы, что тоже было уловкой со стороны Фудзио, внушающей собеседнику чувство безопасности.

Однако были некоторые детали, подрывавшие «легенду». На Фудзио был свитер. А где видано, чтобы банковские служащие носили на работе свитеры? Приходилось уповать лишь на то, что совсем юной девушке это не покажется подозрительным.

— Если пойдете по дороге прямо, то на втором углу увидите магазин, там повернете направо, и с левой стороны будет здание, которое называется «Дом лесной мальвы». Там и живет моя учительница музыки. Нужно подняться на второй этаж.

— Неудобно как-то заходить. Я лучше подожду вас внизу. К тому же, я могу не успеть вернуться ровно через полтора часа. Но, что поделать, заранее прошу меня извинить, если работа с клиентом затянется.

— Пожалуйста.

Фудзио уже повернулся, чтобы идти, как вдруг, словно вспомнив, спросил:

— Что вы сегодня разучиваете?

— Фортепьянную сонату Моцарта номер восемь, ля минор, сочинение триста десять.

— Потрясающая вещь! Я особенно люблю ее вторую часть, — рассмеявшись, Фудзио махнул рукой и пошел прочь.

Девушка рассеянно смотрела ему вслед с открытым ртом, но не выказала никаких признаков сомнений.

Конечно же, Фудзио, имел в высшей степени смутное представление о данной сонате Моцарта. Однако раз Томоко Симада разучивает пьесу с таким замысловатым названием, то очевидно, что она действительно неплохо играет на пианино. Да и комментарий насчет второй части сочинения он, Фудзио, тоже удачно ввернул. В свое время, работая в гостинице, Фудзио сдружился со страстным поклонником классической музыки. Тот обслуживал бойлер. От него-то Фудзио и почерпнул поверхностные сведения о классической музыке. Теперь вот пригодилось.

Этому бойлерщику-меломану в то время было около сорока, но он еще не женился и почти все свое месячное жалованье тратил на посещение концертов и приобретение аудиоаппаратуры.

— Как это замечательно! Хорошо, когда есть то, чему можешь посвятить себя в полной мере, — однажды сказал ему Фудзио.

— Ничего замечательного. Вот быть исполнителем — замечательно. А я всего лишь профессиональный слушатель. Что-то вроде алкоголика. Выдающийся человек тот, кто делает вино, а тот, кто пьет, ничего значительного из себя не представляет.

Он подсмеивался над собой как над человеком, лишенным здравого смысла, говоря, что как бы бедно ему ни жилось, он чувствует, что утопает в роскоши, слушая музыку.

— У меня ведь нет образования. Я ни искусства не знаю, ни философских книг не читал. Но когда слушаю музыку, кажется, что прочел эти книги, хотя не читал. В любой музыкальной пьесе на удивление особенно хороша вторая часть. Почему так? — говорил он.

В первой части музыкального сочинения тема выстраивается напряженно. Однако при переходе ко второй части напряжение спадает, и мелодия льется свободно, даже кожа теплеет, на ней проступает пот. Музыкальная тема во второй части становится более отчетливой.

— Вторая часть музыкального сочинения, — пробормотал Фудзиои проследил, как Томоко Симада удаляется тем путем, который она ему объяснила. Затем он сразу вернулся к выходу на платформы.

Фудзио хотел побыстрей добраться до своей автостоянки и, взяв машину, ждать, когда у Томоко закончится урок музыки. Без машины дальнейшее передвижение все же будет затруднительным.

Фудзио чувствовал, что его встреча с Томоко, несомненно, была удивительным совпадением. Обычно, бывало, рассердишься из-за тугой крышки на банке с вареньем, но только и скажешь: «Что за компания выпускает такую муру?» — и тут же забудешь название.

Однако Фудзио ни за что не забудет объекта своей ненависти. Эта фирма под названием «Продукты Симада» — о чем вообще думает ее директор, выпуская свою продукцию? Людей преклонного возраста все больше и больше. У стариков сила пальцев совсем как у младенцев. Производить банки или пакеты, которые невозможно открыть слабыми руками, — это же обречь стариков на голодную смерть!

Полтора часа — не так уж много времени остается. Придется поторопиться, чтобы успеть вернуться.

Фудзио успел.

Будучи человеком осторожным и предусмотрительным, он не решился парковаться прямо перед «Домом лесной мальвы». Мало ли что. Вдруг учительница музыки выйдет вместе с Томоко и случайно запомнит его, Фудзио, и машину. Лучше встать вон там, на оживленной улице, откуда просматривается «Дом лесной мальвы».

Прошло около десяти минут после назначенного времени, а Томоко все не было. Фудзио уже начал подумывать, а не опоздал ли он, когда Томоко Симада наконец вышла из «Дома лесной мальвы».

Уже почти стемнело, и Фудзио издали пристально следил за ней. Он ждал, будет ли Томоко озираться по сторонам, но ничего подобного не увидел. Решив, что она забыла о данном ему обещании, Фудзио с остервенением рванул машину с места. Проехав несколько десятков метров, он внезапно остановился перед Томоко и через окно обратился к удивленной девушке:

— Вот и я. Меня задержала работа, и я уже думал, что не успею. Вы ждали?

— Нет, я только что вышла.

— Отлично! Тогда садитесь, пожалуйста.

Девушка под впечатлением разыгранного Фудзио спектакля опустилась на соседнее сиденье.

— Нравится заниматься музыкой? — спросил Фудзио. Он уже успел незаметно заблокировать все дверцы, за исключением своей.

— В общем-то да, люблю. Воцарилось неловкое молчание.

— Так о чем вы хотели поговорить? — спросила наконец Томоко.

— Это ваша компания «Продукты Симада»? А кто директор компании?

— Мой отец.

— Вы выпускаете варенье с торговой маркой «Медовые соты»?

— Продаем.

— Вы знаете, что у этих банок такая тугая крышка, что и мужчина с трудом может ее открыть?

— Мне не приходилось этим заниматься.

— Кто же их открывает у вас дома?

— Мама.

— И она никогда не говорила, что это трудно?

— Не знаю. Вроде нет.

— Твои отец и дед выпускают и продают недоброкачественный товар. Из-за этого старики, хоть и покупают иногда ваше варенье, не всегда могут съесть его.

— Вот как? Я скажу об этом отцу.

— Сказать — этого недостаточно. Тебе известно, что бывало со стариками, которых угораздило столкнуться с вашей продукцией?

Фудзи мельком глянул на Томоко. Та отодвинулась от него подальше и будто приклеилась к противоположной дверце.

— Одна старушка, оставшись без пропитания, умерла. Пожилой человек не мог пойти поискать помощи. Полиция решила, что из-за преклонного возраста она умерла естественной смертью. Однако соседка как раз купила ей банку варенья этой вашей компании. И оставила банку, не открыв крышку.

После похорон соседка собиралась съесть варенье, но крышка так и не открылась. Лишь приглашенный плотник с трудом открыл ее своим инструментом. Соседка плакала, твердила, что для старушки следовало заранее открыть банку: даже ей не хватило сил открыть банку варенья, а у старушки тем более не получилось. Словом, твои дед и отец убили человека.

Конечно, Фудзио многое присочинил. Однако пока он рассказывал, у него возникло чувство, что подобный инцидент действительно имел место.

Старушка, что живет по соседству с Юкико Хатой, не умерла только лишь потому, что у нее случайно оказалось немного других продуктов; будь у нее только банка варенья «Продукты Симада», от недоедания она бы утратила силы и, возможно, действительно умерла.

Фудзио рассказывает, основываясь на своих впечатлениях, которые, правда, не слишком расходятся с действительностью, но иные скажут, что он лжет. Однако разве писатели и люди других творческих профессий не делают то же самое? Мельком взглянув на Томоко, он увидел, что она плачет, наклонив голову.

— Эй, послушай, не плачь.

У Фудзио испортилось настроение, и свободной левой рукой он ударил девушку по голове. У нее слетели очки, и Фудзио проворно завладел ими. Он решил, что без очков близорукая Томоко не сможет ни убежать, ни запомнить его лицо.

— Отдайте очки, — всхлипывая, попросила Томоко.

— Не беспокойся. Я тебя за руку поведу.

— Остановите, пожалуйста, машину.

— Прежде давай обсудим, какую позицию займет твоя семья в отношении этого инцидента.

— Сказать отцу, чтобы он пошел извиниться?

— Послушай, тебе уже исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет. И в таком возрасте ты думаешь, что эти шуточки пройдут? Старушка, у которой не было денег, она ведь умерла. О чем ты говоришь? Перед кем извиняться?

Томоко немного помолчала, а затем спросила:

— Тогда что же делать?

— Нельзя ли обсудить это где-нибудь спокойно? Вот у твоих родителей компания, которая выпускает не открывающиеся банки, и ты же не хочешь, чтобы эта история стала известна всему свету. Кроме того, ты, конечно, не хочешь, чтобы все узнали, что дочь Симада куда-то ездила с таким мужчиной, как я. Поэтому давай обсудим, я постараюсь не нанести ущерба репутации твоей семьи.

Внезапно у Фудзио возник потрясающий план.

— Где твой дом? — спросил Фудзио у Томоко Симада.

— На побережье Миура.

— Тогда я отвезу тебя туда.

По лицу Томоко было видно, что она вздохнула с облегчением.

— Объясни дорогу. Куда ехать?

— Вы знаете станцию на побережье Миура?

— Знаю

— Оттуда вверх минут пять.

— Да это район богатых домов!

— Мама говорит, что раньше там были только поля.

— Где находится компания твоего отца?

— В Курихаме.

— Вот уж не знал. Сколько у тебя братьев и сестер в семье?

— Четверо.

— Какая ты по порядку?

— Третья.

— Самый старший — брат?

— Да.

— Учится в школе?

— В университете в Америке.

— А сестры?

— У меня одни братья.

— И чем занимаются братья, можно узнать?

— В этом году один поступил на медицинский факультет.

— А младший?

— Тот, что младше меня, ходит во второй класс средней школы.

— Это понятно, — с раздражением сказал Фудзио. — И что это за ребенок?

— Я точно не скажу, но когда отец купил ему компьютер для видеоигр, он необыкновенно быстро научился им пользоваться. Мой второй старший брат говорил, что ничего не получается. А этот и с заграницей даже может связаться.

— Из такого парня в будущем ничего хорошего не выйдет. Станет каким-нибудь хакером, только и будет делать, что воровать секретные материалы Министерства обороны Соединенных Штатов да взламывать базы данных в банках.

Сам Фудзио в компьютерах разбирался не слишком хорошо, поэтому нервничал, что не может поносить их со знанием дела.

Тут Фудзио включил передние фары. Вскоре лица людей в машине будет нельзя различить. Когда почти все проезжающие машины включили передние фары, Фудзио, наконец, подъехал к станции на побережье Миура.

— Теперь поезжайте, пожалуйста, по этой дороге прямо вверх. Фудзио поехал по дороге, как ему было сказано.

— Потом поверните налево… А теперь все время прямо.

В этом районе местность была пересеченной. Только решишь, что попал в ложбину, как внезапно снова оказываешься на холме. Дорога то погружается в низины, вырубленные в горах, то, словно ползущая змея, поднимается вверх и скользит, извиваясь, по холмам.

Вдруг в глаза Фудзио бросился необыкновенно яркий свет. Источник этого света находился за гребнем небольшой возвышенности, поэтому было непонятно, по какой причине он возник; обычно так освещают бейсбольное поле, чтобы, когда требуется, на нем было далеко видно.

— Прямо к тому освещенному месту? Не доезжая до него? — спросил Фудзио у Томоко.

— Туда.

— Там твой дом?

Услышать ответ он уже не успел. Машина промчалась мимо такого роскошного дома, что даже трудно было поверить: у белого особняка располагалась огромная стоянка для автомобилей приезжающих гостей, с кокосовыми пальмами и несколькими великолепными махровыми сакурами, которые уже пышно цвели безумной, обворожительной красотой; причем контраст между этими деревьями не вызывал впечатления дисгармонии.

— Изумительно! Ну, разве не похоже на дом голливудского киноактера?

— Почему вы не остановились? Вы же обещали меня отвезти, — сказала Томоко, прерывисто дыша.

— А-а, потом отвезу. Ведь мы же еще не закончили начатый разговор. Но раз я узнал, где твой дом, то обратный путь будет проще, верно?

Похоже, что Томоко только отчасти согласилась с его словами.

— И сколько же лет вы живете в этом доме?

— Мои папа и мама там живут уже около двадцати пяти лет. Папа любит море, он даже говорил, что хочет жить там, откуда видно море, поэтому и выбрал это место. Но три года тому назад дом перестроили.

— Богато живете. И бассейн есть?

— Есть.

— Десять метров? Двадцать?

Фудзио был в прекрасном настроении.

— Бассейн имеет форму овала. А длина двадцать метров.

— Летом плаваешь каждый день?

— В середине мая, в жаркие дни отец плавает. В университете он был в команде пловцов. Сейчас он очень занят, даже поехать играть в гольф не остается времени, а вот плавать может дома… Куда вы едете?

— Все в порядке. Проедем не так далеко. В такое место, где можно будет спокойно остановиться. Если остановить машину на дороге, на нее будут натыкаться, ругать за остановку в запрещенном месте.

Однако на этой дороге не было такого оживленного движения.

— На каких машинах вы ездите?

— У отца — «Гавана».

— Ничего себе! У нее же объем двигателя шесть тысяч кубических сантиметров. А у матери?

— «Хамминг бёрд».

— Спортивный автомобиль.

— Нет. Он с двумя дверцами и жестким верхом.

— Спортивный тип. Что у старшего брата?

— Он же в Америке… У него какая-то итальянская машина.

— «Альфа Ромео»? А у среднего?

— Ничего нет. Он очень занят учебой, поэтому живет в пансионе в Токио и прав еще не имеет.

— Что ни говори, просторно живете, и какую площадь занимаете? — ведя машину, Фудзио упорно задавал Томоко вопросы.

— Две тысячи цубо.[35] Раньше половина участка была занята полем.

— Мать работала на участке?

— Работников приглашали.

— Оригиналы, — пробормотал Фудзио.

— Что вы сказали?

— В поле надо самим работать.

— …

— Все время в роскоши живете?

— …

— Каждый день мясо едите, да?

— …

— Эй, если не хочешь, чтобы я тебя поколотил, отвечай.

— Я мясо не люблю.

У Томоко от страха перехватило дыхание.

— Ты сколько получаешь карманных денег?

— Десять тысяч иен.

— А ведь есть старики, которые на пять тысяч иен весь месяц питаются и даже за квартиру платят. Тебе не стыдно тратить десять тысяч иен на развлечения?

— Но мне их мама дает… — Это было произнесено уже почти плачущим голосом.

— Отец тратит много денег? Что он говорит о деньгах?

— Говорит: живи скромно, потому что нельзя платить в день миллион иен налогов.

— В день?

— …

— Не в год, а в день миллион иен? Эй, отвечай.

— Папа так говорил. Я же в деньгах ничего не понимаю.

— Каждый день платить миллион иен — это надо зарабатывать в два раза больше.

Фудзио не был уверен в правильности своих слов, но повторял их, охваченный нараставшим в нем гневом. Когда он злился, для него все вещи постепенно обретали убедительность.

— Каждое утро, как только откроешь глаза, ты уже знаешь, что в твой дом поступило два миллиона иен, пока ты спала. Тебе не приходило в голову, что такого не может быть?

— Не знаю, спросите, пожалуйста, у папы.

— Не можешь не знать. Ты же на эти деньги живешь. В такой роскоши живешь, на пианино учишься играть, у тебя что — рояль? Эй, что? Отвечай.

— Для занятий я использую другой инструмент. Пианино отечественного производства.

— Два пианино? А ведь существует множество семей, которые не могут купить и одного, его просто некуда поставить в тесной комнате.

Твой брат поступил на медицинский факультет все равно по блату, за громадные деньги. Откуда берутся такие деньги, знаешь? А? У твоего отца в компании работают сотни людей, это деньги, недоплаченные за их труд. Короче, украденные деньги!

Рассуждая так, Фудзио постепенно приближался к берегу, где когда-то был обрыв.

Эта семья зарабатывает в месяц шестьдесят миллионов иен на выпуске недоброкачественной продукции, которая обрекает стариков на голодную смерть. И это происходит в то время, как большинство людей не может заработать шестьдесят миллионов и за всю свою жизнь. За год выходит больше, чем семьсот миллионов. Ни один человек не в состоянии проделать за год работу, которую можно было бы оценить в семьсот миллионов иен.

Как же звали ту нехорошую девушку, которую на этом обрыве он отправил на тот свет? — пытался вспомнить Фудзио, но сразу ничего не пришло в голову. Она рассказывала, будто ее мать занимается тем, что в ресторане составляет компанию посетителям. Поэтому в электричке девушка не могла ограничиться одним местом. Пусть и не знаешь правил поведения в электричке, но недопустимо доставлять людям серьезное беспокойство, а раз так, то, наверное, и поделом ей…

Да, вот, наконец, вспомнил ее имя, — успокоился Фудзио и подумал: «Что было бы, если бы она, выжив из ума от старости, прожила бы еще до восьмидесяти-девяноста лет?»

Ту девушку звали Каё Аоки. И сейчас под этим обрывом она, наверное, грустит в одиночестве. Скоро пришлю тебе подружку. Вы одних лет и после этой ночи сможете подружиться.

Фудзио широко зевнул. Даже в этот момент он хотел принять скучающий вид.

— Я вас прошу, отвезите меня домой, пожалуйста!

— Не приставай! Я же сказал: после того как поговорим. Машину он остановил на том же месте, что и прежде. Только ночь

отличалась от прежней: тонкий серп луны, не доросший еще и до полумесяца, уже склонялся к морю; хотя признаков бури не чувствовалось, все вокруг было наполнено вздохами волн.

— Что, если здесь и поговорить?

Заметив, что попытка девушки открыть дверцу закончилась неудачей, Фудзио многозначительно улыбнулся, однако не сказал, что дверца заблокирована.

— О чем поговорить? — спросила Томоко.

— О твоем теле.

— Ни за что!

Томоко оттолкнула руки Фудзио. Однако это лишь определенно подтолкнуло Фудзио к последующим действиям.

— Снимай одежду!

— Ни за что.

— Не снимешь — убью! — беззаботно произнес Фудзио.

— А если разденусь, то не убьете? — пыталась уяснить Томоко. Затем она сняла матроску.

— Юбку тоже. Потом белье все заберу.

Скрестив руки на груди, Фудзио наслаждался зрелищем.

— Обувь и носки тоже снимай. Остаться голой, но в обуви и в носках — это нарушение правил.

Собрав всю одежду, что сняла девушка, Фудзио забросил ее на заднее сиденье. Когда он бросал туда обувь и носки, в его голове возникла новая идея.

Фудзио хотел подвергнуть наказанию и заставить страдать лишь директора компании Симада, который производил дефектные банки с вареньем. В таком случае, если нет необходимости убивать эту девушку, так и не нужно протягивать руки к телу этого перепуганного ребенка, от которого, похоже, воняет мочой.

— Дверь откроется — и выходи.

С этими словами Фудзио украдкой привел в действие механизм, управляющий блокировкой дверей, что был у него под рукой; когда девушка нажала на ручку, дверца открылась без труда, словно по волшебству. Томоко, как ей было сказано, вышла из машины, но стоять голыми ногами на земле было трудно, а ступать по земле с непривычки, видимо, больно.

— Вот сейчас и пойдешь к себе. Далековато будет? — злобно прокричал Фудзио через открытое окно и дал машине задний ход.

В этот момент Томоко, вероятно, поняла, что теперь у нее есть шанс. Пока Фудзио разворачивал машину, ему было видно, как белое голое тело Томоко, будто танцуя, запрыгивает в заросли. Она, наверное, считала, что Фудзио ее не заметит, но он все это наблюдал в зеркало заднего вида.

Фудзио беззвучно рассмеялся.

Когда машина окончательно развернулась, Фудзио в насмешку над Томоко включил газ на полную мощность и покинул место происшествия. Он выехал на узкую проселочную дорогу, а затем влился в общий поток машин на главной дороге. Фудзио смеялся, не переставая.

Теперь он думал: что делает эта девушка совершенно голой?

Вспомнив об одежде Томоко, брошенной на заднее сиденье, он примерно через километр остановил машину, собрал одежду и запихнул ее в бумажный пакет, обнаруженный в багажнике. Затем, чтобы выбросить его, поехал на восток вдоль побережья.

Выехав на длинный песчаный пляж у побережья Миура, Фудзио остановил машину и выбросил пакет в большой мусорный ящик, установленный для отдыхающих на пляже. Это было место, куда приезжают отдыхать самые разные люди и из Токио, и из Иокогамы. Вот почему даже невозможно представить, какой разнообразный мусор здесь выбрасывается; Фудзио об этом знал, увидев однажды, как работает мусорщик. Это было место, где выбрасывается все — от белья и сумок до корзин, в которых носят младенцев, очков и фотоаппаратов, и никому не приходит в голову, что это странно.

Фудзио насвистывал под ночным ветром. Было свежо, и было грустно.

Сегодня он еще хотел навестить Юкико Хату. Но для этого нужен предлог.

Выбросив мусор, Фудзио купил стаканчик сакэ в торговом автомате, установленном у винного магазина. Затем развернул машину и погнал ее к дому Юкико. Проезжая неподалеку от того места, где он закопал двух человек, Фудзио почувствовал, что его щеки гладит черный ветер, не похожий на мрак ночи. Чтобы прогнать это гнетущее ощущение и получить возможность встретиться с Юкико в неурочный час, Фудзио, остановив машину перед входом в дом Хаты, выпил несколькими глотками сакэ, которое оказалось принимать труднее, чем горькое лекарство. Затем, выждав время, чтобы этот «яд» достаточно сильно подействовал, он нажал на дверной звонок.

— Что случилось?

От выпитого сакэ у Фудзио был такой ужасный вид, что открывшая ему дверь Юкико невольно выкрикнула эти слова. С его стороны не обошлось без некоторых элементов игры, но особой наигранности не было.

— Болен? Так приляг у меня немного.

— Не болен. Только меня заставили выпить сакэ. Мне же сакэ совсем нельзя, вот и почувствовал себя плохо, это не болезнь, не беспокойся, пожалуйста. Твоя сестра вернется, а я в таком состоянии…

— Сестра сказала, что сегодня ночью не вернется, только что звонила по телефону.

Юкико, поддерживая Фудзио, провела его в комнату.

— Ослабь немного пояс и приляг. Сейчас воды принесу, — говорила Юкико, подкладывая ему под голову сложенный вдвое дзабутон. — Подташнивает?

— Только сердце болит.

— Острое алкогольное отравление.

— А ведь всего из-за трех чашечек.

Стаканчик сакэ из торгового автомата, опорожненный в машине, он выпил всего лишь за несколько глотков и бросил в мусорную кучу, куда когда-то выбросил семена вьюнков.

— И выпил-то немного. Скоро пойду. Я не хотел появляться в такое неподходящее время. Просто пришлось выпивать поблизости, а как стало плохо, ноги сами принесли меня в твой дом.

— Сейчас нельзя уходить. Ты же на машине. Подумай, что может случиться, если вести машину в нетрезвом виде. Или уж лучше возвращаться домой, оставив машину.

— Машина завтра будет нужна, поэтому обязательно поеду.

— Зачем пил сакэ?

— Как зачем? С приятелем. Я хоть и не пью, но подумал, что пять-шесть чашечек пропустить можно. Он по-дружески предложил выпить по одной, а в том месте уже было три человека, поэтому я постарался не нарушать компании, вот так и получилось.

Сочинять такую повесть было одно удовольствие.

— Что же вынуждает пить? Варварство какое-то…

— Тяжелая мужская работа, которой нельзя заниматься, если не пить.

— И что за работа?

— Недвижимость. Беспрерывно развлекаться, наверное, невозможно? А находиться дома, хотя бы изредка, трудно, если не зарабатываешь сколько-нибудь денег.

— Это твоя работа, поэтому я ничего не могу о ней сказать, но думаю, что лучше добросовестно заниматься семейным делом, чем гоняться за легкой наживой.

— Ну, если бы не шурин… Когда он дома, только мое присутствие в магазине вызывает у него обострение язвы желудка.

— А твой шурин то же самое думает о тебе, не так ли?

— Наверное… — захихикал Фудзио от возникшего в душе удовольствия. — Так думать смешно, конечно.

Серьезные вещи все смешны. И, напротив, в смешных вещах бывает такое, над чем смеяться нельзя.

— Однако сегодня я слышал занятную историю, — сказал он Юкико, когда легкое сердцебиение немного стихло и он лежал, полный счастливой безмятежности. — Оказывается, есть человек, который зарабатывает столько, что в день платит миллион иен налогов. В день! Если это только налог, то каким же доход будет?

— Разве таких людей мало? Ты что, им завидуешь? — откровенно спросила Юкико.

— Живут в роскошной вилле. Говорят, площадь земельного участка составляет две тысячи цубо. Такой дом совершенно немыслимо купить простому человеку.

— Считаю, это счастливая судьба. Я, однако, думаю, что если посмотреть повнимательнее, то люди, которые чего-то добиваются, вызывают горькие мысли. Ради своего дела они работают десятки лет, принося себя в жертву. Такова плата за накопительство. Это вовсе не сладкая жизнь — зарабатывать за день такие огромные деньги.

Ты сейчас позавидовал этой вилле на участке в две тысячи цубо, но подумай: такой дом содержать в чистоте — это же страшное дело. Предложите мне за ним ухаживать — откажусь. Никакой ведь жизни не хватит, чтобы им заниматься.

— Они в саду сами не работают, не то что ты. Они лишь гордо отдают распоряжения садовнику.

— Все-таки это ужасно. Посторонний человек делает лишь порученную ему работу, а чтобы цветы и деревья росли здоровыми, им все равно нужна забота хозяина сада.

— Не означает ли это, что, в конце концов, человек любит только самого себя? Важны только собственные вещи?…

— У тебя странный идеалистический взгляд. Каждый человек больше всего любит себя и своих детей. Все стараются воспитывать детей в меру своей ответственности; если их воспитывать эгоистами, то, думаю, неожиданно обнаружится, как общество в целом улучшается. Неблагоразумно считать, что человек должен заботиться о чужих детях, а не о своих, это, наверное, было бы противоестественно.

— Вот ты иногда шьешь для людей дорогие кимоно стоимостью в сотни тысяч иен, и что, не чувствуешь здесь противоречия? Не думаешь, как это странно, что есть люди, которые могут себе позволить такую роскошь, и люди, которые не имеют такой возможности?

— Стоимостью не только в сотни тысяч. Вот совсем недавно шила кимоно, стоимость которого, говорят, превысила десять миллионов.

— Даже десять миллионов?

— Ну, да. Я точно не знаю, но так говорят, и, конечно, это была напряженная работа. Ведь если испортишь, то возместить убытки не сможешь.

Однако ничего неприятного я не испытывала. Если есть люди, которые хотят продать вещь за такую цену, и люди, которые согласны ее купить, то ничего плохого тут нет, не так ли? Благодаря этим людям процветает искусство тех, кто вручную ткет ткани и окрашивает их. Человеческому обществу нужны излишества. Если не будет излишеств, то, наверное, мы станем суетиться по пустякам.

— А то кимоно действительно тянет на десять миллионов? Может, назначают такую цену, чтобы обманывать богатых дураков? А ты, наверное, и даром его не возьмешь.

— У меня другая мечта. Хотя нехорошо, когда тебя обманывают. Но у моей мечты цены нет, на то она и мечта.

— Ты снисходительна по отношению к людям, — сказал Фудзио.

— Нет, никакой особой снисходительности нет. Только в меру.

— В меру? Ты говоришь искренне. Юкико как-то странно засмеялась.

— Ах, выражением «в меру» довольно удобно себя хвалить. Вот говорят: «дозировать», или «вода в самый раз». Есть люди, которые умеют точно дозировать… Если человек несознателен настолько, что не может быть снисходительным, то он и аморален, но… Если обладаешь способностью отлично готовить, то выйдет, будто этим выражением себя похвалила — «в меру», «в самый раз».

— Послушай, у меня к тебе есть одна просьба, — сказал Фудзио, даже с полузакрытыми глазами уловив обеспокоенный взгляд Юкико, смотревшей на него сверху вниз. — Можно положить голову к тебе на колени? Чувствую, что тогда я смогу совершенно успокоиться.

Фудзио говорил, рискуя услышать отказ.

— Ладно. Хотя, по правде, дзабутон приятнее, чем мои колени.

— Почему?

— Мои колени жесткие. Хорошо бы им прибавить немного плоти.

— Я не люблю толстых женщин.

Так он бездумно любезничал. Если бы Юкико была толстой, он, несомненно, с готовностью бы сказал: «Я не люблю худых женщин».

— Все равно хорошо. Я на коленях сразу успокоюсь. Иногда просто невыносимо хочется успокоиться. И непременно быть наивными робким.

Юкико ничего не ответила. Однако, как он просил, она положила его голову к себе на колени.

— Что ты теперь чувствуешь?

Щеки Фудзио, который лежал с закрытыми глазами, судорожно подрагивали.

— Ничего.

— Значит, хорошо…

Полежав так немного, Фудзио внезапно заплакал.

— Я непрестанно думаю о том, что хочу заняться с тобой сексом, но опасаюсь этого.

— Почему? — спросила Юкико с серьезным выражением лица.

— А разве раньше не говорил? Если долго мечтаешь о встрече, то нельзя совершать дурные поступки, вот…

— Ничего дурного и нет. В любви ничего дурного быть не может.

— Правда?

— Конечно. Я только говорила, что насиловать — плохо. Фудзио расстегнул лишь одну пуговицу на блузке Юкико, но в его пальцах не оставалось силы.

— Прошу, покажи хоть один раз, какая ты на самом деле, — умоляюще сказал Фудзио. — Хочу увидеть тебя без одежды. У меня хорошая память, поэтому, если я увижу хоть один раз, то запомню. И до самой смерти буду помнить. Думаю, что вспомню даже в момент смерти. Я не хочу умереть, не увидев тебя.

Юкико растерянно улыбнулась.

— Ты многое преувеличиваешь. Ты еще такой молодой, почему же задумываешься о смерти?

— Но разве однажды не ты сказала: всегда помни о смерти?

— Конечно. Думаю, что так и говорила. Я сама всегда размышляю об этом. Но, видимо, я тебя разочарую. Я уже не молода и даже в молодые годы красотой не отличалась.

— Любят не за красоту. Моя покойная мама была совсем не красивой, но, когда я думаю о ней, мне становится нестерпимо больно.

— Разве твоя мама не жива? — с удивлением спросила Юкико.

— А, так об этом мы с тобой откровенно не говорили, — ответил Фудзио, чтобы подкрепить ложь, по привычке сказанную им Юкико. — На самом деле, моя нынешняя мама — это вторая мать, поскольку отец снова женился. Однако она ко мне хорошо относится. Только вмешивалась во все, что касалось моего брака, — правдоподобно объяснил Фудзио. — У нее не было своих детей, поэтому даже нашлись люди, которые говорили, уж не встречалась ли она с женщинами; я думаю, что для меня она желала только хорошего. Чувствую, как это плохо — думать не о ней, а о моей умершей матери, которая ничего для меня не сделала… Умоляю, только один раз.

— Сделать так, как ты желаешь… — сказала Юкико, — но для меня совершенно непонятно, почему сегодня ты так меня хочешь.

Фудзио молча продолжал расстегивать пуговицы на блузке Юкико. Несмотря на то, что это были простые движения, у него получалось неловко. Положив блузку рядом, Фудзио неуклюже попытался снять и комбинацию, обнимая Юкико левой рукой. Если бы он мог действовать и левой рукой, то, должно быть, могло получиться успешнее, но он не хотел отпускать Юкико.

— Как хорошо. Я только что приняла ванну. Ты чувствуешь, какой хороший запах? — тихо, словно шепотом, сказала Юкико.

Вместо ответа Фудзио, расстегнув ее бюстгальтер, смиренно зарылся лицом между двумя сжатыми холмиками.

— Весь сад засыпан цветами горького апельсина, я собрала эти цветы и вместе с кожицей плодов положила в ванну, — шептала Юкико. Она прижала лицо Фудзио к груди и обняла руками его голову.

И никакой это не апельсин. У тела Юкико было собственное благоухание.

Однако через некоторое время после того как он прижался лицом к груди Юкико, Фудзио слабо заплакал.

— Что случилось? — спросила Юкико, все еще не отрывая голову Фудзио от груди и спокойно поглаживая его волосы.

— Я не могу. Я хотел с тобой поступить безрассудно, но я не могу. Юкико продолжала гладить Фудзио по волосам:

— Когда чувствую, что не получается, я ничего не делаю.

— Но я такого не терплю!

— Бывает, что не можешь, и это, наверное, вполне по-человечески. Если все получается, то настроение портится, — в голосе Юкико даже прозвучали странные нотки.

— Чтобы я не мог, да разве со мной такое бывает?!

— Ах, так? А у меня с детства ничего не получалось. Поэтому, когда я сталкивалась с чем-то невыполнимым, то, слегка втянув голову в плечи, лишь думала: «Вот, опять не выйдет».

— Я в отчаянии, я такой жалкий!

— У тебя в душе какой-то осадок, несомненно. Когда он растворится, ты почувствуешь облегчение.

Фудзио был задет за живое тем, что она его разгадала.

— Не желаю я никакого облегчения.

— Извини. Такие вещи, как нрав мужчины, для меня совершенно непонятны.

— Можно и не понимать.

— Конечно. Мы действительно не понимаем друг друга. Однако счастье, что понимаем хоть немного. И это немногое может принести нам радость.

— Почему ты такая естественная?

— Говорят: быть естественным — значит, жить по принципу недеяния, — опять странно сказала Юкико.

— Кто это сказал?

— Моя младшая сестра, она работает редактором. В отличие от меня, она читает массу книг, и у нее есть склонность к умственной работе. Она говорит о том, что пишут в журнале, который она выпускает, а иногда говорит нечто, прямо противоположное этому, вот и получается забавно.

— Я боюсь твоей естественности.

— Ну да. Я вот в детстве боялась и леса, и моря. На полуострове Миура почти нет рек. Поэтому что такое бояться реки — я и не знаю.

В опустошенной душе Фудзио возникло видение леса и моря. Это был темный лес у берега моря, где похоронены две женщины, и море, куда он выбросил труп еще одной женщины, это было и голое тело другой.

— Послушай, у меня к тебе просьба, — сказала Юкико.

— Какая?

— Можно, я положу голову к тебе на руку? Только что я положила тебе под голову свои колени, но, по правде говоря, я всегда хотела спать в чьих-нибудь объятиях. Такого со мной никогда не случалось, но, думаю, если так сделать, я обязательно успокоюсь.

— Хорошо.

— Когда твоя рука занемеет, сразу скажи.

Юкико наполовину зарылась лицом куда-то под руку Фудзио. Ее глаза были закрыты, на лице появилась улыбка.