Скала альбатросов

ИНТЕРМЕЦЦО

После рассказа Виргилии о подземельях аббатства мне приснился очень путаный сон, в котором было перемешано все: моя дочь, Стефано и бесконечное блуждание по каким-то темным коридорам и многое другое — полный сумбур.

Проснулась я в тревоге.

Позавтракав, решила прогуляться к Бриллиантовому мысу. С высоты утеса хорошо видны были острова Кретаччо и Сан-Никола. И тут я сообразила, что подземелье, где скрывалась Арианна, находится, наверное, примерно там, где мне пришло в голову остановиться. Я достала из сумочки карту острова и провела прямую линию, соединив бухту Тонда с Кретаччо, а Кретаччо с аббатством.

Сомнений нет. Я стояла точно над подземным ходом и отчетливо представила, где именно он пролегает. Не знаю почему, но я вдруг почувствовала, как у меня изменилось настроение — сделалось приподнятым, едва ли не радостным. И мне захотелось посмотреть, сохранился ли тот выход из подземелья в ров у наружной стены аббатства, куда выбрался Сальваторе.

Ребяческое желание, я понимала, но не могла удержаться. Я вернулась в гостиницу и попросила Стефано проводить меня в аббатство. Через час мы уже подошли к этому рву. Слева оказался крутой обрыв, я спустилась и обнаружила, что огромный оползень завалил большую часть рва. Я безумно огорчилась. Может, именно тут выбрался на поверхность Сальваторе, и мне теперь уже никогда не увидеть это место.

Я внимательно осмотрела ров возле стены. Он весь зарос сорной травой, лишь кое-где виднелись руины старинных конструкций. Передо мной возвышалась стена аббатства, а справа — Анжуйская башня. Я поняла, что ничего не найду.

Волнение понемногу улеглось, на какой-то момент я закрыла глаза. И тут со мной произошло нечто странное. Когда я слушала рассказ Виргилии, мне казалось, что отчетливо представляю себе эту пещеру под островом Кретаччо. Теперь же я вдруг поняла, что ошибалась. Сейчас, закрыв глаза, я словно увидела ее воочию, точно перенеслась в нее. И прежде всего меня поразил невероятный мрак, в тысячи раз более глубокий, чем представлялось. Слабый тлеющий огонек лампы оставлял почти все пространство во тьме. Постель была такая жалкая и убогая, что у меня комок подступил к горлу. Стоял там стол, и с трудом различался стул — тот, на котором сидела Марта.

Чем внимательнее я всматривалась в обстановку, тем сильнее становилось ощущение, будто на самом деле я когда-то уже бывала здесь. И все, что там происходило, действительно происходило со мной, а не виделось в воображении. Я, несомненно, вспоминала нечто совершенно реальное. Меня охватил страх, и я открыла глаза. Видение исчезло. И мне не захотелось его возвращать.

Я направилась в гостиницу. В мое отсутствие мне несколько раз звонили, всё по поводу дочери. Оставались кое-какие проблемы по работе. С ними, решила я, разберусь потом, вернувшись в Рим. Ни к чему они мне сейчас.

Мне захотелось немного отойти от всего, отдохнуть. У меня в комнате на столе лежало несколько номеров «Тайм мэгэзин». Взяв наугад одну из газет, я прилегла на кровать и принялась рассеянно просматривать ее. Случайно попалась на глаза фотография Рут Беренсон, получившей Пулитцеровскую премию. Этот снимок разбередил рану.

Я убеждена, что пишу ничуть не хуже нее, но не только Пулице-ровскую премию — вообще никаких поощрений никогда не получала. В нашей профессии нередко бывает, что публика постепенно привыкает к какому-то автору и считает его едва ли не своей собственностью. Даже «Оскара» в кино гораздо легче получить какому-нибудь совсем молодому, начинающему актеру, нежели более талантливому, но уже известному. Словно его время уже прошло.

Так случилось и со мной. Я чувствовала себя обделенной. Вечером, продолжая размышлять обо всем этом, я поднялась к церкви и пересекла первый дворик. Виргилии там не оказалось. Я взглянула на часы и поняла, что пришла немного раньше.

Решив прогуляться, я вышла из Рыцарской башни и увидела на крепостной стене Виргилию. На плечи накинута желтая шаль. Она жестом позвала меня, и я молча направилась к некрополю, хотя нам предстояло спуститься во дворик. Очевидно, Виргилия вдруг почему-то передумала. Я последовала за ней.

Неожиданно она сказала:

— Ты слишком занята мыслями о себе. Слишком озабочена собственной персоной! Постоянно ищешь всё новые поводы для волнений. И в центре забот всегда стоишь ты, Серена Видали.

Я хотела было ответить, что она ошибается. Если уж на то пошло, то больше всего я тревожусь о других. О своей дочери, например. О ее жизни я волновалась, ее смерти страшилась. Этими заботами полна моя голова, а не мыслями о себе.

— Жизнь у нас только одна. Но она непрерывно переходит от одного существа к другому. Кто не желает понять этот универсальный закон, тот обычно ставит себя в центр мироздания, хочет распоряжаться всем и вся и безумствует, если это не удается.

Я рассердилась. Моя деятельная, практичная натура восстала.

— Я не могу пассивно воспринимать несчастья. Я хочу бороться! — с пылом возразила я. — И я не верю в рок. Свою судьбу мы создаем сами, собственными руками.

— Но когда выходишь из себя от зависти, то ровным счетом ничего не создаешь, — заметила Виргилия.

Я оторопела.

Виргилия шла медленно, иногда оборачиваясь ко мне.

— Ты смогла бы постоянно жить вон на том острове, как живу тут я? — неожиданно спросила колдунья.

Вопрос застал меня врасплох. Нет, разумеется, хотела ответить я, иначе сошла бы с ума! Я — известная журналистка, много путешествую, пишу романы, нахожусь в центре международных событий, у меня много друзей в разных странах. Как же я могла бы заточить себя на этом крохотном утесе?

Думая так, я подыскивала слова, чтобы не обидеть Виргилию. Разумеется, я не посмела бы сказать ей, что такое никак невозможно, потому что моя жизнь важнее ее.

Но мне ничего не пришлось говорить. Она сама ответила за меня:

— Нет, не могла бы, потому что сейчас тебе поручена миссия в ином месте. У тебя совсем другая задача, и если не сумеешь хорошо выполнить ее, твой мозг помутится. Однако наступит день — попробуй представить себе такое, — и твоя миссия закончится. И тогда ты сама охотно приедешь сюда насовсем. И решение это не составит для тебя большого труда.

Виргилия говорила спокойно, убедительно. Я почувствовала себя ребенком, которого застали, когда он тайком уплетал лакомство. Вспомнив, что произошло со мной на утренней прогулке, я рассказала об этом Виргилии.

— Сегодня утром, — разъяснила Виргилия, — твоя душа поначалу оставалась чистой и открытой, поэтому ты многое увидела и поняла, но потом тебя снова захватило настоящее, и ты потерялась, заплутала. А чтобы найти самих себя, нужно заблудиться иначе, забыть свое «я» и собственную гордость. Мы должны согласиться стать другим существом. Никто не собирается лишать тебя твоей индивидуальности, полностью изменять тебя. Но ты станешь действительно сильной, только если сознательно станешь другим человеком. Если согласишься быть матерью, потерявшей дочь, сумеешь представить себя такой же несчастной, больной и старой женщиной, живущей на острове, как я, согласишься умереть, а потом возродиться в другом теле. Сегодня твоя жизнь приняла одну форму, завтра обретет другое обличье. И согласиться с этим вовсе не означает проявить смирение. Это означает понять сущность жизни, сущность мироздания. Мироздание — это уникальное единство всего живого. Оно чувствует в целом, думает и видит одинаковыми глазами — твоими, моими, глазами вот этой чайки.

Слова Виргилии не допускали возражения. Я чувствовала себя ничтожеством.

Стены крепости на острове озарились золотистым светом заката. Однако все небо закрывали огромные тучи, и только на самом горизонте вдруг проглянуло солнце. Помню, в детстве, когда такое случалось, мы говорили: солнце возвратилось к нам. Громадные скопления облаков переливались всеми оттенками — от золотистого до темно-синего, почти черного, густого фиолетового.

Сколько тысячелетий подряд повторялась эта удивительная картина!

Я чувствовала себя крохотной частицей необъятного мира света, крупицей вечности. Виргиния двинулась в обратный путь. Душа моя словно возродилась к свету и счастью. И я последовала за пророчицей.