Скала альбатросов

БЕГСТВО В БЬЯНДРОННО

Свет проник сквозь занавеси, и проснувшаяся Арианна потянулась, словно избалованная кошка. Ей нравилось спать на шелковых простынях. Погладила подушку, одеяло и зевнула. Ах, как она любит просыпаться в этой комнате! Она сама обставила ее, советуясь с Джулио.

С удовольствием оглядела спальню — здесь все было великолепно, в этой комнате, такой уютной и мягкой: балдахин над кроватью, ковры и стены цвета слоновой кости. Ей захотелось обить комнату шелком именно такого цвета, чтобы навсегда забыть келью в подземелье аббатства, такую холодную и сырую. Вспомнила, что, когда спальню закончили убирать, она каталась по полу на шелковых коврах. Тут вошел Джулио, и она воскликнула:

— Ах, как чудесна моя комната! Спасибо! Здесь так красиво! Джулио, как чудесно быть богатым!

Граф рассмеялся. Он долго смеялся тогда, уселся рядом с нею на ковер и разговаривал так ласково, так нежно, как беседуют с детьми. Да, чудесно просыпаться в такой комнате. Жизнь изумительна! А потом Джулио…

О боже! Она вздрогнула и села в постели. Джулио больше нет. Вот почему она одна в постели, не тронута простыня на его половине, не смята подушка. Джулио погиб! При мысли о столь ужасном ударе ее сердце замерло, словно чья-то безжалостная рука сжала его, желая остановить. Лицо покрылось испариной.

Она стиснула виски. Боже, что же ей делать в этой кошмарной жизни? Она откинулась на подушку. Как хорошо было бы совсем не просыпаться. Или умереть вместе с Джулио. Да, как было бы хорошо. Почему такое выпало на его долю? «Пути Господни неисповедимы и непостижимы», — нередко повторял падре Арнальдо. Такое легко говорить, когда ты счастлив и все идет отлично, но не в тот момент, когда на тебя обрушивается трагедия, когда несчастья поджидают за каждым углом.

— О Боже милосердный, помоги мне!

Она не должна позволить настоящему раздавить ее будушее. Она должна думать только о нем. Будущее светлее настоящего. Она хотела вспомнить, какой сегодня день. Села в постели и почувствовала, как заныло все тело. Попробовала двинуть ногой и застонала. Ох, как болела нога!

И тут она вспомнила все, что произошло накануне, — нашествие французов, свои скитания по улицам и вдоль канала, и мертвецов, встречавшихся на пути! И припомнила, с каким страхом, о Господи, ей пришлось вскрывать нарыв своему сыну.

Сердце бешено колотилось. Надо держать себя в руках. Отрицательные эмоции необходимо подавлять. Она попробовала подняться с постели. Это было очень трудно. Нога опухла.

— Марта! — позвала она.

События вчерашнего вечера хлынули в ее сознание все сразу, и она не в силах была отогнать их. Одного только она не понимала — как добралась до постели? И почему спала так долго? Наверное, уже поздно, очень поздно! Ах, может быть… Вошла Марта.

— Я тут, дорогая! Как ты себя чувствуешь?

— Кто меня привел сюда вчера? Как я добралась до постели?

И почему спала так долго?

— Это я привела тебя сюда и дала выпить кое-что. Успокоительное. Тебе необходимо было отдохнуть после таких испытаний. Наверное, это был самый страшный день в твоей жизни.

— Я уже слышала подобные слова. У худшего нет границ. Который час?

— Почти одиннадцать.

— Одиннадцать? Боже мой! Почему не разбудила раньше?

— Но ты же была без сил.

— А Марко как?

— Спит. Я дала ему лауданум, температура спала, будем надеяться на лучшее. Давай помогу одеться.

— Нет! — и Арианна, прихрамывая, вернулась к кровати.

— Что с тобой?

— Моя нога отказывается двигаться, — засмеялась она. — Все случилось вчера. Но это сущие пустяки.

— Покажи! Какие же это пустяки! — испугалась Марта. — Разве не видишь, как опухла нога, ужасно опухла. Почему ничего не сказала вчера?

— Вчера вечером? Да, вчера вечером… — раздумчиво проговорила Арианна, ставя ногу на кровать, — Вот что, милая, спустись на кухню, взбей белок как следует, взбей так, чтобы он стал совсем густой, даже твердый, и принеси бинты. Перевяжем, и вот увидишь, опухоль быстро спадет. Это ерунда.

— Хорошо, сейчас. А пока готовлю белок и бинты, поешь что-нибудь, — посоветовала Марта, бледная как полотно.

Вошла Антониетта с подносом.

— А вот и ты, Антониетта, спасибо.

— Я должна… должна сказать вам кое-что, синьора графиня.

— Что случилось?

— Видите ли, утром… Сегодня утром пришли и… забрали наши кареты и лошадей.

— Кто?

— Французы.

— Проклятые мерзавцы! А почему, почему не позвала меня? Отчего не разбудила? Может, я уговорила бы их…

— Нет, бесполезно. Вам не стоило бы и разговаривать с ними. Я решила, что так будет лучше. Забрали, и всё.

— Значит, теперь мы остались без лошадей и без всего! А как же нам передвигаться?

— Уцелели только повозка и старая лошадь, на ней Джузеппе ездил косить траву в парке, — пояснила Антониетта.

— Ах, так, значит, можно радоваться. Имея столько лошадей и карет, мы остались с одной повозкой и старой лошадью.

Антониетта расплакалась и вышла из комнаты.

— Лучше чем ничего, Арианна, лучше чем ничего, — стала успокаивать Марта.

— Ты права, милая, сейчас трудные времена. Прекрасные годы миновали, — проговорила она, глядя в пространство. Она не могла поверить во все случившееся. Может, все это сон и ничего такого в действительности вовсе и не было, а она по-прежнему находится на Тремити и заточена в подземельях аббатства. Но голос Марты вывел ее из раздумий.

— Я считаю, нам надо немедленно уехать, Арианна. Надо бежать в Бьяндронно, на виллу «Летиция».

— Пожалуй, ты права, лучше уехать. А потом вернемся. Еще ведь не знаем, как себя поведет Наполеон.

— Как бы ни повел, несомненно, все обратит в свою пользу, — сквозь зубы мрачно проговорила Марта.

Арианна посмотрела на нее долгим взглядом.

— Нет, Наполеону ни к чему враждовать с миланской знатью Он намерен укрепить здесь свою власть, и ему нужна наша поддержка. — Графиня удивилась своим словам — она говорила как Джулио.

— Может, и нужна, но я все равно не верю, — возразила Марта. — Надо поскорее собираться и укрыться на озере. Падре Арнальдо поможет нам.

— Как ты думаешь, на озере не окажутся бандиты? Что, разве там у них не найдется законных оснований, придуманных Наполеоном, грабить наши дома и даже убивать нас?

— Может быть. Но там много народу, и все знают нас. Здесь же я не чувствую себя в безопасности, и потом…

— А как Марко? — перебила ее Арианна.

— Спит. И для него тоже будет лучше, если уедем в Бьяндронно, там легче отыскать врача, который мог бы наблюдать его и лечить. Там живет наш друг, и мы можем найти его. А тут, в Милане, ты убедилась вчера, как трудно пригласить доктора. И пройдет еще немало времени, прежде чем врачи смогут приходить на дом по вызову.

Арианна слушала Марту, уставившись в пространство. Она права, бесспорно права. Больницы в городе переполнены ранеными. Они лежат повсюду, некоторые семьи даже берут их в свои дома. Да, необходимо уехать, это ясно. Но отчаяние ее столь велико, что она предпочла бы, чтобы этот день вообще не начинался. Как было бы чудесно, если бы можно было спать, спать, спать и не знать ничего ни о каком Наполеоне.

— Ну хорошо, поедем сейчас же. Собери самое необходимое, — она усмехнулась, — графиня Веноза покидает Милан, словно нищенка, в повозке с сеном!

Марта готова была разрыдаться. Но плакать нельзя. Нужно как-то утешить Арианну.

— Знаешь, дорогая, наверное, так даже лучше — выехать из города на старой повозке. Французские солдаты, если попадутся на дороге, подумают, что мы бедняки, может, и не тронут.

— А почему они должны трогать нас?

— Ну они ведь пришли сюда для защиты бедных, ты сама мне это объясняла. Наполеон постарается договориться с миланской знатью, а солдаты тем временем пошарят в домах этой самой знати. Но может быть, помогут беднякам. Надо ехать, дорогая…

— Поняла. Выбери мне простое платье, самое скромное, какое только можно. Даже лучше, пожалуй, если одолжишь какое-нибудь свое. Сейчас не время наряжаться. Надо закутаться в черную шаль, как это делают женщины на юге.

Солнце уже почти совсем зашло, когда они двинулись в путь — в Бьяндронно.

В повозке на покрытом сеном матрасе лежали Марко, Ассунта — дочь Сальваторе, и его вдова Антониетта, обнимавшая детей. Марта и Арианна сидели на облучке. Арианне пришлось самой управлять лошадьми, потому что Джузеппе не захотел покинуть дом. Он отказался ехать и остался со своей старой больной женой.

— Никогда, никогда в жизни не покину этот дом. Захотят убить — пусть убивают тут, где я родился. Я всегда жил здесь, синьора графиня, тут и хочу умереть, — взволнованно произнес старик, бессильно опустив руки. Он снял шапку, помахал на прощание уезжавшим в повозке, а жена его, Кончетта, сидела на пороге кухни и тихо плакала.

Арианна не захотела оглядываться — ни к чему. Ей нужно думать только о предстоящем пути. Подъехав к воротам города, она соображала, по какой дороге лучше направиться — по той ли, где ходят дилижансы в Варезе, или безопаснее выбраться на проселочную, хоть и незнакомую дорогу, по которой ездят крестьяне. Посоветовалась с Мартой.

— Давай поедем по проселочной, а не по главной.

— Но, дорогая, так будем плестись гораздо дольше! К тому же мы плохо знаем эти места, можем заблудиться!

— Мне кажется, спокойнее ехать окольными путями. Там, по крайней мере, не встретим в засаде бандитов. А здесь, в этой кутерьме, они безнаказанно нападают на путников.

— Я не подумала об этом, ты права, — согласилась Марта.

Крепко держа поводья, Арианна хлестнула лошадь. Миновав крепостные стены, они подъехали к городским воротам Порта Риенца. Там, где прежде стояло высокое здание — казарма для австрийских солдат, — полыхал огонь. Вокруг собралось немало народу, толпились грязные, пыльные зеваки. Скопилось множество повозок и карет с беженцами, многие шли пешком. И все спешили покинуть Милан. Арианна спросила у какого-то молоденького паренька:

— Почему горит здание? Что случилось?

— Австрийцы, когда уходили, решили сжечь остатки снаряжения, которое в спешке не сумели забрать с собой.

Арианна хлестнула лошадь, и та, тяжело дыша, потрусила дальше.

— Черт бы побрал нашего Джузеппе, — выругалась графиня — Не мог взять на покос лошадь помоложе вместо этой старой хромой клячи.

— Но, дорогая, Джузеппе всегда брал на покос именно эту лошадь. Она уже ни на что другое не годится. И все же лучше она, чем ничего. А теперь поехали. Накинь-ка это, — Марта набросила на плечи Арианны шаль. — Укройся, знаешь, здесь всегда очень сыро по ночам.

— Да нет, оставь меня! — ответила она. — Мне не холодно. Совсем другим сейчас занята голова.

Марта испуганно взглянула на нее и вдруг почувствовала, что сама дрожит от озноба, даже зубы стучат. Она закуталась в шаль, от которой отказалась Арианна, и, оглянувшись, увидела, как высоко в небо взмывают огромные языки пламени, озаряя оставшиеся позади здания, дорогу и крепостную стену необычайно ярко, отчего в небе корчились чудовищные тени, походившие на изорванные паруса тонущего судна.

Вот он какой — ад, подумала Марта. И они нежданно-негаданно попали в самое пекло. Она в волнении посмотрела вперед, на дорогу, теснее прижавшись к Арианне, схватила ее за руку и ласково погладила, словно желая ощутить ее тепло, обрести хоть немного покоя и уверенности. Вдруг Арианна, словно прочитав мысли Марты, взглянула на нее такими пылающими от гнева глазами, что та испугалась.

— Видишь, — проговорила Арианна, достав из кармана пистолет, — вздумает кто-нибудь обидеть нас или отнять повозку с лошадью, убью мерзавца.

— У меня тоже есть пистолет. — прошептала Марта, невольно сжимая оружие, лежавшее у нее в кармане передника. Правда, у нее не хватит смелости спустить курок, если кто-нибудь встанет на их пути.

— В самом деле? — удивилась Арианна. — Где же ты взяла его?

— Это пистолет Сальваторе.

— Сальваторе?

Марта заговорила еще тише:

— Взяла из его ящика. Антониетта не знала, где он держал оружие.

— И правильно сделала. Еще один пистолет не помешает. Только прошу тебя, — засмеялась Арианна, — не прострели себе случайно ногу.

Марта опешила, но тут же и порадовалась за свою девочку, которая способна шутить даже в таком отчаянном положении.

Вскоре впереди встала огромная, едва ли не до неба туча пыли.

— Это еще что такое. Боже милостивый? — встревожилась Марта.

— Солдаты, я думаю, — со злостью прошептала Арианна.

— Понять бы еще, австрийцы или французы.

— Французы, потому что, как видишь, идут нам навстречу. В город.

— И что же теперь? — дрожащим голосом спросила Марта.

— Ничего. Едем дальше.

— Нет, ты ошибаешься. Не стоит попадаться им на глаза, лучше не встречаться с ними. О, прошу тебя, Арианна, сверни в лес! Переждем, пока они пройдут.

— И не подумаю! — воскликнула она. — Если всякий раз, встретив кого-то, станем сворачивать с дороги, то будем целую неделю добираться до озера. Пусть себе идут мимо! Что они могут нам сделать? Не беспокойся, нам следует двигаться вперед, — и она хлестнула лошадь, направляя ее на обочину.

Солдаты одной из французских войсковых групп в сине-краснобелой форме продвигались к Милану, растянувшись длиннейшей колонной, шли, опустив ружья, устало понурив головы. Вконец измученные, они брели, не имея сил смотреть по сторонам, и все в таких лохмотьях, что невозможно было даже отличить офицера от рядового. Многие шли босиком. У некоторых руки или головы были обмотаны грязными повязками; они двигались, не произнося ни слова, и если б не топот сотен ног, то походили бы на призраков.

— Арианна, — воскликнула Марта, — посмотри, они идут босиком, многие босиком! Видишь вон того пария, он обмотал ноги какими-то тряпками!

— Когда подумаю, что вот эти солдаты, такие юные, донельзя усталые и грязные, сумели разметать австрийскую армию, такую дисциплинированную и отлично экипированную, то просто не могу понять, как такое стало возможно. Смотри, какие они желторотые, это же почти дети. Им лет по шестнадцать-семнадцать. А вон тот — совсем юнец, с каким трудом передвигает ноги, глаза вот-вот выскочат из орбит. По-моему, он не знает, куда идет, куда и зачем его ведут, и все же шагает.

Арианна почувствовала такую сильную ненависть к Наполеону, что даже превозмогла отвращение и ужас, которые испытывала при виде несчастных молодых парней. Наполеон жесток и безжалостен И эти юнцы следовали за ним лишь потому, что он дал им обувь и одежду. И наобещал бог весть что. Славу, наверное, и богатство И теперь вел та собой, куда хотел, даже на смерть. И все же молодые солдаты шли та ним, оставив собственные дома, своих матерей, хотя не умели даже держать ружье как следует. Наполеон с дьявольским коварством сумел завлечь их сюда, смог убедить.

Как такое ему удалось, удивилась она. Впрочем, если разобраться, все очень просто. Генерал увлек молодежь ее же идеалами, опьянил ее же собственными идеями. И теперь они шли вконец итнуреи-ные, раненые, но по-прежнему верящие в эти идеалы.

Идеалы, идеалы… Сколько яда в идеалах! В лозунгах Французской революции, в призывах к славе, свободе, подхваченных Наполеоном. Идеалы эти настолько яркие, что ослепляют и мешают видеть все гнусности и зверства, что совершаются во имя них. Война, боевая слава — сколько громких слов провозглашают мужчины! А война — вот она: раненые, мертвые, мародеры, и всё во имя идеалов. Люди, прикрываясь громкими словами, чувствовали себя вправе совершать злодейства, подобные варварскому убийству Джулио и Сальваторе.

А может, наоборот, задумалась она, вовсе не идеалы отравили их. Идеалы, словно семена, рассыпаются повсюду. Тот, кто создает идеалы, — только сеятель, и зло не в его руках, а у тех, кто пожинает плоды. И лишь немногие, очень немногие, вроде Серпьери, верно понимают, что же такое идеалы. А остальные, тысячи и тысячи людей, что видят в них? Ничего. В их умах зреют неверные, искаженные представления, которые приносят чудовищные плоды. Идеалы попадают и в головы негодяев, злодеев, насильников, воров, в конце концов лишь разжигают у них жажду разрушений, желание мстить, питают самое безграничное тщеславие.

Вот прошла уже почти вся колонна. Последним брел невысокий худенький паренек, с трудом волочивший по пыльной дороге свое ружье. Он вдруг остановился и очумелыми глазами посмотрел вокруг. Ружье выше него, лицо чумазое, безбородое. Ему ну самое большее лет шестнадцать, подумала Арианна. Он тоже оставил где-то в селе своих родителей и убежал, чтобы присоединиться к армии Наполеона. Тут Арианна вдруг увидела, как ноги этого мальчика-солдата подкосились, и он мягко осел в пыль. Другой солдат, тоже молодой, лет двадцати, темноволосый, обросший бородой, поднял выпавшее из рук мальчика ружье, передал его соседу, подхватил парнишку, взвалил себе на спину и, согнувшись, зашагал дальше. Спустя какое-то время мальчик, видимо, пришел в себя, стал вырываться и отчаянно кричать:

— Пусти меня! Пусти, я хочу сам войти в город! Пусти!

Но солдат, который нес его, не обращал внимания на крики и только прибавил шагу, нагоняя своих однополчан, шедших медленно, но упрямо.

Арианна ослабила поводья, и лошадь неторопливо двинулась вперед. Все в повозке зажали нос и рот, чтобы не дышать пылью, поднявшейся на дороге после прохода солдат-оборванцев. Наконец Арианна заметила небольшую проселочную дорогу, уходившую в сторону от главной. Она натянула поводья и направила лошадь по ней.

Беженцы продвигались по густому лесу. Лучи заходящего солнца золотили листья, и деревья казались позолоченными, словно бронзовыми. Наконец-то, подумала Арианна, наконец-то хоть немного покоя и чистого воздуха. Хлестнула лошадь и тут же вздрогнула. Под деревом неподалеку лежали два трупа — молодые французы с забинтованными головами. Они умерли от ран, и товарищи оставили их.

У Арианны мороз пробежал по коже. Она взглянула на Марту, та все поняла, набросила ей на плечи шаль и закутала ее. Арианна повернула лошадь на другую дорогу, потом еще на одну и спустя некоторое время на третью, так что в конце концов даже испугалась, уж не заблудилась ли она. Видимо, довольно далеко ушла от главной дороги, но ничего, как-нибудь выберется.

Надо ехать в сторону Леньяно, потом к Гапларате, а оттуда к Ка-стронно. Позднее сориентируется по звездам, найдет указатель, в крайнем случае подъедет к какому-нибудь крестьянскому дому и спросит, где оказалась. Марта по-прежнему молчала, то и дело поглядывая назад. Она догадывалась, в каком направлении Милан, потому что небо, теперь уже совсем темное повсюду, в той стороне все еще освещалось заревом пожара. Кровавый отсвет на облаках, однако, угасал, дорога делалась все сумрачнее и грознее.

Марте хотелось заговорить с Арианной, сказать, как ей страшно, что, может быть, лучше остановиться, дождаться утра. Но она не решалась. Взглянув на нее, увидела, что та сидит все так же прямо, крепко держа поводья, и лицо ее пылает гневом. Наконец Марта спросила:

— Деточка моя, что бы мы делали, не будь ты такой отважной?

В ответ графиня окинула ее таким взглядом, что Марта содрогнулась и отпустила руку. Арианна усмехнулась и еще пристальнее стала вглядываться в просветы среди деревьев.

Марта поняла, что сказала глупость. Каждый человек, когда вынуждают обстоятельства, должен находить в себе мужество. А для этого совершенно необходимо подавить страх. Она вовсе не была по природе смелой и решительной, но в эту минуту ей следовало стать отважной. Она должна быть смелой ради тех, кто ехал в ее повозке.

Спускалась ночь, и вокруг становилось все темнее. Какое-то время они ехали в полной тишине, нарушаемой иногда стонами Марко и голосом Антониетты, успокаивавшей мальчика. Наконец лес поредел, и дорога стала шире, ровнее. Вдали показались силуэты крестьянских домов, засветились обнадеживающие огоньки.

Но Арианна проехала мимо, они снова двинулись по густому лесу, как вдруг она натянула поводья и остановила лошадь.

— Теперь мы уже далеко от Милана. — проговорила она, — и я хочу немного осмотреться.

— Нет, не надо останавливаться, Бога ради! Не надо, поехали дальше. Чем раньше приедем туда, тем лучше, — просила Марта.

— Надо дать передохнуть нашему несчастному животному, — возразила Арианна. — Это ведь ты настояла, ты уговорила уехать на озеро. А теперь паникуешь.

— Да, ты права, прости меня, дорогая.

Графиня понимала, что Марта ужасно испугана. Кто не знал ее хорошо, не догадался бы об этом. Марта и в самом деле отлично владела своими чувствами, умела скрыть даже страх, который не давал заснуть по ночам. Это она внушала всем спокойствие. В последнее время, однако, она стала вздрагивать от каждого неожиданного звука, наверное, оттого, что всякий шум связан у нее теперь с австрийцами или французами, с любым, кто пришел в дом нарушить покой.

Арианна прикрикнула на лошадь, и они двинулись дальше, только теперь уже не торопясь. Графиня опасалась, что лошадь не дотянет до Бьяндронно. Некоторое время ехали молча, однако тишина и ночная темень и для нее тоже становились тягостными — превратились в нечто жуткое, пугающее.

— Страшно? — спросила она Марту.

— Немножко, но не так, как раньше.

— Дома, что мы видели издали, — это, наверное, Леньяно. Думаю, мы на верном пути.

— Не сомневаюсь, даже уверена, что ты едешь правильно. Помню, еще когда ты была маленькая, мы уходили далеко в лес и я спрашивала, как вернуться домой, куда идти, ты всегда показывала верную дорогу. Не знаю почему. Наверное, ты, как собака, всегда чувствовала направление домой и полагалась на…

— На что?

— Ну не знаю. На свое чутье, наверное. И в самом деле, только Богу известно, как такое получается у собак. Так или иначе, если оставить собаку в незнакомом месте, она всегда найдет дорогу домой. Так и ты ведешь нас ночью к дому.

— Скоро луна появится из-за туч, — ответила Арианна. — Если она только не испугается французов.

— Ах, у тебя еще хватает сил шутить!

Вскоре и впрямь выглянула луна, осветив лес и дорогу скупым призрачным сиянием.

Лошадь по-прежнему двигалась медленно, и Арианна не погоняла ее. Так лучше. Может быть, не торопясь, и дотянет до озера. Но тут послышался цокот копыт — кто-то резво мчался по дороге. Женщины насторожились. Даже Антониетта тревожно приподнялась в повозке. Лошадь явно приближалась, и вскоре на повороте из тени раскидистого дерева возник всадник. Он скакал, наклонившись вперед.

Увидев повозку и силуэты женщин, остановился и стал ждать, пока те подъедут. Арианна решила, что лучше как ни в чем не бывало двигаться дальше. Надо ли поздороваться, когда встретимся, размышляла она. Но сомнения оказались ни к чему. Когда они сблизились, всадник поставил свою лошадь поперек дороги, преградив путь, и схватил лошадь Арианны за уздцы.

Графиня поднялась.

— Что вам нужно? — осведомилась она по-французски, поскольку распознала форму на мужчине.

Ей показалось, он ранен и его никто не сопровождает. Всадник тоже по-французски попросил хлеба и воды. Но Арианна ответила, что у них ничего нет. Они тоже голодны и едут на этой старой и больной кобыле к родственникам в деревню, так как там, откуда они уехали, есть нечего, все забрали солдаты.

— Нет; — ответил человек, — не верю. Женщины никогда не отправятся в путь, не захватив еды и питья.

Тут Арианна незаметно передала Марте поводья и хлыст и осторожно опустила одну руку на сиденье, а другую в карман. Всадник сошел с лошади и направился к повозке. Антониетта приподнялась, дети заплакали. Человек, встав на ступицу колеса, заглянул в повозку и принялся шарить в ней. Его дрожащая рука наткнулась на узелок с едой.

— Вот, я же знал, что врете, — рассердился он и, схватив узелок, вернулся к своей лошади.

Арианна не шелохнулась. Она молча смотрела на него. Марта тоже ничего не говорила, но вся дрожала. Дети прижались к Антониетте и перестали плакать. Вдруг француз остановился.

— А у меня неплохая мысль. Я ранен и устал ехать верхом. Заберу-ка я у вас эту колымагу. Мне будет удобнее добираться до города на повозке, по крайней мере, смогу спокойно поесть, — и он встал перед ними, ожидая, пока все слезут.

Арианна начала было объяснять, что с ними больной ребенок — у него сломана нога, а они вдовы, потерявшие мужей на этой войне. У них впереди еще немалый путь до деревни. Ему же вполне хватит своей лошади и еды.

— Глупости! Слезайте живо! Все итальянки уверяют, будто потеряли мужей на войне. Даже если в их краях сто лет не происходило никаких сражений. А еще продлится война, божатся они, так останутся одни дети! А ну кончайте балаган! — француз отошел от повозки и принялся развязывать узелок. — Живо! А я пока посмотрю, что тут у вас хорошенького припасено. Слезайте! Да поживее!

Арианна с трудом слезла с повозки. Сильно болела нога. Воспользовавшись тем, что француз склонился над узелком, она выхватила из кармана пистолет и нацелила его прямо в лицо солдата. И прежде чем тот успел поднести руку к ремню, нажала на курок. Сраженный пулей француз опрокинулся навзничь, раскинув руки. Арианна, прихрамывая, подошла к нему и, видя, что тот стонет, выстрелила еще раз — в голову. Человек затих, и она тоже не двигалась с места, перепугавшись и даже не соображая толком, что же произошло.

Она смотрела, не веря своим глазам, на лежащего у ее ног человека. Он получил еду, но ему показалось мало. Отчего не довольствовался ею, подумала она.

Француз лежал с раскрытым ртом, словно хотел глотнуть воздуха, но замер в тщетном усилии. Ужасен был этот широко открытый рот.

— Поехали, дорогая, поехали быстрее! Застанут нас возле трупа, всех перебьют!

Арианна обернулась на зов Марты и медленно направилась к повозке. Хотела уже подняться в нее, но передумала. Вернулась и, подобрав узелок, забросила его подальше в кусты.

— Он больше не нужен тебе, — сказала Арианна трупу и возвратилась к повозке. — Да что же это они возомнили о себе, проклятые французы! — воскликнула она, со злостью хлестнув лошадь. — Думают, все позволят им спокойно грабить себя? Ведь они должны были принести нам свободу и равенство. Таковы, значит, эти братья? А Серпьери еще ждал их с таким нетерпением и предпочитал австрийцам. Какой глупец! Австрийцы не отнимали последний кусок хлеба у женщин, заблудившихся ночью в лесу. И не грабили, словно разбойники, дома, не отнимали у нас детей, заставляя их воевать, но эти похуже гуннов. А фанатик Серпьери еще восхвалял их! «Это народ, который создаст новые ценности и установит братство и равенство между всеми людьми!» — без конца твердил он. Но ошибался. Это грабители, которые пошли в солдаты, не ведая о воинских правилах, не зная долга и чести!

Марта сидела, съежившись, не произнося ни звука. Арианна не должна видеть ее слез. Она сдержала их и сказала:

— Может, со временем они и поймут, что есть правила, которым должен следовать солдат.

— Но прежде чем поймут, — возразила Арианна, — мы погибнем. Немало времени требуется, чтобы сделать народ цивилизованным. На войне действует одно правило: «Убей врага, или убьют тебя!» И для нас лучше, что француз сдох.

— Это же дети, — дрожащим голосом произнесла Марта. — Они тоже хотят есть. Кто знает, сколько суток тащатся они по дорогам в дождь и холод или под палящим солнцем. Они следуют своему инстинкту.

— Может, и следуют, только это жестокий инстинкт. Война высвобождает все свирепые инстинкты, и у меня тоже! Поехали, — она хлестнула лошадь, но вскоре опять передала поводья Марте.

— Что ты делаешь, дорогая? — испугалась та.

— Перезаряжаю пистолет. Какой прок от войны, возможно, известно только мужчинам!

Лучи яркого утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь листву, разбудили Арианну. Она открыла глаза и сразу зажмурилась. Хотелось убедиться, что все это не сон. Она плохо понимала, где находится: почему вместо потолка у нее над головой листва. Солнце слепило, все тело ныло, а ноги были такие тяжелые, что даже не пошевелить.

Она приподнялась и увидела Марко. Мальчик спал, уткнувшись головой в ее колени. Почти рядом со своим лицом она обнаружила ступни Марты, чуть подальше — спящую дочь Антониетты, свернувшуюся калачиком. И все вспомнила.

Она села в повозке и осмотрелась. Слава богу, никого поблизости нет. Никто не обнаружил за ночь их укрытие. Она восстановила в памяти все: мучительное бегство, ужас, охвативший их, когда они услышали приближавшийся цокот копыт, выстрел и смерть. И дорогу в глухом мраке леса, где колеса то и дело натыкались на корни деревьев, проваливались в рытвины, соскальзывали на обочину, и требовались невероятные усилия, чтобы втроем вытолкнуть повозку на дорогу. Только мягкий стук копыт по пыли да негромкое звяканье сбруи немного утешали ее.

С содроганием припомнила она, сколько раз приходилось поспешно сворачивать в чащу леса, едва заслышав, что кто-то едет навстречу. Или тот страшный момент, когда лошадь вдруг заупрямилась и не захотела идти в лес, где они могли бы укрыться ненадолго и освободить бедное животное от оглоблей, потому что у него уже выбивалась пена из пасти.

Арианна сбилась с пути и пришла в отчаяние, что не может отыскать нужную проселочную дорогу, а когда наконец все-таки нашла ее, лошадь вдруг остановилась и упала. Сколько ни хлестали, животное отказывалось подняться. Тогда она велела Антониетте и Марте сойти с повозки, выпрягла лошадь и привязала к дереву, чтобы та отдохнула. Сами они вновь забрались в повозку. Арианна не собиралась спать, однако вскоре глубокий сон буквально сразил ее.

Но вот настало долгожданное утро, и все вокруг представлялось теперь тихим и безмятежным. Все утопало в зеленой листве, поблескивавшей в лучах восходящего солнца. Поблизости никого не было. Арианне хотелось есть. Она ослабела и обливалась потом. Это она-то, что совсем недавно могла спать только на шелковых простынях и пуховом матраце, провела всю ночь на соломе в жесткой повозке! Совсем как тогда, под островом Кретаччо, где пришлось спать на холодном каменном ложе. Как же это просто заявлять: «Не могу делать это, не могу делать то», когда живешь в полном комфорте. Но если вынуждают обстоятельства, человек может совершить все, даже невозможное. Может и убить. И она убила солдата, как ей казалось, словно в жутком сне. Она могла притвориться, будто ничего не произошло, но разве забыть когда-нибудь этот широко открытый рот, хватающий воздух?

Жмурясь от слепящего солнца, она посмотрела на спящих возле нее. Вгляделась в Марко и содрогнулась от ужаса. Мальчик так бледен и недвижен, что она даже подумала, не скончался ли он. Лицо совершенно белое, как у покойника, и под глазами глубокие черные круги. В страхе она даже не решалась прикоснуться к сыну, а выискивала в нем признаки жизни. Нашла. Грудь еле заметно вздымалась. Сын еще дышит.

Арианна встала в повозке во весь рост и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась вокруг. Вдали сверкали на солнце горы, и у их подножия, не очень далеко, блестело озеро. Открытие невероятно обрадовало ее. Она принялась трясти свою спутницу.

— Марта! Марта! — воскликнула Арианна. — Мы уже совсем близко. Смотри, озеро! Видишь, это Кампо деи Фьори, гора, что за нашим домом. Ну, ну, вставай! Помоги запрячь лошадь.

Она спрыгнула с повозки и закричала от боли. Она забыла про поврежденную ступню, а та жутко разболелась. Да и вообще она еле держалась на ногах — они у нее теперь совсем не такие, как прежде, быстрые и резвые, а словно одеревенели, как у жены старого Джузеппе. Мышцы, о существовании которых она и не подозревала, ныли от непривычного напряжения ночью, и малейшее движение причиняло ей боль.

— Хочу есть, — сказала дочка Антониетты.

— Посиди спокойно, — ответила Арианна, — а лучше поспи еще. Через несколько часов будем дома.

— Воды… — еле слышно попросил Марко.

— Нет у нас воды, сокровище. Постарайся потерпеть еще немного. Мама везет тебя домой, — она поцеловала его в лоб. Жара у малыша не было, но он очень ослабел.

— Да, конечно, — сказала Антониетта. — Несчастные создание не ели со вчерашнего дня. Вечером ведь нечего было есть. Что делать?

Арианна не ответила, только ласково погладила сына по голом. Мальчик с трудом открыл глаза, губы его распухли и потрескались от высокой температуры накануне.

— У нас ничего нет, Антониетта. Не будем терять времени, веди сюда лошадь.

Лошадь уже поднялась и щипала траву, но выглядела еще более тощей и слабой, чем ночью.

ВИЛЛА «ЛЕТИЦИЯ»[67]

Оресте с трудом шел им навстречу. Он сгорбился, и в его облике уже не осталось ничего от прежней энергии. На лице такой же страх, какой Арианна видела у миланцев в тот жуткий день, когда искала врача. Этот человек, спешивший к повозке взять детей, казался призраком старого преданного слуги. Марта молча следовала за ним, с ужасом оглядывая все вокруг.

Графиня вошла в просторный вестибюль и сразу же поняла, что дом разграблен. Опрокинутое кресло в углу. На стенах ни одной картины, исчезла даже статуя, «которая стояла там, чтобы приветствовать Арианну», как любил говорить Джулио.

Ей показалось, будто она слышит голос мужа: «Люблю возвращаться сюда, в этот мой дом, прежде всего потому, что всегда рад видеть эту мою босоногую танцовщицу. Смотри, дорогая, видишь, сколько в ней счастья, сколько изящества в ее движениях!» Лицо Джулио светилось, когда он смотрел на скульптуру. А она, Арианна, ущипнув статую за нос, обычно говорила, надувшись: «Я ревную. Она слишком красива!» И Джулио отвечал: «Любовь моя, ты самое прекрасное творение на свете. И это она должна завидовать тебе!»

Глаза ее наполнились слезами. Джулио! Как его недостает! Его отняли у нее. И она не успела сказать ему, что он самый необыкновенный человек на свете! Всё, всё отняли у нее…

Она прошла в кабинет мужа, приблизилась к письменному столу. Вот тут Джулио каждое утро проверял с бухгалтером, как идут дела имения Бьяндронно. Здесь он принимал управляющего, отдавал распоряжения, кого-то хвалил…

Она положила руку на спинку кресла. Ей представлялось странным, что она должна занять место Джулио. Здесь словно еще хранилось его тепло, его улыбка. Около полудня она часто приходила сюда в своих шуршащих платьях сменить цветы в вазе. И вазы тоже не стало, украли и ее.

Арианна тяжело опустилась в кресло — очень удобное. Ей захотелось вспомнить Джулио сидящим тут, его жесты, и она прижалась щекой к столешнице, сожалея о своем легкомыслии. Пока они жили вместе, она совершенно не обращала на них внимание, не замечала и теперь не может припомнить, как он перебирал бумаги, как смотрел на управляющего и отдавал распоряжения слугам. Почему ей ни разу не пришло в голову понаблюдать за всем этим. Почему не запомнила его жесты, интонации, привычки? Какая же она глупая. Счастливое время упорхнуло, а она прожила его так, словно ему суждено было длиться вечно.

Она приподнялась над столом и увидела Марту — та вошла, словно призрак, неслышно.

— Садись, милая. Давай подумаем, как нам выжить. Посмотри, нельзя ли сварить для всех кофе и чем-то покормить детей. Пошлю записку врачу. Позови сюда Оресте. Он, наверное, знает, где сейчас Пелиццани и можно ли быстро добраться к нему. Надо позаботиться о Марко. Потом отправлю письмо падре Арнальдо. Только он сейчас и может помочь нам. Как всегда, впрочем.

— А если продуктов нет? — спросила Марта. — Если всё унесли?

— Если ничего нет, скажи Антониетте, пусть поищет в лесу дикий цикорий. А Оресте возьмет удочки. Хоть рыбу-то, надеюсь, оставили в озере. И еще пошли кого-нибудь… — она умолкла, поняв, что больше посылать некого. И неуверенно продолжала: — Надо сходить к нашим крестьянам. Они, конечно, сумели припрятать продукты. Попроси у них что-нибудь для детей. Хорошо бы хлеба и молока. Словом, что смогут дать. Скажи, я заплачу за все, потом заплачу. А теперь оставь меня.

Марта с трудом поднялась и медленно направилась к двери.

Потом Антониетта ушла искать цикорий. А Марта раздобыла у крестьян хлеба, лошадь и двуколку и сама поехала на ней за врачом. Тем временем Арианна написала письмо падре Арнальдо и велела старому Оресте отправиться на хромой лошади в Варезе. Лошадь прошла накануне километров шестьдесят, привезла их из Милана в Бьяндронно и теперь поела, напилась воды и вполне могла бы добраться до Варезе — тут всего десять километров, прикинула она.

Приближался вечер. Марко спал. Вот и хорошо, подумала она, во сне меньше будет страдать. Сама же она не могла ни уснуть, ни сидеть на месте и как неприкаянная бродила по дому. Все казалось ей странным, каким-то застывшим. Что она станет делать с этим огромным разграбленным зданием, где нет ее картин, ковров, канделябров, дорогих вещей?

Когда-то она ходила по веем этим коридорам и лестницам в своих нарядных платьях, гордясь роскошью, которую Джулио приготовил для нее, и не уставала любоваться картинами, радоваться гармонии красок, восхищаться мебелью и коврами. Каждый уголок здесь представлялся ей уютным гнездышком. А теперь что ей делать с этим огромным, обесчещенным домом? Ей, такой еще молодой и с маленьким сыном на руках.

Сама того не заметив, она вышла в парк, что простирался позади здания. Еще девочкой там, на Сан-Домино, когда ей бывало грустно или хотелось собраться с мыслями, она всегда уходила в лес. Уединялась недалеко от дома, на холме под соснами, и любовалась морем. Там, среди природы, она черпала силы от растений, камней, воды, воздуха. Да и сейчас старая привычка привела ее сюда, в парк виллы «Летиция». Она подошла к подножию холма.

Справа от виллы, там, где кончался парк, Джулио велел разбить клумбу с розами, круглую клумбу посреди зеленой лужайки.

— Это волшебная поляна, — улыбаясь, говорил он. — Однако на месте волшебников я поселил бы на ней прекрасные розы.

— Это поляна любви! — радостно воскликнула Арианна. — Мне она нравится. Давай всегда будем называть ее поляной любви.

Ох, как бы ей хотелось сейчас поплакать! Но слез не осталось, и она удивилась этому. Прежде она всегда могла расплакаться из-за любого пустяка. Стоило падре Арнальдо упрекнуть ее в чем-либо или фра Кристофоро рассердиться за плохо выученный урок, или же просто чего-то очень захотеть. Сначала она просила, потом начинала кричать, требовать, возмущаться и наконец прибегала к слезам, и это средство почти всегда помогало достичь желаемого. Но сейчас глаза Арианны оставались сухими. Да и к чему теперь плакать, подумала она, кого тронут ее слезы?

Она принялась ходить взад и вперед. Отомстить… Вот что надо сделать… Отомстить! Она должна найти убийц, непременно найти их. Может быть, общаясь со слугами, смешавшись с толпой народа, разговаривая с людьми, быстрее достигнет цели. Но вскоре она поняла, что подобная затея неосуществима.

Арианна остановилась.

— Но это же невозможно! — закричала она, — Невозможно, чтобы вся жизнь изменилась так внезапно, в один миг! Ну может ли судьба быть такой жестокой? — она даже не заметила, как опустилась на колени и закрыла лицо руками, словно человек, предавшийся отчаянной молитве. В такой позе она и оставалась некоторое время, ритмично покачиваясь и повторяя имя мужа, как вдруг услышала голос, и ей показалось, будто ее зовет Джулио:

— Арианна!

Но она не обернулась. Не может быть, просто немыслимо! Он не мог появиться здесь, как бы ей ни хотелось. Скорее всего, это лишь галлюцинация, злая насмешка ветра. Однако голос повторил ее имя.

Она замерла на минуту. Нет, она не должна оборачиваться. Без сомнения, дьявол искушает ее. Он хочет отнять у нее разум, старается свести с ума. Джулио умер, а она не имеет права погибнуть. О, Джулио, ставший теперь чистым духом, он должен выслушать ее и помочь ей не утратить разум ради их сына!

Голос зазвучал ближе, все настойчивее и тревожнее:

— Арианна, это я, Марта.

Она подняла голову. Ее снова охватила прежняя отчаянная печаль. Воспитательница переоделась в черное платье. В таком одеянии Арианна не узнавала свою Марту, ту, которая обучила ее аристократическому этикету, правилам городской жизни, изысканным манерам. Марта была для нее и матерью, и подругой, с которой она делилась самыми сокровенными мыслями. Сейчас же она походила на простую крестьянку из апулийского села, одетую в траур, — несчастная вдова с немой болью в душе и без всякой надежды.

Облик Марты словно возвращал в прошлое, напоминал о том ужасе, какой охватывал Арианну в юности, когда она встречала женщин в черном с иссохшими лицами и печальными глазами. Ей становилось страшно, ее бросало в дрожь, и она убегала в лес и пряталась там, лишь бы не видеть их. Она не хотела когда-либо оказаться в их положении. А теперь траурный образ настиг Арианну здесь, в ее убежище на вилле «Летиция». Что означало подобное видение? Что у нее не осталось больше никакой надежды, что ей суждено вернуться назад, к прошлому?

— Нет! — громко произнесла она, вставая.

Марта с испугом посмотрела на нее.

— Идем домой…

— Отчего ты надела такое платье? — сердито спросила Арианна.

— Не знаю, не придала этому значения, — растерялась Марта.

— Иди в дом и сейчас же смени его! Не могу видеть вокруг людей в трауре.

— Хорошо, переоденусь, — со слезами ответила Марта. — Пойдем, приехал врач.

Арианна почувствовала себя виноватой за ненужную жестокость и бросилась к Марте.

— Прости меня. Но в такой одежде ты напоминаешь мне апулийских вдов, возвращаешь меня в прошлое. А мы не вернемся туда, клянусь Господом нашим! Даже если придется сделаться точно такой же, как эти французы, что обирают нас, начать рубить головы, подобно якобинцам, грабить, как Бертье, торговать жизнью, как Та-льен. Клянусь Господом, мы никогда не вернемся туда!

Она заметила, что произнесла свою клятву, обратив лицо к небу и подняв правую руку, как бы желая осенить себя крестом, а другою крепко сжав ладонь Марты, которая от горя и страха побелела как полотно.

В восемь часов вечера они все собрались за столом — Арианна, Марта, Антониетта и маленькая Ассунта.

Антониетте удалось сварить суп из зелени, а кроме того, она поймала на болоте несколько уток, которые спаслись от пуль грабителей, и одну из них зажарила. Видя, что Оресте все еще не возвращается и нет никаких известий от падре Арнальдо, Марта настояла на том, чтобы Арианна поела. Со вчерашнего дня у нее ни крошки не было во рту.

— Хорошо еще, что утки всегда прячутся в тростнике, — сказала маленькая Ассунта, — теперь у нас хватит еды на несколько дней. Синьора графиня, мама приготовила жаркое. И знали бы вы, как пахнет на кухне!

Арианна подняла глаза и слабо улыбнулась девочке:

— Ешь теперь, ешь суп. И не тревожься, не умрем от голода, я раздобуду еды для всех.

Марта вдруг насторожилась.

— Слышишь, дорогая, кто-то едет, — тревожно прошептала она.

В тишине июньского вечера раздался звонкий перестук копыт, и тотчас кто-то громко позвал:

— Графиня! Графиня!

Все в испуге переглянулись и вскочили из-за стола. Арианна хоть и перепугалась, все же узнала голос Оресте. Она советовала ему не спешить на такой старой и хромой лошади. Но… раз он так пришпоривает ее, значит, есть какая-то очень серьезная причина. Оресте всегда был послушным и старательным слугой. Все бросились к дверям и увидели, как он подъехал на несчастной лошади, морда которой была густо покрыта пеной. Шляпа у Оресте висела за спиной. Он спрыгнул на землю, махнул рукой в том направлении, откуда прискакал, и, волнуясь, сообщил:

— Синьора графиня, они идут! Я видел их, они на дороге! Они сейчас будут здесь!

— Успокойся, Оресте. Кто идет? И не называй меня больше графиней. Я уже говорила тебе, сейчас опасно быть аристократами.

— О, простите, синьора, но они идут!

— Кто они?

— Бандиты, воры! Они внизу, у церкви, грабят то немногое, что осталось в домах наших крестьян и в приходе дона Альберто.

— Беда не приходит одна, — прошептала Арианна, осматриваясь по сторонам, словно выискивая, куда бы спрятаться.

Антониетта обняла дочь и заплакала. Арианна посмотрела на Марту — та, казалось, вросла в землю и вся дрожала, не в силах вымолвить ни слова. Графиня поняла почему — случилось именно то, чего она больше всего опасалась, покинув Милан. Французы явились грабить и насиловать женщин.

— Французы! — воскликнула она. — Но что им еще надо! Они ведь уже побывали здесь.

— Да нет, синьора, — дрожащим голосом сказал Оресте. — Здесь грабили не французы, а местная прислуга и с ними наш Антонио.

— Проклятый негодяй! — возмутилась графиня.

Она вдруг вспомнила разные ужасы, про которые рассказывали люди, а Джулио к тому же говорил ей еще до пришествия французов об изнасилованиях, грабежах и убийствах. Она представила себе солдата, которого встретила по дороге сюда, и свой узелок с едой, вспомнила, как выстрелила в него, вновь увидела широко открытый рот, хватавший воздух. Умру, но не смогу больше убить человека, подумала она. Погибну, и пусть все будет кончено для меня. Умру, но не выдержу больше всех этих кошмаров.

Взгляд ее упал на тощую лошадь, едва державшуюся на ногах, морда вся была в пене. Единственная лошадь, а эти негодяи уведут ее, заберут и нескольких уток, которых Антониетта и Ассунта сумели поймать на болоте, — сколько времени они потратили, прежде чем изловили их! А яблоки, картошка, мука, рис, зеленый горошек, а деньги, которые она спрятала вместе со своими драгоценностями под матрасом у Марко?.. Заберут все и оставят их умирать с голоду.

— Нет, они ничего не получат! — громко крикнула Арианна, словно выразив мысли всех. Все с испугом посмотрели на графиню, не сошла ли она с ума. — Я не хочу погибать от голода, они ничего не получат!

— Что, дорогая? О чем это ты? — воскликнула Марта, судорожно схватив ее за руку.

— Ничего не получат! Лошадь, уток, яблоки, рис, муку, мои драгоценности — ничего не отдам, ничего! — она посмотрела на Марту, перевела взгляд на Оресте. Их мрачные лица, казалось, были посыпаны пеплом. И отрывисто приказала: — На болото! Все надо отнести на болото! Быстро, Оресте, беги в курятник, хватай уток, бери лошадь и спеши на болото. А ты, Антониетта, собери все продукты как можно скорее, возьми Ассунтину и тоже поезжай с Оресте. Спрячьтесь на болоте. Быстро!

— Нет! — возразил Оресте. — Я не оставлю вас. Не могу бросить женщин на произвол судьбы, на расправу этим дикарям!

— Нет, делай как тебе сказано! Бери лошадь и уток и отправляйся на болото! Найдут тебя здесь — убьют, разве не понятно?

— Но я не могу оставить вас одних.

— Делай что говорят! — процедила Арианна сквозь зубы, властно указав в сторону хлева. — Не торчи тут как столб! У тебя одна минута, не больше!

Оресте бросил на хозяйку испуганный взгляд, схватил лошадь под уздцы и поспешил к хлеву. Арианна стиснула руки. Плач дочери, прижавшейся к матери, словно сковал Антониетту.

— Ты тоже поскорее собери все продукты и беги с девочкой на болото. Сейчас же!

Антониетта, оторвав от себя дочь, бросилась на кухню. Арианна вдруг почувствовала, как кто-то обнимает ее за талию, и увидела ручки Ассунтины.

— Нет, синьора, — сказала девочка, — я не хочу оставлять вас тут, не хочу! Я останусь с вами!

— Ну, ну, Ассунтина! Со мной ничего не случится. Иди с мамой! Иди с мамой и не плачь. И не шуми. Если они услышат, то бросятся за вами на болото, ясно?

Тем временем Антониетта уже вернулась, неся мешок на спине Она как попало побросала в него продукты, которые удалось раздобыть днем.

— Уходите быстрее! — поторопила Арианна, прежде чем служанка успела что-то сказать. Женщина дрожала и с трудом удерживала мешок на спине. — Ассунтина, уцепись за мамину юбку. И бегите! Быстрее! Спрячьтесь в тростнике и сидите тихо, пока не приду за вами или не позову, понятно? — и опять повернулась к Ан-тониетте, которая все еще не решалась двинуться с места. — Уходи же, я говорю!

Несчастная женщина со слезами бросилась из дома, следом за ней поспешила и маленькая Ассунтина. Вскоре они скрылись во мраке среди деревьев. Арианна посмотрела на Марту и увидела, что в ее глазах застыл ужас.

— Иди наверх, возьми под матрасом у Марко деньги и драгоценности и спрячь их.

— Где?

Арианна сжала виски и, взглянув на небо, сказала:

— Найди бинты и перевяжи Марко другую ногу, тогда они подумают, что у него больны обе. Перевяжи его, спрятав деньги в повязке. Беги!

Перепуганная Марта поспешила вверх по лестнице, а Арианна стала нервно ходить взад и вперед по вестибюлю.

— Проклятые негодяи! Французы показали вам пример безнаказанности! Но вам мало этого, и вы беззастенчиво выпустили на свободу свою зависть, извечное желание наказать тех, кто живет лучше вас. Жажда покарать хозяина — вот что поистине объединяет вас. Марко! Я не позволю тронуть Марко, не дам обидеть сына Джулио!

Она услышала цокот копыт и увидела в полумраке, как Оресте, тоже с мешком за плечами, пытается увести заупрямившуюся лошадь, та упиралась, и Оресте изо всех сил тянул поводья. В конце концов лошадь тронулась с места и пошла вниз с холма.

У Арианны отлегло от сердца. Она вошла в дом. Вспомнила о пистолете. Нет, она больше не использует его, но лучше все-таки держать оружие под рукой. Она поспешила в свою комнату и, открыв ящик, отыскала среди немногих оставшихся в нем вещей пистолет и стала соображать, куда деть его. Вдруг случайно взглянув в зеркало, увидела у себя на шее медальон, который подарил Сальваторе, а ее муж украсил бриллиантами и сапфирами. С этим медальоном она никогда не расставалась, всегда носила на шее, куда бы ни отправлялась. Снимала его только на ночь и укладывала возле подушки. Ее талисман. Нет, он не достанется вам!

Она расстегнула цепочку и опустила медальон в лиф. Убедилась, что он хорошо улегся под грудью. Потом вспомнила про кольцо на руке, которое Джулио подарил ей в день свадьбы. Его тоже она никогда не снимала с руки. И его нужно спрятать. Она положила кольцо под другую грудь. Здесь они будут в надежном месте, если только…

Она остановилась. Боже милостивый, если только… — у нее не хватало мужества произнести такие слова даже мысленно, — если только ее не изнасилуют. Лишь тогда найдут ее драгоценности. Но в этом случае уже ничто не будет иметь для нее никакого значения.

Вскоре возле виллы послышались глухие голоса и перестук копыт. Даже в минуту ужасного волнения Арианна не хотела терять самообладания. Она схватила пистолет, сунула его в карман и бросилась в комнату Марко.

Ей нужны Марко и Марта. Они должны быть рядом. В их присутствии она чувствует себя увереннее, особенно в тот момент, когда кажется, будто вот-вот потеряет сознание.

Марко и Марта.

Кстати, а что же она велела сделать Марте? Ах да, спрятать драгоценности. Марта только что забинтовала другую ногу мальчика. Он тихо плакал.

— Ну успокойся, сокровище мое, — сказала Арианна, целуя сына. — Не плачь. Сейчас спустимся в вестибюль. Я понесу тебя на руках. Марта, заверни его в одеяло, а то замерзнет.

Услышав громкие чужие голоса, звучавшие все более грозно, она выглянула в окно и увидела, что к дому подъехали несколько всадников. Некоторые, спешившись, уже направились в главному входу, и среди них графиня узнала Антонио. Знакомое лицо едва ли не обрадовало ее, и она бросилась к Марте:

— Не надо бояться? С ними Антонио!

— Думаешь? — отрезала Марта, не глядя на нее, — Думаешь, он пожаловал сюда защищать тебя?

Арианна закусила губу.

— Да, ты права. Но может быть, он не допустит самого страшного.

— Давай отнесем Марко вниз. Именно он, Антонио, привел их сюда.

— Проклятый негодяй, — прошептала графиня. — Как быстро позабыл все хорошее, что Джулио сделал для нею.

— Может, и нам удастся убежать. Возьми Марио на руки, а я пойду впереди.

Она вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице. Из кабинета Джулио и гостиной доносился какой-то шум. Несколько человек уже вошли в дом и переворачивали то немногое, что еще оставалось, с такой силой, что Арианна вздрогнула и остановилась.

У нее подкашивались ноги, и она закусила губу, чтобы не потерять сознание. Какая тишина и какое спокойствие царили когда-то в этом доме! Слуги, привыкшие к порядкам Джулио, тоже двигались не спеша и неслышно. Как мирно и славно жилось тут.

Но то было при жизни Джулио.

Она остановилась на лестнице, не решаясь спуститься. Ведь еще можно попытаться убежать, выйти с другой стороны здания по лестнице, что вела из комнат слуг. Но нет, она не может покинуть этот дом. Не может оставить его, сказала она себе, оглядываясь по сторонам и стуча от волнения зубами. Джулио поступил бы так же. Скорее согласился бы, чтобы крыша обрушилась на его голову. И она тоже не бросит свой любимый дом.

Приняв такое решение, она почувствовала, что вроде бы стало не так страшно, только внутри ощущался какой-то холодный комок, будто и надежды, и страхи вдруг все разом заледенели. Она почувствовала, как Марко ухватил ее за рукав и потянул к себе. Арианна взяла его у Марты.

— Не бойся, сокровище мое, — шепнула она, поворачиваясь к сыну. Мальчик растерянно посмотрел на мать и задрожал. — Боже милостивый, — взмолилась Арианна, — грабители не должны заметить, что мы боимся их. Будь умницей, Марко, тут всего лишь горстка негодяев, — и хотела было направиться им навстречу.

В этот момент в вестибюль вошли четверо мужчин — двое в мундирах. Арианна узнала форму — бело-красно-синяя миланской Национальной гвардии и бело-красно-зеленая Ломбардского легиона. А еще двое мужчин в гражданской одежде. Увидев Арианну, они остановились. Вот они, настоящие грабители Ломбардии. Вот кто распространяет liberte, egalite, fraternite[68]. Ах, Серпьери, как же ты обманывал ее своими восторгами!

Она слышала рассказы о том, как бандиты в нескольких километрах отсюда грабили дома, жгли поля и имения. Но сейчас, когда она увидела их в форменных мундирах здесь, в вестибюле собственного дома, у широкой лестницы, ведущей наверх, это уже не показалось ей чем-то абстрактным и далеким. Теперь она понимала, что страшные рассказы — это не просто слухи и пугающие россказни, которые, как уверял Серпьери, распространяли священники с амвона. Теперь эти мерзкие злодеи здесь, рядом, угрожают ей и ее близким.

Она так и осталась стоять наверху лестницы, и Марко крепко обнимал ее.

Другие грабители уже давно расхаживали по всему дому, стуча по мебели прикладами ружей, вспарывая штыками и кинжалами обивку диванов и кресел в поисках спрятанных драгоценностей. Ни слова не сказав хозяйке дома, мужчины в форме отодвинули ее в сторону. Следом за нею поспешно посторонилась Марта, освобождая проход. Марко заплакал.

Вошли еще какие-то люди и быстро взбежали по лестнице на второй этаж. Арианна опять услышала, как вспарывают подушки и матрасы, сдвигают мебель. Вскоре вестибюль заполнился пухом, который медленно опускался на головы. Бессильная злоба охватила Арианну, но тут ее внимание переключилось на вошедших и направившихся прямо к ней мужчин.

Их возглавлял кривоногий сержант — худощавый француз, попыхивавший трубкой. Он подошел к ней первым, остановился, широко расставив ноги, и пренебрежительно сплюнул на пол.

— Покажите-ка мне, что у вас в руках, прекрасная синьора.

Она совсем забыла, что в спешке не успела спрятать несколько монет, которые нашла в ящике. С презрением, которое, она надеялась, выглядело не менее красноречиво, чем небрежение грабителей, осквернявших ее дом, она раскрыла ладонь и швырнула деньги на пол. Монеты запрыгали у ног сержанта. И Арианну почти позабавило, когда французики бросились, расталкивая друг друга, собирать их. Даже Марко перестал плакать и с удивлением смотрел на этих людей, которые едва ли не дрались, хватая деньги. Сержант не придал никакого значения ни презрительному жесту графини, ни унизительному поведению своих солдат. Он обратился к Марте:

— Не побеспокою ли вас, прекрасная синьора, если попрошу отдать мне ваш кулон?

Марта сильнее прижала к себе Марко и взглянула на Арианну круглыми от удивления глазами. В спешке она не подумала о себе, позаботилась только о Марко, закутав его, да о драгоценностях и деньгах Арианны, забинтовав их на ноге мальчика, но забыла про медальон, который носила на шее. Этот кулон — тоже подарок мужа. Она перевела на сержанта полный ненависти взгляд, но не двинулась с места. Тогда он подошел к ней, схватил кулон и, сильно дернув за цепочку, сорвал его.

— Недурно, — проговорил сержант, осмотрев драгоценность. — Что еще у тебя есть?

Марта молчала.

— У нас ничего нет, — вмешалась Арианна. — Тут уже побывали французы, — добавила она, брезгливо глядя сержанту прямо в лицо.

— Да что вы говорите, прекрасная синьора!.. Французы не смеют трогать имущество аристократов, — засмеялся он.

Вдруг резко оборвал смех и посмотрел в глаза Арианны. Представив себе, как отвратительные лапы этого солдафона станут шарить у нее между грудей, она почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

— У нас больше ничего нет, а у вас, мне кажется, есть привычка раздевать свои жертвы.

Марко снова заплакал и потянулся к матери. Она взяла его на руки и прижала к груди.

— Было бы весьма неплохо пошарить и под юбками, — опять засмеялся сержант. — А ты перестань реветь, сопляк!

Марко так и оцепенел от неожиданности, открыв рот, только подбородок у него дрожал, но мальчик больше не посмел издать ни звука. Из кабинета Джулио вышел Антонио.

— Сержант, лучше поверить ей на слово, — сказал он, плюнув на пол прямо перед Арианной. — Эта синьора еще недавно была моей хозяйкой, она слишком гордая, чтобы лгать. Ох и важничала она, можете мне поверить, однако всегда держала свое слово.

Графиня посмотрела ему прямо в глаза. Антонио опустил голову, не выдержав ее сверлящего взгляда. Тут в вестибюль вбежал запыхавшийся Оресте.

— Кого я вижу! — воскликнул Антонио. — Старый дурак! Ты все еще здесь, лижешь ноги своей госпоже?

Оресте, с презрением взглянув на него, ответил:

— А ты уже забыл все, что сделал для тебя и твоей жены муж этой синьоры?

— Слуги никогда не забывают того, что делают их господа, — с сарказмом ответил Антонио. — А ты чего скрываешься в лесах, а не примкнул к нам, на службу революции?

— Я стар. У меня уже нет сил ни бегать, ни сидеть в седле. А потом, как же оставить этих несчастных женщин? Мужа синьоры убили, а у ребенка сломаны ноги. Только у тебя хватает сил на подобное мужество, — сказал старик, подходя к Арианне и беря Марко на руки.

— Оставь, Оресте, — вмешалась Арианна. — Каждый волен выбирать дорогу, какую ему подсказывает совесть, — говоря это, она слышала, как наверху грохотали тяжелые сапоги, падали на пол какие-то ящики, звенели стекла и гремели ругательства грабителей, не находивших никаких ценностей. Тут со двора донесся чей-то крик:

— Лови! Лови! Не упускай! — Послышался утиный гомон, раздались выстрелы. Арианна догадалась — судьба птиц решена. Она взглянула на Оресте, и тот безутешно покачал головой — ему удалось изловить не всех уток.

Арианна чувствовала, как Марта с дрожью сжимает ее руку, а вокруг кричали и сквернословили солдаты. Марко опять заплакал, уткнувшись в плечо Оресте. У Арианны уже не хватало сил обратиться к грабителям ни с мольбой, ни с возмущением, ни с гневным словом. Она могла только благодарить Бога за то, что все еще держалась на ногах и высоко держала голову.

Но когда несколько бородатых мужчин спустились по лестнице, держа в охапке то немногое, что оставалось после налета грабителей, Арианна вздрогнула. В руках у одного из них она увидела саблю Джулио. Саблю, подаренную ему Марией Терезией в 1778 году по случаю открытия театра «Ла Скала». И недавно, желая утешить сына и отвлечь от боли, она подарила ему эту саблю. И вспомнила, как Марта превратила это событие в самую настоящую церемонию вручения. Она не смогла сдержать слез, наставляя маленького сына, что он должен вырасти таким же мужественным человеком, как его отец.

Марко очень гордился подарком и не расставался с саблей. Графиня могла стерпеть то, что грабители отнимают ее вещи. Но саблю — нет! Это гордость ее ребенка. Марко, увидев саблю, не удержался и закричал:

— Это моя сабля!

Арианна обратилась к сыну:

— Успокойся, сокровище мое, — и крикнула солдатам: — Можете забрать все, но только не это! — с этими словами она протянула руку к сабле.

— Только не это? — усмехнулся солдат, державший оружие в руках. — А у кого я должен спрашивать разрешение? Это сабля повстанца, аристократа.

— Мой муж был миланцем, — твердо сказала Арианна. — А сабля принадлежит моему ребенку, и вы не имеете права забирать ее. Вы взяли все, все, что было, но это — нет! Ох, капитан, — взмолилась она, обращаясь к сержанту, — прошу вас, прикажите вернуть саблю!

Сержант, довольный, что его произвели в капитаны, прошел к солдату, который уже спустился по лестнице.

— Покажи-ка саблю, парень.

Бородач неохотно протянул сержанту оружие. Тот повертел саблю в руках, подошел к лампе и прочитал выгравированную на ней надпись:

— «Полковнику Джулио Венозе от ее величества Марии Терезии Австрийской по случаю открытия театра "Ла Скала". Милан, август, 1778 год». А я как раз тоже находился тогда в Милане.

— Вот как? — холодно произнесла Арианна.

— Ну да, и знаете, это был очень жаркий август. За всю жизнь не припомню такого палящего солнца в Милане, — добавил он, рассматривая саблю.

— Уж не собираетесь ли оставить саблю тут? — вмешался Антонио.

— Понимаешь, мы ведь должны оставить синьоре какую-то память о нас, — усмехнулся сержант, протягивая ему саблю.

— О да, конечно, — с сарказмом воскликнул Антонио. — Я сам постараюсь оставить ей воспоминание, — он взял саблю обеими руками за эфес и сильно ударил лезвием по мраморному постаменту в вестибюле, на котором когда-то стояла статуя босоногой танцовщицы.

Сабля с металлическим звоном отскочила от мрамора, но не сломалась. Слуга осмотрелся и стремительно, так что никто не успел помешать ему, просунул клинок между двумя мраморными балясинами на лестничных перилах, нажал и, переломив лезвие, швырнул эфес к ногам Арианны.

— Вот, получите. Теперь сабля принадлежит вашему сыну.

Арианна наклонилась и подобрала остатки оружия.

Между тем вестибюль заполнился людьми. Какие-то мужчины заходили с улицы и выходили из кухни.

— Нашли что-нибудь? — спрашивал у них сержант.

— Нет, ничего.

— Совсем ничего — ни муки, ни фасоли, ни картошки? А под кухонным шкафом искали? Обычно там прячут драгоценности.

— Пусто, сержант.

— А вы что нашли? — обратился сержант к солдатам, вошедшим со двора.

— Ничего особенного, только несколько уток да сено, и мы подожгли его.

Арианна вздрогнула, но сразу же опустила голову. Бесполезно возмущаться. Слава богу, если уйдут, не тронув ее саму.

— У вас нет никаких запасов, синьора?

Она увидела, что сержант зло посмотрел на Антонио. Это он, проклятый слуга, привел их сюда, на виллу «Летиция». Он, исполненный злобы и зависти, направил их в этот дом, не сомневаясь, что они хорошо поживятся тут. Кто лучше него знал виллу?

«Бедный Джулио, — подумала Арианна, — как же ты ошибался, когда уверял, что нужно хорошо обращаться со слугами. Ты по-человечески обходился с ними, и видишь теперь, что получаешь в ответ на свое великодушие». Она опустила голову, чтобы никто не увидел ее слез. И словно сквозь пелену тумана разглядела, что грабители направляются к двери, услышала команды сержанта, стук сабель и цокот копыт удалявшихся лошадей.

Вдруг ее ноздрей достиг резкий запах дыма. Она медленно огляделась — так устала, что даже встревожиться не хватило сил. Она прошла в гостиную и увидела из окна, как взвивается пламя над конюшней. Горело сено. Ничего не поделаешь. Потушить пожар трудно. Нужно хотя бы несколько мужчин. Слава богу, конюшня находилась на некотором отдалении от дома и не было ветра. Вилла «Летиция» могла уцелеть.

И вдруг она с ужасом увидела в открытую дверь, что кабинет Джулио полон дыма. Именно оттуда распространялся резкий запах гари. Она вбежала в комнату и едва не задохнулась. Горели книги. Закашлявшись, она попятилась, но сразу же, зажав нос и рот, опять бросилась в кабинет. Пламя охватило книжный шкаф, освещая комнату тревожными бликами. Дым стоял настолько густой, что ничего не было видно. Слышался только треск огня. Арианна увидела, как языки пламени полезли со шкафа по стене к потолку.

Она выбежала в столовую, схватила первый попавшийся ковер, что еще оставался в доме — его не забрали лишь потому, что потертый, — и потащила его в кабинет, с шумом роняя стулья Нет, погасить пожар не удастся, в отчаянии думала она.

— Оресте, Марта! — закричала Арианна. — Скорее сюда! Все горит! Боже! Боже!

Вот что оставил ей на память этот бандит Антонио!

Она выбежала из кабинета. В вестибюле в углу возле лестницы лежал Марко, сжимая в руках эфес сломанной сабли. Мальчик лежал с закрытыми глазами и с безмятежным спокойствием на лице. Боже мой, неужели он умер от страха, с тревогой подумала она, но вскоре поняла, что он дышит. Жив!

Она опять бросилась в столовую, схватила другой ковер, облила водой, которую принесла Марта, и, задыхаясь от дыма, потащила в кабинет. Дверь захлопнулась за ее спиной.

Дважды воспламенялись ее длинные юбки, и она гасила их, сбивая огонь руками. Пламя металось вокруг нее по стенам, языки его походили на корчившихся, беснующихся змей.

Дверь кабинета распахнулась, и от притока воздуха пламя взвилось к самому потолку. Арианна зажала рот и увидела, что Марта, кашляя, сбивает огонь чем-то темным и тяжелым, заметила, как она зашаталась. Арианна метнулась к ней, и они вместе стали бороться с огнем. Вдруг Марта повернулась к Арианне и, закричав, ударила ее по спине. Арианна успела только почувствовать, что медленно оседает в ужасный водоворот дыма и мрака.

Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на брусчатке, недалеко от виллы, голова ее покоится на коленях Марты, на испуганном лице которой отражаются отблески огня. Она хотела было тут же подняться, но Марта удержала ее:

— Лежи, лежи. Теперь уже ничего не поделаешь.

— А Марко и Оресте, где они? — еле слышно произнесла Арианна.

— Не волнуйся. Марко здесь, возле меня, спит, завернутый в одеяло. Оресте пошел звать Антониетту с девочкой. Представляю, как они испугались.

— Да, конечно, — согласилась она и облегченно вздохнула, услышав слабый стон Марко. Мальчик жив.

Она взглянула на Марту. Волосы опалены, лицо черное от копоти, но глаза блестят, и она улыбается.

— Ты похожа на форнарину — булочницу, — шепнула Арианна, снова опуская голову ей на колени.

— А ты на трубочиста.

— Зачем ты ударила меня?

— У тебя на спине пылал огонь. Я не ожидала, что ты потеряешь сознание. Впрочем, на тебя свалилось столько бедствий, что не выдержал бы и дуб. Я думала, умру, когда увидела, как вспыхнуло на тебе платье. Очень больно было? — спросила Марта.

— Если полагаешь, будто ты так сильна, что я могла пострадать от твоего удара, то сильно ошибаешься, — заметила Арианна.

Марта посмотрела на нее и рассмеялась.

— Господи, но откуда у тебя берутся силы шутить даже в такие минуты?

— Знаешь, это фра Кристофоро научил меня, что в самые трудные моменты жизни никогда не следует волноваться, а надо сохранять спокойствие, и как только буря минует, нужно найти в себе мужество смеяться. И верить в Бога, — отчетливо произнесла она.

— И ты веришь в Бога даже сейчас? — удивилась Марта.

— Но как же не верить в Него? Только на Него и остается надеяться, — и она застонала, пытаясь привстать. — И вообще я больше полагаюсь на Господа, чем на людей, — она взглянула на огонь, вырывавшийся из окон дома, и прошептала: — Бандиты уничтожили все. Мы остались ни с чем, — она опять опустила голову на колени Марты и засмеялась.

Марта растерялась, услышав ее смех.

— Не смотри на меня так. Я не сошла с ума. Смеюсь, чтобы поиздеваться над неудачей. Смеюсь, потому что мы с тобой остались живы. И у нас есть еще Оресте, Антониетта, дети и крыша, которую найдем там, в церкви. Ее, как мне кажется, еще не сожгли. Сегодня никто не может надеяться на большее, — добавила она со вздохом, а потом вдруг встревожилась: — Боже, Марта, а деньги и драгоценности, где они?

— Не волнуйся, они в повязке на ноге Марко. Забыла? Сама же велела спрятать там.

Она ничего не ответила. С усилием приподнявшись, взглянула на Марко, лежавшего на земле завернутым в одеяло, из-под которого виднелись забинтованные ноги. Она смотрела на них, не веря своим глазам, и опять рассмеялась.

— Никто лучше тебя не сумел бы утащить из-под носа у этих бандитов деньги и драгоценности! — воскликнула она и дотянулась до Марты, чтобы поцеловать ее. — Ты просто сокровище!

— Ты ангел, дочь моя, — шепнула Марта, гладя Арианну по голове. — Всегда светлая и сильная, несмотря на несчастья, которые преследуют тебя с таким упорством, что страшно делается.

— А я теперь уже ничего не боюсь. Все самое страшное со мной уже произошло. Джулио и Сальваторе погибли. Мы бежали из Милана. У сына сломана нога, я убила человека. А теперь сожгли мой любимый дом. Что еще может случиться?

Марта лишь молча покачала головой. Арианна перевела взгляд на горящий дом. Кто знает, с ужасом подумала она, что делается в Милане, а вдруг и там…

Однако не надо отчаиваться, у меня есть небольшой запас продуктов, деньги, и со мной люди, что любят меня. А у всех у нас вместе в нескольких шагах отсюда есть церковь, которая, конечно, даст нам приют. А потом… потом приедет падре Арнальдо.

Она вспомнила, что Оресте еще ничего не сказал о нем. Да и как он мог успеть? Старик прибежал едва дыша и сообщил, что приближаются грабители. Тут появились Оресте и Антониетта с Ассунтой, обе в слезах. Оресте горестно смотрел на пылающую виллу, безвольно опустив руки.

— Ну не стой как столб, — сказала Арианна, — возьми Марко и пойдемте в церковь Сан-Лоренцо. У дона Альберто, конечно, найдется угол, чтобы мы могли переночевать.

Оресте, не говоря ни слова, поднял Марко и прижал его к груди.

— Ну а где же падре Арнальдо?

— Я не нашел его. Он уехал в Рим. Я не знал, что делать, и вернулся сюда. Можете написать ему. Хотите, сейчас же повезу письмо в его епархию в Варезе. Там знают, как доставить ему весточку от вас.

— Марта, помоги-ка подняться, — попросила Арианна. Она с трудом сделала несколько шагов. — Еще, кажется, могу двигаться.

А ты, Оресте, не беспокойся. На сегодня с нас уже хватит бед. Завтра съездишь в Варезе. Сейчас пойдем искать кров, где сможем дать отдых нашим несчастным костям.

ВЫЗОВ АРИАННЫ

Она проснулась и увидела возле своих ног скамью для молитвы, а над нею распятие. И снова закрыла глаза. Нет, ничего подобного не может быть. Она спит, и ей снится сон.

Арианна протерла веки кулаками и опять открыла глаза. Нет, это не галлюцинация — скамья и распятие никуда не делись. Она попыталась подняться. Все тело ныло, и она чувствовала себя совершенно обессиленной. Кое-как повернувшись на бок, увидела рядом раскладную кровать и спящих на ней Марко и Ассунту. Посмотрела в другую сторону — на полу лежали одеяла. И тут вспомнила — они в комнате дона Альберто, он поместил их у себя на ночлег. Единственную постель в этой крохотной келье они отдали детям, а сами — она, Марта и Антониетта — уснули на полу. Теперь все стало совершенно ясно.

Она утешила себя словами, которые не раз повторяла Марте в последнее время: «Все худшее уже позади». Все, что произошло, представлялось ей какой-то злой шуткой, глупым фарсом. Будь у нее силы, она до слез посмеялась бы над собой и своим надуманным оптимизмом. Худшее безгранично, оно не имеет конца. Еще накануне, за день до прихода грабителей, у нее оставались какие-то продукты, деньги и жила надежда, что падре Арнальдо немедля поспешит к ней на помощь. С его приездом, думала она, самые трудные проблемы будут тотчас разрешены. Конечно, она понимала, что падре Арнальдо не воскресит Джулио и Сальваторе, но он позаботится о ней, поможет деньгами, и она хоть на минуту прислонит к нему свою больную голову.

Тогда сможет, наверное, сомкнуть глаза и проспать несколько суток подряд — осуществилось бы ее безумное желание ничего не видеть и забыть все, что произошло. Лишь несколько суток, разумеется, но их хватило бы, чтобы собраться с силами. Но падре Арнальдо далеко, так что придется в одиночку бороться с безумием, которое готово охватить ее. Она не может допустить ничего подобного. Она обязана позаботиться обо всех, кто рядом с нею. Их жизни, их существование сейчас целиком зависят от ее способности выдержать удары судьбы, устоять под градом бед, обрушившихся на них в столь трудные дни.

Размышляя об этом, она вспомнила сон, который приснился ночью, весьма тревожный сои. Где она, понять невозможно, все вокруг окутано настолько плотным туманом, что ничего не рассмотреть даже вблизи. Почва под ногами проваливается, вокруг какая-то холмистая, безлюдная местность, и она в ужасе понимает, что заблудилась; ей холодно, и она голодна. Она пытается кого-нибудь позвать, но не может. Из тумана выглядывают какие-то существа, тянущие к ней пальцы, пытающиеся схватить ее за юбку и утащить под землю, которая поминутно уходит из-под ног. Какие-то костлявые пальцы тянутся к ней, усиливая тревогу.

И все же она верит, что туман в конце концов непременно развеется и она увидит надежное убежище. А потом она слышит, будто кто-то зовет ее. Она устремляется к этому человеку, но земля все проваливается и проваливается под ногами, к тому же так трудно пробираться сквозь заросли тростника. Между тем какой-то голос опять окликает ее по имени. Ей надо добраться до него прежде, чем эти страшные костлявые пальцы схватят ее и затащат в зыбкую трясину. Но это же болото у озера Варезе! Теперь она узнает его — болото Браббья. А на той его стороне — теперь она понимает — стоит человек, которого она не видит, но чей голос хорошо знает, — это Джулио!..

Она постаралась припомнить сон во всех подробностях, и в затуманенном сознании одно за другим всплывали мучительные видения. Она вдруг увидела себя со стороны. Вот она пытается бежать, рвется, но не может сдвинуться с места, не способна даже шагнуть, не в силах вытащить ногу, утопающую в трясине. Туман становится еще плотнее, и тогда она начинает кричать как безумная, простирая вперед руки. Призывающий ее голос Джулио звучит совсем близко и приказывает ей во что бы то ни стало выйти на твердую почву, вырваться из трясины.

Арианна содрогнулась, с трудом приподнялась и села, обливаясь потом. Нет, подумала она, покачав головой, она не имеет права поддаваться обстоятельствам, а должна выдержать все, как это случилось уже однажды, когда ее положение казалось невыносимым: когда потеряла Марио, была изранена и потом долгое время мерзла в подземельях под островом Кретаччо и аббатством. И сейчас ей тоже просто необходимо выстоять. Будущее — она должна думать о нем, ибо будущее всегда лучше настоящего.

Она встала и неслышно покинула келью. Несколько домиков, приютившихся возле высокой колокольни на площади, стояли пустые. Повсюду царила тревожная тишина. Она не торопясь подошла к ближайшему строению, постучала в дверь. Ответа не услышала, вернулась к церкви и позвала Марту. Никто не ответил.

Прошла еще немного и остановилась на паперти у дверей. Отчего же ноги не держат ее и прямо-таки отказываются идти? У нее закружилась голова. Она потерла виски. Нет, она не может упасть тут, на эти плиты. Сейчас никак нельзя допустить такое. Нельзя! Она опять позвала Марту и вдруг услышала, как та бежит к ней. Наконец-то она обняла ее.

— Зачем ты встала? — спросила Марта.

— Ноги не держат. Отведи меня обратно, — она хотела было сказать «отведи домой», но нет у нее теперь дома.

— Еще бы, — сокрушалась Марта, сопровождая ее в обитель священника — ты ведь уже два дня ничего не ела, забыла разве?

Она привела Арианну на кухню, усадила за небольшой столик на середине комнаты.

— Держись, не упади! Сейчас придумаю, что бы тебе дать поесть.

Арианна уронила голову на руки, лежащие на столе, и проговорила:

— Ну разве это по-божески? Именно сейчас ему понадобилось уехать в Рим.

— Дорогая, ну как он мог заранее знать? Раз надо, значит, надо. Но падре вернется, вот увидишь. А сейчас сиди тут и не вставай, я постараюсь раздобыть немного хлеба. Пойду поищу дона Альберто.

До чего же заботлива Марта, какой у нее теплый, ласковый голос. Ох, не стало бы вдруг и ее, Арианна просто погибла бы. Нет, без Марты она не пережила бы всего этого. Ведь еще вчера — да, вчера, потому что прошло всего несколько дней, — у нее была счастливая семья, ее обслуживало много людей, она жила в роскошном особняке, имела уйму нарядов и драгоценностей и сколько угодно еды. Ах, если бы она могла поплакать, хотя бы немного поплакать.

Но ведь и сейчас немало семей, которые живут совершенно спокойно — спят и едят в собственных домах. И утром, когда у нее не было сил подняться, тоже где-то просыпались девушки, которые надевали нарядные платья, танцевали, пели, как и она еще несколько недель назад, хотя уже тогда вокруг на огромной территории шла война, гремели пушки, лежали в руинах разграбленные города, и тысячи солдат наводняли дороги и заполняли госпитали, где постоянно стоял сладковатый, тошнотворный талах гноя и крови. А толпы беженцев из сел и городов ковыляли босиком, оборванные, измученные, голодные, изможденные, лишившиеся последних сил, как обычно бывает, когда у людей уже не остается почти никакой надежды.

И в то же время в другом конце Ломбардии холмы сделались голубыми от мундиров хорошо откормленных французских солдат, сидевших на лошадях с лоснящейся от сытости шкурой.

Ах, если б только можно было убежать куда-нибудь подальше от Бьяндронно, от Ломбардии, от французской армии, от Милана!

Но она находится тут и должна подумать, чем наполнить вот эти желудки, которые требовали еды. Еды?! Скоро ее сын проснется и заплачет от голода. Отчего у желудка такая хорошая память? Отчего сегодня утром еще в полусне, еще прежде, чем вспомнить все, что случилось, ей так хотелось ощутить запах горячего молока и ароматных пирожных, изготовленных ее поваром? По утрам на стол в Милане подавали яблоки, молоко, пирожные, мед… Уж такие-то простые продукты всегда были в изобилии. Какая расточительность!

Сколько излишних трат делалось тогда в ее доме: пшеничные лепешки, гренки, печенье, трубочки со сливками — всё только на один завтрак. А на обед — ветчина и жареные курицы, капуста, плавающая в дивном соусе, фасоль, горсткой лежавшая в красивых фарфоровых вазах с цветочками, жареные кабачки, зеленый горошек, отварной картофель, морковь со сливками, сметана, да такая густая, что в ней ложка стояла, и три вида тортов, чтобы каждый мог выбрать по вкусу — шоколадный, ванильный и с джемом либо с фруктами по сезону. Какой ей больше нравится — с земляникой или с яблоками? Оба нравятся!

Она вдруг заметила, что на руки капают слезы. Она подняла голову. Возможно ли, чтобы одно только воспоминание о столь роскошных обедах заставило ее заплакать? Ведь такого не смогли сделать ни война, ни смерть, ни убийство.

Она почувствовала мучительную боль в желудке от разыгравшегося аппетита, которым Марта всегда упрекала ее. Здоровый аппетит, появившийся в пятнадцать лет, никогда не покидал ее. Более того, от усталости, напряжения и горя он даже возрастал. А такого горя, такой душевной боли она еще никогда не испытывала прежде. Но тут она услышала слова Марты.

— Вот, дорогая, что я раздобыла у одной нашей соседки… — голос Марты дрожал от волнения. — Кусок черствого хлеба и немного сахара.

Марта постаралась дрожащими руками разрезать хлеб, но не смогла — слишком твердый.

Тогда она взяла кувшин с водой и немножко намочила ломоть прямо на столе, не опасаясь, что он испачкается, — сейчас было не до этого. Политый водой, хлеб сделался мягче, и Марта смогла его разрезать. Намочила с другой стороны, достала из кармана кулечек с сахарным песком и совсем дрожащими руками посыпала сладость на хлеб.

— Вот, поешь немного, еда вернет тебе силы.

Арианна набросилась на ломоть с такой яростью, что даже забыла предложить Марте тоже поесть. Она жадно кусала хлеб огромными кусками. Ей довелось видеть такое только у рыбаков, ужинавших на берегу моря. И сейчас она тоже до отказа набивала рот хлебом, посыпанным сахарным песком. Она подняла голову и увидела, что Марта стоит, сложив руки на животе, и с состраданием смотрит на нее.

— Поешь и ты.

— Нет, — отказалась Марта и села рядом за стол. — Остаток нужно приберечь детям. Они скоро проснутся и попросят есть, несчастные создания.

— Поешь, я сказала! Тебе тоже нужны силы, чтобы держаться на ногах.

Марта не заставила повторять просьбу. Взяла кусок хлеба, посыпала песком и стала не торопясь жевать.

— Жуй помедленнее, — посоветовала она Арианне, — иначе стошнит. Вот уже два дня, как ты ничего не ела, забыла?

Графиня перестала жевать и внимательно посмотрела на Марту. Под глазами у той образовались большие темные круги, почти такие же черные, как зрачки.

— Ох и досталось же тебе! — вздохнула она и опять принялась жевать.

— Не обращай внимания, нам всем порядком досталось. А где Антониетта и Оресте?

— Пошли на пруд. Может, удастся наловить рыбы, поймать уток, нарвать цикорий. Что-нибудь принесут.

— А у крестьян ничего нет из запасов?

— Нет, — ответила Марта. — Еще вчера у них было пусто, грабители и там побывали, прежде чем явились к нам. Унесли всё.

Я просто чудом нашла этот кусок хлеба. Завалялся случайно на самом дне ларя для муки, и бандиты его не заметили. Здесь мало осталось народу. Одни старики. А молодежь ушла. Одни убежали куда глаза глядят, а другие ушли с Наполеоном.

— А дон Альберто?

— Дон Альберто сидит у своих больных.

— У своих больных?

— Да, они ждут врача, — подтвердила Марта и, желая переменить тему, добавила: — Может, доктор привезет нам что-нибудь. Только ему и оставили лошадь. Он обещал, что заедет в Варезе и постарается добыть муки и оливкового масла. Думаю, через несколько часов приедет сюда. Так что не беспокойся и за детей не волнуйся, как-нибудь с Божьей помощью обойдемся. Никогда не следует отчаиваться.

— Да, но откуда у дона Альберто появились больные?

— Ты еще не знаешь… — ответила Марта, стараясь не напугать ее. — Дело в том, что тут столкнулись немцы, французы и итальянцы. На дорогах лежит много раненых. Понимаешь теперь, почему у бедного дона Альберто забот полон рот.

— Много раненых? — переспросила она, глядя Марте прямо в глаза. — Ну не таи правду, сколько?

— Не знаю точно, дорогая, не знаю. Я же не считала их.

— И они тоже голодные, конечно?

Марта кивнула.

— Уже неделя прошла, — сказала Арианна, протягивая бинт Марте, перевязывавшей руку молодому солдату, — уже неделя прошла, а от падре Арнальдо по-прежнему никаких вестей.

Она каждый день вместе с Мартой и доном Альберто ухаживала за ранеными солдатами. Тут оказались французы, австрийцы и даже несколько итальянцев, которых бросили на дорогах, в лесу. Дон Альберто пытался вместе с врачом спасти им жизнь. Доктор приезжал время от времени и снова уезжал, стараясь раздобыть лекарства. Антониетта и несколько старух из соседнего села разыскивали еду, стирали бинты и простыни. Теперь первейшей заботой всех стало одно — помочь выжить раненым и накормить их.

Всю неделю Арианна видела только грязных, оборванных, обросших бородой, вечно голодных больных, добиравшихся сюда, на эту полоску земли, на этот холм, что отделяет озеро Бьяндронно от Варезе. Некоторые, подойдя к церкви, без сил опускались на ступеньки, точно нищие. Большинство раненых с трудом ходили, иные хромали, как подстреленные утки. И все голодные как волки, думала она, именно сейчас, когда у них у самих совсем нет еды.

— Что теперь делать, ведь уже кончились все деньги? — прошептала Марта.

Голос ее делался все слабее, а лицо все бледнее. Арианна посмотрела на нее и отвела глаза в сторону.

— Велю Оресте забить хромую лошадь, она все равно уже ходить не может. И у нас хоть на несколько дней появится мясо.

— Хорошая мысль, — улыбнулась Марта. — Хорошая мысль. И эти несчастные тоже поедят. Один только Бог знает, как им необходимо сейчас поесть.

Конечно, подумала Арианна, если б не столько голодных ртов, мяса хватило бы им самим хотя бы на две недели. Она уже проклинала правила гостеприимства и обязанность проявить милосердие, которым следовал каждый священнослужитель. Когда еды было вдоволь, не только священники, но все, в том числе и крестьяне, не отпускали странника, не предложив ему ночлег и еду — и для него, и для лошади. Но сейчас время несчастий и нищеты, и с ранеными приходится делиться даже теми жалкими крохами, которые удается достать для семьи. Уток, прятавшихся на болоте, съели за несколько дней, а рыба, похоже, поняла, что ее все время подстерегает Оресте, и ушла к другому берегу озера.

— Последние деньги истрачены на лекарства, — громко сказала она. — Остались только драгоценности, но кому их здесь можно продать? Вот если бы приехал падре Арнальдо…

— Приедет, приедет, не отчаивайся, — успокаивала Марта, сжав ее руку.

— Выйду на улицу, хочу подышать немного свежим воздухом.

Она вышла на площадь, на ту самую, где оказалась неделю назад. С тех пор она так и не поднималась наверх, на холм, не ступила ногой на виллу «Летиция», не хотела еще раз переживать свое горе, увидев ее руины.

Почему, подумала она, нужно без конца кормить эту ненасытную ораву? Особенно французских солдат. Они явились сюда, принося смерть и разрушение! Но тут же ощутила в душе угрызения совести.

О Боже, Боже, прости меня, эгоистку! Прости меня, прости!

Они поступают справедливо, делятся всем, что у них есть, с этими людьми, по существу еще детьми. Она вспомнила, как несколько дней назад один солдат привет, положив на седло, светловолосого мальчика-француза, у которою еще пух не пробился нал губой. Он нашел его без сознания неподалеку от озера. Она вспомнила, какое пережила горе, когда этот мальчик скончался, не приходя в сознание. Напрасно они все — и врач, и она, и дон Альберто — старались вырвать его у смерти. А во Франции, думала она, какая-то женщина каждый день ждет на пороге своего дома почтальона. Ожидает точно так же, как сейчас ожидают они с Мартой, с надеждой глядя на каждого, кто появляется в конце платановой аллеи пешком, верхом, на лошади или в двуколке, надеясь увидеть человека в сутане. Солдатика похоронили на маленьком кладбище Бьяндронно рядом с другими несчастными, отдавшими жизнь за иллюзию братства и славы.

Арианна вернулась в церковь. Здесь тоже размещались раненые и больные. Человек двадцать лежали на старых одеялах. Арианна выхаживала молодого парня с ранением и с тяжелым воспалением легких. Сколько молитв вознесла она Всевышнему за этого иссохшего рыжеволосого солдата! Она ничего не знала ни о нем, ни о его семье, не понимала, кого звал он в бреду, но вот уже неделю не отходила от него, словно бросив вызов самой смерти. Она должна спасти этого больного любой ценой и не сомневалась, что сумеет сделать это. Теперь, похоже, больному стало лучше, и когда она заканчивала перевязку, солдат, к ее величайшему изумлению, открыл глаза.

— Значит, вы не приснились мне? — проговорил француз. — Надеюсь, я доставил вам не слишком много хлопот?

Она почувствовала, как у нее от волнения забилось сердце.

— О нет, нет! Никаких хлопот. Знали бы вы, как я рада. Наконец-то вы заговорили. Как вы себя чувствуете?

— Очень устал, синьора, — медленно проговорил он. — Я благодарен вам за вашу заботу. Мне казалось иногда, я слышу ваше имя. Вас зовут Арианна, верно?

Она кивнула.

— Вы были так добры ко мне, мадам Арианна. Но как только поправлюсь, тоже постараюсь сделать для вас что-нибудь хорошее. Останусь тут и буду работать, пока не отблагодарю вас, хотя бы отчасти, за то, что вы сделали для меня.

— Вы даже не представляете, — улыбнулась она, ласково погладив его по голове, — как я счастлива, что сумела вырвать вас из когтей смерти. Это огромная победа для меня.

— Вы добрая и прекрасная синьора. Самая прекрасная, какую я когда-либо видел в жизни. Я очень благодарен вам, и моя мать тоже возблагодарит вас, когда вернусь домой.

Она с нежностью посмотрела на солдата. Ему исполнилось самое большее лет двадцать, такой худой и такой бледный. Только глаза, когда он заговорил о своей матери, засияли.

— Откуда вы родом?

— Из Ра-Ле-Бон, это небольшое селение в Провансе. Я пошел за Наполеоном, я был с ним тут и в прошлый раз, в девяносто шестом году. Я присоединился к нему в лигурийских Апеннинах.

Она в смущении посмотрела на него:

— Вы были с Наполеоном в прошлый раз, четыре года назад? Но сколько же вам лет?

— Двадцать два, синьора.

— Могла бы поклясться, что намного меньше, — сказала она, качая головой. — А почему вы пошли за Наполеоном?

— Потому что Наполеон обещал избавить нас от собственных цепей. А в Италию он пришел, чтобы освободить вас от ига иноземцев. Но прежде всего он хотел пробудить нас всех от долгого сна. Ох, знали бы вы, — воскликнул вдруг француз, и лицо его осветилось, — знали бы, какую замечательную речь произнес перед нами Наполеон в Лигурии, когда прибыл туда первый раз и никто из нас еще не верил ему!

— Вот как? И что же он сказал вам? — заинтересовалась Арианна, присев рядом.

— Я не раз пытался припомнить его слова, — продолжал солдат, глядя на церковный свод. — Он говорил примерно так: «Солдаты, вы раздеты и плохо питаетесь. Правительство многое вам должно, но ничего не может дать. Терпение и мужество, какое вы проявляете на этих крутых горных склонах, достойны восхищения, но они не приносят вам ни славы, ни хлеба, ни блеска. Я же, напротив, пришел повести вас в самые плодородные долины на свете! Богатые провинции, большие города окажутся под вашей властью. Там обретете честь, славу и богатство. Освободители Италии, неужели у вас не хватит на такое мужества и упорства?» Разве не замечательная речь, синьора? — спросил он, глядя на Арианну и ожидая ее одобрения или даже восторга.

Она посмотрела на него со слабой улыбкой:

— Он действительно так и сказал?

— Да, да! Может, я что-то и позабыл, но смысл такой: он пришел повести нас к славе.

— Впечатляют его слова о плодородных долинах. И в самом деле красиво говорит ваш Наполеон. И первой такой долиной оказался Милан. Я жила в Милане, когда вы пожаловали туда. А вам не кажется, что ваш Наполеон должен был для начала хотя бы обуть вас, прежде чем направить в поход?

— Да, это так. Он и сам говорил, что мы плохо снаряжены, но не по его вине. Это Директория не присылала нам одежду, продукты и достаточно оружия. А что он мог сделать?

— Понимаю, — сказала она, — но вы-то почему пошли за ним? Не из-за этой же его речи, надо полагать?

— Я пошел за ним, чтобы принести миру свободу, равенство и братство.

— И грабежи, — добавила она, правда, тут же пожалела, что выразилась так. Не следовало огорчать мальчика, лишать его иллюзий, он ведь такой бледный и измученный.

— Что вы сказали, синьора? А, грабежи! Да, это верно, генералу было известно, что, пока мы продвигаемся вперед, арьергард грабит дома. И он приказал расстрелять нескольких человек, и потом все французы вели себя безупречно.

— Ну ладно, хватит разговаривать, — сказала она, вставая. — Вам надо отдохнуть. Скоро вам принесут поесть, а пока постарайтесь уснуть. Мне же надо идти к моему ребенку.

Он протянул ей свою бледную открытую ладонь, и она взяла ее.

— Спасибо, синьора, спасибо, что вернули меня к жизни.

Она вышла из церкви на площадь, еще ярко светило солнце, хотя день уже клонился к вечеру. Осмотрелась, ей ни с кем не хотелось видеться сейчас, разговор с больным мальчиком расстроил ее. Она не испытывала к нему ни злости, ни жалости, а только нежность за его наивные иллюзии, за идеалы, которые уже растоптаны, распроданы правителями Франции.

Наполеон жаждал славы. В своей стратегии он брал за образец великих полководцев прошлого. Он хотел пройти по следам Александра Македонского, Ганнибала, она уверена в этом. Прав был Джулио, идеалы Просвещения растоптали такие люди, как Баррас, — бесчестные, жадные, завистливые, действовавшие от имени революции, от имени Наполеона. Растоптали все ценности, даже те, на которые в прошлом не смел посягать ни один солдат.

Она взглянула на холм, там за крестьянскими домами лежал лес, окружавший ее дом и словно звавший к себе яркой зеленью. И она пошла туда, но, подойдя к деревьям, в растерянности остановилась. Зачем же она идет, подумала она, ведь это безумие — возвращаться на пепелище и заново переживать обрушившееся на нее горе. И все-таки нужно идти. Надо пойти и посмотреть, не осталось ли что-нибудь на вилле «Летиция». Больше уже никогда у нее не найдется сил сделать такое.

Она медленно прошла в тень под каштанами. И сразу же почувствовала прохладу. Сколько раз прежде гуляла она по этому лесу! Как любила его тенистый покой, лишь иногда нарушаемый гомоном птиц! Особенно нравилось пение дроздов, оно всегда было на такой высокой ноте, такое праздничное.

Придерживая платье, направилась вверх по холму. Она пройдет лугом, сократит дорогу. Трава подросла, и уже не осталось следов от копыт лошадей тех бандитов, что уничтожили ее дом. Она остановилась перевести дыхание. Природа умнее человека, она быстро стирает нанесенную ей обиду. Вот так должны поступать и люди, только так, а не иначе, тогда не дошли бы до смертельной ненависти, до войн, до бесчестья.

Она сделала еще несколько шагов, то и дело останавливаясь и рассматривая деревья, вспоминая, как прогуливалась тут когда-то вместе с Джулио! Теперь она смотрела вокруг не так радостно, как прежде, желая понять, изменилось ли что-нибудь. Вот тут, где тропинка сворачивала и прежде росли эти кусты, всё по-прежнему. Лес выглядел буйным, цветущим, как всегда, в разгар лета, чудесный лес!

Она потеряла все, но у нее осталась земля — земля, которую она так ненавидела в молодости, потому что ее отец обрабатывал небольшой участок, накрепко привязанный к нему. А она готова была отказаться от этой земли, отбросить ее, словно старую тряпку, лишь бы уехать с острова, переплыть пролив, выбраться на континент, повидать мир. Только бы покинуть родные места, казавшиеся ей ссылкой, проклятьем. Тогда она ненавидела землю. Теперь же земля стала ей дорога.

И покинуть этот луг и этот лес, эти полянки с журчащими ручьями, эти огромные платаны, буковые деревья и рябины было бы для нее мучительно. Она понимала, что вилла «Летиция» уже глубоко вошла в ее жизнь, пустила крепкие корни. Как мудр был Джулио и как хорошо он знал ее! Он вложил много средств в убранство «Летиции», в благоустройство огромного парка. Более того, весь холм по существу он превратил в необъятный парк. А дальше Джулио собирался построить у подножия холма длинную террасу, которая протянулась бы к самому озеру. Там можно было бы летом устраивать праздничные встречи с друзьями…

Конечно, она любила и миланский дом, такой грандиозный и роскошный.

Однако Джулио понял, что ей прежде всего нужна именно загородная вилла, где она оказалась бы в близости к земле, в общении с природой, на чистом воздухе, с пением птиц, где жила бы простой деревенской жизнью. Джулио догадался, что ей крайне необходимо все это, даже если она, как уверяла, ненавидела свое прошлое. Но он, Джулио, всегда все знал и умел читать в ее сердце даже то, что она старалась спрятать от самой себя.

Арианна вышла на лужайку перед виллой «Летиция», медленно приблизилась к центральной двери, вошла в вестибюль, потом в гостиную, в кабинет Джулио. Повсюду лежали горы пепла. Ничего не осталось — ни дверей, ни окон, ни мебели, ни книг. Ничего, только горы пепла и головешек.

В полном отчаянии она вернулась на лужайку. У нее не хватило сил пройти по всем комнатам. Мучительная тревога охватила ее. Да, огонь все уничтожает, подумала она, все, все.

Она прошла через лужайку к дереву, прислонилась к стволу и постояла немного, глядя на дом. Он напоминал огромный череп с пустыми глазницами. А двери походили на беззубые насмешливые старушечьи рты.

— Нет! — закричала она и упала на землю. — Нет, я не оставлю тебя так. Восстановлю, отстрою заново, и ты станешь еще красивее, чем прежде!

Звон колокола церкви Сан-Лоренцо напомнил, что надо возвращаться к сыну. Она последний раз взглянула на виллу «Летиция» и побежала через лес, подхватив юбки, чтобы не цеплялись за кусты.

Приближаясь к церковной площади, она замедлила шаги и стала соображать, как выйти из труднейшего положения, в котором она оказалась. Где добыть денег на продукты для себя, для сына и всех домашних? Как отстроить заново виллу «Летиция»? На это нужны большие средства. Необходимо найти какой-то выход из положения, отыскать человека, который одолжит ей деньги. Она вспомнила слова Марты: «Сейчас только у одних людей есть деньги — у якобинцев».

Каждый, кто твердил о революции или восхищался Наполеоном, был, по мнению Марты, якобинцем. Для нее и Томмазо Серпьери тоже якобинец. А Томмазо Серпьери, может быть, он… Мысль, которая мелькнула в ее сознании, оказалась так проста, что даже изумила ее — как же она раньше не додумалась! Она возьмет денег у Томмазо Серпьери. Он, наверное, одолжит, сколько надо, под залог драгоценностей, до тех пор пока она не сможет вернуть долг. Земля приносит хороший доход. Надо проследить, чтобы ее как следует обрабатывали. К счастью, она знает, как это делается.

На мгновение она почувствовала вдруг такое облегчение, что едва не лишилась чувств. Но тут же другие мысли заставили опять забеспокоиться. Серпьери, конечно, может одолжить необходимые деньги в обмен на драгоценности, их хватило бы на жизнь и на восстановление виллы «Летиция». Но придется платить налоги. Французы, несомненно, введут поборы, как и в прошлый раз. Заставят платить огромные деньги, и если удастся выкарабкаться теперь, так в будущем году они снова поднимут ставки, пока не вынудят уйти с земли. Или же просто конфискуют ее, заявив, что она переходит в собственность Цизальпинской республики. Пока она будет жива, проклятые французы и негодяи, что с ними заодно, не устанут искать поводы отнять у нее все. Она будет из кожи вон лезть, а в результате увидит, что ее труды бесплодны и урожай разворован. Поэтому одалживать деньги у Серпьери, лишь бы на что-то существовать и оплачивать налоги, это только полумера.

Ей же необходимо как-то выбраться из этой ловушки и получить возможность спокойно спать по ночам, не думая о том, что ожидает завтра, в следующем месяце, в будущем году. Но отчего она так тревожится о настоящем? Надо найти в себе силы думать о будущем.

В висках сильно стучало, и она сжала их. Есть еще падре Арнальдо, он поможет, как только вернется из Рима. Он даст немного денег, но она не может всю жизнь рассчитывать на него. Теперь она уже не одна, и ему придется думать не только о ней, но и обо всех близких ей людях. Нет, она не имеет больше права рассчитывать на него.

Холодно и рассудочно пришла она к другой мысли. Представила себе Томмазо Серпьери с его блестящими белоснежными зубами, светлым, ласковым взглядом. Вспомнила, что вечером после похорон Джулио, когда она вернулась домой совершенно потрясенная.

Серпьери ждал ее под портиком, и словно наяву ощутила тепло его ладони, когда он пожимал руку, говоря:

— Не беспокойся о будущем, Арианна. Я помогу тебе… Я всегда любил тебя. Прежде я не смел скатать тебе об этом, потому что ты была женой моего лучшего друга. Я скорее уехал бы, чем позволил себе какой-нибудь поступок, который мог бы омрачить нашу дружбу с Джулио. Но теперь ты одна, и я хочу предложить тебе свою заботу и любовь. Я ждал тебя, любил тебя всегда и желал тебя как никакую другую женщину.

Она выйдет за него замуж, холодно рассудила Арианна, и у нее не будет больше никаких трудностей с деньгами. Он на стороне Наполеона, а значит, идет по верной стезе истории. Как было бы чудесно не ведать больше никаких проблем с деньгами и знать, что вилла «Летиция» и ее земли не будут конфискованы, что ее люди будут сыты и одеты и ей самой не придется ломать голову, как не впасть в нищету! Она сделалась графиней и останется ею.

Арианна вдруг ощутила себя старой и усталой. События последних дней опустошили ее. Она не испытывала теперь уже никаких сомнений. Ну что же, так даже лучше. Она не любила Серпьери, более того, с того момента, когда он признался в своей любви к ней, даже презирала. Он был другом Джулио, так почему же он посмел открыть ей свою любовь в тот вечер, спустя всего несколько часов после похорон? И она не может даже пожалеть себя, а должна только трезво и бесстрастно рассуждать. Никакое чувство, никакие волнения не смогут помешать ее планам. Серпьери станет якорем спасения, он избавит от нищеты и обеспечит ее сыну будущее, достойное имени, которое тот носит.

Продолжая размышлять, она прилегла на кровать. Помнится, она сказала ему в тот вечер ужасные вещи, когда он дотронулся до ее плеча. Но она постарается, чтобы он забыл эти резкие слова и поверил, что всегда любила его, а тогда была слишком потрясена смертью мужа. Мужчины обычно настолько самонадеянны, что готовы верить любой лести. Она ни слова не скажет о своих затруднениях, пока не станет его законной женой. Нет, ему ничего не нужно знать: если он заподозрит вдруг, что она нищая, то поймет, что ей нужны лишь его деньги, а не он сам. И откуда ему про все узнать? Даже Марте не должно быть ничего известно об истинном положении дел. А когда они обвенчаются, то он обязан будет помочь, не допустит же он гибели ее людей от голода, не заставит же продавать земли Джулио, которые теперь принадлежат ее сыну.

— Графиня Серпьери, — прошептала она, желая услышать, как зазвучит ее новая фамилия. — Нет, не нравится. Однако незачем думать сейчас об этом, займусь всем, когда выйду замуж.

Да, но по-прежнему ли он готов жениться на ней? Когда она не очень уверенно поинтересовалась, надо ли понимать его слова как предложение, он рассмеялся и заявил: «Да, но я произношу их в первый и последний раз в моей жизни!» А что если, отказав ему, она толкнула его в объятия другой женщины?

Арианна резко приподнялась. Нет, не может быть! Она села на край кровати и так сжала кулаки, что ногти впились в ладони. Если он и ушел к другой, она все равно сделает так, что он вернется и снова будет желать ее. А не захочет жениться, но будет по-прежнему жаждать сближения, то все равно есть способ получить деньги — она станет его любовницей. Ну да, чтобы завладеть богатством, она готова стать его любовницей.

Она сжала виски, пот градом катился по лицу Такое решение, с просьбой, а кто просит, не вправе диктовать условия. Но она обратится к нему не как нищенка, а как королева, оказывающая милость. Он никогда не узнает ее истинных намерений.

Арианна подошла к небольшому зеркалу, висевшему на стене. Ничего нельзя по-настоящему разглядеть, слишком оно маленькое. И понятно — зачем священнику большое зеркало? Она внимательно всмотрелась в свое лицо. Оно показалось ей совсем чужим. Как будто спустя несколько недель она действительно впервые увидела себя. Ведь каждый день смотрелась в зеркало, когда причесывалась, но постоянно слишком торопилась и не рассматривала лицо. А теперь?

Нет, эта женщина с выпирающими скулами, бледная, осунувшаяся — не она, вовсе не графиня Веноза. У той кожа была золотистой и лицо сияло как солнце. А эта женщина, которую она видела в зеркале, еще сохранила миловидность, но в ней не осталось и следа от того удивительного очарования, какое восхищало всех друзей Джулио. Черты лица заострились, брови топорщились, а в глазах застыло немое страдание. Она уже не так хороша, как прежде, в отчаянии думала Арианна, шагая взад и вперед по комнате. Совсем исхудала. Она потрогала бедра и грудь. Слишком похудела. Щеки, шея, груди стали маленькими, какими были в двенадцать лет. Придется подкладывать в них вату, это ей-то, всегда презиравшей девчонок, которые прибегали к такой уловке. И еще проблема — одежда.

Она осмотрела свое платье, помятое, испачканное, попыталась разгладить его. Графу Серпьери нравились элегантные женщины. Именно Джулио постепенно научил и его понимать, в чем секрет женской красоты. Он говорил другу: «Если на женщине некрасивое платье, люди видят только платье. Если же, напротив, она хорошо одета, ее костюм безупречен, мужчины видят только женщину». Она с горечью вспомнила свои наряды. Ох, сколько же у нее перебывало платьев за эти годы, что прожиты с Джулио…

А какие она носила шляпки! Каждый раз, когда Джулио отправлялся в город, он обязательно что-нибудь покупал ей: шляпку, ткань на платье, перчатки. Но все ушло в прошлое. Хватит сожалеть о нем, нужно решить сегодняшнюю задачу. Необходимо приобрести новое платье, чтобы поверить в будущее. Графу Серпьери не нравились плохо одетые женщины.

Но оставалась и другая причина, еще серьезнее: если она придет к нему одетая как простолюдинка, он сразу поймет, что дела у нее плохи, что она оказалась на мостовой, и перепугается. Разве можно ехать в Милан и напрашиваться к нему в жены с таким печальным лицом, с такими провалившимися от горя и недоедания глазами, с такой тощей шеей и в таком поношенном платье! Когда граф Серпьери просил ее выйти за него замуж, она была красавицей графиней Веноза, и даже в тот вечер, с опечаленным лицом, оставалась неотразимой. Как же можно рассчитывать на успех теперь, после перенесенных страданий, напастей, трудов и голода? Как можно? И все же нужно попробовать. А для этого ей совершенно необходимо новое платье.

Почти неслышно открылась дверь, и в комнату вошла Марта.

— Дорогая, что ты тут делаешь одна? — удивилась она. — И почему ходишь в таком отчаянии взад и вперед?

— Думаю, как раздобыть денег. Мы же остались без единой лиры. Ты это знаешь?

— Знаю, — ответила Марта и опустилась на стул рядом с кроватью, безвольно уронив руки на колени. — Но вскоре приедет падре Арнальдо, он непременно поможет нам. Не беспокойся, сокровище мое.

— Я думаю не только о сегодняшнем дне, когда нет денег даже на еду. Падре Арнальдо, конечно, приедет, не сомневаюсь, и решит нашу нынешнюю задачу. Но я думаю о грядущем, о судьбе своего сына, о нашем будущем.

— Но у нас есть земля, вырастим урожай и постараемся жить достойно. Конечно, все будет не так, как прежде. Ничто не повторяется.

— А вот и нет! — воскликнула она, да так решительно, что Марта даже вздрогнула.

— Что ты хочешь сказать? Дорогая, у нас ведь не будет больше столько денег, сколько имел твой муж, мы не сможем жить как прежде, во всяком случае, несколько лет. А потом видно будет. Бог поможет.

— Бог не поможет. Бог может дать нам силы, может послать немного удачи, но добиться того, что нам надо, мы должны сами.

Марта молча смотрела на нее.

— Знаешь, мне пришла в голову одна мысль. Надо вернуться в Милан, и как можно скорее. Мне необходимо увидеть Серпьери.

— Серпьери? А зачем? Как он поможет? — удивилась Марта.

— Я могла бы отдать ему в залог кое-какие драгоценности. Позже, когда встану на ноги, заберу. Тем временем приедет падре Арнальдо, и мы что-нибудь придумаем, но ты ведь знаешь, деньги нам нужны уже завтра.

— А как ехать в Милан, если у нас нет даже лошади?

— Да, конечно, лошади нет. Я о ней и не подумала, а беспокоилась о своем платье, не могу же я вернуться в Милан в таком виде. Мне необходимо приличное платье. Но ты права, еще нужна и лошадь. Поговорю с врачом сегодня же вечером.

— Но у врача только одна лошадь в двуколке, и она необходима ему для посещения больных.

— Пару дней он может и обойтись. Больные уже почти поправились.

— Дорогая моя, ты же прекрасно знаешь, что не поправились. Доктор не сможет дать тебе свою лошадь.

— И все-таки он должен дать, иначе как мы будем жить? Что будут есть его же больные? У дона Альберто кончились деньги, и у нас их нет. Не можем ведь мы без конца ловить рыбу в озере. Больным недостаточно одной рыбы.

— Хорошо, — сказала Марта, — допустим, он одолжит лошадь на пару дней, а платье?

— Вот я и хотела спросить его, не будет ли он так любезен купить мне какую-нибудь ткань в Варезе. Он знаком с торговцами. Они, наверное, дадут ему в долг? А когда вернемся из Милана, я заплачу. Не возражай, а слушай меня. Поезжай с ним, выбери ткань, и мы быстро сошьем платье. Мне очень нужно. И еще шляпа. Я не могу появиться в Милане в таком виде, это неприлично.

— А если вернуться ночью, когда нас никто не увидит? — предложила Марта. — Может быть, в Милане не все разграбили, хоть что-то осталось. Тогда ты надела бы собственное платье, и нам достаточно было бы найти только лошадь.

— Да, такой выход был бы хорош. Но вдруг в Милане ничего нет?

— Если ничего нет, тогда пойду в магазин и упрошу хозяина дать ткань в долг. Но все же я не понимаю, отчего ты так спешишь увидеть Серпьери. Он ведь никогда не был особенно богат, в лучшем случае сможет одолжить тебе немного денег, но…

— Ты сама говорила, что сейчас деньги есть только у якобинцев. Только они в наши дни умеют наживаться.

— Да, но Серпьери — необычный якобинец. Он думает только об идеалах и не собирается ворочать делами.

— Это сейчас. Ведь французы еще только-только явились. Если дать графу время, то, пожалуй, увидев, как растоптаны его идеалы, и он тоже начнет делать деньги. Такой путь — единственное, что останется ему, когда не будет Наполеона.

— Как тебя понимать? Почему это не будет Наполеона? Он вернулся надолго и совсем не намерен отправляться к себе домой. Думаю, он будет сидеть у нас на шее еще многие годы.

— Нет, дорогая, — возразила Арианна, глядя в пространство, — такое долго не продлится. Слишком стремительно оказалось его восхождение. В безумной гонке к власти им руководило тщеславие, он хочет стать властелином Европы, это понятно. Но собственное тщеславие Наполеона и уничтожит его.

— Да услышит тебя Господь! — Марта с изумлением посмотрела на Арианну, ей показалось, это говорит Джулио: та же уверенность, тот же тон.

— Однако несколько лет он все же пробудет в Италии, — продолжала Арианна. — Впрочем, мне все равно. Для меня важно сейчас только одно — как раздобыть денег, чтобы начать все сызнова.

Марта заметила, как выпрямилась Арианна, говоря «чтобы начать все сызнова», как энергично вскинула голову. Она знала, что в словаре ее воспитанницы не существует слова «невозможно». И подумала, что графиня невероятно удивилась бы, если б она сказала сейчас, что перед нею самая неустрашимая женщина, какую она когда-либо знала.

Арианна жила пылко, азартно. Каждое препятствие, встречавшееся на пути, она воспринимала как очередное испытание, которое необходимо преодолеть. Она рвалась в бой с такой решительностью, какая не допускает и намека на поражение, и продолжала бороться, даже когда видела, что поражение неизбежно.

— Начать все сызнова, — тихо проговорила Марта. — Где же думаешь найти на все это деньги?

— Пока что возьму у Серпьери столько, сколько необходимо, чтобы не погибнуть с голоду, потом приедет падре Арнальдо, а дальше сделаю точно так, как поступал мой муж.

В эту минуту она еще сама толком не знала, что имеет в виду, говорила наобум, неопределенно, и Марте показалось, будто Арианна что-то скрывает.

— Но твой муж получал доходы от земель, а нам понадобятся многие годы, чтобы начагь дело.

— Да, понадобятся годы. Но нет смысла рассчитывать на земли. Ты забываешь, что французы введут такие налоги, что нам не хватит никакого урожая выплатить их. И еще поглядим, не конфискуют ли наши земли.

— Тогда как же ты надеешься зарабатывать деньги?

— Точно так же, как он.

— Но он получал доходы от земли.

— Не только… Ну конечно! — лицо Арианны неожиданно осветилось. — Что делал Джулио? Джулио получал доходы не только от земли. Он добывал деньги, торгуя оружием!

Марта растерянно посмотрела на Арианну. Она ничего не знала о тайных занятиях графа Венозы.

— Да что ты говоришь, дорогая?

— Да, он продавал оружие австрийцам. Подумать только, милая, я совсем забыла про такую возможность. Я ведь тоже могу торговать оружием. И можно будет быстро нажить деньги. Много денег!

— Но, дочь моя, ты сошла с ума? Подобным делом занимаются мужчины.

— Нет, я тоже могу делать то, чем занимался Джулио, — Арианна и смеялась, и плакала одновременно, уткнув голову в колени Марты. — Знала бы ты, какое это облегчение для меня! Как я не подумала об этом раньше?! Я ведь собиралась совершить нечто совершенно ужасное. А тут ключ для нашего будущего — оружие. И теперь, — продолжала она, подняв голову, — теперь мне особенно важно встретиться с Серпьери. Он, именно он станет моим посредником в переговорах с французами о продаже оружия. Ох, милая, знала бы ты, как я рада!

Задрожав от волнения, она уткнулась лицом в платье Марты. Теперь, обретя надежду, она могла вволю поплакать и посмеяться. Теперь можно и поверить в будущее.

Она поднялась и, утирая слезы, принялась ходить по комнате.

— Как я рада, что открылась такая возможность! Представляешь, милая, чтобы решить наши проблемы, я даже готова была продать себя.

— Что ты говоришь?! — ужаснулась Марта.

— Нет, это не то, что ты имеешь в виду. Я собиралась… впрочем, неважно. Теперь это уже совершенно неважно.

Антониетта готовила ужин, как вдруг услышала, что на площадь въехала коляска. Она выбежала на порог.

— О, падре Арнальдо! Падре Арнальдо! — женщина в слезах бросилась ему навстречу.

Священник ласково обнял ее.

— Антониетта, дочь моя, держись! — проговорил он. — Богу так угодно. Я здесь, с вами.

Они вошли в дом как раз в тот момент, когда в коридоре появилась Марта.

— Марта, сестра моя!

— О, падре Арнальдо! Как все стало ужасно! — взволнованно заговорила она и провела священника в небольшую библиотеку дона Альберто.

Священник осмотрелся. Несколько шкафов с пыльными книгами, стол перед деревянной скамьей, а в углу диван с выцветшей обивкой. Где же его Арианна? Однако он промолчал.

Марта пригласила его сесть. Он еще крепче обнял ее и поцеловал в лоб. Ему хотелось выразить всю свою нежность и любовь. Как он любил свою бедную кузину!

— Где Арианна? Как она?

— Она там с врачом. Он осматривает Марко. Падре, мы пережили ужасные дни. Арианна в отчаянии, хотя и не показывает этого. Необыкновенно мужественная женщина. Чего мы только не испытали! — Слезы ручьями текли по ее лицу, и она не в силах была сдержать их.

— Теперь, дорогая, нужно подумать о будущем, — падре Арнальдо взял ее за руку и крепко пожал. — Вот, возьми, вытри глаза, — добавил он, протягивая платок. — Я приехал помочь вам. Мы должны быть сильными, нужно помочь Арианне перенести столь страшные напасти.

— Да, да, — проговорила Марта, вся дрожа.

— Если мы, любящие ее, не поможем, то кто же еще это сделает? — он заглянул ей в глаза. — Мы ведь любим ее, и я всегда рассчитывал на тебя.

— Я очень люблю ее, как дочь. Вы же знаете, падре. Я всю жизнь была рядом, всю жизнь. И делала это ради вас. Знаю, как вы любите ее.

— Я люблю ее, как святую, — сказал священник, отводя волосы с ее лба. — И всегда буду любить.

— Сколько мы пережили несчастных событий. И все произошли сразу, одно за другим. Джулио и Сальваторе убиты. Марко расшиб ногу. Потом пришли французы Нога у Марко чудовищно распухла. Арианна старалась найти врача, но не смогла. И ей пришлось самой вскрыть нарыв…

Падре Арнальдо вскочил.

— Сама сделала операцию? Не верю!

— Пришлось.

— Да, понимаю, что пришлось, — он стал ходить по комнате, держась за сердце, словно опасаясь, что не выдержит волнения. Вскоре остановился возле Марты. — У нее хватило на это мужества?

— Да, хватило.

— О Боже, сжалься, — взмолился священник, опускаясь на диван и хватаясь за голову. — Боже, сжалься! О, моя бедная девочка, сколько горя!

— Потом мы бежали из Милана, — продолжала Марта. — У нас все украли, все! Лошадей, кареты. Мы уехали на повозке, запряженной хромой лошадью. Все слуги бросили нас. И вот мы здесь без единого сольдо, без крова. Вилла «Летиция» сожжена. Мы натерпелись такого страху, и потом… — она умолкла, не решаясь сказать падре Арнальдо, что Арианна убила человека. Нет, у нее не хватило духу. Ей не следует говорить об этом, пусть сама Арианна признается во всем, позднее, когда сочтет нужным. Марта прислушалась. В коридоре раздались шаги.

Дверь распахнулась, и появилась Арианна. Увидев священника, она бросилась к нему на шею.

— О, падре! Помогите! — воскликнула она и опустила голову ему на плечо.

— Арианна, все такая же Арианна! Конечно, помогу ты же знаешь, всегда помогу, — священник пришел в волнение.

— Молитесь за меня и моего сына, — попросила Арианна, высвобождаясь из объятий.

Она посмотрела на него так, словно хотела убедиться, что хотя бы он не изменился. Все перевернулось в ее жизни всего за несколько дней, все искалечено. Хоть он-то должен остаться таким, как прежде.

Да, он остался прежним. Только волосы немного поседели на висках, черты лица слегка заострились, а глаза смотрели на нее все с той же любовью, как всегда. Нет, он не изменился. Слава Богу! Он остался прежним.

Падре Арнальдо тем временем усадил Арианну рядом. Она прислонилась к его плечу и заплакала. Наконец-то можно выплакаться. Рядом было плечо мужчины, на которое она могла опереться. Марта, немало разволновавшись, тоже заплакала. Но решив, что их надо оставить вдвоем, поднялась и незаметно вышла.

Священник ласково тронул лицо Арианны обеими руками.

— Арианна, девочка моя! — он поцеловал ее в щеку. — Господь опять подвергает тебя испытанию. Но ты не должна отчаиваться. Я здесь. — Арианна смотрела на священника, и обильные слезы текли по ее лицу. Падре Арнальдо умел быть сильным для всех, даже для нее. — Я все знаю, дорогая, все. Но что случилось — случилось, и ничего не поделаешь. Я буду рядом, всегда рядом с тобой.

Он привлек Арианну к себе и прижался щекой к ее лбу, а она продолжала плакать. Не существовало на свете другой женщины, похожей на нее. А он старался забыть ее, вычеркнуть из памяти. Нет, такое невозможно. Он невольно вспомнил, как еще девочкой она сидела у него на коленях и он рассказывал ей сказки или пересказывал Библию. А она слушала и с волнением задавала множество вопросов. Он видел, как она росла, как взрослела, как стала женщиной, и эти ее превращения всегда тревожили его. Потом пошли долгие годы, когда он видел ее лишь мельком на каких-нибудь официальных обедах, рядом с мужем. Она все эти годы блистала, как солнце, но от него была такой же далекой, как дневное светило. Она была целиком поглощена своей новой жизнью, радовалась прекрасному дому, друзьям, Милану. Ах, как она любила Милан! Тогда падре почувствовал себя ненужным и все время оставался вдали от нее. Тогда Джулио выполнял все ее желания.

А сейчас она снова нуждалась в нем, опять находилась в его объятиях, как прежде. Сам того не заметив, он стал покачивать ее, как бы баюкая. Арианна была счастлива. Наконец-то ее опять обнимает настоящий мужчина, подумала она. Сильные, надежные руки, на которые можно опереться, в чьих объятиях можно уснуть, не думая больше ни о каких ужасах. Необыкновенное ощущение покоя сошло на нее. Она уже не надеялась когда-либо обрести его вновь. Когда тебя вот так обнимают, когда рядом крепкая мужская грудь, можно снова поверить в жизнь. И начать все заново.

Сердце ее радостно забилось. Она поняла, что падре Арнальдо угадал ее мысли, так как обнял еще крепче, прижался щекой к ее волосам и без конца целовал их. Ей стало даже как-то неловко. Она слегка отстранилась от него и, всхлипнув, поблагодарила:

— Спасибо, что приехали, падре!

— Я всегда буду рядом, когда понадоблюсь тебе. А как чувствует себя Марко?

— С ним доктор. Как будто недостаточно всего, что на него напало, похоже, у мальчика еще и тиф. От отчаяния я не нахожу себе места.

— Не беспокойся, дорогая. Сделаем все, что нужно, и спасем его. Теперь, раз уж я здесь, не надо больше отчаиваться. Обещаешь? — спросил он, глядя ей в глаза и сжимая руки.

Арианна, улыбнувшись, кивнула.

— А теперь послушай меня внимательно, — продолжал священник, доставая из кармана сутаны конверт. — Здесь деньги. Я позаботился и о продуктах. Их привезут. Завтра на рассвете мне надо уехать. Коляску и лошадь пришлю обратно с одним верным человеком. Держи вот эти деньги, а я постараюсь добыть еще. Оресте сказал, что тут не найти ни одного слуги, не осталось даже крестьян. Я позабочусь и об этом. Слава богу, не все согласны становиться на колени перед французами. Пришлю сюда пару надежных людей. Нельзя же полагаться только на старого Оресте и женщин. А дальше видно будет.

— Да-да, спасибо, — Арианна опять всхлипнула, потом нерешительно заговорила: — Вы знакомы с Артуро Мометти, он занимался оружием. Вы ведь знаете, что мой муж…

— Да, знаю…

— Так вот, мне нужно поговорить с ним. Не сию минуту, конечно, на днях. Еще надо кое-что обдумать. Однако если бы вы тем временем послали ему…

— Дорогая, что ты задумала? — спросил падре Арнальдо, глядя ей в глаза. — Не собираешься ли начать торговлю оружием? Это ведь не женское дело.

Арианна стремительно поднялась:

— Да, я буду торговать оружием. А почему нет? Этим занимался мой муж, и мне такое тоже по силам.

— Он же мужчина, и тогда были другие времена! — с тревогой в голосе возразил падре Арнальдо.

Она взглянула на него и решительно заявила:

— Мне нужны деньги, и я сделаю все, чтобы добыть их. Буду торговать оружием, хоть и не терплю его, ненавижу войну, презираю французов, которые, возможно, именно нашим оружием и убивают австрийцев, а те обращались с нами гораздо великодушнее. Буду торговать оружием, хоть мне это и не по душе, но буду.

Она выпалила все так быстро и решительно, что падре Арнальдо открыл от удивления рот, хотя хорошо знал ее: подобная решимость родилась не сию минуту. Арианна всегда была решительной. Бывала разной — веселой, легкомысленной, порывистой, порой казалась даже беззастенчивой. Но в ответственные моменты оставалась спокойной и действовала без колебаний. Священник восхищался такой способностью Арианны, но одновременно и тревожился.

— Хорошо, — согласился он. — Попробую разыскать Мометти и пошлю ему письмо. Только прошу тебя, дорогая, заклинаю, будь осторожна. Повторяю, это очень опасное занятие, не подходящее для женщины.

— Я справлюсь с ним по-мужски, обещаю вам!

У ЗЕРКАЛА

В особняке графа Венозы в Милане все то и дело плакали. Одна Арианна оставалась невозмутимой, глядя, как стучит в окна дождь. Она старалась избегать испуганных взглядов Марты и прислуги. Да, они вернулись почти все. Убедившись, что Наполеон никому не отрубил головы, даже в домах аристократов, они возвратились к прежним хозяевам.

Приехав в Милан, Арианна была весьма изумлена: ее виллу не разграбили, более того, слуги, стараясь загладить свою провинность и испросить прощения за бегство из дома, теперь вычистили и вылизали его весь от крыши до фундамента. Лужайка перед фасадом была тщательно подстрижена, огород вскопан и содержался в отличном состоянии, парк ухожен. Дворецкий долго распространялся, нахваливая старания прислуги, и не преминул добавить, как все тяжело переживали гибель графа.

Арианна велела собрать всех слуг, поблагодарила за труды и заверила, что впредь в их жизни не произойдет ничего плохого. Она обеспечит их всем необходимым, как было при ее муже. Да, она все сделает, чтобы жизнь продолжалась как прежде. Уже одно то, что ее дом остался цел, придало ей уверенности и мужества, чтобы осуществить вызов, который она бросила самой себе. Но ее радость длилась совсем недолго. Еще накануне, когда она с Мартой рассматривала платья, выбирая самое скромное, более подходящее для новой обстановки, дворецкий вбежал в ее комнату совершенно потрясенный.

— Синьора графиня, приехал Бертье, а с ним еще несколько человек! Они разгуливают по дому, осматривают скульптуры, картины и описывают их. Он явился сюда как хозяин.

Арианна не шелохнулась. Только зрачки ее расширились. А потом с выдержкой, которая прежде всего поразила ее саму, сказала:

— Не переживай, Джованни. Это неизбежно. Рано или поздно они должны были прийти сюда.

— Но мы погибли, синьора графиня. Ведь большую часть своего состояния граф вложил в произведения искусства.

— Не волнуйся, как-нибудь выйдем из положения. Скажи мне лучше, что слышно о Серпьери?

— Простите, синьора графиня, но в этой суматохе я совсем забыл доложить вам. Граф будет к обеду.

— Хорошая новость, спасибо, Джованни.

— Что мне делать?

— То же, что и обычно. Накрывай стол.

Марта опустилась в кресло. Она не произнесла ни слова, сидела, уставившись в пространство, будто онемела. Арианна подошла к окну, посмотрела на пруд; лил дождь. Только кувшинкам не было никакого дела ни до погоды, ни до грохота карет по брусчатке, ни до выкриков офицеров, отдававших команды солдатам. Они спешили захватить богатую добычу, торопились опустошить ее дом.

Это ее вовсе не касается, решила она. Это происходит с какой-то другой женщиной. Той, что с возмущением жаловалась при каждой плохой вести: сколько можно! Ту женщину звали Арианна, она была молодой девушкой, дочерью крестьянина Рафаэля. А она — графиня Веноза, и подобное событие не может вывести ее из равновесия. Что, собственно, изменилось? Она называла его высочеством эрцгерцога Фердинанда, теперь будет точно так же величать Наполеона. У нее отнимают коллекцию шедевров изобразительного искусства — приобретет другие. Купит меньше, столько, сколько потребуется, чтобы не выглядел жалким их дом, построенный Джулио с такой любовью. А остальные деньги, которые заработает, использует более разумно. Съездит в Швейцарию, привезет оттуда драгоценности, акции. Приобретет незримые ценности, такие, какие никакой захватчик отнять не сможет. Попросит совета у падре Арнальдо.

Что изменилось в Милане? На первый взгляд, почти все. И почти ничего по существу. Только люди, которые пришли к власти, ведут себя вульгарнее, они более алчные, чем сверженные властители. Но если она не возмущается, то что же изменилось? Даже вот этот дождь, что стучит в стекла неторопливо и бесстрастно, точно в ноябре, напоминает, что жизнь продолжается, и ей не следует волноваться. Это всего лишь один из множества эпизодов в ее жизни.

Чужие лошади топтали только что постриженную лужайку, служанки кричали, плакали, зажимали уши, чтобы ничего не слышать. Джизелла и Фауста, ее горничные, время от времени заходили на цыпочках к Арианне, страшно бледные, прижав руки к животу, и, молча побродив по комнате, уходили. Ждали от хозяйки хоть какого-нибудь утешения. Но у нее ни для кого не находилось никаких слов. Слова тут не помогут.

Марта взялась за вышивание, старательно втыкая иголку в ткань. Очень хорошо, одним только взглядом она, дорогая Марта, сумела сказать столько для нее важного. Нужно быть сильной, надо подавать пример прислуге. Желание Марты — ее желание. Она — глава семьи, и ей важно сохранять полное спокойствие. Но она более чем спокойна, она равнодушна. И надеется, что Марта гордится ею.

Арианна отошла от окна и села перед зеркалом. Хорошо, что отправила Марко, Ассунтину и Антониетту с падре Арнальдо. Им и без того досталось немало горя — хоть нового безобразия не увидят. Она не сомневается, что при помощи священника они обретут там хоть немного покоя и отдохнут, а без них она чувствует себя свободнее и может рискнуть. И не опасается, что случится еще что-нибудь более страшное.

Арианна внимательно осмотрела свое лицо. Нет, она не изменилась. Так чего же ей беспокоиться? Она взяла расческу и, глядя на Марту, вставшую за ее спиной, принялась делать прическу.

— Дорогая, какое платье наденешь? Зеленое подойдет?

Она не ответила. Положила расческу и взяла коробочку с тенями для глаз. Неторопливо набрала лопаточкой краску и аккуратно наложила голубой тон на веки, потом темно-золотистый на брови. Эти два цвета хорошо сочетались. Ее лицо опять обрело свежесть. Достаточно было неделю поспать вдоволь и хорошо питаться, чтобы вернулись прежние краски.

Голод, трудности, ужас и физическое напряжение, которые она перенесла за три месяца на вилле «Летиция», не отразились на ее лице. Смерть, ужасная смерть Джулио и Сальваторе, их чудовищно разбухшие в воде тела, раны на голове, которые она видела впервые в жизни, не оставили ни единой морщинки. Операция на колене, которую понадобилось сделать собственному сыну, и тот человек, которого пришлось убить, и дом, сгоревший у нее, на глазах — любимая вилла «Летиция», — не искалечили ее внешности. Падре Арнальдо отпустил ей грех убийства, но сама она не могла простить себя, забыть этот широко открытый рот, хватавший воздух. Ведь она лишила солдата жизни, оборвала ее, отняла у него радость существования. А ее лицо, несмотря ни на что, осталось таким, как прежде, даже круги под глазами не появились, и кожа гладкая.

— Синьора графиня, они заканчивают погрузку скульптур, взятых на первом этаже. Сейчас поднимутся сюда.

Это вошла Джизелла. Арианна посмотрела на ее отражение в зеркале. Девушка была бледна, веки опухли. Она ужасно испугалась, и Арианна понимала ее, однако сама не испытывала никакого страха, только нежность к столь перепуганной девочке.

— А вам разве не страшно, синьора графиня? — спросила она.

— Нет, Джизелла, теперь мне уже не страшно. Да и ты не бойся. Они ничего не сделают. Унесут скульптуры, заберут картины, но нам ничего не сделают. Возвращайся к себе, дорогая, и успокой остальных. Скоро приедет граф Серпьери и составит нам компанию. Иди, помоги сервировать стол. Скажи Джованни, чтобы накрыл на двоих в соседней гостиной.

Джизелла вышла.

— Подойдет такое? — спросила Марта, показывая в зеркало платье персикового цвета с белым кантиком на рукавах.

— Нет, не это! Оно слишком идет мне. Не хочу надевать его для графа Серпьери. Это излишне. Хоть я и готова стать его любовницей, не следует столь открыто предлагать себя.

Марта нахмурилась и ушла в гардеробную за другим платьем.

Персиковое платье, подумала Арианна, она еще ни разу не надевала, и не хочется делать это впервые для графа Серпьери. Да, но тогда для кого же? Джулио больше нет. Она перебрала в памяти всех друзей мужа. Никто не достоин такой чести. Может быть, Марио? Да, для него она надела бы это платье. Она удивилась. Марио она больше никогда не увидит. Они злобно оскорбляли друг друга при последней встрече. Хуже, чем неприятели, готовые столкнуться на поле битвы. Но бойцы осыпают оскорблениями противника, чтобы распалить себя, обрести силу и мужество, отогнать мысли об отступлении и действовать безжалостно. Падре Арнальдо как-то рассказывал ей об этом. Именно так вели себя и они с Марио. А может, Марио и не был вовсе таким озлобленным, может быть, только ей одной все представляется в таких кровавых тонах.

За последние три месяца она видела столько крови. Слишком много мертвых. Сначала тело мужа; потом там, в Арсенале, трупы на вилле «Летиция» и брошенные на дорогах… Нет, хватит воспоминаний.

Она осмотрела свое лицо, желая убедиться, что не переусердствовала с красками. Опять вошла Джизелла, остановилась у балкона, всхлипывая.

— Ну, что там еще случилось? — спросила Арианна.

— Еще кареты подъехали, — сквозь слезы проговорила девушка, — они увезут у нас все, даже кровати. Что мы тогда будем делать?

— Успокойся! Зачем им кровати! Им нужны картины, что амсят тут, на втором этаже.

Арианна хотела подкрасить губы, но они дрожали. Ладно, решила она, улыбаясь, графиня Веноза не должна унижаться до чувств, какие владеют ее служанками. Она — графиня. Самое большее, что она может позволить себе, — швырнуть помаду в зеркало и вскипеть гневом против Бога, этого безжалостного тирана, заявить Ему, что их дом был лучше любого рая, пока не убили Джулио. Пока не явился Наполеон.

Внезапно оглушительный грохот потряс весь дом, как будто упала с большой высоты статуя. Даже зеркала задребезжали. Арианна положила помаду и прислушалась, глядя на мертвенно-бледную Марту, съежившуюся в кресле и зажавшую уши. Чей-то голос на чужом языке ругал кого-то во дворе, произнося слова, не предназначенные для дам.

Возле зеркала стояли два флакона с духами. Арианна взяла один из них в форме амфоры и понюхала. Нет, запах слишком резкий. Выбрала другой флакон, цилиндрический, и капнула на мочку уха, на запястье, за корсаж.

— Неужели тебе и в самом деле не страшно? — удивилась Марта.

— Нет, не страшно. Я уже ничего не чувствую. Так лучше.

— Это твое спокойствие страшнее слез всех служанок и моего ужаса. У меня внутри все дрожит. А ты не гордись своим равнодушием. Я думаю, страх вернется, и тебе станет так же жутко, как мне, как всем другим. Сейчас тебе кажется, будто уже больше нечего бояться в жизни. Но тебе многого следует опасаться в себе самой. Ты должна защищаться от равнодушия и снова обрести способность пугаться зла. Должна найти в себе силы опять полюбить кого-то. Тебе же всего двадцать два года. Ты не можешь сидеть перед зеркалом этаким каменным изваянием, ты бросаешь вызов самой себе, я знаю тебя, но мне не нравится цель, которую ты поставила перед собой;

— Я не хочу больше слушать тебя. Ты уверяла, что мне не следует ненавидеть Марио. Я так и сделала, я простила его. Ты говорила, что я не должна оглядываться на прошлое, никогда не должна жаловаться, а смело смотреть вперед, я так и сделала. Я не жалуюсь, как видишь. Не оплакиваю смерть Джулио, не плачу по дому, который сожгли, по тому человеку, которого убила, не лью слезы из-за этих варваров, что грабят нас, не плачу, нет! Но ты не можешь требовать, чтобы я боялась. Чего я должна бояться? Своей жизни? Какое мне теперь дело до моей жизни? Внутри во мне образовалась какая-то скорлупа, которая становится все тверже и крепче. И мне кажется, будто прошли годы, и в то же время как будто все случилось только вчера. Кто-то командует на чужом языке в моем доме, а я собираюсь обедать со своим молодым поклонником. Ты выбираешь мне подходящее платье, и я рада. Более того, испытываю странное чувство облегчения, свободы именно теперь, когда мне совсем не страшно, когда я ничего не боюсь. Мне нечего больше терять, поэтому я свободна. Мое сердце зачерствело, и я собираюсь воспользоваться…

— Ты лжешь! Ты притворяешься!

— Нет, поверь мне, не лгу и не притворяюсь. Я ничего больше не чувствую, и это замечательно. — Марта посмотрела на нее с недоверием. — Не веришь мне, знаю. И все же это так. Так лучше. Спокойно встречу Серпьери, попрошу помочь. Я даже готова стать его любовницей, лишь бы он выручил меня. Он должен найти посредника для продажи оружия.

— Деньги! Деньги! Ты походишь на этих подлых захватчиков. А доброта? Тебе не нужна доброта?

— Нет, мне больше не нужна доброта. Ни в чем из того, чему вы обучили меня, я больше не нуждаюсь. Будь доброй, вежливой, искренней, великодушной, терпимой, преданной, нежной… Чего стоит сегодня все это? Ничего! Лучше бы вы научили меня лгать, хитрить, лукавить, предугадывать, обманывать, предвидеть и предупреждать зло, смерть. Сейчас мне гораздо больше помогли бы эти качества, которые вы называете пороками. Жизнь была бы намного лучше, будь они у меня. А мне именно теперь приходится срочно приобретать их. И все равно я обрету их, хоть ты и осуждаешь меня.

— И все же ради тех добродетелей, которым мы научили тебя, есть смысл жить и бороться.

— В другие времена ты была бы права. Не будь революции. Но она свершилась, и теперь в цене другие достоинства. Серпьери тоже не прав, уверяя, будто люди сегодня сражаются за новые идеалы. Он ошибается, но я поостерегусь говорить ему о заблуждении. Совсем недавно я забавлялась, споря с ним, — тогда был Джулио. А сегодня уже не могу позволить себе подобную роскошь. Оставлю ему его иллюзии. Мужчины сражаются, воюют, стараются завладеть богатством, которое аристократы накопили за столетия, бьются за коллекцию, собранную Джулио, за поля, обработанные плугом, за цветущие луга, за реки, полные рыбы, за прекрасные здания, строившиеся все эти годы, за комфорт, который доставляют эти лома, за возможность дарить своим женщинам кареты, наряды и драгоценности. За хорошую еду. За богатство они сражаются. А не за братство, равенство, справедливость и не ради славы. Это Наполеону нужна слава. А французы, его солдаты, сражаются за обогащение. Я тоже буду биться за богатство — за то, которым мы владели и которое у нас отняли. Милая, я не хочу возвращаться назад. И ты не должна забывать это, когда мысленно осуждаешь меня.

— Я не осуждаю тебя. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты погубила себя.

— Какое платье выбрала?

— Вот это, голубое, мне кажется, подойдет.

— Прекрасно. Помоги надеть. Оно еще впору.

— Да, ты ведь похудела на несколько килограммов.

— Тем лучше.

В дверь постучали. Вошел Джованни.

— Синьора графиня, граф Серпьери в гостиной, ждет вас.

— Спасибо. Обед готов?

— Да, когда графине будет угодно…

— Подожди немного, Джованни. Сначала мне надо кое о чем поговорить с графом.

— Он заметно расстроен. Прежде чем подняться сюда, задал несколько вопросов французскому офицеру. Но тот, насколько я понял, ответил, что выполняет приказ, полученный от Бертье.

Арианна легкой поступью вошла в гостиную. Серпьери не заметил ее. Он смотрел в окно, на лужайку перед домом, где хозяйничали французские солдаты. Лицо его было печальным, он теребил ус.

— Томмазо! — негромко окликнула его Арианна.

— Ох! Арианна! Простите меня, я не слышал, как вы вошли, — сказал он, подходя к ней и с поклоном целуя руку.

— Как ваши дела здесь, в Милане?

— Вы сами видите, Арианна. Я в ужасе от всего, что творят в вашем доме. Я не могу примириться с мыслью, что чьи-то грубые руки с пренебрежением обращаются с шедеврами, принадлежавшими Джулио.

— С пренебрежением? Мне кажется, напротив, они с большим вниманием относятся к ним. Старательно выбирают самое лучшее. Знают толк в искусстве.

— Знает толк один Бертье, главный зачинщик грабежей. Но я поговорю с Наполеоном.

Серпьери не опустился в кресло, а в волнении ходил по комнате. Арианна с сочувствием смотрела на него. Он тоже многому научился на войне. Его идеалы были окончательно растоптаны сапогами солдат, выносивших последнюю картину из гостиной.

— Садитесь, Серпьери. Не переживайте. Все проходит — минует и это.

— Но вспомните, как Джулио любил свою коллекцию.

— Джулио больше нет. И может быть, так лучше для него.

Дверь распахнулась. Ввалились двое солдат, громыхая сапогами.

— Солдаты! — вскричал Серпьери. — Разве можно так бесцеремонно входить?

— Просим прощения, капитан, — произнес один из них, отдавая честь. Другой тоже неохотно вытянулся. — Но мы спешим.

— Куда спешите? — спросил Серпьери, направляясь к ним. — Разве недостаточно того, что уже вынесли из этого дома?

— Нам приказано забрать все. Тут остались еще две картины, и мы пришли за ними.

— Ни в коем случае! — закричал Серпьери. — Это портреты хозяев дома, их нельзя трогать! Мы — носители новых идей, а не варвары.

— Мне очень жаль, капитан, — ответил солдат, нисколько не тронутый его словами, — мы выполняем приказ. Заберем и эти две картины.

— Я обращусь к Наполеону!

— Обращайтесь к кому угодно! Только предупреждаю, капитан, у генерала есть дела поважнее. Ему не до картин и кусков мрамора. В Милане все решает Бертье. А теперь, с вашего позволения…

Серпьери преградил ему дорогу.

— Я тоже офицер французской армии и приказываю вам покинуть комнату.

— Оставьте, капитан! — решительно потребовала Арианна. — Солдаты должны выполнять приказ. Забирайте. Прошу вас только осторожней обращаться с этой картиной. Это портрет моего мужа, которого больше нет в живых. Его убили люди, действовавшие от имени революции.

Солдаты растерянно посмотрели на нее, потом подошли к стене и сняли картины. Серпьери, кипя гневом, ухватился та портьеру и уставился в окно. Он еле сдерживал себя. Когда солдаты вышли, граф повернулся к Арианне:

— Простите меня, дорогая. Простите та все идеи и восхваления Французской революции, которые я старался внушить вам, — он опустился на колени и горячо поцеловал ей руку. — Наверное, вы были правы, сомневаясь в них.

— Пойдемте, Томмазо, сядем. Мне не за что прощать вас. Вы говорили об идеалах. А мы имеем дело с обычными людьми, — Арианна предложила графу присесть на диван и, опустившись рядом, ласково провела ладонью по его лбу.

— Я должен просить у вас прощения и за свое поведение в последнюю нашу встречу, — проговорил Серпьери. — Мои признания были неуместны в тот трагический вечер, но я нисколько не хотел обидеть вас. Вот все, что я хочу сказать в оправдание своего поступка. Мне хотелось бы оставаться рядом с вами, если пожелаете, верным другом, братом, а если когда-нибудь согласитесь, то и мужем. Скажите, что я в силах сделать для вас? Расскажите, как вы пережили столь страшные месяцы. Я не мог приехать к вам в Бьян-дронно — как офицер я обязан был оставаться в своей части.

Арианна не перебивала Томмазо, ее обрадовало все, что он сказал. Его слова облегчали положение. Серпьери не изменился, вот что очень важно для нее. И она должна немедленно воспользоваться этим.

— Не переживайте, Томмазо. Я вышла из затруднения. Помог падре Арнальдо.

— А как Марко?

— Уже лучше. Я отдала его падре Арнальдо, у него он в надежном месте. Я не могу сейчас заниматься им. Мне необходимо восстановить все, что разрушили французы, и надо заботиться о моих людях.

— Я готов помочь вам. Я не очень богат, но могу…

— Мне нужна ваша помощь, но иного рода. Мне необходима ваша дружба, верная и братская.

— Я предлагаю вам ее от всего сердца.

— После всего, что довелось пережить, мне очень нужен друг, на которого можно положиться. Товарищ, с которым можно поделиться любыми мыслями и надеждами, вместе бороться и верить, огорчаться и смеяться. Близкий человек, на чьем плече я не стеснялась бы поплакать, в чьи искренние глаза могла бы заглянуть без боязни, на чью крепкую руку сумела бы опереться и не тревожиться, что его будет одолевать желание.

— О, Арианна, я принимаю такую дружбу. И сделаю все, что вы пожелаете. Готов быть всегда рядом с вами и не смущать своим желанием. Согласен идти вместе, дышать одним воздухом, видеть мир вашими глазами, принять вас в объятия, чтобы утешить, приласкать, защитить и помочь. Скажите, что я могу предпринять для вас сейчас помимо того, что предложить свою братскую любовь? Что могу сделать конкретно, я хочу сказать…

— Вы многое можете сделать. Пока же у меня два желания. Первое — встретиться с Наполеоном. Я хочу вернуть портрет Джулио и свой собственный. Остальные картины оставлю ему. Это будет мой вклад в военные расходы. Второе — я хотела бы связаться с чином, ответственным за снаряжение французской армии.

— Но, Арианна, что вы говорите! Мне понятно ваше желание увидеться с Наполеоном, но встреча с офицером, который занимается закупкой оружия для армии… Этого я никак не могу постигнуть. Вам нужен револьвер, ружье? Добуду. Это совсем не сложно.

— Нет, Томмазо. Мне нужно совсем другое. Я хочу продавать оружие французам. В провинции Брешия есть завод, отличный оружейный завод, и я…

— Я понял, вы хотите продолжить дело, которым занимался Джулио. Хотите торговать оружием. Но, дорогая, вы забываете, что Джулио был мужчиной.

— И такое говорите мне вы! А куда подевалось равенство, о котором вы столько твердили? В чем оно проявляется? Или я должна думать, что равенство — достояние одних только мужчин, а женщинам оно недоступно?

— Нет, Арианна, все иначе. Это опасное занятие. И я не могу позволить вам такое. Не хочу, чтобы вы рисковали жизнью.

— Ну что вы! Почему может быть опасна встреча с французским офицером с предложением приобрести превосходное оружие? Скорее, ему даже понравится общение с синьорой, которая предлагает оружие по сходной цене. Или вы считаете, что Наполеон намерен конфисковать и оружейные заводы?

— Нет, такое исключено. Можно конфисковать имущество, богатства, но не профессионализм. Оружие должны производить те, кто умеет это делать. Чтобы оно надежно изготовлялось, нужно как следует платить специалистам и разрешать им торговать. Наполеон разбирается в хорошем оружии и на его приобретение не жалеет никаких средств.

— Значит, поможете? Устроите встречу, и как можно быстрее, с человеком, ответственным за покупку вооружения?

— Хорошо. Но я провожу вас, буду рядом, а если не смогу сопровождать в ваших поездках в Брешию, предоставлю эскорт.

Арианна обняла Томмазо и поцеловала в шеку:

— Спасибо, друг мой! Большое спасибо!

Серпьери разволновался:

— Однако должен предупредить вас, дорогая, об одном обстоятельстве, которое со временем может доставить вам беспокойство.

— Слушаю. Что еще может доставить мне беспокойство после всего, что случилось за последнее время?

— Мы постараемся сделать все, чтобы ваша деятельность осталась никем не замеченной. Однако вы знаете, что в Милане невозможно что-то утаить. Особенно если тайна касается женщины, которая совершает нечто необычное. Сразу же заговорят в салонах…

— Начнут судачить возмущенные дамы, знаю. Но их мнение меня не волнует. У меня своя голова на плечах, и не важно, что думают обо мне другие.

— Это начало мудрости, — улыбнулся Серпьери. Он склонился и поцеловал ей руку. — И конец репутации. Миланские дамы не любят тех, кому приходят в голову идеи, им самим еще неведомые, и ненавидят всех, кто делает то, чего еще не делают они.

— Да, я утрачу репутацию. Но пока не потеряю ее, не пойму, чего она стоила. Свобода ценится гораздо дороже.

— Вы заявляете возмутительные вещи, графиня! — Серпьери от души засмеялся.

Он обрадовался, что на лице Арианны вновь появилась улыбка. Как он любил, когда она смеялась! Он готов был сделать все что угодно, лишь бы она вновь улыбнулась! Должны же существовать какие-то приемы, чтобы завоевать сердце Арианны!

— Да, я заявляю возмутительные и верные вещи, — подхватила Арианна. — Лишь бы хватило мужества стать свободной, и денег будет много. Тогда можно обойтись и без репутации.

— Не все приобретается за деньги, графиня, — возразил Серпьери.

— Это, наверное, слова какой-нибудь знаменитости? Что за грубая мысль, если разобраться! Это поняли даже санкюлоты.

— Так вы твердо решили делать большие деньги?

— Да! Последние события открыли мне глаза, я поняла, что можно неплохо зарабатывать как на разрушении старого общества, так и на построении нового. Я оплакиваю крушение старого, но хочу быть рядом с теми, кто строит будущее.

— Вы неисправимы, графиня. Вы говорите словами Джулио.

— Это большая честь для меня, друг мой. А теперь давайте помянем Джулио. Он будет гордиться мною. И вами. Вместе мы сумеем выйти из положения.

Арианна улыбнулась и позвонила в колокольчик.

— Обед готов, синьора графиня, — доложил Джованни.

— А не сохранилась ли у нас, случайно, бутылка хорошего вина?

— Конечно, синьора графиня. Я знаю местечко, куда французы не добрались. Сейчас принесу.

— Спасибо, Джованни. Как я рада, что вы опять управляете домом! Надеюсь, больше не покинете меня?

— Клянусь моими детьми, графиня, что никогда больше не оставлю вас.

НАПОЛЕОН

Во дворце Сербеллони, куда Серпьери привел Арианну, огромная гостиная поражала своей роскошью. Высокий потолок украшала белая с золотыми арабесками лепнина. Помещение, оформленное в барочном стиле, наполняли блестящие гости: офицеры в безупречных мундирах, миланская знать и французские дамы в великолепных, баснословно дорогих нарядах.

Арианна обернулась к Серпьери:

— Какая роскошь, Томмазо! Революционеры превратились в аристократов.

— У хорошего вкуса нет пределов.

Серпьери с извинениями пробирался среди гостей, увлекая за собой свою спутницу, пока они не оказались в центре зала. Арианна обратила внимание на красивую темноволосую женщину лет сорока в белом платье, расположившуюся на широком зеленом диване. Рядом с нею стоял молодой человек, почти еще мальчик, в форме лейтенанта французской армии. Арианна догадалась, что это хозяйка дома Жозефина Бонапарт, женщина, о которой наперебой судачили по всей Европе. Как правило, Жозефина одевалась в белое, ведь Наполеон очень любил этот цвет. Другие дамы, приглашенные к ней на прием, могли выбрать платья любой другой расцветки.

У Арианны вопрос о цвете платья даже не возник. Она была в трауре — в черном платье с голубой лентой. Вместе с Серпьери она неспешно приблизилась к дивану, на котором восседала Жозефина. Граф с изящным поклоном представил Арианну.

— Мадам, это моя подруга, о которой я говорил вам, графиня Арианна Веноза.

Жозефина подняла на нее глаза и улыбнулась. Арианна заметила, как расширились ее зрачки.

— Но вы не говорили мне, граф, что ваша подруга так очаровательна! Хотя я и сама должна была догадаться. Такой интересный мужчина, как вы, конечно, не мог сделать иной выбор, — и, обращаясь к Арианне, добавила: — Добро пожаловать в мой дом, дорогая!

Графиня с поклоном ответила на превосходном французском:

— С вашим появлением, мадам, Милан стал красивее и приятнее.

В глазах Жозефины вспыхнули благосклонные искорки.

— Не уводите далеко вашу подругу, граф. Мне хотелось бы немного побеседовать с ней, — и она отвела взгляд, обратившись к нескольким офицерам, стоявшим рядом.

Серпьери и Арианна проследовали дальше.

— Это Массена, — шепнул граф.

Она посмотрела на высокого, крепкого, импозантного мужчину.

— Человек атаки, — добавил Серпьери, — ничего не понимающий в военной стратегии, но совершенно несокрушимый для врага в самый ответственный момент боя.

Арианне показалось, что Массена в этот момент с интересом рассматривал обширное декольте Жозефины Бонапарт.

— Говорят, он большой любитель женщин и денег, — продолжал Серпьери, — и крадет их повсюду, куда только дотянется.

С дивана в дальнем углу гостиной, на который они присели, был отлично виден весь зал. Серпьери негромко называл имена гостей:

— Вон там, в глубине, в окружении дам, — Бертье, начальник штаба, отлично разбирающийся в географических картах…

— И дьявольский эксперт в вопросах искусства, — съязвила Арианна, глаза ее вспыхнули гневом.

— Увы, — развел руками Серпьери.

Арианна исподтишка рассматривала Бертье. Полная противоположность Массена. Невысокого роста, голова круглая, крупная, движения резкие, почти карикатурные. Рядом с ним стояла красавица герцогиня Висконти, которую Арианна хорошо знала. О ней злословили, будто она влюблена в Бертье. Арианна усмехнулась: да люди просто слепы! Она влюблена в его полномочия, и нельзя назвать ее неправой. Не могла же она влюбиться в Мюрата, уж слишком они похожи. Двум нарциссам будет неуютно рядом друг с другом. Чтобы благоденствовать, им необходимы зрители.

И действительно, Мюрат держался подальше от Жозефины и герцогини Висконти. Он стоял чуть в стороне, в своем роскошном мундире из зеленого бархата, и поигрывал огромной шляпой с плюмажем — высокого роста, сильный, интересный, уверенный в себе мужчина. В миланских салонах о нем ходили легенды как о необычайно смелом, неотразимом воине. Арианна не упускала его из виду. Мюрат подошел к двум дамам и, склонившись к ним, что-то прошептал. Женщины весело рассмеялись. Жозефина тоже повернулась к нему и громко сказала: — Генерал Мюрат, и мне хотелось бы услышать вашу остроту.

Арианна усмехнулась. Конечно, как она и ожидала, Мюрат нашел для себя зрителей. Неподалеку от Мюрата остановился человек среднего роста в очень элегантном, но не роскошном наряде, и жестом попросил генерала прекратить разговор.

— Кто это? — поинтересовалась Арианна.

— Иосиф, брат Наполеона, — ответил Серпьери.

— А почему он сделал знак Мюрату?

— Ах, он просто хорошо его знает. Мюрат не рассказывает приличных анекдотов. Взгляните лучше туда и обратите внимание вон на ту девушку.

— Вижу, ну и что?

— Это Элиза, сестра Наполеона. Смотрит, слушает, а потом все докладывает своей матери Летиции. Мать Наполеона терпеть не может, когда окружающие позволяют себе говорить непристойности.

Арианна представила себе Летицию пожилой синьорой с уложенными на затылке косами, в темном платье, с гордой осанкой и суровым лицом и поделилась с Серпьери своей догадкой.

— Любопытно, что она действительно именно такая, как вы описали. Из всех детей больше всего похож на нее Наполеон.

Корсика — это остров, размышляла Арианна, как и Тремити. Пожалуй, она понимает Летицию. И хотела бы познакомиться с нею.

Из-за дверей, открытых в сад, донеслись веселые возгласы. Кто же это, подумала Арианна, и поднялась, чтобы получше рассмотреть. Выглянув, она увидела пухленькую девушку, игравшую с кем-то в жмурки.

— Это Паолина, — объяснил Серпьери. — Радуется последним дням свободы перед свадьбой. Видите, играет с Ипполитом, только для того чтобы позлить Жозефину. Паолина не любит креолку и называет ее старой развалиной.

Арианна улыбнулась:

— Дерзкая малышка! А где же ее прославленный брат?

— Не беспокойтесь, сейчас найдем. Наполеон не любит бывать в гостиной — скорее всего, он в одной из галерей или разговаривает с кем-нибудь в саду. А вот и он! — встрепенулся Серпьери.

Арианна увидела человека невысокого роста, беседующего с каким-то пожилым мужчиной, очень высоким и тощим. На нем было платье восемнадцатого века, парик и белые чулки.

— Да это же наш Мельци д’Эрил! — обрадовалась Арианна, но тут же принялась с интересом рассматривать Наполеона.

Одет весьма просто: мундир серого цвета, словно ему хотелось быть как можно незаметнее, и даже то, что он разговаривал с Мельци стоя, могло показаться проявлением скромности. Однако обмануться так мог лишь невнимательный зритель. Наполеон отнюдь не старался казаться выше ростом. Более того, он даже слегка сутулился и немного наклонял голову набок, хотя смотрел прямо перед собой. Хитер, подумала Арианна, ведь он вынуждает высокого Мельци д’Эрила еще ниже склониться, чтобы его было слышно.

— Подождем, когда Наполеон закончит разговаривать с Мельци д’Эрилом, и я представлю вас. Но еще раз советую — постарайтесь держаться как можно спокойнее, сдержаннее, а самое главное, не обнаруживайте свой ум и образование. Изобразите вдову, потерявшую мужа, оставшуюся с маленьким ребенком, без средств из-за того, что миланские грабители опустошили один ее дом, а другой даже сожгли. А прольете несколько слезинок, делу не помешает. Таким оружием обычно пользуется Жозефина.

Они подошли ближе, и Мельци д’Эрил, заметив их, приветствовал кивком, а затем, видимо, завершив обсуждение какой-то темы, сказал:

— Простите, генерал, это вдова моего близкого друга графа Венозы, недавно убитого, и я хотел бы узнать, не нуждается ли она в чем-нибудь.

Бонапарт согласно кивнул.

— Арианна, дочь моя, — подойдя к Арианне, д’Эрил поцеловал ее в щеку, — покажитесь! Как поживаете? Сочувствую вашей трагедии… Что я могу сделать для вас?

Наполеон, стоявший неподалеку, услышал его слова и решительно направился к ним.

— А что я могу сделать для столь очаровательной и несчастной синьоры?

Арианна приблизилась к Наполеону:

— Простите за беспокойство… Но я рискнула бы просить у вас всего несколько минут. Я хотела поговорить с вами о двух семейных реликвиях, которые мне очень дороги.

— К вашим услугам, синьора. Вы нисколько не обеспокоите меня. Я здесь для того, чтобы выполнять пожелания миланцев. А мы, дорогой господин д’Эрил, еще увидимся.

— Пройдемте, графиня, в сад, там спокойнее, — предложил Бонапарт.

Он галантно уступил ей дорогу, пропустив справа от себя. Некоторое время они шли молча. Арианна уже не раз бывала во дворце Сербеллони и обратила внимание, что галерея, ведущая на веранду и в сад, заметно преобразилась. Теперь она была обставлена позолоченной и изысканной мебелью в стиле барокко, и даже ковры постелили другие — шелковые персидские и китайские. Все вокруг сверкало яркими красками, создавая ощущение великолепия и роскоши.

У Арианны мелькнула мысль: «Интересно, какой француз топчет сейчас мои ковры?» Кто знает, куда делись ее картины?

Прогуливаясь рядом с Наполеоном, Арианна краешком глаза следила за ним.

Лицо генерала, бледное и худое, показалось ей бесспорно привлекательным.

Он действительно очень небольшого роста, отметила Арианна, наверное, верхом на коне полководец выглядит величественнее.

Не зря же знаменитые художники, как, например, Давид, писали Бонапарта на горячем, вздыбленном скакуне.

Пока Наполеон беседовал с Мельци д’Эрилом, он показался Арианне слегка неуклюжим.

Теперь же она заметила в его лице некоторое высокомерие.

Впрочем, поправила себя Арианна, и все это ей, вероятно, только кажется, уж слишком она взволнована.

Она еще раз внимательно всмотрелась в Наполеона.

Нет, сейчас, когда генерал спокоен, он даже не лишен обаяния.

— Что за трагедия у вас, синьора?

— Когда ваши войска были почти у ворот Милана, убили моего мужа.

— Как? Кто?

— Его и моего родственника, сопровождавшего мужа, избили палками, потом связали им ноги и бросили вниз головой в канал, — она умолкла, борясь с подступившими слезами.

Наполеон взял ее под руку и остановился:

— Кто эти негодяи, скажите мне! Я отдам их под суд.

Арианна увидела, что лицо Бонапарта помрачнело, скулы его напряглись.

Она опустила голову:

— Я не знаю кто. Какие-то миланские фанатики, которые именем революции безрассудно мстили знати. А мой муж, как вы, конечно, знаете, немало сделал для Милана, борясь за терпимость и свободу идей. Граф Веноза был просветителем. Он выступал против крайностей Французской революции. Будь он жив, то стоял бы сейчас рядом с Мельци д’Эрилом.

Наполеон понимающе кивнул.

— Синьора, у вас есть дети? — поинтересовался он.

— Да, у меня сын, ему пять лет. Он был ранен, но теперь ему лучше.

— Что я могу сделать для вас? Вам нужны деньги?

— Нет, генерал, благодарю, я как-нибудь выйду из положения. Я пришла попросить вас вернуть мне две вещи, которые мне особенно дороги. Мой муж собрал большую галерею живописи и скульптур. Его коллекцию у меня отобрали. Я понимаю, Франция сейчас очень нуждается в средствах. Но там были две картины, с которыми мне очень больно было бы расстаться. Два полотна работы Аппиани. Портрет моего мужа, Джулио Венозы, и мой портрет, написанный в годы моей юности на Тремити.

— А вы жили на острове?

— Да, на острове цвета розы и меда, над которым летают тысячи королевских чаек и множество альбатросов. Эти несколько островов архипелага Тремити похожи на корабли, вставшие на якорь посреди моря — такие они, мои острова, крохотные.

— Мой родной остров тоже чуть больше корабля, — сказал Наполеон, задумчиво глядя вдаль. — Мать родила меня под грохот пушек, крики умирающих и стоны порабощенных. И мой отец вручил ей кинжал, чтобы она держала его возле люльки. В детстве я скрывался среди скал и с тоской смотрел, как уходят в море парусники. Корабли приходили и уходили, а я вынужден был оставаться на месте, словно чайка, запутавшаяся в колючках.

— Я тоже потихоньку плакала, когда исчезали парусники. И с радостью встречала их возвращение, мечтая когда-нибудь уплыть на своем собственном судне. Я покинула свой остров, но глухой ночью и на судне контрабандистов.

Они опустились на мраморную скамью. Лицо Наполеона по-мальчишески оживилось.

— Вот как? На судне контрабандистов? Значит, ваша земля тоже изгнала вас. И я, знаете ли, — признался он доверительно, — уплыл на паруснике. Смотрел, как мой остров исчезает в летних сумерках. Трижды возвращался я освобождать его. И в конце концов корсиканцы изгнали меня как француза. Сердце мое переполнялось ненавистью, я жаждал мести, когда видел, как остров, удаляясь, сливается с морем. И я стал смотреть в другую сторону, на запад, на берег Франции, который двигался мне навстречу, необъятный и величественный. Чувства радости и освобождения вытеснили ненависть из моего сердца. Теперь Франция — моя родина. Корсиканцы считали, что отправляют меня в ссылку. Они заблуждались. Ведь я повсюду ощущаю себя как дома. Поэтому Италия — тоже моя родина.

— И я, когда обосновалась на севере, почувствовала себя как дома. Я живу в Милане, и мне хорошо здесь.

— Вы гордая и отважная женщина, — сказал Наполеон, поднимаясь. Он галантно подал Арианне руку, помогая встать. — Вы напоминаете мне мою мать. Именно таковы итальянские женщины. Они прежде всего матери. Мне жаль, что вы в трауре. Вам больше подошел бы белый цвет, моя дорогая островитянка.

Арианна покраснела. Он считает, что ей к лицу его любимый белый цвет, подумала она. Белое платье всегда идет красивым женщинам. Они молча шли рядом. Арианна старалась не смотреть на Наполеона. Она трепетала от волнения. Бонапарт вызывал в ней необъяснимую робость.

Превосходство этого человека не имело ничего общего с другими людьми, которых Арианна встречала прежде, будь то интеллектуалы или аристократы. В воспоминаниях о своей жизни на Корсике Наполеон проявил и столь характерное для итальянцев воображение, и тонкую иронию, и даже поэзию в описании острова. Арианна встречала немало людей, отличавшихся глубоким умом и вкусом, таких как Джулио. Жизнь сталкивала ее также и с дельцами, не знавшими предрассудков и снисхождения, готовыми на все ради успеха в коммерции. Однако встреча с Бонапартом поразила ее до глубины души. К этому великому человеку не подходили обычные мерки. Он не был ни плохим, ни хорошим, ни мягким, ни жестоким. Ее удивило то, что он оказался наделен живым воображением, но в то же время от него веяло леденящей бесчувственностью, словно окружавшие его люди были всего лишь пешками в его игре. Он был во главе государственных переворотов, по его приказу отправлялись на верную смерть тысячи солдат… но его волновали и трогали женские слезы.

Пожалуй, мир еще не знал такого феномена. Характер, манера держаться, интонация, жесты — все в нем отмечено необычностью, невероятностью. Арианне подумалось, что Наполеон ни у кого не может пробудить ни дружеских чувств, ни любви — именно из-за титанической силы своего воздействия. Люди не способны до конца понять его. Они боятся генерала, они восхищаются им, они просят у Бонапарта денег и милостей, которыми он осыпает их, но они не в силах разгадать его замыслов, его побуждений. Наполеона невозможно понять, а значит, невозможно и любить его как обычного человека. Ему суждено абсолютное, беспредельное, немыслимое одиночество. Именно оно и побудило его вступить в противоборство со всем миром. Словно гениальный шахматист, он бросил вызов сразу всем гроссмейстерам земли и твердо намеревался победить в этой партии.

Один против всего человечества.

Эта мысль заставила Арианну содрогнуться.

Прощаясь, Наполеон взглянул прямо в глаза Арианне.

— Обещаю, вам будут возвращены ваши семейные реликвии, — он поклонился, поцеловал ей руку и добавил: — Удачи вам, синьора. Свято храните в душе детство, которое так похоже на мое, и наши с вами морские соленые корни.

— Непременно, генерал.