Скала альбатросов

ИСПРАВЛЕНИЕ ОШИБОК

Маркиза Россоманни завтракала, когда в дверях гостиной появился Джузеппе и сообщил, что управляющий с двумя молодыми пастухами старается укротить двух белых лошадей. Они не из конюшни маркизы, а принадлежат ему самому. Их прислали ему в подарок, добавил дворецкий, от какого-то барона из Васто.

— Двух белых лошадей? — с удивлением переспросила маркиза.

— Да, синьора маркиза, две белые лошади. Я как только увидел их с террасы, помчался посмотреть. И просто оторопел, такие они породистые. Подумал, может, вы недавно купили и я еще не знаю об этом. Но управляющий, ужасно гордый, сказал, что их прислали ему, что это его собственность. И он хочет подарить их своим сыновьям, когда те пойдут на военную службу.

— Две белые лошади, говоришь? Ты уверен, Джузеппе?

— Да, синьора маркиза, я же видел их собственными глазами, вблизи. Они точь-в-точь такие же, как ваш белый конь. И такая же коричневая звезда во лбу. Помните, синьора маркиза?

— Еще бы не помнить! Да, мой белый конь, которого я одолжила управляющему, когда он поехал… Помнишь, Миранда?

Горничная вошла, чтобы забрать поднос, но видя, что Джузеппе так возбужден, задержалась.

— Да, синьора маркиза, помню.

— Сколько прошло с тех пор?

— Да, пожалуй, около трех лет.

— Джузеппе, сколько, по-твоему, новым лошадям?

— Около двух будет.

Маркиза резко поднялась с кресла и принялась ходить взад и вперед по комнате.

— Гнусный негодяй! — воскликнула она. — Это он все выдумал, будто мой конь охромел и потому его пришлось пристрелить. Еще бы, заставил его проделать такой путь! А может, специально увел из конюшни как племенного жеребца для кобыл этого сельского помещика, разбогатевшего невесть как. Готова поклясться, что весьма подозрительными коммерциями. И шлет в подарок управляющему двух белых лошадей! Моих лошадей!

Джузеппе растерянно мялся на пороге, комкая в руках шапку, испуганно смотрел то на маркизу, то на Миранду. Он пожалел, что пришел с докладом о лошадях. Он страшился гнева хозяйки. Она, несомненно, уволит управляющего. Но он-то, Джузеппе, только рад будет. За несколько лет этот тип немало поживился. Купил дом в Санникар-до и ферму. Столько наворовал у маркизы! А он, Джузеппе, ничего не приобрел, хотя вот уже сорок лет в услужении у семьи Россоманни. Его пригласил сам маркиз. И приехал он в этот дом еще раньше маркизы. Это верно, она позаботилась о приданом для его дочери и помогла устроить на военную службу сына, ничего не скажешь. Жаловаться ему не на что, у него ни в чем нет недостатка, живет в хорошем доме. И не променял бы свою жизнь на крестьянскую. Только вот терпеть не может управляющего, этого спесивца и вора.

— Джузеппе, что стоишь как вкопанный? Приготовь коляску, поеду посмотрю.

— Слушаюсь, синьора маркиза.

Миранда поставила поднос и с тревогой спросила:

— А что вы надумали делать?

— Наказать его!

— Но, синьора…

— С каких это пор ты обсуждаешь мои поступки? Приготовь костюм для верховой езды! И помоги одеться!

— Прикажете белый льняной?

— Нет, брюки, шляпу и мужской пиджак. Как одевался мой муж. Да вели Джузеппе оседлать моего коня. Отправишься с ним в коляске, а я поскачу верхом. Разберусь на месте с этим обманщиком. Едем в село!

— Но, синьора маркиза, неужели вы прогоните его?

— Делай, что приказано!

— Слушаюсь, синьора.

Перепуганная горничная выскочила из комнаты. Вскоре она села в коляску, а Джузеппе занял место на козлах. Карло, конюх, помог маркизе подняться в седло, сам тоже сел на лошадь и последовал за ней.

Маркиза пришпорила коня и помчалась галопом, но не по извилистой дороге, что шла через долину, а кратчайшим путем — через лес и оливковую рощу прямо к загону на берегу озера Варано.

Увидев, как маркиза несется галопом, управляющий встревожился. На этот раз его застали врасплох — не успел придумать правдоподобную историю про подаренных лошадей. Обрадовался. как мальчишка, и вот тебе… Ему самому надо было бы поговорить с маркизой о лошадях, понять ее настроение и привести коней в загон. Конский топот и хлыст, занесенный маркизой, настолько напугали управляющего, что у него едва ноги не подкосились. Он растерялся и выбежал за ограду навстречу хозяйке, снял шляпу, поклонился и, не смея взглянуть на нее, пробормотал:

— Синьора маркиза…

Лошадь хозяйки остановилась, гарцуя, возле управляющего.

Оставаясь в седле, маркиза спросила с издевкой:

— Красивые лошадки, не так ли, Микеле?

— Синьора, синьора маркиза… Они… Мне прислал их один приятель для укрощения.

— Ах вот как! — воскликнула маркиза и щелкнула хлыстом. — Они твои? Говори правду!

— Ну, я помог тут в одном деле синьору из Васто, и он захотел поблагодарить меня, прислал этих лошадей. Я, правда, не очень-то понял, обеих в подарок или только одну… Может, другую я должен вернуть объезженной.

Маркиза снова щелкнула хлыстом, и управляющий задрожал всем телом:

— Синьора маркиза, вы не верите мне?

— Не стану спорить с тобой, — ледяным тоном произнесла она, — твои лошади у тебя и останутся. — Он благодарно поклонился. — Но я должна знать правду. Ты получил этих лошадей в обмен на белого коня, которого отвел покрыть кобыл какого-то синьора, не так ли? Вот откуда взялись у тебя эти два жеребца! Ты же отлично знал, что мой конь великолепной породы, племенной, достойный королевской конюшни. В холке выше человека, превосходный производитель, с коричневой звездой во лбу. Точно такой же, как эти два жеребца.

— Да, синьора маркиза, что верно, то верно — во всей Апулии не нашлось бы другого такого коня. Не правда ли, Джузеппе?

Дворецкий только что подъехал и сидел на козлах с непроницаемым лицом. Управляющий с мольбой посмотрел на него, но Джузеппе отвел глаза, словно его тут и нет.

Маркиза продолжала наступать:

— Это же подарок самого короля, он преподнес жеребца лично мне. А ты увел его в тот же день в Васто, и с тех пор я больше не видела моего коня.

— Больше не видели, синьора маркиза, — согласился управляющий, потупив глаза, — не видели, потому что пришлось пристрелить его. Он охромел, а ваша милость сама говорила мне, что если вдруг с ним такое случится, ваша милость предпочтет его смерть, чем видеть, как конь страдает. Мне и пришлось так поступить со страхом в душе, но я должен был это сделать!

Взгляд, которым маркиза окинула управляющего, привел в ужас Миранду. Она знала свою хозяйку с младенчества и все же никогда не могла понять, как это получилось, что такой черствой, а порой и жестокой выросла эта девочка.

— Мне пришлось пристрелить его, — повторил управляющий. — Из любви к вашей милости. Ваша милость мне это посоветовала. У меня не хватило смелости доложить вашей милости, что конь охромел, и просить разрешения пристрелить его. Я должен был сделать это. Ваша милость может спросить у Карло. Он видел! Я выполнил указание вашей милости!

— Не притворяйся, будто так уж старался угодить мне, — остановила его маркиза. — Я прекрасно все понимаю.

И тут, повернувшись к загону, она увидела, что несколько пастухов не могут оседлать двух жеребцов. Те отчаянно брыкались, сбрасывая седла. Крепкие парни старались удержать их за узду, но лошади вставали на дыбы, нервно ржали и норовили лягнуть своих мучителей. Жеребцы действительно были очень горячими. Маркиза взглянула на конюха и приказала:

— Заведи в загон вон ту двуколку и впряги в нее одного из них.

Конюх повиновался, не смея пикнуть.

Он выпряг лошадь из двуколки и распорядился, обращаясь к пастухам:

— Впрягите сюда этого жеребца.

Двое парней взяли коня за узду и с трудом запрягли его, немало рискуя получить удар копытом.

— Ладно, — проговорила маркиза, обращаясь к управляющему. — Твои лошади останутся при тебе. Но при одном условии: сделаешь десять кругов в загоне.

— Но, синьора маркиза!.. — воскликнул управляющий, с ужасом глядя на нее. — Ваша милость ведь понимает, что такое невозможно!

— Возможно! За все на свете надо платить, не так ли?

Прижав шапку к груди, управляющим двинулся к загону, то и дело оборачиваясь на хозяйку в надежде, что она отменит приказ. Но маркиза оставалась невозмутимой, восседая на своей лошади в темно-зеленом костюме для верховой езды, рыжие волосы, выбившиеся из-под шляпы с широкими полями, блестели на солнце Миранда не выдержала и бросилась к маркизе:

— Но, синьора маркиза, вы же убьете его! За лошадь хотите отомстить? — с укоризной спросила она, пристально глядя на нее.

Миранда была единственным человеком, кто смел так разговаривать с маркизой. Она вскормила ее грудью и нередко ругала девочку, когда та становилась чересчур упрямой или слишком заносчивой. Маркиза помолчала, потом произнесла:

— Он оскорбил меня. Хотел сделать из меня дурочку. Думал, что меня легко обмануть. К тому же он вор, и ты это знаешь. Я должна его проучить!

— Синьора маркиза, молю вас, остановите его, прошу вас!

Она не слушала Миранду. Прищурилась, метнула презрительный взгляд на управляющего.

— Что мне его жизнь? — процедила она. — Если Господу будет угодно, чтобы он остался жив, кто-нибудь спасет его.

Управляющий шагнул было к двуколке, но задрожал от ужаса, бросился к маркизе и с мольбой рухнул перед ней на колени:

— Синьора маркиза, заклинаю вас! Я же не умею укрощать лошадей! А этот конь совсем необъезженный, он убьет меня!

Всё так же с презрением глядя на него, маркиза не шелохнулась. Пастухи подвели к управляющему двуколку, в которую впрягли белого жеребца. Увидев коляску совсем рядом, тот опять с мольбой посмотрел на маркизу. Но она спокойно и твердо приказала:

— Садись!

Смирившись с судьбой, управляющий уронил шапку, забрался в двуколку и взял поводья. Пастух отпустил узду и выбежал из загона, а за ним поспешил и его напарник. Другой белый жеребец с громким ржанием побежал рядом с двуколкой, в которую был впряжен его брат. Миранда закрыла лицо руками.

— В чем дело? — поинтересовалась маркиза, не отрывая взгляда от управляющего в коляске, которую жеребец галопом помчал по загону.

— Прошу вас, синьора маркиза, заберите себе этих жеребцов, только оставьте в покое несчастного! — умоляла Миранда.

— Он сам этого хотел. А теперь платит сполна, этот вор.

Жеребец, запряженный в оглобли, почувствовав непривычный груз, запрокинул голову и оскалился, с громким ржанием взвился на дыбы и понесся еще быстрее. Управляющий отчаянно заорал. Затем жеребец вдруг резко развернулся, и легкая двуколка налетела прямо на столб ограждения. Раздался громкий треск вместе с безумным воплем управляющего. Миранда отняла руки от лица и закричала:

— Остановите его! Остановите! Ради бога, синьора, остановите! Он же погибнет!

Маркиза невозмутимо наблюдала за происходящим. Только глаза ее пылали, точно два факела, когда земля дрожала под копытами жеребцов. Другие лошади, находившиеся вне загона, заволновались, стали нервно бить копытами, кружить на месте. Только ее конь не шелохнулся, потому что она ласково, неторопливо поглаживала его по шее, опустив вуаль, чтобы защитить лицо от пыли, которая тучами клубилась вокруг.

Снова раздался крик ужаса — двуколка опять наклонилась набок, и управляющий упал на землю. Оглобли треснули, и коляска, высоко подскочив, рухнула в центре загона. Жеребец, ускорив бег, волочил теперь только человека, запутавшегося в вожжах. Управляющий жутко орал. Маркиза продолжала смотреть, а все присутствующие отвернулись от ужасной сцены. Миранда тихо плакала, кутаясь в черную шаль. Но тут внимание маркизы привлек цокот копыт подъезжавшей лошади. Маркиза обернулась и увидела, что, соскочив с коня, к ней спешит падре Арнальдо.

— Маркиза, что тут происходит?

Она бесстрастно посмотрела на него, не отвечая. Священник обратился к пастухам, что стояли возле забора и любовались спектаклем.

— А вы что смотрите? — вскричал он. — Или вы не христиане? Помогите этому несчастному!

Пастухи молча взглянули на маркизу, на священника, но не двинулись с места. Повелительно устремив на них указательный палец, священник твердо и властно заявил:

— Я приказываю вам! Помогите этому человеку!

Пастухи, немного смутившись, нехотя поднялись в седла и направились в загон, ворота которого кто-то поспешил открыть. С пылающими от гнева глазами маркиза проехала вперед, когда пастухи попытались остановить несшегося галопом жеребца, волочившего в туче пыли тело управляющего. Наконец им удалось схватить вожжи. Лошадь поднялась на дыбы, словно хотела сразить копытами небо, задрожала, гневно заржала и наконец остановилась. Подбежали другие пастухи и стали высвобождать управляющего из вожжей. Подняли его и вынесли из загона. Священник бросился к нему.

— Боже милостивый, в каком он состоянии! — падре потрогал его окровавленный лоб, пощупал пульс. — Он без сознания. Нужно немедленно что-то предпринять.

Маркиза подъехала ближе:

— Не беспокойтесь, падре, он останется жив, ничего с ним не сделается.

Падре Арнальдо не стал ее слушать.

— Сейчас же отвезите его к врачу, в Роди-Гарганико, — приказал он пастухам. — Быстрее, быстрее!

— Можете взять мою коляску, — снизошла маркиза.

Пастухи повиновались. Уложили управляющего и пустили лошадь галопом. Падре сел на своего коня и поравнялся с маркизой.

Не глядя друг на друга, они направились по дороге, ведущей к вилле Россоманни. Какое-то время священник молчал. Он был потрясен. До чего же еще может дойти эта женщина? У него в ушах так и стояли жуткие вопли управляющего и дикое ржание жеребца. И падре еще более, чем когда-либо, захотелось как можно скорее покинуть острова и не встречаться больше с этой женщиной.

Бежать с Тремити! Теперь для него все тут сделалось неузнаваемым и злобным. Люди, местность. Но больше всего его возмущало лицемерие молодых пастухов. Они хвалили падре: он сумел воспротивиться воле маркизы и спасти управляющего. Но сами даже не собирались ничего делать, а стояли и с интересом наблюдали за чудовищной сценой. На их лицах он видел такое же кровожадное выражение, такую же отчужденность, как и у палача во время казни. Господи, и почему твои возлюбленные чада доходят до подобного бессердечия, подумал священник, возводя очи горе.

Маркиза первая нарушила молчание:

— Презираете меня?

— Я огорчен лицемерием ваших пастухов, а также напуган тем, сколь легко вы способны так глумиться над человеком.

— Считаете меня преступницей, кровопийцей, не так ли? Но вы же не знаете, почему я так поступила. Мой управляющий продал лучшего моего коня, использовал его как племенного жеребца, а мне доложил, что тот охромел и его пришлось пристрелить. Но я вскрыла обман спустя три года, узнав, что ему подарили двух жеребцов. Они — точная копия моего коня. Мало того, я уже давно обнаружила, что он ворует почем зря, но пока еще не приняла никаких мер. Я должна была его проучить, прежде чем выгнать из моих владений. Вы считаете, — продолжала она, видя, что на священника ее объяснение не произвело впечатления, — будто я жестокая женщина. А я всего-навсего женщина, вынужденная защищаться от безмерно жестокого мира, в котором царит произвол мужчин. Очень трудно заставить всех вокруг относиться ко мне всерьез. Мне необходимо поступать именно так, чтобы заставить бояться меня. И вопреки моему характеру я должна быть жестокой.

— Ну, разумеется, — усмехнулся священник, — все вокруг, вспоминая вас расхваливают ваше великодушие, вашу доброту, вашу милость.

— Не иронизируйте! — возмутилась маркиза.

— А вы поменьше убеждайте меня, будто у вас мягкий характер, после того как потребовали расплатиться кровью.

— Вполне естественно, потому что со мной обошлись поистине нагло. И оскорбили. Подобные поступки я не прощаю. И прибегаю к мести.

— Мне хорошо известны и местные обычаи, и нравы вашей родины — Испании. Достаточно хорошо, чтобы понимать — месть приносит больше страданий, нежели облегчения, не только жертве, но и палачу. Такая прекрасная, умная женщина, как ваша милость, могла бы найти другие способы утвердить свою власть.

— Может, вовсе и не власти я жажду.

Падре Арнальдо промолчал. Он не хотел развивать тему. Они столько раз уже говорили об этом, но так ни к чему и не приходили. Она тоже заговорила о другом:

— Какие же добрые ветры занесли вас сюда, на озеро Варано, к такой жестокой женщине, как я?

— Я приехал, чтобы продолжить наш прерванный разговор, — очень серьезно ответил священник.

— Что же такое случилось, что заставило вас решиться на это?

— У вас достаточно осведомителей на Тремити, и вы не можете не знать о случившемся, — сухо ответил он.

— Вижу, сегодня вы разговариваете как мужчина, а не как священник. Сразу переходите к главному, значит, мы лучше поймем друг друга. Я слышала, Арианна уехала, убежала с простым моряком. И это очень загадочно. Потом стало известно об убийстве лейтенанта. Его смерть наделала много шума. Говорят, будто его убил какой-то моряк. Они были пьяны и поссорились из-за женщины. И куда же делся убийца?

— Судя по всему, скрылся, — ответил священник.

— Это версия для недоумков. А сейчас поедем ко мне на виллу, и вы расскажете мне правду, как все произошло на самом деле.

Он искоса посмотрел на маркизу, поправил шляпу и пришпорил коня. Она сделала то же самое, и их лошади пустились галопом. Подъехав к дому, маркиза предупредила:

— Прошу у вас еще две минуты. Только две, чтобы переодеться. Располагайтесь тут, на веранде. Вам сейчас принесут охлажденное вино. Чао!

Это «чао!» маркиза произнесла с вызывающей улыбкой, явно торжествуя. Священник проводил ее взглядом до двери. Потом снял шляпу и рассеянно посмотрел в сад, спускавшийся к морю. Оттуда доносилось веселое, оживленное верещание сверчков. Звуки эти вызывали в его памяти детство, когда он ребенком бегал по саду, смотрел сквозь ветви апельсиновых и лимонных деревьев на луну, появившуюся на горизонте, и мечтал о чем-то далеком. А его отец сидел в качалке у порога дома и курил трубку, уставившись куда-то в пространство. И мальчик бежал к нему со всех ног…

Маркиза появилась на веранде в легком белом платье, опустилась в качалку напротив падре и положила ногу на ногу. Выбрала такой женственный, такой белоснежный наряд, потому что намерена пустить в ход свои чары, подумал священник.

— Я знала, что вы вернетесь ко мне, — проговорила маркиза, и зеленые глаза ее заблестели.

Падре Арнальдо почувствовал усталость. Он собирался спросить, кто напал на Арианну, что это за лейтенант и куда делся Марио. Отчего его так неожиданно вызвали в Неаполь и почему он больше не вернулся? Но теперь, когда он видел маркизу такой торжествующей, ему захотелось поскорее уйти, убраться отсюда как можно дальше и не видеть ее больше. И все же ему необходимо поговорить с маркизой, если он действительно хочет спасти Арианну и Сальваторе.

Воспользовавшись его молчанием, Изабелла Россоманни первая задала вопрос:

— Что же случилось?

Священник удобнее устроился в кресле. Он должен оставаться невозмутимым. Да, так уж он воспитан: никто не должен видеть, что у него на душе. Он обязан контролировать каждый свой жест, не выдать себя ни единым движением мускула. Сейчас это давалось ему нелегко. Ему хотелось выплеснуть весь свой гнев в лицо этой женщине. Но еще не время. Он нуждается в маркизе. Он собрал всю волю, стараясь держаться как можно спокойнее.

— Не знаю, что доложили вам, маркиза, поскольку все зависит от того, как представить событие, — ответил он, сделав глоток вина.

— Вам ни к чему такая уклончивость, падре. Ведь вы же сами приехали ко мне, — с вызовом произнесла маркиза.

Священник продолжал тем же тоном:

— Не станете же вы уверять, будто не знаете, что Арианну пытались убить.

Маркиза вздрогнула. Она искренне удивилась:

— Я не знала этого!

— Вы лжете. И мне больно сознавать это. Вы приказали убить ее. Приказали тому лейтенанту, что танцевал с нею на балу по случаю вашего дня рождения, этому несчастному Фернандо Бандинелли, которого потом нашли мертвым.

Маркиза в изумлении смотрела на священника:

— Я не приказывала ему убивать девушку!

— Значит, признаете, что говорили с лейтенантом о ней и приказали что-то сделать?

— Я велела только напугать ее…

— Переодевшись монахом, чтобы Арианна подумала на монахов из аббатства?

— Ничего такого я не приказывала! — Маркиза в волнении поднялась. — Я не убийца! Я всего лишь хотела заставить Арианну понять, что она не должна делать то, что ей хочется. Я велела выследить ее и попугать.

— Однако, отдавая подобный приказ, нужно хорошо знать человека, которому вы доверяетесь, — возразил священник. — Так или иначе, ваш лейтенант сбросил Арианну со скалы.

— А кто убил его?

— Не скажу.

— Это тайна исповеди или его убили вы сами?

Падре Арнальдо вскипел от негодования, но сдержался. Он чувствовал, что маркиза уже вытянула из него слишком много сведений. И решил больше ничего не сообщать ей.

— Выходит, Арианна жива. Я рада… Прежде всего за вас. Как она себя чувствует? Тяжело ли ранена?

— Простите меня, маркиза, но об Арианне я позабочусь сам.

— Согласна, согласна. А где она сейчас? Ну конечно, этого вы тоже не захотите открыть мне. Да и зачем я вмешиваюсь? Признаюсь, я виновата перед вами. — Она повернулась к двери и позвала горничную: — Миранда! Принеси конверт, что лежит на моем письменном столе. Не хочу столь краткое время, которое могу провести с вами, говорить о своих ошибках. Поговорим лучше о будущем: вашем и моего сына. Я разговаривала с архиепископом Неаполя и, сделав щедрое приношение его церкви, убедила принять вас и простить. Теперь зависит от вас, от вашего умения, а также от благоволения архиепископа, сможете ли покинуть Тремити или нет. Вы должны увезти свою воспитанницу подальше отсюда. Архиепископ ждет вас. Я приготовила письмо и для кардинала Фабрицио Руффо[22]. Это очень могущественный человек, близкий друг папы Пия VI. Не поможет архиепископ, обратитесь к нему. Попросите отправить вас на север, в Милан, а то и подальше. И найдите мужа для вашей подопечной. Но это еще не все. Я хочу, чтобы вы встретились в Неаполе с моим сыном и убедили его жениться на Марии Луизе Граффенберг. Расскажите ему все, что считаете нужным. Сообщите, что Арианна уехала во Францию, Германию, Австрию… куда угодно. Скажите, что она вышла замуж за своего моряка и счастлива. Словом, сочините что придет в голову, лишь бы он не захотел помчаться по ее следам.

Вошедшая горничная подала хозяйке конверт.

— Не сомневаюсь, что письмо, которое я вручила вам в прошлый раз, вы порвали. Я слишком хорошо знаю вас и не могу ошибиться. Поэтому приготовила еще одно. Это письмо определит вашу судьбу. В нем моя благодарность за то, что вы старались направить моего сына в угодную мне сторону. Здесь достаточно денег, чтобы обеспечить новую жизнь вам и Арианне. Двести тысяч дукатов переведены на ваше имя в Неаполитанский банк. Еще двести тысяч получите, когда Арианна выйдет замуж. И еще столько же после свадьбы Марио и Граффенберг.

Священник смутился. Ему нечего было противопоставить плану маркизы.

— В чем дело, падре? Быть может, сумма, которую я назначила для осуществления мечты всей вашей жизни и для будущего Арианны, недостаточна?

— Нет-нет, что вы! Это огромные деньги, — в замешательстве проговорил священник, принимая протянутый ему конверт.

— Вскройте его!

Падре повиновался. В конверте он нашел кредитное поручение.

— Такая сумма кого угодно приведет в замешательство, я…

— Я могу себе это позволить! Я проявила жестокость. Но я умею быть и великодушной. А сейчас вам необходимо немедленно уехать. Карло проводит вас до Неаполя. Жаль, что не могу отправиться вместе с вами, побывать в столице и посмотреть, что у вас получится. Но мне и так все уже ясно. Я ведь знаю вас лучше, чем кто бы то ни было. Лучше, чем вы можете себе представить, падре Арнальдо. Невыносимое самомнение, не так ли?

Падре Арнальдо покачал головой, опуская конверт в карман сутаны.

ПРОЩЕНИЕ

Два дня спустя падре Арнальдо вошел в кабинет архиеписиопа Неаполя.

Высокий, крепкий, с седыми, аккуратно причесанными волосами архиепископ ожидал его, выйдя на середину дорогого ковра. Падре Арнальдо пересек комнату и, склонив голову, опустился перед ним на колени. Поцеловал кольцо и замер. Архиепископ положил руку ему на голову со словами:

— Встаньте, сын мой, церковь прощает вас. Проходите, садитесь, вы, должно быть, устали с дороги.

Падре Арнальдо поднялся и проводил взглядом архиепископа, занявшего место за огромным письменным столом. Высокий прелат указал ему на кресло напротив, и священник устало опустился в него. И только заметив, как по-отечески смотрит на него архиепископ, он сообразил, как же странно, наверное, выглядит.

После встречи с маркизой он без остановок проделал длинный путь до Неаполя. Он скакал верхом два дня, под дождем перевалил через Апеннины, насквозь промок, борясь с ветром, не обращая внимания на голод и холод. Разве мог он думать об отдыхе, если в душе твердо решился: он отправит Арианну в надежное место, а сам покинет наконец Тремити и сделает все от него зависящее, чтобы помочь церкви в такой трудный для нее момент… Окрыляло падре и сознание, что у него есть теперь деньги, какие никогда ему и не снились. Маркиза Россоманни обошлась с ним жестоко, но и великодушно. И тем самым привела в замешательство. Она единственный человек, способный обескуражить его, заставить замолчать.

Падре взглянул на свою одежду и, улыбаясь, посмотрел на архиепископа:

— Простите меня, ваше высокопреосвященство, произошло столько разных неожиданных событий, что я не успел позаботиться о своем облачении.

— Не надо извиняться, Арнальдо.

В отличие от последней встречи, когда архиепископ отправил священника на Тремити, теперь он предпочел обратиться к нему по имени, а не по фамилии.

— Мне кажется, вы выглядите очень романтично! Похожи на армейского капитана, возвращающегося домой после долгих мечтаний об отпуске. Весь в пыли и в грязи он врывается к старому родителю, не обращая внимания на свой вид…

— Ваше высокопреосвященство, благодарю вас за отеческий прием, оказываемый мне. Боюсь только, что вы давно уже не видели в своих покоях подобного вояку.

— Наверное, ужасно столько лет провести на Тремити? — спросил архиепископ, постукивая холеной, со множеством колец рукой по листу бумаги, лежавшему перед ним.

— Ужасно, ваше высокопреосвященство. Ужасно, особенно в первые годы. Но что поделаешь! Со временем я полюбил свою паству.

— Да, я знаю, что вы очень любите вашу паству на Тремити.

Падре Арнальдо почувствовал, что архиепископ лукавит. Словно бы слова в его уста вложила маркиза Россоманни. Разумеется, она поведала архиепископу о его жизни на Тремити. И тогда падре Арнальдо решил сделать своим щитом чистосердечие. Этот прием он не раз использовал в общении с духовными лицами. Видя его откровенность, они сразу же обуздывали свое любопытство, а стало быть, меняли и тему разговора.

— Ваше высокопреосвященство, я люблю всех моих прихожан, но двое мне особенно дороги. Это моя кузина Марта и Арианна, дочь одного из управляющих маркизы. Я чувствовал особую ответственность за судьбу девушки, потому что согласно местной традиции семья так печется о сыновьях, что почти забывает о дочерях. К ним относятся как к обузе, от которой нужно поскорее избавиться.

Слушая падре Арнальдо, архиепископ внимательно присматривался к нему и понял, что тот говорит правду. Интуиция подсказала ему такой вывод, хотя он и противоречил всему, что наговорила маркиза. Этот священник говорил искренно. Хотя разница в возрасте между ними была невелика, падре Арнальдо выглядел значительно моложе и крепче его, архиепископа, который достиг высокого положения, это верно, но чувствовал себя очень и очень старым. Работа в папской канцелярии изматывала и опустошала любого священнослужителя, особенно тех, кто участвовал в интригах вокруг власти. Вот и сам архиепископ уже давно утратил жизненную энергию. А священник, сидевший напротив него, был исполнен желания жить и бороться. Пребывая в изгнании на Тремити, он не стал заложником алкоголя, не отупел от одиночества Он нашел для себя смысл жизни, взрастил чувство, за которое надо бороться Он сумел сохранить себя. Подобные личности, уникальные в своем роде, бесспорно, весьма необходимы церкви, дабы она сохранила свое влияние в веках. Больше всего этот священник походил на полководца.

А слабость его состояла в том, что он гордился своим саном служителя церкви и отличался тщеславием.

Архиепископ прекрасно понимал собеседника, ведь такие же гордость и тщеславие были присущи и ему самому, причем даже в большей мере. Церковь предоставляла священникам блестящие возможности возвыситься — как, впрочем, и всякий иной великий институт, прочно утвердившийся в веках. И если все обстояло именно так, как архиепископу виделось сегодня, стоило обратить внимание на этого священника. Наверное, сейчас самый подходящий момент поддержать его. Со временем стоит забрать его в Ватикан. Однако пусть еще подождет несколько лет, пусть помечтает о Риме. И нужно подвергнуть его испытанию.

Архиепископ лениво отодвинул в сторону пресс для бумаги и, глядя на падре Арнальдо из-под прикрытых век, произнес:

— Сейчас церкви требуются несгибаемые священники. Я долго изучал вас и вполне доволен вашей деятельностью на Тремити. Вы показали, что можете пасти свое маленькое стадо. И сумели сохранить хорошие отношения с сильными мира сего. Дипломатия — существенный момент в нашей духовной миссии.

Падре Арнальдо внимательно слушал. Ему казалось, что все складывается даже лучше, чем он предполагал.

— Вы не только прощены. Для вас настало время принять на себя более высокую ответственность… Не бойтесь — конечно же, не на таких пустынных островах, как Тремити.

— Какую ответственность, ваше высокопреосвященство?

— Есть несколько небольших епископатов, где нужен энергичный и толковый епископ.

Епископ! Это казалось падре Арнальдо невероятным. И все же сомневаться не приходилось. Епископат, который хотят предложить ему, будет не намного больше, чем Тремити, но это не имеет значения. Зато он будет жить на материке, обретет свободу. И в деньгах недостатка нет. Сколько же он сможет сделать добра! Все же оставалась одна проблема: необходимо уехать с юга. Маркиза Россоманни ясно выразилась: отвезите Арианну в Милан, в Вену, куда угодно.

— Ваше высокопреосвященство, но я…

— Нет-нет, Арнальдо, вы превосходно справитесь, я уверен.

— Благодарю вас за доверие, я тронут… — Падре Арнальдо замолчал, словно обдумывая что-то. — Ваше высокопреосвященство, любое решение церкви я выполню со смирением. Но позволительно ли мне высказать некоторые пожелания относительно моего назначения?

— У вас есть пожелания?.. Поясните, чего бы вам хотелось, и мы сделаем все возможное.

— Ваше высокопреосвященство, я хотел бы служить на севере Италии. Думаю, что и маркиза Россоманни писала вам об этом же.

— Да, вы правы. Но почему именно там?

— Мой выбор не случаен, ваше высокопреосвященство. Я много размышлял, спрашивал себя, мог ли бы я стать полезнее церкви, если б меня простили и если бы у меня было достаточно средств. И я пришел к выводу, что обязан посвятить свою жизнь борьбе против дехристианизации, которая так усилилась в наши дни.

Архиепископ улыбнулся.

— На севере полуострова церковь пострадала больше, — продолжал падре Арнальдо. — Она пережила реформы австрийского императора Иосифа[23], и ей угрожают идеи якобинской революции. На севере бунтарские призывы якобинцев гораздо больше влияют на народ, чем здесь, на юге. Мне хотелось бы оказать посильную помощь церкви. Я хотел бы бороться…

— Понимаю, — прервал его архиепископ. — А как вы собираетесь это делать?

— Прибегнув к помощи целой армии энергичных и преданных церкви священников.

— Боже мой, и где же вы их найдете?

— Привлеку молодых священнослужителей, юных монахов и создам из них нечто вроде милиции. Используя власть, какой епископ обладает в собственном епископате, можно собрать большие силы. И с их помощью одолеть безбожие. Нам нужны священники, которые могут привлечь на сторону религии всех: молодежь, женщин, пожилых людей… Нужны священники, способные создать религиозную и политическую оппозицию революционным идеям.

Он говорил все это с таким пылом, что архиепископ изумился:

— И где бы вы хотели создать эту так называемую милицию? В каком городе на севере?

— В Милане или поблизости от него. Думаю, именно туда якобинцы попытаются проникнуть прежде всего.

— Милан или поблизости… Но вы же понимаете, сын мой, что подобные решения не принимаются с ходу. В церкви все совершается очень медленно. К тому же Милан далеко отсюда, во всяком случае от меня. И я ничего не могу сделать на севере полуострова.

— А как вы полагаете, ваше высокопреосвященство, кардинал Фабрицио Руффо мог бы помочь?

— Руффо?..

— Мне известно, что он близкий друг папы римского… И вы его очень хорошо знаете…

— Да, конечно, Руффо мог бы незамедлительно поговорить с папой. Кардинал вырос у него на коленях. Конечно, поможет.

— И вы считаете удобным…

— Да, да, я могу это сделать. Я подготовлю вам письмо, Арнальдо. Руффо сейчас находится при дворе в Казерте. А для такого наездника, как вы, нетрудно завтра же добраться туда. Вы ведь торопитесь, или я ошибаюсь?

— Вы очень хорошо меня понимаете, ваше высокопреосвященство. Благодарю вас. События надвигаются, надо спешить.

— Я в восторге от вашего энтузиазма, сын мой. Хотя и полагаю, что ваши планы защитить церковь всего лишь мечта. Однако кто знает! Попробуйте, Арнальдо, попробуйте. Даю вам свое благословение, — он протянул ему бумагу, на которой написал несколько строк. — Прочтите.

Падре Арнальдо быстро пробежал эти строки и краем глаза заметил, что архиепископ доволен им и улыбается.

Вошел слуга.

— Орацио, — сказал архиепископ, — проводи монсиньора Дзолу в апартаменты для гостей и проследи, чтобы у него ни в чем не было недостатка.

— До свиданья, ваше высокопреосвященство.

— Да поможет вам Бог. Вам нужна Его помощь.

КАРДИНАЛ РУФФО

Поднимаясь по парадной лестнице королевского дворца в Казерте, падре Арнальдо продолжал обдумывать все ту же мучившую его проблему. Прилично ли делать все это ради одной только собственной цели? Нет ли другого, более христианского и менее предосудительного пути? Так уж и нет?

И размышляя, все больше убеждался, что действительно нет. Единственный возможный путь — соглашение с маркизой Россоманни. А теперь и надежда на могущественного кардинала, близкого друга папы римского, известного странным, непредсказуемым характером. Однако не стоит так уж страшиться непредсказуемых, но умных людей. Маркиза тоже непредсказуема. Сейчас важно использовать создавшуюся ситуацию. Именно потому, что после революционных боев религия во Франции преследовалась, а в Неаполитанском королевстве церковь, наоборот, обретала все большее значение.

В первые годы правления короля Фердинанда Неаполь стал одним из самых блестящих городов Европы. Все великие неаполитанцы — философы Галиани, Дженовези, художники Де Мура, Бони-то, ученые Серао, Маццокки — это просветители, люди, верившие больше в разум, нежели в Бога. И Неаполь славился прежде как пре-веселый город. Тут все смеялись шуткам Пульчинеллы — и бедняки, и аристократы. Даже сам король.

Но теперь все изменилось. Казнь короля Франции и королевы Марии Антуанетты, родной сестры королевы Неаполя, вызвала панику. И словно этого мало, в то лето разразился страшным извержением Везувий. Религия вновь обрела силу. Да еще какую! Даже суд устроили над несчастным сицилийцем Томмазо Амато, так, кажется, его звали. И приговорили к смертной казни за то, что он обругал в церкви Бога и короля. При дворе распоряжались англичане: лорд Эктон, посол Гамильтон и его красавица жена Эмма. А из Рима вскоре прибыл Фабрицио Руффо, которому король поручил среди прочих дел управлять Казертой.

У дверей стояли двое часовых в придворной форме. Священник показал им рекомендательное письмо. Ему велели подождать в просторной приемной с высоким потолком. На стенах висели портреты сиятельных мужей и знатных дам. Прошло всего несколько минут, и появился шустрый человек лет тридцяти, худой, остроносый, с живыми бегающими глазами. Должно быть, секретарь Руффо. Это хороший признак. Значит, его высокопреосвященство не желает терять времени. Иначе ожидание затянулось бы.

Они поднялись по широкой лестнице этажом выше и оказались в длинном коридоре с высокими окнами по одной стороне. На середине коридора у кабинета кардинала тоже стояли часовые. Секретарь попросил подождать.

Падре Арнальдо подошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на королевский парк. Однако любовался им недолго.

— Его высокопреосвященство ожидает вас, — бесстрастно произнес секретарь.

Падре Арнальдо вошел в зал — просторный, утопающий в полумраке. За столом в массивном позолоченном кресле сидел человек в красной мантии. Священник не ожидал, что Руффо примет его в кардинальском облачении. Уже несколько лет кардиналы неизменно носили придворный костюм и только на официальных церемониях появлялись в церковной одежде.

Кардинал не поднялся ему навстречу, а издали жестом велел приблизиться и указал на кресло. Впервые падре Арнальдо растерялся. Следует ли поцеловать ему кольцо? Если следует, то как это сделать, ведь их разделяет массивный стол. Он склонился было к протянутой руке, но та снова изобразила повелительный жест, приказавший сесть в кресло. Он понял: никаких поцелуев. Он должен сразу же приступить к делу.

— Монсиньор Дзола, — произнес кардинал, — у меня есть два письма. Одно от маркизы Россоманни, моей дорогой подруги, и другое — от архиепископа неаполитанского. Оба хорошо отзываются о вас и уверяют, что я могу вам чем-то помочь. Что конкретно вам нужно?

— Я хотел бы поехать служить на север, ваше высокопреосвященство. В Милан или Варезе либо в их окрестностях.

— Почему?

— Потому что, на мой взгляд, буду там полезнее, чем на Тремити.

— Как вы можете это утверждать? Что вам известно о планах Господних? Вы ведь можете понадобиться и здесь, в Неаполитанском королевстве, даже именно в Апулии.

— Понадоблюсь здесь — пришлете за мной, и я сразу же вернусь. Пока же, ваше высокопреосвященство, в Апулии мне совершенно нечего делать. Тогда как на севере якобинские богоборческие идеи находят все больше сторонников и потому тамошней церкви нужны священники, которые хотели бы активно противостоять этому.

— Одним словом, чувствуете в себе призвание миссионера и, пожалуй, даже мученика. Это так?

— Нет, ваше высокопреосвященство. Я человек дела. И знаю, что церковь нуждается в таких людях…

Падре Арнальдо неожиданно умолк, потому что кардинал вдруг поднялся из-за стола. Не очень высокого роста, в просторной кардинальской мантии он выглядел весьма внушительно. Не торопясь, он направился к священнику. Тот оказался в очень неловком положении — он сидел, а кардинал стоял. Падре Арнальдо поднялся, а Руффо, продолжая разговор, направился к окну. Священник невольно последовал за ним, и они продолжали почти бок о бок прохаживаться по просторному кабинету.

— Конечно, церковь нуждается в таких людях, — согласился Руффо. — Вы полагаете, эти мерзавцы — французские революционеры — сумели бы натворить столько бед, будь у церкви люди дела, а не трусы, думающие только о том, как бы договориться с третьим сословием? И прежде всего низшее духовенство. Позор! Знаете, почему победили якобинцы? Потому что духовенство, вместо того чтобы честно выполнять свой долг, сблизилось с буржуазией и провинциальной знатью. Огромная ответственность лежит на этих тщеславных, подлых, жадных людях, продавших церковь Христову за место в Генеральных Штатах. И сейчас нужны люди дела, конечно, нужны! И люди веры, несгибаемые, как сталь. Не ренегаты вроде продажного епископа Отона или этого шута Талейрана[24], устроившего кощунственную гулянку в честь богини разума!

Кардинал умолк и посмотрел на падре Арнальдо, словно ожидая нужной реакции. Священник не знал, что и сказать. Да, конечно, во Франции большая часть духовенства поддерживала революцию, но многие и погибли от рук якобинцев. Однако ему не пришлось ничего говорить. Кардинал, пристально глядя на него, уточнил:

— Вы, следовательно, не верите, что после июльских событий революционная опасность миновала?[25]

— Не могу поверить, ваше высокопреосвященство. Может, угроза ослабела во Франции, но у меня такое впечатление, что у нас, в Италии, худшее еще впереди.

— Я того же мнения, монсиньор Дзола. — согласился кардинал. — Италия — страна раздробленная, отсталая, и наше Неаполитанское королевство тоже почти нищее. Здесь накопилось слишиом много пороха для революционного взрыва. А что вы намерены делать на севере?

— Хочу организовать школу для священников.

— Но такие школы уже существуют.

— Да, но я имею в виду не обычную духовную семинарию. Я думаю обучать молодых священников умению противостоять антирелигиозной пропаганде. К тому же духовенство очень далеко от народа.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что образованное духовенство живет интересами знати, участвует в светской жизни, не отдает все свои помыслы заботам о душах верующих. Я бы хотел создать нечто вроде милиции — милиции из священников, хорошо подготовленных к отпору, но в то же время смиренных и к тому же способных быть вместе с народом, помогать ему…

— И вести его, — добавил кардинал.

— Да, и вести его.

— Словом, нечто вроде ордена иезуитов? — уточнил кардинал.

— Я знаю, что орден иезуитов всячески порицали и отовсюду изгоняли, ваше высокопреосвященство, но полагаю, что в свое время Игнатий Лойола[26] действовал верно, когда создал институт милиции. Мой план куда скромнее. И вдохновляюсь я, разумеется, не примером иезуитов. Я думаю прежде всего о священнослужителях, которые прочно обосновались в своих приходах, знают свою паству, по-настоящему близки к народу, думаю о приходских священниках, хорошо подготовленных, отважных, смелых, о милиции, упрочившей свои позиции, скажем так, в каждой конкретной местности. Именно на народ мы должны рассчитывать! В народе живет вера, он поверит и в будущее. Сумеем упрочить связь с народом — значит, победим.

Кардинал смотрел прямо перед собой. На лице его отражалось глубокое внутреннее напряжение. Падре Арнальдо ощущал исходящую от него огромную духовную энергию. Теперь он понимал, почему святой отец приблизил кардинала Руффо и сделал его главным администратором Папского государства. Руффо — человек власти, государственный муж, полководец.

— Да, именно народ спасет нас. Нужно иметь мужество признать это — якобинцы верили в народ больше, нежели мы. Они сумели разжечь его, повести на штурм. Теперь настал наш черед. Нам надо отвоевать народ и повести под знаменем веры, как в крестовый поход.

Кардинал быстро вернулся к столу, опустился в кресло и твердо посмотрел на падре Арнальдо.

— У нас нет времени воспитывать молодых священников, — сказал он. — К сожалению, гораздо раньше нам понадобятся солдаты. Революция не закончилась. Эти несчастные обманутые люди думают, будто опасность миновала с убийством Робеспьера.

— Я не гожусь в генералы, мне не по силам создавать армию, — сказал падре Арнальдо. — Я способен заниматься лишь священниками и простыми людьми. Я могу готовить духовенство и привлекать народ на нашу сторону. Борьба между церковью и современной ересью продлится еще очень долго. Разве вы не такого же мнения, ваше высокопреосвященство?

Привыкший задавать вопросы, а не отвечать на них, кардинал несколько удивился, но все же ответил:

— Да, согласен. Это будет война вековая. И она идет уже не одно столетие. Когда-то миром правили мы. Во времена папы Юлия И, Микеланджело, Рафаэля. Потом перешли в оборону. Отошли на второй план. Но церковь должна быть реформирована. Как и государство. Необходимо изменить также и сам институт подготовки священнослужителей. Ваша идея хороша, Дзола, нам нужны надежные священники, прочно укоренившиеся в своих приходах. Да, это тоже необходимо. Но, к сожалению, понадобятся, повторяю, и солдаты. Впрочем, будем надеяться, что Господу Богу кровопролитие не угодно.

Кардинал расслабился и почти улыбался. Падре Арнальдо видел в нем умного, тонкого и хитрого дипломата.

— А на какие деньги вы собираетесь создавать вашу территориальную милицию из священников? От кого надеетесь получить их? Здесь, в Неаполе, все уже разорены после махинации лорда Займе, забравшего у них пятьдесят миллионов дукатов в обмен на клочки бумажек Национального института! А все для чего? Чтобы отправить на север экспедиционный корпус под командованием глупого генерала.

Падре Арнальдо подумал, что, наверное, было бы лучше поставить Руффо во главе этого корпуса, но ограничился толью короткой репликой:

— У меня есть свои деньги. Много денег, и я ни у кого ничего просить не стану.

— Это немаловажно. Уже начинаю верить в вашу милицию. Не спрашиваю, откуда у вас такие деньги. Это не интересует меня, раз тратите их на верное дело. Вы направитесь на север, обещаю вам. И получите соответствующую должность. Однако забудьте про Милан. Он находится во власти кардинала Висконти. Вы поедете в Варезе. Там неспокойно, и общине нужен новый пастырь. Я велю передать вам всю информацию о тамошних беспорядках. Изучите документы и снова приходите ко мне доложить, что конкретно намерены делать. Придем к согласию — поедете. И разумеется, оттуда, — кардинал посмотрел Арнальдо прямо в глаза, — будете регулярно информировать меня. Благословляю вас.

Падре Арнальдо поднялся. Он хотел поблагодарить кардинала, но тот уже углубился в свои бумаги. Священник поклонился и вышел из кабинета.

Спускаясь по лестнице, он возблагодарил Господа. На этой неделе два церковных иерарха отнеслись к нему с таким великим расположением, какого он и не ожидал. И он испросил у Всевышнего прощения за собственную слабость, из-за которой впадал иногда в отчаяние. Права Арианна, подумал он, улыбаясь, будущее лучше настоящего. Однако девушка еще не знает — она слишком молода, — что никогда не следует терять веру в Бога. Ибо Бог — это и есть наше будущее.

Прежде чем пришпорить коня, который домчит его обратно в Неаполь, священник еще раз полюбовался королевским парком — действительно праздник для глаз и услада для души. Прав Платон, подумал падре Арнальдо, красота ведет нас к Богу[27].

ПОРТРЕТ АРИАННЫ

Граф Джулио Веноза вгляделся в полотно и перевел взгляд на падре Арнальдо. Он недоумевал — какая может быть связь между этим элегантным прелатом и девушкой, изображенной на картине. Аппиани сообщил графу, что монсиньор Дзола слыл когда-то блистательным священнослужителем неаполитанской курии, но был сослан в изгнание. Его отправили замаливать грехи на Тремити. Но здесь он сблизился с маркизой Россоманни. Окрестные помещики и апулийская знать величали ее Хозяйкой Даунии. Священник стал ее любовником? И чьей же дочерью была эта девушка? Его? Его и маркизы? Может, потому маркиза и не хотела, чтобы ее сын женился на ней?

Граф безмолвствовал, задумавшись над всеми этими вопросами. Монсиньор Дзола сидел в кресле напротив и тоже молчал, изучая его. Граф снова взглянул на священника: очень интересный мужчина. Несомненно, должен весьма нравиться женщинам.

— Как я уже писал вам, монсиньор Дзола, я специально приехал в Неаполь, желая приобрести этот портрет. По правде говоря, у меня есть тут и другие дела, но покупка картины — самое важное.

Падре Арнальдо продолжал молча изучать аристократа. Этот граф оказался не совсем обычным, вернее, «особым» человеком, как назвал его Аппиани. Среднего роста, изящный, стройный. Каштановые, тщательно ухоженные волосы. Правильные черты лица, умный, проницательный взгляд. Изысканная манера одеваться. Словом, идеальный представитель новой миланской аристократии, образованной, рафинированной, существующей в границах законности.

«Да, мне повезло, — подумал падре Арнальдо, — на такого человека можно положиться, ему можно доверить Арианну».

— Вы готовы продать мне этот портрет, не так ли? — спросил Джулио, подойдя ближе к полотну. Он был доволен, что картина, которую Аппиани так подробно описал ему, теперь находится тут, совсем рядом. И конечно, будет принадлежать ему.

— Да, я готов продать, граф. Но хотел бы получить за эту картину, скажем так, несколько необычную плату.

— Назовите сумму, монсиньор.

— Это не деньги. В обмен за нее я должен кое о чем попросить вас.

— Что-то такое, что я в силах предоставить вам?

— Вы сами решите. Позвольте изложить, граф, что именно и почему я хочу получить за этот портрет.

Веноза не ожидал ничего подобного, но во время путешествий он привык быстро приспосабливаться к самым разным ситуациям.

— Слушаю вас, монсиньор, — сказал он, не отрывая глаз от картины. Девушка выглядела именно так, как описал Аппиани. Непостижимо хороша! «Королева чаек» — назвал художник свою картину. Да, подумал граф, очень точное определение.

— Эта юная девушка — сразу же открою вам — не моя дочь и не моя любовница. Она еще не познала плотской любви. Ей только шестнадцать лет. Я нашел ее новорожденной в ивовой корзинке. И не ведаю, чей это ребенок. Не знаю, как она оказалась на Тремити. Я отдал ее на воспитание управляющему фермой на одном из островов Тремити. И для всех окружающих она — дочь крестьянина. Я же всегда помогал ей. Тремити — крохотный мирок. Священник нередко чувствует себя там очень одиноко. А может, мне просто хотелось иметь ребенка. И в каком-то смысле она для меня словно родная дочь, понимаете? Поэтому я забочусь о ней. Но сейчас она в опасности.

Веноза хорошо разбирался в людях. Он понял, что возникшие у него предположения необоснованны. Священник не лгал. Граф видел это по открытому взгляду, по волнению, прорывавшемуся в голосе падре.

— Девушка очень красива, — продолжал священник, — и сын маркизы Россоманни влюбился в нее. Хотел жениться. Это случилось, когда Аппиани приезжал на остров писать портрет юноши. Тогда же он сделал и этот портрет Арианны. Но маркиза восстала против их брака. У нее есть на это свои веские основания. Если бы Марио женился на бедной крестьянке, двор воспринял бы подобный поступок как враждебный жест. Его могли бы счесть якобинцем. Не знаю, известно ли вам, какая волна насилия прокатилась по Неаполю после казни Марии Антуанетты. Мария Каролина захотела отомстить за сестру… Маркиза Россоманни узнала, что шпионы следили за ее сыном. Тогда она решила укрепить свои связи с двором и для этого женить сына на Марии Луизе фон Граффенберг, мать которой — подруга королевы Марии Каролины.

Джулио Веноза прикрыл глаза. Еще один пример, подумал он, когда красота обладает такой необыкновенной силой, что меняет судьбы людей. Только оттого, что необычайно хороша, эта никому не известная деревенская девушка, не имеющая ни отца, ни матери, оказалась вовлеченной в интриги сильных мира сего.

— На девушку было совершено покушение, — продолжал священник. — Сейчас она укрывается в подземелье аббатства, но я должен помочь ей вырваться оттуда. Вы могли бы содействовать мне в этом? В обмен на картину я попросил бы вас помочь найти девушке убежище в Милане, вдали от маркизы, вдали от Марио Россоманни. Вам нравится портрет, вы хотите его приобрести. И я подумал, что возможен такой обмен. Но я обязан открыть вам всё. Маркиза дала мне деньги, чтобы я удалил Арианну с острова. Большую сумму. Так что с деньгами проблем нет. У девушки теперь есть приданое, благодаря чему ее легко можно выдать замуж. Я же пока не могу покинуть Неаполь, и мне нужно найти в Милане надежного человека, сильного, умного, знающего жизнь человека, который сумел бы спрятать девушку и защищать ее какое-то время — несколько месяцев, может быть, даже год. Аппиани говорил мне о вас немало лестного.

— А сам Аппиани разве не подходит для этой цели?

— Нет, Аппиани — художник, все время в странствиях. И к тому же он друг молодого маркиза. Нет, совершенно не подходит.

— Я слышал, девушка неплохо образованна.

— Да, читает, пишет, немного знакома с риторикой, математикой, другими науками. Хорошо знает литературу и философию. Владеет латынью и французским. Сейчас изучает немецкий язык.

— Немецкий? Зачем?

— Я решил отправить ее на север, в Милан или в Вену, там без знания немецкого не обойтись. Я обещал маркизе сделать это. И еще я взял на себя обязательство выдать Арианну замуж, чтобы не возникало больше никаких проблем с сыном маркизы, Марио.

Джулио Веноза изумился. Этот блистательный прелат дал своей подопечной хорошее образование, совершенно необычное даже для знатной дамы из высшего общества.

— Наверное, вы сами были ее учителем? Лично обучали всему?

— Не только я, одному мне было бы не справиться. Я для нее второй отец. У нас близкие дружеские отношения, я строг, но до известного предела, как всякий отец. В аббатстве на Тремити, настоятелем которого я был, проживают несколько старых монахов. Именно они и стали ее основными учителями. Достаточно надежными и знающими.

Джулио с восхищением смотрел на падре Арнальдо Конечно, он ничего не отпускает на волю случая, подумал граф. Этот священник соединил свой ум, свой жизненный опыт и искусство католической церкви для того, чтобы управлять людьми и обстоятельствами Такие деятели, как он, могут совершенно свободно повести за собой народ. Так же легко и непринужденно, как рассказывал сейчас о своей приемной дочери.

— А что еще собираетесь предпринять для столь необыкновенной девушки? — в словах графа прозвучала ирония.

Однако священник оставался невозмутимым. Лицо его сделалось строгим и твердым.

— Что еще? — отозвался он. — Надеюсь приобрести для нее знатный титул, хотя это и непросто.

— А мне говорили, будто на юге, особенно в Сицилии, за деньги можно приобрести все. В Палермо живет немало княжеских семей, скажем так, «выскочек». Король Испании продавал титулы оптом. Кроме того, там найдется и немало обнищавших аристократов…

— Трудность не в этом, а в Хозяйке Даунии. Она может подумать, будто я стараюсь приобрести Арианне знатный титул, чтобы облегчить ее сыну женитьбу на ней.

— Так или иначе, дорогой монснньор, согласитесь, что прелат с вашими связями может решить подобную задачу. Церковь тут, в Неаполе, еще очень сильна. Я бы даже сказал, она могущественнее самого короля. И все же я не уверен, что неаполитанцы по-настоящему религиозный народ. Во всяком случае, они веруют не так искренно, как мы, миланцы.

— Да, они совсем другие, — согласился священник, — они более древние, нежели северяне, древнее самого христианства. Полны предрассудков, верят в колдовство, в чудеса. Однако я не думаю, что на юге удалась бы кампания по дехристианизации, проповедуемая якобинцами.

— Как в Вандее?

— Может быть, даже нагляднее, чем в Вандее, — ответил падре Арнальдо. — Здесь у нас за плечами все-таки два тысячелетия истории. Наш народ очень гордый.

— Мы несколько отклонились от судьбы Арианны, — заметил граф. — Но может быть, не слишком. Итак, резюме — по социальному происхождению она нежелательна при дворе, но пользуется поддержкой церкви.

Граф улыбнулся, и священник заметил это. Все в порядке, обрадовался он, граф Веноза согласен.

— Хорошо, — заключил Джулио. — Я готов на такой обмен. Увожу картину с собой и жду вашу подопечную на озере Варезе. Сообщите, когда она прибудет, а об остальном позабочусь я лично. И буду опекать ее до вашего приезда. Кстати, с кем приедет девушка?

— С моей кузиной Мартой, которая воспитывала ее, и с Сальваторе, преданным мне до гроба слугой. Я переведу пятьдесят тысяч дукатов, ее приданое, в банк ди Монте.

Услышав такую цифру, граф не шелохнулся. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни единым жестом он не выдал своего изумления. Но падре Арнальдо, смотревший ему прямо в глаза, заметил, когда называл цифру, как чуть-чуть расширились его зрачки. Веноза отвел взгляд от священника, прошелся по комнате и вернулся к портрету.

— Это невероятно крупная сумма, монсиньор. Она соблазнила бы многих моих друзей. С таким приданым нетрудно найти мужа. Ну а мне моих доходов достаточно, чтобы жить в полное удовольствие и пополнять свою коллекцию живописи. Единственное, что может поставить меня в самом начале списка претендентов на руку Арианны, — ее красота. Я влюблен в портрет, и если оригинал столь же прекрасен, то могу лишь преклониться перед ним.

Граф повернулся к священнику и увидел, что тот хитро улыбается. Еще бы, тот не сомневался в красоте своей приемной дочери.

— Судить вам, граф, — сказал падре Арнальдо, вставая. — Вскоре напишу вам, а сейчас должен идти по делам. — Он подошел к картине и внимательно вгляделся в девушку на полотне, словно хотел запомнить все до мельчайших подробностей.

— Вам жаль расставаться с ней, не так ли? — спросил граф.

— Я охотно отдаю портрет вам, так как понимаю — он попадет в хорошие руки. Жаль только, что останется пустое место на стене моей библиотеки и я уже ничем не смогу его заполнить.

Веноза протянул руку священнику:

— Падре, я счастлив знакомством с вами. Надеюсь, скоро приедете в Милан. Буду очень рад вновь увидеть вас.

— Спасибо, граф. Я навещу вас, можете не сомневаться, — заверил падре Арнальдо, задержав его руку в своей. — Должен попросить вас еще об одной услуге.

— Слушаю вас.

— Арианна считает, что она дочь управляющего Рафаэля. Не открывайте ей мою тайну. Я сделаю это сам а нужный момент.

— Не сомневайтесь. Спасибо та доверие.

— До встречи в Милане, — попрощался падре Арнальдо, надевая свою шляпу священника.

— До встречи в Милане.

Джулио Веноза проводил гостя взглядом, пока тот шел к выходу, и опять вернулся к картине. Пути красоты сложны и удивительны, подумал он. И Арианна, наверное, еще не знает этого.

ПРОЩАНИЕ С ТРЕМИТИ

Погруженный в чтение Сальваторе не услышал шагов священника и вскочил, оставив книгу на кровати, только когда тот окликнул его.

— Наконец-то! С возвращением, падре! — он просиял от радости. — Мы уже начали беспокоиться. — И бросился навстречу священнику, протягивая руку.

— Ну вот и я, приехал. И у меня подарок для тебя. Поднимись наверх, только очень осторожно. В подвале собора найдешь фра Кристофоро. Он проводит тебя в комнату, где тебя ждет жена. Повидайся с ней. Только не рассказывай ей ничего о подземелье, это должно остаться для нее тайной. Мало ли, вдруг случайно проговорится подруге… Скажи жене, что скрываешься на острове Гаргано и приехал сюда специально для встречи с ней.

— Да, да, понимаю, — взволнованно проговорил Сальваторе. — Спасибо, падре.

— Прошу тебя, часа два, не больше. А я буду у Арианны.

— Когда уезжаем, падре?

— Завтра ночью.

— Хорошо, — сказал Сальваторе, не торопясь уходить.

— А что же ты медлишь? В чем дело?

— Я хочу сказать… Уверяю вас, падре, я сделал это совсем с другими намерениями, чем в прошлый раз… Я опять немного побродил по подземелью.

— И нашел еще одно сокровище?

— Нет, не знаю, не берусь судить. Однако кое-что нашел. Это не сокровище, но я принес его вам. Вот что! — Сальваторе извлек из кармана массивную монету. После разочарования, пережитого раньше, он сомневался, что монета действительно золотая. — Вот, смотрите!

Падре Арнальдо взял монету и внимательно рассмотрел.

— Тут какая-то загадочная надпись, — заметил Сальваторе.— И мне кажется, я понял, как ее нужно читать.

— И как же? — спросил священник.

Сальваторе взял монету и, поворачивая ее, прочитал:

— REGGUNT LONGO DEIG. Что бы это значило, падре? LONGO ведь по-латыни означает «длинный, долгий», так ведь? A REGGUNT— царствуют, верно?

— А почему ты решил, что порядок слов должен быть именно такой? Он может быть каким угодно. Можно начать читать с любого места. И так, как ты предлагаешь, и по-другому, например ONGOD EIGREG GUNT. Или же — GODEIGREGGUNTLON, или.

— Хватит, падре, а то у меня уже голова закружилась. Я тоже вертел ее по-всякому.

— А знаешь, похоже, ты оказался почти у той самой буквы, с го-торой и нужно читать. Попробуем вот так. Напишем все буквы подряд, — он взял бумагу и записал: «GUNTLONGODEIGREG.»

— Ну, теперь совсем уже ничего не понятно!

— А теперь запишем вот так: GUNT. LONGO. DEI. G. REG.

— По мне, так никакой разницы.

— А по-моему, разница есть. Знаешь, почему я решил так записать? Потому что мне кажется, я знаю, что означает это GUNT.

Сальваторе в растерянности посмотрел на священника и принялся разглядывать монету.

— GUNTRUDA — это имя, — объяснил падре Арнальдо. — Имя королевы лангобардов[28]. Она была женой Лиутпранда[29], великого короля. А дальше, смотри, если я правильно догадался, то все сходится: LONGO означает LONGOBARDORUM — лангобарды. Потом следует DEI — божьей, G означает GRATIA — милостью и REG — REGINA — королева. И все подряд это читается так: GUNTRUDA LONGOBARDORUM DEI GRATIA REGINA. И даже ты, Сальваторе, зная ту простую латынь, что слышишь во время мессы, можешь перевести: «Гунтруда, милостью Божьей королева лангобардов».

Сальваторе поразился:

— Выходит, это лангобардская монета?

— Не думаю. Лангобарды не чеканили денег и никогда не стали бы выбивать на монете имя королевы. Думаю, это печать. Личная печать королевы.

— А для чего она нужна?

— Возможно, королева не умела писать и утверждала государственные акты, прижимая свою печать к воску.

— Это очень старинная вещь?

— Лиутпранд правил в первой половине седьмого века, то есть более тысячи лет назад. Он был великим королем. Во времена предыдущих правителей-лангобардов герцоги Сполето и Беневенто стали независимыми, но Лиутпранд подчинил их себе. Он пришел на юг полуострова, с ним и его жена. Наверное, печать осталась в одном из королевских замков, может быть, в Беневенто или в великом святилище лангобардов на острове Гаргано в Монте Сант-Анджело. Видишь, — продолжал падре Арнальдо, — на обороте изображен ангел. Это мог быть Святой Михаил Архангел. Или же…

— Или?

— Или она могла попасть сюда из Монтекассини. Аббатство Тремити подчинялось некогда Монтекассини. Оно обрело независимость значительно позже. В те времена многие монастыри да и церкви переходили из рук в руки. И вполне возможно, что печать лангобардской королевы могла оказаться на Тремити. Однако ее почему-то не унесли грабители аббатства. Где же ты нашел ее?

— На дне колодца. Думаю, что тот пустой ящик с дешевыми камнями, который я нашел раньше, когда-то наполняли настоящие драгоценности, и хранился он именно там. Пираты присвоили его, а монета, вернее, печать, наверное, затерялась в пыли.

— Возможно, — согласился падре Арнальдо. — Спрячь ее и сохрани.

— Нет, нет, падре, возьмите! Когда-нибудь подарим Арианне, чтобы она порадовалась и улыбнулась. Как вы считаете?

Падре Арнальдо взял печать и опустил в карман.

— Как хочешь, Сальваторе, а теперь иди.

Он проводил его взглядом. Сначала Сальваторе шел быстрым шагом, а потом не удержался и пустился бегом. Священник с улыбкой покачал головой — счастливый мальчик, совсем как ребенок. И направился в комнату Арианны.

Падре Арнальдо неслышно приблизился к кровати и присел на стул, который всегда стоял рядом. Девушка спала, волосы разметались по подушке, и по легкому движению ее век и губ падре понял, что она видит сон. Была глубокая ночь, и в ее возрасте бессонницей не страдают. Священник не собирался будить девушку, он хотел только еще раз посмотреть на нее. Необыкновенно хороша — его мучение, его радость, его искушение. Призыв к гибели и в то же время его победа над искушением, его спасение. А что, он и в самом деле одолел искушение?

Он смотрел на обнаженную грудь девушки — юную и упругую. Ему никогда прежде не приходилось видеть и рассматривать ее. А тут она беспрепятственно открывалась его взгляду. Ему захотелось приласкать эту грудь, хотя бы разок притронуться к ней… Он уже протянул было руку, но остановился.

Нет, сказал он себе, он сильнее дьявола. Священник отвел руку, уронив ее на колено, а потом крепко сжал пальцы. Она вскоре проснется, но ему совсем не хотелось будить девушку. Лучше уж посидеть еще немного рядом и полюбоваться ею — когда-то он опять увидит ее!

Он сделал все для того, чтобы переправить Арианну подальше отсюда. Возможно, даже нашел ей мужа. Этот Веноза показался ему серьезным и порядочным человеком. Так или иначе, он, падре Арнальдо, приедет к ней в Милан. Теперь же осталось сделать последнее — поставить Арианну перед свершившимся фактом. Однако он не знал, с чего начать.

Арианна пошевелилась, словно почувствовала его присутствие, и открыла глаза. Увидев падре, в задумчивости смотрящего на нее, девушка села на кровати, невольно натянув на себя простыню.

— О, простите, падре!

— Да нет, Арианна, ты так прекрасна… Тебе что-то снилось?

— Да, я видела сон, но уже не помню какой, — сказала она и поправила простыню, укрываясь от взгляда падре Арнальдо.

— Не снится никогда, будто ты вышла замуж?

— Снится иногда. Но я страшусь видеть сны, боюсь увидеть другого мужа вместо Марио.

Ну вот, а он не знал, с чего начать разговор! Она же, напротив, со всей непосредственностью и искренностью юности облегчила ему задачу. И он должен воспользоваться случаем.

— И тем не менее, — продолжал он, — было бы разумно с твоей стороны задуматься о замужестве и о другом человеке вместо Марио. Он не для тебя.

— Что вы хотите сказать? — встревожилась Арианна.

— Я хочу сказать, что он не для тебя, — решительно повторил падре. Встал и принялся ходить по комнате. — Дочь крестьянина не может выйти замуж за аристократа, ты это знаешь. Конечно, я виноват, что помог тебе вынашивать подобную иллюзию. Мы хотели… я старался осуществить твое желание, но ничего не получилось. Невозможно совершить скачок через вековые традиции. Невозможно. Только чудо могло бы изменить порядок вещей, установленный за многие столетия.

Падре остановился, низко опустив голову. Он говорил девушке то, во что сам уже не верил. Он очень хотел бы, чтобы ее мечта осуществилась, это верно. Но он не в силах помочь. Во Франции, правда, такой скачок истории уже произошел, и может быть, в Италии тоже через несколько лет молодая, красивая и богатая женщина сможет выйти замуж за аристократа. Очень возможно, и она еще успеет дожить до таких изменений. Она молода…

— Что вы хотите сказать, падре? — повторила девушка дрожащим голосом. Она знала, если падре Арнальдо говорит с нею, глядя в сторону, значит, собирается сообщить нечто неприятное, — Что вы хотите сказать? — воскликнула она, вскакивая с кровати и хватая его за руку — Что вы задумали? — вскричала она, тряхнув его за плечо.

— Я хочу сказать… хочу сказать… что ты не сможешь больше видеться с ним, ты и сама поняла это, сидя здесь взаперти.

— Но я… я все надеялась! Он обещал, что увезет меня, что женится на мне, нужно только подождать…

— Все это лишь слова, юношеские мечтания. Он тоже ошибался. И не сумел преодолеть преграду, которую возвела его семья, не смог одолеть ее, не обладая властью.

— Но он говорил мне, что его не интересует богатство, ему не нужны ни слава, ни высшее общество. Он уверен, что был бы счастлив на Тремити и предпочел бы жить здесь со мной. Он уверял, что для него это самое замечательное место на свете и он постарается сделать все, чтобы переехать сюда и остаться здесь вместе со мной.

— Все это нелепо. Ложись в постель, а то простудишься. Всерьез хочешь заболеть? Это недопустимо. Но… но ты уже встала! И прекрасно ходишь! Совсем не хромаешь, мое сокровище!

Взволнованный, священник хотел обнять девушку, но она отступила к стене и, опустившись на пол, обняла руками колени и уронила на них голову. Падре Арнальдо увидел, что она плачет.

— Ну-ну, не надо плакать. Ты должна быть благодарна Богу и нашим славным монахам за то, что помогли тебе вылечиться и ты можешь опять нормально ходить. Ты понимаешь это? Можешь нормально передвигаться, ходить, бегать…

— Я и прежде это делала.

— Но могла остаться хромой.

— Как бы я хотела умереть! Погибнуть, как Лела.

— Ну что ты говоришь! Не кощунствуй. Жизнь — это дар Господа.

— Нет мне никакого дела до вашего Господа. Если Он посылает мне такой подарок… Полюбуйтесь, как прекрасна моя жизнь! Погибает сестра, кто-то пытается меня убить, уже несколько месяцев я замурована в этом подземелье, любимого человека, за которого хочу выйти замуж, увидеть невозможно. И это, конечно, не все. Вы ведь еще что-то сообщите мне сейчас, ведь приехали сюда не только для того, чтобы оповестить, что я не могу увидеть Марио. Наверняка есть еще что-то.

— Да, кое-что есть. Ты ведь знаешь, — проговорил падре Арнальдо, нервно потирая руки и не решаясь взглянуть на нее, — ты знаешь, что тебе нельзя больше оставаться на Тремити и, значит, необходимо уехать отсюда.

Арианна продолжала сидеть, опустив голову на колени и отвернувшись от священника.

— Да, знаю, — проговорила девушка.

— Понимаешь только это, но пока еще не догадываешься, что сделать это придется тайно.

— Тайно? — вздрогнула Арианна, поднимаясь во весь рост. — Выходит, я даже не смогу попрощаться с мамой, папой, братьями…

— Не сможешь. Я понимаю, как это мучительно для тебя, но не сможешь.

— Почему?

— Потому что опасно. К тому же им уже сообщили, что ты уехала с Тремити, и твое появление стало бы для них неожиданностью.

— Но я была бы рада устроить им такой сюрприз.

— Это исключено. И не надо больше спорить.

Падре Арнальдо пришлось говорить категоричным тоном. Сейчас самое главное — спасти девушку. Все естественные чувства ее должны быть заглушены. А ему необходимо набраться мужества сделать это, пусть даже он будет выглядеть чудовищем в ее глазах. Ну да! Он и так стал чудовищем в ее представлении. Арианна сменила тон. Но она же очень сообразительна, эта умница девочка, его Арианна!

— Выходит, для вас все так просто? — с сарказмом поинтересовалась она. — Ну конечно, проще простого покинуть своих братьев, мать, отца, уйти тайком, подобно воровке… ночью… и уехать Бог знает куда. И не сметь даже ничего сказать в оправдание? Не иметь возможности даже возразить?

— Нет, дочь моя, я вовсе не это хотел сказать. Я понимаю, как тебе тяжело, очень тяжело. Но я полагаюсь на твой разум. Посмотри мне в глаза. Я знаю, как все это больно, но мы должны с чем-то мириться в жизни. Сейчас для нас трудный момент. Но грядущее мне видится совсем иным, если Господу будет угодно. В будущем, я уверен, тебя ждет много радостей. Послушай меня внимательно, Арианна, посмотри мне в глаза. Ты ведь говоришь неправду. В сущности, ты же не любишь ни Марию, ни Рафаэля, разве не так?

Девушка опустила глаза. Она не ожидала от падре такого заявления. Он всегда с таким уважением относился к ее чувствам, даже прощал невинную ложь, которую она иногда позволяла себе. И все же ей не хотелось лгать ему. Помолчав немного, она призналась:

— И да, и нет. Люблю, но не очень. Но я обожаю братьев. Мне очень дорога была Лела.

— Почему же тебе не дороги родители?

— Потому что… Нет, это неверно, что они не дороги мне, просто я рассержена на них. И в конце концов, им же лучше, если я уеду, не повидав их.

— А почему рассержена?

— Ну ладно, падре, не смейтесь надо мной. Я ведь прекрасно понимаю» что, не будь вас и всего, что вы сделали для меня и Лелы, не знаю, как бы я пережила такую несправедливость.

— О какой несправедливости ты говоришь? — удивился священник.

— Ах, не надо, не вынуждайте меня плохо отзываться о родителях. Вы ведь знаете, как они были несправедливы, как обижали нас с Лелой. Для них существуют только сыновья. Думаете, я забыла, как они, съездив однажды в Термоли, купили пальто только им? А нам с Лелой всего лишь по дешевому платку. И мы с сестрой договорились, что не станем носить их, и ни разу так и не надели. Мы предпочли всю зиму обходиться без них и без пальто. С тех пор всегда вы покупали нам с Лелой одежду. Постоянно приобретали нам нужные ткани. А Марта шила. Тогда я и полюбила ее от всей души. По существу, она — моя настоящая мать. А отец — это вы, падре Арнальдо. Папу Рафаэля я никак не могла понять, хотя и пыталась это сделать, изучая его и за работой, и за столом во время обеда… Я смотрела на него и не могла понять, почему я должна любить его. Я не понимала его совершенно. Он оставался для меня совсем чужим человеком. Между нами стояла какая-то непреодолимая пропасть.

Падре Арнальдо попробовал смягчить ее порыв.

— Непреодолимая пропасть! Какие громкие слова! Это что, последний урок фра Кристофоро?

Но Арианна не захотела продолжать разговор на эту тему.

— Ладно, я должна уехать, не попрощавшись… Пусть так и будет, уеду тайком. А что еще?

— Еще…

— Куда я должна ехать? — перебила Арианна.

И священник удивился, почему она не сразу поинтересовалась этим.

— На север.

— На север?! — удивилась Арианна. — Что значит — на север? В какой город, в какую страну?

— Что бы ты сказала о Милане? Хотела бы жить там?

— Не так уж плохо. Но с кем я туда отправлюсь? Кто ждет меня там? Вы поедете со мной?

— С тобой поедут Марта и Сальваторе.

— А вы?

— Я пока ненадолго останусь здесь. Но вскоре и мне придется покинуть остров.

Арианна принялась босиком ходить взад и вперед по комнате. Она запустила руки в свои густые волосы, сжала виски, и слезы ручьями потекли по ее щекам.

— Успокойся, Арианна, — попросил падре Арнальдо, — сядь на кровать, иначе простудишься, а сейчас это очень некстати. Иди сюда. Я совсем неплохо позаботился о твоем будущем. Вот увидишь.

— Вам легко говорить. А у меня что остается после всех испытаний, даже от всей моей жизни? Потеряла любимую сестру, рассталась с братьями, со всеми близкими. Потеряла Марио, а теперь еще и вас. Что же останется у меня от шестнадцати лет, которые я прожила на Тремити? Ничего!

— Ляг в постель, я тебе говорю!

Но она и не подумала слушать его, остановилась посреди комнаты, даже отвернулась.

— Нет! — вскричала она, не двигаясь с места.

Падре Арнальдо не знал, что делать. Он молча смотрел на девушку, ему понятны были ее страдания.

— Знаешь, сейчас тебе кажется, будто жизнь жестоко обошлась с тобой. Я понимаю, больно зачеркивать прошлое, это не совсем то же самое, что стирать рисунок на песке. Но, может, когда-нибудь необходимость начать все сызнова обернется для тебя благом. Кто знает!

Спустя некоторое время Арианна проговорила сквозь рыдания:

— Еще что?

Помолчав, священник ответил:

— Да, это не все. Наверное, я нашел тебе мужа.

Услышав такие слова, она с мокрым от слез лицом порывисто бросилась к ногам падре и, обняв его колени, закричала:

— Нет! Только не это! Как вы можете, как можете распоряжаться моей судьбой? Как можете продавать меня, точно рабыню, первому встречному, выдавать за человека, имени которого я даже не знаю? Я обязана выйти замуж? Да никогда!

Падре Арнальдо взял девушку за подбородок и заставил посмотреть в глаза.

— Послушай, Арианна, то, что ты называешь любовью к Марио, это всего-навсего юношеское увлечение, наивная влюбленность. Тебе только шестнадцать лет, и даже если воображаешь, будто уже взрослая, ты все равно еще ребенок! Хотя мне и нравится в тебе отсутствие умудренности и опыта, привлекают твои кипучие эмоции, жажда жизни, твой протест, я прекрасно понимаю, что такое увлечение может доставить немалые страдания. Но ненадолго.

Арианна, все так же обнимая колени падре Арнальдо, закричала:

— Нет! Откуда вы знаете, что все пройдет? Я люблю Марио! Я хочу выйти за него замуж!

Девушка кричала, но слова ее заглушались рыданиями. Отчетливо звучало только яростное «Нет!».

Падре Арнальдо взял ее за руки, высвободил свои колени и поднялся:

— Я уверен, Арианна, что твое увлечение Марио пройдет со временем. И будешь вспоминать о нем, как о нелепом наваждении. Ведь это всего-навсего эпизод в твоей жизни. Когда повзрослеешь, полюбишь человека, за которого выйдешь замуж. И будешь слишком занята своей новой жизнью, чтобы думать о Марио. Вот увидишь станешь вспоминать о нем, как о товарище по играм, с кем прогуливалась верхом по острову, это будут картинки детства. Со временем поймешь, что Марио, говоря «люблю тебя», на самом деле думал сказать «хочу обладать тобою», так как вы были молоды и полны желаний. Жизнь и возвышенная любовь — совершенно разные вещи. И потому не стоит лелеять в душе столь нелепую мечту. Она вредна для тебя и твоих близких.

Отказываясь слушать священника, девушка крепко тажала уши руками. Потом склонила голову к коленям и тихо сквозь слезы произнесла:

— Нет, нет, это невозможно.

Падре Арнальдо замолчал и снова опустился на стул. Глядя на Арианну, он с трудом сдерживал слезы, которые наворачивались на глаза. Он вынужден проявить жестокость, хотя вовсе не собирался этого делать. Ему обнять бы ее, как ребенка, утешить, пообещать исполнить все желания. Но он не мог позволить себе такое, он должен оставаться суровым и непреклонным.

Спустя некоторое время, видя, что она перестала зажимать уши, он сказал:

— Ну зачем же портить глаза? Не надо столько плакать.

— Не надо заставлять меня делать то, что я не хочу. Вы не любите меня! И я вас тоже больше не люблю. Я ненавижу вас!

Это прозвучало так неожиданно, что священнику показалось, будто его хлестнули плеткой по липу. Он оторопел. Но сразу же понял: она говорит не то, что в самом деле чувствует.

— Я не обольщалась, — продолжала Арианна, — видя ваше расположение ко мне. Я знала, что вы никого не любите, разве что своего Бога.

Падре Арнальдо провел рукой по лицу. Женщины всегда женщины, даже в незрелом возрасте. Они точно знают, как укротить мужчину. И она тоже знала, хотя никто не учил ее этому. Ею руководил инстинкт, а он никогда не подводит. Придется принять вызов, другого выхода нет. И потому он громко и миролюбиво сказал:

— Я люблю тебя, моя девочка, ты это знаешь. Я люблю и других людей. Однако никакие чувства не пересилят мое желание отдавать всего себя Богу. Это приносит мне такое удовлетворение, какого не смогло бы дать мне ни одно человеческое существо. Даже ты, Арианна.

— Это не имеет для меня никакого значения, — возразила девушка. И вдруг неожиданно снова обхватила его колени и зарыдала: — Нет, это неправда, будто я ненавижу вас, неправда… Я не могу жить без вас. Я согласна выйти замуж за человека, которого вы мне нашли, готова уехать, не попрощавшись с родителями, словно воровка, ночью, но только если вы тоже поедете со мной… Я не могу жить без вас! Мне страшно!

Девушка уткнула голову в колени священника, и слезы оросили его сутану. Падре ласково погладил ее по голове, взял за подбородок, поднял лицо и заглянул в глаза. Он был взволнован, губы его дрожали. Арианна изумилась, заметив его состояние, и хотела отстраниться, но его рука крепко удержала ее. Священник, содрогаясь, коснулся губами ее щеки и отпустил девушку. Арианна успокоилась, но тут же удивилась: отчего она так испугалась, почувствовав, как крепко он держит ее лицо? Он и прежде не раз целовал ее в щеку.

— О, простите меня, простите, падре! — прошептала Арианна. — Я не хотела, поверьте. Я говорила все такое, не подумав. Я люблю вас!

Священник поднялся и усадил девушку на кровать.

— Ничего страшного не случилось. Мне не за что прощать тебя. Ты чувствуешь себя одинокой, и я никогда не покину тебя. Не бойся жизни, Арианна. Жизнь помогает тем, кто любит ее. И перестань плакать. Господь пожелал подвергнуть тебя испытанию.

— Но ведь еще несколько месяцев назад у меня были Лела, Марио, вы. И вдруг никого не осталось. Никого! Я потеряла всех, кого так любила, — Лелу, Марио, а теперь еще и вас. Нет, вы должны поехать со мной… Я не в силах одна вынести все это.

— Держись, дитя мое, ты ведь сильная, жизнестойкая девушка, моя надежда, мой шедевр, и надо примириться с реальностью, так угодно Господу Богу.

Но она резко оттолкнула его руку и бросила прямо в лицо:

— Ваш Бог злодей! Ваш Бог жестокий! Я потеряла все.

И тут в дверях появилась Марта. Она бросилась к Арианне, обняла ее. Девушка уткнулась ей в грудь, продолжая кричать:

— Нет!

Падре Арнальдо, не сказав больше ни слова, медленно вышел из комнаты. Марта принялась успокаивать Арианну, обняла ее, приласкала, тоже обливаясь слезами. Обессилев от слез и пригревшись на ее груди, девушка постепенно притихла.

Марта уложила ее в постель, укрыла одеялом, села рядом, сложив руки на коленях, дожидаясь, пока она уснет. Еще в коридоре она слышала, как Арианна кричит: «Я потеряла всех!» И Марта подумала о себе, она ведь тоже всех потеряла. И почувствовала, как сжалось сердце. Что поделаешь, так устроена жизнь. Арианна со временем это поймет. Через несколько дней она вновь увидит солнце, и, может быть, тогда действительность не покажется ей такой уж страшной.

Арианна спала недолго. Слишком сильно она переживала и слишком много плакала. Проснулась спустя несколько минут и увидела Марту, сидевшую с шитьем: очевидно, заканчивала ее платье. Вот самый подходящий момент поговорить с ней о Марио. Она не думала сдаваться, не хотела забывать любимого, ей неприятно бежать с острова, точно воровке. Нет, она должна разыскать Марио или хотя бы написать ему, а для этого надо выяснить у Марты, где же они будут жить в Милане.

Арианна закрыла глаза и стала обдумывать, что скажет сейчас Марте. В сущности, все то же, что собиралась высказать священнику, но не сумела. Почему-то каждый раз, увидев его, она забывала заранее заготовленные прекрасные речи и могла только плакать да возмущаться. Нет, она не в силах говорить обо всем даже с Мартой. Как она сможет убедить ее в чем-нибудь, если не в состоянии связать двух слов? Как хорошо было бы вот сейчас умереть! Исчезли бы все заботы! Однако и подобная мысль вскоре улетучилась из ее головы. Ей удавалось думать только о Марио.

Да, она любит его, любит в нем все — его смех, его пение, его странное молчание. Ох, если бы вдруг он вошел сейчас сюда и обнял ее! И не нужны были бы никакие слова! Достаточно одной лишь любви. Он увез бы ее отсюда, из этого мрачного подземелья. О Боже милостивый, сделай так, чтобы это случилось! Сделай так, чтобы Марио вошел бы сейчас сюда! Может, будет лучше, если она помолится. И тут вспомнила, какие слова сказала священнику о Боге. И теперь просит Господа простить ее, простить ее кощунства! Молит не быть таким жестоким! Молит простить ее, помочь ей! Она натянула простыню и с головой накрылась ею. Марта, увидев ее движение, удивилась:

— Что случилось, дорогая, отчего прячешься?

Арианна всхлипнула. Значит, Марта заметила, что она не спит. Какая она милая, всегда спокойно и ласково смотрит на нее своими большими карими глазами. Девушка молча привлекла ее к себе. Марта пересела на кровать.

— Ну что? Что скажешь? — спросила она.

Арианна не отвечала. Она была слишком взволнована. Марта увидела в ее синих глазах блеск, какого никогда прежде не замечала. Даже в полумраке заметно было, как пылают ее щеки.

— Что с тобой? — Марта ощутила, как девушка вся дрожит. — Что с тобой, Арианна?

Тысячи разных мыслей теснились в голове девушки, но ей не удавалось ухватить ни одну из них и тем более облечь в слова. Она смогла только покачать головой.

— Что случилось? — повторила Марта. — Секрет? Может, откроешь?

Внезапно Арианна нашла нужные слова.

— Да, секрет. Я хочу бежать сегодня же ночью и найти Марио.

Некоторое время Марта молчала. Девушка перестала дрожать.

Ее вдруг переполнили радость и даже счастье при мысли, что она нашла верный выход из положения. Отчего она не догадалась об этом раньше, когда все можно было проделать легче? Достаточно уговорить Марту, а лучше Сальваторе вывести ее из подземелья тем же путем, каким попала сюда. Она убежала бы ночью, на лодке и добралась бы до Марио. Она разыскала бы любимого во чтобы то ни стало, даже если бы пришлось босиком обойти весь Неаполь дом за домом. Арианна заглянула Марте в глаза и увидела в них растерянность, недоверие и что-то еще. Что? Ведь и падре Арнальдо точно так смотрел на нее в тот момент, когда она призналась, что влюблена в Марио. Отчего она вспомнила сейчас об этом? Какая глупость! Но почему Марта так странно смотрит на нее и молчит? Отчего так печальна?

Марта ласково улыбнулась.

— Тебе недостаточно того, что ты натворила? Разве не понимаешь, ведь все несчастья произошли только из-за твоего желания помчаться за неосуществимой мечтой! — Марта опять заговорила с девушкой мягко, даже шутливо. — А теперь хочешь втянуть в это дело все человечество? Ты знаешь, я всегда любила тебя, я отдала тебе свое сердце, еще когда у тебя прорезались первые зубки, но…

Нет, нет, нет! Она, Арианна, вовсе не такое имеет в виду. В вихре мыслей, обуревавших ее, одна стала вырисовываться отчетливее других. Марта не понимает ее и потому разговаривает с ней так, будто она капризничает, требуя себе новое платье, и не хочет осознать, что нынче все обстоит иначе.

— О, Марта, прошу тебя… Ты должна помочь мне! Не шути, пожалуйста! Ты ведь любишь меня.

— Ну конечно, дорогая, очень люблю.

— Ты должна помочь мне бежать, должна, должна помочь мне, иначе кто еще сделает это?

Марта быстро прикрыла ей рот ладонью.

— Ты не смеешь говорить подобные слова! Потом возненавидишь и себя, и меня, если я соглашусь на такое. Просто воспылаешь ненавистью ко мне, если помогу тебе в столь безумной затее.

Девушка отвернулась и проговорила:

— Я не смогу ненавидеть тебя, потому что люблю, и знаю, что ты тоже любишь меня. — Она помолчала. Никогда еще не видела она в глазах своей второй мамы столько страдания. — Марта, ты ведь любишь меня, правда?

— Да, — еле слышно ответила Марта, — люблю и всегда буду помогать, но только не в столь безумных поступках.

Если бы она сказала, что ненавидит ее, Арианна перепугалась бы меньше. Ее ужаснули твердость и непреклонность, прозвучавшие в голосе Марты. Девушка схватила ее за руку, вся задрожав, но ничего не ответила. А Марта спросила:

— Ты не могла бы уснуть и забыть все, что сказала мне?

— Нет, — тихо проговорила Арианна, — не могу… Не могу выйти замуж за другого, понимаешь? Не желаю! Я хочу только Марио.

Марта ответила так же твердо и спокойно:

— Марио необходимо жениться на фон Граффенберг.

Новая волна отчаяния бросила Арианну в объятия Марты. Девушка крепко обняла ее. Но почему, почему она говорит такую невероятную чушь? Мысли путались у нее в голове. Ни одну не удавалось выразить ясно. С губ слетали лишь бессвязные слова, не производившие на Марту никакого впечатления. Но и доводы Марты тоже с трудом доходили до ее сознания, хотя это и были добрые, ласковые слова, полные сочувствия, уговоры матери, утешающей обиженного ребенка. Но совсем не их хотела слышать Арианна. Неужели Марта ничего не понимает? Нет, она опять повторила:

— Марио необходимо жениться на фон Граффенберг. Скоро состоится их свадьба, вот увидишь. На Рождество будет объявлено о ней. Мне кажется, я слышала разговоры об их помолвке.

Арианна схватила Марту за руки:

— Что ты такое говоришь? Ведь всего несколько месяцев назад он уверял, что любит только меня и непременно женится на мне.

Девушка крепко ухватила Марту за плечи, но та постаралась высвободиться.

— Дорогая, ну зачем вынуждаешь меня говорить о том, что может ранить тебя? — Арианна промолчала, и Марта продолжила свою мысль: — Как тебе объяснить? Ты такая молодая и глупенькая, просто еще не знаешь, что такое брак.

— Я знаю одно — я люблю Марио.

— Одной любви недостаточно для счастливого брака, если вы такие разные. Конечно, любовь крайне необходима в семейной жизни, но ваше несходство… Ты, Арианна, хочешь получить от мужа всё без остатка: сердце, душу, мысли, всего его целиком… Хочешь дышать одним воздухом с ним, видеть мир его глазами. Но если это вдруг не получится, ты ведь будешь очень несчастлива. А он не может дать тебе всего, что ты требуешь. И никому не сможет дать. Он совсем другой человек. Ему вовсе не нужны полностью всё твое сердце, твоя душа. Обнаружив это, ты начнёшь обижаться на него, а вскоре и возненавидишь. Уж позволь сказать правду, потому что я видела многих женщин, таких же молодых, как ты, которые безрассудно бросались в объятия мужчин, выходили замуж в пятнадцать, шестнадцать лет, имея весьма смутное представление о браке. У тебя обычные для всех девушек представления, и я не могу порицать тебя за это. Но если бы я сумела помочь тебе убежать отсюда и мы вдвоем добрались бы до Неаполя, потом, блуждая по городу, отыскали бы Марио, а он, совершив чудо, решился бы жениться на тебе, ты через несколько лет разлюбила бы его, потому что вы совершенно разные люди. Ты невзлюбила бы его друзей и знакомых, с которыми он встречается, возненавидела бы их ложь и лицемерие. А разные вы потому, что для Марио главное — армия, солдаты, война, потому что он любит свою мать, только ее, а она заставляет его поступать, как ей угодно. Она постоянно будет стоять между вами. Ты слишком молода и неопытна, тебе не побороть ее влияния. Ты невольно противопоставишь себя двору, знати, и Марио, почувствовав это, начнет упрекать тебя, ненавидеть. Аристократы всегда поступают именно так, поверь мне. Ему больше подходит фон Граффенберг.

— А она любит его, эта Граффенберг? Любит сильнее, чем я?

— Она вовсе не любит его. Она такая же, как он, из их круга. И потому не ждет от брака любви. Аристократы редко женятся по любви. Этого они ждут от любовницы, а не от женщины, на которой женятся. И они по-своему правы. А ты еще слишком молода. Как объяснить тебе, что брак может быть счастливым и спокойным лишь между равными по положению людьми?

— Но он совсем недавно говорил, что безумно любит меня и жить без меня не может!

— Он не должен был так говорить.

— Но зачем он уверял меня в вечной любви? — возмутилась Арианна.

Марта побледнела:

— Его слишком опьянила твоя красота и твоя жизнерадостность. Говоря тебе пылкие слова, он обманывал и тебя, и себя. Он не должен был говорить тебе этого, потому что прекрасно знал — ты все примешь всерьез. Впрочем, как он мог не влюбиться в такую молодую и прелестную девушку! А ты умеешь любить и ненавидеть с таким пылом, какого у него нет, потому что ты такая же светлая, чудесная и естественная, как твои родные острова, утесы, море.

Но Арианна больше не слушала ее. Она думала о Граффенберг, вспоминала ее блеклые глаза, бесцветные волосы, надменную манеру держаться, руки в кружевных перчатках, кислую физиономию. Именно такой она видела немку и поняла ее характер. И тут гнев девушки обрушился на Марио: он променял ее, Арианну, на этот манекен? Она вдруг заявила Марте:

— Почему не скажешь мне прямо и откровенно, что Марио подлец и потому побоялся жениться на мне? Предпочитает век жить с этой дурой пустоглазой, которая и рот-то свой открывает только для того, чтобы фальшиво улыбнуться. Она нарожает ему кучу таких же глупых и гадких детей. Почему не говоришь мне это?

— Подобное нельзя говорить ни о ком, ни об одной девушке.

— Нельзя? Так пусть отправляется ко всем чертям! А ты, кто ты такая, чтобы указывать, что мне следует делать, а что нельзя? — и она осеклась, поняв, что зашла слишком далеко. Марта нахмурилась. — О, прости меня, прошу тебя! Я не хотела говорить такого, мамочка! — прося прощения, Арианна обычно называла Марту не по имени, а только мамочкой. — Я понимаю, ты, должно быть, права. Он подлец, негодяй. Он заставил поверить, что любит, что женится, а ты…

Марта понимала Арианну. Марио действительно преступил границы порядочности. При мысли об этом ее, как и Арианну, охватывал гнев, возмущалась ее женская гордость. Марио предпочел ей эту дуру пустоглазую, как выразилась Арианна, отказался от чудесной девушки, этого удивительного творения природы, лишь потому, что другой довелось случайно родиться в знатной семье. Арианна вскочила, сжав кулаки, и принялась ходить взад и вперед по комнате. Марта, сочувствуя ее горю, молча наблюдала за ней. Девушка металась в злобном бессилии, как человек, вынужденный принимать реальность, если даже реальность эта — горе.

— Я буду ненавидеть его до конца своих дней! Грязный ублюдок, подлец, негодяй! Какими еще дурными словами назвать его? — обратилась она к Марте, не находя больше ни одного достаточно бранного слова, чтобы обругать его.

— Дорогая, прошу тебя, я никогда не слышала от тебя грубых слов. Никогда, за столько лет! Действительно, что-то случилось с твоей головой. Прекрати сейчас же, прекрати! — Марта подошла к ней и встряхнула за плечи.

Но Арианна продолжала кричать:

— Нет! Нет! Ублюдок!

И тогда Марта изо всей силы ударила ее по щеке. В полнейшей тишине подземелья пощечина прозвучала громко, словно удар хлыста. От изумления Арианна уставилась на Марту. До сих пор та еще ни разу в жизни не поднимала на нее руку. Но от гнева Арианны тут же не осталось и следа. Его сменило отчаяние. Она бросилась в объятия своей второй мамы и опять разрыдалась. Марта подвела ее к кровати, уложила, укрыла одеялом. На бледном лице девушки горел след от удара. Почувствовав, что ноги подкашиваются от усталости. Марта опустилась рядом. Глаза слипались, но она на всю жизнь запомнила расстроенное, опечаленное лицо девушки, ее красные от слез глаза и этот отпечаток ладони на щеке.