Скала альбатросов

АРИАННА

Падре[5] Арнальдо работал веслами, не отрывая глаз от Сан-Домино. Он хорошо знал этот остров. Можно сказать, обошел его вдоль и поперек, вглядываясь в каждый камень. Он открыл Арианне легенды каждого утеса, тайны любой пещеры. И тем не менее он не переставал любоваться им.

«Райские кущи» — так окрестили остров монахи еще в стародавние времена. «Он похож на женскую грудь, вознесшуюся со дна океана», — не раз с улыбкой повторяла Арианна. Падре сумел передать ей свое восхищение этим островом, который она называла «Гнездом альбатросов».

Священник бросил взгляд на сверток, лежавший на дне лодки, и улыбнулся. Он не сомневался, что новое платье понравится Арианне. Более того, она так обрадуется, что сразу же наденет его и закружится в танце, с сияющими глазами подбежит к зеркалу и начнет гримасничать, улыбаться, придавать лицу разные выражения — надменности, скуки, нежности, гордости. Наконец бросится к нему и поцелует в щеку.

Сколько раз собирался он упрекнуть ее за пристрастие к нарядам! Но так и не решился. Девушка становилась такой очаровательной, когда была счастлива! Даже Пресвятая Матерь простила бы ей столь наивное тщеславие.

Священник благодарил всемилостивого Господа за то, что тот послал лодку безвестных родителей Арианны к островам Тремити. Он до сих пор помнит, как возле причала увидел ивовую корзинку для винограда. Как едва ли не бегом бросился тогда вниз, привлеченный звуками, похожими на крики альбатросов. Несомненно, то был плач новорожденного. Если только какая-то из птиц не сошла с ума. Обычно альбатросы никогда не кричат при свете дня.

В нескольких шагах от корзинки он уже не сомневался — это и в самом деле оказался новорожденный младенец. Падре Арнальдо приподнял платок, накрывавший дитя, и увидел сморщенное личико. От неожиданного яркого света ребенок зажмурился и перестал плакать.

Боже, какая же это кроха! Он боялся прикоснуться к ней. Девочка была завернута в обрывок простыни, успевший запачкаться и пожелтеть. Священник уже знал, как поступит. Он укрыл девочку платком и, подхватив корзинку, поспешно спустился по нескольким ступенькам к молу. Сел в лодку и энергично принялся грести к Сан-Домино.

Он привез ее к Марии, а не к монахам аббатства, настоятелем которого он стал по воле архиепископа Неаполя. Монахи уговорили бы его отправить малютку в какой-нибудь женский монастырь на материк — в Фоджу или Неаполь.

И он потерял бы ее.

Ему же показалось, что девочка эта — дар, ниспосланный Господом для того, чтобы его жизнь на этом затерянном в Адриатическом море островке обрела смысл. Квартировал тут небольшой военный гарнизон да несколько монахов, ну и совсем немного сельчан и рыбаков — горстка изгнанников, души, отданные ему на попечение.

Прежде чем отправить его сюда, на Тремити, в это забытое людьми место, архиепископ дал ему почетный титул «монсиньор». «Монсиньор Арнальдо Дзола, неплохо звучит!» — изрек он тогда. Почетный титул для ссылки. Сам изгнанник предпочитал, чтобы его называли «падре Арнальдо», как делали монахи и обитатели Тремити. Они были искренни.

Архиепископ добился своего. Став отверженным изгнанником, монсиньор не мог больше продолжать карьеру и участвовать в политической жизни Неаполитанского королевства. Поначалу именем Господа он стремился вселить в каждого, кто жил на Тремити, свет надежды. Всеми силами старался. Но эти люди давно смирились со своей судьбой. А смирение — трудный для обработки камень. Ему скорее удалось бы совершить свою миссию, если бы его послали к каким-нибудь отъявленным грешникам. Те хоть что-то еще переживают и трепещут перед загробной жизнью, как все верующие.

Священник понес девочку к Марии, жене управляющего фермой маркизы Россоманни. Обхватив корзину руками, он, запыхавшись, поднялся по откосу.

— Нашел вот эту малышку… — переводя дыхание, объяснил он, как только подошел к дому. — Ее бросили у причала…

Мария вышла навстречу, с трудом неся свой огромный живот. Она взяла девочку и, высоко подняв ее, радостно воскликнула, направляясь к мужу, который чистил на току гнедого жеребца:

— Смотри, Рафаэль, смотри, какая чудесная!

Тот обернулся, услышав голос Марии, сунул в глубокий карман брюк скребницу и взял на руки малышку.

— В самом деле замечательная, ты права. Глаза цвета моря.

— Падре Арнальдо, вы и правда нашли у причала это создание? — недоверчиво спросила Мария.

— Да, Господу было угодно…

— Но кто же мог на такое решиться! Звери, и те так не поступают! Как же так можно!

— Да нет, Мария. Если мать решилась на такое… Видимо, жизнь вынудила.

— Вы правы. Наверно, какая-нибудь девица с материка. Чтобы избежать скандала. Или, может быть… боялась, что ее убьют отец или братья. Так что же будем с ней делать? Отнесем к монахиням в Виесте?

— О нет! — воскликнул священник, протягивая руки к ребенку, словно желая защитить его.

Мария и Рафаэль с удивлением посмотрели на падре.

— Вы хотели бы оставить ее у себя, так, что ли? — спросила женщина, баюкая малышку у груди.

— Честно говоря, я… Мне кажется, это дар, ниспосланный Богом, и если вы…

— Ладно, я поняла. Через несколько дней родится и у нас ребенок, значит, смогу кормить обоих. Так, что ли, Рафаэль?

— Одного растить или двух — какая разница, — рассудил крестьянин, снова взявшись за скребницу.

Добрые люди рассудили быстро, не мудрствуя лукаво и не задавали лишних вопросов, потому что им нечего было опасаться.

— Спасибо, большое спасибо! — Священнику не верилось, что все решилось так легко. — Я позабочусь обо всем необходимом. И о вашем ребенке тоже.

— Надо спрятать ее! — вдруг забеспокоилась Мария. — Надо спрятать, пока не рожу. Тогда можно будет сказать, что у меня двойня.

— Отнеси в дом! — поторопил муж.

— Спасибо, Рафаэль! — Священнику все еще не верилось.

— Да чего там, падре Арнальдо, — усмехнулся Рафаэль, не отрывая взгляда от коня.

— Да пребудет с тобой Господь! — ответил священник и поспешил вслед за Марией с ребенком в дом, но вдруг голос крестьянина остановил его.

— Падре, а как назовем девочку?

— Ну не знаю… Арианна.

— Какое странное имя. Разве есть такая святая?

— Нет, это греческое имя. Во всяком случае, можем дать два имени — Арианна и Мария.

— Арианна — вообще-то неплохо звучит. Ладно, пусть будет Арианна.

— Господь не оставит тебя!

— Аминь.

Господь был великодушен. Два дня спустя, одиннадцатого апреля. Мария родила девочку. Ей дали имя отца — Рафаэлла, но домашние звали просто Лелой. Так что у Арианны появилась сестра и подруга для игр. Мария растила девочек, одинаково заботясь о них. Более того, она с гордостью показывала жителям острова своих двойняшек, таких непохожих друга на друга: одна белокурая, другая темноволосая. А через четыре года она и в самом деле родила двойню, только теперь мальчиков. Их назвали Рокко и Пьетро. Мария была счастлива, даже растолстела на радостях. Как женщина она целиком выполнила свой долг.

Захваченный своими воспоминаниями, падре Арнальдо и не заметил, как добрался до острова. Только когда лодка толкнулась о мол, он оторвал взгляд от густой сосновой рощи, прятавшей в своей тени немногие дома Сан-Домино.

Падре взял сверток и пошел наверх по откосу. С того дня прошло уже шестнадцать лет. Девочка росла и хорошела день ото дня. Приемные родители любили ее как дочь, то есть гораздо менее, нежели сыновей. Крестьяне и рыбаки на островах Тремити всегда больше радовались мальчикам. Ведь сыновья — это молодые, крепкие руки, которые помогали отцу в работе. А дочери — лишь обуза. Их надобно выдать замуж, снабдив к тому же приданым. Обходились они ой как недешево, а в дом ничего не вносили. Священник не рассчитывал изменить эти устоявшиеся взгляды, твердые, как утес, что высится над морем. Для этого понадобилось бы не одно поколение.

— Мария! — позвал он, едва добрался до поворота, который вел к дому. — Мария!

Женщина появилась на пороге.

— Здравствуйте, падре Арнальдо! Опять подарки? Уж чересчур вы балуете наших девочек!

— Они же такие славные! — проговорил священник, переводя дыхание. — Где они?

— Сядьте и отдышитесь. Поехали с отцом и братьями в грот, где водятся мурены. С тех пор как вы подарили им лошадей, просто беда. Больше ни о чем не думают. Однако видели бы вы, как они научились ездить верхом!

— Тогда пойдем навстречу нашим амазонкам.

«Они еще совсем дети, эти амазонки», — подумал священник.

Шестнадцатилетние девочки краснели и убегали, если какой-нибудь деревенский парень из Сан-Домино или солдат из Сан-Никола засматривался на них. При этом Арианна отличалась манерой держаться. Красивая, высокая, открытый взгляд, светлая, тронутая легким загаром кожа, волосы цвета спелой пшеницы с апулийских полей. А Лела — невысокая толстушка с черными кудрями и темными живыми глазами. Но ей очень хотелось походить на Арианну, иметь такие же светлые волосы, как у нее. Мария всячески старалась убедить дочь, что она так же хороша, как ее сестра. Арианна заметно выделялась необычным обликом, а Лела была просто очень миловидной, как и большинство местных девушек.

Послышался стук копыт и возглас юноши: «Осторожно, ветки! Хочешь ослепнуть?» Священник отвлекся от своих мыслей. Подъехала Лела со своим женихом Антонио.

— Добрый вечер, падре! Мама, смотрите, как я хорошо научилась ездить верхом! — крикнула Лела, подъезжая ближе.

Арианны с ними не было.

— Как лошади? — поинтересовался падре.

— Очень хороши! Я уже умею нестись галопом, — кокетливо ответила Лела. — Сегодня Арианна чуть не упала с лошади.

— Где она? Почему не с вами? — забеспокоился священник.

— Она поехала в Фиалковый грот. Хочет искупаться одна.

— Съезжу за ней. Дадите лошадь?

— Конечно, падре. Возьмите мою, — с готовностью предложила Лела, соскакивая на землю.

— Мы скоро вернемся, — пообещал священник, оказавшись в седле.

Он пришпорил коня и исчез в сосновой роще.

Подъехав к высокому мысу у грота, падре Арнальдо увидел до шадь Арианны, привязанную к дереву. Он сошел с коня и, привязав его рядом, направился по тропинке, спускавшейся к морю.

Фиалковый грот — естественный бассейн, причем идеально круглый. Название грот получил благодаря необычному цвету скал — где-то они зеленые, где-то красные, но чаше фиолетовые, как фиалки. Несомненно, это одно из самых красивых мест на острове, и священник часто приводил сюда девочек купаться, когда они еще были маленькими. Тут они находились в надежном укрытии, и за ними нетрудно было присмотреть.

Арианна любила плавать. В этом она походила на мальчишку, радовался он. Девочки обычно не любят воду. А мальчики, напротив, зная, что станут рыбаками, быстро осваиваются в море, играя с рыболовными крючками, или же садятся на стволы деревьев, воображая, будто это лодки, потом учатся нырять и надолго задерживать дыхание под водой. Арианна тоже отлично ныряла и плавала.

Священник спускался медленно, старательно выбирая место, куда поставить ногу, потому что тропинка тут была очень скользкой и осыпающейся.

Один неверный шаг — и можно полететь вниз с большой высоты.

Падре подошел к гроту, но не обнаружил девушку. Он стал спускаться дальше. Теперь тропинка сворачивала, уходя в сторону от воды, но вскоре снова возвращалась к ней, как раз возле скалистой арки, что вела из грота в открытое море. Отсюда он и увидел Арианну — на противоположном берегу, где мелко.

Она поднималась по склону.

Глядя на нее, священник вдруг понял, какую допустил оплошность. Девушка, думая, что она в гроте одна, сбросила рубашку, в которой обычно купалась. Фигурка, легко взбиравшаяся вверх, была совершенно обнаженной.

Может, это не она, подумал падре Арнальдо. Но глупо обманывать самого себя. У девушки на том берегу гибкое тело, янтарная кожа и огромная копна светлых волос, спускавшихся до середины спины. Священник замер, не зная, как поступить, ведь он случайно оказался тут в такой момент и теперь растерялся, но в то же время ему стало любопытно.

Он смотрел на девушку, стараясь не позволить себе никакой нескромной мысли. Он должен быть объективным, сказал он себе. Черт возьми, он все же имеет право знать, как сложена его дочь. Такая тоненькая, что можно принять за мальчика. За женоподобного мальчика, подумал он и вспомнил древних греков, любивших мальчиков. Странно, ведь он, как, впрочем, и все мужчины, связывал женскую красоту с полнотой форм, с округлостью линий. А у этой девушки ноги длинные, руки длинные, плечи широкие и на спине очерчиваются напряженные мускулы. Она взбиралась вверх, и видны были ее крепкие ягодицы.

Падре улыбнулся, довольный собой. Он сумел подавить в себе желание. Остался холоден, отстранен от нее, как и положено отцу. Ему показалось, она похожа на мальчика.

Но тут девушка повернулась боком, и священник увидел ее грудь. Он вздрогнул, сердце едва не выскочило наружу. Теперь девушка выглядела совсем иначе. Это была юная женщина — широкие плечи, стройный торс и нежные острые груди. При каждом ее движении они слегка вздрагивали.

Падре Арнальдо перевел взволнованный взгляд ниже талии и увидел, что бедра Арианны узкие, это верно, но круглые, полные, мягкие. Боже мой, отчего это ему приходит в голову, что они мягкие, подумал он, едва не задыхаясь от волнения.

Он стоял на утесе как вкопанный, пока девушка нагибалась, подбирая одежду, и смог убедиться, что, конечно же, она мало похожа на мальчика.

Тут он испугался самого себя. Даже не ожидал, что может так взволноваться. Он решил прекратить искушение и медленно вернулся к тому месту, откуда девушка не видна. Сбросил ногой несколько камушков и позвал сначала тихо, потом громче:

— Арианна! Арианна!

— Я здесь, падре! Идите сюда! Здесь изумительно! Такая красивая вода! И знаете, совсем не холодно!

Священник сделал несколько шагов и с облегчением увидел, что она уже надела полотняное платье и старается застегнуть его на спине. Он пошел по тропинке ей навстречу, и девушка тоже поспешила к нему.

— Помогите, падре! Никак не справлюсь.

Она приблизилась к нему. Ее кожа почти высохла и дышала свежестью. Кое-где еще оставалась влага. И платье тоже немного намокло. Арнальдо вдруг заметил, что ей тесно в нем. Определенно тесно, особенно в груди. Однако, подумал он, как же выросла дочь. Стала девушкой, а он даже не заметил этого. Лела — да, что Лела повзрослела, это он видел, потому что она толстушка, но Арианна… Не застал бы обнаженной, никогда не представил бы себе, какая она.

Падре взглянул на девушку — чистый взгляд и светлая улыбка — совсем детское лицо. По-настоящему красивые женщины, подумал он, всегда сохраняют нечто детское в лице и в фигуре. Вот потому он и заблуждался насчет Арианны.

— Ну так что, падре, поможете? — напомнила она.

— Сейчас, сейчас помогу.

Она повернулась, и он увидел обнаженную спину, покрытую капельками воды, а внизу сквозь влажную ткань платья виднелось углубление между ягодицами.

Священник отер лоб и глубоко вздохнул. Потом стал застегивать платье. От девушки пахло свежестью моря, но почувствовал он и запах женщины, молодой женщины — опьяняющий и волнующий. Он вспомнил, что ощущал такой аромат в молодости, но забыл где. Почему-то ее благоухание напомнило ему запах молока. Или, быть может, только почудилось?

— Знаете, падре, хорошо, что я услышала, как вы идете, потому что сегодня я была неосторожна. Зацепилась за что-то рубашкой, и она порвалась, пришлось снять. Я боялась, что кто-нибудь увидит меня. В другой раз буду осторожнее.

— Конечно, конечно, дорогая. Нужно быть очень осторожной в таких случаях, ведь ты уже не девочка.

Когда он застегнул платье, она повернулась к нему.

— Падре, а вы не любите купаться, да? Жаль, а то мы могли бы иногда приходить сюда вместе. Или священникам запрещено купаться?

— Отчего же, мы можем сколько угодно купаться. Но не стоит делать этого вместе с детьми.

— Ну да, понимаю, — согласилась девушка. — Однако жаль.

Они отвязали лошадей.

— Падре, отчего не садитесь? Вам помочь?

— Бесстыдница, ведь это я посадил тебя первый раз на лошадь!

Воспитывая Арианну, священник открыл много нового для себя.

Он обнаружил, что родители, как правило, целиком поглощены только одной заботой — передать детям свои жизненные правила и древние устои. Они стараются вылепить детей по законам прошлого. Хотят сотворить копии самих себя и своих предков, не радуясь их самобытности. И потому теряют ощущение, что являются родителями: лишают себя радости увидеть, как их частица растет, развивается, обновляется, утверждается в жизни. Дети — наша эстафета в будущее, с гордостью сказал он себе. Но он был священником и сейчас словно крал у кого-то такой замечательный опыт. Он многое понял в жизни, взяв на себя роль отца Арианны. Но самое главное, он понял нечто весьма важное, касающееся красоты. Нечто такое, что прежде ускользало от него. Женская красота нуждается в заботе, в почитании, в мужской теплоте и нежности, дабы возместить холодность и злобу, с какой смотрят на нее некрасивые и уродливые женщины — несчастливые женщины. Да, правильнее сказать — именно несчастливые, потому что красота — это не заслуга, а дар.

Они поехали по тропинке и спешились у восточной стены грота.

Священник с волнением смотрел, как девушка ловко спрыгивает с лошади и привязывает поводья к дереву.

— Я вижу, ты отлично научилась ездить, — заметил он, привязывая своего коня рядом с лошадью Арианны. — Хорошо, что много тренировалась.

— Это верно, папа, — согласилась она и, подойдя к нему, пока он завязывал узел, обняла и прижалась щекой к его крепкой спине. Ей нравилось, что он такой сильный. Рядом с ним она чувствовала себя уверенно. Тут, за его спиной, с ней ничего не могло случиться.

Падре Арнальдо растрогался.

Когда они оставались одни, она называла его папой. И ее руки, обнявшие его, стремились передать ему всю любовь, какую ребенок может питать к своему отцу. В такие минуты он был поистине счастлив.

— Ты просто молодец, — сказал он, мягко высвобождаясь из ее объятий, — только надо еще немного отработать некоторые движения. И следует быть осторожнее, нужно управлять лошадью, а не полагаться на ее великодушие. Это может быть опасно. Но со временем научишься и этому, я уверен.

Девушка подбежала к соснам, возносившимся в небо на самом краю крутого скалистого обрыва. Для человека, подплывавшего сюда со стороны моря, место совершенно недосягаемое. Внизу открывалась глубокая пропасть, и Арианне нравилось, ухватившись за ствол дерева, наклониться и заглянуть туда.

Это была скала альбатросов.

Птицы выбрали ее именно из-за недоступности для человека. И свили гнезда в расщелинах этой скалы. Арианна очень любила сидеть тут под соснами и смотреть на горизонт, надеясь, что альбатросы ошибутся и вернутся засветло.

Но этого никогда не случалось.

И все же она продолжала надеяться. Ей хотелось бы увидеть, как они возвращаются в свои гнезда еще при свете дня. Как поступают чайки. Она очень удивлялась сходству чаек с людьми. Обычно самка первой возвращалась в гнездо. И молча ждала, сидя на самом краю. А потом вдруг радостно вскрикивала, увидев, что подлетает самец. На пороге они здоровались, поклевывая друг друга в крылья, а потом усаживались рядом и ожидали наступления ночи.

Арианна опустилась на траву и устремила взгляд в море.

— Что с тобой? — поинтересовался священник. — Почему всегда грустишь здесь?

— Потому что не могу понять, отчего альбатросы возвращаются домой только затемно.

— Но я ведь уже не раз объяснял тебе. Они питаются голубой рыбой. И ты знаешь, что эта рыба не подходит к берегу. Вот и летают альбатросы далеко в море, чтобы не умереть с голоду, и там снова и снова ныря ют метров на тридцать в глубину чтобы поймать хоть одну рыбину. А это очень и очень непросто. Они тратят на поиски пищи целый день. И еще альбатросы играют далеко в море, потому что не хотят встречаться с чайками. Те прогнали бы их. Чайки нападают на них, окружают и гонят в сторону открытого моря, потому что днем они — хозяева на этих островах. А ночью уступают место альбатросам.

Она слушала молча, не отрывая глаз от горизонта.

— Но ведь не в этом причина твоей грусти. Ты не говоришь мне правду, — заметил священник, искоса поглядывая на нее. — Почему?

— Не знаю. Я люблю наш остров и это место. Но мне жаль, что придется провести тут всю жизнь, как мама, как все жители Тремити.

— А кто сказал, что ты навсегда останешься здесь? Более того, ты несомненно уедешь отсюда. Выйдешь замуж за какого-нибудь мужчину с материка. Я сам позабочусь найти тебе мужа. А когда покинешь остров, будешь приезжать сюда навестить меня, ну и для того, чтобы увидеть, как возвращаются альбатросы.

— Да, я всегда буду приезжать сюда. Обещаю… — и она скрестила пальцы[6].

— Видишь, я тоже обещаю, — и падре показал, что тоже скрестил указательный и средний пальцы. Девушка бросилась к нему на шею и поцеловала в щеку.

— Знали бы вы, как я счастлива, что у меня такой отец, как вы!

— Я тоже счастлив и никогда не сумею передать тебе, насколько счастлив. А теперь вернемся домой. Мама, наверное, уже приготовила ужин.

— Ну и пусть подождет! — пренебрежительно заметила девушка.

— Но, дорогая, что с тобой? Мне не нравится, каким тоном ты говоришь о матери.

— Простите меня.

— Ав чем же дело? Она плохо обращается с тобой?

— Нет, она не плохо обращается с нами. Но и не так уж хорошо. Она слишком занята сыновьями, моими братьями, чтобы заниматься Лелой и мною.

— Но уже скоро вернется Марта.

— Знали бы вы, как мне недостает ее! Когда она вернется?

— Завтра.

Уже вечерело.

Мария приготовила ужин — быстро поджарила на углях рыбу — и как можно аккуратнее накрыла на стол.

За едой Мария всегда следила, чтобы сыновья пользовались приборами. С тех пор как падре Арнальдо привез на остров Марту, поручив ей воспитание девочек, она решила, что все ее дети — и мальчики тоже — должны уметь вести себя за столом самым примерным образом. Марта прививала девушкам хорошие манеры: как садиться за стол, как держаться во время еды, учила красиво двигаться, одеваться, правильно говорить. Мария с живейшим интересом относилась к таким урокам, даже, пожалуй, с большим рвением, нежели ее дети. После того как она узнала, что за столом следует держаться чинно и есть тоже нужно согласно неким правилам, ее стало раздражать, что муж чавкает, когда ест суп, вытирает рот ладонью, берет мясо руками, облизывает пальцы…

— Рафаэль, — ворчала она, — чему научатся у тебя твои дети? Сколько раз тебе говорить, что нужно пользоваться приборами, что сидеть за столом нужно прямо.

— Я ем так, потому что очень вкусно.

— Но дети ведь должны брать с тебя пример!

— Они так и делают — едят, как и я.

Все за столом рассмеялись, и падре Арнальдо тоже. Мария вспыхнула, поднялась из-за стола и, сорвав с головы платок, которым повязывала волосы, швырнула его за спину мужа. Арианна подняла платок и положила на скамью. В такие минуты ей становилось стыдно за мать. Хотелось убежать, укрыться в своей комнате.

Но сегодня этого не следовало делать, тем более в присутствии падре Арнальдо.

— Вот тебе и результат, — продолжала Мария. — Никто из них так и не научился пользоваться приборами. А все почему? Потому что ты ешь, как дикий горец.

— Послушай, жена, сколько уже… сколько времени прошло? Десять лет уже как Марта живет у нас, и ты десять лет пытаешься научить меня есть, как едят во дворцах. Но видишь — не удается. Я — простой крестьянин, и оставь меня в покое. Думай лучше о дочерях.

— Я должна заботиться о будущем наших детей. Девочки выросли. Обе уже на выданье, а ты, вместо того чтобы помогать, мешаешь мне. Им необходим хороший пример. И мальчики тоже должны научиться правильно вести себя, иначе куда же это годится… Правда ведь, падре Арнальдо?

— Ладно, не будем преувеличивать. Девочки научились всему, что надо, и мальчики, если захотят, тоже сумеют есть как нормальные люди. Ну-ка, покажите мне, как держать вилку. Ну вот и молодцы. Видишь, Мария, они прекрасно умеют это делать!

— Слава богу!

— Мама, можно мы с Лелой встанем из-за стола? — спросила Арианна. — Мы поели. — Ей захотелось выйти на воздух. Там, в саду, она чувствовала себя свободнее.

— Да, но куда вы собрались?

— Польем розы.

— Хорошо, только не уходите далеко, уже поздно, стемнело, не следует выходить на улицу. Вы же девушки, что о вас скажут люди?

— Хорошо, мама, — уже с порога ответили сестры.

Братья вышли следом за ними.

— Что делается на материке, падре Арнальдо? — поинтересовался Рафаэль, допив стакан вина.

— Многое делается. Во Франции Робеспьер гильотинировал еще и Эбера, главу санкюлотов[7].

— Боже милостивый! — пробормотал Рафаэль. — Сколько крови!

— Да, слишком много крови, и прольется еще немало, потому что схватка продолжается. К счастью, мы сидим здесь в укрытии, — священник помолчал немного, о чем-то задумавшись, и добавил: — Вообще-то есть одна новость и для нашего небольшого мирка. Рафаэль, помните молодого Марио, сына маркизы?

— Черт возьми, падре, как же не помнить? Еще ребенком он часто приезжал на острова с отцом. Потом его отправили в колледж, не знаю только куда, и вот уже много лет как я не видел его. Теперь он, наверное, совсем взрослый?

— Я тоже давно не встречался с ним, но его мать часто говорит о нем. Так вот, вскоре он приедет на Тремити.

— В самом деле? — удивилась Мария. — А с чего бы это вдруг?

— Официально он появится здесь в чине капитана, чтобы инспектировать гарнизон. Но полагаю, мать просто хочет, чтобы он провел немного времени с нею.

— Мария, смотри, наведи всюду порядок. Молодой маркиз, должно быть, заглянет и к нам сюда? Как вы считаете, падре? Во всяком случае, мы должны пригласить его на обед.

Мария озабоченно осмотрелась вокруг.

— Да, нужно, чтобы все выглядело как можно лучше, — согласился священник. — И я оставлю вам, Рафаэль, немного денег на расходы. Но повторяю, я бы вовсе не тревожился по этому поводу. Старый Россоманни слыл очень добрым человеком, и мне кажется, его сын взял больше от отца, чем от матери.

Крестьянин успокоился и улыбнулся.

— Ну, жена, убирай со стола и принимайся за работу.

ИЗАБЕЛЛА РОССОМАННИ

День клонился к закату, и священник, управляя лошадью, впряженной в двуколку, щурился от яркого солнца, пробивавшегося время от времени сквозь листву буков и каштанов. Дорога к вилле Изабеллы Россоманни, маркизы Термоли и Виесте, пролегала через лес.

Поездка внушала падре беспокойство. Зачем она пригласила его? Что ей надо от него? Хотела поговорить о сыне? Эта женщина — его благодетельница, единственный человек, к кому он мог обратиться за деньгами, чтобы иметь возможность растить Арианну в приличных условиях. Взамен он взял на себя обязанность охранять ее интересы в поместьях и, самое главное, следить за порядком в рыбной ловле, на которую монополия маркизы распространялась по всему побережью.

Такое занятие не подобало его пасторскому сану. Но приходилось все же заниматься и этим — он не мог согласиться, чтобы Арианна жила в убогом доме и ходила бы в платье, которое лишь едва прикрывало бы ее от жаркого солнца.

А зимой? Ведь он решил оставить ее у себя, удочерить, но если отец не в состоянии обеспечить благополучие собственных детей, то какой же он отец. И еще Марта, его кузина, согласившаяся приехать сюда в надежде спастись от отчаяния, в которое повергла ее судьба. Смерть отняла у нее двух сыновей и мужа, поистине жестоко обойдясь с ней. Приехав на Тремити, Марта привязалась к девочке и воспитывала ее с искренней любовью.

Падре Арнальдо гордился своими женщинами и сумел обеспечить их всем необходимым, не говоря уже о душевном тепле, с каким относился к ним. Он остановил лошадь и приветливо кивнул двум сторожам. Один из них, улыбнувшись в ответ, отодвинул железный засов и распахнул ворота.

Надо миновать трое таких ворот, чтобы проехать к маркизе по дороге, соединявшей Санникардо, Каньяно ди Варано и виллу. У каждых приходилось останавливаться и ждать, пока откроют створки, поблагодарить и двигаться дальше. Падре тяжело вздохнул. Но тут же ухмыльнулся про себя, покачав головой: и чего он злится на эти ворота, которые открывают и закрывают для него?

Закат великолепен, лес прекрасен, долина светла и спокойна. Отсюда, с огромной высоты открывался восхитительный вид на роскошную зелень окрестных лесов, спускавшихся в долину. А еще дальше синело море.

Поистине наслаждение — любоваться рано утром из окон виллы восходом солнца, озарявшего Тремити, а вечером его заходом — огненный шар словно скатывался по волнистым склонам холмов в Апулийскую долину — Капитанату.

Великолепным было и само трехэтажное здание, сложенное из блоков песчаника медового цвета, вручную отшлифованных в карьере. Архитектура в стиле Возрождения — огромные окна со множеством переплетов и обширный портик с беломраморными колоннами с трех сторон…

Как всегда в начале мая, вьющиеся растения, усыпанные яркими цветами, каскадами стекали с крыш и стен деревянных будок, укрывавших цистерны[8] и колодцы. Семья Россоманни построила их очень много. Это было поистине чудо инженерного искусства, сравнимое разве только с таким же чудом, сооруженным некогда в аббатстве на Тремити. Всем своим обликом вилла походила на римские патрицианские дома:

Двуколка проскрипела по широкой аллее, покрытой галькой вместо булыжника. Всякий раз, когда он въезжал сюда, ему становилось грустно, потому что он вспоминал свое детство и чудесный фруктовый сад с апельсиновыми, лимонными и мандариновыми деревьями возле его дома в долине между Неаполитанским и Салернским заливами. В мае все деревья уже покрывались густой листвой, и воздух, напоенный ароматами цветов, вибрировал от стрекота цикад.

Священник въехал на площадь перед виллой Россоманни. Беспокойство его усилилось. Что же все-таки нужно от него Хозяйке Даунии[9], снова спрашивал он себя, вылезая из коляски.

Дворецкий церемонно ожидал его на веранде.

— Добрый вечер, Джузеппе.

— О, падре Арнальдо, рад снова видеть вас, — с ярко выраженным апулийским выговором ответил дворецкий.

В вестибюле, где пол выложен мрамором, его встретила Миранда, любимая горничная маркизы. Поклонившись, она жестом пригласила священника следовать за ней.

Изабелла Россоманни сидела за письменным столом спиной к окну. Маркиза выглядела прекрасно: копна рыжих волос, светлая и чистая кожа лица, тонкие губы, блестящие зеленые глаза. Голубое бархатное платье с большим вырезом великолепно подчеркивало изящество стана. Ей было сорок лет. Священник в этом не сомневался, но выглядела она моложе.

Он не спеша направился к ней по шелковому ковру, лежавшему в центре комнаты. Маркиза светилась улыбкой и явно была довольна собой. Но Арнальдо знал, что доверять ей нельзя. Раз она послала за ним, значит, у нее какая-то более важная причина, чем просто желание выслушать очередной деловой доклад.

— Вам, должно быть, жарко? — поинтересовалась маркиза, вставая. Обойдя стол, она величественно вышла навстречу и протянула ему обе руки, он поцеловал их. — Садитесь, — предложила маркиза, указывая на кресло. — Велю принести вам что-нибудь прохладительное. Что вам угодно? Белое холодное вино или какой-нибудь фруктовый напиток? А может, ни то ни другое, а сангрию? Из уважения к моему испанскому происхождению.

— Спасибо, маркиза. Выбираю испанское вино.

Он заметил, что в ушах у женщины сверкали серьги с крупными изумрудами, подчеркивавшими цвет ее глаз. Падре положил ногу на ногу, и край сутаны приподнялся ровно настолько, чтобы показать прекрасно начищенные ботинки.

— Я пригласила вас потому, что должна принять некоторые решения и мне нужна ваша помощь.

— То немногое, что в моих силах, я всегда готов сделать для вас.

— Но речь пойдет не о смене управляющего или пересмотре контракта на рыбную ловлю. Пришло время более важных решений. Моему сыну Марио двадцать пять лет.

— Я слышал, он вернется сюда.

— Да, приедет на следующей неделе. Я постаралась, чтобы он приехал. Поговорила с его генералом, и тот направил Марио сюда инспектировать гарнизон на Тремити. Но это только предлог. На самом деле мне хотелось, чтобы он пожил тут, так как я намерена восстановить добрые отношения со знатью Апулии. И Марио должен быть рядом со мной. В сентябре я отпраздную день моего рождения.

— Я не знал, что ваш сын уже нашел невесту.

— Нет, это я искала ее. И нашла.

— Маркиза, а вам не кажется, что хотя бы вот это юноша мог бы сделать самостоятельно? Не считаете ли вы, что он сам способен выбрать себе невесту?

— Ах, глупости! Так делают только крестьяне. К тому же Марио, по-моему, вовсе не собирается жениться. Пока учился, он успел объездить пол-Европы. Побывал в Париже, Лондоне, совсем недавно в Вене. Он ни разу не намекнул, что ему понравилась какая-нибудь девушка. Так что приходится самой думать за него.

— Но к чему такая спешка, почему обручение непременно в сентябре?

— Вам известно, что происходит во Франции?

— Конечно, маркиза.

— Так вот, падре, я очень и очень обеспокоена. Революция, несмотря на всю свою ярость, а может быть, именно вследствие этой ярости, продолжает порождать в Европе все новых и новых сторонников. Простой народ готов к восстанию, готов убивать королей и аристократов. И священнослужителей тоже, разумеется. В Неаполе королева Мария Каролина после того, как революционеры гильотинировали во Франции ее сестру Марию Антуанетту, вне себя от гнева и страха. Она стала подозрительной и не доверяет даже супругу — королю Фердинанду. Кроме того, ей нужны деньги, много денег, для войны. А я богата, падре Арнальдо, богата и одинока. Я — Хозяйка Даунии, после смерти мужа я отдала все силы этой земле. Но, повторяю, я одинока, и сейчас это одиночество опасно. Мой сын должен помочь мне. Для этого нужен политический брак. У королевы есть близкая подруга — графиня Матильда фон Граф-фенберг. Марио женится на ее дочери. Таков мой план.

Прелат[10] внимательно слушал маркизу.

Он с восхищением смотрел на эту удивительную женщину. Она вдовствовала уже почти пятнадцать лет, своего единственного сына она сначала отправила учиться, а потом определила в австрийскую военную академию. Желая сохранить свою независимость и власть, она не отвечала на ухаживания ни одного из многочисленных претендентов на ее руку. Никому не хотела показать, что ей свойственны земные желания и женская слабость. Она понимала, что ей, как молодой женщине, одинокой вдове, необходимо защищать свой маркизат. Теперь же она почувствовала, что годы берут свое, и желала передать хоть частицу власти сыну. Но не хотела и рисковать, дабы не потерять всё из-за ошибочного брачного союза.

— А я чем могу помочь вам, маркиза? — с улыбкой спросил Арнальдо.

— Вы должны помочь мне убедить сына в справедливости моего плана. Должны подготовить его к этому браку.

— Но разве не лучше было бы, чтобы это сделал кто-нибудь из его друзей, кто-то, кому он вполне доверяет?

— Конечно, лучше. Но я не нашла такого человека! Марио приедет сюда с одним своим другом. Говорят, он очень хороший художник. Его зовут Аппиани[11]. Вам следует показать Марио его владения. Когда он приедет, я скажу ему, чтобы он целиком положился на вас. А вы не должны ни на минуту оставлять его одного.

— Маркиза, уверяю вас, что постараюсь сделать всё наилучшим образом. Однако знаю по опыту, что молодые люди обычно предпочитают принимать решения сами. С другой стороны, Марио — человек умный и рассудительный. Советую вам поговорить с ним откровенно, поделиться своими тревогами и честно попросить о помощи.

— Конечно, конечно, я так и сделаю. Но я не хотела бы услышать от него «нет», которое потом трудно будет превратить в «да». Вы должны подготовить почву. И уверяю вас, если удачно справитесь с моим поручением, получите большое вознаграждение. Кстати, сколько лет вы уже в изгнании на Тремити?

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Около шестнадцати, маркиза. Вы хорошо знаете это.

— Долгое изгнание, слишком долгое, вам не кажется?

Еще бы ему не казалось! Первое время он вообще думал, что сойдет тут с ума. После жизни в блестящем Неаполе ему пришлось прозябать на этих крохотных островах, управляя древним монастырем, в котором жили всего-то шестеро дряхлых монахов. Конечно, мучительно чувствовать себя отверженным.

— Церковь очень сурово обошлась с вами. Вернее сказать — весьма жестоким оказался архиепископ. Однако прошел уже немалый срок. Люди меняются.

Он грустно улыбнулся:

— Некоторые не меняются, маркиза. Если только не происходит какое-либо чудо. А время чудес, мне думается, отошло в прошлое.

— Да нет, чудеса еще по-прежнему случаются. Только теперь их совершает не всемилостивый Бог. Их творят деньги. Уверяю вас, деньги многое могут, и в церковных делах тоже, а особенно в наши дни. Революция смягчила и старых прелатов. Революция гильотинировала и многие моральные принципы.

Он не понимал, надо ли принимать слова маркизы как предложение или же только как обещание помочь. Он почувствовал, что от волнения у него вспыхнуло лицо. Получить прощение и иметь возможность уехать с Тремити? Ах, конечно, если бы маркиза захотела использовать свое влияние и всю свою власть… И плата за это совсем небольшая. Раз уж маркизе так важен этот брак сына, он поможет ей.

— Кстати, — добавила маркиза, — как поживает ваша подопечная? Как ее зовут? Ах да, Арианна. Как она поживает? Выросла? Похорошела, не так ли? Сколько ей лет?

— Шестнадцать.

— Как летит время! Вот и она на выданье. А вы думали об этом, падре?

— Нет, маркиза. Я считаю, она еще ребенок.

— И ошибаетесь. В таком возрасте она уже не ребенок, она — женщина. К тому же мне говорили, будто она очень миловидна.

— Не берусь судить об этом. Я люблю ее как дочь. Вы же знаете, маркиза, что эта девушка, можно сказать, смысл моей жизни.

— И любя так сильно эту девушку, вы не считаете, что нарушаете обет священнослужителя?

— Как вы можете так думать, маркиза!

— Боже мой, иадре, я и не думаю вовсе. Вы хороши собой. Она, судя по тому, что говорят другие, да и вы сами, весьма привлекательная девушка. Чего же удивляться, если бы между вами возникло взаимное чувство.

Это была явная ловушка. Он покачал головой.

Маркиза, улыбаясь, поднялась с кресла.

Пойдемте в сад. Погода чудесная, и вечер такой спокойный.

И все же вам и в самом деле следовало бы подумать о замужестве Арианны. Особенно ежели, как я надеюсь, вас простят. Вам придется изменить жизнь. У вас не будет больше возможности уделять ей столько времени. Вы должны найти ей хорошую партию, и я могла бы помочь вам. Хотите, я и в самом деле займусь этим?

— Маркиза, мне кажется, это преждевременно. Все, что я хотел бы сейчас, лишь помочь Арианне покинуть Тремити, дать ей возможность повидать мир, выйти в свет.

— Знаете, падре, мне пришла в голову одна мысль. Прием по случаю моего дня рождения. Ну конечно! Ваша Арианна будет моей фрейлиной. Ей шестнадцать лет, она мила. Приведите ее с собой. Представим как вашу племянницу. В сущности, вы ведь монсиньор. Разве, назначая вас настоятелем аббатства, архиепископ не дал вам этого титула? Конечно, так и сделаем. Ее будет сопровождать ваша кузина, как ее зовут?

— Марта.

— Да, Марта, вдова, кажется, то ли полковника, то ли генерала. Не так ли? Славная женщина. Она понравилась мне. Хорошо, вот так ваша Арианна начнет выходить в свет. И кто знает, может, найдет себе жениха.

— Спасибо, маркиза, большое спасибо! — падре Арнальдо просиял от радости.

Маркиза очень удивилась, заметив это.

Он походил на мальчика, которому пообещали давно желанный подарок.

— А о ее наряде не беспокойтесь. Скажите Марте, чтобы связалась с Мирандой. Расходы беру на себя. Я хочу, чтобы ваша Арианна выглядела как можно лучше.

Они шли по саду. Под кронами деревьев царил приятный полумрак, который местами прорезали редкие лучи солнца. Священник чувствовал, как его буквально переполняет радость.

— Монсиньор Дзола!

Услышав давно забытое обращение, он вздрогнул:

— Да, маркиза?

— Мне кажется, вы не совсем откровенны и не полностью доверяете мне. Отчасти — вы должны признать это — ваше изгнание стало более тяжелым, потому что вы сами захотели этого. Вы же категорически отказались переехать жить сюда, ко мне в палаццо. Однажды я предложила вам это, помните? Поселились бы вы здесь, и мне удалось бы смягчить архиепископа, но вы…

— Маркиза, тогда всё оказалось бы гораздо сложнее.

— Сложнее? Почему?

— Видите ли, я принял наказание как покаяние. Вам покажется странным, но я не хотел уходить от ответственности. На Тремити у меня своя паства, свои обязанности прелата.

— А я разве не ваша душа?

— Конечно, маркиза, только простые люди больше нуждаются…

— Нет, нет, глупости. Вы отказались переехать ко мне, потому что боялись меня. Или вернее — самого себя.

Он внимательно посмотрел на нее.

Падре Арнальдо был интересным мужчиной — высокий, крепкого сложения, черноволосый, с огромными голубыми глазами, умный и скромный человек, внушающий доверие. Маркиза не раз пыталась привязать его к себе и уговаривала переехать к ней на виллу. Пожалуй, даже хотела сделать своим тайным любовником. Священнослужитель менее опасен, чем аристократ. К тому же не столь обременителен. Но он всегда отказывался, недоверчиво и опасливо.

— Знаете, вы ведь могли бы стать епископом.

— Я? Епископом?

— А получили бы прощение, и я могла бы добиться вашего назначения епископом в Термоли. Вы были бы великолепным епископом! И вдобавок могли бы без особых опасений навещать меня. Епископ вне всяких подозрений. А я, чтобы выразить вам почтение, могла бы приходить к вам в собор.

Маркиза играла с ним и насмехалась.

В голубых глазах прелата мелькнула тень.

— Не шутите, маркиза, прошу вас. У меня уже столько было соблазнов за всю жизнь. С меня достаточно. Я буду счастлив, если смогу покинуть Тремити, буду рад, если смогу сделать что-либо для Арианны. Но все это еще в далеком будущем, и не хочется сейчас волноваться напрасно. Ничто не должно поколебать мою веру и омрачать мое душевное спокойствие, исходящее от этой веры.

МАРИО

Аппиани с восторгом смотрел вдаль. Острова необыкновенно живописно вырисовывались в море. Белые, желтые, розоватые утесы, зеленые сосны, тенистые гроты — все эти краски соединялись с бесчисленными оттенками синевы и голубизны воды, с искрящимися бликами волн. Истинное буйство света, природы, жизни, воздуха.

Художник отправился на эти острова неохотно и только потому, что его уговорил поехать с ним друг Марио Россоманни, но теперь был в полном восторге. Он сам выбрал место, где лучше всего писать портрет. На круглой Анжуйской башне. С высоты ее виден весь архипелаг. Справа над головокружительным каскадом спускавшихся к морю скал, утесов и обрывов необъятной громадой возвышалось аббатство.

Марио тоже восхищался пейзажем. Эти острова, это море, это солнце пробудили в его душе что-то светлое, южное, радостное и в то же время настраивали на мудрое созерцание. Работа над портретом продвигалась быстро. Но художник то и дело вносил на полотно исправления — иногда изменял что-то в выражении глаз, иногда в улыбке, потому что Марио непрерывно менялся — преображался, обнаруживая что-то новое, идущее из самой глубины характера, словно в душе юноши пробуждалась некая неведомая сила жизни.

В этот день Марио выглядел усталым. Аппиани дал ему полистать книгу, которую захватил с собой, — «Трактат о веротерпимости» Вольтера[12], а сам смешивал краски на палитре.

— Хочу перечитать, — заговорил вдруг Марио. — Когда прочтете, дайте мне, ладно? После всех ошибок, какие совершила революция, хочу снова поразмыслить над тем, что писал великий старец. Знаете, Аппиани, я порой думаю, что революционеры нисколько не восприняли истинный дух просветителей. Более того, совершенно не осознали его. Между идеалами Просвещения, — продолжал он, — и задачами Революции нет никакой связи. Одно только противостояние. Просвещение отличается терпимостью, миролюбием. А революции свойственно насилие, нетерпимость. Идеи Просвещения развивали образованные люди, ученые, а революция поднята народом, плебсом, и они прежде всего хотят за всё отомстить и пограбить. — Он помолчал. — Когда рухнула королевская власть, все самые кровавые инстинкты вырвались наружу. Нет ничего более далекого от Просвещения, чем эти злодейские страсти. К счастью, мы оказались тут, вдали от всех катаклизмов. Здесь, мне кажется, можно обрести утраченное спокойствие. И я могу не торопясь перечитать Вольтера.

Аппиани смотрел на него пристально, пытливо. В глазах Марио, живых и блестящих, сквозило что-то нежное, томное. Таилась в них некая загадочная грусть. Именно эти оттенки художник и старался перенести на полотно.

— Итак, продолжим?

Но тут перед Аппиани из-за мольберта возник священник. Марио тоже увидел его, поднялся и направился к нему, протягивая руку для пожатия.

— Вы — падре Арнальдо. Ох, извините, я должен был обратиться к вам «монсиньор Дзола», верно?

Священник утвердительно кивнул и улыбнулся юноше широко и открыто:

— Да, это я собственной персоной. А вы, должно быть, маркиз Марио Россоманни?

— Странно, что мы не встречались все эти годы, не так ли, монсиньор? Но всякий раз, когда я приезжал на виллу, вы бывали в отъезде — либо в Неаполе, либо в Бари или даже проверяли какого-нибудь управляющего моей матери.

— Представляете, я ведь сегодня тоже собирался навестить ее. Однако решил прежде всего поприветствовать вас. Я не мог пропустить такого случая, не правда ли?

Священник внимательно рассматривал Марио. Весьма привлекательной внешности юноша: высокий, атлетического сложения, с темными волнистыми волосами и большими выразительными глазами, полные губы, гордая осанка. Священник взглянул на почти законченный портрет и отметил про себя, что Аппиани отразил на лице Марио необычайное напряжение чувств.

Задумчивые и слегка печальные таза горели.

— Что скажете, монсиньор? — спросил Марио.

Священник посмотрел на юношу, потом на Аппиани, который улыбаясь, подошел ближе.

— Это сильное, полное страсти полотно.

— Странно, — заметил Марио, — я довольно хорошо владею своими чувствами. Во всяком случае, мне так казалось.

— На портрете кипит жизнь, виден характер…

Священник умолк, потому что заметил поднявшихся на башню Арианну и Марту. Они остановились невдалеке. Девушка была в голубом, очень скромном платье, и светлые волосы рассыпались по плечам. Марио обернулся и внимательно посмотрел на нее. Ему показалось, будто он уже встречал ее где-то. Потом вспомнил, что видел однажды, когда она проезжала мимо на лошади. Сейчас девушка уверенно и спокойно направилась к ним, и падре Арнальдо представил женщин:

— Моя кузина Марта Маротта и моя крестница Арианна.

Марта приветствовала маркиза реверансом, девушка последовала ее примеру. Марио отметил, как изящны ее движения, столь несвойственные крестьянке.

— Я в восторге, синьорина! Но, монсиньор, никто ни разу даже не намекнул мне, что ваша крестница так поразительно хороша.

Тем временем женщины поздоровались с Аппиани, который так и замер с поднятой кистью. Он с изумлением смотрел на Арианну.

— А вы что скажете, Аппиани?

— Согласен с вами, маркиз. Полностью согласен, — смущенно проговорил художник, наконец-то опуская кисть на палитру.

— Вы очень любезны, — поблагодарила Арианна, приближаясь к Аппиани. — Полагаю, это и есть тот знаменитый художник, о котором вы говорили мне на днях? — обратилась она к падре Арнальдо.

— Да, дорогая, это один из самых выдающихся итальянских живописцев. Вся миланская знать обессмертила себя на его полотнах.

Я не ошибаюсь, маэстро?

Аппиани улыбнулся.

— Подойдите, синьорина, — пригласил Марио, уступая девушке дорогу, — подойдите и взгляните, как маэстро увековечил на полотне меня. Или вернее, как полагает Аппиани, мою молодость. Ведь молодость, по его словам, это единственное, что стоит отдать в плен вечности.

— Красота — единственное, что стоит пленять для вечности, — поправил Аппиани.

— Да-да, красота. Но при чем здесь плен? Я уже не раз спрашивал себя об этом, — недоумевал Марио.

— При том, — пояснил Аппиани, вытирая ветошью испачканные краской руки, — при том, что красота подобна пленнику, постоянно пытается исчезнуть, куда-то скрыться. И тогда приходится возводить вокруг нее клетку, точно так же, как это делает тюремщик с заключенным.

Девушка остановилась возле картины и некоторое время изучала портрет. Потом, обратившись к Аппиани, спросила:

— Скажите, маэстро, как вам удается перенести красоту на полотно?

Аппиани перестал вытирать руки и, задумавшись, посмотрел на девушку, потом перевел взгляд на портрет, словно надеясь, что тот подскажет нужные слова. Марио позабавила растерянность Аппиани, но удивил и вопрос Арианны. Что имела в виду эта очаровательная девушка, когда спрашивала: «Как вам это удается?» Несомненно, ее интересовала не техника живописи, а нечто совсем иное, о чем он не догадывался. Аппиани все еще молчал. Отчего, думал он, этой миловидной девушке недостаточно просто существовать на белом свете? Отчего она ломает голову над вопросами, лишенными для нее смысла? Жила бы себе на здоровье. Дала бы другим полюбоваться собой. Художник внимательно посмотрел на нее.

— Вас интересует не то, как я использую краски, чтобы передать черты лица, улыбку или взгляд, не так ли? — спросил он. — Вы хотите узнать что-то совсем другое.

— Я ничего не понимаю в живописи. Но должно быть, чтобы перенести красоту жизни на полотно, нужно написать много картин, очень много. Потому что на отдельном полотне вы можете передать всего лишь одно-единственное, мимолетное мгновение из жизни человека, только одно, один исчезающий миг. Как же вам удается выбрать самый главный момент? И о чем думает человек, когда позирует вам? Он ведь смотрит на художника, а о чем он думает? Что чувствует?

— Понимаю, что вы хотите сказать, — ответил Аппиани. — Это верно, что у моего искусства существуют некие пределы. Вы правы, я запечатлеваю на полотне лишь миг. Одно из множества выражений глаз, одну из улыбок, один из моментов общения с окружающими людьми. И выбираю то выражение, которое мне представляется самым важным, существенным. Ту черту характера, которая кажется мне самой значительной. Я вынужден довольствоваться лишь этим. А то, чего хотелось бы вам, невозможно.

Марио с любопытством смотрел на Арианну.

Бывает, юные создания высказывают иногда мысли, обнаруживающие глубину ума, но неужели эта красивая, загорелая, светловолосая девушка и в самом деле мыслит столь своеобразно?

— Кроме того, — улыбаясь продолжала Арианна, подойдя к парапету, — как было бы хорошо запечатлеть на вашем полотне всё многообразие жизни, всё, что нас окружает. Подойдите сюда, маэстро, попытаюсь объяснить вам, что я имею в виду. Взгляните вниз, вон там длинная лестница ведет к домам рыбаков, а дальше видны деревья и бастионы с зубчатыми башнями. А посмотрите туда, — продолжала она, направляясь вдоль круглого парапета башни к противоположной стороне, — посмотрите, как необъятно море, голубое и притихшее. И напротив виднеется остров Гаргано. А теперь взгляните сюда — как красиво розовеют стены аббатства. Они выделяются на фоне медового цвета бастионов и в то же время прекрасно сочетаются с ним. А наверху, над крышами, кружат и щебечут ласточки, а еще выше, если прислушаетесь, уловите крики чаек. Представляете, как было бы замечательно, если бы удалось перенести всё это на полотно! А ароматы, которые разлиты в утреннем воздухе! Запах морских водорослей и полевых трав, фимиам роз… Да прибавьте звонкие голоса детворы, что играют на лугу. Видите их вон там, возле кипарисового кустарника? Это дети рыбаков. Как было бы чудесно запечатлеть всё, что человек ощущает, слышит, — всё, чем он живет. Ведь именно всем этим насыщено каждое мгновение его существования.

— Но, дорогая, ты желаешь невозможного, это по силам только Господу Богу, — вмешался падре. — Сегодня утром тебе как никогда хочется объяснить все окружающее. А перед тобой живописец. И вполне вероятно, что для рассуждений об эстетике ты еще недостаточно повзрослела. Ты ведь не знаешь возможностей и пределов его искусства и поэтому фантазируешь, исходя из собственных желаний увидеть на полотне все, что тебе захочется. Но полотно — всего лишь полотно.

— Простите, маэстро, — сказала Арианна, подходя к Аппиани, — я не хотела обидеть вас. Мне очень нравится картина, в ней выражены чувства. Да, чувства маркиза. Вы сказали, что красоту надо пленять для вечности. Так вот для меня красота — это и возможность чувствовать, жить, видеть, воспринимать и радоваться всему, что нас окружает. Сегодняшнее утро прекрасно, замечательно. Однако на полотно, как я понимаю, вы можете перенести только крохотный кусочек мира, существующего вокруг.

— Синьорина, я понял вас и очень огорчен, что не могу выполнить то, о чем вы говорите. Вы видите вещи совершенно необычным образом.

И тут Марио почувствовал вдруг, как в нем вспыхнула ревность к душевной близости и взаимопониманию, которые, казалось, возникли между Арианной и Аппиани.

«Почему она разговаривает только с ним и лишь мельком взглянула на мой портрет?» — подумал он, но тут же устыдился своего чувства.

— А теперь, дорогая, — сказал падре Арнальдо, — нам пора возвращаться, не будем мешать маэстро работать. Он должен воспользоваться сегодняшним великолепным утром.

— Нет, нет, это не имеет значения, — возразил Марио, — останьтесь! Очень любопытно все, что говорит синьорина Арианна. Она видит мир другими глазами, и такое видение меня очень интересует.

— Благодарю вас, маркиз, но я пришла сюда только для того, чтобы выполнить просьбу моих родителей, а также падре Арнальдо. Они приглашают вас отужинать у нас сегодня. Дом у нас скромный, но надеюсь, вы не откажетесь от приглашения.

— Сочту за честь, — с поклоном ответил Марио, — непременно приду.

Арианна улыбнулась юноше и посмотрела на Аппиани.

— Разумеется, и вас, маэстро, мы тоже ждем.

— Премного благодарен, синьорина. Приду обязательно.

Марта за все это время не проронила ни слова. Она наблюдала за девушкой и поразилась оживлению, которое преобразило ее. Очевидно, ее возбуждало присутствие молодых людей. Пройдя мимо Марио, Марта ограничилась улыбкой и вежливым поклоном и последовала за девушкой, легко сбегавшей по лестнице. При взгляде на Марио, который даже не думал скрывать свой интерес к Арианне, священник почувствовал некоторую досаду. Если маркиз полагает, будто может вести себя с ней как хозяин, то ошибается, подумал он. Она живет на его острове, это верно, но отнюдь не принадлежит ему.

— До вечера, маркиз! — коротко попрощался падре Арнальдо.

— До вечера, монсиньор!

Марио долго провожал взглядом удалявшегося священника, спрашивая себя, отчего это он распрощался так поспешно.

— Простите, маркиз, — обратился к нему Аппиани, — не хотите ли вернуться на свое место?

Марио словно очнулся. Он снова стал позировать живописцу.

Аппиани неожиданно спросил:

— Хороша, правда, маркиз?

— Да, — согласился Марио, — очень мила. Стройна. У нее поистине чудесные глаза, и движется на удивление грациозно, словно газель. А вы что увидели?

— Я увидел, что она великолепно сложена. Просто на редкость. У нее широкие плечи, тонкая талия, узкие бедра, крепкие ягодицы. Точеные руки и ноги, под гладкой, золотистой кожей играют мышцы. Тонкая, изящная шея. Девушка очаровательна — высокие скулы, чуть вздернутый носик, пухлые губы, а глаза синие, как море. Волосы светлые, блестящие, словно шелк. Грудь упругая и идеально круглая.

— Но как вам удалось за столь короткое время рассмотреть всё это?

— Я — художник и потому должен иметь хоть какое-то преимущество перед вами, — смеясь, ответил Аппиани.

— И все же я поражен. Я даже не могу представить ее себе. Ее облик словно ускользает из памяти. Например, мне кажется, будто она высокого роста, но в то же время я не уверен. Ведь она мне до плеча.

— Так кажется оттого, что у нее гибкий, стройный стан. Из-за этого порой даже гордая, загадочная женщина может показаться девочкой, газелью. Это тайна красоты. Мне очень хотелось бы попросить ее позировать. Я сделал бы из нее Венеру, выходящую на скалистый берег в окружении чаек. Вы заметили движения ее рук? То же изящество, что и у чаек в полете.

Марио слушал его, потрясенный. Этот человек, по виду рассеянный и ленивый, оказался тонким наблюдателем.

— Вы должны дать мне уроки эстетики, маэстро, — попросил юноша. — Помимо того, что напишете для меня несколько портретов, чтобы запечатлеть «исчезающий миг». Так, кажется, сказала эта юная газель?

— Именно так она и сказала. Я напишу вам сколько угодно портретов, но при одном условии.

— Каком?

— Что сумеете убедить монсиньора позволить мне написать синьорину Арианну.

— Хорошо, я уговорю монсиньора Дзолу.

— Ладно. А теперь постарайтесь постоять несколько минут спокойно.

После обеда Марио удалился в свою комнату на сиесту[13]. Он лег на кровать, взял книгу Вольтера, надеясь вскоре задремать. Но не смог. Поднялся, подошел к окну и посмотрел сквозь ставни — вдали виднелось море. Он снова лег и опять взялся за книгу, но оказалось, совершенно не воспринимает прочитанное. Глаза блуждали по строкам, но смысл не доходил до сознания. В комнате стояла нестерпимая духота. Однако помимо жары еще что-то беспокоило Марио. Зачем генерал отправил его сюда, на этот край света? Зачем приказал оставаться на Тремити так долго? Он сказал, что посылает на два месяца. Но стоило провести тут всего несколько дней, как они уже показались ему вечностью. Два месяца! Что делать тут всё это время, чтобы не умереть от тоски?

Марио поднялся, снова подошел к окну и распахнул его. Солнечный свет ворвался в комнату так стремительно, словно только и ждал в засаде, чтобы проникнуть сюда. Начало июня, и день стоял жаркий. Под самыми окнами росли тамариски и кипарисы, а между ними буйно разрослись самшит и лавр. На ярком солнце их листья отливали серебром. Не чувствовалось ни малейшего ветерка, воздух был чистый и прозрачный. Море вдали — голубое и необычайно спокойное. К такому затишью Марио не привык. Он находил его странным.

Внезапно, словно острую боль, юноша ощутил мучительную тоску. День великолепный, солнце светит ярко, природа вокруг полна жизни и ликования, отчего же его терзает какое-то непонятное чувство? Он приехал сюда в приподнятом настроении. Радовался, что Аппиани напишет его портрет. Но теперь ему казалось, будто он в ссылке. И все же это его земля. Когда-то, еще ребенком, он приехал сюда с отцом и матерью. Он вспомнил, какой была мать в молодости, и растрогался. Очень красивой была его мама, очень сильной и в то же время чуткой, трепетной. И та девушка тоже трепетная, как лань.

Странная девушка. Родилась здесь, выросла здесь, в глуши, но светилась счастьем, была полна жизни. Аппиани тоже нашел, что она удивительна. «Просто чудо!» — сказал он. И захотел написать ее портрет. Что за прихоть такая? И Марио опять ощутил легкий укол ревности. Он подавил это чувство и попытался представить, какие мысли владеют столь удивительной девушкой. Она всю жизнь провела здесь, вдали от мира, не общалась ни с кем, кроме убогих рыбаков и солдат, отряд которых то и дело меняется. Он не сомневался, что она еще ни разу в жизни не выезжала на бал. Не знала ухаживаний молодых людей, ей незнакомо волнующее ожидание свидания, какое уже испытывали ее сверстницы в Неаполе, Париже, Вене, Лондоне. Она нисколько не походила на тех девушек, которые посмеивались и подмигивали, когда он проходил мимо них в своей яркой, эффектной форме капитана. От такого заигрывания, в котором ощущалось явное лукавство, он терялся. Но девушка из Тремити совсем иная. Она смеялась вовсе не для того, чтобы смутить человека. Просто смеялась, и все. И светилась, совсем как этот солнечный день.

Отчего солнце светит в небе? Оно светит, и этого уже достаточно. А отчего море, земля, деревья приветствуют солнце, отчего? Все просто — они радуются ему, радуются, что оно согревает их и каждый год возвращает к жизни. Точно так же и Арианна во всем подобна чудесной природе на родных островах. Юноша ощущал, что девушка несет в своей душе некий особый, неведомый ему мир — мир, полный совершенно незнакомых ему радостей. Такое чувство возникло у него при первой же встрече, едва он увидел ее верхом на лошади неподалеку от маяка на грунтовой дороге, что вела в гору, к центру острова.

Это произошло на заходе солнца, и она возникла пред ним неожиданно, словно видение, и тут же, смеясь, исчезла вдали с другой, темноволосой девушкой. Этот смех, удалявшийся вместе с цокотом копыт в лучах золотистого заката, словно током пронзил его. Внезапно он ощутил себя полным сил и энергии. В конце концов, жизнь прекрасна, острова чудесны и… он рад, что снова увидит эту девушку! Кто знает, может, подучится любовное приключение. Нет, нет, она слишком молода. И потом, этот священник. Марио встал, открыл дверь и позвал:

— Анджело! Анджело!

Тотчас явился его адъютант.

— Слушаюсь, капитан.

— Готов отправиться на прогулку?

— На прогулку, синьор капитан? А ваша сиеста?

— Сегодня не хочется спать. Собирайся, хочу поехать в Сан-Домино. Хочу прогуляться там под соснами. На том острове не так жарко. Там больше зелени. А здесь нестерпимая духота.

— Вы правы, синьор капитан.

Подойдя к молу на Сан-Домино, Анджело ошвартовал лодку. Они молча поднялись по крутому склону, который вел к дому Арианны. Марио то и дело останавливался, устремив взгляд на какое-нибудь растение, машинально трогал ветви, срывал листья и растирал их пальцами, явно что-то напряженно обдумывая. Анджело следовал за ним, пытаясь понять, что же так заботит капитана. Они подошли почти к самому дому. Сосны стояли здесь плотной стеной, почти закрывая строение от нескромных глаз прохожих.

Марио решил передохнуть.

— Иди сюда, Анджело, посидим здесь. Тут и в самом деле очень хорошо.

— Верно, синьор капитан. Отдохнем немного.

Марио снял фуражку, расстегнул китель и опустился на землю, прислонившись к стволу дерева. Дом Арианны совсем рядом, но не виден. Анджело улегся невдалеке и натянул на глаза берет, собираясь соснуть. Но вскоре донеслись женские голоса.

— Видишь, какие роскошные в этом году розы? Красивее, чем в прошлом, — произнес мягкий, серебристый голос, который Марио сразу же узнал — это говорила Арианна.

— Ладно, ладно, дело не в розах! — Марио догадался, что это ответила Марта. — Ты весь день чересчур возбуждена. Лучше пойди отдохни, слишком жарко сегодня, к тому же после сиесты нужно будет помочь фра[14] Кристофоро.

— Не буду спать, не хочу, не усну сегодня! Побуду немного на воздухе, полюбуюсь своими розами. Иди сюда, посмотри на них. — Женские голоса пропели какую-то незнакомую музыкальную фразу. — Ах, какое очарование, какой удивительный сегодня день! Немного жаркий, правда.

— А сейчас пойдем спать, хватит гулять.

— Ты иди, Марта, а я останусь, — предложила Арианна.

Голос ее прозвучал громче. Марио затаил дыхание. Очевидно, девушка сидела на веранде. Он уловил шуршание платья, едва ли не дыхание ее. Платье прошелестело, и опять стало тихо, только неумолчно стрекотали цикады. Марио боялся пошевелиться. Он не хотел, чтобы женщины заметили их.

— Марта, Марта! — снова донесся голос Арианны. — Ну как можно спать сейчас! Иди сюда. Ты только посмотри на море!

— Но ты же столько раз видела его! Оно всегда на своем месте, еще со дня твоего рождения и даже раньше. Намного раньше, чем ты появилась на свет.

Видимо, Марта тоже вышла на веранду.

— Это не имеет значения. Сегодня я вижу море совсем другими глазами. Иди сюда, подойди ближе, посмотри отсюда. Ну вот, а теперь наклонись, как я, присядь, обними руками колени, и кажется, стоит только раскинуть руки, и полетишь. Вот так!

— Перестань! А то, не дай бог, свалишься с веранды!

Марио услышал, как Арианна рассмеялась и, должно быть, стала обнимать Марту, потому что та недовольно возражала:

— Ну отпусти меня, оставь, ну просто как ребенок! Ведь уже два часа. Идем спать! Не поспишь, вечером появятся мешки под глазами и станешь некрасивой.

— Нет, не могут у меня появиться мешки под глазами, я слишком счастлива сегодня!

— Отчего же ты так счастлива?

— Не знаю, право слово, не знаю. Сегодня чудный день, такой светлый и прозрачный, и море, посмотри, какое спокойное, и мои розы, взгляни, какие пышные. А какие чудесные краски! Ах, как же я довольна! А ты почему-то не понимаешь меня, Марта, не можешь постичь это странное чудо, что разлито в воздухе. Ну так иди спать.

Голоса смолкли. Однако Марио знал, что Арианна все еще на веранде.

Потом голос девушки произнес:

— Ладно, если так уж нужно спать, пойдем поспим. — Прошуршали платья, стукнули ставни.

И ей нет совершенно никакого дела до него, вдруг подумал Марио. В глубине души он надеялся, что она скажет что-нибудь о нем, и в то же время опасался этого. В его голове неожиданно пронесся целый вихрь мыслей, возникло множество желаний, заставивших устыдиться самого себя. К тому же он не хотел, чтобы Анджело заметил, как его заинтересовал разговор женщин, поэтому быстро поднялся и направился к дороге. Они стали спускаться к небольшому порту. Жара теперь уже не досаждала юноше. Он чувствовал себя окрыленным после такой прогулки.

Марио и Аппиани приехали к дому управляющего на закате. Арианна первая вышла им навстречу. На ней было розовое платье с широкой юбкой. Затянутая талия и широкий вырез платья подчеркивали красоту ее плеч и юной груди. Волосы собраны узлом на затылке, но часть их спадала локонами на плечи. Интересно, кто так причесал ее, удивился Марио. Похожую прическу он видел у девушек только на званых вечерах при дворе. Сейчас она выглядела старше. Но Марио она больше понравилась утром на башне — с распущенными волосами, в простом голубом платье, которое подчеркивало ее стройный, гибкий стан. Следом за Арианной вышли из дома ее родители, падре Арнальдо, Марта и еще одна девушка — как он потом узнал, сестра Арианны.

Гостей встретили приветливо, радостно. Уселись за стол. Во главе его занял место священник. Глава семьи Рафаэль расположился на другом конце стола, напротив падре Арнальдо. Принимала гостей Марта. Мария уступила ей роль хозяйки, боясь ошибиться и что-то сделать не так. И Марта следила, чтобы все происходило как положено, а главное, чтобы вовремя подавали перемены. Заботы повара взял на себя фра Кристофоро.

Поначалу Марио поинтересовался, чем занимаются жители острова, каковы успехи в рыбной ловле, сделал комплименты девушкам. Разговаривая, он лишь изредка посматривал на присутствующих, все дольше задерживая взгляд на Арианне. Однажды он заглянул ей прямо в глаза, словно желая открыть в них какой-то секрет. Она быстро опустила взгляд.

Марио повернулся к Аппиани, задаваясь вопросом, что же так поразило художника в этой девушке. Она, несомненно, очень хороша. Однако помимо красоты её отличало еще что-то. Нечто «невероятное». Марио вспомнил уроки математики и теорию вероятности Паскаля. Насколько вероятно, к примеру, что при снятии молоды карт десять раз подряд выпадет туз червей? Вероятность исключительно малая, почти невозможная. Вот точно так же почти невозможной выглядела на этих островах и Арианна. Марио опять посмотрел на нее.

Родители девушек были темноволосыми, и сестра ее тоже, а она — белокурая. Родители — коренастые, плотного сложения, а она — хрупкая, тоненькая. Мать и отец неловкие в движениях, она же — легка и грациозна. Но самое главное, родители — люди необразованные, а девушка определенно обладала немалой культурой. Ее речь заметно отличалась от речи всех остальных в доме. Где она научилась так говорить?

Этот церковнослужитель, падре Арнальдо, очевидно, человек достаточно образованный. Мать говорила, что он вовсе не сельский священник, а неаполитанский прелат, впавший в немилость и отправленный в изгнание на Тремити. За едой Марио наблюдал за ним. Их взгляды часто встречались. И тогда Марио придумал, как разрешить задачу: надо прямо спросить о том, что его интересует.

— А есть ли школы на острове?

Все замолчали и с недоумением посмотрели на маркиза.

Ответил падре Арнальдо:

— Школ нет, но монахи из аббатства, как могут, обучают грамоте и письму мальчиков и девочек.

— Но ведь эти две прелестные девушки получили хорошее образование.

— Да, — подтвердил священник, — с ними занимался я сам, и мне помогал фра Кристофоро, и другие монахи тоже.

— Ах, знали бы вы, маркиз, — обрадовалась Мария тому, что наконец и она могла сказать хоть что-то, — знали бы вы, как заботливо, с каким старанием обучали их падре Арнальдо и фра Кристофоро. Особенно Арианну, потому что Леле, видите ли, больше нравится заниматься домашним хозяйством, и она не слишком охотно учится. А вот Арианна почти все время читает. История, география, французский, латынь… Верно, падре Арнальдо?

Марио поразило услышанное. Он знал, что и в аристократических семьях образование девушек обычно ограничивалось совсем немногим: пение, музыка, несколько французских слов. И здесь ему впервые довелось услышать о занятиях историей, географией и латынью.

— Неужели вы хотите сказать, что девушки что-то смыслят в латыни? Вам, Арианна, знакома хоть немного латынь?

— Да, маркиз. Я с восьми лет учила латинский язык с падре Арнальдо. И неплохо знаю его, как утверждают ученые люди! — и девушка посмотрела сначала на падре, потом на фра Кристофоро.

— Латынь? — удивился Марио.

— Да, латынь и французский. Падре Арнальдо часто говорит со мной только по-французски. Поэтому мне и пришлось выучить этот язык. Причем так выучить, чтобы меня понимали.

— Видите ли, маркиз, — добавил священник, — здесь, на острове, молодой девушке почти нечем занять себя. И остается много времени для чтения и бесед. И у нас с фра Кристофоро оказались только эти две ученицы, которые захотели не только научиться читать и писать…

Марио заметил, что Аппиани смеется. Он почувствовал себя неловко. Очевидно, на его лице отразилось чрезмерное изумление. Он опять взглянул на священника, согласно кивая его словам. Потом налил себе вина, отпил глоток, покосившись на художника. Аппиани прав, подумал Марио, я веду себя как мальчишка. Надо сменить тему, поговорить про рыбную ловлю.

После ужина все перешли в гостиную, которую Арианна назвала библиотекой. Фра Кристофоро по просьбе падре Арнальдо принес свою гитару и заиграл на ней. Потом монах попросил Арианну спеть. Девушка охотно согласилась. Она и не подумала держаться гордо и высокомерно, как следовало бы, по словам Марты, вести себя со знатными гостями. Рядом с фра Кристофоро она опять выглядела ученицей.

Марио сидел в кресле поблизости от камина. Он смотрел на Арианну, на фра Кристофоро, на лес за окном, и вдруг на какой-то музыкальной фразе почувствовал, что от волнения у него комок подступает к горлу. И невольно удивился столь сильному чувству. Опять взглянул на поющую Арианну, и в глубине его души шевельнулось нечто новое, неведомое: он понял, что счастлив, но счастлив как-то грустно. Ни малейшего повода для слез — и все же он готов был разрыдаться. И раньше случалось, что у него слезы наворачивались на глаза, когда он слушал музыку, а иной раз и при чтении стихов.

Но сейчас он волновался гораздо сильнее. Словно все его существо захватило и потрясло какое-то неведомое чувство, которое он не в силах понять и не хочет принять.

Да нет же, глупости! Ну бренчит на гитаре какой-то монах, ну поет песенку смазливая селяночка… Он старался отвлечь себя мыслями о чем-либо другом, что перенесло бы его из этого дома куда-нибудь в иные места. Он вспомнил Неаполь, дворцы, балы. Представил себе короля, королеву, военные маневры.

— Маркиз, не угодно ли?

Арианна держала небольшой поднос с бокалом белого вина.

— Хорошее вино, маркиз. Падре Арнальдо знает толк в винах.

Девушка смотрела на него чистыми, безгрешными глазами. Поблагодарив ее, Марио взял бокал. Девушка села рядом. Может, сделала это из кокетства? Нет, она так непосредственна. Неожиданно Марио захотелось, чтобы время остановилось. Чтобы все оставалось так, как в эту самую минуту в этой самой комнате — и музыка, и Арианна, сидящая рядом с ним, совсем близко, едва ли не вплотную. Ему хотелось на всю жизнь, навечно уберечь ощущение покоя и радости жизни, какое он испытывал в этот момент. Он постарался запомнить все, что окружало его.

Ночь за окном темная, едва ли не фиолетовая. Свечи излучают теплый свет. В волосах Арианны переливаются красные отблески, мелькают синие тени, играют золотистые блики, а руки ее медового цвета. Сейчас, в эту минуту, все было необыкновенно прекрасно, и казалось, прекраснее быть не может. Наверное, именно так видят мир художники, предположил Марио. Именно так воспринимает все вокруг Аппиани? Словно видит свою будущую картину. Нет, нет, решил Марио, ведь Аппиани постоянно наблюдает, изучает, вглядывается, размышляет. А я, напротив, вижу все в целом, в совокупности, и нахожусь как бы внутри этого рассматриваемого мира. Волнение, охватившее его, когда он слушал музыку, преобразилось. Это был контакт с вечностью, абсолютом, с сущностью бытия. Наверное, подумал он, в этом и заключена суть жизни. Наверное, именно сейчас он обладает всем. Возможно, впоследствии у него появится и другое: власть, слава, сексуальное наслаждение. Но именно вот этот момент его существования, который сам по себе не представляет ничего особенного, и есть предел счастья, отпущенного человеку.

Воспринимать этот мир, пусть даже крохотную его частицу, не имея больше никаких желаний, никаких мыслей о будущем, целиком и полностью наслаждаясь совершенством, — разве не в этом счастье? А совершенство находится сейчас в этой комнате, в этом пении, в этой девушке, в ее волосах. Он хотел было сказать об этом Арианне, но не решился спугнуть столь счастливый миг. Улыбаясь от этой мысли, он продолжал смотреть на девушку, а она вдруг повернулась к нему и тоже улыбнулась.

Поздно вечером вместе с фра Кристофоро, священником и Ап-пиани Марио вернулся в порт. Во время недолгого пути на остров Сан-Никола Марио сидел в отдалении, на носу. Ему хотелось побыть в тишине. Он любовался морем, впитывал запах морских водорослей и свежесть ночного бриза. Взглянул на небо. Господи, сколько же там звезд! Он никогда в жизни не видел столько звезд! А может, потому и не видел, что никогда не смотрел на небо, ибо не существовало для него тайны, которую хотелось бы раскрыть. Он всегда смотрел только прямо перед собой либо на страницу книги, на строй солдат, видел и развевающиеся юбки девушек на улицах Неаполя, Парижа и Вены. А в бальных залах ощущал острый запах табака и напитков, слышал смех женщин. Но ничто не могло сравниться вот с этим миром. С волшебным миром Арианны. Ничей смех не походил на ее смех. Никакая другая девушка не казалась ему столь совершенной, столь целомудренной.

Вернувшись домой, Марио сразу же расстался с Аппиани и направился в свою комнату. Улегся в постель, но понял, что не сможет уснуть. Только его не пугала бессонница, настолько радостными и новыми оказались теперь его чувства, точно из душной комнаты он вышел в некий неведомый и пьянящий счастьем мир. Он думал о ней, представляя ее такой, какой видел на башне и потом за ужином, слышал ее голос, припоминал, как летит она на коне и как звучит ее смех. Его охватило нестерпимое, поистине мучительное желание сейчас же вновь увидеть ее, хотя бы на мгновение оказаться рядом с нею. Он поднялся с кровати и распахнул окно. Всей грудью вдохнул свежего и влажного утреннего бриза занимающейся зари.

Когда на другой день, проснувшись, Марио вспомнил все, что произошло накануне — свои переживания, ревность и даже возникшую было мысль, будто он влюблен, — все показалось ему сном. Да что же такое случилось с ним, удивился он, как такое могло взбрести в голову, будто он влюбился? Только этого не хватало! Да еще в какую-то девчонку с Тремити. Невероятно! К счастью, все как рукой сняло. Ни до нее самой, ни до ее острова — это он сейчас прекрасно понимает — ему нет совершенно никакого дела. Нужно, чтобы Аппиани как можно скорее закончил портрет, тогда он возьмет свою яхту и надолго уйдет в море. Это лучше, чем ходить в гости к крестьянам! Всё, всё! Хватит! Подъем! И действительно, он с легкостью вскочил с кровати.

День выдался великолепный. Аппиани ожидал его за столом с обильным завтраком — кофе, апельсиновый сок, сливы, вишни, аппетитные пироги.

— Я вижу, вы хорошо спали, — заметил Аппиани. — Видели прекрасные сны?

— А почему это я должен видеть прекрасные сны? — с некоторым раздражением ответил Марио.

— Но вчера мне показалось, вы остались очень довольны вечером, просто сияли от восторга. И я лишь понадеялся, что ночь продолжила то хорошее, что началось накануне.

— Нет, — ответил Марио, — мне ничего не снилось. Это верно, вечером я вел себя немного странно, но сегодня чувствую себя вполне в норме. Должно быть, перегрелся вчера на солнце или ветер дул слишком сильный.

— Или эта блондинка, — подмигнул Аппиани.

— Какая блондинка?

— Маркиз, наверное, солнце и ветер и в самом деле плохо повлияли на вас, если не помните такое очаровательное существо, как наша Арианна.

Это «наша» словно взорвало что-то в его сознании. Внезапно он с поразительной ясностью вспомнил, что на башне она предпочитала разговаривать с Аппиани, а не с ним. Но портрет, в конце концов, художник писал с него. И хозяин острова тоже он. Впрочем, все это ужасно глупо. Нельзя, разумеется, говорить об этом Аппиани. И тогда маркиз притворился, будто не заметил реплики «наша».

— Ах да, Арианна. А еще ее мать, отец, сестра, священник, монах. Вам не кажется, что-то слишком много народу окружает нас на острове?.. Если мы намерены побыстрее закончить портрет, нам необходимо уединиться. Кроме того, мне хочется побывать и на других островах. В бухте стоит на якоре моя двухмачтовая яхта. Отчего бы нам не отправиться в море? Можем сначала дойти до Капрары, а потом, если захотим, пойдем в Пьяносу. Отсюда этот остров не виден. Он примерно в пятнадцати милях на северо-восток.

— Слишком далеко для меня. Я предпочитаю любить море с берега. Но согласен прогуляться на Капрару. Однако, пожалуйста, давайте сначала немного потрудимся над портретом. Поднимемся на башню, свет сейчас изумительный.

Так и получилось, что, проработав часа два, они взяли яхту и отправились на Капрару. Обошли вокруг острова. Аппиани в восторге осматривал гроты, волнорезы, береговые укрепления. В морских пещерах вода и стены светились самыми невероятными красками. В некоторых на дне лежал нетронутый белоснежный песок, кое-где — волнистый. Бросили якорь на рейде возле острова. Двое матросов, вооружившись одними только ножами, нырнули в воду и через несколько минут вернулись на палубу с богатым уловом рыбы и осьминогов.

— Развести огонь и приготовить обед? — спросили они.

Аппиани хотел согласиться на их предложение, но Марио, казалось, куда-то спешил.

— Нет, лучше возьмем все это с собой и сварим вечером, — сказал он. — Я предпочитаю осмотреть остров.

Аппиани с любопытством взглянул на друга. Обычно у Марио было ровное настроение. Сейчас же он, казалось, нервничал, словно мучился в поисках сам не зная чего. Они обогнули мыс и опять вышли в открытое море. Перед ними вдали возник остров Сан-Никола. Аппиани заметил, что он и в самом деле походит на Акрополь, поднявшийся из воды. На юго-восточной стороне высилась внушительная громада аббатства, увенчанная высокой башней. А Капрара, если смотреть на остров со стороны Сан-Домино, выглядел обычным невысоким островом. На нем нет поселений, богатой растительности, растут только самшит, мастиковое дерево да каперсник. На мысе стоит маяк, а напротив него причал, к которому они и подошли. Рыбаки остались на берегу, а Марио направился вверх по склону.

— Идемте, Аппиани, — вскоре позвал он, — идемте! Капрара — совсем дикий остров. В детстве я бывал здесь с отцом. И мне всегда казалось, что я непременно соскользну отсюда прямо в море. Интересно, у вас тоже возникнет такое ощущение?

По крутому склону они поднялись выше маяка и вдруг услышали какие-то голоса.

— Какого еще дьявола занесло сюда? — удивился Марио. — Не видно ни одной лодки.

— Давайте окликнем, — предложил Аппиани.

— Нет, лучше помолчим Может, это рыбаки-браконьеры. Тогда поймаем их.

Проговорив это, Марио тут же осекся. Ему пришла в голову совершенно сумасшедшая мысль — а вдруг это Арианна? Они молча поднялись на гребень скалы и увидели вдали каких-то людей. Бесспорно, это не рыбаки. Во всяком случае, двое из них. А подойдя ближе обнаружили, что это Арианна, Марта и Сальваторе. При виде девушки Марио словно ощутил удар в грудь. Он едва удержался, чтобы не броситься ей навстречу.

— Скорее, Аппиани, скорее! Видите, видите?

— Видеть-то вижу, только ногам моим такое не под силу. Я люблю твердую землю, а еще больше — равнину. А тут, на море, среди скал и утесов, я чувствую себя неловким и неуклюжим. Не то что ваша Арианна, которая так и скачет по этим камням.

А она действительно спешила им навстречу, легко перескакивая с камня на камень. Точно газель, мог бы сказать он, но газели не живут среди скал. Козы, конечно, скачут, но не столь грациозно. Понял, решил он про себя, она не скачет, она — летит! Девушка приближалась стремительно, с легкостью акробатки, с изяществом стрекозы, что не опускается на ветку, а лишь едва касается ее.

— Идите сюда, маркиз, скорее! Посмотрите, сколько здесь чаек! Тысячи!

Она тараторила как ребенок. Ну какое ему дело до всех этих чаек? Девушка подбежала к нему, переводя дыхание, раскрасневшись. Грудь ее колыхалась, глаза сияли, светлые волосы развевались. Удивительно хороша!

Он заметил, что ей жарко — лицо и руки выглядели влажными, но не увидел ни единой капельки пота. И платье из легкой хлопчатобумажной ткани тоже казалось совершенно свежим. Он порадовался за нее. И хотел бы знать, обратил ли на это внимание Аппиани. Он последовал за девушкой, которая шла впереди, обеими руками придерживая подол. Марта и Сальваторе отстали. А молодые люди вдвоем отправились по узенькой тропинке, что вилась между мастиковыми деревьями. Девушка двигалась легко и стремительно, а Марио шел медленнее, и колючки постоянно цеплялись за его брюки. Они поднялись на самый верх, на вершину утеса.

Далеко внизу раскинулось море. Тропинка тянулась вдоль гребня и часто пересекалась расщелинами. Вскоре они сошли в небольшую ложбину, и Арианна с радостным возгласом поспешила вперед. Он увидел, как она опустилась на колени и тут же поднялась, держа в ладонях какой-то сероватый комок.

— Смотрите, какой он чудный!

Подойдя ближе, он увидел, что это крупный пушистый птенец примерно с молодую курочку.

— Это птенец чайки! — сияя, объяснила девушка.

Марио он не показался таким уж чудным. Серый, покрыт коротким пушком, с крупной головой и большим клювом. Должно быть, в девушке говорит материнский инстинкт, вот почему и нравится, подумал он. Однако вслед за столь шутливой мыслью он вдруг ощутил какое-то щемящее чувство и неожиданное волнение. Арианна держала птенца с чисто материнской нежностью. И виделось в ее облике нечто от той красоты и той любви, какую он встречал иногда на полотнах эпохи Возрождения, изображавших Мадонну. Девушка опустила птенца на землю и подхватила другого.

— Не надо уносить их далеко, — объяснила она, — не то родители рассердятся. Наверное, уже рассердились.

Небо над их головами затмило несметное множество чаек — тысячи. Они летали кругами и каждый раз опускались всё ниже, пока несколько птиц не спикировали на землю, громко хлопая крыльями. Арианна отошла на несколько шагов, и птицы устремились прямо к ней, коснулись крыльями и взмыли в небо. К ним присоединилась новая стая, и они опять все разом с резкими криками ринулись на девушку. Они пикировали стремительно, но подлетев к ней совсем близи), тотчас уносились вверх. Самая иасгояшая атака, чтобы напугать ее — пусть оставит в покое их птенцов. Девушка разволновалась. Но не испугалась.

— С самою детства я каждый год бываю здесь. — сказала она. — Мне так нравится держать в руках этот нежный, беззашитный комочек. Приласкаю немиого и сейчас же отпускаю в гнездо. Но чайки тревожатся за своих малышей и пытаются прогнать меня. Раньше я боялась птиц и просила Сальваторе побыть рядом. Теперь-то знаю, что они не станут клевать меня. Коснутся крылом или лапкой и улетят

И девушка опять направилась вверх по склону. В небе осталась только одна чайка, следовавшая за ней с резким криком. Наверное мать того птенца, которого брала Арианна. Чайка распознала своего врага и не собиралась оставлять девушку в покое, пока та не покинет остров.

— А теперь посмотрите, как я заставлю ее улететь, — сказала девушка. — Я спрячусь. А вы стойте и не двигайтесь.

Легким шагом она устремилась к краю обрыва и уже через несколько секунд куда-то исчезла. Чайка полетела следом за ней и, потеряв из виду, покружила немного и с криками удалилась. Марио подождал некоторое время, показавшееся ему бесконечным.

— Арианна, Арианна! — негромко позвал он.

Никакого ответа. Он крикнул снова, на этот раз громче. Тишина. И тут он ощутил вдруг невероятный, невыразимый испуг. А что, если она сорвалась с обрыва в море и разбилась о камни или утесы? Он подошел к обрыву. Край его оказался совсем тонким, осыпающимся, в трещинах.

— Арианна! — снова позвал он.

Никакого ответа. От обрыва в сторону моря уходил длинный утес, и Марио нерешительно направился по нему. Сделав шагов двадцать, он остановился как бы между двумя пропастями и вдруг обнаружил девушку. Оказывается, она спустилась по тропинке вдоль отвесной стены и теперь выглядывала из своего укрытия, опасно нависшего над водой.

— Тс-с-с! — произнесла она и кивнула вниз, на воду, но там ничего не было видно.

Желая рассмотреть, что же все-таки привлекло ее внимание, Марио сделал еще несколько шагов, и тут у него из-под ног выскользнул камень. Марио оступился, но успел ухватиться за какой-то выступ и попал в очень трудное положение. Ломкий камень, за который он держался, крошился у него под руками. А вскоре одна нога потеряла опору. На мгновение его охватил жуткий страх. Море было далеко внизу, метрах в двадцати. В воде виднелись острые черные камни. Он разобьется насмерть. И тут он услышал голос Арианны.

— Нет, нет, маркиз. Поставьте ногу повыше. Видите? Там надежная опора. Не бойтесь. Она выдержит.

Он нашел эту опору. И в самом деле прочная.

— А теперь, — продолжала девушка, дайте руку.

Но разве она сможет выручить его, подумал он, если по меньшей мере вдвое легче него?

— Дайте руку!

Он повиновался.

— Ну вот, теперь я покажу, что надо делать. Держитесь вот тут. Это тоже прочный камень.

Камень выдержал, и Марио выбрался наверх. Девушка уверенно шла впереди него.

— Не смотрите вниз, — предупредила она, — смотрите на меня и ставьте ногу туда, куда ставлю я. Здесь камни двух видов. Одни хрупкие, известковые, как на острове Кретаччо, а другие — крепкие, твердые. И ступать нужно только на них.

Он последовал ее совету и вскоре добрался до края обрыва.

— Ну вот, здесь уже безопасно. Мне очень жаль, маркиз, очень жаль, — проговорила девушка. Теперь, когда опасность миновала, спокойствие внезапно оставило ее, сменившись страхом. — Вы могли пострадать по моей вине!

И она расплакалась. Он приблизился к ней и невольно обнял за плечи.

Девушка вздрагивала от слез.

— Будет, Арианна, вы же сами меня и спасли. Это я должен благодарить вас. — Он испытал необыкновенное наслаждение от прикосновения к ее коже. Он погладил ее по плечам. Потом слегка отстранил девушку и поднял ее лицо за подбородок.

— Ну, прошел страх?

Она взглянула на него и улыбнулась. Он заметил, что у нее тонкая шея и широкие плечи, которые превосходно выглядели бы, будь на ней вечернее платье с декольте. Он с радостью украсил бы ее шею прекрасным колье. И тут, сам того не сознавая, он привлек ее к себе и обнял, и она не оттолкнула его. Так, обнявшись, даже не замечая этого, они постояли совсем недолго. Но он успел ощутить прикосновение ее нежного, гибкого тела и тонкий аромат девичьей чистоты, смешанный с запахом моря и какими-то духами. И вдруг обнаружил в себе силу, гордость, бесконечную нежность и невыразимую радость. Он неожиданно осознал себя другим человеком, совсем иным, совершенно преображенным.

Марио опять нежно привлек к себе девушку и понял, что теперь больше не одинок на этом свете и никогда не будет одинок. Отныне у него есть женщина, которую он любит. Эта женщина — Арианна. В самом деле она? Да, Арианна.

Падре Арнальдо всмотрелся в картину. Как же много произошло событий за столь короткий промежуток времени! Прежде жизнь его текла привычно и размеренно. Конечно, день ото дня что-то менялось, и Арианна из ребенка превращалась в очаровательную девушку. Но все изменения происходили постепенно, оставаясь почти неуловимыми. Ему случалось обнаруживать их лишь иногда и почти всегда неожиданно. Точно так же, подумал он, бывает ранним утром: вроде бы только что было совсем темно, с трудом различались предметы, и вдруг всё вокруг уже залито ярким светом. Он видел, как росла Арианна, но до появления этих двух молодых людей не замечал, что она уже стала прелестной юной девушкой.

Картина Аппиани не оставляла в этом никаких сомнений. Художник уловил и сумел выразительно передать расцветающую женственность Арианны. Девушка с чайками уже не выглядела незрелым подростком, какой обычно представлялась ему, а оказалась юным, пылким созданием с нежной кожей и сияющими глазами. На полотне особенно привлекала внимание ее фигура. А ведь он всегда старался не замечать, как она сложена. Не только потому, что считал себя ее отцом и относился к ней как к дочери, но и потому, что носил духовный сан и обязан был постоянно ограждать себя от соблазнов женского тела. Он знал, как сложена женщина. Несмотря на свой сан, в молодости он любил и был любим. Тогда его воинствующая душа еще противилась и принимала не все, ниспосылаемое Господом. Потом, после случившегося конфликта, его отправили в изгнание. И лишь тогда произошло его подлинное обращение в веру. Только здесь он принял обет целомудрия как неотъемлемую часть своего религиозного таинства. Вот когда женское тело стало волновать его. Мужчина, подумал он, не приспособлен для воздержания. Природа побуждает его искать женское тело подобно тому, как человек ищет источник, чтобы утолить жажду.

Только длительный контакт с Богом умерял подобное желание. Ему помогла в этом и Арианна. Для нее он являл собой одновременно и мать, и отца. А материнские и отцовские чувства заполняют сердце и всю жизнь, и в них нет ничего эротического. В обществе Арианны-ребенка, прикасаясь к ее ручонкам, он невольно забывал о других желаниях. Но это полотно, изображавшее его взрослую дочь, теперь отдаляло его от прежнего мира, отстраняло и Арианну от него. Оно являло ему девушку такой, какой ее видели чужие глаза, другие мужчины, привлеченные ее красотой. На портрете перед ним изображена отнюдь не его дочь, не ребенок, а прелестное юное создание.

Конечно, он счастлив, что наконец кто-то воздал должное Арианне. На этих пустынных несчастных островах ее красоту, ее культуру никто даже не воспринимал по-настоящему. Мать считала ее слишком хрупкой и тощей. У здешних простых людей сущность красоты неотделима от понятий «изобилие», «полнота», «основательность». А ее образование? Кто мог оценить тут ее образование и воспитание? Однако вот эти двое юношей мгновенно всё поняли. Более того, поразились. И он гордился этим. Потому что — теперь стало ясно — он сделал все, чтобы показать им свою Арианну во всей ее изысканности и блеске. Теперь-то он понимал, что хотел пробудить в них желание.

И это походило на замкнутый круг. Их восхищение тешило его тщеславие, и ему хотелось, чтобы девушка блистала еще более. Но вдруг он почувствовал опасность. Он испытал удар, когда увидел, как эти молодые мужчины вьются вокруг нее, ухаживают за ней, разглядывают, изучают, пишут ее портрет. Он пробудил в них желание и теперь испытывал ревность. Кто эти непрошеные гости, проникшие в его жизнь и соблазнявшие его дочь? Они соблазняли девушку, когда говорили о ее красоте, пробуждали в ней желание нравиться, как бы намекали на возможную любовь.

Эти мужчины увлекали Арианну в свой мир. Они сделали ее частью своего мира, и это льстило ей. Теперь она уже не будет такой, как прежде. Отныне она станет смотреть на острова, где выросла, как на маленький жалкий мирок. Возможно даже — как на тюрьму. И начнет мечтать о поездке на материк, в большой город, о роскошной жизни, любви, замужестве. Но разве не для этого именно он столь заботливо растил ее, так самоотверженно воспитывал? Он дал ей образование и воспитание именно для того, чтобы она смогла выйти в этот широкий мир. Не для того же, конечно, чтобы оставаться всю жизнь на этих крохотных островах.

И что же теперь так расстраивает его? Рано или поздно подобное должно было случиться. Он понимал это. Но всё произошло уж чересчур быстро. И самое главное — слишком резко, грубо, внезапно. Он предпочел бы, чтобы она познакомилась с другими молодыми людьми — с местными, более близкими по социальному положению, если не по культуре и воспитанию. Он считал, было бы лучше, если бы она знакомилась с юношами на праздниках, на танцах и могла бы более здраво судить обо всем. Но ей встретились сам молодой маркиз Россоманни и знаменитый живописен, который к тому же написал ее портрет. И от этого она сразу же оказалась в центре мироздания, в один миг ощутив то, что должно было прийти постепенно, с годами.

Падре Арнальдо поднялся и прошел к окну своего кабинета, выходившему на юг. В дверь постучали. Полагая, что пришел кто-то из монахов, он, не оборачиваясь, произнес: «Войдите!» — и когда увидел вошедшего, весьма удивился. Перед ним стоял молодой маркиз Россоманни, с восхищением и волнением смотревший на портрет Арианны.

— Садитесь, маркиз, — предложил священник, указывая на кресло. — Должен поблагодарить вас за портрет. И Аппиани, конечно, тоже. Превосходная работа.

Падре Арнальдо заметил, что молодой маркиз возбужден, взволнован и явно нервничает. Его выдавали пальцы, которые он судорожно сжимал.

— Чем могу быть полезен вам, маркиз?

— Мне нужно поговорить с вами, монсиньор Дзола. Я должен поговорить с вами об Арианне.

И тут падре Арнальдо ощутил удар в самое сердце. Он почувствовал опасность, огромную опасность, причем где-то совсем близко, хотя и не знал еще где. Что нужно этому человеку от него и его Арианны? Он сделал усилие и взял себя в руки.

— Вот как?

Падре Арнальдо, я обращаюсь к вам, а не к отцу Арианны, поскольку у меня сложилось впечатление, что именно вы ее настоящий опекун, человек, который больше всего о ней заботится. Она ведь ничего не станет предпринимать без вашего согласия, без вашего одобрения.

Молодой маркиз явно не знал, как подойти к главному. Растерялся, как школьник… как человек, который пришел просить руки девушки! И едва лишь эта мысль возникла в голове священника, его беспокойство обернулось настоящей паникой. Но он еще решительнее взял себя в руки.

— Что случилось, маркиз? Объясните, пожалуйста, яснее.

Маркиз выпрямился и посмотрел ему прямо в глаза. Потом перевел взгляд за окно, поднялся и встал перед ним.

— Я люблю Арианну и прошу вас помочь мне жениться на ней.

Вот и произошла катастрофа, та самая, которой он так опасался, мысли о которой гнал прочь. И вполне логично, что произошла. Молодой человек, многие годы проведший в военной академии, попадает на изумительные острова, в свои собственные владения, где не ведает никакого страха, не знает никаких проблем, не обязан никому повиноваться. Он свободен. Приезжает с другом. И встречает на островах очаровательную, умную, образованную молодую девушку, которая в сотни раз привлекательнее и воспитаннее тех дурочек, каких он видел раньше. Он проводит с ней два месяца, целых два месяца! Они прогуливаются по островам, слушают музыку, любуются закатами, лунным светом. И влюбляются друг в друга.

Да это же было совершенно неизбежно! Какие тут могут быть сомнения! Причем влюбился не только маркиз, но и она, Арианна, тоже. И вот теперь маркиз пришел к нему с просьбой помочь жениться на девушке!

— Вы хотите, чтобы я поговорил об этом с вашей матерью, с маркизой, и получил ее согласие на брак?

— Да. Моя мать создаст, конечно, определенные сложности, но с вашей помощью, я думаю, удастся убедить ее.

Священник с изумлением посмотрел на молодого человека. Тот явно бредил. Утратил чувство реальности. Или, вернее, рассуждает как влюбленный. А влюбленные, он знал это по собственному опыту, убеждены, что все вокруг понимают их чувства и готовы помочь им. Ему приходилось выслушивать на исповеди мужей, которые, влюбившись в другую женщину, обращались за помощью к собственной жене, чтобы она помогла им осуществить свою любовную мечту! Бывало, и женщины делали то же самое с мужьями. О, любовь заставляет видеть всех вокруг добрыми, славными, понимающими, словом, друзьями. Но это далеко не так. Как же теперь объяснить все этому дуралею?

— Маркиз, вы наследник знатного имени. Арианна — дочь крестьянина. Не только ваша мать будет против этой свадьбы, но воспротивится вся знать в королевстве и даже сам король.

— Моя мать свободная и сильная женщина. Она умеет настоять на своем. Она — главное препятствие. Если преодолеть ее сопротивление, все остальное будет проще.

— Но как?

— Моя мать может поговорить с королевой. К тому же она дружна со многими могущественными прелатами. И король в конце концов сдастся и признает мою любовь.

Падре посмотрел на него с сожалением. Любовь размягчает мозги, подумал он. Как мог этот умный человек допустить, что его мать станет обращаться к королеве с просьбой разрешить ее сыну жениться на крестьянке с Тремити? И как он представляет себе, что Фердинанд IV[15] Бурбон, король-бездельник, как его прозвали, правитель, которому ни до чего на свете нет никакого дела, вдруг «поймет его любовь»?

— Маркиз, королева Мария Каролина — сестра Марии Антуанетты, которую только что гильотинировали во Франции. Она ненавидит народ, ненавидит всех, в ком голубая аристократическая кровь не течет тысячелетиями, из рода в род. Она расценит ваш поступок не иначе как предательство.

— Падре Арнальдо, почему вы посвящаете меня во все эти проблемы? Почему не скажете просто, что поможете, поговорите с моей матерью? Почему вас заботит, что будет потом?

— Потому что вы попросили меня помочь вам жениться на Арианне. Жениться, а не изобразить женитьбу.

— Но я действительно хочу жениться на ней.

— А я хочу показать вам истинные препятствия для такого брака. Более того, есть еще кое-какие обстоятельства, которые не позволяют мне помочь вам. Не так давно ваша мать просила меня, чтобы я нашел для вас подходящую невесту. Маркиза смотрит на женитьбу с династической и политической точки зрения. Ей необходим союз с королевским домом, прочный союз. Аристократия переживает опаснейшие времена и не может позволить себе причуды и капризы. И я должен признать правоту маркизы. Она весьма обеспокоена, что вы можете увлечься какой-нибудь неподходящей девушкой. Она, конечно, не имела в виду Арианну, просто вообще тревожится. Поэтому и попросила меня присматривать за вами. Более того, просила использовать мое влияние, дабы убедить вас в доброте ее намерений. Я служу вашей матери уже многие годы. Понимаете теперь, что я не могу сейчас встать на вашу сторону, раз маркиза поручила мне отстаивать ее интересы?

Марио пришел в необычайное волнение.

— Но я люблю Арианну! А моя мать строит какие-то матримониальные планы и даже не говорит со мной об этом?

— Она непременно поговорила бы с вами об этом, если бы вы провели с ней хоть немного времени. Вы же пробыли здесь, на островах, целых два месяца, но так и не нашли времени хотя бы раз навестить ее.

Марио согласно кивнул.

— Да, это верно, но я и не заметил даже, как пролетели эти два месяца!

— Думаю, на самом деле вы просто опасаетесь встречи со своей матерью. Вы избегали встреч с ней, потому что не хотели, чтобы она помешала вам. Вы не могли говорить с ней о вашем новом чувстве и вот так упустили время. Если бы поехали в палаццо и провели несколько дней у матери, она непременно поговорила бы с вами об этом.

Марио поразился словам падре.

— Но я люблю Арианну, и она будет моей!

— Маркиз, я должен вам кое-что разъяснить, — холодно произнес священник. — Арианна для меня все равно что родная дочь. Я воспитал ее, вырастил. И не желаю, чтобы она страдала. Я не позволю вам сделать ее своей любовницей. Не допущу, чтобы она осталась здесь и годами ждала вашего приезда на Тремити. Я не хочу видеть ее слезы, ее мучения, пока ее возлюбленный занят то при дворе, то на войне, то разными интрижками… Ей шестнадцать лет! Ваше появление уже изменило всю ее жизнь. Ведь вы явились ей словно божество, словно посланник новой, счастливой поры. Она пока не догадывается, что ее ожидают горестные дни разочарований и мучений.

Марио молчал. Голос священника звучал твердо, искренно и неумолимо. Он мог быть опасным противником.

— Я вовсе не хочу сделать Арианну несчастной, — возразил Марио. — Положитесь на мое слово…

— Маркиз, я ничего не имею против вашего брака с Арианной. Я был бы только счастлив. Но помочь вам, к сожалению, не могу ничем. Не могу переубедить маркизу, ведь я обещал ей совсем другое. И я всегда держу слово. Поэтому пока я ничего не буду предпринимать. Если же Господу будет угодно и вы женитесь на Арианне, я, конечно, перейду на вашу сторону.

«Перейду на вашу сторону», — повторил про себя Марио.

Он бросился к священнику, протянув ему обе руки.

— Спасибо, падре Арнальдо! Вот увидите, все будет именно так, как я решил. Я сам поговорю с матерью. Теперь у меня хватит мужества.

Прелат поднялся и жестом благословил его:

— Пусть вашими мыслями и делами руководит Господь.

ГРОЗА

Рафаэль, покуривая, сидел под сливовым деревом и смотрел, как Лела, ее жених Антонио и сыновья Рокко и Пьетро, смеясь, соревновались, кто быстрее отыщет спелую дыню. Они бегали между грядками, приподнимая листья дынь, что росли вперемежку с кукурузой, и нажимали большим пальцем на кончик каждого плода. Если он мягкий, значит, дыня созрела. Почти ежедневно повторяли они эту забаву.

Рафаэль сделал глубокую затяжку и выпустил дым, с удовольствием глядя на детей. Его радовали их веселые голоса. Радовался он и тому, что в этом году огород дал хороший урожай. Но больше всего сердце Рафаэля грело обручение Лелы. И жених для дочери нашелся отличный — этот славный Антонио, сын соседа, смышленый парень и хороший работник, а главное — любит Лелу. Его дочь не отличалась причудами, как Арианна. Они с Антонио молоды, простодушны. Чтобы развлечься, им достаточно всего лишь найти спелую дыню в кукурузе. Вот сейчас им это удалось.

Антонио поднял ее обеими руками, и она заблестела на солнце. Держа свой трофей высоко над головой, Антонио побежал вниз, к морю. Надо опустить дыню в воду, чтобы охладить ее. Потом они съедят ее там же, на берегу, опустив пятки в воду.

Жара разморила Рафаэля. Он растянулся под деревом, надвинул на глаза шапку и уснул под стрекот цикад. Проснулся он словно от толчка. Сколько же времени прошло? Он привстал. Солнце скрылось за тучами, затянувшими небо. Ветер взметнул рядом с ним клубы пыли. Взглянув на плоскую вершину холма, туда, где была уже скошена пшеница, Рафаэль увидел, что навстречу несется огромная туча пыли. Ветер все усиливался, под его напором сотрясались сосны. Рафаэль испугался. Он знал, какие грозы бывают на Тремити в августе. Вслед за пыльной бурей начинали сверкать молнии, громыхал гром, и на остров яростно обрушивались ливневые потоки. Гул дождя, рев моря и свист ветра сливались в один поистине адский вой.

Единственное спасение — укрыться в доме, запереть ставни и ждать, пока гроза прекратится. Он бросился в конюшню за лошадью, вскочил на нее и помчался на берег, к детям.

— Дети! Домой! Гроза начинается! Скорее! Лела, быстрее, быстрее садись на лошадь и скачи домой. Мы пешком доберемся, пешком. Скорее, садись, ну!

Лела вскочила в седло, и отец передал ей поводья. Испугавшись вихрящейся пыли и сильного ветра, лошадь закружила на месте, потом понеслась галопом, и девушка с трудом удерживалась в седле. Рафаэль с волнением следил за всадницей, пока та не скрылась за поворотом.

— Быстрее! Быстрее! — торопил он сыновей. — Бросьте все! Бежим! В грозу опасно стоять под деревьями. Скорее, скорее!

А сам все смотрел на поворот, за которым исчезла Лела. Недоброе предчувствие теснило ему грудь. Под хлеставшим наотмашь ливнем и бившим, как камни, крупным градом они бросились бегом к дому. Рафаэль держал за руку одного из мальчиков и все время оборачивался, чтобы убедиться, что Антонио ведет другого. Дети плакали. Все запыхались, но продолжали карабкаться вверх по склону, навстречу ветру.

У первого поворота их ослепила молния и оглушил ее сухой, чудовищный треск. Послышалось ржание лошади. Рафаэль отпустил руку сына и бросился вперед. Добежал до следующего поворота и увидел то, что с ужасом предчувствовало его отцовское сердце: ворох мокрой одежды на земле. Это было платье Лелы, вздернутое ветром. Почти не дыша, он сделал еще несколько шагов и наклонился. Лела лежала, уткнувшись лицом в землю, волосы ее уже засыпал град. Рафаэль опустился возле девушки на колени. Дождь слепил его, но он все же увидел, что глаза дочери широко раскрыты и застыли. Он даже не окликнул ее, не попросил отозваться, а лишь отодвинул со лба волосы, слипшиеся от грязи и града. Поднялся и совершенно потрясенный посмотрел по сторонам.

Куда же делась лошадь? Животное ли погубило дочь или ее убила молния? Подбежали Антонио и дети. Антонио бросился к Леле, приподнял ее и закричал:

— Лела, Лела! Нет, это невозможно! Невозможно! Что же произошло?

Рафаэль не шелохнулся. Он стоял твердо, широко расставив ноги, не обращая внимания на дождь и ветер. Рокко и Пьетро с плачем цеплялись за отца, но тот будто врос в землю. Напуганные криками Антонио и странной окаменелостью отца, дети схватились за руки и побежали к дому. Показались трое крестьян, гроза застигла их за работой на огороде. Один из них стал успокаивать юношу, тщетно звавшего свою Лелу, и постарался прикрыть его собою от ливня с градом, который все не прекращался и хлестал, как бичом. Другой крестьянин отвел Рафаэля под дерево, усадил на землю и тоже заслонил собою от дождя. Третий, молодой, высокий и крепкий парень, побежал за детьми. Он спешил догнать их, чтобы они не успели принести скорбную весть матери и сестре Лелы. Нагнав детей на току, парень схватил их за руки и велел:

— Не говорите дома ничего, я сам скажу!

Мария увидела в окно, как они подбежали, и распахнула дверь. Дети влетели в дом вместе с парнем.

— Господи, как же вы промокли! А где отец, Лела, где Антонио?

От холода дети дрожали и стучали зубами, не произнося ни слова, и прижимались к матери.

— Ну, ну, что случилось? Раздевайтесь! Арианна, неси скорее теплую одежду! Быстрее!

Девушка увела мальчиков в другую комнату. Там они сбросили мокрую одежду, и Марта завернула каждого в одеяло. Арианна принесла парню свитер:

— Сними рубашку и надень это.

Он покачал головой, опустил глаза. Тогда она схватила его за руку и тряхнула:

— Что случилось, скажи! Где остальные, отчего стучишь зубами, почему плачешь? Что случилось?

Молодой крестьянин высвободил руку и подошел к Марии. Прижавшись к оконному стеклу, женщина смотрела на улицу. Когда же появятся остальные?

— Мария!

Она обернулась и в испуге уставилась на парня. А он взял ее за руки и, глядя прямо в глаза, вымолвил:

— Мария, найди в себе силы… Случилось несчастье…

Она замерла, не в силах произнести ни звука.

— Лела… — проговорил парень.

Арианна схватила парня за руку:

— Что ты хочешь сказать? Что означает это «Лела»? Что случилось?

— Молния, пыльная буря, гроза, лошадь… Не знаю, что произошло, только она там, на земле… — парень едва выговаривал слова, губы его дрожали. Мария впилась в него взглядом, все еще на что-то надеясь, но тут парень произнес — Она погибла, Мария, она погибла, — и закрыл лицо руками.

Не издав ни звука, она распахнула дверь, выбежала из дома и уже на току, воздев руки к небу, испустила громкий отчаянный крик. Арианна вырвалась из объятий Марты, пытавшейся удержать ее в комнате, и бросилась вдогонку за матерью по дороге к маяку. Марта поспешила вслед за ними. Парень велел детям:

— Сидите дома, никуда ни шагу, запритесь, а я постараюсь догнать их.

Пьетро и Рокко, дрожа от страха, заперли за ним дверь и в слезах уселись на диване, прижавшись друг к другу.

Рафаэль увидел сквозь пелену дождя, что бежит жена, услышал ее крик, несмотря на раскаты грома, и бросился ей навстречу. Он задержал ее, не подпуская к Леле, которую Антонио обнял и покачивал на руках, словно баюкая. Но Мария оттолкнула мужа и закричала:

— Нет! Пусти меня! Это моя дочь, и я хочу видеть ее! Где она? — женщина вырвалась из его рук и бросилась к Антонио. — Дай мне ее! — приказала она.

Антонио посмотрел на Марию. Лицо ее было мертвенно-бледным, мокрым от слез и дождя.

— Она мертва, мертва, понимаете?

Мать опустилась на колени и, вырвав дочь из объятий юноши, прижала ее холодную, безжизненную голову к груди. Дрожащей рукой, все еще не веря в непоправимое, она перебирала ее волосы, нежно гладила их. Рафаэль попытался задержать подбежавшую Арианну, преградив ей дорогу.

— Нет, дочь, не ходи туда, слишком поздно…

Увидев, что все вокруг словно невменяемы, подоспевшая Марта закричала:

— Хватит! Шевелитесь! Нужно отнести ее домой. И займитесь Марией.

Антонио осторожно тронул Марию за руку:

— Надо отнести Лелу домой…

Она выпустила дочь из объятий и передала Антонио. Тот поднял тело и под дождем понес его вверх по дороге. Мать поплелась следом. Марта, ласково подтолкнув Рафаэля и Арианну, направила их к дому. Прижавшись к отцу, девушка позволила увести себя.

Арианна ушла на кухню сушить у камина свою одежду. Она смотрела на огонь, не обращая внимания на сновавших вокруг людей. Сбежались все соседи. Арианне казалось, что она видит кошмарный сон. Что нужно всем этим людям в их доме? Ведь Лела всего лишь уснула, только уснула! Почему они считают своим долгом припомнить какой-нибудь ужасный случай, связанный с грозой либо с холодной штормовой зимой? Чужие голоса сливались в раздражающий шум. Нет, не могла быть взаправдашней смерть Лелы.

И все же Арианна чувствовала, что ее уже нет рядом, что от нее осталось только платье и тело, подобное туловищу куклы — той игрушки, которую давным-давно подарил ей на Рождество падре Арнальдо. Душа Лелы отошла, и она, Арианна, уже никогда больше не будет; беззаботно смеясь, играть с сестрой. Куда же делась ее душа?

Надо спросить у падре Арнальдо.

Интересно, стало ли тело Лелы таким же ледяным и недвижным, как у того рыбака, что несколько лет назад скончался в своей лодке. Тогда ей было лет семь. Едва по селению пронесся слух, все бросились на берег. Взрослые что-то обсуждали, отчаянно жестикулируя. А дети наблюдали за девушкой, которая, упав на колени, плакала над рыбаком. Ребятишки не могли понять, отчего эта девушка так убивается. Они с опаской прикоснулись к телу и узнали, что быть мертвым — значит быть недвижным и холодным, как статуя в аббатстве. Но как это возможно, чтобы человек, который еще утром ходил, смеялся, вдруг превратился в камень? В тот вечер, вернувшись домой, Арианна долго плакала на груди у Марты. Она не понимала, зачем приходит к людям смерть. Она не хотела умирать.

Чья-то рука прикоснулась к ней. Арианна обернулась, и Марта протянула ей чашку с кофе. Девушка покачала головой и снова уставилась на огонь. Марта села рядом. Впервые она не знала, что сказать и что сделать, чтобы вывести Арианну из оцепенения. Девушка не плакала, не издавала ни звука, она лишь неотрывно смотрела на пламя в печи.

Вдруг раздался нетерпеливый стук, и Марта поспешила открыть дверь, дивясь тому, что кто-то отважился выйти на улицу в такое ненастье. Вошел священник, закутанный в плащ.

— Я находился на башне и видел в бинокль Рафаэля с детьми, убегавшего от грозы, а потом заметил, что к вам сбегается много народу, — объяснил он Марте. — Ну, расскажи, что у вас случилось?

— Так вы еще не знаете? — всхлипнула она. — Лела погибла.

Священник побледнел.

— А где Арианна?

— В гостиной.

Он бросился туда. Девушка все так же сидела, прижав руки к груди, и неотрывно смотрела на огонь в камине.

— Арианна, — осторожно позвал он, подходя к ней, и она поднялась ему навстречу.

— Молния! Ее убила молния! Она лежала на дороге, рот забит землей… мертвая.

Падре Арнальдо ничего не ответил, только обнял девушку и слегка побаюкал, как делал, когда она была ребенком. Но эта ласка не смогла успокоить ее, как прежде. Она позволила обнять себя, но вся напряглась. Падре взял девушку за подбородок и приподнял ее лицо, вынуждая посмотреть ему в глаза. Ох, как много недоверия увидел он в ее взгляде! Такое недоверие возникает у подростков, впервые столкнувшихся со смертью. Да, для Арианны смерть теперь уже больше не представлялась вымыслом взрослых, а стала реальностью, вошедшей в ее собственную жизнь. С гибелью Лелы девушке пришлось посмотреть смерти в лицо. И все же она по-прежнему не хотела верить. Ее глаза молили о помощи. Но как он мог объяснить, что всё случившееся — жуткая правда и необходимо принять ее? Нет, тут не помогут никакие слова.

Священник склонил голову и дрожащими губами поцеловал девушку в щеку. Она уткнулась ему в плечо.

— Я насквозь промок, мое сокровище. И твое платье сейчас промочу, — шепнул он, ощущая прикосновение ее волос.

— Простите меня, — произнесла она, отодвигаясь. — С вашей одежды просто льется вода. Сейчас принесу отцовский свитер. А вы снимите сутану и посушите у огня.

— Ничего, сама высохнет…

— Еще заболеете. Я не хочу, — твердо сказала она уже в дверях.

Вскоре Арианна вернулась с теплым свитером и в нерешительности остановилась на пороге, не зная, войти или нет: священник снял сутану и положил ее на спинку стула. Оголенный по пояс, он наклонился к камину, помешивая пылающие угли. Девушка с изумлением смотрела на падре. Она впервые видела его обнаженным, впервые обнаружила, что у мужчины может быть такая гладкая и белая кожа. У ее отца, которого она столько раз видела раздетым, когда тот умывался, торс волосистый и загорелый, но чем чаще она смотрела на его спину, тем более неприятное ощущение возникало у нее, и в конце концов сложилось убеждение, будто у всех мужчин такие же противные спины.

Да она просто глупа, если думала так! У падре спина вовсе не такая. У нее перехватило дыхание. Наверное, и у Марио она тоже чистая и белая. Ох, Марио, как ей недостает его! Но почему его нет сейчас здесь, почему? Ее вопрос лишен смысла, решила она, как мог бы он оказаться тут? Он же так далеко, и до него не дошло известие о несчастье.

— Дорогая, что же ты? Давай сюда свитер.

Она молча протянула падре сухую одежду, потом пододвинула к огню его сутану.

— Не беспокойся, дорогая, скоро сутана высохнет, — сказал он, обнимая ее за плечи. — Я понимаю, что это ужасно, но…

Он замолчал, потому что она внезапно резко повернулась к нему, крепко обняла и стала горячо целовать в грудь, буквально осыпая его поцелуями. Ошеломленный, он не в силах был вымолвить ни слова, не мог даже пошевельнуться. Он словно утратил всякую волю.

— Боже, помоги мне! — взмолился он, стиснув челюсти, и отодвинул девушку от себя: — Дорогая, что ты делаешь?

Она посмотрела на него, словно спохватившись, и, уронив голову, медленно опустилась на стул. Слезы ручьем текли по ее щекам.

— Простите меня, я так утешала Лелу, когда она грустила. Я целовала ее в голову, в плечи… И она тоже так делала… Это всегда помогало, она начинала смеяться. А теперь, теперь ее больше нет. Падре, ее больше нет, понимаете? Она мертва, мертва!..

— Успокойся, сокровище мое, — попросил священник, опускаясь рядом. — Постарайся взять себя в руки. — Девушка соскользнула на пол и опустила голову ему на колени. — Господь пожелал подвергнуть всех нас испытанию. И тебе следует примириться с волей Господа нашего. Это большое горе, я понимаю.

— Но мы же еще сегодня утром вместе играли, бегали, а сейчас она лежит там недвижно. Почувствовали, какая она холодная? Она мертва… Нет, этого не может быть, это неправда! Это невозможно! Ваш Бог жесток, и я не хочу больше слышать о нем. Он отнял у меня Лелу, безжалостный!

— Дочь моя, не говори так. Смерть всегда безжалостна. Но Бог рядом с нами, особенно в беде.

— Не-е-ет! Знать не желаю больше вашего Бога! — вскричала девушка, поднимаясь и глядя на священника пылающими от гнева глазами. — Это несправедливо — умереть в шестнадцать лет!

Услышав крик Арианны, в гостиную вбежала Марта, бросилась к девушке и обняла:

— Дочь моя, мы должны принимать жизнь такой, какая она есть, со всей ее жестокостью.

Девушка уткнулась лицом в грудь Марты, но продолжала кричать что-то бессвязное. Падре Арнальдо подошел к женщинам и обнял Марту.

— Отведи ее в комнату и дай какое-нибудь снотворное, — попросил он. — Бедная девочка, каково это — потерять сестру… Она просит у меня помощи и не понимает, что я, как и все, бессилен перед смертью. Постарайся успокоить ее. А я пойду к Рафаэлю и Марии, они тоже убиты горем…

Марта увела девушку в ее комнату, усадила на кровать, обняла, приласкала, стараясь успокоить. Она тоже плакала, но беззвучно.

И время от времени просила Арианну, баюкая:

— Поспи, радость моя, тебе надо уснуть.

Когда Арианна, пригревшись и немного успокоившись, задремала, Марта осторожно опустила ее голову на подушку, накрыла девушку одеялом и, закрыв ставни, удалилась из комнаты. На кухне она застала у очага Рафаэля и Марию. Мужчина сидел обхватив голову руками, а женщина, безвольно опустив руки на колени, безучастно смотрела в окно. Гроза прошла, и небо опять сделалось совершенно чистым и голубым. Как могло сейчас светить солнце, как смело оно быть таким ярким? Каким жестоким должно быть оно, чтобы выйти из-за туч и опять освещать эти деревья, этот остров, этот дом…

Такое небо и такое солнце — это же просто оскорбление, чудовищная обида их безмолвному горю.