а «кто сеет бурю, пожнет гром». Славный мальчишка был глубоко убежден, что если и дальше продолжать, то тот, «кто посеет гром, пожнет громоотводы». И не знал только сеятель, что же он пожнет и вообще состоится ли жатва. Есть такие грозные поговорки, целая связка — от них волос дыбом поднимается. В них во всех глубоко прячутся скрытые мысли. И еще одного не знал славный мальчишка: что сегодня он посеял в школе? Громоотводы или наоборот?
Вечером он чинно и благородно сидел в своей комнате и для отвода глаз держал перед собой учебник географии. Время от времени к нему заходили то мать, то бабушка и подозрительно посматривали: чего это он так притих. Тут что-то нечисто!
Когда он был маленьким, и если случалось набедокурить, его наказывали — ставили в угол, в тот самый, в котором сейчас стоит телевизор. «Только посмей шевельнуться! И подумай хорошенько над тем, что ты натворил!» Перед носом грозили пальцем и оставляли одного «думать». Он стоял в углу и, конечно же, не думал. И так очень хорошо знал: обливаться водой с головы до ног — плохо, нехорошо и свежую газету рвать. А однажды, когда он остался минут на пять дома после обеда один, он расколотил кофейную чашку. И тут же сам пошел и стал в угол, опустив голову. Так и застали его родители, в углу. Потом еще долго они рассказывали об этом случае знакомым… Да-а, тогда, хотя он и был маленьким и вроде бы глупым еще, в жизни все для него было яснее ясного. А теперь?
Теперь его беспрерывно сосало какое-то беспокойство. И даже когда он не чувствовал за собой никакой вины — все равно ждал наказания.
Оги, после того случая с Людовиком XXVI, самым прилежным образом учил уроки по истории. И это несмотря на то, что он уже не собирался быть профессором, а хотел стать футболистом. Он страшно не любил, чтобы над ним смеялись. Геродот же не любил ставить двойки и каждый раз, когда входил в класс, пристально смотрел на Оги. Ждал, когда тот сам поднимет руку. Но Оги опускал глаза.
— Я знаю урок, но терпеть не могу сам напрашиваться, — говорил он Румену в пятницу. — Как только направлюсь к доске, все вылетает из головы. Ну, прямо-таки все-все до капельки. Я не могу так, как другие: та-та-та, будто пулемет. А если кто еще и руку поднимает, совсем теряюсь.
— Тогда выучи два первых предложения наизусть. Как стихотворение. Важно начать.
Они вместе шли в школу. Миновали уже два переулка, пинками подгоняли пустую коробку из-под сигарет. Наконец, коробка свалилась в открытое окошечко какого-то подвала. И мальчишки опять задумались. Не доходя до школы, Румен вдруг остановился и хлопнул Оги по плечу.
— Оги! Я сегодня открою ему глаза. Будь спокоен! Пусть Геродот знает…
— Но, Румен, ты только никому не говори, ладно…
— Что ты! Молчу как рыба.
Румен подговорил Венци. И тот уже в первый же перерыв обманул Оги, сказав ему, будто на улице, тут недалеко, почти возле самой школы, стоит иностранная машина — длиной метров семь, амфибия. Он чуть было не выпалил — вертолет. Удивительная машина! Как только кончился урок, Оги пробкой вылетел из класса.
Тогда славный мальчишка встал в дверях.
— Все по местам! — приказал он.
— Что еще? — разозлился Марин.
— Слушайте! Тихо, вы, там!
По собственному рецепту он наизусть запомнил два первых предложения приготовленной речи, но несмотря на это, у него никак не получалось гладко.
— Слушайте! Когда кого-нибудь вызывают к доске, он, он… старается вспомнить весь урок, одно знает, другое забыл, никак быстро не приходит в голову… С места легко. Если знаешь, поднимаешь руку. Встанешь, прокукарекаешь — и все. Правда же? А мы? Стоит учителю спросить, а бывает он еще не спрашивает, мы уже тянем руки, кричим. И тот, у доски, теряется, смущается. И обидно ему.
Славный мальчишка окинул взглядом класс.
— Если на уроке истории кто-нибудь поднимет руку, будет иметь дело со мной! Ясно?
Он хотел было добавить еще: «кто бы это ни был — мальчишка или девчонка — я расквашу его подхалимскую морду». Но сдержался.
— Это и все? — спросил Марин.
— Все.
— Фи-и, а я-то думал, он скажет бог знает что. У меня и привычки нет тянуть руку первым.
— Это только на уроке истории или вообще?
— На других уроках — по желанию.
Он распахнул дверь, и весь класс высыпал в шумный коридор.
— Румен! — дернул его за рукав Минчо. — Это что, испытание?..
— Румен! — боязливо спросил Сашко. — Это приказ Золотого Дракона, да?
— Не знаю, — ответил он им неопределенно, и сердце его сжалось от страха за друга.
Оги в самом начале немного сбился, перескочил через целое столетие. Геродот вопросительно завертел бородой, нацеливая ее на класс. Оги умолк и покорно опустил голову. Он не хотел видеть, кто первым поднимет руку. Он готов был и уши заткнуть, чтобы не слышать, кто первым закричит:
«Я! Я!»
Но никто руки не поднял. Никто не выкрикнул. Весь класс молчал. Напрасно учитель пытался встретиться глазами с кем-нибудь — взоры ребят ускользали. И даже самые сильные ученики отводили глаза в сторону.
— Да-а! — задумчиво прошептал Геродот.
И даже это, тихо сказанное словечко, громом пронеслось над притихшим классом.
— Кто скажет?
Обычно целый лес рук тянулся кверху — дети любили историю. Но сейчас каждый прятался за спину сидящего впереди, а на первых партах все уставились в пол.
Оги понял все. И начал сначала. Опять кое-что пропустил. Но под конец разошелся и отвечал толково. Учитель терпеливо задавал вопросы по прошлым урокам. И мальчишка отвечал. Когда Геродот задал ему последний вопрос, Оги задумался. Пожал плечами.
— Кто ответит?
Снова — молчание.
«Ясно! — сказал сам себе учитель. — Ты смотри, какие упрямые пацаны!»
В следующий перерыв школьный сторож подошел к двери их класса.
— Ребята, вы из какого класса?
— Из шестого «А».
— Румен Тодоров здесь?
— Я.
— Пойдем со мной! Заместитель директора вызывает.
Ноги под ним подкосились. По всему телу разлилась слабость. Румен поторопился уйти вперед, подальше от сторожа, а то еще другие ученики подумают, что он арестант.
— Ты что же это придумал, товарищ Румен Тодоров! — с насмешкой начал заместитель директора. — Нет! Нет! Я спрашиваю вовсе не для того, чтобы ты отвечал. Я сам отвечу. Во-первых, ты думал, что мы ничего не узнаем, дескать, все для нас останется тайной. Ошибаешься! Во-вторых, как ты думаешь, ты уже дорос до того, чтобы менять школьный порядок? А? Тебе сколько лет?
— Тринадцать.
— А мне уже сорок девять. Ты можешь сосчитать, во сколько раз это больше?
Он был математик.
— Можешь или нет?
— Три целых и десять в остатке.
— Правильно. Три целых и десять в остатке. И за все это время я ни разу не нарушил порядка. Ни тогда, когда был учеником, ни теперь — уже учителем! Что будет, если каждый станет нарушать школьный порядок? Наступит хаос!
В коридоре прозвенел звонок на урок. Заместитель директора поднял руку и педагогически помахал пальцем над головой:
— Запомни, мальчик! Запомни это хорошенько: нам не нужны реформы! Кто недоволен школьным порядком — пожалуйста, дверь перед ним открыта. Кем работает твой отец?
— Инженером.
— Пусть завтра родители зайдут ко мне.
Завтра суббота. Значит, прощай воскресенье. Мама ни за что не отпустит его в поход!
— Товарищ учитель, мой отец сейчас в командировке, а мама работает во вторую смену. Отец говорил, что вернется и… Они смогут придти в понедельник…
Заместитель директора подозрительно посмотрел на него и записал что-то в записную книжку.
— Ну хорошо, пусть — в понедельник. Можешь идти.
Румен вышел. В коридоре стояла тишина. Одни лишь дежурные находились у дверей. Учителя только-только расходились по классам. «Класс, встать!» «Класс, встать!» Начинался новый урок.
Перед дверью шестого «А» его ждала Эвелина.
— Румен, зачем тебя вызывали к директору?
Спрашивала она не из любопытства. Беспокоилась за него.
— Да так. Хотят повидать отца и мать (Ох, хоть бы не брякнула: ах, как это здорово!).
Она посмотрела на славного мальчишку чистыми синими глазами.
— А мне разрешили в воскресенье идти в поход. Мама собирается тоже — думает, что мы еще маленькие.
Помолчали.
— В четверг у меня день рождения. Приходи, пожалуйста! Придешь? Приглашаю тебя.
— Приду.
— Помнишь, как тогда Райничка, у них дома? Здорово она… Математичка идет! Бывай!
Пока учительница писала на доске условие за дачи, Румен получил по воздушной почте записку от Гоги:
«Румен, что случилось? Зачем тебя вызывали?»
Славный мальчишка написал в ответ:
«Меня кто-то предал!»
Румен передал записку Рашко, сидевшему за ним, и шепнул:
— Передай Гоге.
Рашко не удержался и прочитал. Почесал лоб авторучкой и под словами Румена вывел:
«Предатель, ты свинячий пузырь!»
Записка переходила из рук в руки и заполнялась проклятиями:
«Предатель — дубина. И руки о него пачкать не стоит!»
«Чтоб тебе три дня между лопатками чесалось и не переставало!»
«Пусть у тебя кривой зуб вырастет!»
«Эй, доносчик, и ты напишешь проклятие?»
«Будь ты проклят, предатель! На всю жизнь!»
Последние, из-за нехватки места, писали на полях, сбоку. Все следили за путешествием листа бумаги — неужели у самого предателя поднимется рука написать хоть слово? Написали все.
Впервые в жизни Румен сталкивался с предательством. Читал о нем в книгах. А сейчас сам столкнулся с ним лицом к лицу. Или, точнее: не видел его, но дышал одним воздухом с ним! Кто выдал? И так быстро!
В тот вечер мальчишки и девчонки с улицы Балканской получили новые письма:
«ПРЕДЛАГАЮ ПРИНЯТЬ РУМЕНА В НАСТОЯЩИЕ ЧЛЕНЫ КЛУБА. КТО СОГЛАСЕН, ПУСТЬ ОСТАВИТ КАРТОНКУ С МОИМ ЗНАКОМ НА ПУСТЫРЕ.
— Румен, ты учишь?
— Не видишь, что ли?
— Вижу, ты будто смотришь в книгу, а видишь фигу…
Нелегко быть славным мальчишкой. Не знаю почему. И Румен тоже не знал. Да и вообще он, может быть, даже и не подозревал, что он — славный мальчишка.
Есть такие люди, которые печально вздыхают о героических временах. Они подтыкают под бок мягкую подушку, устраиваются поудобнее и читают с наслаждением о тех минувших временах. «Эх-х! Вот бы жил он тогда, был бы смелым партизаном, неуловимым разведчиком или»… и так далее. И тут же: «Мама-а, принеси мне попить водички!» А в школе бесцеремонно расталкивает очередь малышей и нахально лезет к стойке буфета без очереди. Малыши шарахаются от него и не смеют пикнуть. Но вот один из них набирается храбрости и дергает героя за полу куртки.
— Чего тебе?
— Почему без очереди?
— А ну, цыц! Тебе что — нахлопать?
Нахлопать! Малыш что-то шепчет своим приятелям, и вдруг все хлопают в ладошки. Некоторые сзади кричат: «Браво! Би-ис!»
Весь коридор ринулся к буфету посмотреть, что там происходит.
Пришел и дежурный учитель.
— Ах, вот в чем дело!
Герой, тот самый — смелый и неуловимый — пытается улизнуть, но поздно — страшное кольцо любопытных глаз сомкнулось.
— Я, товарищ Петров, спешил… У нас классная работа и я… Я не завтракал…
Товарищ Петров — старый учитель. Когда-то и я учился у него.
— Ну, конечно, раз ты спешишь… Понятно! Давай снова, расталкивай всех, пробирайся через головы первым к буфету!
Теперь уже весь коридор гремит: «Би-ис! Повторить!»
— Ну, пожалуйста, товарищ Петров, я… Я больше…
— Что, уже расхотелось? Ну, знаешь, никак не могу тебе угодить.
— Би-ис! Повторить!
Учитель поднимает руку. Воцаряется тишина.
— Теперь вот говори. Чего ты не хочешь? Да громче, чтобы все слышали. Не хочешь лезть без очереди?
— Я… — и только низко опускает голову.
— Ученики! Послушайтесь моей седой головы: всегда пролезайте без очереди! Молча, — тихой сапой! Или запугивайте! Как вам удобнее. Но обставляйте других! Если завтра захотите поступить в какое-нибудь училище или в университет — отталкивайте других, пробирайтесь вперед, через головы! Пусть родители ваши уже сейчас бегают по знакомым, действуют через близких, заводят нужные связи! Иначе из вас, чего доброго, могут вырасти честные люди!
Такой вот был этот Петров. Он не писал в дневник замечаний, не приглашал в школу родителей. Всего лишь навсего заставит тебя дважды, трижды проделать то, что ты натворил. Открыто. При всех.
— Где смелый малыш? — спросил учитель.
Стали оглядываться. Но того мальчишки и след простыл.
«Из него славный мальчишка получится, — думал про себя старый учитель. — Отличный парень растет. Великолепный! Так мало славных ребят!»
Спустя годы Румен свистнул в школьном коридоре. Сунул два пальца в рот и свистнул во всю силу. Увидел Венци в другом конце коридора и свистнул. И не потому, что он ему был уж очень нужен…
— Ты же не на стадионе, мальчик!
Румен побледнел. За его спиной стоял Петров. И тотчас вокруг собралась толпа любопытных. «Крышка! Сейчас он заставит меня свистнуть еще три раза!»
А учитель положил ему на плечо руку и ласково сказал:
— На стадионе — можно, здесь — нельзя.
Публика осталась разочарованной. Даже Румен не мог догадаться, что товарищ Петров помнит его по тому ерундовому случаю у школьного буфета.
Ну и что? Если бы кто заставил его сейчас повторить перед всеми слова, которые он сказал тогда в классе? Повторил бы! И ему ничуть не было бы стыдно. А вот смог бы доносчик выйти перед всем классом и открыто признаться: «Я выдал его!»?