Сказители

Глава 18

Похоронами занималась тетушка. Стояла жара, и тело следовало поскорее предать земле. Баоцин был в полной растерянности. Он понимал, что брат его убит и не воскреснет, что он больше никогда не услышит его голоса. Голова его гудела, есть не хотелось, мучила бессонница, и весь он превратился в комок нервов.

Тетушка тем временем развернулась. Она занималась всем: шила траурную одежду, вела переговоры с магазином похоронных принадлежностей, ставила жертвоприношения духам. Она помогла Баоцину надеть траурные одежды, звала его поесть, попить. В безмерном горе он оцепенело стоял у гроба. Тетушка время от времени подходила к нему, боясь, как бы он не лишился чувств. Если кто-нибудь заходил выразить соболезнование, она встречала людей у входа. Баоцину не хотелось никого видеть. Он механически всем кланялся и продолжал стоять у гроба. Когда с ним разговаривали, он лишь отрешенно кивал головой.

Был только один человек, при виде которого он хоть как-то оживал. Это был Мэн Лян, такой дружелюбный и всегда готовый прийти на помощь. Он больше, чем кто-либо, умел проявить чуткость и внимание, понять человека. Его горячее участие утешало оглушенного горем Баоцина, и вся семья Фан была благодарна Мэн Ляну за заботу.

Раньше они считали, что между ними и Мэн Ляном существовала неодолимая пропасть. Он драматург, поэт, прибыл сюда изучать сказы под барабан. А теперь он стал одним из них, искренний друг, всем сердцем готовый помочь. Мэн Лян помогал встречать людей, пришедших выразить соболезнование, садился вместе с ними к трапезе, стоял в почетном карауле у гроба. И хотя Баоцин был безмерно опечален потерей родного брата, вместе с тем он чувствовал, что приобрел искреннего друга.

Они купили на вершине горы клочок земли под могилу. Мэн Лян отвечал за похороны. Когда гроб опустили в могилу, Баоцин, согласно семейному обычаю, бросил на него горсть земли. Его слезы уже высохли. Он стоял побледневший, опустив бритую голову, и растерянно таращил большие глаза на могилу, глядя, как могильщики сбрасывали в нее землю. Вот так закончил свой путь старший брат. Под этой чужой ледяной землей лежал Тюфяк.

Люди разошлись, а Баоцин, охваченный горем, все еще стоял возле могилы. Неподалеку склонили головы тетушка, господин Мэн Лян и Сюлянь.

К могиле принесли барабан и трехструнку, на которой часто играл Тюфяк. Было пасмурно. Черные, инкрустированные белой каймой свинцовые тучи перекатывались через вершину горы. В вечерних сумерках тихо стояли изумрудные поля, и ветки деревьев вырисовывались четким черным контуром на фоне неба.

Баоцин взял в руки трехструнку, низко поклонился и с почтением положил ее на землю перед могилой. Потом поставил на треногу барабан.

Он высоко поднял барабанную палочку. Удар, второй, третий. Звуки барабана, словно выстрелы, разорвали мертвую тишину. Мэв Ляну казалось, что содрогается земля и дрожит листва деревьев.

Баоцин рукой остановил звучание барабана и начал говорить:

– Брат, брат мой, дай я спою тебе еще раз. Молю тебя, послушай меня в последний раз. Мы с тобой были так не похожи. Ты любил играть на трехструнке и петь, безумно любил искусство. Но ты не хотел выступать и зарабатывать этим деньги. А я был другим. Мне нужно было зарабатывать на жизнь своим искусством. Посторонние видели, что мы совершенно разные, но между нами была лишь эта небольшая разница. Такая маленькая. – Он остановился и с почтением поклонился. – Брат, я понимаю, что больше никогда не увижу тебя, и хочу попросить тебя сыграть мне еще раз. Сыграй, чтобы я мог напоследок послушать твою великолепную музыку. Помнишь, как мы с тобой задушевно пели? Теперь мы люди разных миров. Мы пробыли вместе более сорока лет, брат. Иногда мы ссорились, но братья все же есть братья. Теперь уж не поссориться, не поспорить. Я могу только одно – петь. Поэтому я тебе спою. Брат, ты же подыграй мне своей мастерской рукой!

Баоцин сильно забил в барабан. Затем он подождал, склонил голову набок, будто прислушивался к звукам трехструнки. Люди, стоявшие в стороне, слышали лишь тихий шепот ветвей, раскачиваемых ветром. Сюлянь зажала рот платком, сдерживая рыдания. Тетушка плакала, Мэн Лян тихо покашливал.

Баоцин спел для брата погребальную песню. Он пел и беззвучно плакал, охваченный безутешным горем.

Мэн Лян взял друга под руку.

– Полно, Баоцин, – стал он успокаивать его, – не убивайся так. У каждого человека есть свое пристанище. Есть смерть и есть жизнь. Завтра людей будет больше, чем сегодня, жизнь никогда не прекратится. Никто не может быть вечно молодым, не переживай так. Брат, можно считать, не так уж плохо прожил свою жизнь.

Баоцин смотрел на него глазами, полными благодарности.

– Японцы убили моего брата, – сказал он печально. – У меня нет иного способа отомстить за него, кроме как петь сказы, написанные вами. Теперь, когда я выйду на сцену, у меня будет светлей на душе. Я должен призывать народ на борьбу с врагом.

Подхватив барабан, Мэн Лян взял Баоцина под руку.

– Пошли домой, отдохни, – уговаривал он его.

Баоциы нехотя подчинился. Через некоторое время он еще раз обернулся и, обратившись к могиле, сказал:

– Прощай, брат, спи спокойно. Когда война закончится победой, я провожу тебя на родину и захороню рядом с нашими предками.

На следующий день Мэн Лян пригласил врача. Баоцин заболел. Это была тропическая малярия. Болезнь так скрутила его, что он был на волосок от смерти. Тетушка запила в тяжкую. Пришлось Сюлянь ухаживать за больным. Для нее это было делом новым. Прежде ей заниматься этим не приходилось. Отец так сильно болен, только бы он не умер. Она никогда не видела его таким – мертвенно-бледное лицо, глаза ввалились, тело охватила такая слабость, что он не мог даже сидеть. Она размышляла о том, что человеку даны смерть, жизнь, любовь. Жизнь похожа на четыре сезона: есть весна, лето, осень и зима. А смерть может наступить внезапно, как бывают нежданные грозы перед приходом зимы. Так и случилось с дядюшкой. И сама Сюлянь, придет день, должна будет умереть. Однако смерть еще где-то далеко, трудно ее даже представить, сейчас она молода и здорова. Мэн Лян тоже так говорил. Никто не может жить вечно и не стареть. Если отец в самом деле уйдет за дядюшкой, как ей быть?

Сюлянь прониклась еще большей любовью к отцу и решила спасти его во что бы то ни стало. Дни и ночи не отходила она от постели больного. Стоило Баоцину чуть пошевельнуться, как она несла лекарство и питье. Иногда приходил Мэн Лян и немного ей помогал. После отца господин Мэн был самым дорогим человеком в мире.

Находясь у постели отца, Сюлянь многое передумала в эти долгие ночи. Она заметила, что после замужества Дафэн и смерти дядюшки все в семье переменилось. Мать очень любила дядюшку. Когда он был жив, она с ним ссорилась, порой очень сильно. А теперь она часто сидела в кресле и тихонько плакала, даже когда не была пьяной. Сюлянь в мыслях вернулась к старому вопросу: почему мама не любит только ее одну? Взять хотя бы Мэн Ляна. Мать доверяет ему. Как ему удалось завоевать ее расположение?

В конце концов самые трудные дни оказались позади. Однажды вечером Сюлянь вошла на цыпочках в комнату, собираясь дать Баоцину лекарство, и увидела, что он спокойно лежит в постели и на лице у него слабая улыбка. Лоб был прохладным, он перестал так сильно потеть. С тревогой он заговорил о Дафэн. Почему она не пришла отдать последний долг покойному? Почему не пришел ее муж? Что-нибудь случилось? Сюлянь всячески успокаивала его, говоря, что Дафэн сумеет позаботиться о себе, нйчего не случилось. Однако она понимала, что эти слова ничего не Стоят. Отец очень переживал за дочь. Сюлянь удивлялась – почему люди начинают проявлять беспокойство, когда дело уже сделано? Раньше надо было заботиться о том, чтобы его дочь так не страдала!

Баоцину стало лучше. Однажды утром ой лежал и отдыхал, когда вдруг ввалилась Дафэн. Она швырнула на пол какой-то сверток и бросилась к отцу, обняла его и заплакала навзрыд. На шум вышла тетушка. Не понимая, что происходит, она чуть ли не силком оттащила дочь от кровати и усадила в кресло. Дафэн перестала плакать и сидела как истукан, не в силах вымолвить ни слава. Тетушка забросала ее вопросами, но та словно ничего не слышала. Тетушка мучилась около получаса, но так ничего и не добилась. Тогда Баоцин, совершенно изможденный, все же раскрыл рот:

– Я стар и болен, а ты мне треплешь нервы. Пока я не помер, расскажи, в конце концов, что случилось.

– Он меня бросил, вот что! Оставил, я ему больше не нужна. – Дафэн зарыдала во весь голос, а тетушка начала вопить. Баоцин, ничего не понимая, смотрел на Дафэн. Затем что-то словно обожгло его грудь, н он повалился на подушку.

– Пусть попробует от тебя отказаться, – кричала тетушка, размахивая кулаками. – Отказаться от тебя! Пусть только попробует, сукин сын. Я пойду с тобой, посмотришь, как я его проучу. Если я, старая, этого не сделаю, можешь называть меня никчемной дряхлой проституткой!

– Он уже ушел, мама, – сказала Дафэн.

Тетушка оторопела

– Растяпа, зачем же ты его отпустила? Он сказал – не хочу больше тебя, и ты позволила ему уйти? Что ты за человек! Дура! Ты должна была его проучить. Раз женились, ты имеешь право приструнить его.

Дафэн молчала. Чтобы немного успокоиться, тетушка влетела в соседнюю комнату и опрокинула бокалъчик вина. Вот зло берет: не прошло и нескольких месяцев после свадьбы, а муж сбежал. Она была так уверена в своей дочери. Если бы она себя не блюла, можно бьшо бы о чем-то говорить, но Дафэн была девственницей, наивной, как ребенок. Может быть, это произошло из-за того, что сама она в молодости не очень-то блюла себя, и возмездие пало на ее дочь? Она крепко сжала серп пухлые кулачки и опустила заплаканное лицо. До того, как выйти замуж за Баоцина, она и в самом деле погуляла. Все девушки в этом отношении одинаковы. Однако репутация ее дочери ничем не была запятнана. Почему же такой финал? Почему эта трижды тухлая сволочь вышвырнул ее дочь? Чем больше она: об этом думала, тем больше злилась, и сердце ее готово было лопнуть. Собачий выродок, вскормленный потаскухой! Если я, старая, схвачу его, все кишки у него вырву!

Она вернулась обратно и потребовала, чтобы Дафэн рассказала все как есть.

Все произошло из-за старой дряни командующего Вана. Раньше этот вояка имел виды на Сюлянь, несмотря на своих нескольких жен. Сексуальный маньяк. Как увидит бабу, так ему ее и подавай.

– Первые несколько дней все было очень неплохо, – начала Дафэн, – Муж относился ко мне хорошо, а потом командующий Ван узнал, что мы поженились, н стал ревновать. Он его вызвал к себе и сказал: «Хорошо же! Когда я хотел ту певичку, ты мне не смог ее раздобыть, а сам себе все-таки нашел жену! Сволочь! Ладно же, я тебя проучу». Когда он входил в раж, становилось страшно. Все, кто находился в его резиденции, старались не попадаться ему на глаза. В такие минуты даже госпожа Ван и та его боялась. Потом, увидев меня, командующий заявил, что меня нужно поделить между ним и мужем. Раз я из актерской семьи – а там нет ни одной порядочной девицы, – то ему это, мол, даже понравится. – Дафэн заплакала. – Он так и сказал, что я от рождения потаскушка и наверняка буду рада, если у меня будут двое мужчин.

Тетушка заохала от злости.

– Говори дальше, что еще было, все говори.

Дафэн вытерла слезы и продолжала. Она просто вся измучилась, не зная, что делать. Ей казалось иногда, будто муж добровольно хочет отдать ее старику. С другой стороны, сам муж порой начинал ужасно ревновать. Оказывается, командующий припугнул его, обещав вместо сладкой жизни в резиденции вернуть его в армию на военный паек и назначить командиром взвода. Однажды командующий, воспользовавшись тем, что мужа не было дома, пришел к ней домой и стал было к ней приставать, но она ему ничего не позволила.

Когда муж вернулся домой, он решил, что старик сумел овладеть ею. Дафэн убеждала, что между ними ничего не произошло, но он не поверил, обозвал ее проституткой, обвинив в том, что она готова спать с любым. Чем больше она пыталась объяснить ему происшедшее, тем больше он распалялся. Каждый день командующий Ван посылал своего адъютанта куда-нибудь по делам, а сам спешил к Дафэн. Дальше становилось все хуже и хуже. Дафэн продолжала:

– А что я могла поделать? Обмануть мужа – значит потом маяться всю жизнь. Быть ему верной – он потеряет место. В общем, в любом случае муж во всем обвинил бы меня.

Каждый вечер, когда адъютант Тао возвращался домой, он жестоко ее избивал. Что бы она ни говорила, все было без толку. Офицер Тао ничему не хотел верить.

Не добившись своей цели, командующий Ван потерял терпение. Он лишил адъютанта Тао его должности и велел ему немедленно отправляться в действующую армию.

Однако Тао не собирался возвращаться в армию. Тем же вечером, собрав кое-какие вещи, он задумал бежать, Дафэн тоже стала собираться. Она заявила, что поедет с ним куда угодно. Ведь у мужа и жены должно быть именно так. Как говорят, вышла за петуха – иди за петухом, вышла за собаку – иди за собакой. Адъютант Тао, услыхав ее слова, рассмеялся и с размаху так сильно ударил ее по заду, что она упала на кровать. Тут он ей и сказал все как есть. Он давно уже женат, и у него есть дети. Их же женитьба вообще ничего не стоила. Ей лучше всего возвратиться домой к матери. И лучше начисто забыть обо всем, что между ними произошло.

– Вот собачий выродок, выкормыш проститутки... – кричала тетушка. Остальные молчали. Дафэн снова заплакала. Всхлипывая, она сказала, что адъютант Тао продал ее драгоценности и все дорогие вещи. Все, что она принесла с собой обратно, это ребеночек, который шевелится у нее в животе.

Баоцнн лишь теперь окончательно пришел в себя.

– Старший брат говорил верно, – сказал он медленно, – актеры добром не кончают.

Сюлянь взяла Дафэн за локоть.

– Пошли ко мне в комнату, вытрешь лицо. – Она быстро добавила: – Попудришься, накрасишь губы – и станет легче.

Дафэн робко улыбнулась в ответ, и в ее глазах появилось тепло.

– Правильно говоришь, сестрица. Что толку плакать о том, чего уж не вернешь?