Скала альбатросов

САЛОН ДЖУЛИО ВЕНОЗЫ

Было позднее утро. Джулио Веноза несколько раз повернулся, разглядывая себя в большом зеркале из венецианского стекла с позолоченной рамой. Он примерял новый костюм, время от времени посматривая на портного и парикмахера, ожидавших его решения. Это был вторник — день, который граф обычно посвящал себе.

Его пришли навестить друзья, и он не отпускал их, даже когда явились портной и парикмахер. Веноза продолжал рассматривать свое отражение в зеркале, примеряя фраки разных фасонов, которые портной ловко надевал на него. Взгляды всех присутствующих были прикованы к графу, будто покрой его фрака представлял собой самую важную вещь на свете. Джулио всегда очень тщательно заботился о своем гардеробе, он любил не спеша выбирать одежду. Ему доставляло удовольствие выслушать, скорее по привычке, нежели по необходимости, мнение приятелей, и друзья охотно подыгрывали ему.

Они с удовольствием посещали его гостеприимный дом — один из самых роскошных особняков Милана. Пятнадцать лет назад Джулио жил в двух комнатах на виа Брера, и пополнять гардероб в те времена ему удавалось только благодаря великодушию очередной любовницы. Теперь же его спальня была обтянута изумительной красоты зеленым шелком с озера Комо. Такие же зеленые подхваты поддерживали горчичного цвета шторы на окнах, выходивших в парк. Личный слуга графа, правда, называл эту комнату золотой, потому что золоченая бахрома украшала все кресла и стулья. Сверкающей позолоченной бронзой был отделан письменный стол черного дерева, а также ручки ящиков и письменные приборы.

Стены гостиной украшали полотна Гвидо Рени[31], Паоло Веронезе[32] и Сальватора Розы[33] — несколько картин на мифологические сюжеты, а также портреты императрицы Марии Терезии Австрийской[34] и императора Леопольда[35].

Чье-то громкое чихание нарушило тишину. Взгляды присутствующих обратились к Гвидо Горани. Горани был самым знаменитым хроникером в Ломбардии[36]. В последние годы Веноза приглашал его к себе, чтобы тот записывал его мемуары, воспоминания о разных любопытных эпизодах из его собственной жизни, а также из жизни самых известных людей в Милане, особенно постоянных посетителей знаменитого театрального кафе возле театра «Ла Скала». Журналист извлек из кармана платок, шумно высморкался и опять принялся за пирожное.

— Не хотите высказать свое мнение? — поинтересовался Джулио.

Гвидо аккуратно вытер пальцы носовым платком и покачал головой:

— Нет, могу только заметить, граф, что завтрак — превосходный!

Рядом с ним в кресле с подлокотниками сидел Андреа Аппиани. С тех пор как художник вернулся с Тремити, он почти все время проводил у Джулио, работая над его портретом. Пока граф позировал, он рассказывал ему о Неаполе, о Тремити и о портрете Арианны. Он так часто и с таким восторгом говорил об этой своей картине, что Джулио пожелал непременно увидеть полотно. Он коллекционировал произведения изобразительного искусства. Он пожелал, чтобы центром его дома стала галерея, в которой он намеревался разместить свою коллекцию живописи и скульптуры. Во всех коридорах, в вестибюле были предусмотрены ниши для статуй. Но этого графу казалось недостаточно. В особняке имелись отдельные залы богинь и героев, залы для бюстов исторических персонажей и для полотен с батальными сценами. Искусство составляло весь смысл жизни Венозы.

Джулио догадался, почему Аппиани так часто вспоминал о своем портрете Арианны. Художник не мог смириться с тем, что его работа навсегда останется заточенной в станах аббатства на Тремити и будет радовать лишь нескольких монахов да монсиньора Дзолу.

— Это самый замечательный портрет из всех, что я написал за свою жизнь, — не раз повторял художник.

Однако Джулио пока скрывал от него, что портрет этот уже принадлежит ему. Пожалуй, сегодня он раскроет ему эту тайну, подумал граф, глядя на Аппиани. Сегодня утром художник выглядел уж очень скучным.

Джулио опять взглянул на себя в зеркало и нахмурился. Парикмахер и портной затаили дыхание. Каждый из них надеялся, что недовольство вызвано работой другого. Мало того, что Джулио мог приобрести несколько понравившихся ему фраков и оплатить новую прическу. Граф слыл законодателем моды в Милане, а значит, его примеру последовали бы прочие представители высшего света.

— Не покупайте этот фрак, — рассеянно произнес Томмазо Серпье-ри, граф Мерате, высокий рыжеволосый молодой человек с огромными карими глазами, орлиным носом и пухлыми губами. Широкие бакенбарды обрамляли его юное, волевое лицо — самый молодой и самый интересный из друзей Джулио. Немало споров из-за него случилось между миланскими дамами. Он стоял по другую сторону сверкающего стола красного дерева, уставленного серебряными блюдами с яствами.

— Синьор граф, — поспешил вмешаться портной, — уверяю вас, это последний крик моды, дошедший из Парижа. Вы первый, кому я показываю такой фрак.

— Знаю, — сказал Джулио, — но идет ли он мне?

— Дорогой мой, очень идет, и вы отлично это видите, — вступился за портного маркиз Андреа Кальдерара, грузный, чересчур тучный мужчина с подкрашенными губами. Он сидел в кресле немного в стороне от других гостей, сплетя толстые пальцы на набалдашнике палки, и не упускал ни одного движения Джулио. На мизинце левой руки маркиз носил перстень с бриллиантами. Многие в Милане считали его человеком с сомнительным вкусом, но Кальдерара нравился графу, и потому он принимал его у себя.

Джулио продолжал задумчиво рассматривать свое отражение в зеркале. Ему было сорок пять лет. Однако выглядел он лет на десять моложе. Он вскинул голову и посмотрел на себя в профиль. Да, еще молод, подумал он, и мог бы снова жениться. Эта мысль появилась у него недавно, но в последнее время возникала все чаще. Он слишком долго не мог оправиться после смерти жены, но теперь воспоминание о ней стерлось, ушло в прошлое. Странное дело — как будто горе вдруг покинуло его и застыло одной из каменных скульптур. Непонятное и чудовищное само по себе, теперь оно больше не пугало его, не омрачало жизнь.

Ему нужна была молодая женщина, которая принесла бы в дом радость бытия. Граф желал иметь детей, чтобы заполнить пустые комнаты. Он мечтал наполнить их счастливым смехом молодости.

Многие годы Веноза преодолевал душевную пустоту благодаря светским визитам, карточной игре, все новым и новым живописным полотнам и скульптурам, пополнявшим его коллекцию… Ради того, чтобы развеяться, хоть чем-то занять себя, граф устраивал то примерки модных костюмов, то прогулки в парке в обществе молодого Серпьери, с жаром рассуждавшего о Французской революции. Сказать честно, граф дивился тому, что многие его друзья аристократы вели себя так, будто продолжается царствование Марии Терезии. Он же, напротив, старался докопаться до истины, стремился понять, что воодушевило сердца молодых людей, затеявших такую чудовищную революцию.

Голос Серпьери вывел графа из задумчивости.

— По-вашему, этот фрак действительно хорош, Веноза?

Джулио перестал улыбаться.

— Я полагаю… — произнес он и сделал выразительную паузу, отчего на лбу портного выступили капельки пота, — я полагаю, что куплю его.

Облегчение, отразившееся на лице модного мастера, было столь очевидно, что Горани решил утешить себя пирожным. И даже Кальдерара позволил себе саркастическую улыбку.

— Но вот вам он не пошел бы, — съязвил Кальдерара, обращаясь к Горани. Ему никогда не нравился этот писака, но приходилось терпеть его, если хотелось бывать у Джулио. — Что бы вы ни надели, лучше выглядеть не будете.

Журналист посмотрел на толстяка, выразительно крутя ус. Он размышлял, как бы отплатить за обиду. Кальдерара нередко унижал его перед друзьями, но постоянно упоминать о тучности насмешника Горани надоело. Гвидо Горани — известный писатель, и он может навечно припечатать своего врага в собственных мемуарах. Он унизит его перед потомками.

— Беру два фрака, две пары брюк, шесть рубашек и еще… Об остальном подумаю, — заключил Джулио.

Кальдерара устремил взгляд на Серпьери, словно медведь, отвлекшийся от лежащей рядом добычи на другую, поаппетитнее.

— Вам тоже следовало бы купить фрак, Томмазо, — предложил он, — в нем вы смотрелись бы эффектнее. Это пошло бы на пользу и вашим приключениям. — Он приложил к своим подкрашенным губам платочек из воздушной ткани.

Серпьери вспыхнул. Джулио строго взглянул на Кальдерару. Все знали, что последней страстью Серпьери стала балерина из «Ла Скала», но она убежала с каким-то актером. Однако никто, кроме Кальдерары, не позволял себе бестактность намекать на этот конфуз. Аппиани поспешил развеять некоторую неловкость, возникшую из-за столь неучтивого Кальдерары:

— А как поживает графиня Чиконьяра, Томмазо? Что-то давно она не приглашала вас на ужин. Очень жаль, конечно, ведь у нее превосходный повар.

Джулио не интересовали ссоры графини Чиконьяры с другими женщинами.

— Томмазо, расскажите лучше о Париже. Какие там новости? Признаюсь, я в затруднении. Никак не могу понять, что же там происходит. По-моему, Французская революция похожа на театральный спектакль, где без конца меняются декорации и публика каждый раз аплодирует. Поначалу всех устраивал король, а потом его казнили. Сначала все возражали против смертной казни, а потом революционеры обезглавили половину Франции…

— Но я по-прежнему против смертной казни, кроме особо тяжких преступлений, таких, например, как предательство, — ответил Серпьери, не обращая внимания на иронию Джулио. Он уже привык к ней. — Как вам известно, дорогой Джулио, я категорически возражал против казни короля и особенно королевы. Вы не можете приписать ужас террора вообще всем революционерам. Тут не обошлось без издержек и ошибок. Но сейчас, мне кажется, это кончилось. Революция сделала еще один шаг вперед к осуществлению своих идеалов. Идеалов свободы, равенства и, хотя с трудом, братства. Жан-Жак Руссо[37]…

— Видите ли, Серпьери, я имел в виду именно эти ваши «шаги вперед». Что бы там ни произошло, по-вашему, это всегда «шаг вперед». Уверяю вас, никто больше меня не ужасался господином Робеспьером, месье Сен-Жюстом[38] и Кутоном[39], но когда они пришли к власти, вы и тогда говорили о «шаге вперед». Теперь аплодируете… Кстати, кому аплодируете теперь?

— Я вам скажу кому, — вмешался Горани. — Теперь Париж аплодирует гражданам Тальену[40] и Баррасу[41], освободителям от тирана. Аплодирует Богоматери Термидора — мадам Тальен[42].

— Которые составят новый триумвират, — съязвил Джулио.

— Черт возьми, Веноза, не говорите так, — вскипел Серпьери. — Вы же прекрасно знаете, что, после того, как сбросили Робеспьера и Сен-Жюста, Национальное собрание отняло всю власть у Комитета общественного спасения. Теперь вовсе нет места для чьей бы то ни было диктатуры. Прекратились и смертные казни. Народ праздновал победу. Париж снова стал веселым городом. Террор — это стадия крайностей и неизбежных ошибок, возможных при чрезмерной власти Комитета общественного спасения.

— Согласен, Серпьери, террор, я допускаю, возможно, и закончился. Однако не думаю, что порожден он лишь немногими людьми. Революцию привели в движение призывы философов, доктринеров, мечтателей. А потом пришли к власти алчные, без предрассудков люди, насильники. Повсюду, не только в Париже, но по всей Франции. И народ пошел за ними по одной простой причине, ибо веками приучен безропотно склонять голову и повиноваться. Поначалу действовали умеренные, те, что довольствовались немногим. Потом пришли более алчные и при помощи народа свергли первых, гильотинировали их и обогатились. Но и это не всё. В какой-то момент появились те, кто, как Сен-Жюст и Робеспьер, наобещали бедным слишком многое. Тогда те, что прежде обогатились, испугались и казнили их. Да, Робеспьер хотел раздать народу все имущество аристократов и так называемых контрреволюционеров. Именно этого в первую очередь и опасались такие люди, как Талейран, Тальен и Баррас, а не только боялись за собственную голову.

— Говорят, Тальена окрестили «палачом Бордо», — с усмешкой продолжал Горани. — А мадам Тальен тогда звали Терезитой Ка-баррус, она разъезжала с мужем в карете, которую сопровождала охрана. Под окнами их спальни стояла гильотина. Кто хотел снасти свою голову, должен был платить. Супруги безмерно разбогатели. Вы совершенно правы, Джулио, мадам Тальен была кем-то вроде маклера. В результате ее посадили в тюрьму «Консьержери», а оттуда выходят только для того, чтобы отправиться на гильотину. Вот почему палач Тальен пошел против Робеспьера.

— И поэтому, я полагаю, его мадам прозвали Богоматерью Термидора, — пояснил Джулио. — А какова она, эта Тальен? Красива? Ладно, Серпьери, не дуйтесь на меня. Я не возмущаюсь, когда кто-то ловко улаживает свои дела, тем более когда зарабатывает деньги, спасая людей от гильотины. Сейчас меня интересует толью, хороша ли мадам Тальен собой. Вы ведь лицезрели ее собственными глазами.

Веноза, вы невыносимы, — ответил Серпьери. — И ничего не поняли во Французской революции. Вы не верите в человека, не считаете, что люди от природы добры, а полагаете, что все портит плохое правительство. Вы ни во что не верите.

— Пожалуйста, ответьте мне, хороша ли она? Вы видели ее? И где? Расскажите.

— Да, я видел ее в Шомьере, на одном приеме. Там оказался и Баррас, уверяю вас, он мужественный человек. Это он собрал группу вооруженных людей, когда Робеспьер укрылся в Коммуне и пытался разогнать Национальное собрание.

— Значит, видели ее, но так и не сказали нам, хороша ли она.

— Очень хороша.

— Полная или худая, брюнетка или блондинка?

— Ну, круглая, пышнотелая. Шатенка. Этого вам достаточно?

— Определенно не мой тип.

В глубине гостиной открылась дверь, через которую вошел молодой человек. Он направился к Джулио, который очень внимательно следил за парикмахером, занятым созданием его новой прически. Юноша остановился и почтительно замер в отдалении. Это был Франческо Каттанео, секретарь Джулио, надушенный, изящный, с утонченным лицом, тонкими усиками и несколько женственными движениями.

— Пришел Балестриери, синьор граф, — доложил Каттанео, когда Джулио вопросительно посмотрел на него.

Джулио хлопнул себя по лбу:

— Ах, я же совсем забыл о нем! Нужно попросить синьора подождать. Скажите ему… — он прервал свою мысль, провел средним пальцем по бровям, посмотрел на себя анфас, в профиль и скорчил рожицу, а потом вдруг улыбнулся Каттанео. Тот невольно улыбнулся в ответ.

— Скажите, что я назначил важную встречу, на которой решу вопрос в его пользу. А пока проводите синьора в библиотеку и попросите подождать. Велите подать ему чай, пирожные. Все, что пожелает.

Каттанео удалился.

— Дорогие друзья, прошу извинить меня, — сказал Джулио, вставая. — Вскоре мне придется покинуть вас на полчаса. Закончу одно дело с Балестриери и вернусь.

— Синьор граф, — встревожился парикмахер, — а как же ваш парик?

— Парик? — удивился Серпьери. — Да ведь парики уже никто не носит! Вы все злитесь на Французскую революцию, на якобинцев, а придется признать, что хотя бы в смысле моды революция уже победила старый мир.

— Только не для меня, — заметил Кальдерара.

— Маркиз, но вы уже не принадлежите современности, — парировал Серпьери, довольный, что может чем-то отплатить за укол, — вы — пережиток прошлого. Вы не в счет. Не понимаю, почему вы, Джулио, столь преданный моде, все же покупаете парик?

— Объясню вам, Томмазо. Парик нужен мне, когда я бываю в обществе пожилых джентльменов, которых очень уважаю, ну, скажем, в обществе Мельци д’Эрила[43].

— О боже! — воскликнул Серпьери. — И он тоже не желает принимать новую моду. Ничего не понимает в современной эпохе.

— Я не стал бы утверждать столь категорично, маркиз. Ни в коем случае. Мельци — выдающийся человек. Может быть, самый умный и искусный политик в Милане. Но он не хочет изменять своему происхождению, не желает подчиняться вкусам простонародья… И я, признаюсь вам, восхищаюсь им. А вы, Горани, что думаете о Мельци?

— Как представляете его в своих воспоминаниях? — усмехнулся Серпьери.

— Мельци — аристократ старого склада, — ответил Горани. — Испанский гранд. Однако мне кажется, Веноза попал в точку. Мельци многое понял. Хоть он и носит традиционный костюм и парик, у него тонкий ум, и он патриот.

Аппиани поднялся со своего кресла и подошел поближе.

— Старый Мельци, — сказал он, — всегда будет на плаву, это я вам говорю. Я писал его портрет. У него стальные нервы. Он умеет оставаться невозмутимым, когда мы с вами теряем голову. Но вам не надоело говорить о политике, Джулио? Не мешало бы вспомнить, что нам еще надо поработать над портретом.

— Конечно, Аппиани, мы должны закончить его. Но сначала сюрприз, который я приготовил для вас и который, надеюсь, вам понравится. Хочу, чтобы при этом присутствовали и вы, мои друзья. Прошу вас, пройдемте в соседнюю комнату.

Заинтригованный Аппиани последовал за графом, поднялись также Серпьери, Горани и, как всегда нехотя. Кальдерара Джулио Веноза проследовал вперед Все прошли за ним в комнату, обитую светлым штофом. Здесь висело лишь несколько небольших полотен, но в глубине виднелось еще одно, скрытое под покрывалом.

— Готовы? — спросил Веноза.

— Прошу вас, Джулио, не тяните, — проворна,'! Аппиани.

Граф подошел к закрытому полотну и быстрым движением сбросил покрывало. На большой картине была изображена прекрасная светловолосая девушка. Казалось, она, подобно Венере, выходила из пены морской. Над ней летали чайки, как бы образуя венок. И тут раздался возглас Аппиани:

— Но это же моя картина! Моя картина! — художник обрадовался, как ребенок. — Молодец, Джулио, молодец! Вы разыскали ее! Я просто счастлив! Мне так жалко было, что она похоронена в каком-то мрачном аббатстве посреди моря.

Серпьери буквально рот открыл от изумления.

— Боже мой! — воскликнул он. — Какая красавица! Где вы ее нашли?

Кальдерара подошел ближе, изучая картину:

— Поздравляю, Джулио, ваша новая любовница действительно прекрасна. К тому же молода.

— Но это вовсе не любовница, маркиз.

— Ладно-ладно, кого вы хотите обмануть! — цинично усмехнулся Кальдерара.

— Да уж, в чем, в чем, а в женщинах вы разбираетесь, — продолжал Горани.

— Но я показываю вам произведение искусства, — возразил Веноза. — И тут следует отдать должное таланту Аппиани.

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться Кальдерара. — Теперь всем будем рассказывать, что любовница у вас — неосязаемая девушка с картины.

Серпьери и Аппиани рассмеялись.

Джулио покачал головой:

— Какой же вы… Фома неверующий! Совсем не понимаете, что такое любовь к искусству.

ТЕАТРАЛЬНОЕ КАФЕ

Джулио вошел в заполненную нарядными гостями залу маркизы дель Донго. Большая аллегорическая фреска целиком закрывала потолок. Античные боги и богини возлежали на облаках, а на них с обожанием взирали римские легионеры на колесницах. Боги роняли с пронзительно голубого неба гирлянды роз, вокруг которых порхали пухлые, с безмятежными личиками амуры. Этой умиротворенности явно недоставало простым смертным, прохаживавшимся под величественным плафоном.

Днем после обеда Джулио хорошо отдохнул и потому на вечернем приеме выглядел весьма моложаво. Фрак из черного бархата, отделанный кружевами и серебряным позументом, превосходно сидел на Джулио и отлично сочетался с брюками и черными атласными туфлями, украшенными бархатными бантами. На левой руке сверкало массивное кольцо. Едва граф вышел в гостиную, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, как сразу же оказался в центре всеобщего внимания. Особенно оживились женщины. Каждая старалась заставить Джулио взглянуть на нее.

Стоит ли удивляться, подумал граф, ведь большая часть мужчин в этом зале либо старики, либо уроды. У некоторых на лицах темные пигментные пятна, признак больной печени. У других недоставало зубов или они почернели.

Женщины, конечно, более умело скрывали свои недостатки. Обладательницы плохих зубов старались не открывать рот, когда улыбались, и смеялись одними глазами. Слишком полные бедра дамы скрывали под широкими юбками, а взгляды мужчин привлекали глубоким декольте. Каждая женщина в этом зале умело выставляла напоказ самое красивое, что у нее было. И каждая старалась отодвинуть старость.

Веноза тоже делал все возможное, чтобы не стареть. Каждое утро тщательно осматривал себя в зеркало, был умеренным в еде, много ездил верхом и занимался фехтованием. Граф выбрал этот вид спорта потому, что он приводит в движение все мускулы, а самое главное, заставляет быть бдительным, ловким, гибким. Конечно, физические упражнения требовали немалого терпения, особенно в последние двадцать лет. Каждый день Джулио отрывался от дел на два часа, чтобы поддерживать себя в отличной форме.

В глубине гостиной граф увидел австрийского эрцгерцога, управлявшего Миланом от имени кузена — императора. Рядом с ним стояла его молодая подруга, высокая брюнетка с вытянутым лицом, графиня Розмари фон Шробер. Возле царственной особы полукругом расположились придворные. Засвидетельствовав свое почтение эрцгерцогу, они незаметно удалялись.

Его королевское высочество эрцгерцог Фердинанд Карл Антоний Габсбургский был четвертым сыном императрицы Марии Терезии и всегда служил главной мишенью для нападок всех, кого не устраивали реформы императора Иосифа. Приветливо кивая друзьям и знакомым, Джулио подошел к маркизе дель Донго. В этот вечер она выглядела особенно привлекательной — изумительные глаза, нежный взгляд, чудный овал лица, копна темно-русых волос. Граф с поклоном поцеловал маркизе руку и с видом соблазнителя улыбнулся придворным дамам, окружавшим ее кресло подобно букету цветов. Девушки зашуршали веерами.

— Похоже, эрцгерцог сегодня в хорошем настроении, — заметил Джулио, бросив взгляд в сторону Фердинанда.

— Да, сегодня все как будто неплохо. И мой муж ведет себя скромно, — сказала маркиза, выразительно указав на него взглядом.

Джулио расхохотался. Маркиза намекала на то, что ее супруг, который только что вернулся из родового замка Грианг на озере Комо, в этот вечер был поглощен ухаживанием за своей любовницей.

— Я решила — пусть муж развлекается, так по крайней мере он не будет досаждать мне и позволит жить в свое удовольствие.

— Вы очень искусны, — заметил, улыбаясь, Джулио.

— Вам тоже, граф, известны муки любви. Поэтому вы понимаете меня. А теперь идите, эрцгерцог заметил вас, поговорим позже.

Веноза пробился сквозь толпу гостей. Подойдя к его высочеству, он склонился перед ним в поклоне. Весьма длинный и очень тонкий нос — вот что, безусловно, выделяло лицо Фердинанда Габсбургского. И к этому было практически нечего добавить, говоря о внешности эрцгерцога. Что же до характера, то аристократы хвалили его за скромность. Фердинанд поддерживал хорошие отношения со всей миланской знатью, хотя ни с кем особенно не сближался. Граф Веноза попал в число немногих, с кем у правителя сложились действительно теплые отношения. Возможно, потому, что Джулио никогда ни о чем не просил его высочество, а может быть, потому что не угодничал. И в этот вечер, увидев Джулио, эрцгерцог обрадовался, лицо его осветилось приветливой улыбкой.

— Посмотрите на Венозу, — сказал маркиз дель Донго своей жене, — ведет себя точно хозяин. Держит в руках нашего эрцгерцога и вертит им, как хочет. И это не так уж трудно, — с усмешкой объявил он, — если учесть, какой он тщедушный.

Маркиза ответила ему недовольным жестом и пояснила:

— Джулио — настоящий джентльмен, и эрцгерцог мне нравится. Он не такой вульгарный, как многие из ваших друзей.

Маркиз переменил тему:

— Похоже, граф Веноза влюбился. Я слышал это от Кальдерары. Я не хотел верить, не может быть, решил я, у него столько женщин, никакая не отказывает, стоит только пожелать. Было бы безумием с его стороны попасть в ловушку. Хотя…

Веер маркизы энергично задвигался.

— Если это так, я рада за него.

— А вы разве не знали? — продолжал муж.

— Взгляните на Терезу Бласко Беккарию, — вместо ответа предложила маркиза. — Мне кажется, она скучает. Почему бы вам не составить ей компанию?

— Да-да, — согласился дель Донго, несколько ошарашенный. Он не понимал, чем эта болтовня так раздосадовала его жену. Ведь он хотел только узнать, кто же новая любовь Венозы… Ну кто поймет этих женщин!

Этим вечером Тереза Бласко Беккария выглядела усталой и раздраженной. Она без конца то раскрывала, то складывала веер. Корсаж платья из зеленого бархата, в которое она была одета, приподнимал навстречу любопытствующим взорам довольно плоские груди. Но тот, кто переводил глаза выше, встречал пугающий своей твердостью взгляд уже немолодой женщины. Подле Терезы сидел ее сын, тучный молодой человек в розовой двойке, с равнодушным, пустым лицом, обрамленным тусклыми каштановыми волосами. Расположившиеся неподалеку от хозяев дома граф Серпьери и маркиз Кальдерара лениво перебрасывались замечаниями о присутствующих:

— Сын Терезы, несомненно, совсем не унаследовал красоту отца, — бросил Серпьери.

— И уж тем более его ум, — добавил Кальдерара.

Но вскоре их внимание привлекли графиня Беккария и направившийся к ней дель Донго.

— Маркиз, посмотрите на графиню Беккарию, она, похоже, сейчас взорвется. Должно быть, узнала, что Джулио влюблен, но неизвестно в кого Новость оказалась для нее слишком неожиданной, и она еще не успела переварить ее. Говорят, она устроила заговор даже против молодой Висконти.

Подойдя к Терезе Беккария, маркиз дель Донго завел с ней оживленный разговор, но, очевидно, не смог улучшить ее настроение, так что Тереза решительно отошла от хозяина дома, и он, несчастный, не нашел ничего лучшего, как присоединиться к Серпьери и Кальдераре, появившимся поблизости.

Кальдерара как раз в этот момент сказал Серпьери:

— Маркиза Беккария не удостаивает вас даже взглядом, вы недостаточно богаты, дорогой граф.

— А вы слишком уродливы и толсты, — парировал Серпьери.

— Маркиза вне себя, — сообщил огорченный дель Донго.

— Еще бы, ее Веноза положил глаз на какую-то нимфу, а она даже не знает, о ком речь.

— Так это правда? Я не перепутал?

Неторопливо двигаясь по залу, они приблизились к эрцгерцогу и его окружению.

Джулио разговаривал с правителем на прекрасном немецком языке.

— Спасибо, ваше высочество, большое спасибо. Но я не рассчитываю в ближайшее время посетить Вену. Мне необходимо заняться несколькими имениями тут, в Варезе. Это земли, граничащие с владениями Висконти.

— Хотите сказать, что собираетесь сами заняться сбором винограда, граф? — прощебетала молодая фон Шробер.

— Конечно, графиня, в глубине души я остаюсь земледельцем.

— А ваша прекрасная возлюбленная тоже будет земледелицей?

Лицо фон Шробер оставалось непроницаемым. Она съязвила так, словно преподнесла комплимент. Но Веноза не остался в долгу:

— Графиня, я полагал, что ваши шпионы лучше осведомлены!

— Будет вам, будет! — вмешался эрцгерцог. — Что это за история, которая мне неведома?

— Похоже, наш граф безумно влюблен. Но неизвестно, в кого. Весь Милан говорит об этом.

— Это верно, граф? И вы скрываеге вей от меня?

— Это клевета, ваше высочество. Могу даже объяснить, что кроется за подобными разговорами. Я приобрел картину Аппиани, на которой изображена поразительной красоты девушка. В нее-то я и влюблен.

Между тем к ним приблизился маркиз Кальдерара и привлек внимание Розмари фон Шробер. Маркиз щеголял в ярко-красных ботинках на очень высоких каблуках и, будучи к тому же весьма тучным, заметно возвышался над гостями. Невозможно было не заметить его. Увидев обращенные на него взгляды, Кальдерара поклонился эрцгерцогу и его даме, а Венозе послал кончиками пальцев воздушный поцелуй. Хотя Джулио невероятно скучал, ему пришлось закусить губу, чтобы не улыбнуться.

— Почему, граф, вы так дружны с ним? — поинтересовался эрцгерцог. — Это странный человек, о нем столько сплетничают. Говорят даже о каких-то противоестественных наклонностях.

— Но он удивительно честный человек, ваше высочество. Качество довольно редкое и мне весьма симпатичное.

Эрцгерцог неохотно кивнул, Веноза был человеком искренним и умел постоять за друга в трудный момент. Между тем подошел адъютант эрцгерцога, и они заговорили. Веноза, воспользовавшись этим, попрощался с молодой графиней и нагнал Серпьери и Кальдерару.

— О небо! — воскликнул Джулио. — Смотрите, появился Пьетро Верри[44] со своей подругой.

— Это еще ничего, — сказал Серпьери, — там дальше я вижу и Гаэтано Майорано, причем он направляется прямо к нам.

— Но, к счастью, не торопится, — шепнул Кальдерара, — дабы не испортить укладку на своей шевелюре, — маркиз откинул голову и изобразил, будто приглаживает длинные волосы, которых у него не было и в помине. Друзья улыбнулись.

Джулио все это ужасно надоело. И когда Серпьери подхватила какая-то красивая дама, а Кальдерара заговорил с Верри, Веноза незаметно покинул гостиную. Выйдя из подъезда, он направился домой. С некоторых пор все эти пустые разговоры в гостиных набили ему оскомину. Говорили обо всем и ни о чем. Он предпочел пройтись по улицам Милана.

В начале ноября ночь стояла теплая, безветренная. Граф подошел к церкви Сан-Карло и остановился. А что ему делать дома? Никто не ждет его там. Поставщик из Вальтромпии, с которым у него назначена деловая встреча, сообщил, что товар еще не готов. Впереди много свободного времени. К тому же хотелось узнать последние новости из Франции. Говорили, будто революция вот-вот закончится. Джулио сомневался в этом.

Когда нарушаются вековые законы жизни общества, неизменно вырываются на свободу безудержные варварские силы, которые очень трудно потом укротить. В сущности, подумал он, то же самое происходит и с каждым отдельным человеком. Он может жить себе спокойно, размеренно, даже с робостью в душе, и мы утверждаем, что это зависит от его характера. Однако такое спокойствие — не что иное, как результат воздействия многих внешних сил, определяющих его поведение, направляющих его и управляющих им. Но когда с человеком случается какая-то серьезная беда, когда нарушается его душевное равновесие, тогда прощай спокойствие.

Нет, решил Джулио, когда народ рушит все устои, когда его вожди, безумствуя, гильотинируют друг друга, порядок может быть установлен только извне — новым тираном. Прав англичанин Гоббс[45]в своем «Левиафане». Гоббс жил во времена английской революции и хорошо понимал ее движущие силы.

Сам того не заметив, Веноза направился к Театральному кафе. Там он встретит немало людей, входящих в так называемую французскую партию[46]. Нарастание революционного террора заставило их несколько приумолкнуть, но теперь они наверняка воспрянут духом. Странно, подумал граф, получается, что у него больше друзей во французской партии, нежели в австрийской, в которую он входит. Может быть, Францию поддерживают более современные люди? К сожалению, стремление быть современным нередко соседствует с наивностью.

Веноза вошел в кафе. В большом зале он сразу же увидел столик, за которым сидели Пьетро Москати, Пьермарини и Мельци д’Эрил. Вот, подумал он, и доказательство. Даже старый Мельци составляет компанию такой горячей голове, как Москати. Он подошел к ним и услышал, что разговор идет о болезни Чезаре Беккарии[47].

— Присаживайтесь, Веноза, — предложил Мельци д’Эрил. — Похоже, Чезаре серьезно болен. В последние годы он сильно сдал. К тому же эти неприятности с его дочерью…

Графу очень импонировал Мельци д’Эрил. Высокий, худощавый, он отличался удивительным изяществом жестов и движений, сочетал в себе тонкий ум, необыкновенную честность и — что встречалось еще реже — поразительный талант дипломата.

Поздоровавшись с друзьями, Веноза направился к другому столику, за которым сидели банкиры Карло Биньями и Карло Чани с двумя дамами. Джулио подошел к ним, улыбаясь. Они говорили об изнасилованиях, которые вот уже пятнадцать лет потрясали Милан. Но совершались ли на самом деле такие преступления, или это были только слухи? Дамы не сомневались — да, изнасилования совершались.

— Это дело группы подростков, — сказала одна из них, — они нападают и насилуют женщин, а потом угрожают жуткой местью, если те вздумают заявить в полицию. Вот почему все молчат — из страха.

К ним подошел адвокат Корбетта.

— Ну-ну, синьора, ведь нет никаких доказательств. Ни одного заявления! Представляете, ни одного! И знали бы, сколько в Милане мистификаторов. Джентльмены, которые в пух и прах проигрались и хотят скрыть это, уверяют, будто их ограбили, а девушки, потерявшие честь в постели какого-нибудь знакомого, потом защищаются, придумывая, будто их изнасиловали.

— Да вы просто-напросто циник! — возмутилась дама.

Джулио слушал их и думал, что какая-то доля истины в подобных слухах все-таки есть. Он помнит, как еще в 1778 году, когда открывался театр «Ла Скала» в присутствии августейшей семьи, шеф полиции позаботился об исключительных мерах безопасности.

Веноза сел за отдельный столик. Он мог бы пройти в игорный зал, сразиться в карты или отправиться в игорный салон театра «Ла Скала», но ему почему-то не хотелось. С ним происходила какая-то странная перемена, странное внутреннее преображение. Он прекрасно сознавал происходящее, хотя и не представлял, к чему все это приведет. Такое случалось с ним и прежде. Обычно перемене предшествовал длительный промежуток апатии, прерываемой внезапными интуитивными предчувствиями. Как и в тот раз, когда Аппиани, восторженно описывая ему портрет Арианны, набросал легкий эскиз. Он испытал тогда удивительное, глубокое волнение, заставившее его помчаться в Неаполь на переговоры с этим священником и взять на себя столь необычное обязательство — подыскать мужа красавице, купающейся в деньгах.

Он еще не думал, кто бы мог оказаться счастливчиком, хотя Сер-пьери, к примеру, вполне подошел бы на эту роль. Молод, красив, с покладистым характером, к тому же очень нуждается в деньгах.

Официант принес ему вина.

Граф продолжал размышлять о женихе для Арианны. Что-то здесь явно не складывалось. У него даже испортилось настроение. А почему, собственно, ему не приберечь эту невероятную красавицу для себя? Почему бы не сделать ее любовницей? Но как быть с обязательством, данным священнику? Нет, он человек слова. Определенно, его мысли движутся в неверном направлении. Впрочем, в поисках важного решения мысли его обычно бродили словно впотьмах. Очевидно, и на сей раз нужно ждать озарения. И пока ничего не предпринимать.

Внимание графа привлек какой-то шум у входа. Он обернулся. В дверях, покачиваясь, выпятив грудь, стоял Аппиани. Он был пьян. Художник всегда одевался довольно небрежно, а сегодня выглядел особенно неряшливым; на голове шляпа с огромными полями, пальто желто-зеленого цвета, жилет в желтую полоску и белые носки. Две стройные, ярко накрашенные девушки повисли на нем с двух сторон.

Джулио улыбнулся, увидев, как Аппиани неуклюже продвигается по залу в поисках подходящего столика, останавливаясь на каждом шагу поздороваться, потому что нет в Милане человека, который не знал бы его. Граф ничем не выдал свое присутствие. Если Аппиани ищет его — найдет.

Аппиани наконец выбрал столик, велел официанту принести бокал подогретого крюшона с апельсиновой корочкой, добавив в него сахара и немного водки. Девицы, сопровождавшие его, посмеивались над его смешными, неловкими движениями, когда он объяснялся с официантом. Аппиани еще о чем-то спросил его, и тот вместо ответа указал на Джулио. Аппиани поднялся, гордо откинув волосы со лба.

— Мне нужно закончить одно дело, — бросил он девушкам. — Ведите себя прилично в мое отсутствие.

Девицы засмеялись.

Художник направился к Венозе. Огромный и толстый, он, шатаясь, натыкался на столики, едва не наваливаясь на посетителей, сидевших за ними. Джулио наблюдал за его кренделями, пока тот не приблизился и не остановился перед ним, пошире расставив для устойчивости ноги, и все же долго так удержаться не смог, пришлось опереться рукой о столик.

— Вот вы где, синьор граф, — проговорил он. — Можно присесть?

Джулио кивнул.

— После приема у маркизы вы словно улетучились, граф. Я искал вас повсюду. В вашем доме дворецкий сказал, что вы вернетесь весьма поздно. Искал в игорном салоне «Ла Скала», но там никто не знал, где вы. Я и отправился по тавернам… Пришлось немного выпить… Заставили…

Веноза серьезно слушал его. Аппиани пил очень редко, но когда дорывался до вина, то терял чувство меры. Что ж, он художник, подумал граф, и некоторая распущенность ему простительна.

— Ну так что? Угостите меня? А отчего это вы так печальны? Что с вами случилось? Всегда такой жизнерадостный, а теперь сидите, как на похоронах. Ну же, Джулио, откройте вашему другу Аппиани, что терзает ваше сердце. Представляете, девушки, — обратился он к девицам, которые тоже подошли к столику графа, — Веноза влюбился в картину, а с изображением ведь не займешься любовью.

Девиц заинтересовали слова Аппиани.

— В самом деле, граф? Вы влюблены в девушку на картине? Как это романтично! Кристина, ты не находишь?

Веноза посмотрел на девиц. Натурщицы, а по сути проститутки. И все же их удивление и волнение выглядели искренними. Джулио видел, как они посмотрели на него — они не потешались над его чувством. Есть в женской душе какая-то загадочная струна, подумал граф, но какими же порой женщины бывают отвратительными и вульгарными! Аппиани сел и скривил рот. Джулио дружески похлопал его по плечу:

— Если не ошибаюсь, Микеланджело, закончив своего «Моисея», настолько поразился собственному творению, что воскликнул: «Отчего же ты молчишь?» — и запустил в статую молотком. Вы пренебрегаете божественным созданием, которое сами же написали, потому что в сущности вы бесчувственный человек Хорошо, что я разбираюсь в искусстве.

— Ну, если дело только в этом, — ответил Аппиани, который, похоже, несколько протрезвел, — то я тоже кое-что понимаю в искусстве. Клянусь вам, девушки, моя модель действительно необыкновенна, и мне так жаль, ох, не поверите, как мне было жаль, что священник оставил себе мою картину. К счастью, мой друг, вы купили портрет и способны его оценить, а кто еще разбирается в искусстве в наши дни? Представляете, Джулио, изумительное море, солнце, желтовато-розовые огромные скалы и восхитительное создание. Она казалась Венерой, выходящей из пены. Нет, это была королева чаек. Мириады огромных птиц кружили над ее головой… — Аппиани с трудом сдерживал слезы. — Ну а теперь при воспоминании обо всем этом, о жаре, что стояла тогда, мне хочется выпить. Так что, Джулио, неужели не угостите вашего старого друга?

Граф слушал в задумчивости, представляя портрет Арианны. Ему захотелось поскорее встретиться с этой девушкой. Чувствовалось нечто колдовское во всем случившемся. Даже Аппиани, брюзга и циник, восхищался королевой чаек.

— Официант, вина! — приказал граф и, повернувшись к Аппиани, прошептал: — Сейчас, однако, я должен покинуть вас, друг мой. Завтра рано утром уезжаю в Варезе. А вас оставляю в прекрасной компании. Ваши синьорины очаровательны.

Девицы, польщенные, улыбнулись Джулио.

НА ОЗЕРЕ ВАРЕЗЕ

В десять часов утра 21 ноября 1794 года судно, на котором Арианна тайно отправилась с юга Апеннинского полуострова на север, подошло к причалу возле Кьоджи[48]. В нескольких метрах от пирса девушка увидела две кареты и рядом с ними нескольких всадников. На молу двое мужчин явно ожидали прибытия судна.

«Они ждут нас», — подумала Арианна, спускаясь по трапу. И действительно, мужчины переговорили о чем-то с Сальваторе и вместе с ним направились к каретам. Женщины молча последовали за ними. Прилично одетый молодой человек, ожидавший у карет, учтиво поклонился Арианне:

— Добро пожаловать, баронесса. Примите приветствие от графа Джулио Венозы. Мне поручено доставить вас на его виллу на озере Варезе.

— Премного благодарна, синьор.

— Здесь две кареты. Одна для дам, другая для меня и синьора Сальваторе Колуччи. Граф Веноза полагает, что дамы предпочтут путешествовать отдельно и с удобствами. Дорога предстоит дальняя.

— И за это благодарю вас, — ответила новоявленная баронесса. — Граф очень любезен.

Вечером карета остановилась возле какой-то гостиницы. Каттанео, секретарь Джулио, объяснил, что здесь они переночуют, а на рассвете вновь двинутся в путь. Женщины расположились в комнате, чем-то напоминавшей убежище в подземелье на Тремити: только одна большая кровать, сундук и два простых деревянных стула.

Арианну мало интересовало происходящее. Во всяком случае, так казалось Марте, вот уже несколько дней молча наблюдавшей за нею. Девушка почти не разговаривала со своей спутницей, долгие часы оставаясь на палубе и подставляя лицо ветру. Она ощущала в себе какую-то отчаянную решимость. И больше не плакала. Ее профиль стал строже, лицо утратило детские черты. Она так и сказала Марте однажды вечером, когда плыли на судне:

— Не беспокойся, я послушно сделаю все, что нужно, вот увидишь, я буду примерной дочерью.

Получив на судне свои документы, девушка иронично усмехнулась. Вид на жительство был выдан на имя баронессы Арианны ли Калоре[49] — по названию какою-го горного селения в Апеннинах.

— Невероятно! А я-то думала, что получить знатный титул можно, только имея хотя бы одного знатного предка и кучу денег.

— Ты недовольна? — удивилась Марта. — Сегодня ты стала баронессой, и тебе этого мало?

— Да нет… это, конечно, немало, только не хватает имения и денег. Но все еще впереди, я полагаю. — Потом очень серьезно спросила: — А тебе и Сальваторе тоже поменяли фамилию? У вас тоже где-то объявились имения?

— Меня зовут Марта Джентиле[50], профессия — компаньонка, а фамилия Сальваторе теперь Колуччи, профессия — кучер. Довольна? Мы заново родились все трое, как видишь.

— Так ли уж это все необходимо? — задумчиво спросила девушка.

— Да, необходимо, чтобы затерялись наши следы, ведь у наших врагов повсюду шпионы.

В тот вечер в гостинице, когда Арианна забралась под одеяло рядом с Мартой, она не произнесла ни слова. Девушка очень изменилась. Она не обнимала Марту, как прежде, не ласкалась, не просила рассказать какую-нибудь смешную историю про неаполитанских женщин или сказку. Она лежала, уставившись в потолок, и вдруг спросила:

— А долго ли ехать до Варезе?

— Думаю, дня два или три. Завтра узнаем у Каттанео.

— Неважно. Я просто так спросила.

Наутро кареты графа Венозы двинулись по дороге в Милан. Арианна поразилась, сколько понадобилось лошадей. Кареты везли две черные и три гнедые лошади. И еще конный эскорт по сторонам, ни на минуту не оставлявший путников всю дорогу. Девушка не могла поверить, что все это делалось в ее честь.

Как забавно, думала она, столько пыли поднимается ради Арианны Калоре, баронессы, у которой никогда в жизни не было других сопровождающих, кроме ее матери или Марты.

Она осмотрела карету — очень нарядно, удобно, стены обиты зеленым атласом. Новые шляпа и пальто того же цвета. Наверное, их прислал Веноза. Марта, конечно, знала все, Арианна не сомневалась в этом, но ей не хотелось расспрашивать. Теперь, когда она потеряла Марио, ничто не интересовало ее. Правда, ей нравилось рассматривать пейзаж, менявшийся на глазах.

Вдоль дороги росли густые деревья — тополя, вязы, каштаны, бук, ясень, рябина, — в просветах между ними виднелась бескрайняя равнина, уже по-осеннему желтая. Местами веселые ручейки подтачивали корни деревьев, образуя сверкающие водовороты. Но чаще всего по сторонам дороги тянулись спокойные каналы, полные воды. Все вокруг создавало удивительное ощущение свободы, печального покоя и полного безразличия к ее горю.

Глядя на стадо, за которым ходил рыжеволосый подпасок, рассматривавший из-за кустов карету с эскортом, Арианна подумала, что в глазах мальчишки она какая-нибудь прекрасная миланская синьора или же дама из Габсбургской династии. Она должна гордиться всем происходящим, обязана быть счастливой. Ее мечта, сказка, которую она придумала в надежде, что обретет другую жизнь, не такую, как у матери, осуществляется. Ох, сколько же раз она представляла себе эту сцену — ярко освещенное судно увозит ее ночью с Тремити, она стоит на носу и, не оборачиваясь, смотрит вперед на материк. А утром, на рассвете, ее ожидают на берегу роскошная карета, запряженная несколькими белыми лошадьми, и высокий, сильный человек. Он берет ее на руки и несет с судна в экипаж. И до тех пор пока не появился на Тремити Марио, у мужчины этого не было никакого определенного лица. А потом мечта сделалась более конкретной, более волнующей.

Марио стал ее героем. Именно его она называет своим мужем, он входит к ней в спальню, и ей нисколько не страшно, наоборот. От волнения она еще крепче прижимается к нему, такому сильному, надежному любимому и закрывает глаза. Но сейчас все происходит по-другому.

Роскошная карета с эскортом везет ее по незнакомым местам, везет в неведомый город, и она не знает зачем. Не знает даже, к кому.

Она вздрогнула, прижалась лбом к окошку. Рыжеволосого пастушка уже не видно. Он тоже сделался частицей прошлого. Девушка откинулась на спинку сиденья. Марта мечтательно смотрела в окно и чему-то улыбалась, качая головой. Наверное, нарочно улыбается, хочет обратить на себя внимание, подумала Арианна и закрыла глаза.

Конечно, она несправедлива к своей воспитательнице. Столько времени провела, замкнувшись во враждебном молчании. Марта такого не заслуживает. Нельзя быть эгоисткой. Однако так ей и надо. Молчанием Арианна хоть чуточку отплатила ей за сговор со священником и всеми другими, кто стерег ее и помешал убежать.

Это верно, она многим обязана им, они спасли ей жизнь. Одного только не понимают, что, потеряв Марио, она утратила желание жить. Конечно, Марта права, Марио оказался слабым человеком, подлецом, столько наобещал, а потом бросил. Но все равно ей недостает его. Боже, как недостает! Однако она не будет плакать, а изгонит его из своих мечтаний и из сердца, во что бы то ни стало изгонит из своей памяти. Пусть даже при этом загубит себя! И ему, проклятому, придется умереть ради того, чтобы она могла жить! Она почувствовала, как слезы ручьями потекли по щекам. Она приблизилась к окошку и прижалась носом к стеклу, всеми силами сдерживая себя. Ах, эти слезы!

Марта не должна видеть их. Сейчас же надо поговорить с ней. Она уже достаточно наказана. Слезы высохли. Девушка повернулась к Марте и встретила, как всегда, теплый и ласковый взгляд. Как это ей удается, удивилась Арианна.

— Я заметила, ты сегодня часто улыбалась. Что так радует тебя? Если не секрет, конечно.

— Какой же секрет, дорогая? Я только представила, как будет потрясен граф Веноза, когда встретится с тобой.

— Почему же?

— Потому что, увидев тебя в своей карете, такую нарядную, такую очаровательную, граф будет сражен твоей красотой, вот я и улыбаюсь при мысли об этой встрече.

— Почему ты так считаешь? Что ты знаешь об этом графе?

— Мне известно достаточно, чтобы догадаться, как он отнесется к тебе. Это человек, для которого главное в жизни — искусство, так говорили мне. А ты, я уверена, ты — самое великое произведение искусства, какое мне когда-либо доводилось видеть.

— А как выглядит этот граф? Наверное, старый, толстый, противный? — поинтересовалась девушка, глядя на нее.

— Не говори глупостей, дорогая. Это джентльмен, которому падре Арнальдо доверяет, порядочный человек.

— Лишь бы он помог мне наказать маркиза Россоманни! — зло бросила Арианна. Глаза ее сверкнули гневом.

— Прошу тебя, дорогая, изгони ненависть из своего сердца. Забудь все и никогда не оборачивайся назад. Ненависть — спутник завистливых, низких и подлых натур, предателей. Это они брызжут слюной, они отравляют атмосферу вокруг себя и заражают злобой других. А ты не годишься для такого чувства. Ты великодушна. И не забывай, тебе надо беречь свою красоту, это твое приданое, знак душевного благородства. А ненависть, если позволишь ей угнездиться в сердце, погубит твою красоту. Не следует делать этого. Оставайся такой, какая ты есть. Люби, и в этом твое призвание. Забудь Марио.

— Но мне не удается забыть его! Стоит подумать о нем без всякой ненависти, как сразу опять вспоминаю прежние мечты, снова тоскую и просто умираю, оттого что его нет. А стоит подумать с ненавистью — и уже могу свободно вздохнуть и делаюсь сильнее. Чувствую, что в состоянии изгнать его из своего сердца.

— Да, вот именно такая ненависть и пускает корни в нашей душе, — предупредила Марта. — Поначалу мы находим ей оправдания, но чем больше ненавидим, тем сильнее она разгорается. Ненависть — как вино для пьяницы, она входит в нашу кровь, мы привыкаем к ней и дурнеем душой и телом. Будешь по-прежнему ненавидеть Марио, быстро подурнеешь, кожа на лице увянет, глаза потускнеют, губы потрескаются, голос сделается резким, злым, руки станут холодными, как лягушачьи лапы…

Марта увидела, что девушка беззвучно заплакала и слезы тихо потекли по ее лицу. Значит, удалось достучаться до сердца. Наконец-то она заплакала. Марта предпочитала видеть эти слезы, чем мириться с презрительной миной на лице и молчанием, как было всю дорогу, пока они путешествовали. Наконец-то удалось пробить брешь в защитной стене, и Марта попробовала увеличить ее:

— И все, буквально все начнут избегать тебя, а я в первую очередь. И окажешься среди нищих, среди них станешь искать союзников, которые помогут тебе ненавидеть Марио Россоманни. Ведь именно этого ты добиваешься от меня. Хочешь сделать своей союзницей в ненависти к маркизу. Все последнее время я с уважением относилась к твоему молчанию. Но теперь довольно. Я согласна быть союзницей, но только в твоей счастливой жизни, в любви.

Арианна соскользнула к ногам Марты и, содрогаясь от рыданий, уткнулась лицом в ее колени.

— Нет, прошу тебя, я не хочу становиться уродливой и одинокой. Скажи, как быть, как не думать о нем?

Ho Марта не отмстила Она почувствовала, что карета ост анаяли-вается, и выглянула в окошко.

— Что-то случилось?

Молодой человек, всю дорогу ехавший на котлах, спрыгнул на землю и пояснил:

— Синьор граф едет навстречу баронессе.

— Уже? — взволновалась девушка и быстро села на свое место напротив Марты, проверила, хорошо ли вуаль прикрывает лицо. Она не хотела, чтобы граф видел ее такой усталой, в пыли, с красными от слез глазами.

— Не беспокойся, дорогая, ты замечательно выглядишь! Положись, как всегда, на меня. Я ведь никогда тебя не обманывала.

Молодой человек, сопровождавший их, открыл дверцу. Каттанео и Сальваторе тоже вышли из своего экипажа и помогли женщинам сойти на землю. Марта оглядела платье Арианны, а девушка осмотрелась вокруг.

Молочно-голубое небо, воздух свежий и прохладный. Тишину долины нарушали только голоса кучеров, понукавших лошадей сойти на обочину, чтобы пропустить карету графа. Арианна издали увидела его статную фигуру. Джулио Веноза стремительным шагом направлялся к ней. Широкий лоб, прямой нос, светлые глаза, виски с проседью. Она сразу заметила на лице графа восхищение, которое по мере его приближения все росло.

— Граф Джулио Веноза, баронесса, — учтиво представил его Каттанео.

Джулио поклонился и поцеловал Арианне руку. Она стояла, скрыв лицо вуалью. Граф заговорил с ней, и она что-то ответила наобум. Все затаили дыхание. Джулио помог ей вновь занять место в экипаже. Его взгляд полон огня или желания, в смущении подумала девушка. Она еще не научилась различать эти чувства. Надо будет узнать у Марты.

— Путешествие было долгим, и вы, должно быть, устали, — произнес Джулио. — Но теперь уже совсем близко. Эта неширокая река зовется Олона, а за ней сразу же увидим озеро Варезе.

Арианна осмотрелась. Ее удивила здешняя растительность — такие высокие, такие могучие деревья! А сколько пресной воды в этой местности! На юге такое даже представить себе невозможно. По дороге она видела высокие горы, несколько вершин, покрытых снегом. Она знала, что это Альпы.

Теперь они, должно быть, находились почти у подножия величественной грады, но снега нигде не видно, и погода очень мягкая. Бескрайние леса, через которые пролегала дорога, усыпаны золотисто-красными и коричневыми листьями, среди деревьев встречались и зеленые, хвойные, напоминавшие растительность на Тремити, только выше и стройнее. И всюду множество светлых, прозрачных озер, а воздух — необыкновенно чистый. Почти всю дорогу светило, словно улыбаясь, нежаркое, но яркое ноябрьское солнце, отражаясь в зеркале воды.

Однако до сих пор она почти не замечала всей этой красоты и только сейчас впервые посмотрела вокруг с интересом. Появление графа сделало реальностью сновидение, в котором она пребывала и которое казалось ей порой кошмаром.

Экипажи вновь двинулись в путь. Джулио Веноза, сев верхом на лошадь, некоторое время скакал рядом с каретой, у окошка, где сидела Арианна. Потом девушка видела, что граф пересел в экипаж и поехал впереди.

Небольшой караван еще некоторое время двигался по долине. Теперь по обеим сторонам дороги простирались обширные луга, а впереди возвышалась высокая гора, покрытая лесом. На одном из ближайших холмов слева Арианна увидела небольшое селение. Может, это и есть Варезе, подумала она. Но дорога пошла в гору, мимо большого озера и еще долго петляла вдоль берега. Лучи послеполуденного солнца оживляли яркую зеленую листву.

Так они ехали еще часа полтора, а потом стали спускаться. Впереди показалось селение, но экипажи его тоже миновали и, проехав еще немного, оказались на неширокой полосе земли. Тут она заметила вдруг, что вода омывает дорогу с обеих сторон. Они ехали по чрезвычайно узкому перешейку или полуострову, и влага вокруг почему-то придала девушке чувство уверенности, ощущение чего-то хорошо знакомого. Но вот карета стала подниматься на холм, который посреди всей этой водной глади казался островом. Дорога шла все выше и выше.

Вдали появились церковь, несколько домов и большая вилла, окруженная парком. Перед ней на каменистой площадке экипаж графа остановился.

— Это что же, полуостров посреди озера? — с любопытством спросила Арианна Каттанео, подошедшего к ней.

— Нет, баронесса. Это холм. Он расположен на узкой полоске земли, отделяющей озеро Варезе от озера Бьяндронно. Однако, когда подъезжаешь сюда, действительно кажется, будто попадаешь на полуостров.

Вилла находилась на перешейке между озерами и очень походила на охотничий домик Марио. Именно в нем, а не на вилле у матери предпочитал жить маркиз. Интересно, что еще общею у Марио с графом Венозой? Пока она может сказать только одно: он лучше, чем она ожидала. Не так уж плох этот граф.

Когда вошли в дом, пожилая, двигавшаяся вперевалку горничная Амелия провела женщин в отведенные им комнаты. Они поднялись по широкой лестнице, прошли по коридору. Амелия открыла одну из дверей.

— Вот, баронесса, ваши апартаменты. Пожалуйста.

Арианна, а за нею Марта и горничная вошли в просторную гостиную, откуда двери справа и слева вели в другие комнаты с примыкавшими к ним ванными. Осмотревшись, девушка воскликнула:

— Как чудесно! Как прекрасно! Марта, посмотри, посмотри, здесь просто великолепно!

К ней вновь вернулось ее обычное жизнерадостное настроение. Впервые после стольких месяцев Марта опять увидела на лице своей воспитанницы искреннюю радость, какая бывает у детей, когда они видят что-то удивительное, а радость и изумление — это счастье.

Марту тоже поразила красота и роскошь уютных апартаментов, а особенно спальни, приготовленной для Арианны. Стены этой комнаты были затянуты светло-голубым шелком. Изголовье кровати задрапировано огромным занавесом. Вся остальная мебель, как и кровать, была цвета слоновой кости. Шелковые шторы на широком окне блестели так же, как и штоф на стенах. На полу лежал ковер с яркими крупными цветами на таком же бледно-голубом, как стены, фоне. Огромное зеркало возвышалось над невысоким столиком, уставленным множеством флаконов с духами и баночками с кремами, а перед ним стояла банкетка. Чуть подальше на другом столике красовался огромный букет дивных белых роз.

Девушка в изумлении и с искренним восторгом оглядывалась вокруг. Она была так счастлива, так счастлива!.. А пожилая горничная смотрела на них с Мартой, сложив руки на животе, и довольно улыбалась.

— Пройдите сюда, синьорина, — предложила она и открыла дверь. — Это ваша ванная комната.

Марта проследовала туда, а девушка подошла к окну своей новой спальни, чтобы взглянуть, куда оно выходит. В наступающих сумерках она увидела густой лес, спускавшийся к озеру. Она обернулась и окинула взглядом комнату. Кроме кровати здесь стояли еще и кресла, обитые таким же штофом, что и стены.

Она просто не верила своим глазам, ей казалось, будто все происходит во сне. А она отчаивалась, отчаивалась… И напрасно, вот чему ее учит жизнь — нужно всегда верить в будущее.

В спальню вернулись Марта и Амелия. Горничная удалилась, а Марта подошла к Арианне и обняла ее.

— Видишь, как все замечательно, дорогая? Довольна? Вот какой сюрприз приготовил тебе падре Арнальдо, этот поистине необыкновенный человек.

— О да, — согласилась Арианна, — падре Арнальдо действительно необыкновенный человек.

— А теперь хватит. Не будем поддаваться эмоциям. Идем в ванную. Тебе нужно приготовиться.

— Приготовиться? — удивилась она, — К чему?

— Ко сну.

— А где будем ужинать? Ты ведь знаешь все, что полагается делать светским дамам.

— Попросим принести что-нибудь в твою комнату. Обычно после долгого путешествия дамы не выходят к ужину. И граф, конечно, учтет это.

В ванной комнате она увидела просторную ванну, отделанную бело-голубыми цветами, а на кресле шелковое белье. Напротив бассейна на очень просторной консоли сверкало большое зеркало, а рядом стояло еще одно кресло.

— Даже в ванной комнате кресло! Никогда бы не подумала, — удивилась она.

— Как все чудесно! Ты видела шелковую ночную рубашку? А халат? Посмотри, как все прекрасно, посмотри! — Марта поднесла ночную рубашку к лицу Арианны.

— Мне все это кажется волшебной сказкой, — сказала девушка, обнимая Марту. — Надеюсь, никто не пробудит меня от этого волшебства.

— Раздевайся, выкупаю тебя. Однако должна посоветовать тебе кое-что, — предупредила Марта, подходя к ванне и пробуя воду. — Отныне и впредь, я думаю, тебе не стоит столь откровенно проявлять свои восторги при посторонних людях, кроме меня, конечно. Твоя радость должна быть более сдержанной. Надо меньше удивляться обстановке и вообще всему, что окружает тебя. Не забывай, ты ведь баронесса, а значит, привыкла к таким вещам.

— Ты права, — согласилась Арианна. — Должно быть, я держусь как деревенская девушка.

— В деревне ты родилась по ошибке, и теперь судьба исправляет ее. Здесь, именно здесь твое истинное место, такая обстановка для тебя, ты очень скоро поймешь это.

Вернувшись в спальню, они обнаружили то, чего вначале не заметили, — на середине комнаты стояли два больших чемодана.

— Ох, надо же! — улыбнулась Марта.

Арианна тем временем подошла к зеркалу полюбоваться на халат. Как приятно ощущать этот шелк! Такого удивительного чувства она не испытывала еще никогда в жизни: наслаждение для кожи, истинное наслаждение!

Марта открыла чемодан и принялась выкладывать содержимое на кровать и кресла.

— Дорогая, иди-ка сюда, посмотри, какая прелесть! — воскликнула она, доставая из чемодана светло-желтое бархатное платье. Необычайно красивое кружево украшало вырез, а лиф был весь расшит жемчугом. Тот же рисунок повторялся на темно-зеленом пальто и на шляпе такого же цвета. — Просто необыкновенный наряд! — восхитилась Марта.

Арианна прикинула на себя платье и, посмотревшись в зеркало, радостная и счастливая закружилась по комнате, прижимая одежду к груди. И вдруг, словно спохватившись, остановилась:

— А откуда ему известны мои размеры? Граф ведь никогда не видел меня.

— Это я сообщила ему размеры твоих платьев, — объяснила Марта. — Я дала их падре Арнальдо, а он — графу.

— Судя по всему, тебе ведомо больше, чем ты открыла мне, — заметила девушка, кладя платье на кровать. — Но рано или поздно ты все-таки расскажешь мне все.

— Ну, ну, не ворчи. Разве не понравился сюрприз? Иди-ка сюда, давай посмотрим. Сюрпризы еще не кончились.

Арианна села на диван и стала смотреть, как Марта раскрывает коробки и достает оттуда белье, ленты, кружева, веера из пергамента и пуха, скромные, но очень элегантные платья, пояса, перчатки и бесконечное множество еще каких-то предметов, о существовании которых девушка даже не подозревала и о назначении которых понятия не имела.

Она была счастлива, испытывая одновременно с детской радостью и женский восторг. Обладая врожденным вкусом и чувством прекрасного, она, пожалуй, впервые осознала это. Она открыла коробочку и ахнула: на голубом атласе светились две нитки жемчуга. Ни одно украшение не могло лучше подойти для молодой девушки.

Арианна поначалу решила, что перед ней браслеты.

— Нет, нет, эта нитка предназначена для волос, — объяснила Марта. — Такой нитью можно укрепить прическу. Завтра попробуем. А другая — ожерелье.

— Но зачем откладывать на завтра? Давай попробуем сейчас, — сказала Арианна, усаживаясь перед зеркалом.

— Ну ладно, — Марта подняла ее пышные волосы и ловко перевязала жемчужной нитью, а потом надела на тонкую шею девушки ожерелье.

Глаза Арианны заблестели. Она увидела себя в зеркале — все на ней сияло! Неожиданная радость вызвала у нее прелестную улыбку. И тут в дверь постучали.

Девушка вздрогнула.

— Войдите! — ответила Марта.

В дверях появился Джулио.

Он приблизился к Арианне, а она так и осталась сидеть перед зеркалом. Граф взял ее руку и поцеловал:

— Вы поразительны! Господь необычайно милостив ко мне, раз позволил восхищаться столь редкостной красотой.

Не зная, что сказать, она побледнела и смущенно проговорила:

— Благодарю вас, граф. Премного благодарна за все.

— Выходит, — сказал Джулио, весело оглядываясь, — вам понравилось тут?

— Здесь изумительно! — ответила она. — Я никогда не видела ничего подобного.

— Я рад. Но это же мой загородный дом. Когда увидите миланский, думаю, он понравится вам еще больше. А если вдруг не понравится, всё заменим.

— О нет, он, конечно, тоже прекрасен, не сомневаюсь! — воскликнула Арианна.

— Да, но женщины любят все переделывать в доме на свой вкус. И я помогу вам. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Хочу окружить вас самыми красивыми вещами. Примите всё как дань восхищения вашей красотой.

— Вы очень любезны, граф.

— Этот жемчуг создан для вас, — сказал Веноза, беря ее за руки и разводя их в стороны, как бы желая получше рассмотреть лицо девушки. — А теперь я покидаю вас, вы, наверное, устали. Увидимся завтра. Приглашу вас, если пожелаете, на прогулку в лес и…

— О, спасибо! — прервала его Арианна. — С большим удовольствием. Здесь лес совсем другой, не как у нас. Я не знаю даже названий многих растений, которые увидела.

— Я все объясню, — пообещал Джулио.

— И кроме того, научите меня немецкому языку, — обрадовалась она. — Я только начала заниматься им.

— О, я был бы несказанно рад, дорогая, но я не очень-то хороший педагог. В Милане я приглашу вам отличного учителя немецкого языка.

— А еще я хочу изучать философию, — торопливо добавила девушка.

— Хорошо, хотя обычно красивые женщины в Милане занимаются не философией, а нарядами, встречаются с интересными молодыми людьми, посещают театр «Ла Скала». Их интересуют, как правило, совсем другие вещи, моя дорогая. Но вы, очевидно, не похожи на них. Хотя допускаю, что, пожив немного в Милане, вы заразитесь иными интересами. Так или иначе, я дам вам все, что пожелаете. А теперь отдыхайте. — Граф поцеловал Арианну в щеку. — Синьора, — с легким поклоном попрощался он с Мартой и удалился.

Арианна шла, опираясь на руку Джулио. Они недавно позавтракали и теперь прогуливались в одном из уголков парка, спускавшегося к острову Вирджиния.

Прошло две недели с того дня, когда она приехала на озеро Варезе, но ей никак не удавалось избавиться от двух противоречивых впечатлений, какие испытывала почти все время. Первое — необыкновенное изумление красотой природы, когда граф показал ей Лаго-М ад жоре. Огромные водопады, стремительно низвергавшиеся с гор в прозрачные воды озера, вызвали у девушки удивительное волнение, какое пробуждает иногда музыка. Да, очевидно, существует некое высшее существо, способное создать такое чудо. За одними горами поднимались другие — целый венок горных вершин, а над ними возносилась в голубизну неба покрытая ледниками вершина Монте-Роза, которая при всей своей величественности и грандиозности не закрывала горизонт. Сияние, исходившее от этой горы, говорило о бескрайнем пространстве по ту сторону ледников — еще об одном безграничном мире.

А как она изумлялась, когда граф повез ее в Кампо деи Фьори на гору Варезе! Отсюда, точно с высоты птичьего полета, видны сразу все крупные озера — Лаго-Маджоре, Лугано, Комо, Варезе и вокруг них целое ожерелье мелких, таких как Бьяндронно и Монате. А вершина Монте-Роза отсюда, с высоты, выглядела еще величественнее.

От волнения у Арианны даже слезы навернулись на глаза, и она невольно сравнила маленький мирок своего детства со столь грандиозным пейзажем, совершенно иным и бескрайним. На Тремити, на островах, словно сотканных из волшебных солнечных красок, утрачивалось ощущение времени и пространства. Туманная дымка над морем ограничивала горизонт, видимый с маленьких островов, создавая у жителей ощущение вечной неизменности их жизни и бесполезности каких-либо странствий. Даже чайки не улетали далеко со своих утесов. И для птиц мир тоже ограничивался лишь островами. И они не считали нужным долетать хотя бы до Гаргано.

Другим чувством, волновавшим Арианну, было ощущение благополучия и покоя на новом месте. Ей казалось, она приехала домой. Будто всегда жила здесь и гуляла вот так под руку с графом среди этого удивительного простора. Для нее оказаться тут, на этом холме, возвышавшемся между двух озер, было точно так же естественно, как для изгнанника вернуться на родину.

Тремити — это место ее золотой ссылки, а также кошмара, ужаса, постоянной боязни, что она никогда не сможет вырваться оттуда, не пробудится от страшного сна.

Для нее вполне естественно прогуливаться под руку с мужчиной, который смотрит на нее как зачарованный и обращается как с богиней. Вполне естественным оказалось и предложение, которое он сделал ей теперь:

— Арианна, хочешь выйти за меня замуж?

— Да, Джулио, но почему ты хочешь жениться на мне?

Он нежно дотронулся ладонями до ее лица, и прикосновение его было совсем легким, почти воздушным. Не стоило никакого труда выскользнуть из его ладоней, нисколько не удерживавших ее. Напротив, его прикосновение, как ни странно, только усиливало ощущение свободы. Джулио склонился к ней и посмотрел прямо в глаза, как бы гипнотизируя ее, нижняя губа его чуть-чуть дрожала.

— Почему? Потому, — отвечал Джулио, — что твои глаза — это две голубые жемчужины, рожденные морем, а солнце одарило их своими искорками. В них нежность лепестков розы и сияние алмаза. Это глаза богини, рожденной из пены морской, озаряющей благословенным светом душу моря.

Чем больше он говорил, тем больше удивлялась она. Отчего он обращается к ней такими высокими словами, какими поэты взывают к музам? Почему у него трепещут губы, дрожит голос, а глаза пылают каким-то волшебным блеском? Нет, это уж слишком!

Ее пугало такое бурное проявление чувств, хотя и сдерживаемое рамками приличий. Его руки все так же нежно, ласково и трепетно прикасались к ее щекам. Она опустила глаза и в растерянности отступила от графа. Джулио расстелил плащ на траве среди кустов, желая укрыться от ветра.

— Иди сюда, Арианна, присядем здесь. Расскажу тебе сон, который мне приснился недавно и в гатором ты найдешь ответ на свой вопрос.

Она села рядом с ним, сложив руки на коленях и опустив на них голову, как слушала, бывало, фра Кристофоро, когда тот рассказывал сказки.

— Однажды, — заговорил Джулио, — я лежал вот так же на земле, смотрел на ласточек и незаметно уснул. И приснился мне сон, будто ко мне подходят какие-то три странные женщины. Я пугаюсь, я не хочу смотреть на них, отворачиваюсь, а они приближаются, вот уже рядом, и все трое зовут меня. «Взгляни на меня, Джулио, — просит первая, и я слышу голос матери, — посмотри в будущее, взгляни, что я тебе дарю». А я не хочу ни смотреть, ни слышать, но вдруг вижу — стада коров, отары овец, шахтеры, множество судов, вижу оливковые рощи, поля пшеницы и загорелых жнецов с серпами, морской берег, холмы и зеленую долину с бесконечной дорогой, уходящей к горизонту. Удаляясь по ней, женщина снова говорит голосом матери: «Выберешь меня, получишь все это!» А потом танцует другая женщина, рядом с нею маленькие дети — кудрявый белокурый мальчик и темноволосая девочка с глазами как у газели. Но вот уже они идут по цветущему лугу к мраморному дворцу в окружении чудесного сада, звучит чудесная музыка. Женщина взмахивает плащом… Детей больше нет, а на спине она держит тяжелый мешок.

«Выбери меня — не пожалеешь!» — просит женщина и уходит. Тут начинает танцевать третья незнакомка. Движения ее легкие, грациозные. Она выбегает, босоногая, из моря и поднимается на холм. Волосы развеваются на ветру, длинные пряди застилают глаза, но она все равно стремится вверх. Порыв ветра опять ворошит ее волосы и захлестывает ими лицо. Оно все в слезах. И я понимаю — ей обидно, что никто не видит ее удивительной красоты. Женщина поворачивается ко мне с просьбой: «Выбери меня, и я подарю тебе любовь!»

Когда граф закончил рассказ, Арианна некоторое время молчала. Потом посмотрела ему в глаза:

— И кого же ты выбрал?

Джулио опустил голову ей на колени:

— Первые две женщины не предлагали мне ничего нового, все это я уже познал, и все это хотя бы отчасти выглядело иллюзией. И я выбрал третью женщину, обещавшую мне любовь, к тому же она нуждалась в человеке, который помог бы показать всему свету ее красоту. И теперь, встретившись с тобой, я точно знаю: третья женщина — это ты.

Арианна поднялась и, протянув ему руку, сказала:

— Вставай, Джулио, пойдем домой.

РАЗДУМЬЯ АРИАННЫ

Она придирчиво оглядела себя в большом зеркале с позолоченной рамой, всматриваясь, нет ли где-нибудь хоть незначительного дефекта. Взяла красивую баночку. Нет, это не пудра, не грим, которыми можно оттенить ее природный нежный цвет лица, хотя Джулио и объяснял, что на расстоянии даже самая ухоженная кожа выглядит бледной. Она слегка подалась вперед и тонким перышком, легкими, как поцелуй возлюбленного, касаниями стала подкрашивать коричневым тоном свои соски, желая сделать их темнее.

Потом сбросила халат и, глядя в зеркало, внимательно осмотрела свое тело. И обнаженная тоже очень хороша. Прав Джулио, уверяя, что она бесподобна.

До встречи с ним Арианна никогда прежде не проводила столько времени у зеркала и не умела ценить собственную красоту. Наоборот, сравнивая себя с Лелой и ее подругой Анджелиной, не на шутку расстраивалась. Сестра и Анджелина были очень похожи: обе толстушки, невысокого роста, с черными курчавыми волосами. Они восхищались одна другой, сравнивали и щипали друг друга, выясняя, у кого крепче грудь. Иной раз, не полагаясь на зрение, поскольку каждая утверждала, будто у нее грудь полнее, а талия тоньше, они брали ленту и принимались измерять груди, талию, бедра, ляжки, да, да, даже ляжки, потому что слышали от соседок, будто эта часть тела тоже весьма ценится мужчинами.

Арианна смотрела на их старания и выступала судьей, отдавая предпочтение то одной, то другой девушке. Потом, возбужденные и довольные своими фигурами, они принимались рассматривать и ее, сравнивая, разумеется, с собой. Она слишком отличалась от них. Волосы светлые и гладкие, совсем как у козочки, кожа уж чересчур белая и нежная. Шея и руки чересчур длинные, как у паука. Грудь слишком маленькая, а мужчинам не нравится маленькая грудь. А уж ноги, ноги-то какие тощие! Подруг каждый раз что-нибудь не устраивало в ее фигуре.

И она мало-помалу поверила, что сложена на редкость плохо. Настолько поверила, что даже не решалась раздеваться, а только издали смотрела, как Лела и Анджелина забавляются перед зеркалом. Они рассматривали себя, обменивались комплиментами, ласкались и озорно смеялись. Она вспомнила, что именно Анджелина показала ей, как целуются мужчина и женщина, потому что из подруг она первая нашла себе жениха.

Молодые люди встречались тайком в скалах, у моря или в сосновой роще. Потом она, взволнованная, прибегала назад и показывала девочкам, как обнимала и целовала своего жениха. Леле недостаточно оказалось одних рассказов, сгорая от любопытства, она хотела немедленно обучиться всем премудростям любви. Тогда они прятались в комнате Арианны и, стоя перед зеркалом, Анджелина одной рукой обнимала Лелу за талию, другой прижимала затылок и целовала ее. Целовала долго, крепко прижимаясь губами, так что Лела в конце концов не выдерживала и со смехом отталкивала ее:

— Даты задушишь меня так!

— Нравится? — спрашивала Анджелина.

— Нет, не нравится. У тебя слюна какого-то странного вкуса.

— Потому что моя, а будь это слюна твоего жениха, наверняка понравилась бы, — лукаво объясняла Анджелина. — Спорю, что понравилась бы.

Арианна стояла в дверях на страже, как бы кто не вошел случайно. Увидела бы только мать, чем они занимаются, набросилась бы на них с метлой. А однажды она вдруг сказала:

— Я тоже хочу научиться. Покажи, как это делается.

— А тебе-то зачем? — удивилась Анджелина. — Тебе еще рано учиться, все равно не найдешь жениха, ты ведь совсем девчонка еще, посмотри на себя. У тебя нет зада, нет грудей, и вообще на козу похожа.

— Нет, я найду жениха! И не такого мужлана, как твой. Мой жених будет с материка, интересный, нарядный и богатый, — и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Слезы ручьями текли по ее щекам. Она пошла в хлев, взяла своего гнедого и вихрем умчалась в лес. Боже, как она ненавидела этих кривляк в такие моменты!

В тот же вечер Лела, сожалея о том, что наговорила Анджелина, попробовала показать Арианне, как целуются жених и невеста. Хоть и без особого желания, Арианна все же подошла к зеркалу, встала в нужную позу, и Лела поцеловала ее. Но она сразу же отстранила сестру.

— Если так целует парень, то мне это нисколько не нравится.

Лела рассмеялась:

— Нет, совсем не так. Когда целует парень, это гораздо лучше! А что же тебе не понравилось?

— Не знаю. Не нравится, и все.

И в самом деле, она ничего не почувствовала. Вернее, если разобраться, ощутила язык сестры в своем рту, и ей стало неприятно. Нет, не противно, потому что все же это сестра, а именно неприятно. И она не понимала, почему подруга Лелы с таким восторгом рассказывала о поцелуях жениха. Но Лела возразила:

— Уверяю тебя, целоваться с парнем — совсем другое дело.

Арианна резко повернулась к ней:

— А ты откуда знаешь?

— Знаю.

— Значит, и ты пряталась с кем-то в кустах?

— Но, Арианна, что ты такое говоришь! Знаю, потому что мне рассказывала Анджелина.

— Не сочиняй. Знаешь, потому что кто-то из парней целовал тебя.

— Говорю тебе, нет.

— Не откроешь, кто это был, расскажу маме.

— Ты с ума сошла!

Арианне хотелось отомстить. Лела обидела ее, встав на сторону своей подруги. Прежде, когда они бывали вдвоем, сестра нахваливала Арианну, восхищалась ее волосами, цветом глаз. А с тех пор как на Сан-Домино появилась Анджелина, Лела изменила свое мнение. Теперь подруги важничали перед ней и твердили, что она дурнушка. Марта старалась разубедить Арианну, но та не верила. Она так разительно отличалась от всех девушек на Тремити.

— Я сейчас же пойду и скажу маме, — пригрозила Арианна.

Лела схватила ее за руку.

— Дорогая, не надо, прошу тебя! — стала она умолять со слезами на глазах. — Я все расскажу тебе.

— Ну так кто же это?

— Антонио. Мы обручились с ним.

— И ты ходила с ним в кусты?

— Только раз. И сразу же убежала. На днях Антонио придет к папе просить моей руки, а иначе больше не пойду с ним. Клянусь тебе.

Обо всех подобных детских играх Арианна рассказывала Джулио, и тот от души смеялся. Ему нравилось слушать девушку, и он подробно расспрашивал о забавах с подругой и сестрой на Тремити. А потом подвел ее к зеркалу и, трогая и поворачивая, наглядно показал, что все измышления подруг неверны. Это у деревенских девушек всегда короткие и толстые ноги, а грудь их нравится только крестьянам и морякам. А у нее, Арианны, ноги длинные, тело гибкое, стройное, таз узкий, бедра красивые и груди нормальной величины.

— Встретила бы ты свою подругу через пару лет, то увидела бы, что груди у нее обвисли до самого живота и нужно немало китового уса[51], чтобы поддерживать их в прежнем положении.

Вспоминая шутку Джулио, она рассмеялась и снова посмотрелась в зеркало. Да, конечно, именно он помог ей осознать свою привлекательность и быстро обрести уверенность в себе. Однако она догадывалась, что предстоит проделать еще немалый путь, прежде чем сумеет полностью освоиться с собственной красотой.

— Ты должна держаться легко и непринужденно, — повторял ей Джулио, — и ни в коем случае не нужно стесняться своей внешности. И не надо бояться завистливых взглядов других женщин и пугаться вожделенных взглядов мужчин. Быть красивой — вовсе не грех. Это дар Божий.

Арианна смотрела в зеркало, любуясь собой. Вот так она откинет голову, так протянет руку, а так посмотрит на Джулио. Она вновь и вновь повторяла разные жесты.

— Лучше бы ты подражала графине Бальделли, — заметила Марта, входя в комнату с пяльцами в руках. И глядя на Арианну, добавила: — Тебе незачем так накрашивать лицо, думаешь, делаешься красивее? Мне бы очень хотелось, чтобы твой муж выбросил всю эту косметику.

— Ну что ты говоришь? Мы только вчера вместе с ним выбирали ее. Ты должна не порицать меня, а научить, как всем этим пользоваться. Ты что, забыла, ведь сама же показывала, как приукрасить лицо.

— Да, но я учила тебя лишь слегка подкрашивать его, а не так грубо. Ты чересчур усердствуешь.

— Но так нравится моему мужу.

Марта не понимала вкуса Джулио и потому расстроилась и обеспокоилась. Нет, Марта не права, подумала Арианна. Джулио любит ее, очень любит, и потому он бросил вызов самому себе: он решил заставить ее полюбить его. Смелый шаг, ом и сам понимал это. Он не мог обходиться с нею с той же легкостью и непринужденностью, с какой вел свои дела.

Не мог, и она поняла это по тому, как он наблюдал за ней порой, когда она читала или прихорашивалась у зеркала. Взгляд бдительный, настороженный, полный ожидания. Однажды она спросила Джулио, почему он так смотрит на нее. Тот засмеялся и тут же придумал какую-то забавную историю. В сущности быстро сменил тему разговора. Он очень ловко умел это делать, и она восхищалась, как у него все получается. Надо бы и ей тоже научиться поступать так же, решила она. И случай представился очень скоро.

Она нежилась в объятиях Джулио при свете луны, падавшем из окна на кровать, и неожиданно обнаружила, что думает о Марио. Представила себе, как было бы сказочно прекрасно, если бы сейчас так же крепко ее обнимал Марио. Если бы это он целовал ее губы, шею, волосы, грудь. При мысли о молодом маркизе она тяжело вздохнула и отвернулась к окну.

И тут же почувствовала, как рука Джулио, обвивавшая ее талию, вдруг напряглась, стала твердой, как железо. Он резко поднялся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты, уединился в библиотеке и провел в одиночестве всю ночь. Такое случилось впервые, и она очень встревожилась. Нет, подобное больше не должно повториться ни разу. Нельзя допускать, чтобы он заставал ее врасплох, погруженную в свои мысли, а самое главное, никак нельзя, чтобы угадывал их. Вот так она постепенно научилась притворяться. Теперь она постоянно была настороже с Джулио и чутко прислушивалась ко всему, что он говорил.

В постели всегда обнимала его, заставляя себя полностью отдаваться любви или думать о том, что они станут делать завтра. Она с большим усилием гнала от себя мысли о Марио. Гнала со злобой, ведь он — негодяй, подлец, и не стоило тратить силы даже на ненависть к нему, как советовала Марта. Арианна научилась не терять бдительности даже в мыслях, в невольных жестах. И когда в одиночестве гуляла по саду, тоже непрестанно контролировала себя, ведь Джулио мог наблюдать за ней из-за шторы.

Нет, она больше не попадется в ловушку. Подсматривая за ней, Джулио должен быть уверен, что сейчас она ни о чем не думает, кроме как о цветах. И действительно, прохаживаясь по саду, она внимательно рассматривала растения, прикасаясь к цветам, вдыхала их аромат. Она научилась отделять свои мысли от жестов и сама удивлялась, как быстро наловчилась делать это. Но однажды у нее не хватило сил на притворство.

Ей снова приснился тот страшный сон, какой привиделся на Тремити. Она как-то рассказала о нем Джулио. И теперь, когда жуткий сон повторился, Арианна заплакала. Джулио разбудил ее. Открыв глаза, она увидела, что он внимательно смотрит на нее. Не говоря ни слова, он бережно взял ее, как ребенка, на руки и прижал к себе. Его крепкое объятие успокоило, но он еще долго нашептывал ей нежные слова, пока она не перестала плакать.

— Ох, Джулио, как было холодно на том камне! Каким холодным, каким твердым он был, и как плакали альбатросы! И еще я не могу понять…

— Чего не можешь понять, сокровище мое?

— Не могу постичь, как это я могла находиться сразу в двух местах — и лежать на камне, и летать вместе с альбатросами!

— Но это же сон, — успокоил Джулио, отыскивая в темноте канделябр. При свечах он увидел, что лицо ее напряжено и непроницаемо, словно высечено из мрамора.

Рубашка Джулио расстегнулась до пояса, и обнажилась грудь, заросшая волосами. Все еще дрожа от страха, она прижалась к этой крепкой, мускулистой груди и шепнула:

— Держи меня крепче, Джулио, держи крепче, мне страшно!

Он опять поднял ее на руки и сел в кресло, укачивая, как ребенка.

— Должно быть, действительно ужасно и очень страшно, когда снится, будто лежишь на холодном камне, после обильного ужина со множеством перемен, — засмеялся он, целуя ее волосы.

— Нет, нет, не смейся надо мной! — воскликнула Арианна. — Это ужасно — чувствовать, что одна половина тебя лежит на камне, а другая летает с птицами.

— Дорогая моя, одна твоя половина, которая лежала на камне, — не что иное, как часть прошлого, а другая, в небе — летит ко мне. И ты уже проделала свой путь, ты уже здесь, в моих объятиях.

— Ты не можешь не пошутить, — проговорила она, все так же крепко прижимаясь к нему.

— Но я вовсе не шучу. — Она почувствовала, как изменился его тон. Он поцеловал ее в волосы. — Дорогая, пойми простую вещь: когда привыкнешь к новой, спокойной жизни, привыкнешь встречаться с людьми, которые тебе нравятся, привыкнешь красиво одеваться, развлекаться, этот сон больше не повторится, я же позабочусь, чтобы ты всегда и всем была довольна. А иначе ответу обратно на Тремити!

Она резко отстранилась от него:

— Нет, никогда! Никогда больше не вернусь туда!

— В таком случае будь умницей и каждое утро, проснувшись, повторяй: «Я больше не живу на Тремити, не лежу на холодном камне, я теперь графиня Веноза, и мой дом в Милане». Вот увидишь, станешь говорить себе это каждое утро — больше никогда не будет сниться такой противный кошмар.

— Твой муж сгущает краски, — объяснила Марта, — как всегда, все преувеличивает, когда дело касается тебя. И представляя тебя своим друзьям или позволяя танцевать с ними, мне кажется, он допускает что-то лишнее. И его болезненное желание почаще слышать, как все говорят тебе комплименты, мне тоже не нравится.

— Вызывать у мужчин желание и не позволять удовлетворять его, мне кажется, это самая большая дань признательности, какую я способна предложить Джулио, — сказала Арианна. — И не понимаю, почему ты осуждаешь меня. Что же в этом плохого? Нет, я буду делать так, как хочет мой муж, чтобы не мешать всем окружающим восхищаться его женой.

— Теперь ты говоришь словами твоего мужа, — сухо возразила Марта. — Хорошая жена проводит свободное время за пяльцами, а не валяется на диване да в постели и не сидит часами перед зеркалом, любуясь собой.

— Правильно, если подобная хорошая жена не должна во всем угождать столь требовательному мужу! — воскликнула Арианна, надевая на шею золотое ожерелье и слегка наклоняясь вперед, чтобы подвеска легла ровно в ложбинку между грудями. — Я стараюсь быть красивее ради счастья моего мужа. И все же мне нравится, когда ты называешь меня женой, хотя и имеешь в виду обычных жен на Тремити, которые только и делают всю жизнь, что прядут, вяжут, шьют, штопают да растят детей.

— Я говорю не о женщинах на Тремити, а о графине Бальделли. Тоже графиня, однако ведет себя не как ты, а уделяет время и вышиванию. Скажи, разве тебе не хотелось бы поступать как она? — спросила Марта.

— Но она стара и уродлива! И женщины вроде нее ненавидят меня, ты же знаешь. Сама видела. Как же я могу стремиться походить на них? Ни за что! — Она накрутила на палец прядь своих светлых волос, делая локон. — Я рождена вот для этого, Марта. Для того, чтобы ухаживать за своим лицом и телом, чтобы готовиться к встрече с мужем, чтобы нравиться мужчинам, — она засмеялась.

— Вот и опять повторяешь слова мужа. Но не могла же ты так измениться всего за несколько месяцев. Как ты можешь так думать?! — возмутилась Марта, гневно втыкая иголку в ткань.

— Не сердись, милая! — взмолилась Арианна, подбежала к ней, обняла и прижала голову к груди. — Не сердись, — попросила она, беря Марту за подбородок и приподнимая ее лицо, — ты ведь знаешь, я не переношу, когда ты дуешься. Ну посмотри на меня, улыбнись! Все снесу, только не твою недовольную физиономию!

— Ах, ты же знаешь, что я не могу долго сердиться на тебя, иди, иди… — сказала Марта, высвобождаясь из ее объятий.

Арианна отодвинулась.

— А ты еще любишь меня? — спросила она, с улыбкой глядя на нее.

— Конечно, люблю.

— Ну разве я не по-прежнему твоя дочь?

— Перестань, дорогая. Ты знаешь, что я имею в виду.

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать, что мне не нравится поведение твоего мужа. Совсем не нравится, и мне не по душе, что ты одобряешь его.

— Я всего лишь учусь играть свою роль, Марта, — ответила Арианна, снова подходя к зеркалу, — и начинаю понимать, что я не такая женщина, как все, и даже если бы захотела вести себя иначе, мне не позволили бы. Поэтому лучше приспособиться и смириться, — и вдруг она резко сменила тон: — И к тому же мне нравится наряжаться, делать себя еще привлекательнее.

— Если ты настолько уверена в своих поступках, отчего же с такой грустью говоришь об этом? — Марта заглянула в ее голубые глаза. В них не ощущалось покоя — слишком печальны для женщины, уверяющей, будто она счастлива, и утверждающей, что хочет беречь свою красоту и посвятить жизнь только себе. — Если ты настолько всем довольна и так любишь своего мужа, почему тебя волнует, что думает о тебе жалкая старуха вроде меня?

— Волнует? — изумилась Арианна. — Какие глупости! Ничто меня не волнует, совершенно ничто! — И она, казалось, целиком занялась прической, закрепляя волосы золотой заколкой. — И почему это должно волновать меня?

— Спроси у себя. Поинтересуйся, почему тебя постоянно что-то тревожит. Я-то все вижу, ты же знаешь, от меня ничего не скроется. Чего только стоит тебе лавировать между мужем и этим графом…

— Томмазо Серпьери, ты хочешь сказать?

— Да, Томмазо Серпьери. Разве не понимаешь, что Джулио позволяет тебе кататься с ним верхом, постоянно приглашает его на ужин, играет с ним в карты, вообще открыл ему свой дом с одной-единственной целью? Ему нравится наблюдать, как кто-то ухаживает за тобой. Более того, он очень любит, когда ты рассказываешь ему обо всем, что граф Серпьери говорит тебе, как общается с тобой, какие делает комплименты.

— Откуда тебе известно все это? — удивилась Арианна, затягивая пояс на тонкой талии и поворачиваясь, чтобы взглянуть, как выглядит сбоку. Да, платье сидело на ней замечательно, и рукава достаточно широкие, и грудь видна более чем наполовину — красивая, пышная. Ничего не скажешь, она действительно хороша. Потом, обернувшись к Марте, добавила: — Но ты не беспокойся, это ведь только игра. Джулио любит поиграть.

— Слишком опасная игра для твоего возраста. Для подобных забав нужно быть взрослее и хитрее, а ты еще очень молода.

— Не говори глупостей, пожалуйста!

— И еще ты чересчур усердствуешь с туалетами — невероятно много у тебя платьев, излишне увлекаешься драгоценностями!

— Почему излишне? — рассеянно спросила Арианна.

— Поинтересуйся у жен своих друзей, они тебе быстренько объяснят, что к чему. Когда-нибудь узнаешь, как безжалостен их гнев. Ну а я… Я уже немало наслушалась о тебе, и ты понимаешь, конечно, как огорчают меня сплетни о тебе.

— Но как же я могу у них поинтересоваться? Сама говоришь, что они ненавидят меня. Будто я виновата, что их мужья глаз не сводят с меня. С такими-то безвкусными женами еще бы не смотреть! И если хочешь знать мое мнение, они напрасно не следят за собой. Помню, однажды я прямо так и сказала графине Бальделли, что ей следовало бы подрумянить щеки и поменьше сидеть за пяльцами, а то она скоро совсем сгорбится, высохнет и окончательно подурнеет.

Марта покачала головой;

— И ты еще удивляешься, что тебя не любят?

— И что же я должна делать, чтобы они перестали ненавидеть меня? — поинтересовалась она, подходя к Марте.

— Нужно хоть немного польстить им, — ответила Марта, даже не поднимая головы, — нужно заметить, как они красивы, нарядны, вместо того чтобы давать советы, как пользоваться косметикой или наряжаться. Может, стоило бы немного поговорить и о себе, о своей жизни, посвятить их в свои заботы, поделиться желаниями, мечтами…

— Нет! Такого я не могу! Это наше с мужем личное дело.

— Но совсем не обязательно выкладывать всю правду. Что ты счастлива, и так видно, они и сами знают. Это, между прочим, и раздражает их больше всего. Женщины терпеть не могут общаться с теми, у кого нет затруднений и проблем, ведь у них-то они есть. Им нужны подруги-союзницы, единомышленницы, с которыми можно поделиться надеждами, тревогами, рассказать о своих прегрешениях.

— Но мне вовсе не хочется делиться чем-то с этими сплетницами. Скажу что-нибудь — и назавтра мои слова будут обсуждать во всех миланских гостиных. Ты единственный человек, кому я доверяю.

— Но этого недостаточно. К тому же нет нужды раскрывать мне свои секреты только потому, что я тебя люблю.

— Так, значит, они ненавидят меня? — спросила Арианна, беря из шкатулки золотой браслет и подходя к Марте, чтобы та помогла застегнуть его.

— Кто может ненавидеть мою прекрасную жену?

— О, Джулио! Вернулся? — Она бросила браслет на колени Марте и с протянутыми руками бросилась к мужу.

Марта неслышно вышла из комнаты.

Арианна прижалась к Джулио, смеясь, приласкала его лицо обеими руками.

— О, Джулио, — проговорила она, — теперь в твоих объятиях я снова спокойна, как прежде. Ты — мое прибежище, мое счастье.

— А ты — мое, — Джулио слегка отстранил ее, желая взглянуть в лицо. — Моя богиня, моя королева, моя Арианна, мой шедевр! — он прижал ее руку к своим губам. — Подобная красота требует дани. Позволишь принести ее тебе? Или столь чудный цвет кожи и эти дивные губы позволительно лицезреть лишь твоим кавалерам?

— О да, они требовательны, — с иронией произнесла она, высвобождаясь из объятий мужа.

Джулио удержал ее за руку:

— Подожди, что это? Что с тобой случилось?

— Нет-нет, ничего, — сказала она, отнимая руку. — Утром оцарапалась в лесу.

— Охотилась, да?

— Нет, прыгала с лошадью через барьер.

— С Серпьери? — уточнил Джулио.

— Да, знаешь, он очень ловок. Видел бы ты, как он хорошо берет барьер. У меня тоже неплохо получается.

— Ты слишком часто рискуешь упасть, ушибиться…

— Ерунда! Существует немало более страшных способов умереть, чем прыжки через барьер, да к тому же со мной такой учитель, как Томмазо. Он очень умелый наездник!

— Я вовсе не хотел упрекать тебя.

— Нет-нет, я ничего дурного и не подумала. Я же знаю, ты доволен, когда я развлекаюсь.

— Конечно, — согласился Джулио, внимательно глядя на нее.

Он невольно отметил, что такое счастливое лицо у Арианны бывает только после прогулок с Томмазо по лесу. Это значит, в обществе Серпьери она чувствовала себя лучше, чем с ним. Может быть, он преувеличивает и не должен позволять себе такое?

— Я понимаю, ты разрешаешь мне кататься с Серпьери, потому что не хочешь, чтобы я скучала дома одна. — Она уселась мужу на колени и ласково провела пальчиком по его носу. — За это люблю тебя еще больше. Одно лишь досадно, что женщины сплетничают обо мне.

— А тебе так важно мнение всяких старых мегер?

— Нет, это Марта переживает из-за сплетен по моему адресу.

— Но почему переживания кормилицы волнуют графиню? Жене достаточно знать, что думает о ней муж.

— Хотелось бы верить тебе, — отозвалась она и, отвернувшись, посмотрела на его отражение в зеркале.

— Он ухаживал за тобой упорнее, нежели обычно, наш Серпьери?

— Нет, утром он был слишком занят лошадьми. И совсем ничего не говорил мне.

— В самом деле? Начинаешь лгать мне, значит, тут дело нечисто, — заявил граф, вставая. И направился к двери.

— Какие нелепые мысли приходят тебе в голову! Только не запирайся в своем кабинете! — Она обняла мужа за шею и прижалась к нему всем телом. — Я не люблю оставаться без тебя.

Джулио улыбнулся:

— Вот колдунья! Ты могла бы всех своих поклонников держать на привязи в собственной комнате, как собачек под диваном, и заставлять их подбирать крошки. Красивая женщина не бывает счастлива, пока не погубит хотя бы одного мужчину за свою жизнь. Но я не позволю погубить себя, дорогая, я слишком люблю тебя!

— Обещай, что сейчас же вернешься!

Джулио покачал головой:

— Пока ты все утро позволяла ухаживать за тобой этому прекрасному чичисбею, я вел переговоры и обсуждал дела с маклером из Брешии. И знала бы ты, как они мне надоели. Однако я должен заниматься такими неприятными делами, ведь деньги нам нужны.

— Твой маклер из Брешии мне не нравится. Он хитрый человек, не переоценивай его. Ему ничего не стоит повернуть в другую сторону.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что он думает только о собственной выгоде.

— Но деловые люди всегда думают о своей выгоде, это вовсе не новость для меня.

— Джулио, мне страшно, — вдруг с тревогой проговорила она.

Он поспешил к жене и обнял ее:

— В чем дело, дорогая?

— Сегодня утром я слышала, как одна служанка сказала: «Вот придут якобинцы, и они за все заплатят!»

— Кого же она имела в виду?

— Я не очень поняла, имела ли она в виду тебя и маклера из Брешии. Но я испугалась, у меня мурашки побежали по коже, когда услышала ее слова.

— Что это за женщина?

— Я не видела ее, только слышала голос из кухни.

— Не узнаешь по голосу?

— Нет. Якобинцы движутся на Милан, это верно?

— А почему тебя это волнует?

— Но об этом говорят все женщины в гостиных.

— Ты уверена?

— Уверена.

Однако на самом деле это было не так. Если кто и говорил ей о якобинцах, так только Томмазо. Он с восторгом рассказывал о новых идеях, идущих из Парижа, о воззваниях просветителей, о Робеспьере. Только ей, уверял Серпьери, мог он высказать подобные мысли. Под большим секретом беседовали они на такие темы во время прогулок на лошадях по лесу и клялись, что все останется только между ними. Она слушала Серпьери с интересом, так как хотела понять, что за свежие идеи, как он называл их, волнуют итальянцев.

— Не обращай внимания на слова какой-то служанки, — успокоил Джулио, направляясь к двери.

Арианна поспешила за ним.

— Нет, мне страшно, — простонала она и вдруг схватилась за голову. — Мне плохо… — еле слышно произнесла она.

Джулио бросился к жене и успел подхватить на руки. Она потеряла сознание, он поднял ее и отнес в постель, позвал Марту.

— Что случилось? — испугалась женщина.

— Ей плохо, принесите нюхательную соль и скажите Сальваторе — пусть поедет за врачом.

Несколько часов спустя доктор вошел в кабинет Джулио, который с волнением ожидал его, и сообщил, что осмотрел больную, но ничего серьезного не обнаружил. Все дело в том, что супруга графа ждет ребенка. Джулио обрадовался, как никогда в жизни. Услышав от врача столь чудесную новость, он взбежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и влетел в спальню. Арианна встретила его с улыбкой:

— Мне очень жаль, Джулио, что я так напугала тебя. Должно быть, я переутомилась на прогулке. Впредь буду осторожнее.

— Нет, дорогая, дело в другом. Я только что говорил с врачом, ничего страшного, это не болезнь, — голос его звучал еще нежнее, мягче, глаза светились радостью. — Ты ждешь ребенка.

— Ребенка? Я? В самом деле? О, Джулио, у меня будет ребенок?

Как странно слышать такое! Сколько раз она думала, что у нее может быть ребенок. Но никогда не связывала это событие с Джулио. Еще совсем недавно она весело болтала с Мартой о собственной красоте, о том, как вести себя с другими дамами. А теперь, оказывается, ей вскоре предстоит стать матерью. У нее будет ребенок, малыш, которого надо кормить грудью, о котором надо заботиться, водить на прогулку.

— Я так рада, так рада и за себя, и за тебя! Джулио, мне просто не верится. Теперь все изменится, не так ли? Буду матерью, перестану быть девчонкой.

— О любовь моя, ты будешь самой прелестной матерью во всей Ломбардии!

Арианну переполняла радость. И все же в глубине души таилось нечто вроде озабоченности, какое-то небольшое темное пятнышко. Она закрыла глаза. Джулио удалился, решив, что жена слишком утомилась.

Она лежала с закрытыми глазами и вдруг вспомнила Марио. Когда она влюбилась в него, ей сразу же захотелось иметь от него ребенка. С Джулио такого не было. Она знала, что ребенок будет, но нетерпения не проявляла. В каких случаях женщина хочет иметь ребенка, спрашивала она себя. Девушки на Тремити не задавали себе подобных вопросов. Они выходили замуж и сразу же рожали детей. Иногда такое случалось и до свадьбы.

Она же, думая о будущем ребенке, мечтала о герое, который прибудет на ярко освещенном судне и увезет ее с Тремити. Но разве Джулио не тот самый герой? Разве не он совершил то, о чем она мечтала в своих детских фантазиях? Нет, мрачное пятнышко в душе означало, наверное, что-то совсем другое.

Может, опасение, что из-за беременности она располнеет. Вместе с огромным животом на коже появятся темные пятна, ужаснулась она. А после кормления ребенка грудь обвиснет, и она, Арианна, утратит свою красоту. Джулио не захочет больше смотреть на нее.

Думать-то она так думала, но в глубине души понимала, что на самом деле все обстоит совсем иначе. Конечно, подобные мысли приходили ей в голову и прежде. Но теперь у нее рождалась совершенно новая уверенность. Она сама удивлялась появлению этого чувства — словно какой-то свет разливался вокруг нее и все озарял. Родив ребенка, она еще больше будет любить всех людей, даже тех женщин, которые сейчас завидуют ее красоте.

Она не сомневалась, что, став матерью, сама сделается добрее и к ней тоже начнут относиться благожелательнее, ибо вместе с ребенком в ней росла и некая неодолимая сила, а сама она как бы становилась носительницей благой вести. Ей вспомнились слова молитвы, которую она повторяла множество раз: Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum benedicta tu mulieribus et benedictus fructus ven-tris tui…[52]

Теперь чудо повторилось и с нею.

Арианне захотелось поскорее увидеть падре Арнальдо, чтобы немедля сообщить ему важную новость.

О ЧЕМ ГОВОРИЛ ТОММАЗО СЕРПЬЕРИ

Стоял солнечный ноябрьский день. Арианна сидела под колоннадой собственного миланского дома. Последние дни беременности утомляли ее. Осталось совсем немного, подумала она, и родится ее ребенок. В день святого Амвросия, уверял домашний врач.

Марта сидела рядом, целиком поглощенная вышивкой одеяльца для колыбели. Арианне удивительно повезло, что ей помогает такая женщина. Она знала о детях все — какое нужно приданое, как ухаживать за младенцем, чем дети болеют, словом, все, и Арианна счастлива, что растить его будет, конечно, она. Марта так переживала, будто сама находилась на сносях. Она очень хотела, чтобы родилась девочка, и в этом они с Джулио оказались союзниками. Арианна же, напротив, ожидала мальчика, даже поспорили, и она не сомневалась, что выиграет спор.

Она устала читать и, отложив книгу, взглянула на Марту, склонившуюся над работой. Как дорого Арианне ее поистине материнское лицо, сколько от него исходит покоя. И созерцание сада тоже привносило в душу ощущение безмятежного спокойствия. Едва ли не вечного.

Просторная лужайка раскинулась от колоннады до небольшого пруда, где среди кувшинок свободно плавали лебеди. Вилла была настолько великолепна, что подобную красоту Арианна не могла представить себе даже в самых смелых мечтах. Она беззаботно провела здесь немало счастливых дней с Джулио, готовым выполнить каждый ее каприз, малейшую прихоть. Бесконечное удовольствие получала она, когда они вместе выбирали наряды или обсуждали фасоны. Иногда отправлялись в роскошные миланские магазины, но чаще Джулио вызывал из Комо поставщиков, которые привозили им все, что нужно. Когда те приезжали с товарами, в доме начинался настоящий праздник, буквально пиршество для рук и глаз. Какое наслаждение перебирать эти дивные ткани — шелк, бархат, атлас, рассматривать их цвета и рисунки самых мыслимых и немыслимых сочетаний. Создатели их смело соединяли лучшие краски природы с чудесными их оттенками в разные времена года.

И Джулио никогда не ограничивал жену в расходах! Случалось, она, довольная и опьяненная радостью, говорила: достаточно, хватит… Но граф все выискивал какой-нибудь новый фасон, предлагал еще одну краску и всегда находил, что добавить.

А как приятно делать разные модные прически и надевать разнообразные шляпки! Женщины, посещавшие их дом, не накрывали голову платками, как ее мать и апулийские крестьянки. И даже чепчиков не носили, как апулийские синьоры, отправляясь к мессе или на ярмарку. Ах, какие прелестные в Милане шляпки! Их носили чуть-чуть набок.

А тонкое белье, вышитое монахинями в монастырях, какое же оно чудесное и как много его! Ночные рубашки, комбинации из тончайшего льна, украшенные изящными узорами и мельчайшими складочками.

А эти атласные туфли с каблучками и блестящими пряжками! А чулки, какое их множество, этих шелковых чулок, какое богатство!

Особенное удовольствие получила она, когда выбирала ткань для платья, в котором собиралась отправиться в «Ла Скала», — платье из какой-то безумно дорогой белой ткани. Джулио сам выбрал фасон и материал, и она пришла в невероятный восторг. Она никогда не видела такого богатства и такой красоты. А кроме платья он заказал еще и манто из белого меха. Арианна не уставала перебирать эти чудесные вещи, любоваться ими, прикладывать к лицу, наслаждаться их едва осязаемой нежностью. Она никогда не думала, что прикосновение к ним способно вызвать столь удивительное ощущение и так волновать. Она и мечтать никогда не могла ни о чем подобном, пока жила на Тремити.

Джулио окружил жену бесконечным вниманием, можно сказать, был поглощен ею и только ею, ласкал и баловал, как ребенка. Иногда по утрам отпускал горничную и сам подавал ей завтрак. Кормил с ложечки, точно маленькую девочку. Отбирал у нее щетку и сам расчесывал ее длинные светлые волосы. Бывало, утром вдруг будил жену, сбрасывал одеяло и начинал играть с ней, как с ребенком. Иногда рассказывал какой-нибудь пикантный анекдот, а потом упрекал за то, что она смеялась.

Он побуждал ее быть искреннее, смелее, непринужденнее. Она училась у него колким словам и насмешливым фразам, но не обладала присущим ему чувством юмора, смягчавшим его лукавство. Не умела она и посмеяться, как он, над другими, а самое главное — над собой. А игры у Джулио получались гораздо лучше, чем у братьев Арианны или падре Арнальдо.

Но и тут он держался отнюдь не мальчиком, а мужчиной, что бы ни делал. Поэтому невозможно было смотреть на него с высоты своего женского превосходства и снисходительно улыбаться, как обычно поступают женщины, насмехаясь над мужчинами, сохранившими детское сердце.

Даже обед в ресторане вместе с Джулио превращался в увлекательное приключение, потому что он как никто умел заказывать блюда, знал их особенности, способ приготовления. Вина и ликеры, которые он выбирал, всегда были великолепны.

Арианна вспоминала полуголодное существование на Тремити или страхи, пережитые в подземелье под островом Кретаччо, и ей казалось, что она никогда не насытится столь изысканными кушаньями — суп из проскурняка, раки по-креольски, голуби в вине, паштет из устриц под соусом, грибы, нежное мясо, куриная печень, запеченная рыба…

Аппетит у нее оказался поистине неуемный, потому что ей достаточно бывало вспомнить деревенское меню, как снова хотелось отведать всех этих изумительных яств.

Наблюдая у жены такой аппетит, Джулио говорил:

— Ты ешь всегда, словно в последний раз в жизни. Дорогая, не вычищай тарелку хлебом. На кухне еще много еды, достаточно позвать официанта. А не перестанешь так объедаться, растолстеешь, как наши местные крестьянки. И тогда я покину тебя. Найду себе любовницу.

— Нет, нет, нет, не растолстею!

— То-то, ведь это же преступление — портить такую фигуру, — мягко добавил он.

Чудесно тратить какие угодно деньги, не считая, даже не представляя сколько. Восхитительно сознавать себя богатой и веселой молодой женщиной, а не нищей и печальной, как почти все женщины на Тремити. Упоительное наслаждение доставляли эти шуршащие шелковые и бархатные платья, подчеркивавшие ее красоту — изящество талии, шеи, рук, груди. Волнение, даже возбуждение охватывало ее, когда она ловила на себе восторженные взгляды мужчин и читала в их глазах вожделение. Замечательно пробовать какие пожелаешь ликеры и не слышать постоянных одергиваний матери, вечно готовой упрекнуть ее и напомнить: «Мужчины не женятся на пьяницах!» — из-за чего на Тремити она перестала пить даже легкое вино.

Она вспомнила, как впервые попробовала ликер. Мысли стали путаться, все вокруг затянулось туманом. На другой день она проснулась с сильной головной болью, и Джулио прикладывал к ее лбу мокрый платок. Она плохо помнила, что происходило накануне. Что-то она пела вместе со всеми, а потом… В памяти вставали лишь какие-то смутные, расплывчатые образы.

Джулио очень смеялся. Что бы она ни делала, его все забавляло, и он поддразнивал ее, подшучивал, нередко высмеивал, особенно если она чего-то боялась.

Огромное удовольствие доставляло ей бывать с мужем в свете — на приемах, в гостях, в «Ла Скала», в ресторанах, потому что граф выглядел интересным, импозантным элегантным мужчиной, а прежде она никогда не придавала значения внешности мужчин. На Тремити людей слишком заботило другое — как выжить, заработать на хлеб, не погибнуть в шторм, уберечься от молнии в грозу, справиться с опасностями на рыбной ловле. Но больше всего обитатели островов любили выискивать недостатки в своих соседях, именно поэтому никогда не говорили о красоте, а всегда только об уродстве.

Находясь рядом с Джулио, Арианна замечала, с каким восхищением смотрели на него другие женщины, а в глазах его друзей при встрече с ней вспыхивало трепетное желание. Одни с чувством целовали ей руку, а кое-кто задерживал ее в своих ладонях слишком долго. Другие, делая обычный комплимент, вкладывали в него особую пылкость, надеясь найти в ее глазах желанный ответ.

Она милостиво выслушивала и отвечала всем одинаково ровной улыбкой. Мысль о том, что многие женщины завидуют, потому что Джулио целиком посвящает себя ей, балует, ласкает, нежит, пробуждала у нее гордость. Ей доставляло большое удовольствие появляться в обществе с ним под руку. Он тоже радовался, тоже гордился женой и никогда не уставал повторять друзьям:

— Да, мы действительно счастливая пара.

Каждый день приносил ей всё новые удовольствия и открытия. Супружеская жизнь оказалась совсем не похожей на ту, что рисовала ей Марта.

— Мужчины, — предупреждала та, — неистовы, эгоистичны… и думают только о своем удовлетворении.

Джулио обнаружил совсем иной характер. Он проявлял нежность и лукавство. В интимной близости умел подвести ее к тому, чего хотелось ему. И что только они не вытворяли! Любовные забавы Джулио обычно начинал с ухаживания. Или же шептал:

— Сейчас научу тебя новой игре — игре молодоженов.

С Джулио она, конечно, не испытывала тех чувств, какие переживала с Марио. С юношей она непрестанно ощущала неодолимое страстное томление, тревожное ожидание, сменявшееся неожиданной радостью. А после взрыва радости опять наступало волнение и страдание. То было какое-то непрестанное кипение чувств, не знавших покоя. С Джулио отношения сложились безоблачные. С ним ей было приятно, забавно, беспечно — словом, хорошо. Но что же такое настоящая любовь? Какая она, настоящая любовь?

То ли это чувство, какое она питала к Марио, состоявшее из нескольких мгновений счастья и долгих дней тревожной тоски? Или же счастье — вот эта беззаботность, эта веселость, эта бесконечная радость от сознания, что она существует, живет, словно в сказке? Но почему, собственно, она должна задаваться этим вопросом — что такое счастье? Жизнь с Джулио — безмятежная, действительно похожая на сказку — неожиданно выпала на ее долю, и ей не хотелось портить райскую идиллию воспоминаниями о прошлом.

Надо думать только о грядущем, будущее куда важнее. Постепенно Арианна научилась разбираться в характере Джулио. Она поняла, что его голос может быть мягким, как мех дорогого манто, которое он купил для посещения «Ла Скала», а через минуту может зазвучать резко, иронично. Таким его голос становился только тогда, когда она спрашивала про Французскую революцию. Он не желал говорить с ней на эту тему.

Казалось, и других мужчин, бывавших в их доме, события во Франции нисколько не волновали. Всех, кроме Серпьери.

В то же время Джулио познакомил ее со множеством роскошно одевавшихся женщин с холеными руками, которые обычно всё высмеивали и никогда не опускались до разговоров о таких глупостях, как приготовление супа, например, или воспитание детей, зато на равных говорили с мужчинами о политике. Французской революции, Робеспьере, Сен-Жюсте, Талейране. Никто на Тремити никогда не касался никаких политических событий, происходивших в мире. Имена Вольтера и Руссо даже не упоминались. Фра Кристофоро и падре Арнальдо обычно знакомили ее лишь с далекой историей, рассказывали о древних греках или о Данте, Петрарке и Возрождении. И всё. Для них время остановилось в прошлом.

И она думала, живя на Тремити, что ей повезло — она может заниматься философией и литературой. Жаль только, уж очень ограничен круг ее собеседников — беседовать о серьезном она могла лишь с падре Арнальдо и фра Кристофоро. Приехав в Милан, она обнаружила, что здесь никто не обсуждает идеи великих древних философов и писателей, чтению которых она уделяла на Тремити столько времени и столько спорила о них. В миланских гостиных никто и не вспоминал о Платоне или Аристотеле. Все предпочитали говорить о Просвещении. Она не хотела выказать себя провинциальной простушкой и потому молча жадно слушала разговоры в салонах, а вечером забрасывала мужа множеством вопросов, так что он нередко сердился. Джулио советовал ей заниматься своими нарядами, быть счастливой и веселой и умело переводил разговор на другое.

Кто такие Робеспьер, Баррас, Талейран? Почему, когда она называла эти имена, не только ее муж выходил из себя, но и некоторые его друзья теряли спокойствие? Иногда она искала ответа у Кальдерары. А он, смеясь, уверял, будто это настоящие чудовища, кровопийцы, вынуждавшие своих солдат жечь все подряд и рубить головы аристократам, да и всем, кто предан монархии. И каждый полк на марше нес перед строем гильотину. Слушая подобные рассказы Кальдерары, женщины обычно смеялись, а мужчины — и не только ее муж — смотрели как затравленные волки. Мрачнели точно так же, как Джулио, когда она расспрашивала о революции. В их взглядах появлялась настороженность, предчувствие внезапной угрозы посреди привычного празднества. Только когда речь заходила об Австрии или об австрийском императоре, глаза мужчин начинали блестеть, сиять радостью, едва ли не торжеством.

Отчаявшись понять их, Арианна просто пожимала плечами. В сущности, она неплохо чувствовала себя и в обществе единомышленников своего мужа. Все одеты по моде, чрезвычайно любезны и горячо восхищаются ею. В общем, муж прав: друзьям необходимо иметь пять добродетелей. Они должны быть умными, богатыми, воспитанными, преданными и снисходительными. Так однажды объяснил ей Джулио.

— Мне очень нравятся твои друзья, — ответила Арианна.

— Я так и думал, — лукаво заметил он.

— Почему? — поинтересовалась она, что-то заподозрив.

— Потому что все они очень достойные люди. Превосходные люди, которые составляли свое состояние из поколения в поколение, весьма осмотрительно и мудро вкладывая деньги в дело. Они умеют ценить красивые вещи, разбираются в искусстве, восхищаются природой. И любят красивую жизнь. Они изворотливы, не спорю, но в то же время гурманы, — заключил, смеясь, граф.

— Что ты хочешь этим сказать? Что значит быть изворотливым, и почему ты смеешься?

— Я говорю, что они изворотливы и нередко даже мошенники, они знают, как делать деньги, и не очень щепетильны. Но они умеют жить, и это главное.

Она возразила:

— Не верю. Ты говоришь так, лишь бы посмеяться надо мной. Это порядочные люди.

— Порядочные люди — в твоем понимании — умирают от голода в таких лачугах, в каких мы с тобой не выжили бы. Понимаешь? Наши друзья — умные люди, но они веками во времена злосчастных войн использовали свой ум для того, чтобы нажить капитал. И я тоже, как могу, устраиваю свои дела. А с чего это вдруг ты интересуешься этим?

— Это же твои друзья. Или ты смеешься надо мной?

— Но мне нравятся ловкие люди. Большую часть своей жизни я провел с ними, играя в азартные игры, устраивая разные дела. Я не питаю иллюзий в их отношении. Их изворотливость многому научила меня. А ты еще совсем не умеешь разбираться в людях, знаешь толк лишь в красивых вещах, а отличить хорошего человека от плохого не способна. Иногда я думаю, что единственные женщины, с кем ты общалась в жизни, это твоя мать и Марта. Но и они никак не повлияли на тебя. И потому ты представляешься мне рябиной.

— Рябиной? Но это же дерево!

— Ну да, самая настоящая рябина. Она возносит к небу свой ствол, тоненький, стройный, и тянет ветки к солнцу, не подозревая о бурях, какие нередко случаются и могут сломать ее. Вот так и ты. Но мне именно это и нравится в тебе. Впрочем, можешь не опасаться никаких бурь, я уберегу тебя от них. Ты же думай только…

Размышления Арианны прервал неслышно появившийся у колоннады дворецкий, который с поклоном доложил:

— Графиня, граф Серпьери просит принять его.

— Благодарю вас, Джованни. Охотно приму.

Серпьери подошел с улыбкой.

— Как себя чувствует будущая молодая мать? — он поклонился и поцеловал ей руку. — А где будущий отец?

— Его нет. У него дела. А вы расскажите мне поскорее последние новости. Верно ли, что французские войска расположились у Генуи и вскоре двинутся на Милан?

Серпьери опустился в кресло:

— Хотите, графиня, чтобы Джулио выставил меня за дверь? Вы же знаете, он не любит, когда мы с вами разговариваем о политике.

— Но его нет дома. А мне не терпится узнать, что происходит на свете. Я чувствую себя спокойнее, когда нахожусь в курсе событий. Не люблю бродить в потемках.

Марта с неодобрением взглянула нее.

— Не волнуйся, дорогая. Я скоро стану матерью. И уже сейчас более трезво смотрю на вещи.

— Да, знаю, знаю, горячая твоя голова. Говорите о чем угодно, а я пойду куплю кое-какие вещи, которые скоро понадобятся, когда в доме станет на одного человека больше.

Марта ушла. Арианна поудобнее расположилась в кресле и озабоченно посмотрела на графа.

— Я серьезно говорю, Томмазо. Джулио сердится, когда я расспрашиваю его, что происходит вокруг. В моем образовании и падре Арнальдо, и фра Кристофоро остановились на событиях до пятнадцатого века. Мне нужно серьезно поговорить с понимающим человеком, все обсудить. Как по-вашему, разве мое желание неразумно?

Серпьери улыбнулся. Его удивляло, что такая красивая женщина, к тому же на последнем месяце беременности, интересуется политикой, вместо того чтобы думать о собственном здоровье и о будущем младенце. Но он знал, что Арианну отличают живой ум и необычное для молодой женщины образование. Конечно, Джулио обходился с ней едва ли не как с ребенком. Возможно, даже опасался, а вдруг она повзрослеет.

— Согласен, — поклонился Серпьери. — Вы убедили меня. С чего хотите начать?

— С Французской революции. Почему она произошла? В чем ее причины? И почему она разразилась во Франции, а не в Австрии, скажем, или в Англии?

Причин тому много, — ответил Серпьери. — Во Франции скопилось немало противоречий. В чем-то она оказалась очень передовой, а в чем-то — весьма отсталой страной. Слишком сложной была земельная проблема. К примеру, большая часть плодородной земли принадлежала духовенству и знати. А они не обрабатывали ее. Земли оставались запущенными или отдавались на откуп жадным интендантам — правителям провинций.

— Вы хотите сказать, что крестьяне во Франции беднее, чем у нас?

— В некоторых департаментах — несомненно. У нас Мария Терезия, а за ней и император Иосиф провели немало полезных реформ. Правительство закрыло монастыри, упразднило бенефиций[53], приносивший церкви огромные доходы, снизило налоги, обременявшие прежде всего крестьян. А во Франции положение стало нестерпимым. За многие века накопилось столько всяких законов, множество привилегий для дворян. Кто угодно имел право ворваться в жалкую лачугу земледельца и отобрать у него даже самое необходимое.

— А почему ненавидели аристократов? За жестокость?

— Нет, они вовсе не жестокие. Видите ли, Арианна, когда Людовик XIV, Король-Солнце, захотел приструнить аристократов, он призвал их ко двору и вынудил следовать причудливой и весьма дорогостоящей моде, заставляя участвовать в балах и празднествах, лишь бы только они не возвращались в свои имения, в свои замки, ведь там они могли восстать против него и ослабить монаршую власть. Таким образом, французские аристократы, все время пребывая в Париже или, вернее сказать, в Версале, отрывались от своих латифундий и теряли связь с народом. Для простых людей столь далекие хозяева, которые занимались лишь тем, что получали доходы и взимали налоги, были эксплуататорами.

— И бездельниками.

— Бездельниками, если вам так больше нравится. Однако надо учитывать еще одно обстоятельство: эти бездельники помимо того, что получали доходы и взимали налоги, имели еще исключительное право занимать и все офицерские должности в армии. Служба эта оплачивалась очень хорошо. Во Франции насчитывалось более тысячи генералов и десять тысяч офицеров, и все из знатных фамилий. Они обходились казне гораздо дороже, чем все солдаты, вместе взятые.

— А кто же платил им?

— Король.

— А где он брал столько денег?

— Он получал их, взимая налоги с любой деятельности. Аристократы были освобождены от налогов. Их выплачивали все остальные граждане.

— Выходит, аристократы немало обогатились?

— Ничего подобного. Когда стали конфисковывать имущество эмигрантов, оказалось, что большая часть его заложена. Почти все именитые французские аристократы жили в долг. И нередко король выручал их средствами из своей казны.

— Это, видимо, обходилось государству очень дорого?

— Невероятно дорого. И духовенство — я имею в виду высшее духовенство — получило такие же права, как аристократы, и стоило фантастических денег. Чтобы содержать церковь, король кроме сбора налогов принялся продавать общественные должности. Потом стал издавать законы, вынуждавшие кустарей раскошеливаться за право заниматься своим ремеслом — платить и за само право работать, но государственный долг все рос и рос, так что настал момент, когда государство объявило себя банкротом: перестало выплачивать долги. И тогда разорились те, кто прежде давал деньги в долг.

Арианна задумчиво слушала Серпьери.

— Выходит, аристократов ненавидели вовсе не за жестокость, а за то, что они обходились слишком дорого, эти транжиры. Люди поняли: это за их счет, их трудами те жили в роскоши…

Серпьери кивнул.

— А король разве не стремился что-то изменить, провести реформы, как Мария Терезия, как император Иосиф? — недоумевала Арианна.

— Конечно, стремился. Сначала Людовик XVI назначил министром финансов Тюрго, весьма образованного человека, который стал сокращать расходы, отменив многие должности при дворе, сняв таможенные пошлины, ограничивавшие приток товаров в страну. Он подготовил также административную реформу. В административных округах должны были выбирать ассамблею, та, в свою очередь, — ассамблею провинции, а она — ассамблею всего королевства. Но против такого плана Тюрго выступили двор и духовенство, и король отправил министра в отставку.

— Выходит, виноват не только король, но и другие жители Франции — народ, аристократы, духовенство, все оказались причастны к разорению страны.

— Нет такой страны, дорогая, где бы жители радовались реформам. Люди привыкают к установившемуся порядку, поэтому решительные изменения всегда приходится навязывать силой. Тюрго оказался прав, а остальные ошибались. Король обязан был проявить большую настойчивость, действовать решительнее. Но у него не хватало мужества настоять на реформах.

— Бедный король! И все же ему удалось найти человека, который смог помочь ему?

— Да, он нашел вполне подходящего премьера — Неккера — который оказался не столь категоричен, как Тюрго. В ту пору Франция еще воевала с Англией, и дела шли неплохо. Неккер сделал новые государственные долги, надеясь со временем увеличить налоги. Но он тоже задел интересы слишком многих людей, и придворная камарилья постаралась, чтобы он впал в немилость. После его отставки расходы сделались прямо-таки сумасшедшими. За несколько лет государственный долг достиг астрономической цифры в три миллиарда франков. Тогда Людовик XVI принял решение созвать Генеральные Штаты. Иными словами, ассамблею духовенства, знати и третьего сословия. Вот тут-то и вспыхнула революция.

— Никогда бы не подумала, что причиной революции может стать отсутствие денег.

— Но это отнюдь не единственная причина революции. Народ возмущала социальная несправедливость. Народ потребовал свободы, равенства и братства. Король же — абсолютный монарх.

— Но вы сами сказали: если б он провел реформы Тюрго, то спасся бы.

— Возможно, он всего лишь отсрочил бы революцию.

— Или, напротив, она вообще не состоялась бы, потому что люди, выбранные в новые парламенты, постепенно заняли бы место аристократов законным путем. Со временем король отправил бы по домам бездельников-аристократов, сэкономил бы на них, и не случились бы эти ужасные события, которые все-таки произошли. Вы должны согласиться, граф, что была возможность предотвратить революцию.

— Возможно. Но получилось иначе. Когда Генеральные Штаты собрались, сразу же стало ясно, что их участники расходятся во мнениях. С одной стороны знать и богатое духовенство, а с другой — третье сословие, низшее духовенство и менее богатая знать.

— И тогда началось нечто вроде гражданской войны. Бедные пошли против богатых. Победили бедняки. Некоторые из них потом разбогатели. И теперь именно они командуют парадом. Это так?

— Вы слишком циничны, дорогая, — возразил Томмазо. — Революция — это ведь не только война, кровь и гильотина. Это также Генеральные Штаты, Национальное собрание. Комитет общественного спасения. И Декларация прав человека. И общественный договор. Французы пытались осуществить философские идеи Жан-Жака Руссо.

Слуга принес им напитки. В ожидании, пока тот удалится, Сер-пьери задумчиво смотрел в сад. Трудно оказалось объяснить Арианне внутренние перемены, которые произошли в результате Французской революции с ним самим, как и со многими другими людьми во всей Европе. Но он попробует сделать это.

— А что конкретно проповедует Руссо? — вдруг спросила Арианна. — Признаюсь вам, у меня нет точного представления о его философии. Я немного теряюсь в ней.

Серпьери отпил из своего бокала и посмотрел на нее. Эта молодая женщина действительно жаждала знаний, буквально впитывала в себя все новое.

— Руссо, — продолжал граф, — задался вопросом, почему люди несчастливы, и обнаружил, что причиной тому является социальный прогресс. Когда-то в первобытном обществе люди — грубые, невежественные — жили порознь, в лесах. Они не располагали никакой собственностью, все были равны и потому не ведали ни ревности, ни зависти, ни жадности. А потом кто-то обозначил границы своего поля и заявил: «Это мое!» Другие люди поверили ему. Так появились частная собственность и социальная несправедливость.

— Но все это происходило в очень далеком прошлом, — прервала его графиня. — А кто же теперь захочет возвращаться к первобытному образу жизни? Почему мы должны это делать? Ведь жить дикарем ужасно, без крыши над головой, без цивилизации… Я видела дикарей, я знаю их, Томмазо!

— Но Руссо вовсе не призывает нас вернуться к истокам и жить как первобытные люди.

— Не пытайтесь запутать меня, граф. Руссо только и делает, что восхваляет простой, примитивный образ жизни. Я знаю точно, одна моя подруга читала мне отрывки из «Рассуждений о начале и основаниях неравенства».

— Да, это верно. Но Руссо понимает, что человечество не может вернуться в прошлое. Напротив, он предлагает двигаться вперед. Не надо перечеркивать достижения цивилизации, нужно идти дальше и развивать их. Именно поэтому люди должны заключить общественный договор. При несправедливой системе, в которой мы живем, короли, аристократы, знать действуют исходя только из собственных интересов, побуждаемые алчностью. И командуют таке только они. Равенства нет. Единственный способ изменить положение, считает Руссо, заключить общественный договор. Этим договором каждый человек связывает себя со всеми другими людьми и в то же время ни от кого не зависит. Он повинуется лишь самому себе и по-прежнему остается свободным. В сущности, человек повинуется только общему, общественному интересу.

Арианна внимательно посмотрела на Серпьери.

— Вот этого-то я и не могу понять, — сказала она.

— Общего интереса? Но это же очень просто. Каждый из нас, в общественном договоре, подчиняет себя и свою силу общей воле, которая хочет добра всем самым безупречным, самым безошибочным образом.

— А как это узнать?

— Что?

— Ну, что безупречным и безошибочным образом?

— Но ведь общественная воля всегда справедлива, иначе она не стала бы общей волей.

— А как ее определить?

— Что определить?

— Как определить общую волю? Предположим, я хочу одно, вы другое, Джулио — третье, и так у всех свои интересы, у каждого человека в Милане, каждого во всей Ломбардии. Я знаю, чего хочу я, и вы все тоже. Но как мне понять, чего желает общая воля, и как вы распознаете это? И Джулио…

— Хватит, хватит, дорогая. Я не догадывался, что вы такой тонкий философ. Общая воля — во всех нас.

— Как мировой дух?

— А что такое мировой дух?

— Это идея некоторых греческих философов. Мне рассказывал о ней фра Кристофоро. Эти философы считали, что у мира есть душа и воля. Точно так же, как у Руссо общество имеет душу и волю. Во всяком случае, я так поняла. Непонятно только, как эта воля выражается. Вот смотрите, в церкви есть церковный собор, есть папа, который выражает волю Божью. А в обществе Руссо кто выражает эту общую волю?

Серпьери растерялся. Ему не удавалось вложить в столь прелестную головку такое простое понятие, как общая воля. Но ведь во Франции все поняли идеи Руссо. Революционное правительство вдохновлялось ими. Серпьери попытался объяснить это.

— Во Франции революционное республиканское правительство пробовало руководствоваться общей волей.

— Вы хотите сказать, что эти кровопийцы — Сен-Жюст и Робеспьер — действовали в соответствии с общей волей?

— Конечно, они старались истолковать ее.

— Теперь понимаю, почему они оказались такими жестокими, — догадалась Арианна.

— А я вот не очень понимаю. Так отчего же, по-вашему?

— Оттого, что были совершенно убеждены в своей правоте и непогрешимости. Разве не вы сами говорили, будто общая воля никогда не ошибается? Они глубоко верили, что просто не могут допустить никаких ошибок. И потому убивали всех инакомыслящих. Знаете, что я вам скажу, Томмазо? Этот ваш Руссо — сумасшедший. Но еще безумнее вы, верящие всему, что он проповедует. Вы возомнили себя людьми, во всем безгрешными, только потому, что стали рупором общей воли. А на самом деле никакой общей воли вовсе не существует. А есть только наши желания, то есть воля Робеспьера, а теперь вот и Барраса. Я же, напротив, полагаю, что мы должны быть очень осторожны. Нельзя противоестественно навязывать всем собственную точку зрения, тем самым мы вредим другим, подавляем их, убиваем. Это безумие!

— Нет, нет! Все совсем не так! — в волнении воскликнул Серпьери и принялся ходить взад и вперед, нервно жестикулируя.

Арианна с тревогой посмотрела на него. Ей вспомнились слова фра Кристофоро: «Никогда не доверяй человеку, который кричит и кипятится, доказывая свою правоту. Это значит, он и сам не уверен в том, что говорит».

— Вот оказались бы вы, дорогая, в Париже тогда, весной 1789 года, — Серпьери все более и более горячился, — вы бы почувствовали, поняли бы, что существует общая воля. Да, да! Не ваша воля, не моя, не чья-то еще, а воля всех нас вместе, когда наши личные желания сливаются воедино, когда все желают только одного, что хорошо для всех сразу. И как только люди захотят одного и того же, они тотчас почувствуют себя свободными. Ох, бесконечно свободнее, нежели прежде! Эх, вам бы тоже пережить этот волнующий, необыкновенный день, когда мы клялись в зале для игры в мяч! А вскоре пришло известие о падении Бастилии — тюрьмы, символа деспотии и средневековья. До поздней ночи третьего августа, когда Национальное собрание в праздничной обстановке единодушно с радостью и волнением положило конец феодальным привилегиям! Присутствовали бы вы на Ассамблее двадцать шестого августа, когда все, как один, голосовали за Декларацию прав человека и гражданина! Это была поистине общая воля, которая несомненно желала блага всем, провозглашая человеческие права! Каждый пункт Декларации отменял какое-нибудь нестерпимое злоупотребление. Декларация провозгласила свободу передвижения, свободу печати, свободу совести, право частной собственности, всеобщее равенство, разделение доходов поровну… И каждую статью французы одобрили всем сердцем. Да что я говорю! Любой человек одобрил бы, если б только присутствовал на Ассамблее.

Арианна молчала. Ее трогало волнение Серпьери. И она не стала высказывать дальше свои мысли. Тогда помыслы, думала она, оставались неиспорченными. Они чувствовали себя братьями, были воодушевлены и преисполнены восторга. Но когда начались разногласия, они решили утвердить и укрепить единство силой, а братство — гильотиной. Это поступки безумцев. Безумцев.

БАЛ В «ЛА СКАЛА»

Когда карета остановилась возле театра «Ла Скала», Арианна почувствовала, что сердце ее вот-вот выскочит из груди. Слуга открыл дверцу, и Джулио помог жене выйти. Она обеими руками придерживала платье. В фойе к ним подошел капельдинер — с поклоном принял манто и плащ и отнес их в ложу.

Арианна любила бывать в «Ла Скала». Едва только входила сюда, всегда испытывала особое волнение. Случалось, плакала, слушая арию или же любуясь на балерин, порхающих по сцене, словно мотыльки. Однако не только музыка влекла ее сюда, но и вся его атмосфера. Театр не считался королевским, но оказался волшебным, чем-то невероятным, что в своих детских мечтах она даже представить не могла. Ее фантазия, опиравшаяся на рассказы падре Арнальдо, на книги и изредка попадавшиеся гравюры, не в состоянии была вообразить что-либо подобное.

Миланцы гордились своим театром. «Ла Скала» занимал важнейшее место в жизни города, определял ее ритм. Он, можно сказать, отсчитывал пульс великосветской жизни миланского общества и возбуждал немало страстей.

Любители музыки жили ожиданием новой оперы либо спешили на возобновление старой, а то сходили с ума по необыкновенному балету или обсуждали предстоящее празднество. Дамы с волнением готовились к очередному событию в его стенах и шили новые роскошные туалеты. Влюбленные с трепетом ожидали встречи в ложе, любовники украдкой договаривались в фойе о часе и месте тайного свидания на следующий день. В казино театра игроки оставляли свои состояния едва ли не до последнего гроша. Все прошли через этот игорный зал, испытав радость успеха, а то и горечь проигрыша. Все без исключения. И ее муж тоже.

Арианна и Джулио направились к центральному входу в партер. Из переполненного зала в фойе доносился оживленный гул голосов. Сияя от счастья, Арианна повторяла себе, что все это слишком прекрасно, чтобы быть реальностью. Но именно сегодняшним вечером еще одна причина делала ее особенно возбужденной и заставляла повторять эти слова. Ожидая ребенка, она очень долго не выходила в свет и не посещала «Да Скала» с августа прошлого, 1795 года.

Она твердо решила не появляться в обществе, пока не обретет прежнюю стройность. Джулио не удалось переубедить ее. Первые два месяца после рождения сына она тоже предпочла провести в уединении. Конечно, она гордилась ребенком и своим решением принести небольшую жертву, отказавшись от празднеств, балов, театра и салонных игр.

Она с удовольствием провела несколько месяцев дома, часами гуляя по парку, и все же ей казалось странным, что в столь раннем возрасте, в восемнадцать лет, она уже стала матерью, представлялось иной раз, будто такое произошло, как во сне.

Ребенку она уделяла не много времени. Младенец не доставлял ей радости, она не знала, как с ним обращаться, боялась причинить боль. Когда хотела что-то сделать, все получалось неловко, неумело. А Джулио, смотря на жену, только смеялся. И потому она отдала сына на попечение Марты.

— Ты ведь привыкла, вырастила меня, можешь вырастить и моего сына, — с улыбкой сказала она. И больше не переживала, спокойно ожидая, пока младенец подрастет и можно будет играть с ним.

Наконец-то графиня могла снова появиться в свете, занять свое место среди дам, любоваться их нарядами и вызывать восхищение своей красотой. После долгих месяцев страданий от подступающей тошноты и мучений в просторных платьях, когда ей казалось порой, что сойдет с ума от скуки, она вновь приехала на праздник, на самое большое празднество в Милане — бал-карнавал, который давал эрцгерцог.

Нарядная публика, оживленно переговариваясь, заполняла зал. Арианна мельком взглянула на дам, что оказались поблизости, но сейчас им было не до нее. Они придирчиво рассмотрят ее позже — еще успеют хорошенько изучить и оценить ее наряд и украшения.

Подойдя к центральному входу в зал, она затрепетала от волнения, у нее даже слегка закружилась голова. Джулио заметил состояние жены и пожал ей руку:

— Не бойся, дорогая, ты сегодня восхитительна, как никогда!

— Прости меня, но я почему-то очень волнуюсь. Так волнуюсь, что просто ужас.

— Сокровище мое, но тебе нечего бояться, когда ты со мной. И к тому же, если разобраться, опасаться должны другие женщины, а не ты.

— У тебя всегда наготове шутка.

— Нет, серьезно, вот увидишь, как они будут смотреть на тебя. Сегодня ты необычайно хороша, просто блистательна, и я горжусь привилегией быть твоим кавалером и супругом.

Она посмотрела на мужа сияющим и в то же время робким взглядом — и сам комплимент, а главное, тон, каким он был сказан, смутили ее. Джулио волновался не менее жены, только он лучше владел собой. Она все еще не привыкла к его комплиментам и каждый раз краснела и терялась, не зная, что ответить. Приходилось маскировать свою растерянность кокетством.

— Итак, ты готова? — спросил Джулио, когда они подошли ко входу в зал.

— Да, готова. Знал бы ты, как я счастлива, что пришла с тобой сюда, на этот бал, — сияя улыбкой, сказала она.

Войдя в зал, они сразу же оказались у всех на виду. Арианна окинула собравшихся взглядом, изображая равнодушие. Ложи и партер были заполнены гостями. Вдоль стен зала стояли ряды кресел, в которых расположились дамы и кавалеры. Над оркестровой ямой возвышался помост, выстланный золотистым бархатом, к которому вела покрытая красным ковром лестница. На помосте разместились в креслах эрцгерцог и его друзья. А за ними, на сцене, помещался оркестр.

Зал был освещен тысячами свечей и украшен многоцветьем дамских нарядов. Одно чудеснее другого мелькали платья из шелка, атласа, бархата, с тончайшими вышивками. Арианна шла под руку с Джулио гордо и грациозно, шла, улыбаясь и шурша своим белым платьем, расшитым золотыми листьями плюща, символа любви, ослепляя белизной плеч, блеском волос и сиянием бриллиантов и сапфиров в медальоне на груди. Она двигалась, ни на ком не задерживая взгляд, но всем улыбаясь. Она чувствовала, что на нее смотрят. Необычайная красота всегда настойчиво привлекает всеобщее внимание.

А кроме того, тут еще всем любопытно посмотреть на молодую жену графа Венозы, на таинственную юную баронессу, завладевшую сердцем графа, очарованного ее портретом. Она знала, что некоторые из гостей, когда она безмятежно проходила мимо, решили, будто молодая графиня нарочно выставляет напоказ упругую грудь, белоснежные плечи, смело обнаженную спину. Но она вовсе и не думала этого делать, не собиралась ни рисоваться, ни проявлять высокомерия. Ей хотелось даже как-то притушить свою красоту хотя бы на время, пока будет идти у всех на виду по залу. Однако все глаза были устремлены на нее.

Стараясь преодолеть собственный страх, желая задобрить всех этих женщин и унять вожделение мужчин, она мягко улыбалась. Вот так, глядя на всех, но почти никого не видя, словно олицетворяя собой блеск бала, она приблизилась к помосту, где находились эрцгерцог Габсбургский и его жена Мария Беатриче д’Эсте. Оказавшись перед царственными особами, графиня опустила глаза и замерла в глубоком поклоне, пока Мария Беатриче не произнесла, обращаясь к графу Венозе:

— Так это и есть прекрасная синьора, о которой говорит весь Милан?

Джулио посторонился, пропуская Арианну.

— Подойдите, графиня. Как же вы молоды! Подойдите ближе, дорогая.

Эрцгерцог тоже приветливо смотрел на нее. Арианна подняла взгляд и похолодела, увидев человека, сидевшего чуть позади правителя Милана и смотревшего на нее широко раскрытыми от изумления глазами. Не может быть! Нет, этого не может быть! Она опустила глаза, решив, что ей, наверное, померещилось. Но сомнение тотчас развеял резкий голос эрцгерцога:

— Маркиз Россоманни, это граф Веноза со своей прелестной супругой, — и, обращаясь к Джулио, добавил: — Граф Веноза, маркиз Россоманни женат на моей кузине, графине Марии Луизе фон Граф-фенберг.

Марио! Марио здесь! У него хватило смелости явиться в Милан, в «Ла Скала», вторгнуться на ее территорию, ворваться в ее жизнь, разрушить ее покой. Какая наглость! Она не знала, что сделать, чтобы не задохнуться от негодования, и в недоумении перевела взгляд на оркестр.

Дирижер задумчиво перелистывал партитуру. Как же легко ему не смотреть вокруг и думать только о своих нотах!

Марио тоже был потрясен. Это она? Неужели она? Нет, не может быть! Определенно, тут всего лишь невероятное сходство. Сколько раз после исчезновения Арианны маркизу казалось, будто он случайно встречает ее. На пыльной дороге в апулийском селении он принимал за нее какую-нибудь молоденькую крестьянку, и на улицах Неаполя тоже. Однажды увидел, как садилась в экипаж какая-то светловолосая синьора, и ему почудилось, будто это она, Арианна.

Маркиза охватило такое неистовое, безумное волнение и он так бешено бросился догонять экипаж, что обратил на себя внимание прохожих. Хорошо, что неподалеку оказался Кафьеро и остановил его.

— Ну что с тобой, Марио? С чего это вдруг ты бросился вслед за молодой графиней Брауншвейг? Ухаживай за ней сколько угодно, но только делай все в рамках приличий, а не так рьяно.

Марио покраснел от стыда. Как он мог принять Брауншвейг за Арианну? Ну что у них общего? Обе блондинки, и только. Может, и сейчас он допускает такую же ошибку? Он должен успокоиться, должен успокоиться, мысленно уговаривал он себя, ведь уже давно у него не было этих галлюцинаций. Именно так называл его видения домашний врач, заставивший пить множество успокоительных настоев помимо обычных кровопусканий. Действительно, галлюцинации постепенно прекратились.

И спустя какое-то время Марио разобрался, что же все-таки с ним происходит. Но что творилось поначалу! Он пережил ужасные дни! Больше месяца до него доходили лишь случайные сведения о ней. Их приносил Анджело, его адъютант. Но ни одного письма, ни одной записки от нее он так и не получил. Потом его перевели на Сицилию. Он много раз писал прямо Арианне, позже падре, даже ее родителям. Ничего, никакого ответа. Он не понимал, что произошло.

Наконец он получил письмо от матери девушки, осторожное, робкое, полное намеков, но не сообщавшее ничего определенного. Сначала он так и не понял, то ли девушка больна, то ли ей пришлось почему-то уехать. Так или иначе, на Тремити ее больше не было. Дошли слухи о каком-то громком скандале — убили какого-то лейтенанта и исчез моряк Сальваторе. Он помнил этого Сальваторе. Моряк всегда находился рядом с Арианной и Мартой. И падре Арнальдо тоже. Мать Марио в письме дала понять, что убийство лейтенанта произошло из-за нее. Вроде бы этот моряк ревновал девушку и убил офицера, который ухаживал за ней. Темная история, бросавшая на Арианну зловещую тень.

Прошло еще немало времени, пока он встретил в Неаполе падре Арнальдо, словно помолодевшего, очень элегантного. Священник весьма туманно поведал ему совсем другую, явно выдуманную историю. Мол, Сальваторе, конечно, горячая голова, но не имеет никакого отношения к убийству. А тем более сама Арианна. Просто девушка поняла, что она неровня маркизу, слишком много препятствий на пути: ее брак со столь знатным юношей, маркизом, единственным наследником одной из самых древних фамилий королевства, невозможен. Она ведь всего лишь простая крестьянка. Кроме того, Арнальдо сказал ей, что Марио обручен с графиней фои Граффенберг.

О, конечно, она плакала, много плакала, но потом образумилась. К тому же ведь он, Марио, не писал ей больше. Ни одного письма. Маркиз исчез, испарился. Что же могла подумать девушка? Тут Марио не выдержал:

— То есть как испарился? Я отправлял ей сотни писем!

Священник, похоже, искренне удивился. Но и он тоже не получил от маркиза ни одного письма. Марио не сомневался, что тут кроется какой-то обман. Но кто подстроил его? Арианна? Нет, она слишком молода и неопытна для таких интриг. Сальваторе? Да этого и представить себе невозможно. Ее воспитательница Марта? Она вряд ли способна на подобное. Оставался только священник. Конечно, это он обманул всех. Марио решил, что Арианна — любовница падре. Он все и придумал! Желая оставить девушку при себе, обманул ее, сказав, что брак маркиза с крестьянкой невозможен. А потом уговорил уехать с ним. И Марио в гневе закричал:

— Куда вы увезли Арианну? Где спрятали ее? Она ваша любовница, ведь так? Признавайтесь!

Но священник оставался невозмутим.

— Нет, — ответил он, — Арианна не была моей любовницей и никогда не будет. Она вышла замуж. За человека, достойного ее. Теперь она вас забыла и счастлива. Поверьте, маркиз, так лучше для вас обоих.

После встречи со священником Марио стал думать, что она просто глупа. Настолько неразумна, что не нашла в себе мужества бороться за свою любовь. И испугалась. Во что бы то ни стало захотела выйти замуж, дабы обрести защиту и опору. Сколько раз по ночам он спрашивал себя, кому же отдал ее в жены этот священник? Какому-нибудь мелкому собственнику в окрестностях или богатому старику, пожелавшему иметь в постели молодую девушку. Марио представил себе Арианну растолстевшей, расплывшейся, подобно крестьянкам, пожалуй, даже с двумя или тремя детьми. И женился на Граффенберг.

Он часто бывал при дворе, вскоре стал полковником. А теперь приехал в Милан. Марио склонился к своей даме:

— Вы не знаете, как зовут молодую супругу графа Венозы?

— Мне кажется, Арианна, — она посоветовалась с соседкой и добавила: — Да, да, Арианна. Это неаполитанская или апулийская баронесса, но не уверена. Не бог весть какое знатное происхождение, но очень мила, не находите?

Это она, она! Значит, старый священник нашел ей достойного мужа! Граф Веноза — очень известная личность, человек без предрассудков, невероятно богат, редкостный знаток искусства. Ай да крестьяночка, далеко пошла!

Арианна была потрясена. Она оперлась на руку Джулио, который повел было ее в зал, к другим гостям. Но эрцгерцог остановил графа:

— Нет, друг мой, ваше место в нашей ложе. Присаживайтесь.

Рядом стояли два свободных кресла, и они заняли их. Справа от нее сидела какая-то раздобревшая дама, а подальше — Марио с молодой женщиной. Но это была не Граффенберг. Все приближенные эрцгерцога образовали полукруг, и Джулио оказался визави с Марио Россоманни.

Граф посмотрел на маркиза, потом на Арианну. Бледная, она держалась с большим напряжением, лицо потемнело от злости. Рано или поздно они должны были встретиться, подумал Джулио. Это было неизбежно.

А молодой человек весьма недурен собой, однако повел себя глупо, на мое счастье. Джулио с гордостью посмотрел на жену. Она с трудом приходила в себя от потрясения. Джулио почувствовал огромную нежность к жене и погладил ее руку:

— Ты довольна, сокровище мое?

— Да, конечно. Спасибо, — она раскрыла веер и стала неторопливо обмахиваться, глядя вдаль. Очень возможно, подумала Арианна, Джулио заметил, как она переменилась в лице, увидел, как побледнела. Нужно уметь контролировать себя, надо поступать как он. Когда-нибудь она научится этому. Она прижала руки к груди.

Все внутри дрожало, как ни старалась она усмирить свое волнение. Надо на чем-то сосредоточить внимание, тогда можно будет немного успокоиться. Нужно забыть про свое тело, внимательно посмотреть на ложу напротив и притвориться, будто отыскиваешь знакомых. Надо все сделать именно так, дрожа говорила она себе.

Она почувствовала, как пальцы Джулио сжимают ее руку. Не глядя на него, ответила ему таким же пожатием и обвела взглядом ложи. Она не решалась взглянуть на своего мужа, боялась, что расплачется, словно девочка, и посмотрела на окружавших эрцгерцога гостей. Прежде всего на даму, сидевшую рядом с Марио.

Вспомнила, что это молодая графиня Шробер, подруга эрцгерцога, потом мельком взглянула на Марио. И заметила, что он пристально смотрит на нее. Его взгляд выражал удивление и в то же время ледяную холодность. Неожиданно i рафии я Шробер пришла на помощь.

— Какое великолепное украшение, графиня, просто восхитительное! — сказала она с ярко выраженным немецким акцентом, наклоняясь, чтобы рассмотреть медальон. — Судя по всему, вешь очень старинная.

— Да-да, очень старинная, графиня. Я очень люблю этот медальон, — наконец-то нашлось спасение от безумной дрожи, охватившей ее. — Я получила его в подарок от моей бабушки. А муж так мил и щедр, что украсил его бриллиантами и сапфирами.

— Просто очаровательная вещь, — еще раз похвалила Шробер, обращаясь к Джулио. — Великолепно исполнена, в современной манере. Да что я говорю, вы ведь знаток искусства, так что, вполне естественно, из медальона мог получиться только шедевр.

— Я лишь указал, что, как мне кажется, стоило бы сделать, а мой ювелир действительно молодец, — усмехнулся Джулио. — Он немало постарался, чтобы подчеркнуть красоту такой необыкновенной драгоценности. Представляете, это печать лангобардской королевы Гунтруды. Относится к восьмому веку. Арианна никогда не расстается с нею. Это ее талисман.

— Да, — с улыбкой подтвердила Арианна, — это мой амулет.

Между тем музыканты у них за спиной начали настраивать инструменты. Вскоре дирижер легко постучал палочкой по пульту, привлекая внимание оркестрантов. В зале воцарилась тишина, и звуки вальса заполнили театр. Эрцгерцог поднялся, взял за руку свою жену и изящно провел ее на середину зала. Он открыл бал.

Другие пары еще не решались выйти в центр. Все смотрели на эрцгерцога и избранных гостей, сидевших на возвышении. Именно они должны в первую очередь последовать примеру правителя. Арианна почувствовала, что Джулио берет ее за руку. Она поднялась, граф вывел ее в центр зала и вступил в танец рядом с эрцгерцогом.

Марио точно так же вывел свою даму, графиню фон Шробер.

И только тогда к ним присоединились другие пары. Что за чудный вальс, подумала Арианна словно в каком-то тумане, обняла мужа, закрыла глаза и отдалась во власть танца. Было что-то захватывающее в чудесной мелодии и в опьяняющей любви, которую Джулио стремился передать жене, увлекая ее в водоворот танцующих пар. Его искреннее чувство усиливало ее возбуждение, доводя до неистовства.

— Что случилось? — спросил Джулио.

Она посмотрела на него полными слез глазами. Как она могла объяснить, почему так резко от трепетной радости и веселья к гневному, мучительному волнению изменилось ее настроение? Она ничего не смогла ответить мужу. Только покачала головой. Но Джулио и не настаивал.

— Ты восхитительна, когда так взволнована. В твоих глазах, полных слез, еще больше цвета морской волны.

Вместо ответа она всем телом прильнула к мужу, прижалась щекой и шепнула на ухо:

— Мне повезло, дорогой, мне повезло, что рядом со мной такой человек, как ты.

Джулио слегка отстранил ее, желая заглянуть в лицо.

— Но что случилось, дорогая? Ты впервые делаешь мне подобное признание, впервые говоришь слова, которых я ждал так давно. Нужно ли мне теперь чего-то опасаться?

Она не в силах была вымолвить ни звука, еще немного, — и слезы ручьем хлынут из ее глаз. Она только покачала головой и крепче прильнула к нему. Джулио обнял жену и, покачивая, повел в вальсе. А она уже ничего не видела вокруг, все смешалось в одно яркое пятно: огни свечей, позолота лож, блестящие наряды дам и их ослепительные улыбки. И в пьянящем вихре вальса, в водовороте красок и музыки ей удалось проглотить комок, стоявший в горле, сдержать рыдания и найти силы овладеть собой.

Когда танец закончился, она, гордо выпрямив стан и высоко подняв голову, проследовала рядом с Джулио на свое место.

Марио, опускаясь в кресло, бросил на нее презрительный взгляд. Арианна резко отвернулась от него. Вскинула голову и принялась обмахиваться веером. Она кипела гневом. Какой наглец! Как он смеет смотреть на нее вот так после своего поступка? Мало того что бросил ее, больную, и скрылся, не сказав ни слова, не прислав ни единого письма, теперь явился сюда, полный желчи, и еще смеет обливать ее презрением. Какой негодяй!

Он разозлился, узнав, что она стала графиней Веноза, а не вышла замуж за рыбака на Тремити или крестьянина с побережья. Именно этого он не может пережить. Он, неаполитанский маркиз, который не смог опуститься до женитьбы на девушке из низшего сословия. Проклятый аристократ, проклятый!

Впредь она не удостоит его даже взглядом, а подойдет к ней и пригласит на танец — откажет ему, пусть даже ценой громкого скандала. Но очень скоро она поняла, что сделать это будет не так-то просто. Когда оркестр заиграл прелестную мазурку, эрцгерцог поднялся и пошел танцевать с графиней Шробер, а Марио предложил руку принцессе. В следующем танце мужчины снова обменяются дамами, и ей придется танцевать с Марио.

Арианна почувствовала, как у нее закружилась голова, и испугалась, что потеряет сознание. Она заметила, как Джулио не спускает с нее глаз. Нет, она не может упасть в обморок, она не должна доставить такое удовольствие этому мерзавцу! Никогда!

Если протокол заставит танцевать с ним, она все время будет думать о Джулио и смотреть только на мужа. Танцуя с принцессой, Марио не отрывал взгляда от Арианны. Лицо у нее было злое. «Ненавидит меня, — подумал он. — Ненавидит, потому что я раскрыл ее проделки вместе с этим священником, разоблачил их обман. А они определенно стали любовниками».

Как жаль, что Марио гость эрцгерцога. В Неаполе он устроил бы ей грандиозный скандал, такой скандал, что вынудил бы вмешаться этого чичисбея, ее мужа, и заставил бы вызвать его на дуэль. Мысль о поединке несколько успокоила маркиза. Он знал, что ему нет равных в фехтовании и в стрельбе из пистолета. Этот Веноза может считать себя уже покойником, а Арианна — вдовой.

Он с удовольствием представил во всех подробностях будущую дуэль — вот где он совершит свою кровавую месть.

Но тут его отвлек голос принцессы:

— Как поживает ваша жена, маркиз? Знаете, я помню Марию Луизу еще маленькой, пятилетней девочкой, в Вене. Вы бы видели, какой это был очаровательный ребенок! Умница и к тому же хитра, знаете ли, помимо огромных глаз ее отличает еще и превосходный ум. Вам очень повезло, что вы женились на ней… Знаете ли, мой отец, а он серьезно занимался историей, утверждает, что Россоманни — сподвижники Альтавиллы и из Нормандии вступили вместе с ним в Италию. А вы же родом из Мельфи, не так ли?

— Да, принцесса, мои предки жили в Мельфи вместе с монархами, потом их наградили ленным владением[54] в Апричене.

— Мне не довелось побывать в Апулии, но, должно быть, там изумительные места. Знаете ли, мы большие друзья с герцогом Сан-Северо. Возможно, когда-нибудь и я посещу эти места.

— Мы с матерью будем счастливы видеть вас, ваше высочество, — радужно улыбнулся Марио. — Самый прекрасный цветок появится под солнцем Апулии.

На следующий танец Арианне действительно пришлось выйти в паре с Марио.

Она поднялась, не глядя на маркиза, взяла предложенную ей руку и, пунцовая от гнева, позволила проводить себя в центр зала.

Злость захлестывала ее до такой степени, что внутри все дрожало.

— Поздравляю вас, графиня Веноза, вы сделали неплохую партию. Хорошо устроились, — заговорил Марио.

Графиня молчала.

— Вы оказались очень ловкой особой, никогда бы не подумал, — продолжал маркиз, с презрением глядя на нее.

Она не хотела отвечать ему, но не сдержалась:

— В сущности, вас удивляет только то, что нашелся аристократ, у которого хватило смелости жениться на девушке из народа. Не все знатные господа подлецы.

— И не все импотенты.

— Что вы хотите сказать? — взорвалась Арианна, с ненавистью глядя на маркиза.

— Ничего, ровным счетом ничего. Вам это должно быть лучше известно, чем мне, — ответил Марио.

— На что вы намекаете? Что это еще такое? Кого вы имеете в виду? Боже мой, какой же вы презренный человек!

— Кстати, о Боге. Как поживает ваш священник, графиня Веноза?

— Какой священник?

— Не притворяйтесь святошей. Тот, с которым вы жили на Тремити.

— Падре Арнальдо? Но я жила не с ним, а со своими родителями… Какой же вы гнусный человек! Это же наговор! Вы отвратительны! Явились сюда обливать меня грязью! Почему вы не в Неаполе? Почему не исчезли с глаз моих навсегда?

— Кто бы это говорил! Вот вы действительно умеете мастерски исчезать! Ваш план давно заготовлен, не так ли? С этим, как его прикажете называть? С вашим прелатом, вашим любовником, вашим… — Марио слепил гнев, но он почувствовал, что Арианна вот-вот разразится рыданиями. Он охотно довел бы ее до слез и заставил бы убежать из зала, но вовремя спохватился, поняв, какой скандал может спровоцировать.

Арианна принялась отчаянно искать глазами Джулио. Муж оказался поблизости, спокойный и улыбающийся. Он ободряюще кивнул ей, потом указал глазами на Марио, покачал головой и наконец подмигнул. Мимика и жесты Джулио были более чем красноречивы. «Да-да, я здесь, я рядом, — хотел сказать он, — не волнуйся, это же сумасшедший, но мы с тобой всё понимаем, и не нужно ничего бояться».

Когда Джулио и Шробер, вальсируя, отдалились, Марио и Арианна сумели взять себя в руки. Она, однако, решила не отпускать Марио, не кольнув его хотя бы раз как следует. Ах, будь у нее опыт Шробер! Или появилась бы возможность попросить совета у принцессы! Нет, она должна все решать сама. Этот человек — подлец! У него не хватило смелости жениться на ней, он подчинился настояниям матери, воле королевы и всех аристократов, окружавших его.

— Знаете, маркиз, — спокойно сказала графиня, — здесь, в Милане, я осознала, почему во Франции произошла революция, поняла, кто на самом деле виновен в казни королевы и короля.

— Ах вот как, вы, значит, пополнили свое образование? Так кто же?

— Аристократы, ослепленные гордостью, заботившиеся только о своих кастовых привилегиях, бессильные что-либо решать, не способные действовать, не умеющие чувствовать. Бесхребетные, впавшие в детство, черствые аристократы, такие же ничтожества, как вы.

Танец окончился.

Марио, не ожидавший столь решительного нападения, был ошеломлен. Арианна воспользовалась его растерянностью, высвободилась из объятий и стремительно направилась к мужу. Джулио шел ей навстречу вместе с графиней Шробер, продолжая оживленный разговор. Извинившись перед нею, он заботливо обратился к жене:

— Ты хорошо себя чувствуешь, мое сокровище?

— Я немного устала.

— Графиня, наша Арианна недавно стала мамой и еще не совсем окрепла. Как вы считаете, простим ее?

— Моя дорогая, поскорее присядьте сюда, отдохните, — предложила Шробер, дружески беря графиню под руку. — Идите ко мне! Мы, женщины, должны помогать друг другу в этом мире неистовых и грубых мужчин.

Когда все разошлись по своим местам, Арианна заметила, что Марио нет в ложе эрцгерцога. Она опустилась в кресло и поискала его глазами. Молодой маркиз разговаривал с графиней Сербеллони.

Теперь публика разошлась по всему залу. Протокольная часть завершена, каждый мог располагаться, где хотел. Арианна обратилась к мужу.

— Не оставляй меня одну, — шепнула она ему. — Никогда.