Сказание о господе Раме

Глава 11 Вместе с Лакшманой

Сумантра увидел, что внутри дворца уже собрались близкие друзья Рамы, готовые сопровождать его в зал для торжеств. С сияющими лицами, облаченные в роскошные праздничные одежды, они ждали его появления. Министр проследовал мимо них вглубь дворца, проникнув в его внутренние покои. Там он нашел Раму, сидящего на золотом ложе; все пространство вокруг него было озарено Божественным светом. Рядом с ним стояла Сита и нежно обмахивала его опахалом. Он сиял, как Луна со своей звездою-спутницей, Читрой.

Сумантра очень спешил, он не мог позволить себе ни минуты промедления, поэтому, едва переступив порог, он тотчас заговорил: “Рама! Мать Кайкейи и твой отец потребовали, чтобы я срочно доставил тебя во дворец этой царицы; с этой целью они послали меня сюда, и я очень торопился, чтобы передать тебе их просьбу.” Как только Рама услышал слова Сумантры, он повернулся к Сите и сказал: “Сита! Я уверен, что возникло какоето препятствие, другой причины быть не может. Я заранее знал об этом, но хранил молчание и на все отвечал согласием, чтобы мой отец мог чувствовать себя счастливым; к приказам отца следует относиться с почтением, чтобы не причинять ему боль.” Рама невозмутимо продолжал в том же духе, и Сумантра, похолодев, ощутил, как сердце бешено заколотилось в его груди. Он попытался связать слова Рамы и ужасную картину, увиденную им во дворце Кайкейи - лежащего на полу и стонущего Дашаратху. Теперь он был почти убежден, что препятствие, о котором говорил Рама, на самом деле существует.

Однако Сита прервала Раму и сказала: “Мой Господин! О чем ты толкуешь? Ты не должен говорить так в столь важный и ответственный момент. Каково бы ни было препятствие, любые слова отца заслуживают уважения. Если он доволен, то довольны и мы. Ради него мы должны быть готовы отказаться и от власти и от всех своих прав. Не задерживайся ни на минуту, ступай немедленно. Мы будем счастливы в любом случае - независимо от того, произойдет сегодня коронация или нет. Мать Кайкейи питает к тебе особую привязанность. Любые приказы и повеления, исходящие от нее, пойдут нам только во благо - в этом не может быть сомнений. Нет такого другого человека на земле, кто бы так страстно радел за наш покой и заботился о нашем благополучии. Когда такой Отец и такая Мать шлют тебе весть, чтобы ты поспешил предстать пред их очами, мы должны быть безмерно счастливы!” С этими словами Сита проводила Раму до главного выхода из зала и пожелала ему удачи.

Рама ответил ей: “Сита! Ты думаешь, я не знаю обо всем, что случилось? Для меня нет разницы между днями минувшими, днями, в которых мы живем сейчас, и теми, что ждут нас в будущем. Каждый день я встречаю с одинаковой радостью. Чтобы поддержать добрую репутацию отца, я готов совершить все, что угодно, и отправиться, куда угодно. Я поистине счастлив, что ты разделяешь мои чувства и поддерживаешь мои решения.” Рама вышел из дворца, сопровождаемый Сумантрой. Когда они взошли на колесницу, ждущую на дороге перед главными воротами, народ разразился громкими возгласами: “Джей! Джей! Рамачандра Прабху ки Джей!” Звонким эхом откликнулись небеса на ликующие звуки их голосов.

Сумантра объявил собравшимся: “Рамачандра не поедет отсюда прямо в торжественный зал. Колесница отвезет его сначала во дворец, где находится царь. Поэтому расступитесь и освободите путь, чтобы не мешать ей мчаться как можно быстрее. Рама вернется спустя несколько минут, ждите его здесь.” Так Сумантра объяснил народу причину спешки и что есть мочи погнал лошадей. Когда Божественная колесница Рамы неслась по улицам города, могучие герои приветствовали его мощными криками, подобными торжествующему рыку льва. Придворные и уличные певцы хором возносили в его честь хвалебные гимны. Музыканты разом заиграли на своих инструментах, и отовсюду полилась волшебная музыка. Воздух сотрясался от оглушительных возгласов: “Джей! Джей!”, издаваемых многолюдными толпами, выстроившимися по обе стороны дороги. Женщины в своих самых красивых одеждах, сверкающие драгоценностями, сгрудились на террасах домов и свешивались из окон, чтобы не упустить возможности помахать горящими светильниками, когда Рама будет проезжать мимо.

Когда колесница приблизилась ко дворцу, народ осыпал Раму дождем цветочных лепестков. Вверх взмылось пламя тысяч ритуальных светильников. Люди не сводили глаз с Принца, пока он не скрылся из виду. Незабываемая картина - Рама в колеснице - наполнила их души наслаждением и восторгом; она запечатлелась в их сердцах, и они сами превратились в изваяния, неподвижно застывшие в безмолвном созерцании Божественного образа, возникшего у них внутри.

Колесница въехала на территорию дворца Дашаратхи, именуемого Вардхамана, величественного и грандиозного, вздымающегося к небу, как сама гора Кайлас. Она миновала три внутренних двора, каждый из которых охранялся бдительными лучниками: Здесь Рама велел остановить коней и, сойдя с колесницы, весь последующий путь проделал пешком. Миновав еще два прямоугольных двора, предшествующих входу во дворцы царя и цариц, он попросил своих спутников и даже Лакшману не сопровождать его далее. Рама знал о том, чему вскоре было суждено произойти! Несмотря на это, он действовал, как обыкновенный смертный - так же естественно, как повел бы себя любой другой при подобных обстоятельствах. Наконец Рама достиг покоев цариц и, переступив по рог опочивальни Кайкейи, увидел Дашаратху, ничком распростертого на постели. Его волосы были растрепаны, на нем были измятые одежды “вчерашнего дня”. Он выглядел так, будто позабыл о всяких приличиях и правилах достойного поведения. Рама был ошеломлен зрелищем, представшим его взору. Возле царского ложа, рядом с лежащим Дашаратхой, стояла царица Кайкейи.

Лицо правителя было бледным и измученным; он жалобно стонал и всхлипывал. Он поднял голову, и глаза его остановились на Раме. Язык не повиновался ему, и он не смог произнести тех слов, что рвались с его губ. Слезы потоками хлынули из его глаз. Он еще раз попытался заговорить, но не смог издать ни одного членораздельного звука. За всю свою жизнь Рама ни разу не наблюдал и не переживал столь ужасающей сцены. Его охватило великое беспокойство, он бросился к отцу и обнял его ноги. “Отец, скажи мне, отчего ты так жалобно стонешь? Что вызвало такие страдания? Я попытаюсь вернуть тебе радость, я сделаю для этого все, что в моих силах! Я готов посвятить всю свою жизнь тому, чтобы к тебе вернулась Ананда. Умоляю, скажи, в чем причина твоего горя, только не плачь,” - умолял Рама.

В ответ Дашаратха воскликнул: “Рама!” - и, неспособный продолжать, вновь разразился потоками слез, после чего впал в беспамятство; Раме удалось привести его в чувство, и он вновь попытался утешить отца, но тот погрузился в еще более глубокую пучину отчаяния и не смог успокоиться. Тогда Рама, собрав все свое мужество, решился воззвать к чести и царскому достоинству Дашаратхи. Он сказал: “Отец! Что все это значит? Ты должен подавать пример молодым - таким, как я, вселяя в них уверенность и силу. Одно это - уже достаточный повод, чтобы чувствовать себя счастливым! Вместо этого ты рыдаешь и стонешь и заставляешь нас содрогаться от ужаса. Нет! Это неправильно! Это ли есть Дхарма? Это ли есть праведный путь - целиком отдаваться горю? До сегодняшнего дня, даже когда ты был сердит и озабочен, одного моего появления было достаточно, чтобы все следы тревоги исчезли с твоего лица и оно вновь озарилось сиянием Ананды. Стоило тебе призвать меня, и мир и покой вновь воцарялись в твоей душе, не правда ли? Как могло произойти, что чем дольше ты смотришь на меня, тем сильнее страдаешь? Это причиняет мне невыносимую боль. Прошу тебя, назови причину этой странной перемены и успокой меня. Почему ты молчишь? Или, может быть, от меня срочно что-то требуется - тогда скажи мне об этом, и я в точности исполню любой твой приказ. Если ты укажешь мне на мои ошибки, я постараюсь немедленно исправить их. Не предавайся отчаянию, не сомневайся и не раздумывай. Твоя власть надо мной так же безгранична, как и твоя любовь, поэтому я подчинюсь беспрекословно любому твоему приказу. Отец! То, что ты позволил горю безраздель но завладеть своей волей - дурное предзнаменование. Это недобрый знак для всех нас - для тебя, для меня и для будущего нашей державы!”

Рама обернулся к Кайкейи и, сложив руки на груди, взмолился: “Мать! Виноват ли я в совершении какого-либо зла? Если нет, назови мне имя отвратительного грешника, который поверг отца в такую скорбь. Всякий раз, стоило отцу завидеть меня, он манил меня к себе, прижимал к груди и ласкал со всей нежностью. Сейчас он избегает смотреть мне в лицо. Скажи, что случилось? Он не может произнести ни единого слова; он отворачивается от меня, он не желает смотреть на меня! Если все-таки я невольно совершил преступление и вина лежит на мне, я готов вытерпеть любое наказание, чтобы искупить ее. Может быть, отец стал жертвой тяжелого недуга, страшной болезни, поразившей его? Или до него дошли плохие вести от моих братьев, Бхараты и Шатругны? Ведь с ними все в порядке, не так ли? Надеюсь, что обе царицы - мать Каушалья и мать Сумитра, находятся в добром здравии? Я вне себя от отчаяния, ибо не могу понять причину терзающей отца муки! Я сделаю все, что в моих силах, чего бы это ни стоило - лишь бы только радость вернулась к нему! Склонив голову в почтении и преданности, я выполню любой его приказ, даже самый суровый. Отец - источник и причина жизни каждого существа, рожденного в этом мире. Собственный отец для всех нас - единственный живой видимый Бог. Для меня нет цели выше и достойнее, чем сделать его счастливым. Прошу, прояви сострадание: поведай мне о том, что произошло. Мать! Может быть, твое самолюбие было чем-то уязвлено, и с твоих губ невольно сорвались резкие слова, направленные против отца? Может быть, это мать Каушалья огорчила отца, поступив наперекор его воле? Нет, Каушалья никогда бы не позволила себе такого поведения. Или Сумитра? Но я уверен, что она не могла сделать этого! Она тем более не способна на такие поступки. И если даже кто-то из вас троих повел себя так неразумно, отец не впал бы по этой причине в столь отчаянное и жалкое состояние. Чтобы вызвать такое глубокое горе, должна существовать очень серьезная причина! Если отец упорно отказывается назвать ее, прошу тебя, расскажи мне о ней, успокой меня, рассей мою тревогу.”

Кайкейи смотрела на Раму, истово и страстно взывающего к ней, и последние следы милосердия и сдержанности покинули ее. Она не пожалела своего супруга и не посчиталась с тем, что нанесет Дашаратхе еще более глубокую рану, произнеся свои слова, чреватые страшными бедствиями. Она не потрудилась задуматься хотя бы на мгновение, стоит ли вообще произносить их, или ей лучше промолчать. Во имя мимолетного настоящего она пренебрегла надвигающимся грозным будущим. Она отреклась от заветов любви, позабыла о собственной чести и материнском достоинстве.

Она заговорила: “Рама! Слушай! Много лет назад, во время битвы между Дэвами и асурами твой отец был ранен смертоносной демонической стрелой и страдал от невыносимой боли. Я выходила его, и к нему вернулись здоровье и счастье. Он оценил мою жертву и в награду за преданное служение пообещал исполнить два моих самых заветных желания. В тот миг я жаждала только одного - его выздоровления и победы, поэтому я ответила: “Мне не нужны сейчас никакие дары; я попрошу тебя исполнить мои желания позже, если в этом возникнет необходимость.” Тогда твой отец дал мне клятву: “Прекрасно! Да будет так! Знай, что стоит тебе захотеть, и ты можешь попросить обо всем, что пожелаешь; будь уверена в том, что я выполню сво.е обещание, и твои мечты сбудутся. Я не связываю тебя ни временем, ни обстоятельствами. В любое время ты вольна потребовать любые дары - и ты получишь их.”

Ты знаешь, что потомки Икшваку еще никогда не отступались от данного ими слова. Полагаясь на эту общеизвестную истину, я попросила твоего отца исполнить мои желания сегодня: во-первых, чтобы вместо тебя был коронован мой сын, Бхарата, а во-вторых, чтобы ты был отправлен в джунгли Дандака на четырнадцать лет. Вот причина, по которой он устроил столь страшный переполох. К чему далее обсуждать эту тему? Я не намерена ни менять свои требования, ни отказываться от них. Если твой отец - стойкий приверженец Истины, и если ты тоже считаешь себя верным Ее слугой, докажи это! Ты должен немедленно отправиться в леса Дандака, облачившись в одежды из коры и оленьих шкур, со связанными в пучки спутанными волосами, как подобает лесному отшельнику. Ты должен оставаться там в течение четырнадцати лет. Поскольку царь дышит тобою и не может прожить без тебя и дня, он не может примириться с мыслью о твоем изгнании и отказывается говорить тебе об этом. В этом вся причина его горя. Рама! Здесь не произошло никаких других несчастий! На нас не обрушилось стихийное бедствие! Совершенно бессмысленно делать из мухи слона и такое пустяковое событие раздувать до масштабов всемирной катастрофы. Рама! Только одно может спасти твоего отца от совершения греха - если ты, его любимец, его божество, на которое он молится, возьмешь на себя исполнение обета, который он сам не способен исполнить. Иначе, если вы оба - тот, кто клялся, и сын того, кто клялся, пренебрежете данным словом, твой отец будет навеки опозорен и ввергнут в пучину бесчестия. Все это тебе хорошо известно.”

Рама выслушал эти бессердечные слова, сказанные с нарочитой жестокостью, не проявив ни малейших признаков волнения или беспокойства. Когда он отвечал ей, на его губах играла безмятежная улыбка: “О нет! По этой причине отец не должен страдать!” Он склонил голову в знак согласия с требованиями, которые предъявляла Кайкейи. Однако Дашаратха, внимавший их беседе, почувствовал, будто его сердце режут острым ножом. Он забился и застонал, терзаемый тягчайшей мукой. Ра ма сказал, повернувшись к Кайкейи: “Мать! Все произойдет так, как ты задумала. Я покорно возлагаю на свои плечи бремя клятвы, данной отцом. Мне не хватает только одного: я хочу, чтоб отец с любовью прижал меня к груди, как он всегда делал это прежде, и ласковыми и нежными словами благословил меня. Но даже если он скажет мне, что я недостоин такой награды и не заслуживаю его благословения - я смирюсь с этим без упреков и возражений и приму с одинаковыми радостью и удовлетворением. Ибо отец желает мне только добра. Он всегда благословлял меня, заботясь об укреплении и совершенствовании моего духа. Он - великий провидец. Для меня он не только отец, но и наставник, ведущий по высшему духовному пути. Может ли быть у меня долг более важный и ответственный, чем приносить радость тому, кто для меня одновременно и отец, и учитель? Это - моя священная обязанность, это и есть моя Дхарма. Четырнадцать лет изгнания будут для меня источником безграничной Ананды. Всю свою жизнь - не только четырнадцать лет - я готов провести в лесу, если такова будет воля отца. Почему же он не решался сказать мне ранее о дарах, обещанных тебе? Только это огорчает меня. Отказывался ли я хоть один раз подчиниться его приказу? Не есть ли это самый высший и почетный акт признательности - посвятить служению отцу это тело, им дарованное? Рама - не противник, а слуга и опора каждого слова отца. Пожертвовать отцу свое тело для меня - высшее блаженство; я не из тех, кого нужно лишний раз просить об этом.

Мать, отчего ты ни разу и словом не обмолвилась о том, что Бхарата должен быть помазан на царствование? Между мной и моим братом нет никакой разницы; почему ты сочла, что она существует? Мы, четверо братьев, никогда не чувствовали, что в чем-то отличаемся друг от друга. И еще одно: почему ты говоришь: “Это - приказ твоего отца?” Разве я хоть раз ослушался твоего приказа? Нет, такого не случалось никогда! Я без малейших колебаний подчинялся вашей воле, независимо от того, исходила она от тебя или от отца. Я покидаю Айодхью сегодня же и отправляюсь в леса! Мать! Распорядись, чтобы самых надежных гонцов тотчас снарядили и послали к деду Бхараты и Шатругны. Будет лучше, если Бхарата вернется как можно быстрее. Если начало моего изгнания совпадет с днем коронации Бхараты, это облегчит физические страдания отца, успокоит его ум и притупит боль разлуки. Тогда и ты будешь вполне довольна! Кто знает, как могут повернуться дальнейшие события?”

Кайкейи слушала Раму и чувствовала, как ее наполняет Ананда. Однако к ее восторгу примешивалось некоторое беспокойство. Она боялась того, что может случиться, если Бхарата вернется в город раньше, чем его покинет Рама. Поразмыслив, она решила, что будет надежнее настоять на том, чтобы Рама отправился в путь немедленно, не дожи даясь прибытия Бхараты. Поэтому она сказала: “Рама! Мне не составит труда отдать распоряжение о скорейшем снаряжении гонцов в царство Кекайя. Но я не вижу причины, по которой тебе следует оставаться в Айодхье до возвращения моего сына. Если ты окончательно решил стать лесным отшельником, к чему откладывать день твоего ухода? Не забывай: чем раньше ты уйдешь, тем раньше сможешь вернуться. Желательно, чтобы ты был готов пуститься в путь прямо сейчас!

Твой отец наверняка хотел бы сам сказать тебе об этом, но сейчас он не способен отчетливо выразить свою волю. Я уверена, что сердце подсказывает ему, что он должен отдать этот приказ, но он слишком сильно любит тебя, и чувство стыда мешает ему. Он не может набраться мудрости и поведать тебе о своей клятве - в этом причина его отчаяния. От этого - вся его скорбь и печаль. Чем скорее ты покинешь Айодхью, тем скорее он оправится от боли, терзающей его. Я боюсь, что пока ты здесь, он не притронется к пище и не пожелает совершить омовения. Поэтому, если ты мечтаешь о том, чтобы он снова стал счастлив, чем скорее ты уйдешь, тем лучше.”

Беспощадные слова Кайкейи разрывали на части сердце несчастного Дашаратхи, безвольно распростертого на ложе; он затрясся в приступе исступленной ярости: “Будь ты проклята, бесстыжая ведьма!” Он повернулся к Раме и, вскрикнув: “Рама! Рама!” - вновь лишился чувств. Рама сел на постель и положил голову отца к себе на колени; он гладил его лоб и с любовью и нежностью утешал и успокаивал его. Затем он сказал, обратившись к Кайкейи: “Мать! Я не из тех, кто отравлен жаждой власти и одержим мирской гордыней; я не стремлюсь подчинить себе людей и утвердиться в роли правителя державы. Мне больше подходит жизнь лесного отшельника, мое самое страстное желание - это укреплять и поддерживать Дхарму. Кроме этого у меня есть только одна святая обязанность - забота о счастье и благополучии моего высокочтимого отца. Чтобы осуществить эти три цели, я готов на любые испытания. Для сына не может быть долга выше и благороднее, чем служение отцу. Мать! Поскольку отец не смог внятно изъявить мне свою волю, то твои слова я принимаю как выражение его приказа. Этого мне вполне достаточно! Кроме того, ты говорила в его присутствии. Он слышал все, что ты сказала, и, тем не менее, не пытался ни возразить тебе, ни противоречить. Поэтому я заключаю, что твои слова - это, в сущности, его слова. Мне остается подчиниться приказу и уйти в назначенный час.

Мать! У меня к тебе есть небольшая просьба, которая, я надеюсь, тебя не затруднит. Когда бразды правления перейдут в руки Бхараты, проследи за тем, чтобы он беспрекословно следовал наказам отца и приносил ему своими действиями радость и удовлетворение. Для меня, для Бхараты, как, впрочем, и для любого сына, нет обета более святого и плодотворного, чем забота о счастье и довольстве отца. Служение отцу - это сама Санатана Дхарма - извечный долг каждого сына.”

С этими словами Рама простерся на полу и коснулся ног матери Кайкейи. Дашаратха скорчился от мучительной судороги, прошедшей по его телу, как будто Дхарма, воплощенная в сыне, и проявленное им невозмутимое спокойствие еще сильнее всколыхнули его отцовскую любовь и безмерно усугубили скорбь и отчаяние. Убедившись в том, что Рама не останется в Айодхье, он утратил всякий контроль над собой, позабыв и о приличиях, и о своем высоком сане. Он выкрикнул: “Рама!” и повалился с постели на твердый пол спальни. Обитательницы зенаны (женской половины дворца), услышав этот глухой и тяжелый звук падения, были потрясены и испуганы. Они громко запричитали, оплакивая горестный ход событий. Рама понял, что ему ничего не остается, как уйти как можно скорее. Он склонился перед отцом, коснувшись его ног, и быстро вышел из опочивальни.

Лакшмана, стоявший все это время за дверью комнаты, уже знал обо всем, что произошло внутри. Его лицо было мокрым от слез, он кипел от ярости к Кайкейи и сердился на отца. Он счел неуместным давать волю своим чувствам и молчаливо последовал за Рамой с низко склоненной головой, опущенным взором и руками, смиренно сложенными на груди. Лицо Рамы, только что потерявшего царство и приговоренного к изгнанию, напротив, излучало сияние; так сияет луна за густыми черными тучами, безразличная к темной завесе, окутавшей землю. Его облик не утратил своего великолепия, ибо как триумф, так и бесславие он принимал с одинаковой безмятежностью. Он вел себя как опытный йог и не позволял тревоге и раздражению проникать в свои мысли, слова и поступки. Он шел, будто у него не было ни малейшей причины для беспокойства. Сумантра, однако, догадывался, что за стенами дворца произошли события, влекущие за собой грозные перемены. Мрачные предчувствия вскоре сменились уверенностью. Его сердце сжалось, когда он увидел Лакшману. Страх Сумантры усилился, когда, в добавление к этому. Рама резким движением отстранил от себя белый балдахин, который все это время держал над ним один из слуг. Он заявил, что больше не нуждается ни в каких церемониальных опахалах и отныне не намерен пользоваться своей серебряной колесницей. Услышав это, Сумантра совсем упал духом и ощутил резкую слабость во всем теле. Оправдались его наихудшие опасения.

Рама не промолвил ни единого слова ни тем, кто сопровождал его, ни толпившимся на улицах горожанам; сам он не был опечален, но знал, как огорчится народ, когда узнает недобрые вести. Если бы он заговорил, он мог бы сказать только правду, и его слова послужили бы источником всеобщей скорби. Несмотря на это, все те, кто наблюдал, как он пешком возвращается в свой дворец, догадались, что произошло непоправимое.

Рама не направился сразу же в покои Ситы. Его путь лежал ко дворцу Каушальи. Дворец царицы, украшенный флагами и гирляндами, блистал великолепным праздничным убранством. Все женщины - обитательницы дворца, служанки и придворные, прослышав о приближении Рамы и Лакшманы, держа в руках сосуды с горящими светильниками, выстроились вдоль прохода, приготовившись приветствовать братьев. Старые и преданные стражи, охраняющие главный вход, издали завидев принцев, застыли в торжественных позах и хором провозгласили: “Победа! Победа! Да сопутствует вам Победа!” - после чего склонились в низких смиренных поклонах. Когда Рама вступил во второй внутренний двор, брамины, собравшиеся там, осыпали его благословениями. Они пересекли третий внутренний двор, и при виде их юные девушки, находящиеся в услужении у Каушальи, бросились вглубь дворца, чтобы сообщить Ее Величеству радостное известие о появлении Рамы и его младшего брата. Они сами были в восторге от того, что принцы явились во дворец. По обе стороны длинной галереи, ведущей к покоям Каушальи, стояли служанки со светильниками в руках. Они размахивали ими круговыми движениями, как того требовал священный ритуал, чтобы рассеять действие дурного глаза и в знак приветствия, сулящего радость и процветание.

Каушалья бодрствовала всю ночь, готовясь достойно встретить утро торжественного дня. С первыми предрассветными лучами она приступила к сотворению молитвенных обрядов поклонения. В то время, когда объявили о прибытии Рамы, седовласые жрецы-брамины возносили хвалу Богу Огня, нараспев читая ведийские гимны. Мать Каушалья пребывала в приподнятом настроении, предвкушая зрелище долгожданной коронации сына. Исполненная радости, она совершила несколько праздничных ритуалов и раздала народу множество даров. Она не смыкала глаз и соблюдала строгий пост. Ее пищей была Ананда, и она светилась ею, щедро делясь со всеми. Царица выбежала навстречу Раме и заключила его в свои объятия; она ласкала его, перебирая его кудри; взяв его за руку, она повлекла его за собою в храмовые покои, где провела все утро. Она не подозревала о происшедших роковых событиях. Безгрешная и чистая душою, облаченная в белоснежное сари - символ святости, со священным шелковым шнурком, повязанным на запястье, она целиком отдалась благодарному служению Богам. Глядя в лицо Рамы, она заметила, что оно светится изнутри каким-то новым, особенно прекрасным, духовным светом. Она не могла сдержать захлестнувшую ее сердце Ананду. “Сын! - сказала она. - Все твои царственные предки были мудрецами - Раджаришами. Они были мощными столпами Истины и Добродетели, Махатмами, достигшими величия духа. Пусть и твоя жизнь будет такой же долгой и прекрасной! Пусть добрая слава о твоем царствовании разлетится по всему свету! Сын! Следуй идеалам Праведности, которых свято держались все потомки династии Икшваку! Никогда не пренебрегай ими, даже если твой ум будет затуманен тревогой и смятением! Не забывай о них ни на мгновение, не позволяй себе отступиться от истины даже в самой мелочи!” С этими словами Каушалья, в знак своего материнского благословения, положила на голову Рамы несколько зерен риса. Она придвинула к нему золотое сиденье и сказала: “Сын! Ты бодрствовал всю ночь, соблюдая ритуальный обет, не так ли? Я знаю, что, следуя предписанным правилам, ты ничего не ел со вчерашнего дня. Ты, должно быть, чувствуешь себя утомленным. Сядь и отдохни немного, съешь несколько фруктов!” Она подала Раме золотое блюдо с фруктами, которые заранее приготовила для него.

Рама блаженствовал, купаясь в лучах любви и Ананды, исходящих от матери. Он не представлял, как сможет рассказать ей обо всем, что случилось. Чтобы доставить ей удовольствие, он сел на предложенный ею золотой стул и взял в руки один из плодов, лежащих на блюде. После этого он произнес: “Мать! Отныне я не буду прикасаться к золоту. Я не смогу сидеть на золотом стуле. Я жду твоего благословения на долгий путь, ибо я должен отправиться в изгнание в джунгли Дандака. Я пришел попрощаться с тобой.” Смысл слов, сказанных Рамой, остался непонятным Каушалье. Она быстро ответила: “Сын! Остались считаные минуты до того, как ты будешь провозглашен царем, а ты толкуешь о каких-то лесах Дандака! Ты приводишь меня в недоумение, и я затрудняюсь понять, что означают твои слова.” Ей пришло в голову, что Рама просто решил пошутить, и она сказала: “Сын! В такой торжественный час ты не должен, даже в шутку, упоминать о дурном. Прошу тебя, не делай этого, мое любимое сокровище!” Она собрала с тарелки горсточку сладкого риса, сваренного в молоке, и положила ее на язык Раме! Лакшмана смотрел на царицу, полную любви и Ананды, и, помимо его воли, его глаза наполнились слезами.

Каушалья заметила это и, повернувшись к Лакшмане, с беспокойством спросила: “Лакшмана! Отчего ты так печален?” Она поспешила к нему, чтобы приласкать, но Лакшмана не мог больше сдерживать свое горе. Он зарыдал громко и безутешно. Царица замерла, потрясенная - она не знала, отчего так громко плачет Лакшмана. Слова Рамы и отчаяние Лакшманы чрезвычайно встревожили ее. Рама, между тем, продолжал: “Мать! Если ты пообещаешь мне, что не будешь сильно горевать, то я все расскажу тебе, - и он крепко сжал ее руки в своих. - Существует нечто, что способно ниспослать вечную и нерушимую славу тебе, мне, нашей семье и всему нашему роду. Поэтому ты не должна впадать в беспокойство и поддаваться сомнениям и скорби. Осознай то, что я скажу тебе, и прими это с гордостью и любовью. Разве не доставляло тебе радость то, что я всегда был послушен воле отца? Он принял решение ко роновать моего брата, Бхарату. Он решил также отослать меня, облаченного в одежды лесного отшельника, в джунгли Дандака на четырнадцать лет. Я подчинился его приказу и пришел сюда, чтобы попрощаться с тобой.”

Услышав это, Каушалья, как подкошенная, упала на пол, пронзительно вскрикнув: “Рама! Что происходит? Мое нежное дитя, моего любимого сына изгоняют в дремучий лес? Какое преступление совершил мой Рама, чем заслужил такую участь? Может ли это быть правдой? Или весь этот бессмысленный бред исходит из моего собственного мозга, ослабленного голодом и бессонной ночью?”

Пока она разговаривала так сама с собой, пытаясь успокоиться и объяснить себе смысл случившегося, вести о событиях, происшедших во дворце Кайкеии, распространились по зенане, и отовсюду послышались горестные возгласы и жалобные причитания служанок и работниц. Женщины кричали: “Рама! Рама! Не покидай нас!” Многочисленные группы людей, потрясенные нежданной вестью, уже стекались ко дворцу Каушальи. Сама она пребывала в полной растерянности, охваченная тоской и страхом. Причина несчастья оставалась для нее неразгаданной тайной. Сраженная тревогой и отчаянием, она не могла подняться с пола. Однако царица стремилась понять, чем вызвана всеобщая скорбь. Она притянула Раму к себе, прижала его к своим коленям и сказала, гладя его кудрявую голову: “Сын! Что все это значит? Я не верю своим ушам! О чем плачут люди? Я не могу долее выносить эту неизвестность.” Рама ответил ей: “Отец исполнил два желания Кайкеии, не смея нарушить клятву, данную ей много лет назад”. Он объяснил Каушалье, в чем состояли эти два желания: “Первое из них: коронован и помазан на царствование должен быть Бхарата, а второе - я должен отправиться в четырнадцатилетнее изгнание в леса Дандака.”

Когда Рама поведал обо всем Каушалье, стараясь убедить ее, что все сказанное им есть чистейшая правда, она воскликнула: “Рама! Неужели Кайкейи и в самом деле потребовала такие дары? Кайкейи питала к тебе безграничную любовь и привязанность. Я уверена, что никогда ранее подобные мысли даже не приходили ей в голову! Хорошо, оставим это. Если даже допустить, что она это сделала, то только для того, чтобы испытать царя! Зачем из-за такого пустяка поднимать панику и устраивать всеобщее смятение? Но если она действительно потребовала такие дары, твой отец никогда в жизни не согласился бы исполнить ее желания! Я отказываюсь верить в это. Разве способен Дашаратха, который с трудом выносит и минутную разлуку с тобой, отправить тебя в леса на четырнадцать лет! Это невозможно, и твои слова повергают меня в сильное недоумение.”

Рама видел, что мать сомневается в истинности происшедших событий. Он снова нежно взял ее за руки и взмолился: “Мать! Поверь моим словам! Отец уже давно пообещал Кайкейи исполнить любые два ее желания; теперь же, когда она потребовала обещанное, он не счел возможным нарушить данное слово и отступиться от торжественного клятвенного обета. Однако его сердце не может смириться с предстоящей долгой разлукой, и он не в силах произнести слова приказа. Поэтому он страдает от тяжкого душевного расстройства. Я не смог вынести этого мучительного зрелища. Я только что был во дворце у Кайкеии. От потрясения отец лишился чувств; его терзает невыносимая боль. Все это - правда! Поверь мне, я не настолько жесток, чтобы из-за какого-то смехотворного пустяка ввергать тебя в столь сильную тревогу. Я покорился приказу отца и пришел к тебе, чтобы получить твое благословение.”

С этими словами Рама упал к ногам матери. Каушалья нежно подняла его. Она сказала: “Рама! Как странно ведут себя люди! Каким безжалостным варваром нужно быть, чтобы высказать такие ужасающие просьбы! Может ли у человеческого существа зародиться мысль изгнать тебя в джунгли на четырнадцать лет за несколько минут до начала церемонии коронации? Неужели всю жизнь мне суждено страдать? Я обрела сына, заслужив этот дар соблюдением бесчисленных постов и обетов. Увидев твое прелестное личико, я позабыла о долгих годах мучительного ожидания. У меня нет других желаний; я не прошу иных даров: мне достаточно, чтобы мой сын был рядом, вместе со мною! И меня хотят лишить и этой единственной радости? Для того ли я произвела на свет сына, чтобы его вышвырнули в дремучий лес? Какая мать позволит отправить свое дитя в дикие джунгли? О горе мне! Какой страшный грех совершила я в прошлом? В какой из моих предыдущих жизней разлучила я мать с любимым сыном? С того самого дня, когда ты начал постигать мудрость Вед, источником моего постоянного счастья была мысль о том, что день твоей коронации становится ближе и ближе! Неужели моей самой заветной мечте не суждено сбыться? Неужели рухнули и рассыпались в прах все мои надежды? Неужели все обеты, бдения, ритуалы и обряды, которые я совершала с таким истовым тщанием и верой, молясь о твоем счастливом будущем, оказались напрасными? О, как велики, должно быть, мои грехи! Почему мое сердце не разбилось в тот момент, когда я услышала страшную весть? Боюсь, теперь мне придется услышать и вынести множество известий, надрывающих душу! Смерть не приходит мне на помощь. Мое сердце, несмотря на тяжкий удар, продолжает биться. Увы, даже смерть не является ранее назначенного часа. Для меня этот час настал, а я все еще жива; смерть не внимает моей мольбе и оттягивает момент избавления от мук. Даже у Ямы нет ко мне ни капли сострадания. Боги сочли меня недостойной даже царства Смерти. О Рама! Отчего обрушилось на нас это несчастье!” Она стенала и плакала, пока не впала в беспамятство. Очнувшись, она забилась на полу, прижав ладонь к сердцу. Рама не мог спокойно наблюдать эту сцену. Оглушительные вопли служанок, столпившихся вокруг, поражали его слух, словно раскаты грома.

Он не вымолвил ни единого слова. Он сел на пол рядом с матерью, нежно гладя ее по голове, пытаясь утешить. Он стряхивал пыль и грязь с ее одежды. Рама был подобен нерушимой скале, вздымающейся из глубин океана, безразличной к яростно бушующим вокруг гигантским волнам. Он пребывал вне пределов досягаемости горя и радости, неподвластный ни волнам скорби, ни всплескам восторга. Он был одинаково спокоен, как сейчас, будучи приговоренным к четырнадцатилетнему изгнанию, так и полчаса назад, готовясь прошествовать в зал для торжеств, чтобы надеть корону правителя великой державы.

Каушалья прекрасно знала, что Рама не способен пренебречь своим долгом. Ей было хорошо известно, что он не нарушит данного слова и не отступит ни под каким предлогом с пути, указанного отцом. Она была твердо уверена, что никакие ее уговоры и жалобы не заставят его повернуть вспять. Поэтому она прекратила попытки уговорить Раму отказаться от своего решения. “Сын! - сказала она. - Бесполезно искать виновных, если человеку предназначено судьбой лицом к лицу столкнуться с несчастьями и бедами. Это пустая трата слов и времени. Все, что происходит с нами, идет нам во благо! Никто не может противиться воле Божьей. Но в этом дворце, в этом городе я не смогу быть счастливой. Я счастлива только рядом с Рамой. Поэтому я иду с тобой! Возьми меня с собой!” Она попыталась встать на ноги. Служанки бросились ей на помощь, и она села на полу, опираясь на стену. Они старались говорить тихо и мягко, чтобы вновь не взволновать ее.

Лакшмана видел, как страдает Каушалья. Ее слова разрывали ему сердце, и он не смог сдержать своих чувств. Он кипел от гнева и негодования. Прижав руки к груди, он воскликнул: “О высокочтимая мать! Я не допущу, чтобы это случилось! Неужели Рама должен отправиться в изгнание, подчиняясь ничтожному капризу неразумной женщины? Я не вынесу этого! Отец уже очень стар и поэтому ум его ослабел. Он попался в сети чувственных переживаний и стал рабом коварного очарования Кайкейи; он жалок в своей зависимости от женской прихоти; он утратил способность отвечать за последствия своих поступков. Ослепленный страстью, он может отдать самый нелепый приказ! Подобным приказам мы не обязаны подчиняться. Царь впал в состояние слабоумия и не может отличить реальное от призрачного, преходящее от истинно ценного. Если правитель, безрассудно привязанный к женщине, отдает приказы, исходя из ее воли, ими смело можно пренебречь! Какое преступление совершил Рама, чтобы обрекать его на изгнание? Даже самый злейший враг Рамы (если он имел хотя бы одного врага), даже самый бессердечный варвар, избывающий наказание за злодеяния прошлого, не смог бы указать на него пальцем и обвинить хоть в малейшей погрешности в по ступках и поведении. Никакой царь в этом мире не посмеет отправить в изгнание человека столь безупречно невинного, столь чистого в своих помыслах, обладающего такой святостью! Рама тверд и непреклонен на пути к цели; он овладел своими чувствами; он чтит достоинство своих противников и относится к ним с уважением. Ни один нормальный отец не прогонит в джунгли такого сына! Тем более, если это отец, известный своей преданностью Дхарме, герой, исполненный святых идеалов, приверженец Добра и Истины во всех их проявлениях. Мог ли столь праведный царь отдать этот приказ? Совершенно очевидно, что Дашаратха либо безумен, либо ослеплен страстью. Мы не должны принимать во внимание повеления подобного правителя. Слова царя, который ведет себя, как лунатик или как неразумное дитя, не заслуживают никакого уважения. Позабыв о нравственных законах государства, пренебрегая общеизвестными мудрыми истинами, с легкостью отрекаясь от отцовского долга, он потерял голову и отдался во власть безумных причуд и капризов. Должны ли мы придавать значение его словам? Я не согласен с тем, что следует считаться с его волей!”

Лакшмана повернулся к Раме и, благоговейно сжимая его руки, сказал: “Рама! Прости мне мои слова! Захвати силой власть над царством до того, как новость распространится повсюду и народу станет известно о происшедших событиях! Я буду на твоей стороне, и мой лук будет со мною! Если кто-нибудь в этой столице посмеет выступить против тебя, его ждет стрела, пущенная из моего лука! Хотя я уверен, что такого человека не найдется ни в Айодхье, ни в каком другом месте на этой земле! Но если противодействие все же возникнет, великий город превратится в безлюдную пустыню! Тому порукой мои меткие стрелы! К чему тысячу раз твердить об одном и том же? Если Бхарата поднимется против тебя или кто-то возьмет его сторону, я уничтожу врага, я разобью его в пух и прах! Я ни перед чем не остановлюсь. Я схвачу и брошу в темницу даже Дашаратху, если ему вздумается упорствовать в этой борьбе и выступать в защиту Кайкейи!”

Лакшмана продолжал свою страстную речь, и взгляд Рамы, устремленный на него, становился все более суровым. Он резко перебил брата, остановив неудержимый поток его чувств. Он сказал строго и непреклонно: “Лакшмана! Ты переходишь всяческие границы. Никто не может запретить мне поступать так, как я задумал, и вставать на пути принятых мною решений! Мне не удастся избежать изгнания. Тобою движет любовь и стремление предотвратить разлуку со мной. Смирись и сдержи свои чувства. Только смирение спасет тебя от возбуждения и страха. Будь терпелив. Не впадай в панику. Выбрось из своего сердца ненависть к отцу и к своему брату Бхарате. Они оба чисты и безгрешны. Мать Кайкейи в высшей степени благородна. Она заслуживает глубокого уважения и преклонения. Мы не вправе осуждать ее желания. Она любила меня, ласкала и лелеяла, нянчилась и играла со мной, получая при этом радость большую, чем воспитывая своего собственного сына, Бхарату. Если сейчас мать требует от отца исполнить ее желания - желания, противоречащие всем понятиям о морали, нет сомнений в том, что во всем этом кроется глубокий смысл. Это осуществление Божественного плана, а не простые причуды человеческого характера. Успокойся, оставь свой страх и забудь о ненависти. Мы будем ждать, что за всем этим последует”, - так Рама увещевал Лакшману.

Выслушав эти слова, Лакшмана бросился в ноги Рамы и воскликнул: “Рама! На каком основании, согласно какому закону получит Бхарата царскую корону, которая должна быть твоей? Кто иной, как не старший сын, заслужил это право? Заботясь об отце, ты подчиняешься бессмысленному, несправедливому приказу. Я никогда не примирюсь с этим, что бы ты ни говорил в свое оправдание.” Обращаясь к Каушалье, Лакшмана продолжал: “Высокочтимая мать! Ты знаешь, что я действительно глубоко предан Раме. Более того, я готов поклясться, что не смогу существовать вдали от Рамы ни единой минуты. Если Рама откажется от царства и отправится в лес, я последую за ним. Я буду идти за ним по пятам, я стану его тенью. Если он не разрешит мне сделать это, то мне останется единственная радость - прыгнуть в пылающий огонь. Никто другой мне не нужен, и только его приказам я намерен повиноваться. Мать! Мне невыносимо видеть тебя страдающей! Он твой сын; он мой Рамачандра. Может ли кто-нибудь существовать вдали от своего дыхания?”

Слушая Лакшману, Каушалья немного успокоилась. Она ласково погладила его по голове и сказала: “Твоя любовь приносит мне большое облегчение. Твои слова придают мне сил. Такие братья, как вы, - большая редкость. Весь мир относится с глубоким почтением к матерям, подарившим ему таких детей, считая их святыми; однако теперь меня терзает мысль, что я - великая грешница. Рама не отступится от своего решения. Изгнание - его неизбежная участь. Мне нужно только одно - чтобы ты взял с собой и меня”, - жалобно взмолилась она.

Рама взглянул на Лакшману и сказал: “Брат! Я знаю, насколько сильна твоя любовь ко мне. Мне хорошо известны и твой героизм, и твоя доблесть, и твое мужество. Мать страдает так тяжко, ибо она неспособна сейчас осознать истину и понять всю ценность умения владеть собой. Кроме того, ее горе вполне естественно, ведь я - ее родное дитя. Пойми хотя бы ты: Дхарма, или путь Праведности - основа всей нашей жизни. А Дхарма будет прочной, если не разрушится фундамент Истины, на котором она покоится.

“Сатья и Дхарма неразрывно связаны между собой. Одна не может существовать без другой. Истина - это Праведность; Праведность - это Истина. Действуя согласно воле отца, я не изменяю ни Сатье (Истине), ни Дхарме (Праведности). Тот, кто решил вступить на путь добродетели, никогда не нарушит слова, данного матери, отцу или святому наставнику. Поэтому я не поступлю наперекор воле отца. Мое решение окончательно. Приказ исходил не от Кайкейи; она только передала мне то, что хотел сказать отец. Она говорила в его присутствии, и я сделал то единственное, что от меня требовалось: склонил голову в знак согласия и повиновения. Если бы Кайкейи не выражала волю отца, излагая мне свои требования, он мог бы воспротивиться ее желаниям и заявить об этом, не так ли? Однако он не сделал этого; он не произнес ни единого слова, а только жалобно стонал и всхлипывал; по этой причине мне стало понятно, что Кайкейи говорила устами отца. Я не намерен отказываться от данного ему обещания. Для меня невозможно брать назад свои слова. Не позволяй своему разуму опускаться до образа мыслей кшатриев, которые способны лишь на то, чтобы наводить на людей ужас. Осознай мою правоту и забудь о жестокости и насилии.” Рама обнял за плечи Лакшману, который совсем сник от горя и негодования, и попытался облегчить его горе ласковыми словами, полными любви и нежности. Затем, повернувшись к матери, Каушалье, он произнес: “Прошу тебя, не препятствуй моему решению и не принуждай меня нарушать клятву. Что бы ни случилось с каждым из вас, мне все равно не избежать изгнания. Простись со мной с любовью; благослови принятый мною обет и мой дальнейший путь.” Он упал к ногам матери, моля ее дать позволение отправиться в дорогу.

Каушалью вновь захлестнула волна отчаяния и мучительной скорби. Она прижала Раму к груди и громко зарыдала. Видя, как она страдает, Рама тоже не смог сдержать своих чувств. Он обнял ее ноги и с волнением проговорил: “Мать! Мои слова - это наивысшая правда. Послушай меня. Ничего страшного не произойдет со мной, пока я буду находиться в лесу. Все эти четырнадцать лет меня не покинут безмятежное счастье и радость. Я вернусь и вновь упаду к твоим ногам. Сбудутся все твои мечты и надежды. Мать! Это приказ Дашаратхи! Это приказ, которому не только я, но и все остальные - ты, Лакшмана, Сумитра и Бхарата должны подчиниться беспрекословно! Таков древний закон, такова Санатана Дхарма.

Мать! Прости меня за то, что я осмелюсь высказать еще одну просьбу. Чтобы не пропали даром приготовления к моей коронации, сделанные тобой и многими другими, используйте их с такой же радостью и энтузиазмом для коронации Бхараты. Отец поручил мне править лесным царством, и это лучшее из решений, ибо, согласно высшей Дхарме, каждый должен исполнить предназначенный ему долг. Избегать своего долга потому, что он кажется трудным и невыполнимым, значит создавать различия между мной и Бхаратой. То, что тебе следует сделать - это благословить нас обоих и пожелать каждому из нас успешно справиться с возложенной на него ответственностью.”

Каушалья внимала словам Рамы, но они не помогли ей пересилить скорбь, охватившую ее. Она тяжко стонала от горя. “О сын мой! Отец растил и воспитывал тебя и был счастлив видеть, как ты становишься высоким и сильным. Он заслужил твое уважение и послушание. Но разве я не достойна уважения? Разве мне ты не должен подчиняться? Ты прекрасно знаешь, что жена - это половина мужа. Муж - это правая половина жены. Если каждый из нас - часть другого, то я - это половина Дашаратхи, или я не права? Поэтому жену и называют Ардханги - половиной тела мужа. Когда ты говоришь, что исполняешь волю Дашаратхи, эта воля исходит лишь из одной его половины. Эта воля не есть порождение Дашаратхи как целого. Она будет иметь вес только тогда, когда и вторая половина согласится с ней! Если же я не согласна, то она не имеет цены как приказ, не терпящий возражений. Ты знаешь, в чем заключается смысл и важность Дхармы во всех ее проявлениях. Поэтому и то, о чем я говорю, должно быть тебе хорошо известно. Без согласия матери никакой долг не считается обязательным и не заслуживает того, чтобы именоваться Дхармой. К наказам матери следует относиться с большим вниманием, чем к наказам отца! Этот долг еще более важен. Ибо именно мать, а не отец взрастила и выкормила тебя, не отходя от тебя ни на шаг, пока ты был ребенком и подростком! Если бы мать не носила дитя девять месяцев под сердцем, как оно могло бы появиться на свет? Теперь ты бросаешь свою мать в пламя скорби и заявляешь: “Это воля отца, и я исполню ее любой ценой”. Я считаю, что ты поступаешь неправильно! Для матери нет сокровища дороже, чем ее собственный сын. Для таких матерей, как я, сын - это сама жизнь. Если сын пренебрегает мною и считает волю отца наивысшим законом, какой смысл добиваться мне милости богов, чтобы вкушать после смерти Божественный нектар? Мне лучше тогда жить в аду! Любой ад мне покажется раем, если мой сын будет рядом!

Рама! Что мне делать здесь без тебя? За всю свою жизнь я не испытала ни единого счастливого мгновения. С самого рождения я была связана суровыми запретами, налагаемыми моими родителями. Затем настала пора беспокойного ожидания: какой муж мне достанется, какой у него будет характер и как он будет относиться ко мне? Наконец, я стала женой твоего отца. Последовали долгие годы мучительных терзаний, ибо я оставалась бездетной. Потом я страдала от раздоров с новыми женами твоего отца. В моей постоянной борьбе не было и дня передышки! В награду за неведомую мне заслугу в моих прошлых жизнях боги даровали мне сына. И вот теперь на меня обрушилась эта беда: я должна расстаться с тобой! Была ли я когда-нибудь счастлива? Моя жизнь превратилась в сплошной поток горя, и я несусь по течению, неспособная выплыть на берег; я тону без всякой надежды на спасение. Ты был единственной веточкой, за которую я могла уцепиться, чтобы не погибнуть. Что случится со мной, если и ее отнимут у меня? Если я буду находиться вдали от твоего отца, он не будет испытывать боли разлуки. Единственный источник его Ананды - это Кайкейи, он не нуждается ни в каком другом. Поэтому, вместо того чтобы влачить здесь жалкое и бессмысленное существование и, в конце концов, зачахнуть и испустить дух, я предпочитаю глядеть в прелестное лицо моего обожаемого сына. Чтобы поддерживать в себе жизнь, мне достаточно и этой радости; я могу обойтись без пищи и воды, живя в лесу”. Хотя Рама и чувствовал, что в ее словах есть некая доля истины, он был тверд в своем стремлении подчиниться наказу отца и сдержать свое обещание, не изменив долгу.

Тут в их спор вмешался Лакшмана и сказал: “Брат! Слово матери - это высочайшая истина. Мать заслуживает большего преклонения, чем отец. В священных текстах сказано: “Матр Дево Бхава, Питр Дево Бхава”, и тем самым отдается предпочтение матери, а отцу отводится второе место. Там говорится: “Чти, как Бога, мать свою”, а затем следует изречение “Чти, как Бога, отца своего”. Ты поступаешь неправильно, столь упорно держась за свое мнение и причиняя так много горя своей матери”.

Но Рама резко прервал рассуждения Лакшманы. Он сказал: “Брат! Ты встал на защиту матери, чей ум затуманен страданием, вызванным излишней привязанностью к своему отпрыску! Осознай, наконец, всю важность приказа отца - с ним связано будущее нашей державы, от него зависят благополучие всего мира и всего человечества! Ты до сих пор не понял, каковы истинное значение и глубинный смысл этого повеления. Только Дхарма может обеспечить достижение трех целей человеческой жизни - процветания, счастья и освобождения. Надеюсь, ты не сомневаешься в этом и не собираешься оспаривать верность этой истины. Когда человек посвящает свою деятельность стяжанию богатств, весь мир питает к нему ненависть. Если вся человеческая жизнь сводится к эгоистическому стремлению удовлетворить свои желания - мир отвергает его с презрением. Поэтому наши действия должны строго соответствовать Дхарме. Лакшмана! И это еще не все. Дашаратха - наш отец, наш наставник и наш державный правитель. Он вправе отдать любой приказ, будучи движим своим желанием, или внезапной вспышкой гнева, или находясь во власти любви и привязанности - причина нас не касается! От нас требуется лишь повиновение, и никакое противодействие не может быть оправдано.

Идти против воли отца могут сыновья, погрязшие во грехе; я не из их числа. Каков бы ни был приказ отца - я склоню голову в знак покорности и благоговения. Я вижу, что ты полон сомнений и готов возразить мне! Если отец, ослепленный вожделением, неспособный охватить своим ослабевшим разумом разницу между вечным и преходящим, стремящийся к удовлетворению собственных прихотей, запутавшийся в сети коварных уловок и интриг, пытается нанести вред собственному сыну, ты спросишь, обязан ли ты доверять такому отцу и подчиняться его приказам? Ты должен делать это без малейшего колебания! Он может быть глупцом или жестоким тираном, но ты - его сын! А если это так, то каково бы ни было его положение, твое всегда неизмеримо ниже! Отсюда следует выводить все наши права и обязанности. В лучшем случае сын имеет право, опираясь на свое мнение, попытаться разъяснить отцу то, что кажется тому непонятным, и развеять его тревогу и смущение. Но он не смеет ослушаться отца, объявляя его приказ нелепым и бессмысленным.

Постарайся осознать то, что я сказал. Дашаратха - чрезвычайно одаренная личность, он великий воин, доблестный герой и всегда был столпом праведности. Он готов испытать мучительные страдания, чтобы сдержать данное слово! Он не околдован чарами Кайкейи, он не ослеплен вожделением! Он движим единственным высшим стремлением - не изменить клятве, остаться верным торжественному обещанию. Он сказал ей когда-то, что исполнит любые ее желания, каковы бы они ни были, даже если это будет грозить ему неминуемой бедой! Я никогда не склонюсь к мнению, что отец одурманен низменной страстью. Он глубоко несчастен оттого, что не может избежать последствий своего поступка, и его сердце не хочет мириться с неизбежностью моего изгнания.

Лакшмана! Отец - стойкий приверженец Дхармы, более стойкий, чем кто-либо из его царственных предков. Слава о нем прогремела по всему свету, отзываясь мощным эхом в самых затаенных уголках трех миров! Не будет ли это дурным примером для всего человечества, если царица, причем царица, которую все считают святой, оставит его в одиночестве и пустится вслед за сыном в дальний путь? Жизнь коротка; отпущенный нам срок недолог. Недопустимо осквернять свою репутацию такими неправедными действиями; это не приведет к добру ни тебя, ни меня.”

Рама склонился к матери и умоляюще произнес: “Мать!” - но, прежде чем он смог продолжать, он увидел, что Каушалья застыла в оцепенении, пораженная ужасом. Она внезапно осознала, что все ее усилия изменить решение Рамы абсолютно бесполезны. Она поняла, что ей не избежать исполнения материнского долга - позволить ему уйти и благословить его на прощание. Она почувствовала, что своими жалобными мольбами лишь причиняет Раме еще более сильную боль.

Лакшмана тем временем окончательно расстроился; его глаза распухли и покраснели; он перестал понимать, где находится и кто его окружает; его губы пересохли, а язык одеревенел. Он стоял с низко опущенной головой, устремив взор в одну точку, и слезы неудержимым потоком струились по его щекам. Рама глядел на него и чувствовал, что не может покинуть брата, находящегося в таком плачевном состоянии. Он боялся, что тот наложит на себя руки, если останется один, или из мести причинит вред другим. “И ответственность за содеянное им ляжет, разумеется, на мои плечи”, - так думал Рама.

Он решил испытать Лакшману и обратился к нему с такими словами: “Брат! Гнев, пылающий в душе - все равно что воскурение фимиама в честь наступающих орд наших грехов. Погаси его! Ты впал в отчаяние от того, что твой Рама смертельно обижен и опозорен. Но Сатья и Дхарма - пути истины и справедливости - не ведают ни славы, ни бесчестья. Они не стремятся к первому и не прячутся от второго. Будь смелым! Наполни свое сердце отвагой. Останься здесь и служи отцу, посвяти свои дни достижению высочайшей жизненной цели.”

Когда до Лакшманы дошел смысл благословения старшего брата, он вздрогнул всем телом и мгновенно обрел дар речи. Он вскричал: “Брат! Когда Рама, дыхание моей жизни, уйдет в лес, кому здесь сможет пригодиться эта грубая и инертная материальная оболочка, называемая телом? У этого Лакшманы нет желания служить никому, кроме Рамы. Ты дорожишь своей Дхармой и своим чувством долга; у меня тоже есть чувство долга, и я в равной степени дорожу им! Поэтому я последую за тобой. У меня нет потребности ждать чьих-то приказов! Я не желаю иметь ничего общего с людьми, идущими на поводу капризов Кайкейи. Если меня и вынудят остаться с ними, я не намерен обращать внимание ни на ее приказы, ни на болтовню ее прислужников! Никто на этом свете, кроме Рамы, не имеет права командовать мною и указывать мне, как я должен поступать и действовать. Поэтому - здесь и сейчас - я тоже облачусь в одежды из коры, как то подобает лесному отшельнику, завяжу в спутанные пучки свои волосы и приготовлюсь сопровождать тебя.” С этими словами он сорвал с себя украшения и царские знаки отличия, которые надел, собираясь прошествовать с Рамой в зал для торжеств. Он с отвращением отшвырнул драгоценности и нарядные шелковые одежды; со звоном разлетелись по углам комнаты ожерелья и серьги! Он впал в сильное возбуждение, готовый в любую минуту двинуться в путь. Сердце Рамы смягчилось при виде этого взрыва искренней любви и преданности. Он подошел к Лакшмане и, положив ему руку на плечо, сказал мягко и ласково: “Я безгранично счастлив, что у меня есть такой брат, как ты! Это щедрый подарок судьбы. Если ты пойдешь со мной, мать Каушалья будет чувствовать себя гораздо спокойнее. Она дрожит от страха, что я не справлюсь с грозящими мне в лесу опасностями и не уверена, вернусь ли я через четырнадцать лет целым и невредимым. Скажи, чтобы она оставила свои сомнения. Подойди к ней и утешь ее… Мы провели здесь, споря, уже много часов, а отец, должно быть, еще сильнее страдает от тревоги и неизвестности. А Кайкейи наверняка мучается от подозрений, что я раздумал покидать Айодхью! Поэтому мне нужно поторопиться, чтобы сообщить обо всем Сите, а затем отправиться во дворец Кайкейи и попрощаться с отцом. А тебе, Лакшмана, следует пойти и испросить позволения сопровождать меня у матери Сумитры.”

С этими словами Рама, как того требовал обычай, обошел вокруг Каушальи и смиренно простерся у ее ног. При виде этого служанки и работницы, а также прочие обитательницы зенаны, в один голос завыли и запричитали, как будто на них обрушился всемирный потоп! Но Каушалья, собрав все свое мужество, притянула к себе Раму, покорно стоящего в ожидании благословения. Она обняла его, погладила по голове и, положив руки ему на плечи, произнесла: “Сын! Рама! Ты - несокрушимый защитник Дхармы! Ты - несравненный герой! У тебя нет причин бояться жизни в лесу. Ты принял решение отправиться в изгнание; для меня оказалось невозможным уговорить тебя изменить свое намерение. Да сопутствует тебе удача! Стремись к своему идеалу, осуществляй свое страстное желание - во всем подчиняться воле отца. Оплати свой священный сыновний долг, действуя согласно его повелению. У меня есть только одно желание - увидеть твое успешное возвращение в Айодхью! В этот день я, наконец, смогу стать счастливой. Рама! Воля судьбы воистину непостижима. Никому не суждено изменить ее, даже тем, кто обладает великим могуществом. Дхарма, ради которой ты покидаешь нас, будет, несомненно, охранять тебя в изгнании и не даст сбиться с пути. Рама! Как бы было хорошо, если бы эти четырнадцать лет пролетели как одно мгновение, и я видела тебя сейчас уже вернувшимся, а не уходящим! Увы! Прости мне мое безумие! Сын! Как мне выразить словами свое благословение? Должна ли я сказать: “Пусть четырнадцать лет пройдут как четырнадцать дней - нет, нет! Как четырнадцать взмахов ресниц! Возвращайся скорей, возвращайся живым! Стань великим царем! О жемчужина династии Рагху! О мой любимейший сын! Богиня Дхармы будет защищать тебя все эти годы, ибо ты отправляешься в леса, чтобы умилостивить ее. Она - твой самый сильный и самый надежный страж. Все четырнадцать лет я буду истово взывать к милости богов, умоляя их хранить тебя от бед и несчастий. В награду за преданность твоего служения матери, отцу, святому наставнику тебе будут дарованы долгая жизнь, здоровье и счастье! Твоя верность Истине сделает тебя неуязвимым. Горы, реки, звери и птицы, колючие заросли и гигантские муравьи будут поклоняться тебе с благоговением и, чуткие к твоим нуждам, постараются угодить тебе и доставить удовольствие! Даже обитающие в джунглях демоны-ракшасы, беспощадные и свирепые ко всем без разбору, покорятся тебе, ибо сердце твое полно любви и умиротворения, и падут к твоим ногам, провозгласив тебя своим Властелином.”

Каушалья благословляла Раму, стараясь подавить отчаяние, переполнявшее ее, и придать своему лицу выражение спокойствия и уверенности. Она вдохнула нежный аромат его пышных волос и, притянув к себе, крепко сжала его в своих объятиях. Она поцеловала его в обе щеки; ее губы дрожали, когда она произносила прощальные слова напутствия: “Рама! Возвращайся целым и невредимым! Счастливого пути! ” Рама знал как велика та любовь, которую она дарила ему вместе со своим благословением. Он несколько раз коснулся ног матери с благоговейной преданностью и сказал: “Мать! Не нужно горевать! Не нужно отказывать себе в пище и сне и подрывать свое здоровье. Всегда, в любую минуту, вспоминай обо мне с радостью и легким сердцем. Твои думы обо мне обеспечат мне безопасность и успех. Когда ты горюешь здесь, как я могу быть счастлив там? Если ты хочешь, чтобы я был счастлив там, ты должна быть счастлива здесь! Отсюда ты будешь посылать мне благословения, идущие из глубины сердца.” Моля об этом, он ушел. Он не хотел покидать ее, но он должен был исполнить свой долг. Рама вышел на царскую дорогу и начал свой путь - босой, проходя через толпы горожан, заполнивших улицы. Люди были потрясены при виде этого блистательного Символа Истины и Добродетели. До горожан дошли проносящиеся по улицам слухи, что Рама удаляется в леса. Но они не могли представить себе, что это может быть правдой. Они молились, чтобы это было не так. Но теперь, когда они увидели его, идущего босиком, сердца их дрогнули. Радостное возбуждение, которое они испытали при известии о коронации, утонуло в глубинах горя. Лица, которые светились радостью, потускнели, увяли, стали поблекшими и серыми. Рама не поднял головы и ни на кого не взглянул. Он направлялся в покои Ситы.