Скала альбатросов

ПРОЛОГ

Двадцать седьмого мая я приехала на Тремити, что означает «три мифа», отдохнуть после длительной изнурительной работы, чувствуя, что голова у меня буквально раскалывается на части.

Весь последний год я провела в бесконечных разъездах — в самолетах, поездах, машинах, целиком погрузившись в работу, не позволяя себе ни минуты отдыха, ни единой остановки, лишь бы заглушить постоянное беспокойство.

Но тщетно. Тревога прорывалась в моих жестах, вынуждала метаться во сне, придавала какой-то безумный, изматывающий ритм всей моей жизни. Беспокойство возникло после того, как Барбара, моя дочь, уехала вместе со своим мужем в Иран. Она тоже, как и я, журналистка, а он — фотограф. Оба освещали события ирано-иракской войны. И целый год до меня доходили от них лишь случайные весточки. То из Тегерана, то из какого-нибудь глухого селения на окраине страны. А вот в последние три месяца — совсем никаких известий.

Я понимала, что этому молчанию могло быть немало причин. Барбара с мужем находились в центре боев, и вполне возможно, что вести оттуда не всегда доходят.

И все же я не могла подавить тревогу, хотя и старалась думать о чем-нибудь другом, пыталась с головой уйти в журналистские расследования, брать интервью и писать, писать, писать…

Но беспокойство постоянно преследовало меня, пока, наконец, я совсем не обессилела. У меня пропал аппетит, стала изменять память. Врачи и друзья советовали отдохнуть. И тогда я оторвалась от телефона, возле которого без конца ожидала звонка, и отправилась путешествовать.

Так я попала на Тремити.

Это небольшой архипелаг в Адриатическом море — несколько островков, таких маленьких, что на географической карте они выглядят еле заметными точечками. Я и не подозревала о существовании этих крохотных островков, пока не оказалась здесь. Когда собиралась отправиться в отпуск, то, перелистывая рекламные проспекты, невольно восхитилась цветным снимком одного из островов. На вершине невероятно высокой и совершенно отвесной скалы высилась старинная крепость с бастионами, охранявшая величественную церковь и аббатство, стены которого выложены плитами из серо-розового песчаника. А огромные вертикальные скалы, спускаясь к морю, принимали то охристую окраску, то золотистую, местами розоватую. Эти краски отражались в воде удивительно преображенными — где-то приобретали темно-фиолетовый оттенок или же голубой, а иногда переходили в светло-зеленые, пастельные тона.

Меня невероятно поразила эта картина.

Совершенно необыкновенное место! И почему-то показалось, будто я уже видела все это когда-то. Но как ни старалась, так и не смогла припомнить, где и когда.

Мне сказали, что на соседнем, более лесистом острове, Сан-Домино, находится весьма комфортабельная гостиница. Фасад ее, виднеющийся за соснами, обращен к морю, и до слуха доносится убаюкивающий плеск волн. Шепот воды, пение разнообразных птиц, вскрики чаек — единственные звуки, радующие обитателей островов Тремити.

Два дня наслаждалась я этими звучаниями, необычными и благостными для меня, постоянно живущей в городе среди множества неприятных шумов. Просто не верилось, что все окружающее — реальность: и уютная гостиница «Кирие»[1], и острова Тремити, и ласкающие звуки, и чудесные краски.

Поначалу я почти все время спала в этом обретенном мною уголке земного рая. Порой просыпалась ночью от сказочной тишины и выходила на террасу, желая убедиться, что мне все это не снится. Опускалась в шезлонг, долго недвижно смотрела на луну в высоком небе и, ежась от прохлады, слушала доносившийся снизу легкий шелест прибоя, который, словно заботливая мать, напоминал, что можно поспать еще. Я чувствовала себя как никогда прекрасно — легко и свободно, в полном согласии с миром. И не уставала мысленно повторять: здесь удивительно хорошо!

Окажись рядом моя дочь, мне ничего больше не нужно было бы на свете. Но когда-то ведь должно произойти чудо, и я смогу обнять ее. Главное — выдержать гнет ожидания, и этот момент наконец настанет.

На третий день ближе к вечеру мне захотелось осмотреть окрестности. Такое желание непременно возникает всякий раз, когда приезжаю на новое место. Мне нравится заглядывать во все уголки, в любую, даже самую неприметную улочку, рассматривать пейзаж или панораму с разных точек, поэтому я попросила Стефано, моряка, который обслуживал туристов в «Кирие», проехаться со мной по островам.

Стефано выглядел типичным итальянским южанином — среднего роста, мускулистый, стройный, с правильными чертами лица, идеально прямым носом. Но главное, что невольно привлекало в нем при первой встрече, это огромные черные глаза с необычайно пристальным взглядом. По левой щеке у Стефано проходил свежий и глубокий шрам. Он не портил его молодого лица, пожалуй, даже придавал некоторую мужественность. Стефано было, наверное, лет двадцать пять, может, немного больше.

Он охотно согласился сопровождать меня, поскольку видел, что я проявляю живой интерес к его родной земле. Он гордился тем, что относится к числу немногих обитателей острова, кто появился на свет божий именно здесь.

Мы начали осмотр с острова Сан-Никола. С того самого, где сохранились остатки культуры многих обитателей, населявших его в разные времена. Тут некогда жили греки, римляне, затем отшельники-бенедиктинцы, потом цистерианские и латеранские монахи… Стефано, к моему большому удивлению, знал историю острова ничуть не хуже ученого-специалиста. И рассказывал о ней подобно средневековому поэту. Особенно хорошо знал он аббатство, которое многие века безраздельно владычествовало на Адриатическом море. Он уверенно вел меня по внутренним дворикам, монастырским дворам, узким переходам, крутым извилистым улочкам, то и дело обращая мое внимание на красоту пейзажа и архитектуры или на хитрости монахов, построивших обитель и защищавших ее от нападения вражеских войск и пиратов.

Когда добрались до греко-римского некрополя, солнце уже спускалось к горизонту. Самое большое надгробие здесь принадлежало якобы древнему греку — мифическому Диомеду[2]. Мы опустились на траву возле него, и Стефано принялся рассказывать мне легенду о Диомеде, ставшем гордостью острова. Юноша замечательно описывал подвиги героя. Его слова звучали так взволнованно и ярко, что я словно наяву видела, как высаживается на остров герой в сверкающих доспехах, а за ним следуют его верные воины. Должно быть, я погрузилась в повествование Стефано точно так же, как когда-то в древности внимал в праздничный день речам бродячего поэта какой-нибудь поселянин.

Слушая Стефано, я смотрела на огромный тесаный камень. Что-то загадочное таилось в нем.

Когда мой спутник окончил рассказ, я стала расспрашивать его о расположении могил. Почему некоторые обращены, как надгробие Диомеда, на восток, а другие на запад? Он хотел было ответить мне, как вдруг несколько крупных капель отвлекли наше внимание. Ветер, налетевший внезапно, как это бывает летом в Апулии[3], прямо-таки неистовствовал.

Юноша вскочил, с тревогой глядя на небо.

— Надо спешить, — взволнованно проговорил он и, протянув руку, помог мне подняться. — Извините, не заметил, как переменилась погода. Увлекся своими фантазиями.

— Ничего страшного. Я люблю дождь. В детстве часто бегала под ливнем по улицам, забираясь в каждую лужу, и с радостью вспомню теперь свою детскую забаву.

— Вот увидите, здесь гроза вовсе не шуточки! — торопливо произнес Стефано, с тревогой поглядывая на сгущавшиеся тучи.

Мы бегом пустились к аббатству. Ветер ревел все сильнее и вскоре обрушил на нас крупный град и потоки воды. Безумные раскаты грома буквально сотрясали остров. Возле бастионов нам пришлось замедлить шаг. Узкая дорожка, что вела вдоль них, стала ужасно скользкой. Стефано крепко поддерживал меня за локоть.

Наконец мы добрались до Рыцарской башни, прошли в небольшие ворота и, миновав тесный проход, оказались во дворе в восточной части аббатства, пересекли его и вошли в другой проход, который вывел нас во внутренний дворик. Слева тут высился строгий портик в стиле Возрождения, в центре росло несколько сосен, справа длинный каменный парапет выступал к морю. Отсюда видны были острова Сан-Домино и Кретаччо, а справа — Капрара. В глубине дворика стоял дом.

Мы остановились на минуту перед портиком, чтобы перевести дыхание.

— Ты прав, гроза тут не шуточки, — смеясь, согласилась я.

— Тремити не часто посещает дождь. Однако когда какая-нибудь туча удостоит нас своим вниманием и остановится над островом, дождь хлещет яростно, едва ли не со злобой. Слышите, как завывает море? — спросил он, обращая мое внимание на звуки стихии.

Я прислушалась. И верно, слышно было, как море обрушивает огромные волны на скалистые берега острова.

— Здесь нельзя долго оставаться, можете простудиться. Идемте скорее. Укроемся у Виргилии.

Он взял меня за руку, и мы торопливо прошли под портиком, свернули в какие-то мрачные ворота и оказались в бенедиктинском дворике.

Здесь Стефано остановился возле высокой двери и постучал.

— Виргилия — женщина немного странная, — шепнул он мне. — Колдунья.

Я растерянно посмотрела на юношу, но промолчала.

Дверь не открылась, и Стефано снова постучал, на этот раз громче.

— Сейчас! Иду, иду! — ответил из глубины низкий женский голос.

Вскоре дверь открылась, и в полумраке возник неясный силуэт.

— Чао, Виргилия! — дружелюбно приветствовал ее Стефано. — Укроешь нас от грозы?

Женщина отступила с порога и словно провалилась во тьму.

Мы услышали только, как она произнесла:

— Входите.

Это «входите», сказанное сквозь зубы, прозвучало отнюдь не столь же приветливо, как обращение Стефано. Скорее в приглашении слышалось: «Пошли к черту!» Шагнув внутрь, мы попали в просторную комнату, где сильно пахло какими-то ароматными травами. Молния на мгновение осветила огромный камин, блеснула утварь, висевшая на стене.

— Отключилось электричество, — недовольно проговорила Виргилия, зажигая свечу. — Света, конечно, недостаточно. Надо наладить лампу.

— Я сделаю это, мадам, — с шутливой ноткой в голосе поспешил предложить Стефано и уверенно направился к камину. Вэял лампу и стал возиться с ней.

Видно было, что между моряком и Виргинией издавна сложились дружеские отношения. Кто знает, сколько раз он говорил это «мадам», наверное, немного в шутку и в то же время с долей почтительности к этой угрюмой женщине.

— Ну вот, всё в порядке, — удовлетворенно произнес Стефано и поставил на край камина масляную лампу.

Огонек осветил комнату, и я смогла рассмотреть обладательницу сурового и низкого голоса. Виргилия оказалась существом высоким и очень худым. На ней было нечто вроде монашеской рясы, перетянутой широким черным поясом. Длинная шаль, тоже черная, укрывала плечи и спадала почти до пола. Обута в деревянные ярко-красные башмаки. Женщина держалась прямо, и во всем ее облике ощущалась необычайная жизненная сила.

И все же лет ей, видимо, было много! Лицо цвета дубленой кожи покрывала густая сеть морщин, а блеклые, некогда голубые глаза как-то странно блестели. Седые волнистые волосы были собраны на затылке в пучок. В левом ухе сверкало золотое кольцо. В ее манере смотреть на незнакомого человека что-то невольно приводило в замешательство.

— Синьора Серена Видали, — представил меня старухе Стефано, весело улыбаясь.

Колдунья внимательно взглянула на меня. При звуке моего имени ее прозрачные глаза как-то странно сверкнули из-под бровей, а руки судорожно стянули шаль на груди.

— Наша клиентка, — продолжал Стефано, — мы были в некрополе, когда разразилась гроза. Мне неловко беспокоить тебя, но боюсь, как бы синьора не заболела. Она насквозь промокла.

— Тогда чего же ты медлишь и не разводишь огонь? А вы садитесь, — обратилась она ко мне, указывая на потертое кожаное кресло у камина, — сейчас поищу какую-нибудь одежду, и переоденетесь.

Она ушла в соседнюю комнату, которая, видимо, служила ей спальней.

Стефано взял корзину с дровами и принялся складывать шалашик из небольших тоненьких палочек.

Поеживаясь от озноба, я опустилась в кресло и обвела комнату взглядом. Несколько старых ржавых ружей висели на дымоходе.

В углу помешались диван, кресло и столик, на котором виднелся графин с какой-то голубоватой жидкостью, и в ней отражался огонек масляной лампы. Золотые и синие отблески вспыхивали там и тут на стеклах шкафов, заполненных книгами. Между шкафами громоздился массивный, почти до самого потолка, дубовый буфет с амфорами и кружками, а также множеством тарелок из сплава свинца и олова. У камина стояли еще два шкафа, заполненных какими-то банками.

Вдруг мяуканье заставило меня заглянуть под стол. Оттуда смотрела на меня кошка с огромными зрачками, горевшими зеленым огнем, — очень красивое животное.

— Синьора, идите сюда, — позвала Виргилия.

Я поднялась и прошла к ней.

— Нашла юбку и свитер, — сказала старуха. — Не бог весть что, но можете переодеться, пока просохнет ваша одежда. Вот! — и указала на кровать, куда положила клетчатую юбку и свитер цвета неспелого яблока. — Несите сюда вашу одежду, повешу сушиться, — добавила она, направляясь к выходу. — Побыстрее, иначе заболеете. — И ушла, закрыв за собой дверь.

Переодеваясь, я осмотрела комнату, едва освещенную свечой. Массивная кровать орехового дерева, трехстворчатый шкаф, комод с зеркалом в позолоченной раме стиля барокко. На одной из тумбочек стояла фотография мужчины в военной форме, а на другой лежали какие-то ветхие, пожелтевшие книги. В комнате ощущался странный запах — вроде бы ладана и еще чего-то, наверное, каких-то трав.

Я быстро переоделась.

Юбка Виргинии оказалась немного велика мне, и свитер тоже. Ощутив тепло и воспрянув духом, я вернулась к камину.

— Если позволите, останусь сегодня в вашей одежде и верну ее завтра. А мою сушить не надо, — сказала я, укладывая рубашку и брюки в свою сумку.

Виргилия словно не слышала моих слов. Она сидела в качалке, держась за ручки, и внимательно смотрела на Стефано. Казалось, от нее исходит некая странная энергия.

Стефано закурил. Я села с другой стороны камина напротив Виргинии. Но она по-прежнему пристально смотрела на Стефано, мне стало неловко, и я принялась ласкать кошку, забравшуюся ко мне на колени.

— Ну что, все мои мысли прочитала? — с улыбкой поинтересовался Стефано.

Не отводя глаз от лица юноши. Виргилия потянулась к нему и слегка провела пальцем по шраму, который шел от уха ко рту.

— Как это тебя угораздило.

— Сама должна знать как Колдунья ты или нет? — ответил Стефано, отстраняясь от нее.

Виргилия поднялась, взяла медный горшок и поставила его на огонь. Достала из шкафа медную ступку с какой-то зеленой кашицей, выложила ее в горшок и добавила туда же из флакончика несколько капель темной жидкости.

Стефано взял у нее из рук флакончик.

— Что это? — поинтересовался он, рассматривая его. — Похоже, черная сепия.

— Похоже, да не то.

Юноша попытался прочитать мелкую надпись на этикетке:

— Пишешь справа налево.

— Верно, — пробормотала она, осторожно помешивая смесь.

— Никак не могу разобрать, что тут написано, — он вгляделся получше. — Что за почерк такой?

— Мой почерк. И прежде всего для того, чтобы всякие любопытные вроде тебя не совали нос в мои настои.

Я взглянула на шкаф возле камина. Его заполняли бесчисленные баночки, коробочки, скляночки, бутылочки и флакончики из цветного стекла и даже из дерева.

— Наверное, у вас тут средства от любых болезней, — проговорила я, не особенно раздумывая.

Женщина внимательно посмотрела на меня.

— Выздоравливает тот, кто способен выздороветь, — ответила она и резко добавила: — Сами по себе травы не помогают. — Не обращая внимания на мое смущение, она продолжала помешивать снадобье в горшке. — Как в твоем случае, Стефано.

— Но мне нет нужды лечиться, — скучающим тоном заметил юноша. — Я здоров, жена моя тоже здорова, и я показываю этой прекрасной синьоре наши острова.

— Твоей жене плохо, когда она одна. Отчего оставляешь ее в Термоли? Бери с собой сюда, работайте вместе, и она не будет скучать. Да и ты не будешь. И не станешь бегать за всякими приезжими красавицами, которые скоро бросают тебя.

Очевидно, этот весьма привлекательный юноша довольно весело проводил лето. Наверное, женился слишком молодым.

Словно прочитав мои мысли, Виргилия пояснила:

— Прежде тут не бывало туристов. Что делать одинокому молодому мужчине? Как одолеть тоску, когда выходишь в море ловить рыбу, если дома нет никого, ни женщины, ни ребенка, кто ждал бы тебя?

— Должно быть, это ужасно — быть женой рыбака, — заметила я, — и каждый раз с тревогой ждать его возвращения.

— Жизнь повсюду одинакова. Вы ведь тоже ждете, хотя замуж вышли не за рыбака.

Я обомлела. Откуда знает эта женщина, что волнует меня больше всего? Никто не мог сказать ей об этом. Я решила быть искренней.

— Верно, я жду собственную дочь каждый раз, когда она уезжает. Она журналистка.

— Да, знаю.

Мне хотелось спросить, откуда ей это известно. Но я промолчала.

Виргилия встала передо мной. Глаза ее сделались огромными, в них таилось нечто непостижимое. Мне стало не по себе.

— Зачем вы приехали сюда?

— Чтобы отдохнуть.

— А что заставило прибыть именно сюда, на Тремити?

— По правде говоря, один снимок. Фотография острова Сан-Никола.

— С какой стороны?

— О боже! Наверное, как раз отсюда. Странно, не правда ли? На снимке, должно быть, виден и ваш дом?

Виргилия помолчала, потом спросила:

— А почему этот снимок надоумил вас, что надо ехать именно сюда?

— Не знаю, может, красота места, море. То, чем обычно привлекают рекламные проспекты.

— Только это?

— Нет, — ответила я, — возможно, потому, что у меня возникло какое-то странное ощущение, будто я уже когда-то видела остров Сан-Домино. Хотя прежде и понятия не имела, что существуют острова Тремити.

Виргилия продолжала смотреть на меня своими огромными прозрачными глазами и кивала.

Сердце у меня так и екнуло. Стефано ведь сказал, что Виргилия — колдунья. Я никогда не верила в магию и ясновидение, но непереносимое страдание заставляет уверовать и в колдовство. Я надеялась, она сможет помочь мне.

— Хочу знать, где моя дочь. Жива ли, здорова ли.

— Но ты приехала сюда, на острова, вовсе не для того, чтобы узнать о ней. А для чего?

— Нет, я приехала отдохнуть, потому что извелась от тревоги и беспокойства.

Не говоря больше ни слова, Виргилия зачерпнула половником немного кашицы, что варилась в горшке, налила в небольшую чашечку и протянула мне.

— Попробуй и скажи, как на вкус.

Я взяла чашечку и с некоторой нерешительностью поднесла к губам. Думала, жидкость будет очень горячей, но она оказалась только чуть теплой. Набравшись мужества, я отпила глоток. Вкус был странный — как у супа, и невольно вспомнился тот, что варила моя мама.

— Напоминает суп, что ела в детстве, странно, правда?

Виргилия не ответила. Снова взглянула на меня и спросила:

— Когда смотрела на тот снимок, какие еще возникли ощущения?

Я не знала, что сказать. Постаралась припомнить.

— Ощущение тайны. И в то же время чего-то очень знакомого, родного.

— На этом острове кое-что имеет к тебе некоторое отношение. Хочешь узнать, что именно?

Я окончательно растерялась:

— Нет, Виргилия. Я очень устала. И единственное, чего хочу сейчас, это понять, жива ли дочь.

— Нам видна лишь поверхность реальности.

Я поднялась.

Эта старуха говорила что-то несуразное, а в моем состоянии больно слушать такое.

— Гроза кончилась, — сказала я. — Виргилия, спасибо вам сердечное, Кажется, мне пора идти.

— Боишься? Не надо бояться правды.

Я решительно намеревалась уйти. Но вдруг подумала, а что, если эта женщина знает что-нибудь о моей дочери? Может, моя дочь оказалась втянутой в какую-нибудь ужасную историю?

— Нет, все обстоит иначе, — ответила Виргилия так, словно я вслух высказала свои мысли. — Твоя дочь не сделала ничего плохого. Я имела в виду более глубокую реальность.

Я облегченно вздохнула. Несомненно, старуха оставалась в здравом уме. Ведь она вполне осмысленно разговаривала со Стефано. Женщина положила руку мне на плечо.

— Ты устала, очень устала, знаю. Но это не физическая усталость, а душевная. Нас угнетают сомнения, неуверенность. Могу открыть тебе кое-что, касающееся тебя. Но это длинная история.

— Открыть что-то касающееся меня? В самом деле?

— Да, тебя и твоей дочери.

— Но как? Каким образом?

— Сама увидишь. Сколько думаешь пробыть на островах?

— Три недели. Несколько дней уже прошло. Но еще много времени впереди.

— Хорошо. Тогда, если хочешь все узнать, приходи завтра вечером в восемь часов. Буду ждать тебя у могилы Диомеда. А сейчас возьми эту шаль, а то холодно.

— До свиданья, — попрощалась я и накинула шаль.

На пороге я вздрогнула. Повернулась, желая заглянуть Виргинии в глаза, но не успела — она уже прикрыла за нами дверь. Стефано вышел вместе со мной, он был очень серьезен.

— Какая странная женщина, — заметила я.

— Виргилии известно много тайн, — промолвил Стефано.

Солнце уже зашло. На небе появились первые звезды.

На следующее утро вчерашняя встреча показалась мне какой-то нелепостью. Я не сомневалась, что не пойду к колдунье. К тому же я ведь и не обещала навестить ее. «Хочешь все узнать, — сказала она, — жду тебя в восемь часов». Значит, если не хочу все узнать, могу и не приходить. Но она ведь будет ожидать меня. Пожалуй, неловко обмануть ее, ведь эта старая женщина позаботилась обо мне.

Потом пришла в голову другая мысль. Ну конечно, она видела нас со Стефано из окна, когда мы поднимались в крепость. Другого пути, чтобы подняться туда, не было. И сегодня, не увидев меня на дороге к некрополю, она останется дома. Я решила, что не пойду к ней, вышла на берег и поискала место, где бы позагорать.

А позднее, после обеда, мне все же захотелось подняться в крепость. Во всяком случае, убеждала я себя, чем я рискую? Ничем. А что еще мне тут делать? Нечего. Я в отпуске. В восемь часов солнце опустится, и там, наверху будет очень красиво. К тому же я вовсе не обязана выслушивать все, что она скажет. Вот так и вышло, что я все же отправилась к Виргилии.

Помимо всего, рассуждала я, знакомиться с особенностями мышления различных людей входит в мою профессию. Прихвачу фотоаппарат, магнитофон и побольше кассет. Профессиональная защита.

Я взяла вместительную сумку, сунула туда еще теплую куртку. Ночью на острове может похолодать, особенно если поднимется ветер.

Стефано ждал меня на молу. В пути он почти ничего не говорил. Я не спеша поднялась в селение Сан-Никола. Дорога в аббатство была пустынной.

Я направилась к высокой церкви из белого песчаника.

Я посмотрела на окна дома, где жила Виргилия, — ставни закрыты. Я прошла далее.

Массивные медальоны на стене показались мне загадочными. Их украшали какие-то фигуры, виднелись там и какие-то полустертые буквы. Я остановилась и рассмотрела первый из медальонов: стилизованный цветок и подпись — PRECIOSA. А на другом тоже какой-то цветок и надпись EST VITA. Возможно, между ними и не существовало никакой связи, но я соединила эти слова, и получилось: PRECIOSA EST VITA[4]. Прочитав это, я почувствовала некоторое облегчение.

Вскоре я оказалась у некрополя. Взглянула на часы, стрелки показывали без четверти восемь. Я осмотрелась, нет ли Виргилии. Но никого не обнаружив, направилась к тому месту, где Стефано показал мне надгробие Диомеда. Присела на камень и стала ждать.

Подняв голову, я увидела перед собой Виргинию. В той же одежде, что и вчера, только на плечи накинута большая красная шаль. В этот момент туча закрыла солнце и подул сильный ветер. Виргилия протянула мне полотняный мешочек. На ощупь казалось, будто в нем лежит сухая трава. Точно такой же мешочек держала и она.

— Пойдем, — сказала она, — сделаем приношения.

Она подошла к надгробию Диомеда и, наклонившись к корням мастикового дерева, подняла с земли какой-то камешек, который я ни за что не отличила бы от других.

— Это кремень. Он отшлифован задолго, очень задолго до того, как сюда прибыли греки и римляне.

Она извлекла из своего мешочка щепотку сухой травы и насыпала на середину камешка, где от времени образовалось небольшое углубление.

— А теперь добавь и ты свое приношение.

Я сделала то же самое.

Виргилия вынула из кармана крохотную костяную лопаточку, смешала обе порции травы, сгребла их в кучку и подожгла. Небольшая, словно из курительной трубки, струйка дыма потянулась вверх. Дыма оказалось совсем немного, и вскоре на крохотном алтаре осталась лишь горстка пепла. Виргилия сдула его в сторону захоронения и поднялась.

— Идем, нужно сделать приношения и его соратникам.

Неподалеку находились другие древние греческие могилы, и Виргилия на каждую из них бросила по щепотке травы. Я последовала ее примеру.

Мы подошли к еще одному надгробию, почти такому же массивному, как и на могиле Диомеда.

— Здесь захоронена Юлия, внучка императора Августа. Ее тоже надо помянуть, — Виргилия бросила еще щепотку травы. — А теперь пойдем вниз.

В лучах заходящего солнца море, казалось, пылало пожаром. Виргилия шла, гордо подняв голову, алая шаль окутывала ее, словно плащом. Все это вместе — некрополь, тишина, скромное жертвоприношение — глубоко взволновало меня. Виргилия представлялась мне теперь не колдуньей, а жрицей. Не нарушая молчания, мы прошли дальше и оказались напротив главной церкви аббатства.

Моя провожатая толкнула дверь и вошла. Здесь тоже никого не было.

Виргилия перекрестилась по-гречески, не склоняя головы. Потом приблизилась к боковому алтарю и достала из ящика две длинные тонкие свечи. Зажгла их и одну протянула мне.

— Видишь мозаику на полу? В центре круг с грифоном. А вокруг четыре разноцветных круга. По углам еще четыре небольших медальона с изображениями альбатросов в сопровождении двух рыб.

Я кивнула.

— Так вот, запомни, мы постоим в каждом из четырех наружных кругов, начиная вот отсюда. Потом, когда пройдем по ним, сделаем четыре шага к центру и остановимся.

Со свечой в руках Виргилия прошла, задерживаясь на мгновение, по всем кругам. Я повторяла все ее движения. Дойдя до центра, она жестом позвала меня, приглашая встать рядом и поднять вместе с ней свечу над головой. Она что-то прошептала, но я не поняла ее. Потом она прошла к главному алтарю и вставила зажженную свечу в подсвечник. То же самое и точно так же молча проделала и я.

— А теперь иди.

Неожиданно я почувствовала, как улеглось нервное напряжение, и решилась наконец задать ей вопрос:

— Что это за травы?

— Какие растут на острове. Хочешь знать, почему я сделала приношения всем без исключения?

— Да.

— Потому что Бог одинаково любит всех. Жизнь — едина, она непрерывно переходит от одного существа к другому. В церкви мы почтили жителей суши, обитателей моря, воздуха и отдали дань нематериальным духам. Потом пришли к центру, куда все стекается и откуда все исходит. Там не существует уже ни пространства, ни времени.

Виргилия заметно спешила. Мы пришли в латеранский дворик. Светила луна. Колонны портика отливали серебром. Обойдя сосновую рощицу, свернули направо. Возле парапета, обращенного к морю, я увидела два кресла-качалки из ивовых прутьев.

— Сядь, — приказала Виргилия, — и включи свой магнитофон. Но ни в коем случае не прерывай меня. С той высоты, откуда я буду говорить, мне трудно расслышать тебя. И нелегко потом возвращаться сюда.

Виргилия сняла просторную шаль с плеч и накинула на голову. Я с испугом смотрела на нее. Мне казалось, она вот-вот потеряет сознание. Она словно оцепенела и заледенела. Несомненно, она вошла в транс. Потом, не шелохнувшись, заговорила. Я включила магнитофон.

Голос ее изменился. Манера речи тоже стала совсем другой. Теперь она рассказывала. Причем так, как это делал бы путешественник, видевший всё собственными глазами. Хотя нет, пожалуй, иначе — рассказывала так, словно сама пережила все события и лично знала людей, о которых говорила.

Что же мне оставалось?

Только одно: записать невероятную историю женщины по имени Арианна, которую поведала мне Виргилия, рассказывая ее несколько ночей подряд.