Скала альбатросов

ИНТЕРМЕЦЦО

Этой ночью я тоже вернулась в гостиницу поздно. Взглянула на циферблат — без четверти час. Я заснула, думая о покушении на Арианну и об ужасе, который она пережила. Мне опять снились страшные сны. Я беспокоилась о своей дочери. Мысль о ней постоянно терзала меня.

Приснилось, будто она вернулась домой с ужасной раной на голове, ее глаза закрывает окровавленная повязка, она идет, протянув вперед руки, и зовет меня. Я проснулась в холодном поту, охваченная гнетущим кошмаром. И решила снова попытаться разузнать хоть что-нибудь о ней.

В Рим позвонить я не могла — так рано учреждения еще закрыты. Я вспомнила, что моя подруга Сюзанна Айзек, известная журналистка, аккредитована в Иерусалиме и у нее есть доступ ко всем важным источникам информации. Однако с Иерусалимом тогда еще не было простой телефонной связи. Пришлось ждать семи утра, пока появился администратор гостиницы. Сюзанны не оказалось дома. Мне ответила молодая американка, гостившая у нее. Она посоветовала перезвонить днем. Я попросила ее разыскать Сюзанну и оставила свой телефон.

Между тем тревога в моей душе все росла. Я не сомневалась, что сон окажется вещим.

В восемь тридцать в Министерстве иностранных дел в Риме мне ответил полусонный охранник. В десять появился секретарь министра, и в одиннадцать удалось наконец поговорить с самим министром. Он пообещал разыскать Сюзанну. Тем временем я снова звонила в Иерусалим, Тель-Авив и Нью-Йорк, чтобы узнать, где живут родители Сюзанны.

После целого дня разговоров, в течение которого я переругалась со многими служащими и телефонистками, я наконец разыскала подругу. Она ничего не знала о моей дочери, но просила не волноваться, потому что столь долгое отсутствие сведений о человеке вполне нормально для этих стран из-за плохой связи с ними, и я чуть-чуть успокоилась.

Обессиленная, я прилегла отдохнуть хоть на полчаса, потому что еще хотела перекусить и снова отправиться к Виргинии.

Когда я шла по неблизкой дороге к селению Сан-Никола, меня вновь охватила тревога, и я ускорила шаги. Мне захотелось немедленно расспросить Виргинию, что могло случиться с моей дочерью, ведь если она ясновидящая, то должна знать это. Запыхавшаяся, взволнованная, подошла я к лестнице, что вела наверх к площади у собора, и тут, у входа в него, увидела Виргинию. Она куталась в просторную белую шаль и что-то держала в руках. Я окликнула ее:

— Виргилия. Виргилия!

Колдунья ответила, только когда я подошла совсем близко.

Жестом остановив меня, она воскликнула:

— Не входи сюда со своими мучительными переживаниями! Не заражай это место дурными мыслями!

Я обомлела и испугалась. Остановилась. Хотела было что-то ответить.

— Ты совершенно верно поняла меня, — продолжала женщина. — Тебе надо очистить свою голову. Иди сюда.

Я подошла к ней. Виргилия протянула мне керамическую чашу, полную какой-то зеленой жидкости.

— Встань вот тут, в центре площади, у входа в собор, и подними высоко над собой эту чашу. Стой так до тех пор, пока сможешь держать ее. И только тогда выпей всё и приходи ко мне.

Сказав это, она скрылась за церковной дверью.

Я сделала все, как она велела. Спустя несколько минут заметила, что руки очень устали, держать чашу над головой становится все труднее. Мысль о дочери отошла куда-то на задний план, почти улетучилась. Я попробовала вспомнить свой сон и тревогу, которую испытывала еще совсем недавно, но сильнейшее напряжение от долгого стояния с высоко поднятой чашей мешало сосредоточиться.

Сколько прошло времени? Минут десять, одиннадцать? Или всего лишь десять-одиннадцать секунд — я не знала. И решила, что надо, наверное, посчитать секунды, но вдруг поняла, что не представляю, какой продолжительности должен быть интервал между ними. Мое сознание не воспринимало секунды, теперь ему были доступны только десятые доли их. Или еще более краткие мгновения.

Острая боль пронзила спину. Ну вот, теперь уж точно нет больше сил держать чашу. Могу идти к Виргилии: Но к своему невероятному удавлению я обнаружила, что способна держать ее и дольше. Более того, показалось, словно боль утихла. Будто я сдержала ее, как сдерживают дыхание. И тут мне вспомнились искательницы жемчуга, которых я видела на Филиппинах. Они оставались под водой по три-четыре минуты. Это, должио быть, ужасно грудная работа.

Как же долго тянулись для них такие минуты? Наша жизнь обычно складывается из дней и месяцев. Часто мы вспоминаем минувшее лето, а потом думаем о будущем. Для них же она состоит из бесконечных мгновений. Целая жизнь, спрессованная в несколько секунд, как и моя сейчас.

Сколько же времени прошло? Мои внутренние часы остановились. В голове было совершенно пусто. Я посмотрела вверх. Ярко светила луна. Медленно, стараясь не пролить жидкость, я опустила чашу. Постаралась не думать об онемевших руках. Какое облегчение, что все кончилось!

Я выпила содержимое чаши. Оно сильно пахло мятой. Питье подкрепило меня, и я медленно направилась туда, где меня ожидала Виргилия. Молча села в кресло и опустила глаза.

— Время — это страстное желание, — изрекла Виргилия. — Время — это страдание, время — это боль. Физическая боль не ограничивает время, а продлевает его, усиливает и неоднократно воспроизводит. Радость, напротив, поглощает время, разрушает его. В счастливое мгновение время перестает существовать. Недаром говорится: счастливые часов не наблюдают. Очиститься — значит устранить время. Теперь твоя голова свободна. Можем продолжить наш путь.