Скала альбатросов

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ТРЕМИТИ

Арианна проснулась. Слабый свет падал на деревянную стену. Она приподнялась. Осмотрелась. Ах да, вспомнила, облегченно вздыхая, она же на судне! И снова откинулась на подушку. Сердце тревожно сжалось.

Когда она просыпалась где-либо, кроме своей комнаты в миланском доме или виллы «Летиция», всякий раз пугалась. Глупо, конечно, не раз убеждала она себя. Ей немало довелось перенести ударов судьбы в своей жизни, но вот уже десять лет, как с нею, слава Богу, не случалось больше ничего плохого. Напротив, в последние годы она приобрела солидное состояние. Наполеон громил армии противников по всей Европе, а она обогащалась.

Арианна предпочитала не думать о солдатах, убитых оружием, которое она продавала. Они сражаются вовсе не потому, что она продает им оружие, успокаивала она себя. Мужчины воюют тем оружием, какое когда-то сами же и изготовили, своими собственными руками. Это нечто вроде болезни. Так что каждый сам отвечает за свои безрассудства. Не торгуй оружием она, его продавал бы кто-то другой. Ну хотя бы тот же невежда Мометти из Брешии. Он всегда старался влезть не в свое дело, перейти ей дорогу.

Арианна повернулась на другой бок. Болела спина, такая постель не годилась для ее костей — была узкой и жесткой. Путешествие казалось ей нескончаемым. Светало, и теперь она рассмотрела одежду, лежавшую в ногах на постели, — бархатное платье, туфли, шляпу.

Восходящее солнце светило все ярче. Арианна поднялась с койки и подошла к иллюминатору. Сквозь легкий туман виднелся берег. Интересно, где они сейчас находятся? Она совсем не знает здешних мест. Странно, прожила тут с детства шестнадцать лет и не помнит даже, как выглядит побережье Апулии! В Ломбардии ей давно знаком каждый уголок, любая горная панорама, самый отдаленный от Милана пейзаж. А тут узнает только высокий мыс Роди-Гарганико и силуэт Гаргано. Джулио говорил, что она не жила на Тремити, а пребывала на острове пленницей.

И правда, как странно ведут себя здешние жители! Взять ее отца хотя бы. Он не любил путешествовать, ему хорошо жилось на одном месте. Ему и в голову не приходило, что его сыновья, возможно, захотят повидать другие края, познакомиться с новыми мирами.

В Милане она никогда никому не говорила, что плохо знает родные места. Призналась только однажды Джулио, очень волнуясь, что умудрилась забыть даже то, чему ее учил фра Кристофоро.

— Дурная причуда памяти, — сказала она Джулио, испуганная и удивленная.

— Нет, это природная защита, а не причуда, моя дорогая. Ты многое пережила там, тебе причинили боль, вот твоя память и стерла даже названия тех мест.

— А почему же тогда я не забыла Роди-Гарганико, Торре ди Ми-лего, Тремити?

— Потому что видела их воочию. Требуется уйма времени, чтобы забыть увиденное. А то, что мы узнаем из книг, легко уходит из памяти. Однако и увиденное память со временем видоизменяет, фильтрует — стирает то, что тревожило, и преувеличивает все, что нравилось. Таков любопытный механизм памяти.

Бедный Джулио! Он всегда умел ответить на любые ее вопросы.

Интересно, сколько сейчас времени. Надо спросить Марту, решила она. Надела халат и вышла в коридор — там никого не было. Дверь в каюту к Марте оказалась приоткрытой, и она вошла туда. Марта еще спала, лежа на спине, закинув руки за голову. Арианна на цыпочках подошла к койке и села рядом, однако и такого легкого движения было достаточно, чтобы Марта проснулась.

— Дорогая, что случилось? Тебе плохо? — встревожилась она, приподнимаясь на локте.

— Нет, нет, все в порядке, — успокоила Арианна, укладывая ее на подушку. — Просто не уснуть, вот и пришла к тебе.

— Который час?

— Не знаю, только что взошло солнце.

— Значит, совсем рано. Капитан говорил, что прибудем на Тремити не раньше одиннадцати. Почему бы тебе не поспать еще? Надо бы выглядеть отдохнувшей, когда приедем.

— Не уснуть Что-то тревожит меня, не пойму что. Мне бы радоваться, не правда ли? Ведь никто не заставлял меня возвращаться. Я с такой охотой строила для родителей виллу и теперь опять увижу их, но все же…

— Не терзайся. Просто прошло шестнадцать лет и ты боишься, что все изменилось, вокруг будут незнакомые люди. Так бывает с возвращающимися домой путешественниками, моряками. Помнишь, Джулио хотел привезти тебя на Тремити? А ты заупрямилась — ни за что! Но я тебя понимаю.

— Мне недостает Марио, падре Арнальдо, Серпьери… Несмотря на то что Томмазо немного наскучил мне. А в последнее время он стал каким-то странным.

— Странным? Но ты ведь обидела его, вспомни-ка.

— У него теперь все время плохое настроение. Я радовалась, как удачно идут мои дела, рассказывала о строительстве дома на Тремити, а его это почему-то сердило. Он говорил только о каких-нибудь неприятных вещах или жаловался на Наполеона. Обвинял меня в эгоизме: дескать, я уеду на Тремити, а он останется без меня, печальный и разочарованный.

— Разочарованный в чем?

— Не знаю. Наверное, таковы все упрямые романтики. Конечно, я тоже мечтаю, именно мечты и сделали меня такой, какая я есть. Однако я все время оглядываюсь на окружающий меня мир и не обманываюсь иллюзиями. Не получилось исполнить одно желание — появится другое. Я столько раз переходила от одной грезы к другой, к новым мечтам, когда жизнь менялась… Но когда я заводила разговор об этом, Томмазо не слушал меня. Как-то раз я получила письмо от Марио и восхитилась тем, как он старается облегчить жизнь народа. И что, ты думаешь, я услышала в ответ? Одни жалобы! В общем, что бы я ни говорила, ничто больше не воодушевляло его.

Она подошла к иллюминатору и прижалась лбом к стеклу. Нет, она совсем не узнавала родной пейзаж. Все однообразно, без ярких, запоминающихся деталей.

— Скажи, а почему он обязан слушать, как ты нахваливаешь при нем Марио, когда тебе известно, что он всегда терпеть его не мог? Как бы ты ни старалась сблизить их, подружить, они все равно смотрят друг на друга врагами. Что приятного для Серпьери в том, что ты возвела дом недалеко от владений Россоманни? Ведь он отлично знасг о ваших чувствах друг к другу…

Арианна нахмурилась.

— Ну, это его слабость. Я нисколько не ревновала его, когда он рассказывал о своих женщинах, о Шарлотте или Марии Грации. Я сочувствовала его любовным историям, интересовалась его политическими взглядами, расспрашивала о его участии в войне. Мы обсуждали с ним все, я вполне искренно давала ему советы. Переживала, если что-то не ладилось у него. А что же он? Когда Марио приехал в Милан и я сказала только, что генерал — выдающийся герой, прославившийся в кампании кардинала Руффо, и к тому же прекрасный человек, как он повел себя? Ощетинился, словно еж, вместо того чтобы порадоваться, полюбить Марио и уважать так же, как я уважаю его друзей.

— Он ревнует тебя.

— Томмазо еще мыслит по-детски, — возразила Арианна.

— Томмазо влюблен в тебя, и давно, — вставила Марта.

— Но ведь он обещал мне, клялся, что ему будет достаточно только дружбы.

— Конечно, если ничего другого не оставалось, он довольствовался дружбой, но в глубине души не переставал надеяться на большее.

— Я пригласила его поехать с нами.

— И он, конечно, отказался, — засмеялась Марта.

Арианна никак не отозвалась на ее замечание. Она молча смотрела в иллюминатор. Потом вдруг подошла к Марте и, волнуясь, заговорила:

— Ну одевайся, пойдем на палубу. На горизонте видна какая-то гора, наверное, Гаргано. Хочу рассмотреть. Интересно, какой она представится сейчас, с моря, через столько лет, — и вышла из каюты.

Нет, не меняется ее девочка. Все так же не замечает, какой мир на самом деле, видит его по-своему. Как ни странно, но именно в этом-то и заключается ее сила.

Возвращение состоялось 13 апреля 1810 года.

Поднявшись из каюты на палубу, Арианна увидела освещенный ярким солнцем мыс Роди-Гарганико, за ним возвышался безмолвный и загадочный пик Гаргано. Она быстро прошла на нос судна, едва кивнув капитану, остановилась у поручней и ухватилась за них обеими руками. Марта молча последовала за ней и встала в сторонке, чтобы не мешать. Она знала, что день этот будет полон для Арианны волнений и тревог.

Подставив лицо ветру, Арианна смотрела на Гаргано и на Роди-Гарганико, сравнивая их. Какие же они оба низкие, маленькие!

А ведь представлялись когда-то огромными. Может быть, и не следовало вовсе возвращаться сюда, в родные места, и тогда в ее сознании эта гора навсегда оставалась бы невероятно большой, загадочной, такой, какой помнилась в детстве. Тогда доступный ей мир ограничивался лишь островами Тремити, и все, что виднелось в ясные дни на горизонте, казалось фантастическим, загадочным. И она придумывала разные истории. Про пиратов, принцев, бандитов. Мечтала попасть когда-нибудь в дальние края, найти следы героев своих фантазий. Они представлялись ей совершенно реальными людьми. И вот один из таких воображаемых героев появился на Тремити… Но что ей теперь делать со своими волшебными воспоминаниями?

— Синьора графиня, хотите бинокль?

Она обернулась. Рядом стоял капитан.

— Нет, благодарю вас, капитан. Я предпочитаю смотреть на все своими глазами, без бинокля.

Арианна снова взглянула на воду, которую легко разрезал форштевень судна. Оно поворачивало к Тремити. Небо было чистое, легкий бриз надувал белые паруса, походившие на щеки ребенка, старающегося раздуть угасающий огонь. Все видится так отчетливо, все блестит — и море, и горы, и побережье, вскоре появятся и острова Тремити, и все же есть во всем этом нечто нереальное. Она ощущает себя каким-то призраком, возвращающимся в места, где обитала когда-то, но возвращение это не может воскресить прошлой жизни.

А может, это все было не с ней, а с кем-то другим, и она захвачена чужими воспоминаниями? Да что же она такое говорит? У ее мыслей нет ни начала, ни конца, как бывало в детстве, когда она придумывала запутанную историю, потом добавляла в нее новые подробности, в конце концов все перечеркивала и начинала фантазировать заново. Вот и сейчас следует поступить так же. Она возвращается в места, где родилась, где живут ее родители, братья, фра Кристофоро, рыбаки. И прежде всего мать, которой она должна столько всего сказать, которую хочет обнять и крепко поцеловать. Сейчас она узнает, нравится ли маме новый дом.

Мама заболела, плохо чувствует себя, написал Рокко, и Арианна поспешила к ней, чтобы доставить хоть какую-то радость. Нет, она не может представить маму больной, та всегда чувствовала себя бодрой, постоянно была на ногах и обо всех заботилась.

— О чем задумалась, дорогая? — спросила Марта и тоже ухватилась за поручни, опасаясь упасть в воду.

— Целый ворох мыслей в моей голове, и никак не удается отделить хорошие от плохих. Все кажется маленьким, невсамделишным.

— Ну, ты уже привыкла к ломбардским пейзажам, а тут все крохотное по сравнению с Альпами.

Как всегда, это звучал голос мудрости, здравою смысла, глас ангела-хранителя, которого к ней приставил падре Арнальдо. Именно Марта возвращала Арианну к действительности, разгоняла страхи, утешала, радовалась ее счастью. Она обняла Марту и поцеловала в щеку.

— Побудь со мной, милая. Сейчас появится Тремити. Увидим Сан-Домино, мой остров и наш дом.

— Тебе удалось отобрать его у Хозяйки Даунии, — напомнила Марта, — и ты гордишься своей победой, знаю. Ведь это вызов прошлому. Но я не уверена, что следует тревожить минувшее.

— Я купила остров для своей матери, я уже столько раз объясняла тебе, — с раздражением ответила Арианна.

— Хорошо, будем считать, что так. Повезло же бедной Марии.

— Вот и ты начинаешь ревновать, как Серпьери.

— Я не ревную, дорогая, я напугана.

— Сан-Домино! Смотри, смотри, как он выплывает из морской глади! Похож на пасхальный кулич!

— А прежде ты говорила: «Он похож на женскую грудь!»

— Но я все-таки повзрослела.

Судно медленно подходило к причалу. На молу Сан-Никола собралось немало встречающих. Арианна старалась найти знакомые лица. Неужели ни одного? Но нет, вот узнала монаха из аббатства.

— Да это же фра Дженнаро! — обрадовалась ома. — Смотри, милая, там стоит фра Дженнаро! — и она подхватила шляпку, которая чуть не улетела. — Но почему-то нет фра Кристофоро… Наверное, уехал в Термоли, что же еще помешало ему прийти сюда, на мол.

— Не будь такой нетерпеливой, дорогая, спроси у фра Дженнаро.

— Да, но я не вижу отца и матери. Они не пришли… — огорчилась она, все еще не отрывая глаз от причала.

— Успокойся, дорогая. Должно быть, есть какая-то причина.

Придерживая шляпку, Арианна приветливо махала людям, стоявшим не молу. Они отвечали ей тем же, Наверное, она просто не узнает их, огорчилась Арианна, Отдала шляпку Марте — она сейчас ей ни к чему. От порывистого движении волосы рассыпались по плечам.

Наконец Арианна миновала сходни и бросилась в объятия фра Дженнаро, который от радости лишился дара речи и, смеясь сквозь слезы, лишь гладил ее волосы, обнимал. Он только и смог произнести:

— Вернулась, вернулась, девочка моя! — И взял в руки ее лицо.

Она целовала монаха в щеки и плакала вместе с ним.

— Обними и меня, Арианна!

Она обернулась с мокрым от слез лицом. Перед нею стоял высокий темноволосый парень с открытым, прямым взглядом. Она смотрела на него, соображая, кто же это может быть. И узнала — узнала взгляд! Он совсем не изменился. Это же ее брат. Рокко! Она бросилась ему на шею и крепко обняла.

— Ох, как же ты повзрослел, какой стал красавец! Покажись! Ты и правда очень хорош.

Она расцеловала юношу. Потом стала пожимать руки всем, взволнованная, словно опьяневшая от счастья. Скольмо лиц, старых и молодых! Некоторые люди казались знакомыми, но как их зовут, она не помнила. Другие, очень юные, смотрели на нее с изумлением и радостью. Она снова повернулась к брату:

— А где мама и попа?

Рокко обнял ее.

— Папа дома, ждет тебя.

— А мама? Еще больна? Как она себя чувствует, скажи, как она?

Лицо Рокко сделалось серьезным, и она испугалась. Вдруг заметила черную повязку на рукаве.

— Но ты в трауре… Кто умер?

Рокко не ответил, опустил глаза и снова прижал к себе сестру. Она отстранилась.

— Почему молчишь? Скажи, кто умер? Мама? Не может быть, она еще так молода!

Почувствовала, как фра Дженнаро тронул ее за руку.

— Дорогая, будь мужественна…

Она резко повернулась к монаху, подбородок у нее задрожал, и она не смогла больше произнести ни слова. Подняла глаза на аббатство и, подхватив юбку, побежала к бастионам. Мысли теснились в шпоне: «Нет, мама, ты не могла ток поступить! Ты должна была дождаться меня, набраться сил и отогнать смерть. Надо было сказать ей: "Подожди, приходи позже, смерть, ведь приезжает Арианна, моя девочка”. А мне столько нужно сказать тебе. Я люблю тебя, я благодарю тебя за молоко, которым ты вскормила меня, за тепло твоих рук, за еду, что отрывала от себя. Целую тебя и прошу прощения за мои капризы. Я всегда вспоминала тебя, когда жила далеко, и сейчас хочу попросить у тебя прощения и признаться, что в большой тайне велела построить для тебя красивый и просторный бело-розовый дом. Увидев его, люди станут любоваться им, а ты будешь сидеть на веранде и с улыбкой отвечать на их приветствия, и приглашать всех в дом, и угощать белым вином, и будешь рассказывать, что твоя дочь уехала далеко-далеко, разбогатела и подарила тебе все это. И все будут восхищаться и уважительно обращаться к тебе “донна Мария”, мужчины станут снимать шляпу в знак почтения. И ты будешь уже не женой управляющего Рафаэля, а владелицей острова Сан-Домино. Мама, ты слышишь меня?.. Мама, помоги, я задыхаюсь, никак не добегу до тебя… Мне трудно дышать…»

— Но, Арианна, ты сошла с ума?! Такую кручу одолеть бегом! Ты что, умереть хочешь здесь? Зачем так спешить? Она уже навечно в земле и смиренно ждет тебя.

Это говорил ее брат. Он помог подняться сестре, которая споткнулась и упала.

— Не беспокойся, Рокко, сейчас я встану… я добегу… хочу взглянуть на ее могилу.

Пошатываясь, она поспешила дальше, и Рокко готов был в любую минуту подхватить сестру.

— Какое надгробие сделали ей? А гроб хороший выбрали? Вода не попадет туда? А холод?

— Да о чем ты беспокоишься? Теперь она уже никогда не почувствует никакого холода…

— Скажи, какой гроб? Ответь честно, не поскупились?

— Нет, не волнуйся, все сделали как полагается. Купили лучший гроб, какой только был, будь спокойна. Дорогая, не торопись, ты же задохнешься!

— Оставь меня, я пойду одна, мне надо поговорить с ней. Ты мог говорить с матерью, когда она была жива, а я только сейчас.

Она вбежала на кладбище и заметалась среди надгробий в поисках могилы матери. Вскоре увидела свежий холмик земли, на котором еще даже трава не проросла. Арианна упала на колени и зашептала:

— Мама, мама, я люблю тебя…

Других слов у нее не было. Как случалось прежде, когда она могла сказать матери только одно: «Прости меня!» Пусть примет мама эти слезы, пусть видит, как целует дочь землю на ее могиле. Она лежала, распростершись на земле, раскинув руки, обнимая могилу, словно желая согреть ее своим телом, разгоряченным от бега.

Наконец она поднялась и ладонью отерла губы. Рокко ждал ее у ворот кладбища. Она направилась к нему, блуждая взглядом по могилам, и вдруг остановилась, не веря своим глазам. Не может быть, подумала она и сжала пальцы, выпачканные в земле. Посмотрела на имя, высеченное на плите: «Фра Кристофоро», а на соседней другое: «Фра Гуардиано». Она бросилась к этим плитам, остановилась и в недоумении смотрела то на одну, то на другую. Фра Кристофоро и фра Гуардиано…

— И вы здесь! — воскликнула она. — Да тут какой-то заговор! Боже милостивый, но это же несправедливо! Не дождались меня, зачем же я так спешила сюда, в столь мрачное место, зачем? Нет, не хочу! Это невозможно, нет!

Она закрыла лицо — она не могла смотреть на эти имена, высеченные на плитах, и высокую траву на могильных холмиках — и вдруг потеряла сознание. Рокко едва успел подхватить ее. Заботливо прижав к груди, он на руках отнес сестру домой. Слезы текли по его лицу.

Судно вышло на траверс Тремити. Острова едва показались вдали, на юге, небольшой полоской суши чуть темнее моря. Марио стоял на носу почти целый час, с нетерпением ожидая, когда же они появятся наконец во всей красе, в золотых лучах заката. За островами, на материке, находились Торре ди Милето, его дом, его мать.

Он беспокоился о ней, хотя последнее письмо, которое он получил в Венеции, где останавливался по пути из Вены, показывало, что старая женщина по-прежнему крепка и владеет собой. Однако между строк Марио уловил усталость и печальные нотки. Он с самого начала сомневался, нужно ли предпринимать столь длительное путешествие. Но когда получил известие, что развод разрешен, все же решил отправиться в путь. Мария Луиза, бешено негодующая, укатила с мешком денег в Баварию, а он внезапно оказался совершенно свободным, даже без каких-либо особо важных дел.

Ему хотелось поехать в Милан и еще раз поговорить с Арианной. Но он передумал. Глупо ехать туда ради очередного разочарования. Поэтому он отправил ей дружеское письмо и стал готовиться к поездке, которую задумал давно. Он мог уехать.

Граффенберг не держала его больше своей цепкой хваткой, а финансовые дела и задуманные реформы шли хорошо. Конечно, ему приходилось упорно преодолевать страх и нерешительность крестьян, волокиту бюрократии. Иоахим Мюрат управлял страной лучше короля Фердинанда, но все же сохранил многие недостатки прежней администрации. Все общественные должности перешли в руки алчной буржуазии, хищной и малообразованной. Марио надолго застрял в Неаполе, пытаясь создать юридическую фирму, чтобы легче преодолевать проблемы с законами. Сдвинуть дело с мертвой точки можно было, если дарить подарки, давать взятки, которых открыто требовали чиновники, даже самые незначительные фигуры, за то, что и так входило в их служебные обязанности. И все же пребывание в Неаполе принесло ему пользу. Он понял, что не должен ограничивать свои планы только Неаполитанским королевством. Наполеоновские завоевания объединили Европу, и многие вопросы теперь легче было решать в Париже, чем в Италии.

У его матери были финансовые интересы в Испании, однако дела застопорились, когда маркиза занемогла, а на Пиренеях вспыхнули бои с французскими войсками. В 1808 году Наполеон захватил Испанию и посадил на престол своего брата Иосифа Бонапарта. Испанский народ восстал, нашлись вожди, способные повести его. В Кадиксе были созданы кортесы. Британские войска под руководством Веллингтона высадились в Португалии. Так началась долгая и жестокая война. Французы полагали, что вот-вот поставят Испанию на колени, но Марио, вспоминая кампанию 1799 года и свое участие в ней, предчувствовал иное развитие событий.

— У армии захватчиков нет тыла, ей некуда отступать. Конечно, повстанцам необходима помощь извне, так ведь у испанцев есть союзники-англичане.

О его соображениях с похвалой отозвался сам Талейран.

— Этот человек знает, что такое упорство народа, — загадочно заметил старый лис, — знает лучше, чем любой новоиспеченный король.

Впрочем, Марио остерегался вмешиваться в политику. Оказавшись в Неаполе, он понял: какими бы добрыми намерениями ни руководствовался Иоахим Мюрат, на самом-то деле он всего лишь проконсул Наполеона, лишенный какой бы то ни было самостоятельности. К тому же Бонапарт больше доверял своей сестре-королеве, нежели королю, который в его глазах оставался подчиненным ему маршалом. Что за странная у Неаполя судьба, думал Марио, — иметь двух королев с одинаковыми именами и одинаковыми взглядами! Сестру Наполеона — жену Мюрата — звали Мария Каролина, как и жену Фердинанда Бурбонского, и она, увы, оказалась ничуть не лучше предыдущей правительницы.

Нет, говорил себе Марио, нельзя полагаться даже на новых монархов. Да и неизвестно, сколько еще продержится Бонапарт. Война в Испании доказывала, что Наполеон не такой уж непобедимый полководец, если против него поднимается все население страны, воспламененное священным гневом…

Острова Тремити виднелись на горизонте еще не совсем отчетливо, и Марио продолжал размышлять, как бы подводя итог собственной жизни. Он правильно поступил, что отказался войти в Государственный совет. Хорошо, что не сделал ставку только на Апулию, а воспользовался объединением Европы и создал основу для того, чтобы укрепить свое благосостояние, открыть немало новых предприятий. Для этого он ездил в Мадрид и в Париж.

Париж произвел на Марио большое впечатление, жизнь в этом городе бурлила и кипела. Нельзя было не признать, что Наполеон немало преуспел, преобразовывая город в имперскую столицу. Первое, что поразило Марио в новом Париже, — многолюдные широкие улицы, потом — кипучая деятельность коммерсантов, предпринимателей, роскошные наряды женщин, которые в своих воздушных платьях казались легкими, как стрекозы. Дамы держались непринужденно и развлекались с невиданной вольностью. Вечера в гостиных возбуждали, веселили, предоставляли Марио возможность познакомиться с новым, совершенно иным кругом людей.

Он получал удовольствие от таких вечеров и от женщин. Однако и о сделках на бирже он ни на минуту не забывал. Он обратил часть своего недвижимого имущества в акции и так распределил свои капиталы, что кто бы ни победил в результате войны, маркиз Россоманни не должен понести потерь.

Испанские колонии восстали, и он, припомнив, что Англия проиграла в войне с Соединенными Штатами, решил поддержать восставших. Его мать была бы в ужасе от его цинизма, но он не собирался делиться с ней всеми своими замыслами.

Из Парижа Марио отправился в Голландию, где сумел заключить выгодные контракты на доставку руды. Далее его ждала встреча с Веной. Австрийская империя все еще оставалась могущественной. Предстоящий брак Наполеона с австрийской принцессой Марией Луизой дал бы новое дыхание стране, которую война сильно обескровала, но все же не сломила. Марио не сомневался, что, если Наполеон в итоге проиграет, именно Австрия будет главенствовать в Европе, поэтому позаботился о том, чтобы обзавестись необходимыми связями в деловых кругах. Австрия стремилась овладеть Триестом, но это не смущало Марио, поскольку он обладал монополией на рыбную ловлю в другой, южной части Адриатического моря.

Поездка продолжалась восемь месяцев, и Марио с удовлетворением думал о том, что ему удалось. Да, в Италии, куда он сейчас возвращался, его владения стали меньше, зато теперь он мог считать себя дома в Мадриде и Париже, в Амстердаме и Вене.

…Наконец-то он увидел острова Тремити вблизи. Поравнявшись с Сан-Домино, Марио приказал двигаться вдоль юго-восточного побережья, чтобы выйти прямиком на Роди-Гарганико.

Приблизившись к Фиалковому гроту, Марио увидел на вершине скалы нечто необычное. Среди обширной сосновой рощи появилась вилла. Небольшое здание с классической колоннадой, обращенной к морю. Кто мог поставить его? Конечно же, не маркиза. Остров принадлежал теперь таинственной даме, которая приобрела его при содействии короля Иоахима. Наверное, она и построила виллу. Но Почему в таком странном месте? Как раз напротив Гаргано, у крутого скалистого обрыва. Какой-то совсем новый, романтический стиль.

Солнце садилось в море. При свете закатных лучей последнего июньского дня он прибудет домой. Мать ждала его. Она была единственной женщиной, которая всегда будет ждать Марио с неизменно радостным чувством. Быть может, такова судьба любого мужчины. Даже если каждый надеется встретить женщину, которая во всем походила бы на его мать.

Марио приехал на виллу Россоманни уже поздно вечером. Миранда сказала, что мать спит.

— Маркиза не знала, что вы приедете сегодня вечером, — объяснила она. — И чувствовала она себя неплохо. Такая уж болезнь у маркизы: то отступает, то возвращается… Но каждое утро ваша мать с нетерпением спрашивает, не было ли писем от вас. Вы долго путешествовали, синьор! Мы получали ваши письма даже из Испании и Берлина…

Марио с удивлением слушал Миранду. Прежде она не была так словоохотлива. Во всяком случае, с ним она держалась очень скромно. Теперь же Миранда обращалась к нему, как к хозяину дома. Наверное, хочет заручиться его благосклонностью. Чтобы выразить свое отношение к старой служанке, он, отпуская ее, поцеловал в лоб.

— Спокойной ночи, Миранда, и спасибо за все. Надеюсь, ты поможешь матери. Она ворчунья, но тебя любит. И я тоже люблю.

— О, спасибо, спасибо, маркиз, — взволнованно проговорила Миранда. — Буду верна вам до самой смерти, — и опустила глаза, чтобы скрыть слезы.

Марио прошел в свою комнату. На столе лежало несколько писем. Большую часть конвертов вскрывал Вито Берлинджери. По обратному адресу он определял, деловое письмо или нет, и оставлял нераспечатанными только личные письма. Но сейчас Марио чувствовал себя слишком усталым. Ждали эти письма несколько месяцев, подумал он, гася лампу, подождут еще ночь.

Наутро маркиза пригласила сына на завтрак в свою комнату. Он пил кофе и рассматривал мать. Она изменилась, постарела, что ли? Маркиза уже разменяла шестой десяток, но все еще сохраняла и свою красоту, и чудный природный цвет волос. Кожа на лице матери тоже выглядела свежей, хотя и очень бледной. Живыми, умными оставались ее глаза. Однако в них уже не чувствовалось той несгибаемой воли, которая всегда восхищала Марио. Он с печалью подумал, что мать стала слабой и хрупкой. Да и разве она была когда-нибудь высокой и крепкой женщиной? Роста маркиза среднего, и кость у нее тонкая. Только внутренняя ее сила и гордая осанка заставляли всех видеть в ней высокую, импозантную даму. Растеряв за последние годы свою огромную внутреннюю энергию, маркиза словно уменьшилась ростом.

Они долго беседовали. Поначалу мать рассказала ему о немногих событиях, произошедших за время его отсутствия. Потом она стала расспрашивать Марио о его путешествия, о том, как живут люди в разных странах, но главное, разумеется, о заключенных контрактах. Видно было, что ей нравится услышанное, она даже порозовела от удовольствия. И вдруг быстро проговорила:

— А женщины? Ты совсем не интересовался женщинами? Не был в Милане? Мне так хотелось бы увидеть внука, прежде чем умереть.

Но этот вопрос Марио предпочел оставить без ответа. Коснувшись щеки маркизы поцелуем, он ясно дал понять, что ей больше не следует вмешиваться в его личную жизнь.

На другой день у него было множество встреч. Вместе с Вито он принимал управляющих своих поместий, правительственных чиновников, соседей-аристократов. А вечером в честь Марио устроили праздник в Санникардо, на вилле графа Джентиле. Именно там маркиз уловил обрывок разговора, касавшегося загадочной хозяйки Сан-Домино.

— Я точно знаю, — клялась молодая графиня Маруцци своей кузине, — она француженка. Была любовницей Мюрата, а королева из ревности заставила ее удалиться сюда.

— Нет, она не француженка, — возразила графиня Джентиле, — управляющий моей матери своими ушами слышал в Термоли, что эта синьора говорит на прекрасном итальянском языке.

— А какова она из себя? — поинтересовалась еще одна гостья.

— Управляющий уверяет, что необыкновенная красавица. Высокая, светловолосая, и держится как королева, — ответила графиня Джентиле.

Заметив Марио, графиня Маруцци покраснела, а ее кузина ослепительно улыбнулась ему:

— Маркиз, только вы можете сказать нам, кто эта загадочная хозяйка Тремити!

Тем временем граф Маруцци с супругой, мэр Санникардо и другие гости заинтересовались разговором и подошли поближе. Марио улыбнулся:

— Жаль разочаровывать вас, но мне ничего неизвестно о ней. Я только вчера вернулся из длительного путешествия.

— Но ведь остров принадлежал вам! Кому же вы его продали?

— Что ж, могу сказать вам только то, что хозяйка острова входит в окружение короля. Его величество лично просил меня продать остров своей подруге. Но я никогда не видел ее и даже не ведаю, как зовут.

Марио прекрасно понимал, что ему не поверят. И в самом деле, захоти он всерьез, не составило бы труда навести справки и выяснить, кто же купил у него остров. Однако имя новой хозяйки не интересовало его. Он не забыл, с какой неохотой уступил Сан-Домино. И только приближаясь к острову на судне, почувствовал некоторое любопытство. А вот теперь в нем вспыхнул живой интерес. Его удивляло, что загадочная и, если верить слухам, прекрасная соседка велела построить виллу на отвесной скале. Занимало его и то, каким образом она побудила короля выступить посредником в этой сделке. Он твердо решил, что завтра же поручит Вито собрать нужные сведения.

Гости вышли на площадку перед виллой полюбоваться фейерверком. Снопы ярких разноцветных огней взлетали над Санникардо, такие же сполохи виднелись над соседними городками. Наверное, этот праздник в его честь был устроен по инициативе Вито. Такой пышный прием у кого угодно мог разбудить желание жить и получать удовольствие от жизни. Рядом с Марио за фейерверком наблюдала графиня Джентиле — миловидная девушка, темноволосая, пышнотелая. Было заметно, как Она старается, чтобы Марио по достоинству оценил все ее прелести.

Он ощутил аромат фиалки и заметил блеск черных глаз, белизну кожи. Ему захотелось обнять эту хорошенькую девушку, прижать к груди, ощутить ее всем телом. Она, в свою очередь, открыто флиртовала с ним.

— Вы, маркиз, объехали весь свет, скажите, где самые красивые женщины? В Париже?

— Возможно, графиня, но лишь потому, что Париж — столица и все стремятся туда.

— А императрица очень красива?

— Вы спрашиваете про Жозефину?

— Да, говорят, она красавица.

— Что ж, Жозефина и впрямь очень недурна, вот только уже немолода…

— Она шатенка?

— Да, как и вы.

— А вам больше нравятся шатенки или блондинки? Блондинки, наверное?

— Откуда вы знаете?

— Ваша жена блондинка, не правда ли? О, простите… Мне, вероятно, не следовало вспоминать о ней. Я думаю, в наши дни больше в моде блондинки. Вроде синьоры с Тремити. Говорят, она так хороша, что мужчины просто голову теряют. Мне кажется, я догадываюсь, кто эта синьора.

— В самом деле?

— Да. По-моему, это любовница императора. Тайная любовница, я имею в виду… Наполеон купил себе этот далекий остров под большим секретом. И втайне приплывает на своем судне навестить ее.

— У вас богатое воображение, графиня.

— Но вы же сами только что сказали: король Иоахим просил вас уступить ему ваш остров. А король Иоахим — близкий друг императора, не так ли?

Марио не хотелось разочаровывать милую девушку, лучше согласиться с ней.

— А вы знаете, — продолжала молодая графиня, — что недавно полностью сменили весь гарнизон на Сан-Никола? Как раз три месяца назад, когда приехала новая хозяйка острова. Поверьте, тут таится нечто невероятное… Пообещайте, маркиз, исполнить одну мою просьбу.

— Постараюсь, если смогу.

— Если когда-нибудь отправитесь на Тремити на своем судне и узнаете что-нибудь о незнакомке, расскажете мне все?

— Обещаю, графиня.

Девушка ближе прильнула к нему, воспользовавшись громким взрывом ракеты над головой, но именно в эту минуту донесся голос ее матери, которая звала дочь, собираясь уезжать.

А через несколько минут и Марио был уже на пути в Торре ди Милето. Сопровождавший его Вито неожиданно продолжил разговор о загадочной хозяйке Сан-Домино. Заявив, что он догадывается, кто она, Вито тем не менее отказался назвать имя и напомнил Марио об ожидавших его личных письмах. Но усталость и опьянение заставили маркиза позабыть о своем обещании. Войдя в свою комнату, он упал на кровать и тотчас уснул.

Ему снилось, будто возле его двери появилась таинственная светловолосая незнакомка под густой белой вуалью, которая закрывала и лицо, и фигуру. Но заметно было, что она необыкновенно хороша.

Он двинулся ей навстречу, и она выбежала на террасу. Дул сильный ветер. И с каждым его порывом длинная вуаль приподнималась и взлетала, удаляясь от него. Ткань потянулась по земле, еще мгновение — вуаль откроет незнакомку, и он увидит ее. Ему даже показалось, будто он узнал ее! Еще один порыв ветра, вуаль слетает… Маркиз внезапно проснулся.

Окно было распахнуто. Громыхала гроза. Встав, чтобы закрыть ставни, Марио заметил так и не вскрытые им конверты. Адрес отправителя заставил его вздрогнуть. Он торопливо разорвал конверт и выхватил листок. «Дорогой Марио, — начиналось письмо, — я приехала на Тремити…»

Сидя в качалке, она задумчиво смотрела на море. Наконец-то она у себя, в своем новом доме, о котором столько мечтала!

Ей нравилась эта вилла. Построена в самом красивом месте на острове. Дорога от нее ведет к Фиалковому гроту, через сосновую рощу, мимо площадки, где когда-то, согласно преданию, ютилась хижина дряхлого отшельника, уединившегося здесь, дабы замолить бог знает какие грехи. Проект виллы сделал Пьермарини[83], строительством руководил тосканский архитектор Дзуккони. Здание было совсем небольшим по сравнению с миланским особняком, возведенным Джулио. По плану оно напоминало виллу Палладио. Одна ее сторона обращена в сторону обширной поляны, а другая почти нависала над обрывистым берегом, внизу шумело море.

Она подошла к балюстраде, оперлась на нее. Просторный Фиалковый грот словно приглашал, как в детстве, купаться. Как любила она плавать, подставив лицо ветру, и нырять на самое дно за красивыми камушками или раковинами… Теперь легче добираться до воды, не нужно цепляться за кусты, спускаясь к гроту. Она велела выложить удобную каменную лестницу и обсадить ее цветущими олеандрами.

Да, именно здесь хотелось ей иметь дом — в самом чудесном и укромном уголке острова. Как раз на руинах античного римского здания. «Это руины виллы Юлии, несчастной внучки императора Августа» — объяснил ей как-то падре Арнальдо, — ее отправили сюда в изгнание». Голос его звучал печально. Тогда Арианна не понимала почему. Не догадывалась, что падре Арнальдо находил сходство между собственной жизнью и судьбой Юлии.

Она прошлась по террасе, полюбовалась гем, как пышно распустились ее цветы. Хорошо, что она велела построить цистерну. Воды теперь в изобилии хватит на все лето, с гордостью подумала она. А питьевую воду ей каждые три дня привозили с материка в больших деревянных бочках и выгружали на ее собственном небольшом причале. Одну из них слуга отвозил отцу. Тот не захотел перебираться к ней, предпочитал остаться в старом доме, где провел счастливые годы со своей Марией. Отец почти ничего не говорил с той поры, как умерла жена. И больше не работал. Целыми днями сидел, уставившись в пространство. Иногда бормотал что-то несвязное. Она хотела утешить старика, поговорить с ним по душам, но он лишь слегка кивал ей в ответ и опять замыкался в непроницаемом молчании.

Братья уже обзавелись своими семьями, у них появились дети. Она вспомнила, как обрадовалась, получив письма о рождении племянников. Как ей хотелось тотчас отправиться на Тремити, взглянуть на них! Но она не уступила даже искушению понаблюдать за строительством виллы. Она задумала окружить свой дом тайной. И это ей удалось. Теперь, говоря о графине, люди называли ее не иначе как Хозяйка Тремити.

— Хозяйка Тремити, — вслух произнесла она. Отчего же она не испытывает никакой радости? А ведь прежде ее впечатляло, что маркизу Россоманни величали Хозяйкой Даунии.

Арианна сразу же написала Марио. Она знала, что тот путешествует по Европе. И получила его последнее письмо из Амстердама. Он сообщал, что вернется в марте.

Возможно, Марио уже здесь, подумала она, проплывая мимо Торре ди Милето по пути на Тремити. И направила еще одно письмо со шхуной, отправлявшейся в Роди-Гарганико, но не указала на конверте своего имени. Кто знает, может, кому-нибудь захочется заглянуть в него. Она поставила только инициалы — «А. В.», Арианна Веноза, Сан-Домино, Тремити. Никто и не догадается, что это она, можно не сомневаться.

Марио не ответил и не посетил виллу. Она ждала долго. Ей удалось узнать, что Марио все еще путешествует. Время тянулось медленно. Прошел май, за ним июнь.

Арианна ждала. Но к столь долгому ожиданию она была совсем не готова. Она не любила ждать, ожидание наводило тоску, вызывало ощущение застоя. Чем бы заняться, чтобы заполнить пустоту? Она могла сесть на лошадь и еще раз проскакать по всем дорогам, которые хорошо знала. Однако какие же они теперь короткие, какие тут небольшие расстояния! Полчаса — и ты уже внизу, у моря, в порту Сан-Домино. Еще полчаса и снова на вилле. В детстве родные острова казались ей огромными, поездки верхом — долгими. Но уже в ту пору она все равно чувствовала себя здесь пленницей, мечтала повидать мир, уехать далеко за море. А теперь, узнав о том, что где-то бывают по-настоящему бесконечные горизонты, бескрайние луга и густые леса, она еще больше тяготилась пребыванием на крохотном острове.

Однажды явился с визитом офицер в парадной форме и, отрекомендовавшись начальником гарнизона островов Тремити, предоставил в ее распоряжение прекрасную двухмачтовую шхуну с экипажем из двух опытных матросов. Графиня воспользовалась ею и не раз объезжала острова. Доходила до Пьяносы, до Бьянки, Вместе и Манфредонии. Останавливалась у аббатства и часто виделась с фра Дженнаро, который познакомил ее с двумя молодыми монахами. Даже спустилась вместе с ним по тайной лестнице, что вела в келью в подземельях аббатства, где она когда-то скрывалась.

С непередаваемым волнением смотрела Арианна на свое ложе, на кровать Марты. И заплакала, вспомнив фра Кристофоро и фра Гуардиано. Какой печалью наполнилось ее сердце! Она снова оказалась в мире усопших. Тех, кто так любил ее и кому она отвечала благодарностью и признательностью, уже не было в живых. Скончалась ее мать, не стало учителя, не стало главного настоятеля аббатства фра Гуардиано, хранителя святой обители, а ее отец ослабел разумом в предчувствии смерти.

Что ей тут делать, в такой глуши, думала Арианна, в волнении расхаживая по террасе. Выйдя из дома, она вскочила на лошадь и галопом понеслась на другой конец острова. У скалы, узким мысом выдававшейся в море, лошадь заупрямилась и не хотела идти вперед, но Арианна заставила ее подняться по узкой крутой тропинке на самый верх.

Солнце опускалось за низкие тучи, и море, поначалу багровое, теперь становилось темным. Что ей делать на этом острове? И зачем она сюда приехала? Почему именно здесь построила свою виллу? Что надеялась найти тут? Кому хотела отомстить?

Она привязала лошадь к выступу на скале и спустилась к воде. Подошла к самой кромке и коснулась ее. Это была вода ее детства, тут она играла с братьями и Лелой. Слезы ручьем потекли по лицу Арианны.

Видно, она поддалась обиде, гордости, досаде. Неужто она и впрямь приехала сюда показать всем, как разбогатела? А главное, ей хотелось унизить старую маркизу, доказать Марио, что она теперь такая же знатная особа, как он. Но все эти намерения теряют смысл, если никому нет до тебя дела.

Она отстранила от себя всех, кто любил ее. Сына отправила в колледж, падре Арнальдо живет в Варезе, и Серпьери она тоже отдалила от себя. А Марио? Почему она оттолкнула Марио? Ведь теперь она с нетерпением — пора наконец честно признаться себе в этом — ждала его. Ждала с того самого момента, как сошла на берег. Да что там, ждала его еще в Милане. Надеялась, что, путешествуя, он заглянет к ней, но была слишком горда, чтобы просить его об этом. А когда она отправилась на Тремити, разве не высматривала его на берегу? Сколько раз бессмысленно кружила по островам, обшаривая взглядом скалы в надежде увидеть его высокую статную фигуру! И наконец, разве не для того она построила свою виллу, чтобы жить рядом с ним?

Проклятая гордость, подумала она, проклятая гордыня, иссушающая душу, унижающая ее, застилающая глаза, мешающая видеть. Спесь, из-за которой и живет она теперь одна на забытом острове! Марио не приедет. Он устал от нее. Он сбросил с себя путы и улетел на свободу.

В небе носились чайки. «Я королева чаек, — с иронией подумала Арианна, — королева заброшенного острова».

Она не спеша вернулась домой. На террасе ее ожидала Марта. Арианна огорошила ее вопросом:

— Скажи мне, зачем я сижу в этом месте, которое уже давно стало мне чужим?

— Тебе просто немного взгрустнулось, дорогая, — ответила Марта. — Дом этот — мечта! Поблизости живут твои братья и племянники…

— И все же этот остров кажется мне тюрьмой. Я будто схожу тут с ума. Завтра соберем вещи и вернемся в Милан. Не хочу больше ни дня оставаться здесь.

С этими словами Арианна ушла к себе и бросилась в постель недовольная, негодующая. Она уснула беспокойным сном, а среди ночи очнулась от духоты и еще более уверилась в желании покинуть остров. Будь у нее возможность, она сию минуту отправилась бы на материк, оставив Марту собирать вещи! Уехала бы одна, захватив лишь самый скромный багаж.

Марио дочитал письмо. Так, значит, загадочная хозяйка острова Тремити — это Арианна?! Он поднялся и в волнении принялся ходить взад и вперед по комнате. Эта женщина не переставала изумлять его. Интересно, чего ей стоило убедить короля Иоахима помочь ей приобрести остров? А главное, как удалось ей сохранять все свои планы в величайшей тайне?

Марио вспомнил последнюю встречу с Арианной после коронации. Она сообщила, что остается в Милане. Хочет доказать самой себе, что может самостоятельно обеспечить себя. Ни от кого не хочет зависеть. И как прекрасно ей все удалось! Только маркиза Россоманни могла поспорить с ней в таком размахе. Да, Арианна по масштабам деятельности не уступает его матери. После смерти мужа маркиза тоже не просила ни у кого помощи и одна приумножала свое состояние. Жаль, что эти две женщины с самого начала не поняли друг друга. Будь они не врагами, а союзницами, его жизнь сложилась бы совсем по-другому.

Марио попытался разобраться в своих чувствах. Ему казалось, его сердце раскололось на две половинки. Одна половина его души ликовала: Арианна совсем рядом! Другая половина, напротив, страдала от раздражения и обиды. С какой целью Арианна тайно построила виллу напротив Гаргано — уж не для того ли, чтобы бросить вызов ему и его матери? И тут настроение маркиза внезапно изменилось. Он почувствовал себя польщенным. Ведь все это она проделала ради него.

Марио опять взял письмо и посмотрел на дату: 18 марта 1810 года! Невероятно! Оно послано три месяца назад! А что же она делала все это время? Оставалась на острове в одиночестве или уехала? Нельзя терять ни минуты. Сегодня же на рассвете он отправится на Тремити.

Ну почему он не прочитал это письмо раньше? Он повертел конверт в руках. И понял: на нем не было имени отправителя, а стояли только инициалы «А. В.». Он просто не догадался, что означают эти буквы.

Проснулся Марио в совершенном умиротворении.

Море было тихое, ветер прохладный и легкий. Все складывалось благоприятно, еще до полудня судно доставило его на остров. Он быстро добрался до виллы Арианны. И понял, что не ошибся — именно это здание он видел со стороны моря. Построенное в каком-то новом стиле из бело-розового мрамора, оно прекрасно сочеталось с пейзажем и вполне могло сойти за старинную римскую виллу вроде тех, что строили на Капри. Лужайка перед домом радовала глаз свежей зеленью.

Ему открыла молодая служанка. Девушка провела гостя в уютную гостиную цвета слоновой кости. В ожидании хозяйки дома Марио подошел к окну, выходившему на море. Он задавался вопросом, как встретится с Арианной и что скажет ей. Ночью, во сне, он понял, что Арианна хочет жить рядом с ним.

Но любит ли она его? А он ее? Но к чему задавать такие вопросы. Встретившись, они тотчас поймут всё. Они вольны делать что пожелают.

Однако Арианна почему-то не шла к нему. Марио уже потерял терпение, когда появилась горничная и доложила:

— Синьора сейчас выйдет.

Арианна проснулась очень поздно, такое не случалось уже давно. Ее разбудил стук в дверь и голос Фаустины:

— Синьора, синьора!

Она открыла дверь, даже не помня, зачем заперла ее изнутри.

— Простите, что разбудила, синьора. Господин очень давно ждет вас. Я уж не знаю, что и сказать ему.

— Кто же это? — поинтересовалась Арианна.

— Маркиз Россоманни.

Невыразимый трепет охватил ее, и она залилась слезами. Горничная, увидев, что госпожа плачет, испугалась:

— Что с вами, синьора? Не надо было впускать его?

— Нет, нет, — заверила ее Арианна, стараясь взять себя в руки. — Все хорошо. Попроси его еще немного подождать и возвращайся, поможешь мне одеться.

Арианна бросилась к туалетному столику. Как она выглядит? «Мне тридцать два года, — подумала она, — уже не юная девушка. Боже мой, если он застанет меня в таком виде, он же и смотреть больше не захочет!» Она знает: мужчине достаточно одного неприятного впечатления, оно, словно ожог, надолго остается у него в памяти.

Она принялась умываться, Фаустина поливала ей на руки теплую, с лепестками роз воду.

— А где Марта? — спросила Арианна. — Почему ее нет?

— Она поехала в Сан-Никола договориться с начальником гарнизона об отъезде.

— Ах да, я совсем забыла. Скорее, Фаустина, дай-ка мне крем. Зеркало отражало хоть и свежее, но еще сонное лицо. Почему ей теперь так трудно просыпаться по утрам? Глаза опухли. А вечером нет, вечером она всегда хорошо выглядит.

— Скажи-ка, Фаустина, как, по-твоему, идет мне это платье? Нет, нет, не это. Сейчас уже лето. Какое сегодня число?

— Девятое июня.

— Вот-вот, шелковое принеси. Кожа загорела, оно очень подходит. А волосы, боже мой, в каком беспорядке! Нет, надо не так. Ах да, тебя же не было тогда. Хочу причесаться, как в тот вечер в «Ла Скала». Только без диадемы.

Интересно, когда он приехал? Накануне? Или уже давно здесь и все медлил? Но почему?

Она послала ему очень милое письмо и приглашала встретить ее на Тремити. Правда, письмо немного загадочное. Впрочем, какое там загадочное, просто глупое! Неясное, как всё — всё ее поведение с ним!

Теперь она спешила, торопилась одеться, прежде чем ему надоест ждать и он захочет уйти. Однако женское чутье подсказывало, что никуда Марио не денется, даже если она заставит его ожидать до самого вечера. А сердце велело спешить, бежать, бежать, потому что может быть уже просто поздно.

Да, вот теперь она готова. Нет, нужно еще чуть-чуть добавить тени возле глаз. Где же испанский веер, который прислал ей начальник гарнизона Форе?

— Да, вот он, хорошо. А теперь, Фаустина, иди и приготовь чай с мятой. Да, чай с мятой будет лучше всего. Иди, иди!

И Арианна уверенно направилась к просторной гостиной, окна которой выходили на море. Когда она откроет дверь, ее зальет солнцем. Будем надеяться, что Фаустина опустила шторы на террасе. Сейчас не нужен слишком яркий свет. Ей хотелось предстать перед Марио при более мягком, приглушенном освещении.

Хотела было опять позвать Фаустину, но передумала. Уже слишком поздно. И открыла дверь. Марио стоял у окна.

Она увидела его, и внезапно словно весь мир перевернулся — ей показалось, будто и не было всех этих долгих месяцев неведения, ужасно тоскливых недель ожидания. Марио, улыбаясь, решительно протянул к ней руки.

Она собиралась приблизиться к нему сдержанно, словно королева, изящным жестом подать ему руку и вежливо поинтересоваться: «Как поживаешь, Марио? Как прошло твое путешествие?» Но вместо задуманного приема она опрометью бросилась к нему, едва не запутавшись в длинном платье, упала в его объятия и, отчаянно зарыдав, прильнула к нему. Она была счастлива и в то же время чего-то стыдилась.

И вдруг почувствовала, как его руки подхватывают ее и поднимают высоко-высоко, и ей показалось, будто она слилась с ним в единое целое.

ПРОШЛОЕ И ЛЮБОВЬ

Она смотрела на Марио и улыбалась. Он ли принес ее сюда, в эту комнату, или они пришли вместе? Она не знала, не помнила, как все произошло. Они лежали в постели, и Марио спал, положив голову ей на грудь. Они были вместе, и она прикасалась к его коже, гладила ее. А может, это он, Марио, касался ее рук?

Как все было просто сейчас! И какой наступил покой, какое умиротворение снизошло на нее и царило вокруг.

Тело у Марио было крепкое, мускулистое, такое крупное рядом с нею, а лицо — зрелого человека и в то же время совсем детское сейчас, когда он спит у нее на груди. Ей хотелось поцеловать Марио в пухлые губы, еще раз вдохнуть в себя его дыхание, в котором — теперь-то она поняла это — было что-то невероятно влекущее, какой-то особенный запах… Нет, она не находила подходящего слова для его определения. Она не знала никакого другого аромата, хоть в чем-то похожего на этот. Он пьянил ее, этот запах, настолько, что она невольно закрывала глаза.

Нет, она не может решиться поцеловать его в губы — он проснется. Она лишь слегка шевельнулась, целуя его в голову.

Время словно перестало существовать в этой комнате. Оно прекратило мучить ее, терзать, владеть ею, душить. Теперь время могло течь сколько угодно, ничто уже не имело никакого значения. Теперь они могут оставаться в объятиях друг друга вечность. Она ощущала тело Марио и одновременно не чувствовала его. Оно не существовало отдельно от нее, было как бы частью ее самой, словно вошло в нее, в ее душу, и не существовало отдельно от нее с той минуты, как Марио погрузил свое лицо в ее груди, в ее живот, лоно, волосы, а его губы скользили по ее лицу, шее, соскам, коже, волосам и замирали в упоительном поцелуе на губах.

В таком вихре эмоций смешалось все — руки, губы, волосы, дыхание, стоны, слезы, улыбки, изумление, загадки, и ей казалось, будто для нее не существовало больше времени — ни прошлого, ни грядущего, а было лишь одно настоящее.

Она опять поцеловала Марио. Вот оно, то, к чему она стремилась всеми силами. Вот оно, это будущее, не имеющее границ, — один только душевный покой. Теперь ей не придется больше гнать от себя настоящее, стремясь поймать будущее, она уже настигла его. Как прекрасно тело Марио, его лицо и его легкое дыхание во сне! Да, он таков, каким она представляла его, таков, каким создала в своих мечтах.

Она смотрела на Марио полными слез глазами. Его лицо едва освещено, рот чуть приоткрыт. Как она сможет существовать без него? Но почему именно сейчас, когда она сжимает любимого в объятиях, ее вдруг охватил страх вновь потерять его? Почему она вся дрожит? Нет, это всего лишь отзвук прошлого донесся сюда, в эту комнату. И она улыбкой прогонит его прочь, не ожидая, пока любимый проснется. Она не спешит, пусть спит Марио, пусть спит.

Сон… С детства, с тех пор как она увидела человека, убитого молнией, всякий раз, когда начиналась гроза, она укрывалась в своей комнате, запирала ставни, забиралась в постель и, дрожа, старалась уснуть. Она обнаружила, что потом, когда проснешься, опять сияет солнце, воздух свежий и прозрачный и в небе радостно носятся чайки. А бывало, она ожидала падре Арнальдо, всегда задерживавшегося. Он говорил: «Приеду завтра», а она и счет потеряла этим «завтра». Каждый вечер бежала на мол встречать судно, искала падре среди сходивших на берег людей, но его не было. Завтра, говорили ей, завтра приедет. И тогда, вернувшись домой расстроенная, она, не дожидаясь ужина, спешила скорее заснуть, потому что так быстрее наступит завтра.

Потом Марио, приехав на остров вместе с Аппиани, тоже говорил: «Увидимся завтра после обеда, утром у меня дела». И она просила Марту не будить ее рано. Ей хотелось сократить время, проснувшись уже после полудня.

А потом Джулио. Время, прожитое с ним, было заполнено открытием собственного тела, нарядами, драгоценностями, красотой, искусством, домом, природой, музыкой, вкусной едой, праздниками, богатством. В ту пору сон означал для нее возможность прийти в себя от упоения чем-либо.

Она могла спать очень много. И нередко даже притворялась, будто еще не проснулась, чтобы побыть одной в своей комнате и вспоминать его, Марио, представлять, что он делает и что думает о ней.

Потом явился Наполеон, а с ним война, смерти, грабежи, трудности, отчаяние. Тогда ей все время хотелось уснуть и спать подольше, чтобы не вспоминать обезображенные тела Джулио и Сальваторе, трупы у Арсенала, солдата, которого она убила, виллу «Летиция», охваченную пожаром, и этот запах крови, пота, лекарств, душераздирающие стоны, отчаянные крики раненых солдат и страшный голод, ей хотелось спать, спать… Спать где угодно: на земле, на траве, ночью и днем. Всегда. Выспаться, чтобы позабыть свои раны.

А потом настало время, когда она упорно работала, чтобы вернуть себе утраченное богатство. Время, когда бросила вызов самой себе. Десять лет. В течение долгих десяти лет спать означало для нее не задавать себе вопросов: есть ли смысл в этой буйной жажде богатства, в вызове, который она бросила судьбе. Она съеживалась в комочек в своей одинокой постели, как бывало в детстве, и засыпала, лишь бы только отогнать все сомнения, все волнения и тревоги, чтобы дождаться будущего, то есть дня сегодняшнего, дожить до мгновения, которое перенесло ее сюда, в объятия любимого.

Теперь, с Марио, она может спать, как и он, заснуть счастливым сном. Но не хочет. Не может она спать сейчас, в эту минуту, которую так долго ждала, в эту минуту невыразимой радости. Теперь нет нужды убивать время, потому что не надо больше стремиться ни к какой другой цели. Она должна стать хранителем их счастья, стражем его безмятежного сна.

Марио спокоен, она видит это по его лицу: веки чуть вздрагивают, и на губах играет легкая улыбка, его грудь вздымается медленно, подобно морю в штиль. А ее, смотрящую на него, охватывает трепет, переполняют благодарность судьбе и радость покоя. Она не хочет засыпать, а хочет запомнить все, что заполняет эту удивительную минуту, — вещи, краски, запахи, запомнить необычайную гармонию, царящую вокруг.

Как прекрасно его тело — тело любимого человека! Лежащий рядом, он почему-то кажется выше ростом, гораздо выше. И она любит его, любит безгранично.

Она всегда любила его. Даже когда удалялась от него, когда избегала…

Она любила его и тогда, когда покидала ночью Тремити, переодетая монахиней, уезжая под чужим именем в незнакомое место, навстречу какому-то другому мужчине, когда долго сидела на корме и, глядя на далекий горизонт, в душе обрушивала на него самые горькие слова, стараясь изгнать, навсегда стереть его образ из памяти. Но это длилось лишь мгновение, один лишь миг негодовала она из-за пережитых обид, из-за его долгого отсутствия, ведь ей казалось, он оставил ее навсегда. Но вскоре его образ вновь вставал перед ней. И тогда она, заливаясь слезами, корила себя за слова, которые обрушила на него. Она нянчила его в своем воображении, как ребенка, вновь впускала его в свою душу, и он занимал в ней еще более почетное место.

Она жила с отчаянием в сердце, его отсутствие убивало ее. И тогда она снова старалась освободиться от него. Пыталась возненавидеть. Упрямо убеждала себя, будто сумеет забыть его. Но то была совсем жалкая попытка уйти от себя, ведь, выслушав упрек Марты, она с готовностью отказалась от возникшего злого и столь не свойственного ей чувства.

А когда она приехала на озеро Варезе и Джулио развлекал ее, ухаживал за ней, стремясь добиться ее расположения и любви, вводил в новый для нее мир, то и тогда он, Марио, по-прежнему оставался в ее душе. Она позволяла ему жить в ее душе, притворяясь, будто его там нет. Она заставляла себя молчать, чтобы не произнести ненароком его имя. Она старательно занимала себя чем угодно. Но он все время жил в ее воображении.

И в день свадьбы, когда Марта объясняла ей смысл супружеских отношений, былая печаль вновь всколыхнулась в ее душе и тайные слезы упали на подвенечное платье. Вовсе не Джулио ожидала она в первую брачную ночь, не он был супругом, о котором она мечтала, и Марта все поняла, но сделала вид, будто воспринимает их как обычные для невесты слезы, вызванные страхом, который переживает каждая новобрачная, и не называла ни его имени, ни имени мужа, а говорила только: «Когда войдет супруг…» Будто достаточно было одного лишь слова «супруг», чтобы перепутать имена, заменить одно другим. Нет, не Джулио был тем, кого она желала видеть рядом с собой в первую брачную ночь!..

А когда настало время смертей и трудностей, она убеждала себя, что в ее сознании, в ее душе не осталось больше места для Марио. Она приняла решение не возвращаться в прошлое, а значит, необходимо было сделать все, чтобы освоить новое для нее доходное дело, которое и принесет ей свободу. Не могла же она вечно рассчитывать на чью-то помощь. Она поняла, что мало иметь друзей, которые помогли ей войти в его круг. Удержаться в нем она может только собственными усилиями и должна рассчитывать только на себя. Она ненавидела войну, однако именно основной инструмент войны — оружие — помог ей остаться на высоте и упрочить положение, которое Арианна занимала к тому времени.

Но и тогда, лишь бы не слышать призыва Марио, она держала его образ словно в заточении, не выпуская из ограниченного пространства, которое отвела ему в своей душе. Его облик долгие годы пребывал там, составляя ей компанию, и они привыкли быть вместе — его видение и она, — были уверены друг в друге, необходимы друг другу. Еще немного, и не понадобилось бы стремиться к реальной встрече, бросаться в объятия и плакать от радости в нереальном будущем, которое все же началось сегодня, сейчас.

Она все еще плачет, и ей не верится, что она с ним, что они лежат в объятиях друг друга, превратившись в единое целое…

Она отвела голову, чтобы ее счастливые слезы не разбудили любимого. Она уверена, что они любили друг друга еще раньше, до их первой встречи, прежде, чем родились. Они рождены для любви.

Теперь она представляет эту любовь во всей полноте, и ей хочется еще больше любить, обожать, боготворить Марио все те дни, недели, годы, какие Господь отпустит им прожить в невероятном счастье, прежде чем Всевышний пробудит их от волшебства, что зовется жизнью, и их бесприютные души вновь отойдут в иное измерение и в иное время.

Но если ему придется отлететь туда раньше… Нет, он не может умереть прежде нее! И потому отныне она будет смиренно молить Господа призвать их к себе вместе, будет просить его каждый день — и сегодня, когда, проснувшись возле нее, Марио увидит, как она улыбается, и когда они пойдут рядом, соединив руки, и когда, прижавшись к нему, она будет делиться с ним своими мыслями, своими опасениями за их счастье, и когда сорвет цветок, и когда они вместе будут любоваться морем.

И она еще будет молить Господа, когда приласкает ребенка, когда будет заботиться о доме, когда расстелет белую скатерть и крахмальные простыни или приготовит любимому ванну, когда вечером распахнет дверь своей спальни и примет его в свои объятия, а он поцелует ее. Пусть он знает, что она молится за них!

Но если Господь не услышит ее молитву и она уйдет на небеса раньше, то пусть ее любимый не плачет, потому что она все равно не покинет его. Он оденет ее тело в белое платье, положит в гроб флакон духов и осыплет ее лепестками роз. И пусть не пугается, что тело станет холодным, а губы немыми. Все равно, все равно она останется подле него. Пусть прислушается к тишине — и уловит ее шаги. Утром пусть взглянет на подушку и найдет лепесток розы. А выйдя из дома, пусть вдохнет воздух и ощутит ее запах. Нет, он не должен плакать, не должен, если не увидит больше ее тело!

Зато ее душа никогда не покинет его. Она каждый день будет оберегать его, каждую ночь станет охранять его сон. Пусть он не плачет, счастье ее, она останется рядом с ним и на смертном одре и поведет его душу к свету. Пусть он следует за ее ароматом, а потом, когда захочет, поднимет глаза и увидит ее трепетную тень в конце пути. Он не ошибется. Она будет все в том же белом платье и все с той же улыбкой сопровождать его.

Арианна набросила легкий халат. Села перед зеркалом, стоявшим напротив кровати. Внимательно осмотрела лицо — оно было гладким и чистым. Ни единой морщинки. Должно быть, долго спала, подумала Арианна, принимаясь расчесывать волосы.

Марио не пришел отдохнуть после обеда. Она улыбнулась, представив себе, как он скажет ей: «Ты должна быть довольна, я удовлетворил твое желание “считаться с тобой”». Она засмеялась. Обычно она просит «считаться с ней», когда они чересчур много занимаются любовью. И он это знает.

И знает, что для нее заниматься любовью означает также просто нежно обнимать друг друга, ласкать, разговаривать. Вместе гулять, вместе есть, вместе дышать, даже просто тихо сидеть рядом и молчать. Она всегда напоминает ему об этом. И он сразу же отвечает: «Да, да, и для меня тоже так. Но все это лучше делать потом или даже в промежутках». И смеется, смеется, забавляясь, когда она протестует.

Как ей нравится, когда Марио смеется! Как нравится, когда овладевает ею…

Интересно, что сейчас делает Марио?

На звук ее колокольчика тут же явилась горничная и почтительно поприветствовала госпожу.

— Где маркиз?

— Еще на террасе, с бароном Берлинджери, занимаются какими-то документами.

— Помоги одеться. Пойду к ним.

Фаустина взяла щетку для волос:

— Синьора, вы сегодня выглядите такой счастливой!

— Я счастлива с тех пор, как живу с Марио.

Фаустина продолжала укладывать волосы Арианны в шиньон.

— Сейчас уберу вас скромно, но добавлю чуть-чуть красок, и вы станете похожи на бутон розы. Помада на губы, вот так, очень хорошо. Тени совсем немного, один легкий мазок, и ко всему добавим розовое платье с белым поясом и розовые домашние туфли. Маркиз будет очарован.

Фаустина всегда веселилась, убирая ее.

Хорошая служанка, думала Арианна, так нежно касается ее волос, осторожно накладывает грим, умело подбирает краски, они всегда отлично сочетаются с цветом платья. У девушки хороший вкус, она неизменно доброжелательна, с такой заботой и усердием чистит и гладит одежду.

Фаустина завязывала Арианне пояс, когда вдруг схватилась за живот и побледнела.

— Фаустина, что с тобой? Тебе нездоровится? — Арианна осторожно усадила девушку.

— Немного болит живот, не беспокойтесь, синьора.

— Велю позвать врача…

— Нет, не надо, сейчас все пройдет. Прошу вас, синьора, не беспокойтесь. В последние дни меня часто тошнит…

— Ждешь ребенка? — обрадовалась Арианна.

— Да, — улыбнулась Фаустина, — знали бы вы, как счастлив муж, наверное потому, что это у нас первый ребенок.

Арианна вышла на террасу. Марио медленно поднялся навстречу жене, неотрывно глядя на нее. Вито тоже встал. Она протянула ему руку.

— Вы очаровательны, дорогая, — сказал Вито, с поклоном целуя ее руку.

— Еще бы! Это ведь моя женщина! — воскликнул Марио, привлекая ее к себе.

— Да, женщина для вас подходящая, маркиз. Теперь понимаю причину вашей прежней нервозности.

Она взглянула на Марио, и он улыбнулся ей. В этой улыбке, подумал Вито, отразилась вся его душа, полная счастья жизни. Он рад за него, за своего друга. И вслух произнес:

— Оставлю вас, пойду передохну немного.

— Марио заставил вас работать, вы даже не отдыхали после обеда, — посочувствовала она.

— Я люблю работать с Марио. — Вито собрал бумаги и удалился.

— Есть письма, — сказал Марио. — Только что получены. Два из них тебе. Одно от Серпьери, а другое от кого-то, чей почерк мне незнаком.

Марио протянул конверт.

— Марко! — обрадовалась Арианна. — Это же мой сын пишет! — и сорвав печать, развернула листок.

Марио наблюдал, как она, волнуясь, читала письмо. Лицо ее было исполнено нежности, при мысли о сыне легкая, светлая улыбка не сходила с ее губ. Она была бы прекрасной матерью и для его, Марио, детей. Арианна подняла на возлюбленного глаза.

— Марко очень рад за нас и благодарит тебя за великолепный подарок, который ты послал ему.

— Я так счастлив с тобой, что готов подарить твоему сыну половину своего состояния. Что еще он пишет? Приедет навестить нас?

Она протянула ему листок и налила чашку чая.

— Мне очень нравится твой сын, очень, — сказал Марио, складывая письмо. — Устроим ему большой праздник, когда приедет сюда. Он освоится с морем, научим управлять парусной лодкой, это все будет для него ново, — Марио отпил чаю и сжал ее руку. — Сегодня ты должна быть довольна мною — я дал тебе вволю поспать, — и с легкой иронией добавил: — Видишь, я посчитался с тобой — оставил тебя в покое. — Она улыбнулась, и Марио прибавил: — Но я все равно люблю тебя!

Марио заметил на шее Арианны тоненькую цепочку. Она напоминала ему о том, какое он испытывал волнение, целуя эту шею, как обнимала она его, лежа в его объятиях, и как отдавалась ему. Он прикоснулся к цепочке. Арианна вздрогнула, взяла его руку и прижала ладонь к своим губам.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Ей хотелось беспрестанно повторять эти слова. И она радовалась, что Марио тоже очень часто говорит ей о любви. Особенно по утрам, едва проснувшись, с восхищением рассматривая ее.

— Как ты чудесна. — восторгался он. — как счастлив я, что ты всегда рядом, как я люблю тебя!

Джулио тоже любил ее и также восхвалял ее красоту, но тогда она была менее уверена в себе. Марио же мог обнять ее за талию где-нибудь в обществе, способен шептать ей о любви даже на мессе в церкви. И она улыбалась, иной раз даже немного стыдилась.

Марио вдруг поднялся и отодвинул стул. Обхватив жену за талию, приподнял ее.

— Идем, — шепнул он, — поспешим в нашу спальню. Хочу рассказать тебе одну сказку.

— Не-е-е-т, я только что оделась…

— Но я и не собираюсь раздевать тебя. Бога ради, и в мыслях не было!

Арианна рассмеялась. Обнявшись, они прошли в комнату. Фаустина убирала кровать. Одного взгляда хозяйки было достаточно, чтобы девушка поняла, что ей нужно удалиться.

Когда дверь закрылась, Арианна подняла лицо, и губы Марио приблизились к ее губам. Ей показалось, она утопает в море ощущений, какие вызывали у нее его губы, язык, руки! С каждым разом, когда они сливались воедино, наслаждение, которое она испытывала, возрастало.

С первого же дня, едва Марио приехал сюда, в ее дом у Фиалкового грота, они без конца занимались любовью. Она, столько лет прожившая в одиночестве, не привыкла к такому ритму и была ошеломлена. С Джулио все было иначе, они не так часто сближались. А с Марио она чувствовала себя свободно, раскованно, с ним ощущала безмерную близость. Не осталось такого места на их телах, которое не было бы обследовано, исцеловано, обласкано. Марио легко подвел ее к тому, чего хотелось ему, к своим желаниям, к своему ритму. И она быстро освоилась со всеми его привычками.

Они опустились на кровать и принялись раздевать друг друга, чередуя расстегивание пуговиц или снимание одежды долгими поцелуями. Марио обнял ее лицо ладонями и целовал в глаза, нос, губы, а потом стал расстегивать шелковый лиф. Платье соскользнуло с ее плеч, обнажив круглые, полные груди. Марио, наклонившись, поцеловал их и уложил Арианну на спину. Она смотрела на него, пока он снимал подвязки и медленно стягивал чулки. Потом он склонился к ней и принялся не спеша целовать ее ступни, ноги, бедра, лоно. Она закрыла лицо ладонями. Марио нежно отвел ее руки. Ее лицо еще никогда не было так прекрасно.

— Любовь моя, пусть такое блаженство длится вечно, жизнь моя…

Они лежали недвижно, обнявшись, словно не могли оторваться друг от друга. Марио покрывал ее лицо легкими поцелуями, ласкал шею, она с наслаждением нежилась в его объятиях.

Марио изумляла ее женственность. Она была необыкновенно изящна и грациозна. Он не мог не сравнивать ее с другими женщинами, которых знал. С Элеонорой, например. Та была особой активной, предприимчивой, быстро угадывала все его желания. Арианна оказалась застенчивой, нежной, уступчивой. Она никогда не брала на себя инициативу. Более того, каждый раз немного краснела, застенчиво смеялась. И Марио ухаживал за ней, поддразнивал, иногда ласково смеялся над нею. Но постепенно она позволяла увлечь себя эротической игрой и тогда уже целиком включалась в нее с такой силой, какой он не встречал ни у одной из женщин, какими обладал. Их слияние было столь напряженным, столь глубоким, а оргазм столь судорожным, что Марио порой даже пугался, видя, как во власти пламенного экстаза это дивное создание бледнеет, словно обескровленное.

Арианна целовала его в шею влажными губами.

— Иди сюда, — позвал он. — Давай еще раз.

— Нет, — засмеялась она и, высвободившись из его рук, медленно соскользнула на ковер. — Ты неисправим и неутомим, — сказала она и, продолжая смеяться, уселась перед зеркалом.

Очень удобное место, думал Марио, заложив руки за голову. Отраженная в зеркале, она видна сразу и спереди, и сзади.

Арианна принялась расчесывать волосы, и Марио, наблюдая ее неторопливые движения, спрашивал себя, любил ли он ее и прежде или полюбил по-настоящему только теперь, в тот день, когда пришел сюда и она бросилась в его объятия.

Он мог с легкостью ответить: «И прежде любил!» Он постоянно думал о ней с того самого момента, когда впервые увидел на Анжуйской башне.

Но он так же уверенно мог сказать и другое — его любовь полностью расцвела только сейчас.

— А ты действительно любишь меня с тех пор, когда Аппиани писал наши портреты и мы искали гнезда чаек? — не раз спрашивал Марио.

Ответь она «нет», он мог бы подумать, что все годы, проведенные врозь, прошли словно во сне и были вообще вычеркнуты из жизни. Но мыслимо ли существовать с такой пропастью в душе? Возможно ли отправить шестнадцать лет жизни в никуда? Это все равно что начисто потерять память и забыть, кто он такой и кто есть кто. Но она отвечала:

— Я любила тебя уже тогда и даже раньше, чем мы встретились.

И то мрачное время имело, выходит, свой смысл: оба они сейчас вновь обретали друг друга.

Они долгие часы проводили в разговорах, рассказывая друг другу события своей жизни, делясь воспоминаниями и стремясь отыскать даже в самых странных и давних мелочах какую-нибудь примету, хоть слабенький лучик, какой-то след той не умиравшей, хотя и скрытой любви. И всегда находили такие приметы.

Каждое утро, просыпаясь рядом с Арианной, Марио чувствовал себя совершенно иным, будто заново родившимся. И смотрел на эту женщину так, словно она первая в его жизни и любит он тоже впервые. Он любил Арианну уже многие годы, но знал ли ее? Что, в сущности, ему было известно о ней до ее возвращения на Тремити, прежде чем они стали жить вместе, проводить вдвоем все время — каждый час, каждый день, целые сутки всегда вместе? Он ничего, совершенно ничего не знал о ней.

Сохранилось лишь смутное воспоминание об острове чаек, об очаровательной, веселой, мелькнувшей, точно видение, девушке. А вот такую Арианну он никогда не встречал прежде, даже представить себе не мог. Он любил именно нынешнюю Арианну.

И был уверен, что если бы никогда прежде не встречал ее, даже не знал бы о ее существовании, не искал, не ждал столь долгие шестнадцать лет, а Господь Бог забросил бы его на какую-нибудь Другую планету, он все равно полюбил бы ее с первого же взгляда.

Вот почему он мог сказать себе: прошлое не имеет ни малейшего значения. А важно настоящее и будущее. С каждым днем он любит ее все сильнее и сильнее.

Она зачесала все волосы на лицо, а потом, резко запрокинув голову, отбросила их назад, как делают юные девушки.

Встреча с ней, продолжал размышлять Марио, не только завершила целый период его жизни, но и оказалась началом совершенно нового существования, странствием в неизведанные земли. Такой жизни он не знал и никогда даже представить себе не мог. Словно путешествие в глубины самих себя, познать свою психику и собственное тело.

Тело Арианны приводило Марио в волнение и восхищение. Он со смирением взирал на него. Прежде ему казалось, он знает женское тело. Он не раз хвалился своим всеведением перед друзьями. Спорил, что ему достаточно взглянуть на проходящую мимо женщину, и он уже может описать ее всю. Разглагольствовал о полных, крупных грудях, о крепком заде, о широких, сладострастных бедрах, особенно почему-то о них. Теперь же он обнаружил, что всегда видел женское тело лишь в самых общих чертах или же его внимание целиком поглощала какая-то одна деталь.

Прежде, когда он смотрел на женщину, что он видел? Он вспомнил Элеонору, на память пришли эротические подробности. Ее огромные груди, колыхавшиеся, когда они занимались любовью. Но как выглядело тело Элеоноры полностью, все целиком, он припомнить не мог. И все же оно нравилось ему, думал Марио.

Арианну он знал всю, каждый кусочек ее тела, каждый оттенок, каждое изменение ее форм при движении. Различал походку. Даже в полной темноте определил бы, что идет она. Он внимательно рассматривал ее. Его интересовали отнюдь не подробности, а вся Арианна.

Накануне днем они прогуливались на его небольшой лодке вокруг острова. Он поднял парус, Арианна сидела, прислонившись к мачте, и молча смотрела на возлюбленного. Им вдвоем всегда было хорошо, даже если они ни о чем не говорили, просто необыкновенно хорошо, где бы ни находились, главное — вместе. Вдруг Марио попросил ее раздеться и побыть обнаженной.

Арианна проверила, нет ли поблизости нескромных глаз, сбросила платье и снова села так же, прислонившись к мачте парусника. Марио тоже оставался на своем месте и молча смотрел на нее. Она казалась ему греческой скульптурой. Такой должна была быть богиня Венера или Елена Прекрасная. Именно подобные женщины вдохновляли античных художников, создателей древних мифов.

Как ему нравилось проводить время дома, только с нею! Арианна ходила полураздетая — длинные, стройные ноги, гибкое и мягкое тело, круглая и нежная грудь, то и дело выглядывавшая из-под одежды. Ему хотелось бы иметь в доме множество картин, изображавших Арианну в разных позах и разных одеждах, обилие ее портретов, запечатлевших неисчислимые преображения ее лица. Марио вспомнил, что она сказала Аппиани на Анжуйской башне, когда тот писал его портрет. Художник хотел запечатлеть красоту на своих картинах. И она заметила, что для этого пришлось бы создать целую галерею портретов одного и того же человека, закрепляя на полотне в разных ракурсах различные моменты его жизни во времени и пространстве, отразить множество эмоциональных изменений лица.

Безумие, думал он тогда. Но теперь понимал, как глубока была ее мысль. И сказал об этом как-то после того, как они занимались любовью до самого захода солнца.

— Сегодня, когда мы принадлежали друг другу, у тебя было столько разных выражений на лице, столько красок и оттенков — от пунцового до бледного. И хотя ты всегда остаешься самой собой, в тебе неизменно таится сотня любовниц, непохожих одна на другую. Сто новых женщин.

— Для тебя так важна новизна? — спокойно спросила она. — Тебе мало меня одной?

— Конечно, мне достаточно только тебя. И все же мне нужно много разных женщин. Гарем из ста прекраснейших гурий, чтобы постоянно менять их. Именно их и даришь мне ты одна, Арианна.

Она направилась в ванную. Марио проводил любимую взглядом. Ее движения отличались необычайной грацией. Что бы она ни делала — поправляла ли волосы, подавала ли руку, брала ли какую-нибудь вещь, — ее походка, жесты всегда были плавными, легкими, танцующими. Она обладала необыкновенным изяществом даже во сне. Когда спала, ее тело располагалось на постели так красиво, словно она позировала воображаемому художнику. Причем во всех ее движениях не было ничего деланного, жеманного.

Она обладала прирожденным, можно сказать, интуитивным изяществом, грацией бегущей газели или пантеры, преследующей свою жертву, или же величавостью орла, свободно парящего в вышине. Другие птицы машут крыльями, хлопают ими, орел же по-королевски простирает их и кругами взмывает в поднебесье, скрываясь в облаках.

Марио поднялся, собрал свою одежду, разбросанную вокруг кровати, и стал одеваться. Потом поднял и положил на постель подвязки и корсаж Арианны. От них великолепно пахло духами. О духах других женщин он помнил смутно. Если о всех дочерях Евы и можно было сказать, что они пользовались парфюмерией, то Арианна сама источала аромат. Конечно, она часто мылась, обожала плескаться в воде, следила за чистотой рта, употребляла разные травы, кремы и эссенции. И все же она обладала своим неповторимым ароматом, который ничто не могло перебить.

Она вернулась в комнату. Подошла к постели за своей одеждой. Марио взял ее за талию и посадил к себе на колени. Поцеловал за ухом.

— Скажи мне, что ты испытываешь, когда занимаемся любовью? — шепнул он.

— Разные бывают ощущения, — ответила она, обнимая его.

— Тем более интересно. Ну, поделись со мной.

— Сегодня утром возникло ощущение хрупкости, уязвимости. Когда твои руки обнимали меня, мне казалось, я в чем-то утопаю. Поначалу плыла по воздуху, как если бы мое тело уже совсем не повиновалось мне и я не могла больше управлять им. Потом оно покоилось в какой-то текучей среде и само стало текучим. И вдруг сильное волнение, почти обморок: как будто из жидкости я перенеслась в пустоту и держалась на натянутой веревке, над пропастью… Потом еще какое-то новое ощущение, никогда прежде не испытанное. Как если бы я покинула свое тело и смогла слиться с твоей душой… Не нахожу больше слов… — закончила она, ложась в постель.

— Как удивительно, дорогая! — воскликнул Марио, наклоняясь к ней. — Представляешь, сколько времени мы потеряли. Неужели ты не могла раньше вернуться ко мне?

— Нет, не думаю, что в разлуке мы упустили время Сейчас, вновь обретя друг друга, мы возродились. Ведь только возрожденные приближаются к таинству добра и зла.

— Как это понимать, сокровище мое?

— У судьбы есть своя логика. Мы с тобой, встретившись в первый раз, полюбили друг друга, не понимая глубинного значения нашего чувства. Нас потрясла и окутала какая-то тайна, коснулась неземная благодать. Мы считали тогда, что нам повезло. Теперь, встретившись вновь, мы приблизились к этому таинству. Жизнь в разлуке, выстраданная горечью разъединения, вынужденное расставание, недопонимание, мучительные попытки изгнать из памяти любимого человека и в то же время страстное желание обрести его — все это вместе обострило наши чувства. Конечно, мы с тобой остались теми же самыми людьми, какими были и прежде, только теперь наши чувства намного глубже, а их оттенки тоньше. И мы можем снять еще несколько покровов с вечной тайны.

Она приподнялась на кровати.

— Знаешь, — продолжала она, — вчера вечером, когда мы стояли на террасе, я вдруг ощутила какое-то другое измерение, некий трепет вечности. — Она сдвинула прядку волос с его лба. Марио смотрел на нее и слушал с религиозным смирением. — Мы опирались на балюстраду? — Марио кивнул. — И ты ел виноград. — Марио опять кивнул. — Потом еще некоторое время мы стояли, любуясь закатом. Так вот я поняла в тот момент, когда мы ели виноград и смотрели на море, что этот счастливый миг может длиться для нас вечность, может продолжаться и вне нашей жизни, в ином времени. Мы были счастливы, ни в чем не нуждались, все складывается превосходно, но…

ПРАЗДНИК НА МОРЕ

— Объявляю вас мужем и женой, — произнес падре Арнальдо, поднимая руку в знак благословения. Арианна увидела, как лило Марио, светящееся счастьем, нежное, приблизилось к ней, и он поцеловал ее. Чистый, целомудренный поцелуй.

К новобрачной подошла маркиза, поцеловала ее в лоб и произнесла:

— Добро пожаловать в нашу семью и в мое сердце, дорогая. Желаю счастья, дети мои.

А вслед за ней их стали поздравлять братья, Марта, кардинал Руффо, падре Арнальдо и гости — епископ Поццуоли, монсиньор Розини — друг падре Арнальдо, министр юстиции Франческо Рич-чарди — друг Марио и представитель короля Иоахима, Винченцо Куоко, Джузеппе Поэрио, Томмазо Серпьери и его подруга Шарлотта, князь Капече Минутоло, герцоги Карафа ди Андрия, Пиньятелли ди Чериньола, ди Сангро, ди Торремаджоре, князья Сан-Северо, Бранча, Санфеличе, делла Марра, а также множество представителей муниципальных и церковных властей Апулии. Лавина звуков и слов обрушилась на них. Водоворот лиц и образов, которые невозможно запомнить, подумала Арианна.

Марио вывел ее из домашней капеллы. На площади перед виллой Россоманни их ожидала открытая белая карета, запряженная семью белыми лошадьми. За экипажем новобрачных потянулось множество других карет. Кажется, все жители Даунии от мала до велика собрались у дороги, серпантином спускавшейся к озеру Варано. Всем хотелось посмотреть на супругу маркиза — на ту самую загадочную хозяйку островов Тремити, родившуюся на этой земле и вернувшуюся сюда, чтобы стать членом семьи Россоманни, маркизой Термоли и Виесте.

Арианна, чувствуя, как Марио сжимает ее руку, улыбалась всем. Сколько раз в юности она представляла себе подобную сцену. И чем чаще рисовала ее в своем воображении, тем больше добавляла подробностей, которые, как ей казалось, в прошлый раз она забыла, тем грандиознее становилась картина. Однако некоторые реалии оставались неизменными: белые лошади, белое расшитое жемчугом платье, распушенные волосы, переплетенные живыми цветами, ее супруг, красавец, сильный, улыбающийся, горячо любящий ее.

И действительно все происходило именно так, как она когда-то мечтала. Только платье на ней не белого, а другого цвета — медового, с голубой каймой по подолу.

И все же что-то оказалось не совсем таким, как трети лось в юности, а каким-то странным и в то же время вполне естественным. Странным, потому что у нее кружилась голова от великого множества гостей — такого она никак не могла вообразить в своих мечтаниях. А естественным — потому что вполне нормально быть рядом с Марио, сидеть вместе с ним в белой карете и чувствовать, как трепетно он сжимает ее руку. Словно она всегда находилась здесь и здесь ее место.

Однако всем остальным, собравшимся на торжество, подобное бракосочетание представлялось событием исключительным. Должно быть, потому, что новобрачным пришлось преодолеть множество препятствий и произошло немало событий, прежде чем Арианна оказалась рядом с любимым как обожаемая женщина и законная супруга.

Сейчас ей все казалось предопределенным. А прежде в ее фантазиях о будущей свадьбе никогда не возникало ощущения, будто она всегда оставалась рядом с Марио. И теперь для нее действительно все оказалось внове. Когда она представляла себе церемонию бракосочетания с маркизом, то думала, что будет безумно волноваться, растеряется, не сумеет произнести ни слова, а сможет только улыбаться и смотреть на всех глазами, полными слез. И все поймут, как она счастлива, и простят ее.

Конечно, и сейчас она вряд ли сможет держаться лучше, думала Арианна. Попросили бы ее произнести речь — она не смогла бы найти нужных слов, стала бы, наверное, лепетать что-то невнятное. К счастью, церемония не предусматривала каких-либо обращений невесты к гостям.

Это лучше сделает Марио. Он отлично справится, ведь он привык выступать перед публикой. Для собравшихся он — герой. Она же — лишь справедливое вознаграждение, которое Бог послал кумиру. И чем нежнее она станет обращаться с ним, тем больше люди поверят, что их герой поистине велик.

— На нее будут смотреть во все глаза, — повторяла маркиза, когда Арианну одевали к венцу.

Как она оказалась права! Боже, сколько глаз устремлено на нее!

Какая-то девушка приблизилась к карете и протянула невесте букет из цветущих веток оливы. Самый отрадный подарок, какой она когда-либо получала. Множество даров пришло со всех концов Италии, даже от Мельци д’Эрила, но подношение простодушной девушки тронуло Арианну до глубины души. То был дар священный — символ мира, наверное, поэтому она так любила оливы в цвету. В мае оливковая роща источала тонкий и пьянящий аромат. Особый аромат.

И еще один символический жест свершился несколькими часами раньше, в спальне, когда женщины помогали Марте наряжать и причесывать невесту. В комнату неожиданно для всех вошла маркиза, опустилась в кресло и стала наблюдать, как ее готовят к венчанию.

Долгие годы, думая о маркизе Изабелле, Арианна испытывала только гнев и злобу. А теперь маркиза расположилась рядом и улыбалась ей, следила, чтобы подаренное платье сидело прекрасно. «Было бы достойно тебя» — как она сочла необходимым подчеркнуть.

Комната, где Арианну одевали к венчанию, находилась в особняке Россоманни, в крыле, противоположном апартаментам хозяйки. При желании они с Марио могли жить здесь, вообще ни с кем не встречаясь целыми сутками. Маркиза позаботилась буквально обо всем. Спальня была просторная, прямо-таки огромная, и часть ее превращена в гостиную: у широкого окна, выходящего на море, стояли диван и кресла. Мебель обита бело-голубой тканью, стены затянуты парчой, пол покрыт коврами. Букет роз стоял на консоли. Абсолютную тишину нарушала лишь праздничная симфония птичьих голосов.

Да, маркиза продумала все и осуществила свой замысел с большим размахом. Когда-то она жестоко обошлась с ней, зато теперь проявила необыкновенное радушие.

Когда маркиза появилась в комнате, невеста была в нижнем белье с шелковым лифом. Она сидела перед большим зеркалом с распушенными по плечам волосами. Марта только что закончила наносить косметику на ее лицо. Увидев маркизу, Арианна поднялась навстречу. Та внимательно осмотрела ее и одобрительно кивнула.

— А ты и в самом деле необыкновенно хороша! Я рада, что моему сыну доведется наслаждаться всей этой благодатью.

Арианна, несколько смутившись, поблагодарила:

— Спасибо, маркиза, вы слишком снисходительны ко мне.

— Еще краснеешь, когда тебе делают комплименты. Неплохо для невесты, — похвалила маркиза, усаживаясь в кресло.

Появилась Миранда и положила на кровать подвенечное платье.

— Поторопись, Миранда! Ну что ты как улитка сегодня? Хочу поскорее видеть невесту одетой.

— Но у нас еще есть время, синьора, — возразила Миранда. — Позвольте я поправлю вам вот эту шпильку, а не то ваша прическа рассыплется в самый торжественный момент.

— Поторопись. Никто из гостей и не подумает смотреть на меня. Все глаза будут устремлены на невесту. Она должна быть великолепна. К счастью, она от природы необыкновенно хороша. Все будут в восторге от нее — и знать, и простой народ.

Не обращая внимания на ворчание хозяйки, Миранда ловким движением укрепила шпильку с бриллиантами в голубой кружевной наколке, которую носила маркиза.

Изабелла Россоманни должна была выглядеть величественно. Так она и выглядела в своем бархатном платье цвета морской волны с нижней атласной юбкой в черно-синюю полоску, во множестве бриллиантов. Высокая, надменная и красивая женщина, подумала Арианна, рассматривая маркизу в зеркало. Быть может, поэтому мать Марио все еще пугала ее. Тем временем маркиза поторапливала служанок, одевавших невесту.

Наконец Арианна смогла взглянуть на себя в зеркало, и глаза ее засветились радостью.

— Ну, дорогая, что скажешь? — поинтересовалась маркиза. — Нравится? В твоем вкусе?

— Изумительное платье! — воскликнула Арианна, глядя на нее сияющими глазами. — Спасибо! Просто роскошь!

Увидев ее радость, маркиза осталась довольна.

— Знаешь, я сомневалась, — проговорила она, — ты ведь привыкла к нарядам из Парижа, к изысканным, редкостным платьям. Но теперь понимаю, что не обманулась в своем выборе. Вижу по твоему лицу. Миранда, подай-ка мне вон ту шкатулку. А теперь, Арианна, сядь перед зеркалом и закрой глаза. Откроешь, когда велю.

Арианна повиновалась и ощутила, как маркиза что-то надевает ей на шею.

— Теперь можешь посмотреть.

Она взглянула в зеркало.

На шее сияло изумительное бриллиантовое колье.

— О нет, маркиза, я не могу принять такой подарок! Вы не должны лишать себя столь чудесного украшения! — воскликнула Арианна.

— Можешь принять, потому что я так решила. Это колье принадлежало моей бабушке Изабелле, потом перешло к моей матери, ко мне, а теперь я дарю его тебе. Ты — законная наследница нашего фамильного украшения. Дарю от всего сердца. Желаю тебе быть счастливой и когда-нибудь передать колье своей дочери, которая, надеюсь, будет носить мое имя.

Растроганная Арианна обняла маркизу, и та поцеловала ее в лоб. Непредсказуемая женщина, подумала Арианна и улыбнулась.

— О чем задумалась? — спросил Марио.

— О твоей матери. Она удивительна. Ты видел, она подарила мне свое колье.

— Видел, видел — и счастлив. Это священная реликвия. Подарив колье, она хотела сказать, что признает тебя своей дочерью.

— Это гораздо больше, чем я ожидала.

— Так уж устроена моя мать. Или любит, или ненавидит. И умеет внезапно менять свои оценки. Если ошибается, то первая и признает свою оплошность. Да, она странная женщина. Но она моя мать.

Новобрачные прибыли на площадь перед «Парусником». Бурные аплодисменты и громовые крики «Да здравствуют новобрачные!» встретили их. Приветливо улыбаясь всем пожелавшим поздравить их, Марио и Арианна прошли в дом.

— Сколько гостей! — удивилась она.

— Это еще не все. Увидишь, что будет дальше, — засмеялся Марио. — А сейчас отдохни немного.

Они вошли в большой зал, где стол был уставлен напитками.

— Может, лучше пройти в нашу гостиную? Сейчас сюда нахлынут гости. Тут не отдохнешь.

Марио взял жену за руку и повел в другую комнату.

Арианна с любопытством оглядывалась.

— Мне нравится твой дом, — улыбнулась она.

— Это наш дом, любовь моя, — поправил Марио, осторожно обнимая ее, чтобы не помять платье. — Не могу поцеловать тебя, как хотелось бы, но уж завтра… Прогоним всех, даже слуг, и будем бродить по дому нагишом. А сейчас хочу показать тебя всем, чтобы видели, как ты прекрасна. И как мне невероятно повезло.

В дверь вошли падре Арнальдо и маркиза.

— Дети мои, видеть вас вместе таких счастливых — несказанная радость для меня. Самый чудесный день в моей жизни! — Воскликнул падре Арнальдо, располагаясь в кресле напротив маркизы.

— А какой огромный подарок для меня, падре, ваш приезд из Варезе, чтобы обвенчать нас, — взволнованно сказал Марио. — Благодарю вас от всего сердца.

Арианна опустилась в кресло рядом с падре Арнальдо.

— Если бы падре не приехал сюда, я не вышла бы замуж.

— Видишь, Марио, я просто обязан был приехать. В моем сердце великий праздник. Наконец-то на всех нас снизошел мир.

— Да, монсиньор, наши сердца теперь живут в мире, — эхом отозвалась маркиза.

— Мы с Арианной хотим сообщить вам хорошую новость, — произнес Марио, беря руку жены в свои ладони. — Мы ждем ребенка. Верно, любовь моя?

Она с улыбкой кивнула.

— Вот это сюрприз! Да благословит вас Господь!

— В самом деле, сын мой? — воскликнула маркиза с удивлением, голос ее задрожал, а глаза наполнились слезами. Марио кивнул и поспешил заключить мать в объятия. — Нет, я могу умереть от счастья. Иди сюда, дорогая, иди, обними меня. Спасибо, дочь моя!

О да, сегодня маркиза и в самом деле почувствовала себя счастливой. Ее сын словно к жизни вернулся, с тех пор как обрел Арианну. Лицо сияло, движения сделались легкими, уверенными, со всеми он стал необычайно мил, добр и заботлив, к друзьям и слугам снисходителен.

Марио счастлив, и ему хочется, чтобы все вокруг разделяли его чувства. Сердце маркизы переполнялось радостью, когда она видела сына таким. Ведь она помнила его взвинченным, тревожным, беспокойным. Как мучило ее то, что именно она стала причиной его несчастья! Слава Богу, ей удалось исправить причиненное зло. И вот сегодня она так счастлива, что просто не передать.

Поистине пути Господни неисповедимы, думал падре Арнальдо, наблюдая за маркизой. Кто бы мог подумать, что такая упрямая женщина настолько переменит отношение к Арианне!

Маркиза поднялась и, вытирая слезы, сказала:

— Должно быть, старею, уж очень волнуюсь сегодня. Идемте, монснньор Дзола, надо выйти к гостям. А вы, дети, останьтесь тут и отдохните немного. Церемония бракосочетания еще не окончена. Празднество будет длиться всю ночь.

Марио и Арианна переглянулись и рассмеялись.

Ведь именно она, Арианна, захотела пригласить на свадьбу такое множество гостей!

Еще месяц назад они долго обсуждали список приглашенных. Как быть со всеми, кто имел отношение к реформе, а их тысячи! Мэры городов, управляющие, испольщики — и не счесть людей, которые так или иначе связаны делами с Марио.

И всем хотелось посмотреть на его жену, принять участие в празднике!

И тут Арианна едва ли не в шутку предложила:

— А почему бы не пригласить всех?

— Всех? Как это? — удивился Марио.

Но маркиза поддержала ее:

— Арианна права. Нужно пригласить всех. А как это сделать, я знаю. Я поняла это, когда приезжала к тебе в Мельфи, помнишь? Там был раскинут военный лагерь. Кардинал велел приготовить помост для мессы, а вокруг стояло сорок тысяч войска. Вряд ли на свадьбу прибудет больше народу…

Марио задумался.

— Я бы рад сделать нечто подобное, но такое сборище может вызвать беспокойство властей. Министр юстиции, Риччарди, хоть и мой добрый друг, может оказаться в затруднении — как все объяснить королю. Имей в виду, что приедет и Руффо. Пожалуй, это будет выглядеть слишком вызывающе.

— У меня возникла отличная идея! — воскликнула Арианна. — Можно совершить церемонию в домашней капелле, а потом пригласить всех отпраздновать свадьбу под открытым небом. Я хочу сказать — на склоне горы Девио, где стоит «Парусник», и на берегах двух озер. А мы поднимемся на нашу яхту и, приветствуя, объедем всех собравшихся. Таким образом избежим скопления народа, и все останутся довольны.

— Вот это действительно замечательная мысль! — обрадовалась маркиза. — Однако на яхте надо находиться только вам двоим. Если еще кого-то пригласить на борт, сразу же возникнут сложности с этикетом и церемониалом. Кого приглашать в первую очередь — князя Капече Минутоло или Пиньятелли? Герцога Карафу или Сан-Северо? Нет, только вы вдвоем. Итак, после бракосочетания вы поднимаетесь на борт «Изабеллы» и проходите по обоим озерам, приветствуя приглашенных. А мы тем временем с падре Арнальдо и кардиналом Руффо будем занимать гостей здесь.

Именно так все и было устроено. Сообщение о бракосочетании и приглашения разослали во все окрестные города. Подвезли полевые кухни, чтобы накормить по меньшей мере десять тысяч человек. В то время как знатных гостей размещали в Роди-Гарганико, крестьяне собирались на берегах двух озер и на склонах горы Девио праздновать день и ночь.

Ровно в пять часов, когда зазвонили колокола, Марио и Арианна поднялись на судно, стоявшее у невысокого мыса в Торре ди Милето. Вито Берлинджери ожидал их на этой двухмачтовой парусной яхте, украшенной цветами и яркими лентами. Он наблюдал, как матросы помогают супругам пройти на приготовленные для них места.

— Добро пожаловать на борт «Изабеллы»! — с поклоном приветствовал Вито новобрачных.

Марио обнял его.

— Спасибо, Вито, спасибо! Вы поистине по-братски помогли мне.

Яхта отошла от берега, свернула влево, огибая высокий выступ горы Девио, и, двигаясь вдоль берега, вошла в озеро Лезина.

Небо было чистое. Легкий бриз вздувал паруса. Воздух напоен ароматами цветущих опив и запахом водорослей. Марио и Арианна сидели рядом.

На берегах, мимо которых они проплывали, собрались сотни людей. Они стояли у самой воды, забирались на деревья, а кое-кто плыл им навстречу в небольших лодках, и все приветствовали молодых супругов радостными возгласами.

— О, Марио, как я тронута! — взволнованно воскликнула Арианна. — Но откуда столько народу?

— Со всей Апулии. Из Виесте, Сан-Северо, Фоджи, Ортановы, Манфредонии, Чериньолы, Андрии и даже из Бари. Тут коммерсанты, крестьяне, моряки, рыбаки, испольщики, пастухи, есть даже бывшие каторжники, которые сражались вместе со мной за восстановление королевства. Представь, есть даже несколько бандитов, на берег они не спускаются по понятной причине, прячутся в горах. Но вечером ты увидишь их салют.

— Тебя действительно знают все. Ты всеобщий кумир. Не отличился бы ты на войне, не пришло бы столько народу поздравлять и приветствовать тебя…

— Да, ты права. Прежде я был просто маркизом Россоманни. Скорее даже сыном Хозяйки Даунии. Мальчиком, который слишком важничал и присваивал себе результаты чужих трудов. Но теперь они знают меня совсем другим. Я провел много реформ, намного улучшил условия их жизни, поэтому они приветствуют меня с большим уважением. Давай, дорогая, встанем, им будет приятнее, если ответим на их приветствия стоя.

Громкие радостные крики огласили берег, когда Марио и Арианна поднялись.

Девушки бросали в сторону яхты пригоршни лепестков и зерна пшеницы.

Так желали новобрачным счастья и сыновей.

— Не знают, что я хочу дочь, — сказал Марио. — Маленькую непоседу, которая будет точно такой же, как ты. Я хочу нянчить ее и баловать.

— Выходит, никаких сыновей? — засмеялась Арианна.

— Они не так уж необходимы. Взгляни на мою мать и на себя То, что сделали вы, не каждому мужчине под силу. Болес того, лишь очень немногим из них. Лучше пусть будут девочки, хоть целых три. Что скажешь?

— Три — это слишком много, хватит и двух. Иначе располнею и стану толстой, как придворная дама.

— Я все равно буду любить тебя.

— Нет, я все-таки боюсь, что тебя уведет какая-нибудь молодая и стройная. Нет-нет, пусть лучше будет одна девочка.

— Может, и так. Мальчик у нас есть, и даже уже большой, еще один ребенок вскоре появится, что еще надо для счастья?

Арианна поцеловала Марио, но легкая грусть скользнула по ее лицу. До конца учебного года оставались считанные недели, и ее сына не отпустили на ее бракосочетание. Учение превыше любого праздника. Но как же ей недоставало Марко!

Марио угадал ее мысли. Он обнял жену за талию и привлек к себе:

— В июле мальчик будет с нами. Остался всего месяц.

Арианна кивнула. Люди на берегу кричали:

— Поцелуй! Поцелуй!

Новобрачные охотно исполнили их просьбу.

Яхта пересекла узкий пролив, обогнула Торре ди Милето и вошла в озеро Варано. Здесь новобрачных тоже приветствовали громкими криками, звуками волынок и других духовых инструментов. Крестьяне подняли такой шум, что даже знатные гости, собравшиеся в саду виллы «Парусник», высыпали на край утеса полюбоваться необычным зрелищем.

Арианна взглянула вверх и по цвету сутан узнала кардинала Руффо, падре Арнальдо и епископа Поццуоли. Солнце клонилось к закату, и красные одежды священников выглядели добрым предзнаменованием.

«Это мои волхвы», — подумала она.

Трое волхвов смотрят на девочку, найденную однажды апрельским утром в корзинке.

Боже милостивый, наверное, она не заслуживает всего этого.

Все происходящее похоже на сон.

Она существует словно в сновидении и уверена, что в нем ее место, но в то же время она немного встревожена и удивлена, что и на ее Долю выпал столь прекрасный сон, ей хорошо здесь, но она опасается, что недостойна такой щедрой милости, такого подарка небес. Хотя все это чудесно, и она благодарит Господа! Надеется только никогда не проснуться.

Марио заметил, как взволнована Арианна, и, обняв за талию, шепнул:

— Уже вскоре поведу тебя отдохнуть…

— Но я не устала. Я слишком счастлива. Мне все кажется каким-то удивительным сновидением.

— Но это действительность. И порой жизнь бывает лучше сновидения.

— Да, иногда бывает. Но никогда не пробуждай меня от столь пленительного счастья, и если увидишь, что дрожу от страха проснуться, покрепче прижми к себе, и я буду смотреть мой сон дальше.

Сделав большой круг по озеру, «Изабелла» вернулась в Торре ди Милето, где новобрачных ожидала карета, чтобы доставить на виллу.

И тут со склонов горы Девио, а потом и с вершины Стриццо, даже с Каньяно раздались оружейные залпы. Стреляли сотни ружей одновременно.

— Что это? — встревожилась Арианна.

Но Марио не пришлось отвечать.

Из толпы, что собралась в лесу на склоне горы, донеслись крики:

— Да здравствует генерал Россоманни! Да здравствует Арианна, Хозяйка Даунии! Да здравствует генерал Россоманни! Да здравствует Арианна, Хозяйка Даунии!

МРАЧНЫЙ РИТУАЛ

В конце сентября 1813 года Арианна направлялась в Милан. Теперь она ехала не переодетая монахиней и не под чужим именем Арианна возвращалась маркизой Россоманни, а главное — счастливой, любящей женщиной. Ее сопровождали муж, маленький сын Дарио, верная Марта и несколько слуг. В Милане ее ждал сын Марко, специально приехавший из Швейцарии, чтобы обнять мать и увидеть маленького брата.

Марио и Арианна решили отправиться в Милан морем по двум причинам. Ей хотелось посмотреть Тирренское побережье и Геную, а у Марио в этом городе были дела с банкирами и финансистами. Марта взяла на себя заботы о маленьком Дарио, которому исполнилось уже два года. Она очень радовалась, что вскоре увидит Марко.

— Каким он, наверное, стал красавцем! — то и дело повторяла она.

— Конечно, — смеялась Арианна. — Во всяком случае, для меня. Надеюсь, воспитатели как следует подготовили мальчика к его будущей роли. Ведь он — граф Марко Веноза и должен оправдать имя, которое носит.

— Наш Марко красив и умен, я уверена, — заявила Марта.

— Ну конечно, — подхватила Арианна, — как говорится в неаполитанской пословице: «Каждый тараканчик для матери красавчик».

Генуя, столица Лигурии, произвела большое впечатление на Арианну. Перед движущимся к причалу судном поднималась плотная стена высоких зданий, каких Арианне еще не доводилось видеть, а поодаль виднелись роскошные дома и палаццо, похожие на театральные декорации.

Они остановились у банкира Гримальди, в его дворце на вершине холма. Хозяева этого великолепного здания, из окон которого открывался чудесный вид на залив, были потомственными банкирами испанских королей и, подобно многим генуэзским дельцам, обогатились на войнах, наживаясь и на победах, и на поражениях.

— Их богатство, — объяснил Марио, — не перетекало в новые капиталы. Оно не уходило из Генуи, а превращалось в великолепные палаццо.

Церемониал в доме Гримальди, согласно старинным обычаям, соблюдался строго. Для банкиров не существовало ни революции, ни Наполеона. Они пренебрегали ходом истории. Марио посоветовал Арианне надеть самое скромное платье и неброские драгоценности. К ужину пожилая синьора, хозяйка дома, вышла в строгом черном платье, а две ее дочери позволили себе лишь по нитке жемчуга.

Старый банкир слыл человеком от природы веселым и жизнерадостным, но за долгие годы привык слушаться своей супруги.

— Пусть тебя не обманывает его добродушный вид, — предупредил Марио жену. — На самом деле он очень хитрый, расчетливый делец и прекрасно умеет ворочать капиталами. Он связан со всеми финансистами Европы. Мне он оказал большую услугу, когда я решил перевести часть моей недвижимости в ценные бумаги, которые пользуются большим спросом.

Арианна напомнила мужу, что у нее тоже имелись связи с генуэзскими банкирами еще с той поры, когда она взяла в свои руки дела Джулио. Но ей еще не представлялся случай повидать банкиров в домашней обстановке, в семейном кругу.

— Дом, домашняя атмосфера многое может рассказать о хозяине, — заметил Марио. — Мебель, убранство, освещение, поведение слуг — все это отражение внутреннего мира, они свидетельствуют о ценностях людей, которые живут в окружении этих предметов.

За ужином разговор сразу же зашел о весьма затруднительном положении, в каком оказался Наполеон.

— Все мои коллеги, — заметил старый банкир, — признают, что ему нелегко будет восстановить огромную армию, хотя бы только половину той, что участвовала в русской кампании.

— У него нет больше ни гроша, — вмешалась в разговор жена. — В Испании — пуфф! В России — пуфф! — она сопроводила это «пуфф!» жестом, который оказался выразительнее самого междометия и красноречиво демонстрировал, как разлетелись по ветру финансы французского императора.

— Однако он все еще может прийти к соглашению со своими противниками, — заметил Марио. — Конечно, кое от чего ему придется отказаться. Но в Испании Наполеон показал, что способен на это. Он призвал на царство прежнего короля и удалил от престола собственного брата Иосифа.

— Да, но лишь после того, как он наконец понял, — возразил банкир, — что Испания будет сражаться до последнего солдата. Наполеону же не хотелось слишком надолго оставлять в Испании войска и обозы.

— Поверьте мне, маркиз, — решительно заключила старая синьора, — я хорошо знаю корсиканцев. Я всегда нанимала их прислугой по дому. Они сумасшедшие, легкомысленные и ни в чем не знают границ.

— Выходит, — заметила Арианна, — характер Наполеона объясняется его корсиканским происхождением?

— Ну конечно, моя дорогая! Наполеон — самый настоящий корсиканец. И даже не очень умный. Просто ему вскружило голову то, что Корсика перешла под управление Франции. Когда на острове распоряжались мы, итальянцы, корсиканцы знали свое место и оставались пастухами, земледельцами, рыбаками, солдатами, слугами… Это все, на что они способны.

— Наполеон, несомненно, легкомысленный человек, — поморщилась Арианна. — Достаточно вспомнить, как он провел русскую кампанию. Ему незачем было вступать в войну с Россией, никакой необходимости в этом не было. Он женился на дочери австрийского императора. Европа жила в мире. Ему следовало довольствоваться тем, что он уже имел. Однако надо признать, что он великий полководец. Вам не кажется, синьора?

Старая дама повторила свое «пуфф!» и покончила с полководцем:

— Везение, моя дорогая маркиза, вот и все. А теперь его не стало. И корсиканцы снова будут счастливы наняться в прислуги.

— Говорят, теперь солдаты уже не так боготворят Бонапарта, как прежде, — робко заметила одна из дочерей банкира. — Говорят также, что с тех пор, как он женился на Марии Луизе Австрийской, он стал редко бывать в войсках. Он лишь красуется, как герой, на парадах. А прежде ведь войска, которые он вел за собой, были готовы умереть за императора. В сражениях они следили за его плащом. Теперь же солдаты чувствуют, что он забыл о них.

— Для своего восхождения он воспользовался восхищением солдат, доверием народа. А чтобы удержаться наверху, необходимы деньги, дорогая моя, — заключила старая синьора.

Девушка слегка покраснела, замолчала.

Арианна взглянула на Марио. Ее позабавила неколебимая уверенность старой дамы. Чтобы успешно воевать, нужны деньги, это верно. Но иногда бывает достаточно и одних идеалов. Она видела наполеоновскую армию, когда французы первый раз заняли Милан. Тогда оборванные солдаты Наполеона были вооружены одними ружьями да идеалами в придачу. Она вспомнила свой разговор с Наполеоном.

— Наполеон — легкомысленный человек, и у него пустые карманы, — продолжала старая дама. — Теперь он собирается напасть на австрийцев, русских, пруссаков, шведов, англичан — на всех сразу. Безрассудно. От него полетят пух и перья, вот увидите. И очень скоро.

После ужина Марио и Арианна удалились в отведенную им комнату — слишком строгую и потому, с точки зрения Арианны, неуютную.

Раздеваясь, она спросила Марио:

— Тебе не кажется, что эти банкиры живут вне времени?

— Конечно, они так кичатся своей исключительностью, что становятся похожими на мумии, а не на живых людей, — согласился Марио. — Но именно потому, что генуэзцы остаются вне времени, им удается пережить все бури. Они даже сумели сохранить все свои капиталы, не отдать их французам. Выжить — тоже своего рода искусство. Искусство, которое, однако, не вызывает восхищения. Напротив, скорее презрение. Тем не менее, если Наполеон падет, истинными победителями в этой грандиозной битве останутся генуэзцы.

— Знаешь, Марио, я молилась за Наполеона.

— За Наполеона? Почему?

— Я просила, чтобы Господь вразумил его. Я знакома с ним. Уверена, он совсем не злой человек. У него была великая мечта, но его словно сожгла какая-то лихорадка. Или, быть может, у него были плохие советники… Так или иначе, я молила Господа ниспослать ему ясность суждений и вложить в его душу желание мира.

— Но, дорогая, Наполеон бесконечно воевал. Он не способен жить в мире.

— Как можно категорично утверждать это? Его противники тоже устали. Мы все обессилели… Ах, если бы наконец наступил мир! Как было бы прекрасно поездить по Европе, побывать в Вене, Мадриде, Лондоне, может быть, даже в Варшаве, Петербурге…

— Тебе этого так хочется?

— Конечно, хочется. А кому не хотелось бы? Но пока что Европа — одно грандиозное поле битвы, по которому маршируют миллионы солдат. Какой это ужас, Марио! С тех пор как я своими глазами видела сражение, я не представляю ничего более жуткого. Кровь, раненые, мертвые, страдания, жестокость и слезы… Объясни мне, отчего возникают войны? Я хочу понять, почему они не прекращаются до сих пор? — Марио молчал и внимательно смотрел на жену. — Я никогда не смогла бы забыть войну и уверена, если б зависело от меня. — продолжала она, — то, прежде чем начата ее, подумала бы о последствиях своего решения, о страданиях, о горе, о смерти, к которым ведут войны. Но военные, как я вижу, забывают об этом. А ты думал об ужасах войны, когда высадился с кардииалом в Калабрии?

— Нет, не думал. Но у нас не было выбора, ведь на нас напали, изгнали из собственных домов.

— Однако ты мог вернуться в Неаполь и преспокойно жить там, правда? Республиканцы ничего не сделали бы с тобой.

— Согласен, я мог бы поступить и так.

— Но ты выбрал войну. Война возникла потому, что была нужна мужчинам. Они любят сражения, они ищут славы. Я продала немало оружия и молю Господа отпустить мой грех. Но знал бы ты, сколько людей приходило ко мне за этим оружием! Меня это пугало. А их нет! Ты бы видел лица офицеров, когда они брали сабли в руки. Они обожали оружие. И ты тоже очень любил его, верно. Марио?

— Да, и, наверное, до сих пор люблю. Хотя и решил, что больше никогда в жизни не возьмусь за него. Я выбрал другой путь — экономическое развитие, сделки, транспортировка товаров…

— Теперь тебе понятно, почему я молилась за Наполеона? Мне хотелось, чтобы он поступил так же, как ты. Решись он прекратить войну, другие оставили бы его в покое. Они же боятся его. Перестанет пугать — и другие тоже не будут сражаться с ним, — она помолчала. — Война — это нечто вроде болезни. Ведь как бывает, когда ревнуешь или завидуешь кому-то? Чем больше об этом думаешь, тем становишься невыносимее, одержимее. А отвлечешься, перестанешь думать — и обнаруживаешь, что все твои мучения — сплошной миф. Или кончается война, и люди пробуждаются, как ото сна. Разве не так, Марио?

— Любовь моя, думаю, ты права. Война — все равно что лихорадка, пыл, бред, кошмарный сон. А теперь иди ко мне, поспеши в мои объятия.

Марио отправился на встречу с финансистами в палаццо Литта.

После поражения Бонапарта при Лейпциге армия союзников уже стояла у ворот Парижа. Все считали неизбежным отречение Наполеона. И ожидали мира. Народы были изнурены непосильными налогами на содержание армий, торговля с Англией и ее восточными колониями сильно пострадала от морской блокады, объявленной Наполеоном. Финансисты и фабриканты не сомневались, что военные заказы сократятся. Теперь им необходимо было определиться, какие капиталы вкладывать в восстановление городов, в развитие сельского хозяйства, в торговлю.

Когда Марио вернулся на виллу Венозы, он застал жену в ее кабинете, где она собрала своих управляющих. Разговор подходил к концу.

Арианна отдала последние распоряжения и отпустила всех.

— Меня ждет еще один посетитель, — сказала она, обнимая Марио. — Не рассердишься, любимый, если отниму у нас с тобой еще несколько минут?

— Нет, сокровище мое. Хочешь, чтобы я не мешал тебе разговаривать с твоим управляющим? — засмеялся он. Ему забавно было видеть, как она уверенно ведет дела с мужчинами.

— Нет, напротив, я хотела бы, чтобы ты остался. Этот человек не служит мне, это скорее мой компаньон. И он хитер как дьявол. С ним всегда нужно быть настороже, если не хочешь быть обманутой.

— Что ж, мне будет интересно взглянуть на столь опасного человека, — сказал Марио, усаживаясь рядом с женой за письменный стол.

В кабинет вошел высокий тучный господин в очень странном костюме: его фрак никак не вязался с шарфом, обмотанным вокруг шеи, а грубые сапоги на толстой подошве казались несуразными на фоне его брюк. Небрежно поклонившись, он приблизился к письменному столу.

— О, синьора графиня, наконец-то вы поправились! Я очень беспокоился.

— Как видите, синьор Мометти, я совершенно здорова. И даже вышла замуж. Познакомьтесь, мой супруг, маркиз Марио Россоманни.

— Мое почтение, синьор маркиз. Вы правильно сделали, синьора маркиза, что снова вышли замуж. Простите за вольность, но вы слишком долго оставались в одиночестве. Такая красивая и молодая синьора, как вы…

Прервав комплименты Мометти, Арианна перешла к делу.

Марио молча слушал, время от времени утвердительно кивая, если жена спрашивала его мнение. Он задумался над тем, что ему только что открылась еще одна, незнакомая прежде черта характера Арианны. Конечно, он знал, что после смерти Джулио она взяла в свои руки все дела и нажила немалое состояние, и это, безусловно, свидетельствовало о ее выдающемся уме. Однако ему еще не доводилось видеть, как она ведет свои дела.

Арианна была любезна, умела внимательно и доброжелательно выслушать собеседника, при этом тщательно проверяла счета, вежливо, но твердо настаивала на выполнении своих требований. Да, она очень походила на его мать, теперь в этом уже не приходилось сомневаться. Обе решительные, смелые, дотошные в ведении дел и быстрые в решениях, уверенные в своей женской интуиции. Разницу Марио видел лишь в одном — его мать обычно действовала более напористо, она агрессивно нападала или безудержно захваливала. Арианна держалась сдержаннее, она мягче выражала и недовольство, и одобрение.

Да, он, безусловно, мог гордиться женой.

Когда Мометти откланялся, Марио расхохотался.

— Над чем ты смеешься? — вспыхнула Арианна. — Тебе не понравилось, как я с ним разговаривала? Быть может, я выглядела растерянной? Уронила свое достоинство?

— Нет-нет, напротив! — возразил Марио, обнимая жену. — Просто меня позабавила твоя уловка. Оказывается, ты заставила всех поверить, будто все эти годы жила в Милане и лишь по болезни никого не принимала?

— Ну да, — подтвердила она, — иначе мои партнеры непременно воспользовались бы моим отсутствием, для того чтобы проворачивать свои делишки. Нужно было, чтобы они поверили, будто я могу появиться в любую минуту. А Серпьери и Каттанео помогли мне сохранить мою тайну…

— Да ты мудра, любовь моя! И судя по тому, что я увидел, мудрость принесла тебе немало денег. Что же ты собираешься делать с ними?

— Половину думаю отдать Серпьери и Каттанео. Как ты считаешь, это будет правильно?

— Пожалуй. Только не слишком ли много ты хочешь отдать им? Я бы выделил двадцать процентов Серпьери и десять Каттанео.

Поверь, этого будет более чем достаточно. Никогда не давай человеку больше, чем он заслуживает. Аппетиты людей растут, их невозможно удовлетворить. А еще двадцать процентов, если ты сочтешь нужным, можно было бы передать падре Арнальдо. Эти деньги ему очень пригодятся, ведь он помогает бедным, строит школы, содержит церковь…

— Ты прав, я не подумала об этом. Спасибо, что подсказал, любимый. Прошу, позаботься об остальных деньгах, вложи их в какое-либо предприятие для моего Марко. А я хочу отойти от дел, мне теперь по душе роль жены.

— Хорошо, — согласился Марио.

Арианна пересела к нему на колени и заглянула в глаза.

— Марио, любимый, чем ты так расстроен? Расскажи мне, что случилось? Плохие новости, финансовые затруднения?..

— Нет, ни то ни другое, — ответил Марио. — Всего лишь одна неприятная встреча… Я встретил Граффенберг, свою бывшую жену.

— Но что она делает в Милане? — удивилась Арианна.

— Вроде бы гостит у графини Сербеллони. Конечно, она вернулась в Италию вслед за австрийцами.

И Марио пересказал жене свой разговор с Марией Луизой, который слишком отчетливо врезался в его память.

— Ветер опять меняет направление, дорогой Марио! — сказала Мария Луиза. — Теперь командуем мы, и отныне будем повелевать всегда.

— Но на троне в Неаполе король Иоахим. Во всяком случае, пока еще, — возразил Марио.

И она тут же ответила:

— Он продержится недолго. Это я могу тебе твердо обещать.

Марио говорили, будто бы Граффенберг в отличных отношениях с Меттернихом, так что сведения у нее наверняка точные. Да он и сам предполагал, что Мюрату вряд ли удастся долго продержаться на троне.

— И ты не надейся, что выкрутишься, — прошипела Мария Луиза. — Когда вернется король Фердинанд, я буду встречать его в Неаполе. Вот тогда ты заплатишь за все, что ты мне устроил. И я снова понадоблюсь тебе!

— Как во времена Спечале? — поинтересовался Марио.

— Не притворяйся наивным, Марио. Ты ведь не станешь уверять, будто не служил новым властям?

— Я никому не служил, Мария Луиза. Не угрожай мне. Король Фердинанд вряд ли снова решится жестоко преследовать инакомыслящих. Он, я думаю, тоже чему-то научился. К тому же я знаю, что король любит меня. Да и я люблю этого старого распутника.

— Увидим, — процедила Мария Луиза. — Так или иначе, я требую, чтобы ты удвоил мне годовое содержание.

— Но я уже посылаю тебе сто тысяч дукатов в год!

— Этого мало. Я вернусь ко двору, расходы вырастут. Я знаю, ты богат, очень богат, а потому без труда сможешь перечислять мне двести тысяч дукатов.

— Но почему ты решила, что я буду это делать?

— А потому, что развод, которого ты так добивался, теперь недействителен! Тирана не стало, и его законы больше ничего не стоят.

— Да ты, наверное, бредишь! — воскликнул Марио. — Ты хотя бы помнишь, что наш брак расторгнут церковью?

— Я буду оспаривать этот развод! — взорвалась Мария Луиза.

— И это твоя ошибка, дорогая. Тебе ли не знать, что церковь никогда не меняет своих решений. Признание нашего брака недействительным имело твердое обоснование. Мы не жили вместе, и у нас нет детей.

— И это, по-твоему, причина, чтобы отвергнуть меня? Но ты же не император! Я буду возражать против расторжения нашего брака. Я не хотела развода, меня вынудили финансовые обстоятельства. Моя королева была в отчаянии, и я тоже оказалась в безвыходном положении.

— Успокойся, Мария Луиза. Ты ведь можешь снова выйти замуж. Зачем цепляться за прошлое?

— Тебя бы, конечно, это больше устроило. Все твои обязательства потеряли бы силу. И ты как ни в чем не бывало смог бы снова жениться.

— Ну и что же, если бы я снова женился и у меня появились дети? Да и тебе неплохо бы их иметь…

Мария Луиза ответила ему таким ледяным взглядом, что Марио осекся на полуслове, а она прошипела:

— Нет, ты еще не все заплатил. Никогда не прощу тебе то, как ты унизил меня, расторгнув наш брак. Я отомщу, запомни, маркиз Россоманни!

Марио признался, что ему так и не хватило духу сообщить бывшей жене, что он обвенчался с Арианной и у них растет сын.

— Но она же все равно узнает, — сказала Арианна. — Достаточно провести несколько дней в Милане и расспросить знакомых. Или приехать в Неаполь…

— Это верно, узнает. Но что она может с этим сделать? Король, я уверен, больше не станет терпеть ее интриги. Теперь, когда Мария Каролина умерла, он наконец может жениться на своей любовнице. Без покровительства королевы Мария Луиза рано или поздно будет вынуждена вернуться к себе в Баварию.

— И все же, — проговорила Арианна, обнимая его, — эта немка пугает меня.

— Подержи, — сказала Арианна, обращаясь к Марко, — подержи своего братика.

— Господи, какой же он маленький! — воскликнул юноша, робко приняв мальчика из рук матери и опустившись в кресло. Он усадил малыша к себе на колени и с любопытством рассматривал ручонки Дарио.

— А ты сам, думаешь, был больше в два-то года? — засмеялась Арианна. — Твой отец уверял, что ты вполне умещался на ладони.

— Ну что ты, мама! Ты шутишь! Признаюсь, я рад, что у меня теперь есть братик. А ты, малыш, расти быстрее. Я научу тебя ездить верхом…

В эту минуту раздался стук в дверь и в комнате появился встревоженный Каттанео.

— Что случилось, Каттанео? — удивилась Арианна.

— В Милане беспорядки, — ответил он севшим от волнения голосом.

— Беспорядки? Это может затронуть нас?

— Нет-нет, синьора, успокойтесь. У бунтовщиков нет оснований нападать на ваш дом. Их интересуют лишь те, кто входит в правительство…

Тем не менее Арианна, которая живо припомнила все пережитые ею ужасы беспорядков, велела слуге немедленно позвать к ней мужа. Едва Марио появился в гостиной, она бросилась к нему с возгласом:

— Каттанео говорит, что в городе беспорядки. Что же будет?..

— Ничего не бойся, дорогая. Я с тобой, — прервал ее Марио. — Давайте спокойно обсудим положение. Каттанео, вы знаете, почему возникли беспорядки? Что изменилось в городе со вчерашнего дня?

— Ha рассвете из Парижа прибыл курьер Барбизини и принез известие, что Наполеон в Фонтенбло отрекся от престол.а Об этом же сообщила одна из швейцарских газет. А у нас все еще пишут о победах Наполеона. Народ явно обманывают…

— Но разве это причина для беспорядков? От такого известия народ мог даже обрадоваться, пуститься петь и танцевать, если люди устали от Наполеона!

— Не забудьте, маркиз, что в толпе всегда найдутся провокаторы, подстрекающие к бунту. Кое-кто с нетерпением ждет, когда же вернутся австрийцы. Именно таким людям на руку неразбериха и беспорядки. Уже собрался сенат…

— Сегодня? В воскресенье? — в недоумении воскликнула Арианна.

— Да, сегодня. Стало известно, что вице-король Евгений Богарне подписал перемирие с австрийским генералом Бельгардом. По этому случаю Мельци д’Эрил отправил послание в сенат. Сам он не может выступить, мучает подагра. А тем временем народ подстрекают радикалы — граф Федерико Конфалоньери, Луиджи Порро, Лабертенги, начальник полиции Джакомо Луини и генерал Доменико Пино…

— Да, но что же было в послании Мельци д’Эрила? — спросил Марио, заметив, что Каттанео отвлекся от сути.

Тот был возбужден, у него дрожали руки.

— Д’Эрил предлагает сенату выбрать и направить в Париж делегацию для начала мирных переговоров. Он также считает необходимым созвать коллегию и назначить королем Евгения Богарне.

— Хитер старик, — усмехнулся Марио. — Подписав перемирие с Евгением Богарне, австрийцы фактически признают королевство. А назначить его королем — отличнейший ход. Это возможность вернуть независимость Итальянскому королевству. А что, народ не одобряет предложение Мельци? Не желает видеть Богарне королем?

— Именно так, маркиз. Кое-кто из сенаторов специально распространил новости еще до заседания. И у здания сената немеденно собрался народ. Видели бы вы, маркиз, что там творится! Я смешался с толпой и послушал, что говорят. Когда приехали сенаторы, их стали оскорблять, свистеть, угрожать. Одному только Карло Верри аплодировали. Он попытался успокоить собравшихся на площади. Но ничего не вышло. Там все вопили кто во что горазд. Кто-то кричал: «Не хотим Евгения королем! Он убийца». «Он увел наших сыновей умирать в Россию!» — возмущались женщины в трауре. «Хватит французов! Не хотим французского короля! Не нужны нам расшитые золотом фраки, что сидят там, внутри! Все они сообщники Наполеона». Я слышал, какая-то женщина воскликнула: «Да с нас уже кожу содрали, чтобы вести свои войны!» Верри попробовал утихомирить их, но тщетно. И тут граф Конфалоньери, размахивая зонтом, отодвинул его и стал подниматься по лестнице в палаццо. Толпа последовала за ним. Войдя в зал, Конфалоньери сорвал со стены полотно Аппиани с изображением Наполеона. А потом стал швырять в окно все, что попадалось под руку. Между тем сенаторы решили потихоньку ретироваться. Они едва смогли добраться до своих карет, преследуемые толпой. А в самом сенате распоясавшиеся бунтовщики разнесли всю мебель, все украшения, уничтожили или растащили картины. Просто больно смотреть, во что превратился дворец…

В эту минуту слуга доложил, что прибыл граф Серпьери со своим эскадроном. Они уже вошли во двор.

— Хорошо, впусти его, — распорядился Марио.

Едва войдя, Серпьери повалился в кресло со стоном:

— Все погибло…

— Не следует терять спокойствия, — остановил его Марио. — Сейчас обдумаем, что делать.

— Что происходит, граф? — спросила Арианна. — Почему вы тут со своим эскадроном? Кто сейчас должен охранять сенат?

— Охранять сенат! — воскликнул Серпьери. — Да в городе практически не осталось солдат! В городе можно найти разве что два десятка драгунов под командованием начальника полиции Джованни Виллы. А войска генерал Пино отправил в Варезе, в Сеете Кален-де и в другие города поблизости от Милана. Пино сговорился с австрийцами, причем, похоже, уже давно. Мог ли вице-король Евгений заподозрить, что командующий его армии выроет ему могилу? Представьте себе, — вскипел Серпьери, вскакивая с кресла, — Пино присвоил себе все высшие отличия! Он — дивизионный генерал, глава тайной военно-политической ложи… И он — предатель!

— Это правда, сегодня утром сенат охраняло всего пять человек, — добавил Каттанео, — пятеро против тысячной разъяренной толпы. Понятно, что солдаты отошли от входа во дворец и встали, подпирая стенку, как статуи. Стража сделала вид, будто ничего не замечает.

— А где же были вы, Серпьери? — спросил Марио.

— В Меленьяно. Меня послал туда Пино. Когда я узнал о беспорядках, поднял свой эскадрон и бросился сюда. Почему я должен подчиняться изменнику? Мои солдаты пойдут со мной, они и преданы мне.

— Тогда нужно спрятать солдат на вилле. Вы согласны, граф?

— Пожалуй, а потом посмотрим, что делать, — согласился Серпьери, снова опускаясь в кресло.

— Вы двое, — обратился Марио к Каттанео и Джованни, — позаботьтесь о том, чтобы солдат накормили, разместили на ночлег, и, самое главное, предупредите всех слуг: когда будут выходить в город за покупками — никому ни слова о том, что у нас люди графа Серпьери. Прошу тебя, Джованни, растолкуй всем как следует, я на тебя полагаюсь. А ты, Анджело, побеспокойся о нашей охране. Объясни, какое сложилось положение, и предупреди, чтобы были наготове. Увидите, что кто-то подходит к ограде виллы, немедленно доложите мне. Бунтовщики не должны ворваться в наш дом, понятно?

Когда слуги покинули комнату, Марио подсел к Арианне и обнял ее за плечи:

— Не бойся, дорогая, они не войдут сюда. Если толпа двинется на штурм дома, я прикажу стрелять. Не возражаете, граф Серпьери?

— Нисколько, особенно, если мишенью окажется Пино. А пока не найдется ли у вас какой-нибудь одежды попроще? Форма мне уже ни к чему. Хочу смешаться с толпой, понять, что происходит.

— Хорошая мысль, — согласился Марио. — Попросим у одного из наших слуг одолжить вам свою одежду, а Джованни добудет пару фальшивых усов. Так будет спокойнее — вас никто не узнает.

Серпьери поднялся и протянул руку Марио:

— Спасибо, генерал, спасибо от всего сердца. Вы настоящий вождь, никогда не теряете спокойствия.

— Просто у меня есть небольшой опыт, — усмехнулся Марио. — Некоторое время пришлось иметь дело с разбойниками и каторжниками. Меня не пугает кучка миланцев, подстрекаемых горячими головами вроде Конфалоньери. Единственное, чего он добьется, — ускорит прибытие австрийской армии, которая разместится тут и уже больше не уйдет. Итальянского королевства больше нет.

— Да, — согласилась Арианна. — Народ встретит австрийцев с облегчением. После русской кампании, в которой погибло двадцать пять тысяч наших молодых мужчин, и потери еще двадцати тысяч в Испании народ вспоминает времена Марии Терезии как благоденствие.

Никого не душили налогами, и сыновья наши не умирали на чужбине… Сейчас в Милане не осталось семьи, в которой никто не погиб в сражениях. Именно бесконечные войны и погубили Наполеона.

Серпьери удалился, качая головой.

— Что же нам делать? — спросила Арианна, едва граф закрыл за собой дверь.

— Попробуем вернуться в Апулию. Отправимся тем же путем, каким прибыли сюда. Он самый безопасный.

— Я тоже поеду с вами, — заявил Марко, вставая.

— Нет, ты вернешься в колледж. И останешься там, пока волнения не утихнут. Только там ты будешь в надежном укрытии.

— Я мог бы остаться в Милане, если не хотите взять меня с собой. Мне интересно посмотреть, что здесь произойдет.

— Ни за что на свете! — воскликнула Арианна. — Немедленно отправляйся в Швейцарию. У тебя есть письмо о том, что ты там учишься, это позволит беспрепятственно покинуть город. Неужели ты забыл, что твоего отца убили повстанцы? Он тоже предпочел остаться в Милане. Считал, что не может бежать, потому что его здесь держали дела…

— Почему я не могу поступить, как мой отец? — настаивал Марко.

— Не возражай, — сказала Арианна. — Мне достаточно и одной потери по вине Наполеона… А тебе необходимо закончить учебу. На следующей неделе ты все равно должен был вернуться в колледж. Теперь ты уедешь на несколько дней раньше.

— Но почему я не могу поехать с вами?

— Потому что твоя мама права, тебе надо закончить учебу, — вмешался Марио. — А потом можешь приехать к нам хоть навсегда. Мы пока поживем некоторое время в Апулии. Когда политическая обстановка изменится, мы сможем путешествовать по всей Европе. Особенно важно это для тебя, ты должен знакомиться с разными городами, с красивыми девушками. Знал бы ты, как великолепны бывают шведки, а француженки так просто прелесть! Поцелуй маму и начинай собирать вещи. Отправишься завтра, первым же дилижансом. С тобой поедут наставник и двое охранников.

Смирившись, Марко обнял мать со словами:

— Хорошо, мама, я сделаю, как вы хотите, только не сердитесь.

— Я хочу, чтобы ты остался жив, сын мой. А войной предоставь заниматься дуракам.

20 апреля 1814 года Арианна сидела в своей гостиной, у окна, выходившего в сад, и с тревогой прислушивалась к шуму, доносившемуся от здания сената. День выдался мрачный — с самого утра низкие, тяжелые тучи нависли над городом, хлестал ливень, но разъяренные толпы словно не замечали непогоды.

Арианне казалось, что весь город вновь охвачен каким-то безумием. Она вспоминала, как при поддержке народа из Италии были изгнаны австрийские войска. Многие аристократы, поддерживавшие короля, были тогда убиты. Бунтовщики умертвили и ее Джулио. Еще не все тела были захоронены, а на улицах и площадях Милана уже праздновали победу, люди плясали от радости.

Много ли времени миновало с тех пор, как толпа восторженно приветствовала наполеоновскую армию и сторонников Бонапарта? Теперь эти же люди хотели свергнуть вице-короля Евгения Богар-не и его сенаторов, которых они презрительно называли «расшитые фраки».

А Серпьери все еще мечтал о единой Италии! Об Итальянском королевстве! Страна оказалась на грани экономического краха.

Независимость Итальянского королевства висела на волоске, а толпа требовала новых жертв, чтобы немедленно, прямо здесь же, на улице, свести счеты с «расшитыми фраками». Будто бы вновь пролитая кровь могла хоть как-то искупить все перенесенные лишения и страдания военных лет. На вой ослепленной яростью толпы наверняка отзовется какой-нибудь новый авантюрист, который встанет во главе бунтовщиков, но лишь затем, чтобы опять ввергнуть людей в рабство.

В дверь постучали.

— Войдите, — грустно отозвалась она.

На пороге появился Серпьери.

— Как вы находите мой костюм? — поинтересовался он, оглядывая брюки, доходившие ему до середины голени.

— Ну что, не так уж и плохо… Надеюсь, этот наряд защитит вас от нападения уличных хулиганов.

— В критическую минуту приходится идти в рукопашную, — пожал плечами Серпьери. — В том, что сейчас творится на улицах, виноват не народ, а кучка проходимцев, которые из кожи вон лезут, чтобы стать вождями толпы.

— По-вашему, Серпьери, народ никогда ни в чем не виноват. О, эти простые несчастные люди, которым не хватает умных руководителей… А мне хотелось бы, чтобы они наконец научились думать своей головой.

— Увы, дорогая, это случится еще не скоро, — отозвался Марио, входя в комнату. — Простолюдины невежественны и не в состоянии понять смысл происходящего. Потому-то они и прибегают к насилию, что не знают иного выхода для своих эмоций.

— Эта склонность к насилию и войне кажется мне противоестественной, как помрачение разума.

— Ты права, моя дорогая, — Марио обнял ее, успокаивая. — Война — это и впрямь помрачение разума. Но люди осознают это лишь после того, как прольются реки крови. Только тогда они могут ужаснуться тому, что натворили. Как раз поэтому после каждой войны народ приветствует и славит новых вождей. Он хочет позабыть страшное прошлое.

— Я тоже выскажу свое мнение о войне, — заговорил Серпьери. — Тысячи безумцев убивают тысячи точно таких же, как они, людей. Они режут горло себе подобным и позволяют перерезать горло себе самим, хотя не осознают, ради чего устроена вся эта бойня. Люди, как бараны, идут на смерть, повинуясь воле тех, кого они сами назвали своим королем или императором.

— О, прошу вас, хватит! — воскликнула Арианна с глазами, полными слез.

— Да, пожалуй, хватит, вы правы. Я не могу больше прятаться здесь, Переоденусь и пойду посмотреть, кого там хотят зарезать животные, что зовутся моими согражданами.

— Я тоже переоденусь и пойду с вами, — сказал Марио. — Я не могу отпустить вас одного.

— Тогда и я пойду, — тотчас вмешалась Арианна. — Я тоже возьму платье у служанки.

— Но, сокровище мое, это же опасно. Останься тут, в укрытии, с нашими детьми.

— Нет, Марио, не пытайся убедить меня. Дети в безопасности в нашем доме, а вы — нет. Я не смогу сидеть взаперти и тревожиться в ожидании, вернетесь вы домой или нет.

— Ладно. Сдаюсь. В таком случае возьмем с собой телохранителей. Они тоже переоденутся простолюдинами. Отправимся пешком. Распорядитесь, пожалуйста, Серпьери, пока мы переоденемся.

Арианна, Марио и Серпьери в сопровождении четырех телохранителей двинулись к театру «Ла Скала». Дождь лил не переставая. Однако он не мог разогнать группки людей, стоявших на площади там и тут. Арианна и ее спутники укрылись под портиком театра, делая вид, будто тоже что-то обсуждают, как и все на площади. Тем временем они прислушивались и наблюдали. Их внимание привлекла большая группа мужчин и женщин, которая с криками «Смерть! Смерть Прине!» устремилась к площади Сан-Феделе. Переглянувшись, Марио, Арианна и Серпьери поспешили вслед за разъяренной толпой к дому Прины.

Министра успели предупредить о грозящей ему опасности. Он бросился на чердак и стал судорожно рыться в старой рухляди, надеясь отыскать одежду, которая могла бы сойти за сутану.

Когда Марио и его спутники добрались до площади Сан-Феделе, она уже вся была заполнена простолюдинами.

— Смерть Прине! — надрывалась толпа. — Смерть ему! Ломай дверь! Проучим вора!

Под натиском нападающих дверь не выдержала, и погромщики ворвались в дом министра финансов. В толпе пронесся слух, что Прина якобы спрятал у себя колоссальные ценности, приобретенные за счет налогов. Именно эти ценности в первую очередь искали погромщики. Они ломали мебель, переворачивали домашний скарб, вытряхивали книги, сбрасывали с крыши черепицу, заглядывали в водосточные трубы. Их ожидало разочарование — никаких ценностей найти не удавалось.

Отыскали наконец несчастного Ирину, маленького щупленького человечка, одетого во францисканскую рясу, бледного, насмерть перепуганного. Хищные руки схватили его, подняли и поднесли к окну, выходившему на площадь. С министра сорвали одежду, выбросили в оравшую под окном толпу рясу, нижнее белье, а затем и самого Ирину, раздетого донага.

Под оскорбительные выкрики, смех и улюлюканье он упал в самую гущу толпы, ощетинившейся палками, зонтами. Еще живого министра беспощадно били, пинали, потом привязали к лодыжке веревку и поволокли обнаженного под дождем, осыпая грязными ругательствами, на площадь к театру «Ла Скала».

— Неужели ничего нельзя сделать? — в ужасе прошептала Арианна.

Марио сжал ее руку:

— Нет, у нас недостаточно сил, чтобы противостоять такой толпе. Если не сможешь сохранять хладнокровие, тебе лучше отправиться домой. И вы, Серпьери, пожалуйста, не пытайтесь спасти министра. Иначе толпа тут же расправится со всеми нами. Лучше держитесь поближе к Арианне. Понаблюдаем пока, вдруг появится какой-нибудь отряд солдат, тогда можно будет переходить к действиям. Согласны?

Серпьери кивнул и пошел по другую сторону от Арианны, оберегая ее от толчков в толпе. Возле палаццо Марино они остановились. В нескольких метрах от них беснующаяся толпа продолжала глумиться нал истекающим кровью Приной.

А дождь все лил, уже совсем стемнело. В толпе зажглись факелы, и какие-то люди тыкали ими в несчастного министра, скорчившегося на мокрой мостовой. Внезапно в толпе раздался крик:

— Выколем ему глаза!

— Правильно! — поддержал другой голос.

— Тогда он больше не сможет считать наворованные деньги! — отозвался третий.

— Не сумеет даже найти дорогу домой!

В мгновение ока один из погромщиков вырвал Прине глаз и бросил его под ноги распаленной толпе. Раздался дикий вопль. Еще удар, и второй глаз шлепнулся на мостовую. И опять жуткий вопль. Ошеломленные зрители наблюдали за тем, как дождь размывает лужицы крови. Прина оставался лежать на мостовой, он потерял сознание.

— Вырвем ему еще и язык, — предложил женский голос.

— Браво! Прекрасная мысль! Вырвем язык!

— Подождем, пока он придет в себя, — предложил кто-то, — иначе неинтересно!

— Верно!

От толпы отделился какой-то человек в военной форме.

— Что вы делаете, миланцы? — закричал он.

Это оказался генерал Пейери. Ему удалось прорвать круг и протиснуться к Прине. На несколько мгновений толпа замерла в растерянности, но тут же четверо мужчин скрутили генералу руки, швырнули его на землю и принялись пинать ногами. Кто-то в толпе заорал:

— Прикончим и его! Он еще хуже этого пьемонтца!

Генералу связали ноги и подтащили к Прине. В эту минуту возле двух распростертых на земле тел неожиданно появился незнакомец в плаще и шляпе. Действуя быстро и решительно, он приподнял генерала левой рукой, а правой направил острие шпаги к горлу одного из зачинщиков расправы.

— Подойдете ближе — убью! — закричал незнакомец в толпу и вдавил острие шпаги в шею мужчины — А ты пошел прочь от меня, да не дергайся, не то прикончу!

Незнакомец стал выбираться из толпы, волоча за собой генерала. Но ему удалось сделать лишь несколько шагов. Крепкие руки схватили его, скрутили, выхватили шпагу и отшвырнули его прочь от генерала.

— Давайте его сюда, на свет! Посмотрим, что за герой объявился! — завопил кто-то в толпе.

Незнакомца подтащили к Прине, осветили лицо факелом.

— Да это приятель Прины! Вырвем ему язык!

— Нет! Постойте! — закричал кто-то. — Это же Уго Фосколо[84]! Поэт, автор запрещенной трагедии. Отпустим его.

— Ах. вот как! Ну так и убирайся отсюда! Иди пиши свои стишки. И не суйся в чужое дело.

Тем временем Прина пришел в себя и ухватился за плащ Фосколо. Поэт опустился возле него на колени

— Мне очень жаль. — прошептал он, — я ничего не могу для вас сделать, их слишком много.

— Не беспокойтесь, — сумел ответить министр. — Ступайте домой, пусть… я буду их последней жертвой.

Фосколо не успел ничего сказать. Прину и генерала Пейери подняли и отнесли к стене палаццо Марино.

— Вот ваш друг. Дарим его вам. Только убирайтесь отсюда, да побыстрее, пока мы не передумали!

Фосколо, багровый от гнева, взвалил на плечо генерала и понес его к собору.

— Пойдем за ним, — предложил Марио, обращаясь к Арианне и Серпьери.

Когда они свернули в небольшой переулок, Серпьери приблизился к Фосколо.

— Профессор Фосколо, я — Томмазо Серпьери. Разрешите нам помочь вам?

Поэт взглянул на него с недоверием, но уже в следующую минуту смягчился:

— Да, граф Серпьери, я помню вас. Благодарю, но лучше, если я понесу его сам Так мы будем меньше привлекать внимание. А вы будьте осторожны. Надвиньте поглубже свою шляпу. Если вас узнают — убьют. А я справлюсь, не сомневайтесь.

— Удачи вам!

— Вам тоже. Она нам всем очень нужна. Но, похоже, фортуна от нас отвернулась. Придется обойтись без нее.

Серпьери вернулся к Марио и Арианне.

— Поспешим домой, — сказал он. — Нам надо воспользоваться хаосом и покинуть город этой же ночью. Хотите, мои люди сопроводят вас до самой Генуи? Там мы выбросим мундиры в море, и каждый отправится своей дорогой.

— Хорошо, — ответил Марио. — Можно выехать на рассвете.

— Нет, надо двинуться раньше. Не хочу больше видеть, как восходит солнце над этим городом, над нашим позором.

Они молча направились к вилле Венозы. Телохранители следовали за ними на небольшом расстоянии. Дождь все не кончался.

ПЕСНЬ АЛЬБАТРОСОВ

Арианна налила себе кофе. Хорошо здесь, на террасе. Сентябрь стоял мягкий, теплый, грустный. Солнце уже не пекло, как летом. Приятно завтракать на открытом воздухе. Она с любопытством взглянула на небо. Чайки медленно кружили над домом, то и дело издавая громкие крики, едва ли не стоны. Это показалось ей странным.

«Может, мне это только слышится», — подумала она Или печаль легла на сердце от предчувствия, что счастье вот-вот покинет ее? Странное ощущение фатальности преследовало сегодня Арианну. Она перевела взгляд на море, потом взглянула на мужа и сына. Марио потягивал кофе и смотрел на Дарио, забавляясь тем, как малыш хватал пухленькими ручками все, до чего мог дотянуться.

Жизнь чудесна, подумалось ей. Сын растет, Марио любит ее, нет никакой причины тревожиться. Она откинулась на спинку кресла.

Марио отрезал кусочек торта и предложил сыну.

— Ну-ка, попробуй, сокровище мое.

Ребенок сосредоточенно глянул на отца, потом взял торт и поднес ко рту. Откусил и сразу скривился.

— Не нравится? — спросил Марио.

— Щиплет…

— Ну да, там же ликер, — пояснил Марио, обращаясь к Арианне.

— Дети любят нежные сладости, — ответила она. — Наверное, потому что они похожи на молоко.

— А теперь скажи, сынок, куда поедешь сегодня утром?

— На лодке с Филиппо.

— Любишь кататься на лодке?

— Люблю, а еще больше люблю ездить к бабушке.

— Вот как? Почему?

— Потому что там есть коровы, овцы и ослики. И еще там живет мальчик, а у него есть говорящий дрозд.

— Правда? И что же он говорит?

— Он говорит: «Здравствуйте, здравствуйте…»

Малыш забрался к отцу на колени.

— Хорошо, дорогой, поищем дрозда, который говорит «Здравствуйте!», а потом вместе с Филиппо научим его еще говорить «Привет, Дарио!», «Будь здоров, Дарио!». Согласен?

Малыш кивнуз

— Папа, а ты поплаваешь с нами на лодке?

— Нет, дорогой, а должен отлучиться на время. А вы сделайте только один круг и возвращайтесь. Тебе нужно поспать.

— Ты должен уехать?! — вздрогнула Арианна. — Куда? Ты ничего не говорил мне.

— Я решил только вчера вечером, но не сказал тебе, иначе ты не уснула бы. Я получил известие, что матери стало хуже. Там врач, это верно. Однако я должен навестить ее.

— О Боже мой! — воскликнула она. — Будем надеяться, что все обойдется. Но, конечно, поезжай, посмотри, что происходит.

— Вернусь завтра к вечеру. Если увижу, что ей и в самом деле хуже, я вернусь за тобой и мы поедем в Торре ди Милето все вместе. Я подумал, что ты не захочешь оставить ребенка даже на два дня.

Арианна посмотрела на сына. Только позавчера у него спала температура. Марио прав, она не может оставить сынишку. Можно было бы, наверное, доверить его Марте. Однако ей не хотелось покидать его. Она с нежностью посмотрела на мальчика — такой прелестный малыш с белокурыми локонами и немного бледным личиком.

— Ты прав, я не в силах оставить его. И с собой тоже не могу взять. Ведь он еще слаб. Так поезжай, не беспокойся. И обними за нас маму.

Когда она произнесла эти слова, ее внезапно охватило странное беспокойство. Она хотела было тут же взмолиться: «Нет, прошу тебя, не оставляй меня одну!» И все же промолчала. Нельзя, подумала она, его мать больна, она зовет Марио. И у нее, Арианны, не повернется язык отказать в просьбе больного, быть может, умирающего человека. К тому же она не хотела еще больше волновать Марио. Он и так встревожен из-за болезни матери, хотя и старается не терять самообладания.

Она отпила глоток кофе и посмотрела на море. Лодка, на которой должен был отплыть Марио, приближалась к причалу, расположенному у подножия террасы. Наверное, она могла бы еще сказать ему: «Я передумала, хочу поехать с тобой. А сына оставлю с Мартой». Но тут же устыдилась такой мысли. Какой же она будет матерью, если бросит ребенка, еще не оправившегося от болезни, ради того, чтобы не разлучаться с мужем ни на один день? Нет, она не может так поступить. И что подумает Марио? Если она скажет «Еду с тобой», он оценит ее как влюбленную женщину, но осудит как мать.

Нет, не может она сказать, что поедет с ним. И все же беспокойство ее росло. Она старалась подавить его, но почувствовала предательскую дрожь в ногах, и эту дрожь не удавалось унять усилием воли. Да что за нелепое беспокойство! Она не должна ему поддаваться!

Арианна поудобнее уселась а кресле. Может быть, такую раздвоенность испытывают все жены, если им приходится впервые расставаться с уезжающим мужем. Женское сердце разрывают два противоречивых чувства — любовь к мужу и любовь к малышу. Они борются, возможно, так же, как и она, скрывая слезы и все же остаются дома с ребенком, ожидая возвращения мужа.

Наверное, она просто сумасшедшая. Другие женщины мудрее, спокойнее, не переживают так драматично, когда мужья уезжают. Ведь потом мужчины возвращаются.

Она посмотрела на Марту, которая вышла на террасу и с улыбкой обратилась к мальчику:

— Иди, сокровище мое, иди но мне. Пойдем погуляем с Филиппо.

Ребенок обрадовался и потянулся к ней. Марта унесла малыша.

— Дорогая, что с тобой? — забеспокоился Марио, ласково коснувшись ее щеки, влажной от слез, которые она смахивала украдкой.

— Ничего, любовь моя, ничего, — ответила она, прижимая к лицу руку мужа.

— Тебе грустно, что я уезжаю? Не привыкла, чтобы я ездил один, и это тебя беспокоит? Ну хочешь, поедем вместе? Мальчик вполне может остаться с Мартой.

— Нет, он едва поправился после болезни. Поеду с тобой — буду беспокоиться о нем. Лучше я останусь. Ведь ты завтра вернешься?

— Конечно, вернусь. Еще до заката буду здесь, обещаю. А если не смогу оставить мать, то завтра же пришлю за тобой Анджело. Так или иначе, мы снова будем вместе.

— Сокровище мое, не беспокойся обо мне.

— Ты какая-то странная сегодня. Я еще никогда не видел тебя такой.

— Разве? Нет, я такая же, как обычно, только люблю тебя сегодня немножко больше, — она поднялась из-за стола. — Провожу тебя к лодке, — поспешно добавила она и прильнула к Марио.

На середине лестницы, ведущей к причалу, Марио предложил:

— Возвращайся наверх, родная. Помашешь мне с террасы, — он поцеловал ее в губы. — Завтра вернусь, любовь моя. Не тревожься, прошу тебя.

— Я не тревожусь. Видишь, улыбаюсь. До завтра.

И Арианна стала подниматься по лестнице, направляясь к дому. Марио с нежностью смотрел ей вслед. Вдруг она обернулась и бегом бросилась к нему. Он раскрыл объятия, она упала ему на грудь и крепко прижалась к мужу, вся дрожа.

— Любовь моя, что случилось? — спросил он, целуя ее волосы.

— Мне захотелось еще раз обнять тебя и сказать, что очень люблю, — ответила она глухим голосом, пряча лицо у него на груди. — И завтра буду ожидать тебя здесь.

Она выскользнула из его объятий и быстро, не оглядываясь, побежала наверх. Марио, растерянный и смущенный, спустился к лодке. И пока они не отплыли, он все смотрел на террасу, надеясь увидеть Арианну. Ему уже недоставало ее. В следующий раз не оставлю ее одну дома, подумал он. Они оба слишком страдают, когда разлучаются. Наверное, виной всему воспоминания о прошлом, это они так тревожат.

Арианна наконец вышла на террасу и в ответ на его приветственное движение подняла руку вверх, но рука ее будто застыла в воздухе. Такой жест больше походит на прощание, чем на приветствие, мелькнуло в голове Марио. Ему тоже вдруг захотелось броситься к Арианне и еще раз обнять ее. Но он не шелохнулся и долго не отводил глаз от ее фигуры, которая, по мере того как лодка удалялась от берега, становилась все меньше и меньше, пока не скрылась из виду.

Скрестив руки на груди, Арианна ходила взад и вперед по своей спальне. Теперь она могла дать волю слезам. Могла шептать: «Не оставляй меня одну, возьми с собой, любовь моя… Мне страшно!» Теперь могла обратиться к Господу с горячей молитвой: внести покой в ее душу, вернуть ей утраченное спокойствие, помочь забыть прошлое, оставившее след в ее душе…

Только Господь в силах защитить Марио и вернуть в ее объятия. Только Господь может отогнать эту неистребимую тревогу, что охватила ее. Странное, необъяснимое предчувствие подсказывало ей, что она никогда больше не увидит Марио. Она в последний раз виделась с ним и обнимала его — стучала в висках неотвязная мысль, Однако Господь в своем бесконечном благоволении способен развеять ее тревогу, от которой так сжималось сердце.

Ей бы сейчас побежать по острову, распугав чаек, ей бы закричать во всю мочь, так, как плачут альбатросы!

Один лишь Бог мог стереть из памяти страшный след прошлого, воспоминание о той трагической ночи, когда убили Джулио. Один лишь Бог в силах помешать прошлому повториться и снова вырвать ее из объятий мужа. Она уже пережила такое однажды. На второй раз у нее не хватит сил. Она не может допустить, чтобы у нее отняли Марио, ведь в нем вся ее жизнь.

Ничто не повторяется, подумала она, глядя в зеркало. И все же ощущение, будто у нее вот-вот отнимут самое ценное, что составляет смысл ее жизни, не давало ей покоя. Она понимала: к дому приближается смерть. Она будто чувствовала ее прикосновение и пронизывающий могильный холод.

Огради Марио, Господи! Что Тебе стоит отогнать от него костлявую?

Неожиданно Арианна остановилась посреди комнаты, вытирая глаза. Она не должна плакать. Слезы — плохая примета. Осушив глаза, Арианна скользнула в постель. Она продолжала молча молиться.

— Дорогая, что ты тут делаешь одна? Тебе плохо? — спросила ее вошедшая Марта.

— Нет, ничего, все в порядке, — ответила она, пытаясь улыбнуться.

Марта села рядом:

— Ну уж меня-то ты не обманешь. Скажи мне, что так тревожит тебя?

— А это так заметно? Боюсь, я огорчила Марио своим поведением. Но я ничего не смогла с собой поделать, я едва не разревелась, когда он сообщил, что уезжает.

— Понимаю, тебя смущает прошлое… Но сейчас у тебя нет никаких оснований для тревоги. Вы с Марио счастливы, у вас чудный ребенок, больше ничто не мешает вашему счастью, даже маркиза любит тебя. Зачем же терзать себя?

— Не знаю. Марта. Может, это сон так сильно подействовал на меня. Сегодня ночью мне опять приснилось, что я лежу на том плоском камне и летаю среди альбатросов. К чему бы это? — Арианна бросилась ей на шею и крепко обняла.

— Но это же только сон, — утешая, погладила ее по голове Марта.

— Но почему он повторяется, почему? — не унималась Арианна.

— Просто в тебе еще живо прежнее чувство страха, от которого ты не можешь избавиться. Но поверь мне, время лечит любые раны. Хочешь, пойдем прогуляемся? Тебе станет лучше.

— Нет, пусть лучше Фаустина принесет мне книгу.

— Какую же?

— Библию, да-да, пожалуйста, Библию.

— Да что за выбор?.. Хочешь, чтобы еще тоскливее стало?

— Нет, — задумчиво ответила Арианна. — Это трудное чтение, и голова будет по-настоящему занята.

Когда служанка принесла Библию, она осведомилась, нужно ли еще что-нибудь Арианне.

— Приготовь рубашку, туфли… словом, всю одежду мужа и принеси сюда.

Изумленная Фаустина отправилась за вещами Марио.

«Прочту много-много страниц, — решила Арианна, оставшись одна. — По странице за каждый год моей любви. Нет, прочту по меньшей мере сто страниц. Не засну и не выйду из комнаты, пока не закончу».

Через несколько часов Марта вновь зашла к Арианне с предложением сделать небольшой перерыв, пройтись по воздуху или поесть.

— Нет, никуда не выйду, пока не прочту сто страниц.

— Да ты с ума сошла! — рассердилась Марта.

Арианна только рассмеялась. Марта права, подумала она, прохаживаясь по комнате. В зеркале она увидела свое отражение. Взъерошенные волосы рассыпались по плечам, по лицу, падали на глаза. «Марта права, — повторяла она. — Я сошла с ума, если целый целый день сижу одна в комнате и читаю о кровавых событиях, о беспощадных людях… И все это так ужасно, что в голове уже полная мешанина».

Наверное, она и впрямь помешалась. Или, быть может, страдание для нее — естественное состояние, а счастье — всего лишь краткий миг передышки, временное притупление боли?

Она снова села на постель, оперевшись на подушку в изголовье. Ну о чем, о чем она так тревожится? Разве можно сравнить ее тоску и тревогу с теми чувствами, которые испытывают тысячи женщин, проводивших своих мужей, сыновей или братьев на войну? А на что жалуется она, Арианна? Плачет, молит, кричит, хватается за голову как сумасшедшая только потому, что Марио впервые отлучился из дома, только потому, что нет рядом его ласковых рук и нежного тепла его объятий, что не ощущает его запаха, тепла его губ, не слышит его голоса, не видит, как он смотрит на нее, не чувствует, как он обладает ею…

Нет, она определенно сошла с ума! Даже в детстве она вела себя разумнее. Если становилось страшно или почему-то тревожно, она тут же ложилась спать. Наверное, и сейчас нужно уснуть, чтобы быстрее прошла ночь, лечь рядом с Мартой, уткнуться в ее плечо и отогнать все призраки, что тревожат ее душу и портят лицо.

Но она почему-то чувствовала, что не должна сейчас спать, ей нужно сторожить свое счастье. Что-то неведомое выбивает ее из волшебного круга спокойствия и радости, что-то подобно волне возносит ее вверх, а потом влечет вниз. И ей не избежать падения. Она может лишь смотреть на камни и быть настороже, чтобы не разбиться о них.

Ну хватит! Арианна Россоманни должна прийти в себя.

Она поднялась с кровати, вернулась к зеркалу и принялась расчесывать волосы. Хорошо бы ванну принять, вдруг решила она и позвонила.

— Ну что? — спросила Марта, остановившись на пороге. — Примирилась ты наконец сама с собой?

— Я примирилась с миром, — со слабой улыбкой ответила Арианна. — Чтобы примириться с самой собой, нужно еще очень много времени. Я хочу принять ванну.

— Да ты представляешь, который час?

— Нет, а что, уже очень поздно?

— Почти светает. Ну ладно, я принесу тебе воды.

Марта вышла, а Арианна в задумчивости продолжала расчесывать волосы, внимательно глядя на себя в зеркало. В нем отражалась часть комнаты и штора на окне, которая еле заметно колыхалась, словно от чьего-то дыхания.

Арианна замерла со щеткой в поднятой руке, наблюдая за движением шторы, как загипнотизированная. Ей показалось, будто там стоит кто-то в лохмотьях и смотрит на нее. Она закрыла глаза и тут же медленно подняла веки. Человек по-прежнему стоял там — молчаливая, пугающая фигура. Выронив щетку, Арианна закрыла лицо руками. Вот уже галлюцинации начинаются, подумала она. Кто бы мог подумать, что отъезд Марио вызовет из небытия забытые призраки? А ведь она была уверена, что годы удач, как камень, замуровали колодец ее страхов. Да, счастье отгоняет страхи, знать их не желает, но ужасы, оказывается, никуда не делись, они таятся в засаде.

Она открыла глаза. Гадкая фигура все еще скрывалась за шторой. Тогда Она повернулась к окну и закричала:

— Ну хватит, наконец! Хватит! Еще раз прошу у тебя прощения, только уйди! Сколько еще будешь преследовать меня?! Возвращайся в преисподнюю, там твое место! Да, я прежде времени лишила тебя жизни, но кто звал тебя в мою страну? Ты мог бы оставаться дома, с женой и друзьями. Уйди, не обвиняй меня, мы виноваты оба. Иди, иди с миром, уже почти рассвело!

Она отвернулась от окна и снова принялась расчесывать волосы, с вызовом глядя в зеркало. Марта принесла два ведра воды:

— Иди, иди скорей купаться. А потом ляжем спать.

Арианна прошла за ней в ванную, быстро разделась и забралась в воду.

— Завтра разбуди меня в полдень. Желаю быть красивой к возвращению Марио. Хочу, чтобы он простил меня за то беспокойство, которое я доставила ему.

— Ну вот, одумалась наконец, слава Богу!

Маркиза лежала в постели, опираясь на груду подушек, и гладила лежавшую рядом любимую кошку Аполлонию, мурлыкавшую от удовольствия. У кошки были серые глаза и длинная белая шерсть. Ее подарил сын.

— Чтобы составляла вам компанию, — сказал он и, бросив лукавый взгляд, добавил — Великолепный экземпляр, похожий на вас, мама.

— Хочешь сказать, я похожу на кошку, такая я одинокая и себялюбивая? Такой, значит, тебе видится старая мать? Что ж, наверное, ты прав, я стала такой. Но прежде… Раньше ты должен был бы подарить мне пантеру. Вот на кого я походила в прошлом!

Годы промелькнули как один день, подумала Изабелла, глядя на портрет мужа напротив кровати. Но разве они были бесплодными? Минуло более четверти века, как она осталась вдовой. Осталась с маленьким ребенком на руках, теперь Марио мужчина. Со своим зрелым отношением к жизни, с любимой женщиной, которую правильно выбрал, и со своим сыном.

— Знал бы ты, какой чудесный у нас внук! — громко сказала она, глядя на портрет мужа. — Ты бы гордился им, ласкал бы его и баловал, я уверена. Ты и нашего сына баловал. А внука, наверное, каждый день носил бы на руках. В старости становишься мягче, покладистее. Амбиции, самоуверенность уступают место сомнению. Теперь судишь обо всем не по первому впечатлению, не сгоряча. С годами пытаешься взглянуть на ситуацию с разных сторон. И не всегда берешься судить!

Она перевела взгляд с портрета на окно. Да, молодые годы промелькнули быстро, как один день, а на склоне жизни дни тянутся, как годы. Радость дарят одни воспоминания. Где же она впервые увидела Дарио, своего будущего мужа? Ах да, они встретились в саду. Небо голубое, поют птицы. Ей едва исполнилось пятнадцать лет, она дерзкая, своевольная девчонка. «Ты ведешь себя как солдат-новобранец!» — не раз пеняла ей мать, удивлявшаяся ее кипучей энергии. Тогда, в саду, она утешала какого-то малыша, когда Дарио увидел ее. Да, именно так и было.

Мальчишки постарше обидели какого-то карапуза, и она оказалась свидетелем этой сцены. Она бросилась на помощь малышу и решительно прогнала обидчиков. Потом нагнулась к мальчику и хотела остановить кровь, что шла у него из носа, как вдруг почувствовала — на нее кто-то внимательно смотрит. Она вскинула голову и увидела возле дерева молодого человека, наблюдавшего за ней. Он улыбался, и улыбка у него была открытая и нежная. Она вскочила и убежала, едва успев разглядеть красивые губы, орлиный нос, высокий лоб юноши… Словом, на него оглянулась бы любая женщина.

Тогда она впервые увидела Дарио. А через полгода они сыграли свадьбу. «Охотник за приданым!» — предупреждали ее родственники. Да, Россоманни — маркиз, но у него полно долгов! Отец ее угрожал, кричал, но вынужден был смириться. А вскоре полюбил Дарио как сына. И уверял, что его Изабелла и маркиз Россоманни вместе восстановят богатство и могущество древнего рода. А что же она сама? Она видела, что Дарио тщеславен, но честен. Да нет, все это ерунда! Она просто потеряла голову. Ей хотелось оказаться в постели с ним. В первый раз, когда они поцеловались, ей показалось, будто ее губы обожгло огнем. С тех пор она поняла, что необходимо быть осторожной, никому не давать власти над собой. А Дарио… он любил ее. Этим и объяснялась ее власть над мужем.

Она взглянула на дверь. Из коридора доносились смех и приглушенные возгласы.

«Слуги совсем распустились, — подумала она, вставая с кровати. — Все пользуются моей болезнью и отсутствием Марио. Ведь целую жизнь провели тут, могли бы честно выполнять свои обязанности, отвечать за собственную работу теперь, когда я не в силах уследить за ними. Ничего подобного — стоит отпустить вожжи, как сразу же начинают бесцельно шататься по комнатам».

Надо попросить Марио и Арианну переехать жить сюда, в этот дом, ставший эмблемой семьи Россоманни. К тому же она хочет видеть, как растет ее внук. Она ждала его с таким нетерпением!

Маркиза позвонила. Появилась Миранда.

— Помоги-ка побыстрее одеться. Мне надо поговорить с сыном. Где он?

— С бароном Берлинджери в кабинете. Скоро, сказал он, придет приветствовать вас.

— Хорошо, в таком случае поторопимся.

Она села перед зеркалом. Миранда взяла щетку.

— Нет, потом причешешь. Сначала займись лицом. Не хочу пугать своего сына.

— Ну что вы, синьора! Вы совсем неплохо выглядите. Просто немного бледнее обычного. Но вам же нездоровится…

— Я еще не ослепла, Миранда, поэтому не рассказывай мне басни. Вот и вчера ты сказала мне неправду.

— Неправду? Не понимаю!

— Это ты вызвала моего сына, верно?

— Он приехал потому, что ему нужно закончить какие-то расчеты с бароном.

— Моему сыну незачем ехать сюда из-за таких пустяков. Барон сам навещает его на Тремити.

Миранда промолчала. Она отлично знала: не стоит продолжать этот разговор, маркиза рассердится еще больше.

— Ну так что, выходит, ты солгала мне?

— Кто солгал моей замечательной маме?

Вошел Марио. У маркизы сердце словно оборвалось. Теперь она почему-то каждый раз волновалась, когда видела сына. Да, что ни говори, она действительно постарела.

— Ты с Мирандой, — ответила она, подставляя ему щеку.

— Мы с Мирандой? — переспросил Марио, бросая на горничную выразительный взгляд. — Ничего подобного!

— Почему ты приехал один? Почему не взял с собой жену и моего внука?

— Дарио еще не совсем оправился после болезни и путешествие ему не на пользу, Арианна осталась с ним.

— Все равно, мне не нравится, что ты оставляешь свою жену на острове одну, без охраны.

— Но никакой опасности для нее нет, она выросла на зтом острове, знает там каждого жителя, и все ее любят.

— Но я опасаюсь вовсе не местных жителей.

— Там еще есть солдаты, гарнизон.

— Да, знаю. Бурбонский гарнизон. Но разве можно на него положиться? Нет, конечно! Нужно иметь свою охрану, преданную тебе и твоей семье, запомни это.

Марио согласился, что мать права.

— Сейчас вернусь на Тремити и завтра же привезу их сюда. Море спокойное, воспользуюсь погодой.

— И правильно сделаешь. Хочу предупредить: Граффенберг вернулась в Неаполь.

— Боже милостивый! Но откуда вам удается все так быстро узнать, даже теперь, когда вы больны?

— Вернулась Граффенберг, — настойчиво повторила мать.

— Ну так что? Она вам больше не нравится? А когда-то души в ней не чаяли.

— Твоя ирония неуместна. Побереги свою жену и сына. Я хочу, чтобы они переехали сюда, в мой дом. Тут надежное место.

— Но почему вас беспокоит Граффенберг? — поинтересовался Марио.

Он тоже вдруг встревожился, понял, как легкомысленно было оставлять жену одну на Тремити. Граффенберг не сдалась. Теперь обстоятельства складывались в ее пользу. Она вернулась ко двору и горит желанием отомстить.

— Потому что она ранена, — ответила мать. — Есть такой тип женщин: если их ранить, они превращаются в волчиц. И Граффенберг сейчас — волчица; Она не успокоится, пока не вонзит клыки в подходящую жертву.

— Прибыл монсиньор Дзола, — доложил вошедший слуга. Марио подумал, что Джузеппе постарел, но по-прежнему остается верным маркизе.

— Ну что, ты закончила прическу? — обратилась маркиза к Миранде. Та кивнула. — Тогда, Джузеппе, пригласи монсиньора в гостиную, а ты, Марио, проводи меня.

Падре Арнальдо поцеловал маркизе руку.

— Вот уж подарок, какого я никак не ожидала от вас, монсиньор Дзола, — сказала маркиза, улыбаясь.

— Значит, вы плохо знаете меня, дорогая маркиза. Мне удалось удивить вас, и я очень рад этому.

— Подарок, в сущности, вы сделали и себе, если не ошибаюсь?

— Вот теперь узнаю вас. Это верно, подарок я сделал и себе. Рад случаю снова приехать сюда, обнять малыша и наших детей. Как поживаешь, Марио? Как Арианна и малыш? Они здесь? Могу порадоваться им?

— Чуть позже, падре. Арианна с сыном осталась на Тремити. Мы отправимся туда после обеда. Поедете со мной?

— Конечно, поеду. Жду не дождусь возможности повидать ее.

— Ладно, Марио, довольно об этом. Оставь меня с монсиньором Дзолой. Нам надо поговорить.

— Так как же вы себя чувствуете, маркиза? — спросил падре Арнальдо, усаживаясь напротив нее. — Как ваше здоровье? Я очень встревожился.

— Я вовсе не намерена умирать, сейчас во всяком случае. Хочу еще немного порадоваться своему внуку. Дети — подходящая компания в столь преклонном возрасте.

— Вам хочется пожаловаться, маркиза. Это не в вашем характере.

— Нет, монсиньор, я никогда не жалуюсь. Но когда заболеваешь, люди начинают обращаться с тобой как с ребенком, говорят неправду, улыбаются, во всем соглашаются, лучше тебя знают, что тебе на пользу, а что нет. Пользуются твоей слабостью, становятся тиранами, и ты вынужден подчиниться, ты зависишь от их тирании.

— Не могу поверить, маркиза. Не думаю, что может найтись человек, способный повелевать вами.

— Ну есть ведь разные способы заставить повиноваться. А что делают мои слуги» например? Я кричу больше чем когда-либо, а они? Они говорят «да», улыбаются, «конечно, маркиза», «как прикажете, маркиза», а потом поступают, как хотят. Вот вам и тирания. Сказали бы «нет», «не согласны», я могла бы, по крайней мере, метать громы и молнии. Эх, дорогой монсиньор, старость похожа на город без крепостных стен.

— Что ж, приходится смириться. Старость никого не минует, к несчастью.

— Ладно, поговорим о другом. Отпустите мне грехи, монсиньор. Мне не в чем исповедоваться перед вами, вы все знаете обо мне. Надеюсь, хоть за что-то вы простили меня, хотя бы за какую-то малость.

— Не по-христиански, маркиза, прощать малыми дозами. Прощение нужно даровать единожды и во всех грехах. Или в нем отказывают, или даруют сполна.

— Вы не ответили мне.

— Маркиза, я священник. Как я могу отказать вам в прощении?

— Но меня интересует именно ваше, человеческое прощение. Я получила его? Могу я спокойно умереть?

— Да как же иначе? Я не мог не простить вас и должен был отпустить грехи и себе, потому что был виноват в равной степени с вами. Вы приняли Арианну в сердце свое, и я просил прощения у Господа за нас обоих.

Ох и трудный человек этот падре Арнальдо, подумалось маркизе. Он никогда не отвечал на ее вопросы прямо, ни на пядь не впускал ее к себе в душу. Выходит, не допусти она Арианну в свое сердце, он и на могилу к ней явился бы с назиданием. Но придется признать: он прав.

— Теперь, когда наши дети счастливы, живут вместе, — продолжила маркиза, — я чувствую себя в мире со всеми. К тому же Арианна и мой сын подарили мне прекрасного внука.

— И в конце концов доказали, что правы были они. Они следовали зову сердца, а мы — холодному расчету.

— Но у нас есть оправдание, — сказала маркиза, поднимаясь. — Мы действовали в духе своего времени, мы совершали добрые дела, но также строили гильотины, были такими же слепыми сеятелями смерти, как наши отцы, хоть и гордились светом разума. А теперь, как видно, все изменилось. Дайте мне вашу руку, монсиньор. Все изменилось, говорю я, теперь в моде чувства, люди охотнее прислушиваются к голосу сердца, как справедливо говорите вы. Словом, надеюсь, мы чему-то научились на наших ошибках.

Они подошли к окну, выходившему на море. Маркиза устремила взгляд в его безбрежную даль и, помолчав немного, произнесла:

— Надо бы устроить праздник на море. Сегодня такой чудный день! Я люблю жизнь, так люблю, что хотела бы жить вечно.

В спальню к Арианне Марта вошла около двух часов дня.

— Просыпайся, соня! — раздвинув шторы. Марта подошла к постели и откинула одеяло. — Ну-ну, открывай глаза. Сегодня чудесный день!

Арианна приподнялась на локте.

— Который час? — спросила она сонным голосом.

— Почти два часа.

— Да что ты!.. Надо привести себя в порядок. Марио может вернуться с минуты на минуту. Почему не разбудила меня раньше?

— Не волнуйся, времени хватит. Раньше вечера он не вернется.

Фаустина принесла на подносе завтрак.

— Добрый день, синьора. Хорошо спали?

— Хорошо, Фаустина, спасибо. Где мой сын?

— Он с моим мужем. Видели бы, как Дарио его забавляет.

— Приведи его сюда, пожалуйста. Хочу приласкать немного мое сокровище. Мне приснился сон, — поделилась она с Мартой, присевшей на край кровати.

— Опять? Надеюсь, не тот же самый?

— Нет, другой. Стою у реки и смотрю на противоположный берег. Мне нужно попасть туда. Точно знаю, что нужно. Не понимаю только зачем. Я спокойна. Через реку ведут два моста. Один каменный, полуразрушенный, а другой — плетенный из канатов и ветвей. Я рассматриваю их, но оба не нравятся. По мосту я, конечно, быстрее перебралась бы на ту сторону, но ни один из них не внушает доверия. Нет, решаю я, лучше потрачу больше времени и сил и пойду вброд.

— Вброд? — удивилась Марта. — Ты хочешь сказать — вплавь?

— Нет, именно как сказала. Вброд. И уже двинулась было к воде, но проснулась. Мне не дает покоя этот сон. Одного не могу понять — зачем мне понадобилось перейти на ту сторону? Мне не хочется изменять свою жизнь. Ничего больше не хочу менять в ней. Я и так счастлива.

— И в самом деле ни к чему. Но ведь все происходило только во сне. Забудь о нем и подкрепись.

— Я выпью лишь кофе с хлебом. А потом займусь собой, хочу быть готова к встрече с Марио.

Ближе к вечеру нарядно одетая и причесанная Арианна смотрела на море, опираясь на балюстраду террасы. Воздух чистый, прозрачный, море темно-синее, спокойное, шорох прибоя едва доносился снизу. На горизонте не видно ни одного судна. Она взглянула на невысокую гору Гаргано, поднимающуюся вдали над водой, и улыбнулась, вспомнив разные фантазии, которые придумывала в детстве про эту гору. Конечно, тетушки Антониетта разжигала ее воображение, но все равно гора Гаргано, далекая и молчаливая, завораживала ее. Так ни разу и не удалось побывать там, повидать ее вблизи, эту старую медведицу, подумала она. Не довелось, однако теперь гора больше не пугает ее. Не нужны ей и предсказания. Ее любимый сошел с другой горы, и он так прекрасен.

Она перевела взгляд на море — гладкое как зеркало. Пусть возвращается скорее, любовь ее, а не то она опять перестанет улыбаться и встретит его слезами, когда он появится на пороге их дома. Комок подступил к горлу. Нет, подумала она, не надо плакать. Глупо, да и слезы портят макияж. Фаустина так постаралась, чтобы не осталось и следа от тревожной ночи.

Она повернулась и быстро вошла в дом.

— Марта! Дженнаро! Где вы?

— Что, Марио приехал? — спросила Марта, появляясь в дверях.

— Нет, еще нет. Скажи Дженнаро — пусть приготовит двуколку, поедем покатаемся, сделаем круг по острову и спустимся в порт, там будем ждать Марио. Приведи Дарио, возьмем с собой.

Арианна села в двуколку.

— Дай-ка мне сына и возьми поводья.

Дженнаро задумчиво посмотрел на нее:

— Синьора, может, лучше и мне поехать с вами?

— Нет, не нужно, напротив, дай-ка мне еще одну лошадь, потому что если мальчик устанет, Марта отвезет его домой, а я верхом поеду в порт.

— Но зачем брать еще одну лошадь? — возразила Марта. — Если Дарио расплачется, отвезем его домой, а потом отправишься встречать Марио.

— Нет, лучше не оставляй его. Ну что с тобой? Неужели ты тоже тревожишься? Но ведь не первый же раз я сажусь верхом на лошадь.

— Нет, это я так…

— Поехали!

Лошадь шла медленным шагом. Погода стояла хорошая, теплая. Арианна спокойно посматривала по сторонам.

— В любую погоду люблю наш остров, — неожиданно произнесла она.

— Я тоже. Однако летом он чудеснее. А осенью наводит тоску. Предпочитаю Торре ди Милето и осенью, и зимой.

— Ты хочешь сказать, что надо укладывать вещи?

— Да, мне кажется, следовало бы. Маркиза больна, лучше собраться всем вместе. Уехали бы вы раньше, не пришлось бы тебе переживать этой ночью. И ты могла бы всегда быть рядом с мужем, не так ли?

— Ладно, скажу Марио, что надо вернуться на материк.

— И для Марио это лучше, — продолжала Марта. — Там ему легче вести дела…

— А теперь объясни мне, что тебя так беспокоит? Становишься такой ворчуньей, когда нервничаешь.

— Может, просто старею, — пошутила Марта.

— Нет, не то. Объясни, в чем дело?

— Меня очень напугало то, как ты вела себя ночью. Мы с тобой пережили немало горестей, но еще никогда ты не была так взволнована. Даже в самые трудные моменты у тебя всегда хватало сил посмеяться над бедой.

— Все это давно прошло. — вздохнула Арианна и, склонившись к ней, поцеловала в щеку. — Прости меня.

Она взглянула на Марту, та не шелохнулась. Опустив поводья на колени, она задумчиво смотрела вдаль. Лицо у нее было печальное.

— Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня, — вдруг заговорила она.

— Нет, ничего особенного. Мы с Марио впервые разлучаемся. И мне страшно. Может, потому, что однажды пришлось расстаться с ним так надолго.

— Нет, ты сказала не все, — настаивала Марта.

— Знаешь, ночью я не могла понять, что тревожит меня. А теперь я думаю, это Граффенберг внушает мне страх. Да, она! — воскликнула Арианна и испуганно взглянула на Марту.

— Отчего вдруг? — удивилась Марта.

— Марио случайно встретил ее в Милане, и она угрожала ему.

Они подъехали к Кала дель Спидо.

Мальчик заплакал.

— Что случилось, сокровище мое? Мама везет тебя посмотреть на козочек. Сейчас увидишь свою любимую Девочку. Марта, дай-ка его мне.

Она взяла сына, прижала к груди, покачала, но он рвался из рук и плакал. Тогда она остановила лошадь.

— Отвези его домой, наверное, он проголодался. Не выношу, когда он плачет, ты же знаешь.

— Ну что ты, дети часто плачут по пустякам, выражая так свой протест. Но если хочешь, отвезу его к Фаустнне.

— Да, так будет лучше, — согласилась Арианна, передавая Марте поводья, и, выйдя из двуколки, пересела верхом на другую лошадь. — Отвези его домой, а мне хочется проехаться немного.

— Куда ты поедешь?

— К Скале альбатросов. Попрощаюсь. Ведь завтра мы уедем…

— Но зачем же так далеко? — встревожилась Марта. — Поезжай лучше прямо к причалу…

— Не волнуйся. Прогуляюсь и вернусь, заеду за тобой. Будь готова.

Арианна пришпорила лошадь. Марта проводила ее взглядом, ей почему-то не хотелось возвращаться домой. Между тем малыш уснул, не выпуская пальчик изо рта. Они находились в тени, можно не спешить назад. Марта опять посмотрела в ту сторону, куда уехала Арианна. Сейчас она ясно видела ее. Сначала Арианна двигалась по сосновой роще до середины острова, а потом вдоль поля. Тут она поехала шагом, чтобы поднимать меньше пыли. Дождя не было уже два месяца, и на полях в глубине острова после уборки урожая все было выжжено зноем.

Пожалуй, лучше подождать ее здесь, подумала Марта. И вдруг она услышала конский топот и громкие мужские голоса. Из сосновой рощи, которую только что миновала Арианна, появились пятеро всадников, и это были не местные жители. Они галопом скакали в сторону Марты.

Она растерялась. Что делают эти люди, тут, на острове, и почему мчатся к ней? Марта инстинктивно накрыла подолом платья ребенка, чтобы он походил на мешок, лежащий на коленях. Лошади приближались, и она взяла в руки поводья и хлыст. Подъехав к двуколке, всадники загородили дорогу, и один из них спросил:

— Не скажете ли, добрая женщина, где Арианна?

— На острове нет человека с таким именем, — ответила Марта. — А вы кто такие?

Лица незнакомцев были скрыты прядями волос, их невозможно было рассмотреть.

— Поехали! — приказал голос с сильным немецким акцентом.

«Граффенберг!» — ужаснулась Марта. Это она! Теперь никаких сомнений нет. Она в мужском платье. Только она одна могла назвать молодую маркизу Россоманни просто по имени, так, как обращаются к слугам. А это означало, что она не признавала Арианну женой своего бывшею мужа. Между тем пятеро всадников удалились галопом в том же направлении, куда уехала Арианна.

Марта задрожала, словно в лихорадке, взглянула на мальчика, лежавшего на коленях, на всадников, удалявшихся в туче пыли. Инстинкт подсказывал, что Арианне угрожает опасность, но разум требовал отвезти ребенка домой. Она прижала мальчика к себе и хлестнула лошадь. От тряски Дарио проснулся и заплакал, но Марта не обращала на это внимания. Нужно как можно быстрее добраться до дома, позвать на помощь, поехать за Арианной. Быстрее, как можно быстрее!

Фаустина и Дженнаро стояли в дверях.

— Возьми мальчика! — крикнула Марта. — Отнеси в дом и запрись! Никого не впускай! А ты, Дженнаро, поедешь со мной. Быстрее!

Слуга догадался: случилось что-то страшное. Он быстро передал малыша жене и уже на ходу вскочил в двуколку. Марта хлестала лошадь изо всех сил, какие только у нее были.

— Куда? — спросил Дженнаро, выхватывая у нее поводья.

— К Скале альбатросов! — крикнула Марта.

Двуколка, грохоча, подпрыгивала на неровной дороге.

— Держитесь крепче! — крикнул Дженнаро. — Дайте мне хлыст! Держитесь!

Марта в отчаянии уцепилась за сиденье, глядя вперед. Вот они уже в сосновой роще. Еще немного, и они примчатся к ней, Арианне, думала она. Пусть она, дорогая, покружит подольше, поводит их за собой… Наконец они выехали на дорогу, ведущую к Скале альбатросов. И Марта увидела всадников. Они окружили Арианну и бешено хлестали ее лошадь. Та громко ржала, крутилась на месте, вставала на дыбы. Арианна, вцепившись в седло, громко кричала. Но всадники подступали все ближе, все больше оттесняя ее к обрыву. Лошадь упиралась, волчком кружилась на месте, то и дело вскидывая передние ноги, становясь на дыбы. Арианна закричала еще громче. Тут всадники разомкнули круг, и лошадь Арианны, вырвавшись из него, как безумная понеслась к отвесной скале и взлетела на ее вершину.

Дженнаро соскочил с двуколки и бросился к обрыву. Марта словно окаменела. Она видела, что всадники направляются теперь в ее сторону и остановились неподалеку. Их лошади зло били землю копытами. Дженнаро добежал до обрыва и уцепившись за сосну, растущую на самом краю, глянул вниз. Схватился за голову и помчался обратно.

Марта услышала, как один из всадников произнес:

— Свое получила!

Она быстро обернулась в ту сторону. Это была Граффенберг. Немка взглянула на Марту и разразилась злорадным смехом. Повернула лошадь и не спеша удалилась, помахивая хлыстом. Остальные всадники последовали за ней.

Дженнаро вскочил в двуколку. Потрясенный, он схватил поводья и хлыст. На нем лица не было.

— Поехали, позовем на помощь. Нужно скорее кого-то позвать, рыбаков, лодки… — повторял он и хлестал лошадь.

Теперь Марта уже не держалась за сиденье. Ее трясло и бросало во все стороны, ее могло даже выбросить из коляски и переломать ей все кости, но это уже не имело никакого значения. Арианна погибла. Арианна погибла, значит, и для нее все кончено. Арианна знала, предчувствовала, что скоро погибнет, знала об этом еще ночью, думала Марта. А она не услышала ее кринов о помощи!

Она же знала, Арианна знала! Она перешла реку, ее дочь!

А Дженнаро все повторял:

— Она мертва, мертва, лежит на камне. Марта, на камне!

Да, она все знала. Давно знала, Арианна распростерта на камне, лежит, раскинув руки, с лицом, обращенным к небу. Они примчались к дому Дженнаро остановил лошадь, и Марта, шатаясь, спустилась на землю.

— Что нам делать, синьора? — едва сумел выговорить Дженнаро, оставаясь в двуколке.

Фаустина вышла на порог с ребенком на руках. Мальчик плакал. Марта взяла его и, не говоря ни слова, унесла в дом. Фаустина бросилась к мужу, и они понеслись к морю. Марта, прижимая ребенка к груди, вышла на террасу, села, прильнула к мальчику щекой и принялась баюкать его: «Умерла твоя мама, умерла, сыночек мой…» Вскоре, а может быть, и много времени спустя — Марта не помнила этого — она услышала голос Марио:

— Арианна, где ты? Где ты, любовь моя? Я вернулся, где ты?

— Где Арианна? — спросил вошедший на террасу падре Арнальдо.

Марта посмотрела на священника невидящими глазами. Он встревожился, подошел вплотную, взял мальчика на руки:

— Что случилось, Марта? Что произошло? Где Арианна, где она?

— Ее убили, — прошептала она, как бы отвечая себе самой.

Падре Арнальдо глянул в ее безумные глаза и медленно опустился на стул.

— Марта, где Арианна? — крикнул снизу Марио. — В доме нет ее. Куда она делась?

Марта, словно сомнамбула, направилась к маркизу. Он бросился к ней навстречу, подхватил, видя, что она едва держится на ногах, и снова закричал:

— Где Арианна?

— Ее убили, Марио! Ее убили, убили, убили!

— Что ты такое говоришь? Кто? Где? — вскричал Марио, тряся ее за плечи. — Где она? Скажи, где?

— На камне, под Скалой альбатросов…

— Да что ты такое говоришь! Ты, наверное, бредишь! Быть не может…

— Она мертва, мертва, мертва…

— Кто это сделал?

— Граффенберг.

— Не-е-е-ет! Не-е-е-ет! — в отчаянии вскричал Марио и бросился в сосновую рощу, не видя дороги, не понимая, куда бежит.

Малыш надрывался от плача. Падре Арнальдо ласково гладил его по головке, устремив взгляд на Гаргано. Слезы медленно текли по щекам старика.