Славный мальчишка

Глава первая НА УЛИЦЕ БАЛКАНСКОЙ

много было хороших ребят. Но Румен — просто славный мальчишка. Он и теперь еще мальчишка, хотя с того времени прошел почти целый год, и парень вступил в серьезный четырнадцатилетний возраст. Однако и сейчас этот Румен — славный малый!

— Руменчо-о-о-о-о!

Он был ни низкий, ни высокий, ни тонкий, ни толстый. Точнее, никакой. Правда, сказать так тоже опасно: того и гляди кто-нибудь подумает, будто Румен действительно никакой. Но вообще-то и волосы у него были неопределенного цвета: ни черные, ни светлые, не вились они кудрями, но и ежиком не торчали. И нос у него был как нос, а у некоторых, знаете, какие знатные носы бывают — ахнешь! Лишь одна примета имелась у Румена: на левой щеке небольшая родинка — маленькая черная точечка. И все-таки, несмотря на такую его выдающуюся неприметность, вся Балканская улица великолепно знала имя мальчишки. Благодаря бабушке.

— Руменчо-о-о-о-о-о!

Как сами видите, на этот раз «о» тянется дольше.

А вот и Руменчо. Он стремглав бежит на зов. Спотыкается, падает, раскидав в стороны руки, встает и снова несется. Мчится, что есть мочи. Подбегает к окну, задирает голову кверху и с явной заинтересованностью спрашивает:

— Ты что, меня?

Старушка смотрит на мальчонку. Этот Руменчо вовсе не тот Руменчо. У этого и живот колесом.

— Нет, не тебя, а нашего Руменчо, — как всегда, отвечает она.

— А конфету мне дашь? — задает свой неизменный вопрос малыш.

— Дам.

Руменчо складывает ладошки лодочкой и вытягивает их вперед. Старушка пытается забросить в лодочку конфету. Но ей это редко удается. Она же никогда не играла в баскетбол. Чаще попадает конфетой прямо в нос.

— Ой! — пищит Руменчо, но никогда не сердится на бабушку.

— А теперь беги, ищи Руменчо старшего! Скажи, пусть сейчас же идет домой. Пора в школу. Ну, беги же, беги!

Люди четырех с половиной лет от роду очень послушны и всегда самоотверженно выполняют поручения взрослых.

— Я бегу! Бегу! — на каждом шагу твердит Руменчо.

Однако Руменчо-старший обычно оказывался дальше десятка шагов, а Руменчо-младший умел считать только до десяти. И с ним всегда что-нибудь случалось. Или он падал и тут же все забывал, или на глаза попадался автомобиль, и он опять забывал обо всем. Или воробья приметит. А случалось и ничего с ним не случалось, но он и тогда забывал все.

Бабушка, конечно, не очень надеялась на него. Она набирала полную грудь воздуха и, поворачивая голову, словно радарную антенну, продолжала звать:

— Руменчо-о-о-о-о!

Руменчо-младший был не глухой. Он слышал голос бабки и тотчас вспоминал, что вот здесь, у него в кулаке, зажата конфета. Разворачивал карамельку, клал ее на ладонь и — хоп, отправлял в рот. Щека вздувалась. При первом же сладком глотке, он жмурил от удовольствия глаза. Малыш был крупным специалистом по конфетам. Уж он-то знал, что даже те из них, которые взрослые называют кислыми, на самом деле — сладкие. Знал он и другое: пока сосешь конфету, лучше всего присесть на корточки и наблюдать за муравьями.

Вот большой черный муравей тащит шелуху от тыквенного семечка. Наверное, во всем свете нет другой такой улицы, на которой было бы столько шелухи тыквенных и подсолнечных семечек. Каждый день, как только взойдет солнце, в нижнем конце улицы появлялся старичок с тележкой. Он-то и продавал лакомство, пока солнышко не закатится.

— Семечки, семечки! Кому каленые, подсоленные семечки!

И неслось это заманчивое приглашение из конца в конец Балканской улицы, потому что была она коротенькой: восемь домов по одну сторону, семь — по другую.

Все мальчишки и девчонки с утра и до ночи лузгали семечки: наступила «эпоха семечек». А перед ней была растянутая как резина «эпоха жевательной смолы», а еще раньше — некоторые уже и не помнят ее — «эпоха пирожков». Смена исторических эпох зависела от смены стариков с тележками.

К большому черному муравью присоединился еще один:

— Руменчо-о-о-о-о!

Новичок, не останавливаясь, пробежал мимо пяти других скорлупок тыквенных семечек. Подбежал к первому муравью, схватил челюстями шелуху и ну тащить ее к себе.

— Ты что тут делаешь, малец?

Рядом стоял Личко. Руменчо поднял глаза и оглядел пришельца с ног до головы. Взгляд его остановился на берете, который покачивался где-то на головокружительной высоте — метр и девяносто с лишним сантиметров. Парень вымахал с пожарную каланчу. Если бы не берет, трудно было бы разглядеть, где кончается Личко.

— Ничего.

Подбежало еще несколько муравьев. Дружными усилиями они подняли шелуху, словно парус. Парус падал и накрывал муравьев. И это было, пожалуй, самым захватывающим зрелищем! Скорлупка, словно живая, двигалась сама по себе. Тогда сидящий на корточках великан решался им помочь. Он брал в руки щепку, чтобы муравьи не смогли покусать его, и подталкивал шелуху к муравейнику. Глупые насекомые разбегались кто куда. А самый глупый торопливо взбегал вверх по щепке. Великан со страхом швырял щепку наземь, отбегал шага на два в сторону и дальше уже неторопливо шествовал по бескрайнему миру улицы.

— Руменчо-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

На этот раз «о» тянулось так долго, что можно было бы трижды написать слово Ориноко и еще, пожалуй, осталось бы в запасе. Вот какая бабушка была у славного мальчишки! Добрая. Заботливая. Настойчивая. А звали ее бабка Катина.

— Ну и голосок! — усмехнулся Оги. — Чья очередь? Кто еще не бросал?

На Балканской было одно незастроенное место, потому-то на одной стороне улицы и было всего семь домов. На пустыре мальчишки играли в «венский мяч», в «кривой футбол» и в «шарики». Здесь они и кричали громче чем в других местах.

Стояла ранняя весна, только персики зацвели — время как раз для игры в шарики. Земля еще мягкая, как брынза. Можно легко чертить треугольники и линии, и даже печатать газету, как утверждал Гога — такая она была мягкая.

И Руменчо-старший тоже был не глухой. Он уже часа полтора играл в шарики. Сначала проиграл один шарик и решил его отыграть. «Вот отыграю и побегу домой! И… потерял еще один. Следующий кон вдруг принес ему сразу три! Но теперь уходить было бы просто нечестно. Ребята скажут: «Видали такого? Выиграл — и сразу удирать!» Да и зачем уходить именно тогда, когда тебе везет?»

— Бац!

У Оги была черная бита. Все называли ее «черной смертью». Прямо-таки сверхзвуковая. Выбивала шарики у всех мальчишек! А еще у Оги были жемчужные зубы, и пушечный удар при игре в футбол, а также шестерка[1] по физкультуре.

— Трах!

Румен снова промазал.

У него заныло под ложечкой. Так зачем же это он вышел из дому всего на минутку? За чернилами? Нет. За пером?.. Забыл. Прошло уже часа два!

— Послушай, Оги, нам что-нибудь задавали по грамматике?

— А что, разве сегодня грамматика? Этот предмет ему никак не давался.

— Руменчо-о-о-о… о-о-о-…-о-о…!

«Сели аккумуляторы у бедняги!» — сочувственно подумал Румен. Свою бабушку он любил.

— Пешо, который час?

— Хоп! Пятнадцать минут первого.

— Последний кон! — объявил Венци.

— Чего там, есть еще время, — спокойно сказал Оги и подбросил на ладони «черную смерть».

Сначала метали к черте. Чья бита окажется ближе, тот первым и бьет по шарикам, сложенным в треугольнике.

Венци бросал первым. Расчетливо, артистично! Но бита ударилась о кочку, откатилась назад и застыла безнадежно далеко от черты.

— Тю-ю! Криворукий! Не везет мне сегодня!

Примирившись с неудачей, он поднял свою биту и сунул в карман. Это означало, что бросок был последним. Так достойнее и для игрока и для биты. Иначе придется глазеть, как все обыгрывают тебя.

— Ничего, Венци! — Попытался его успокоить славный мальчишка. — Если я выиграю, поделимся.

Венци был курносый паренек. Все в нем было курносым. И нос, и подбородок, и даже волосы задирались кверху, будто их теленок зализал. Венци коллекционировал обертки от лезвий безопасных бритв. Их у него скопилось уже 118 штук.

С Руменом они были закадычные друзья, хотя Венци и был на год старше. И в школу ходили они вместе. Был у них и свой тайный сигнал. Страшно трудный! Венци выдумал его, взял из какого-то музыкального отрывка для скрипки. Этакий, с бемолями.

— Ну и мировой же у вас сигнал! — завидовали мальчишки.

Говорят, любая трудность приносит свои награды. И верно. Знаете почему? Случается, что вот такие же закадычные друзья выберут ну что ни на есть самый обыкновенный сигнал. А что потом из этого получается? Вон девчонки с их же Балканской улицы взяли себе в позывные мотив песенки «Зайчик белый». Но прошлой осенью в чердачных комнатушках поселились студенты и студентки. И у них сигналом оказался мотив «Зайчика». Вся улица заполнилась белыми зайчатами. И наступила великая путаница. Тогда девчонки решили сменить пароль. Стали напевать «Скажи, Кармен, где ты?» И опять им не повезло. Приехали другие студенты, и они насвистывали все ту же «Кармен». А вот сигнал Венци и Румена никто не мог повторить. Иногда даже и сам Румен!

После Венци бросал Мирек. Его бита мягко плюхнулась и застыла у самой черты.

— Браво, Мирек! — воскликнул Мирек.

И тут же сделал стойку на руках. Да так и остался наблюдать за игрой.

Мирек был невысокого роста, плотный паренек. Все его любили. Он рассказывал, что когда был маленьким, то проглотил булавку. А она так и осталась в животе. «Не может быть!» — сомневался Оги. «Что ж, по-твоему, я обманываю? Да я и теперь, бывает, чувствую, как она там колется. Мирек никогда не врет!». Еще он пересказывал детективные фильмы. Правда, таких фильмов никто никогда не видел и не слышал.

Его отец, шофер, два года назад уехал в Чехословакию. И работал теперь там. Когда от него получали письма, Мирек приносил открытки и воем показывал виды Златой Праги, Братиславы и других тамошних городов.

— Давай, Руменчо, твой черед!

Славный мальчишка в это время думал о грамматике. Будет она сегодня или нет? Наверно, будет. Интересно, задавали на дом письменную работу? Может, нет? Какой сегодня день? Вторник. Ох, как еще далеко до воскресенья!

— Руменчо, твой черед!

— А у меня биты нету, — грустно сказал Руменчо-младший. Он тут же сидел на корточках и внимательно следил своими черными глазенками за игрой старших.

— Да ну! Ай-яй-яй! Ладно, я ставлю шарик и за этого салажонка, — весело отозвался Оги. Он бросил шарик на землю и ногой закатил его в треугольник.

Так бывает: у кого большие трофеи, тот может себе позволить подобную блажь. Оги сунул руку в карман. Достал синюю биту. С минуту поколебавшись, он вдруг подал мальчонке свою любимую.

— Вот, бери! Бей «черной смертью»!

Все мальчишки так и ахнули! От удивления Мирек перевернулся, вышел из стойки и вскочил на ноги. Еще бы! Ведь Оги никому не позволял даже в руках подержать волшебную биту. Чтобы «не теряла свою силу».

— Руменчо-о-о-о-о! — Скажи мне, о-о-о-о, Кармен, о-о-о, где ты? о-о-о! — с новой силой кричала бабушка Катина, доносились голоса то ли девчонок, то ли студентов.

— Пешо, сколько там?

— Хоп! Двенадцать двадцать.

У Руменчо под ложечкой уже не сосало, а жгло раскаленным угольком. «Хватит! Пора кончать! Если сейчас же не уйду, наверняка опоздаю в школу. Продул два шарика! Ну и что — подумаешь, великое дело. Пойду!» И он в последний раз бросил биту к черте.

— Бах! Бах! Бабах! Ты убитый! Мертвый!

— Нет, не убитый, пока ты стрельнул, я успел спрятаться!

— Нет, не успел! Ты убитый!

— Нет, успел! Спроси у Райчо!

Малыши играли в войну. Они еще не ходили в школу.

Бой прекратился неожиданно. Из дома номер четырнадцать, тяжело ступая, вышел хмурый человек с тростью и авоськой в руке. Взрослые называли его «бай[2] Коста», а ребятишки — «господин Коста». Он имел пенсию и радикулит. Некоторые взрослые с Балканской уважали его: как ни говори, человек он старый. Но, пожалуй, едва ли кто любил его. Особенно детвора. Потому, что господин Коста все время бранился: утром — «не время еще для игры», в обед — «не дадут человеку спокойно поесть», после полудня — «не могу даже вздремнуть спокойно», а вечером — «не знаю от вас покоя».

В наступившей полной тишине господин Коста прошествовал до поворота, и как только завернул за угол, улица снова грянула:

— Бах! Бах! Бабах!

А старшие готовились уже бить по шарикам. Первым — Мирек. Его бита пересекла треугольник, прошла рядом со всеми шариками, но ни одного не задела.

— Эх, Мирек, неудачник ты, Мирек! — вздохнул Мирек.

Минчо, паренек с незабываемым носом и белесыми глазами, улыбнулся. Его бита упала ближе всех к треугольнику. И теперь он играл наудачу: если никто не попадет в шарики, Минчо сможет бить по ним с близкого расстояния.

Румен промахнулся. Жгучий уголек под ложечкой разросся. Мальчику казалось, будто он проглотил теннисный мячик.

Оги уступил свой черед мальчонке. Руменчо-младший присел на корточки. «Черная смерть» выскальзывала из его маленьких пальцев, падала. Тогда он, не целясь, швырнул ее всей рукой. По-девчоночьи!

— Стук! Стук!

И выбил два шарика. Руменчо-младший с важным видом подошел к треугольнику, еще более важно взял выигранные шарики и сунул их себе в карман.

— Теперь очередь Минчо! — скомандовал Оги.

Минчова бита лежала всего на ладонь от «черной смерти». Теперь только самый отъявленный в свете растяпа смог бы промазать.

— Да, крышка моей бите.

Игра затянулась.

— Пешо?

— Хоп! Тридцать пять первого.

— О-го!

— Мне кажется, по грамматике задавали разобрать три предложения, — сказал Минчо.

— Ух ты-ы! — покраснел Румен.

— Скажи спасибо, хоть сейчас узнали! Лучше поздно, чем никогда, — философски заметил Оги. — Ну, да ладно, в перерыв спишем у Гоги.

Стали расходиться по домам. Но когда теперь обедать, когда собирать портфели? В таких случаях ребята действовали по закону «Румена — Оги»: пихай в портфель все учебники и тетради! Чтобы чего не забыть… На то, чтобы умыться, подстричь ногти, поесть — времени, конечно, уже не было.

— Семечки! Каленые, подсоленные семечки! — встрепенулся у тележки старик, заметив мальчишек.

Однако и на семечки времени тоже не оставалось.

Карменки шли в школу. У всех аккуратно заплетенные косы с белыми бантиками, наглаженные переднички. Куклы — и только! А с ними и Сашко!

— Эй, Сашко! Торопись, деточка, не опоздай! — Оги сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул.

— Ты где находишься! Что это еще за свист?

Перед ними неожиданно вырос господин Коста. В его авоське лежали пустые банки для простокваши. Видно потому их хозяин и был таким кислым. Мальчишки остановились, опустили головы. «Ну, все! Наверняка, опоздаем в школу!» А господин Коста стоял прямо перед ними, загораживая дорогу. И не было никакой возможности обойти его.

— Руменчо-о-о-о-о!

— Нет, ты мне ответь! Где ты находишься?

Оги растерянно моргал.

— Разве этому вас учат в школе? Свистеть? Я вас проучу!

Господин Коста ушел.

— Интересная штука, — проговорил Оги, разглядывая «черную смерть». — Может, и взаправду она заколдованная? Как ты думаешь, Румен?

А Румен думал о домашнем задании по грамматике. Хотя бы тетрадку не забыть дома.

— Вот чудак, чего боишься, — улыбнулся Оги. — Пойдем сейчас, наступим на счастливый знак и все обойдется.

Он намекал на одну из каменных плит на тротуаре Балканской улицы, на которой был таинственный отпечаток — «след Дракона».

— Румен, а как с горючим для ракеты? — спросил Мирек.

— Да придумал кое-что.

Все притворялись, будто никуда не спешат.

— Ты прямо-таки Эдисон! — восхищенно воскликнул Оги.

— Скоро буду запускать ракету…

— Вон твоя бабушка!

Все стартовали по домам на первой космической скорости. На второй — вылетели на улицу с портфелями в руках, на ходу запихивая в рог бутерброды.

На пустыре остался один лишь Руменчо-младший. Он крепко сжимал в руках два честно добытые шарика. И весь светился в улыбке.

— Дяденька Пешо?

— Хоп! Без десяти час.

— А я выиграл два шарика…

— Молодец!

Мальчонка на корточках передвигался у его ног, заглядывал под машину, стараясь увидеть, что он там делает.

Пешо уже два дня был в отпуске и не вылезал из-под драндулета. Купил за бесценок это разбитое корыто, металлолом, и теперь мечтал сделать из него автомобиль. Кто-то из мальчишек пальцем вывел на пыльной стальной пластине: К-00-03. И окрестили автомобиль «Корыто № 3».

В это время на улице показался Личко. Он плотно пообедал и теперь шел на работу — во вторую смену. Личко остановился возле «корыта» выкурить сигарету.

— Пешо?

— Хоп!

— Как дела?

— Потихоньку.

Личко заглядывал под машину, цокал языком, сложив губы трубочкой, трепал по щеке Руменчо. Давно уже мертвый спидометр застыл на цифре 483561! «Многовато набегала старушка, — думал парень, — да, наверное, прежний ее хозяин еще и сбросил немало километров…»

— Пешо?

— Хоп!

— Завтра приду помогать.

— Пожалуйста.

— Закурить хочешь?

— Хоп!

Личко прикурил новую сигарету и стал совать ее под машину.

— Где ты там?

— Давай правее. Хоп!

— Пешо! Я пошел. Пока!

— Бывай!

Руменчо и других малышей увели по домам: обедать и спать.

Старик у тележки с семечками дремал на весеннем солнышке.

На всей Балканской улице остались одни лишь ноги Пешо — в синих хлопчатобумажных штанинах. Длинные ноги. Ступни по меньшей мере сорок четвертого размера.