Славный мальчишка

Глава пятая — ОТЛИЧНО! ТЫ ТЕПЕРЬ МОЙ СЫН.

Тетя Цецка присела на корточки и открыла дверцу низенького деревянного шкафчика.

— У нас не так богато обставлено, как у вас, — сказала тетя Цецка и отрезала большую краюху хлеба. — И телевизора нет. Ты есть хочешь?

Так в доме Венци начали с того, чем собирались закончить в семье у Румена.

— Ты с чем любишь хлеб? Есть брынза овечья. Или может, тебе сделать цыганский пирог как для Венци? Он очень его любит — с красным перцем и солью. Хочешь?

Тетя Цецка была низенького роста, худенькая. Все же Румен оставался для нее Руменом, хотя и «как Венци». Поэтому она сделала цыганский пирог не с подсолнечным, как обычно, а со сливочным маслом. Кто не ел такого пирога, тот ничего не понимает. Потом она вышла: пусть мальчишка поест спокойно. Да и самой ей нужно позвонить от соседки родителям Румена. Дети есть дети. Они могут делать, что им в голову взбредет. Но родители, может быть, беспокоятся или сердятся.

Румен часто бывал у Венци, но только этим вечером, оставшись один, как у себя дома, он разглядел обстановку. Здесь было все куда проще и пестрее. На кухне стояла длинная лавка, застланная пестрым домотканым ковриком. На нем лежали такие же пестрые думки. Пахло мятой и чабрецом. И свет тут был какой-то другой, не такой как у них. И тишина другая, полная незнакомых звуков и шорохов. И эта сырость, выступившая по углам, и воздух, насыщенный ею… Кухня была совсем махонькой. Так что всякая вещь могла находиться здесь лишь на своем месте, прячась по углам или опираясь о стенки, — и шкафчик, и полочка для посуды, и дощечка над плитой, и большие черпаки, висевшие на доске. Удивительно, как это тут помещается дядя Миле, отец Венци? Он такой большой и любит пожестикулировать. За кухней шли еще две комнатки. В одной спали мать и отец, а в другой, непонятно как, умудрялось жить, учить уроки и заниматься музыкой все подрастающее поколение: восьмилетний Блажко, Райничка, на три года старше его, Венци и, наконец, этот верзила Личко.

Славный мальчишка вспомнил о дневнике. Сейчас, пока никого нет, самое время посмотреть, что там ему влепил Жюль… Дневника не было! Как же так? Он же собственными руками сунул его между геометрией и песенником. Перерыл весь портфель. Нет его! Ага, видно кто-нибудь из тех, любопытных стащил. Ну, уж если он узнает кто — отлупит! Пусть не лазает по чужим портфелям! А может, никто и не брал? Он стал перебирать в памяти весь день. В мозгу замелькали отрывочные картинки. Значит, так. Дома, в обед, так, он взял со стола дневник. Пошел одеваться. Оставил его на вешалке. Потом? Забыл там? Ну, конечно, забыл! Память услужливо подсказала: точно! Он не брал дневника с вешалки. Тогда как же так? Откуда взялся тот, в школе? Ну и загадка!

Дверь в прихожую распахнулась и захлопнулась так, будто кто-то толкнул ее изо всей силы. Румен быстро отбросил портфель в сторону и сделал безразличный вид. Открылась и дверь в кухню. Бам! Блажко толкнул ее задом, не оборачиваясь. Висевшие на доске черпаки звякнули и закачались. Маленький, толстенький, с пухлыми ягодицами, он смело отправился прямо к шкафчику. Открыл дверцу. Мастерски пощупал хлеб — какая из буханок мягче. Без колебаний отрезал ломоть. По локоть запустил руку в банку с брынзой. Достал кусок, критически его оглядел. Видно, он показался ему маленьким, и он сунул кусок обратно. Достал другой. Тот оказался еще меньше. Но Блажко тут же аппетитно сунул его в рот и облизал пальцы. Запустил руку в третий раз — наконец-то! Кусок брынзы оказался не меньше ломтя хлеба. Блажко собрался было уже уходить и тут увидел Румена. Он улыбнулся до ушей, но прошел мимо молча. На обратном пути он уже не смог закрывать двери задом, потому оставлял их открытыми.

Румен и Венци поделились своей тайной только с Миреком и попросили его быть у них «тайным связным»: надеть шапку-невидимку и встречаться то с одним, то с другим, передавать письма и записки. Пароль — воркование голубя. Мирек слушал, согласно кивал головой, но не верил ни единому их слову. «Эти хитрецы строят какую-то ловушку и думают, я попадусь на их удочку. Дудки!» Он проследил за ребятами, пока те не вошли в дома и только тут ахнул от удивления. Немного погодя на улице появились и другие мальчишки. Оги, Минчо и еще один, кажется, Христо или Ичо, о котором здесь пока не упоминалось. Карменки пришли попозже. Из школы они возвращались не торопясь, болтали глупости о всякой всячине, останавливались у витрины магазина поглазеть на ткани. Гога подошел прямо к старику-торговцу. В руках у него была записная книжка. А Сашко как-то бочком, виновато прошмыгнул в дверь своего дома.

— Мирек, ты не видел Румена? — спросил Оги.

— Ты тоже все знаешь? — удивился Мирек.

— Один я и знаю. А разве он и тебе сказал?

Хотя мальчишки говорили о разных вещах, но быстро разобрались. Оги так и подпрыгнул от неожиданности. Вместе побежали рассказать обо всем журналисту. «Бомба! — только и вымолвил Гога. — Пойдемте в редакцию». Тетя Цецка рассказала Райничке. Райничка — Эвелине. И обе тоже решили сообщить Гоге.

Голодный Венци был прав. Гога действительно долго мучился, высасывая вопросы из пальца. А Оги, как Венци и предполагал, мешал ему. Он висел у него за плечами и после каждого слова кричал: «Готово! Молодец!» А после всякого «молодца» Гога зачеркивал написанное слово. Кто знает, сколько тянулась бы эта процедура, если бы Оги не сообразил, что не следует заглядывать в блокнот. Да и то лишь после того, как Гога рявкнул: «Хватит висеть над душой!» Оги отошел и буркнул: «Смотри, какой нервный спецкор!» Он сел в сторонке и издали наблюдал за творческими муками «спецкора» Гоги. Он сгорал от нетерпения: скорей бы отнести эти листочки Румену и Венци. Надо же, Мирек в первый раз сказал правду, хотя и очень похожую на ложь!

Однако Райничка сама схватила записку для Румена и тем самым лишила Оги половины удовольствия.

— Ничего, Оги, — успокоил его редактор, как только девчонки ушли. — Ты будешь специальным связным газеты.

— А как же Мирек? — спросил Мирек. — Я ведь маленький, мне легче. А потом — кто вам обо всем рассказал, а?

И он отправился вместе с Оги. «Ну вот и я стал специальным связным!» — думал про себя Оги и улыбался.

— Добрый день, брат! — еще от двери озорно крикнула Райничка. — Эви, входи, брат дома.

«Брат» стиснул зубы и сжал губы. Райничка схватила его за руку и стащила с лавки. Эвелина шла позади них. Походка у нее была особая. Будто она пританцовывала, перебирая ногами как балерина.

— Брат, Гога прислал тебе вот эту записку. Он сказал, чтобы ты ответил, и еще сказал, что напишет о вас в газете.

Эвелина села напротив Румена и, положив локти на стол, оперлась подбородком о ладони. У нее были длинные изящные руки.

Райничка включила приемник и стала ловить музыку.

— И долго вы так будете? — Эвелина повертела белыми прозрачными пальчиками. Голос у нее был бархатный, нежный.

— Не знаю.

— Ах, как все это здорово!

У Румена и Венци было много своих тайн: запись на магнитофоне, скитания по дальним улицам, слова, которые можешь сказать лишь одному, самому близкому другу. И — Эвелина! Эвелина была самой большой тайной. Только один Венци знал, почему Румен вставал в очередь у школьного буфета, чтобы купить ей завтрак. И почему, если кто-нибудь из ребят позволял себе ее задеть, или сказать, что она «ходит как утка», Румен готов был на все.

— Ой, какую хорошую музыку я поймала! — пропищала Райничка. — Давайте танцевать!

И тут же закружилась по комнате.

— Братец, пойдем! Ты ведь мне теперь брат! Эви! Ах, вы вдвоем хотите танцевать? Да? А-а-а-а!

— Я… Я… не умею танцевать, — промямлил славный мальчишка.

— Такой большой, а не умеешь! Ах, да! У тебя же не было сестрички, которая могла бы научить. Эви, давай его научим! Вставайте!

— Райничка, не трогай меня, пожалуйста! А вдруг войдет твоя мать…

— Ну и что? Поднимайтесь, а то рассержусь!

— Ух, какая храбрая! Сегодня не день рождения. Лучше давайте прочтем, что там написал Гога.

Румен тут же развернул листок. От смущения на лбу у него выступили капельки пота. Однако славный мальчишка не смел достать носовой платок и вытереть лоб — а вдруг платок грязный. Вчера после футбола, наверное, вытирался им. Точно, грязный! Румен незаметно сунул руку в карман, пощупал — платок был сложен вчетверо. Значит, новенький! Неожиданно теплое чувство глубокой благодарности к бабушке разлилось по телу. Милая бабушка Катина! Как хорошо, что она проверяет его карманы.

Обе девочки склонились над ним и слегка раскачивались в такт с музыкой. Мальчишка почувствовал, как что-то легонько касается его уха. Ухо запылало жаром.

Гога успел вымучить еще два вопроса:

— Ах, — воскликнула Эвелина и откинула косу за спину, но она опять свалилась Румену на ухо, теперь уже пунцовое. — Какая чепуха! Гога станет, видно, большим человеком. Я бы никогда не смогла придумать такой глупости.

— Ну, прямо уж! Да он их переписывал откуда-то, — сказала Райничка. — Братец, постой, не двигайся минутку! Эви, глянь, какие у Румена длинные ресницы! Вот это да! Выгнулись, как у девушки, правда?

— Очень красивые.

Румен снова вытер лоб и слегка отодвинулся.

— Давайте танцевать.

— Райничка-а-а, иди сюда, детка!

— Сейчас, мамочка! Пошлет, наверное, в бакалейную. А вы сидите, ждите меня. Обязательно! А то рассержусь и говорить с вами не стану.

Румен и Эвелина остались одни. Самая большая тайна славного мальчишка села на стул как раз напротив него, облокотилась о стол и ладошками почти закрыла все веснушки на щеках.

— Гу-ур-р, гу-ур-р!

— Мне пора, — сказала Эвелина, а сама и с места не сдвинулась.

Славный мальчишка, конечно же, промолчал. Он быстро взглянул на нее, но случилось так, что их взгляды встретились, и они оба от смущения опустили глаза. Из коридора послышались торопливые шаги. Зажурчала вода в кране на кухне.

— Ты ответишь на вопросы?

— М-м-м!

— Гу-ур-р! Гу-ур-р! — слышалось под самым окном.

Бам! Блажко снова вошел в комнату. Открыл дверь и застыл на пороге: ни туда, ни сюда. Стеснительно заулыбался.

— А где Венци?

Но оба молча ему улыбнулись.

— Гу-ур-р! Гу-ур-р! Гу-ур-р! Эй!

— А вы что тут делаете? — Блажко, увидев что они стесняются и даже больше, чем он, пятясь вышел вон и осторожно прикрыл за собой дверь.

— Хороший мальчик, правда?

— Угу!

Пришел отец Венци. Из кухни послышалось невероятно шумное умывание: дядя Миле одновременно плескался, говорил, смеялся и фыркал.

Райничка вернулась, и Эвелина тут же ушла. Румен облегченно вздохнул: Гм, гм! Эти девчонки слишком умничают, а сами слова сказать не могут.

— Гу-ур-р!

Открыл окно и отпрянул от неожиданности.

— Румен, Румен, покажись! — приглушенно крикнул Оги.

— Ну чего тебе? — холодно бросил Румен.

— Давай помиримся. Ты на меня сердишься, а сам ничего не знаешь. Вот дневник. Смотри, что тут написано!

— Так это ты взял мой дневник?!

И хорошо, что сдержался, не добавил «бизон».

— Но это ж мой дневник. Я подбросил его тебе под парту. Думаю, мне не привыкать, меня и так все учителя ругают… А я-то знаю, что будет, если вызовут в школу твою мать…

Румен был волевой мальчишка. В прошлом году он ошпарил себе руку. Но только стиснул зубы и даже не охнул, не то, чтобы расплакаться. Правда, раза два, когда оставался дома совсем один, потихоньку выл, как волчонок. Однако и слезы не проронил. А тут вдруг в носу у него защекотало и слезы сами собой навернулись на глаза:

— Ог, дружище! Брат!

У кого нет брата, для того друг — брат.

— Оги, прости меня. Я был тогда злой.

— Ну, конечно! И я бы на твоем месте…

— Тебя дома здорово ругали?

— Да нет. Даже денег дали на футбол в воскресенье. Ты только посмотри, что написал в дневнике Жюль Верн.

Славный мальчишка раскрыл дневник.

— Очень хороший! Славный мальчик! Моя мама даже слезу пустила. Видишь, какой добряк наш Пиперов. И правда, кто поет, тот плохое не напишет. Как тут у тебя положение? Ты знаешь, я теперь специальный связной газеты!

— Как там Венци?

— Играет на скрипке. Сейчас передадим ему через блокаду хлеба. А ты хочешь есть?

— Нет. Исчезай, кто-то сюда идет. И прости меня.

— Не напоминай сам о старом, и я забуду. Гу-ур-р! Я еще приду. Я же специальный!

С наступлением вечера жители Балканской улицы возвращались по домам. Шагали после работы усталые, в руках несли хлеб, авоськи с овощами. Как только сворачивали с главной улицы и позади затихал шум и грохот автомашин и троллейбусов, они ступали на свою родную землю. Встречались и негромко приветствовали друг друга. Беседовали. Более сдержанно вели себя жильцы двух новых кооперативных домов. Они молча проходили к себе. Пешо закрывал свой драндулет старым дырявым брезентом, протягивал трос через дырки и в два кольца и потом, наконец, щелкал ключом, вешая небольшой замочек. Старик-торговец ссыпал семечки в две торбы, тоже перекидывал через тележку ржавую цепь, просовывал ее через колеса и также вешал замок, но только большущий.

— Дедушка, если кто не стащит наши замки, хорошо будет, — шутил Пешо.

— Да, да! — смеялся старик и останавливался.

— Ну, до завтра! — поспешил проститься парень. Он уже был научен горьким опытом. Однажды вот так же старик остановился, подошел, а потом схватил за руку и давай рассказывать какую-то длинную и скучную историю.

В комнатке у Венци негде было повернуться.

— И кто только из вас додумался до этого, — спросил Личко. — Черти! Посмотрим, сколько вы выдержите. Я бы на вашем месте протянул волынку по меньшей мере с неделю…

— Здорово придумали! — с восторгом воскликнула Райничка и взобралась на стул, чтобы прошептать Личко на ухо. — Братик, ты знаешь, какие вкусные вещи приготовила мама! Пальчики оближешь! Как в ресторане!

— Что, что? — прыгал вокруг них Блажко.

— Ну, добрый вечер! — войдя в комнату, сказал дядя Миле. И поставил на стол две бутылки вина. — Здравствуйте! — и он потряс руку Румена.

— Цецка-а! Все в сборе. Накрывай стол!

— А братик Венци? — выпалил Блажко.

Плохо быть маленьким, потому что иногда на твои вопросы не отвечают. А ты сам их скоро забываешь.

Тетя Цецка и Райничка носили еду на стол. Румен глаз не мог оторвать от ароматной чечевицы и острой приправы с солью, от румяного пирога. Он потянулся через стол и отломил себе кусок хлеба. Хотел было макнуть его в приправу, но Блажко тихонько толкнул его под столом, и мальчишка сразу понял: делает что-то не так, нарушает какой-то порядок.

— Садись, хозяйка! — сказал дядя Миле и первым взял в руки хлеб.

Ужин начался.

— Эх, кто-нибудь рассказал бы хоть сказку, что ли? — попросил Личко.

— А-а-а-а! Какой хитрый! — засмеялся Блажко и снова подтолкнул Румена под столом. — Меня не обманешь! Пока ее расскажешь, а вы все слопаете.

— Я-то хитрый, а вот ты зачем прячешь колбасу под тарелку? Никак колбасный магазин хочешь открыть, малявка?

— Это нехорошо. Ты что, не знаешь? — сказала тетя Цецка.

Мальчонка в свою защиту признался честно.

— А я это для братика Венци. — И он выпихнул колбасу из-под тарелки, чтобы все ее видели.

— Румен, ты что пьешь — вино или лимонад? Ну-ка, подай свой стакан.

— Миле! Опоишь ребенка!

— Один глоток — пусть горло промочит. Нечего за столом сидеть как надутая барыня. Личко, подай гитару! — он тронул струны, настроил гитару и взял несколько аккордов.

— Концерт по заявкам! — объявил дядя Миле.

— Из старых популярных песен, — дополнила Райничка, и ее лицо расплылось в улыбке.

— Для тебя — старые, для меня — молодые! — он откашлялся. — Эх, не дули бы ветры по шоссе, какой бы из меня Адамо получился. «Вдоль лесочка-а-а тропка вье-е-тся… — подтягивай, Цецка, — на тропинке той девчонка, одинешенька — одна-а-а…»

Видно, сильный холодный ветер дул по дорогам и шоссе — голос его скрипел простуженно, но верно, сердечно. Пели все. И были грустными или веселыми, в зависимости от слов песни. Самой печальной была песня о маленькой продавщице цветов.

— Папа, а это правда было так? — спросила Райничка. — На самом деле были такие маленькие продавщицы цветов?

— Были, дочка. Раз есть песня.

— А от чего умерла ее мама?

— Эх, дочка, от чего умирают люди? От тяжелого житья!

Дядя Миле одним духом выпил стакан вина и снова ударил по струнам.

«Рамона…»

Он пел и смотрел на тетю Цецку. Глаза маленькой женщины смеялись. Может, эта песня была связана с дорогим воспоминанием, о котором знали только они двое.

— Хватит! — сказал дядя Миле и передал гитару Личко. — Радиопередача продолжается современной музыкой. Ну, Личко, как там у Пешо с его корытом?

— Ничего. Дело идет к концу.

— И чего вы возитесь с этой рухлядью? Пешо ведь внес деньги на новую машину?

— Тренируемся. Будем участвовать в соревновании старых автомобилей.

— Вам придется убрать ее с пустыря, там ре шили разбить скверик.

— Скверик? — с тревогой переспросил Румен.

— И выдумают же! — пробормотал Личко.

— Так принято на районном собрании. Коста предложил. Травку посеют. Две-три скамейки…

— А дом? Там же собирались построить дом? — спросила тетя Цецка.

— Откуда мне знать, снова отложили со строительством дома. Говорят, будто места мало, что ли. Вот снесут дома Савчовых и Делкиных и построят многоэтажный, кирпичный…

Славный мальчишка закусил нижнюю губу. Скверик? Со скамейками и надписями: «По траве не ходить».

— Эх, как вспомню, что тут было в старое время, — размечтавшись, продолжал дядя Миле. — Помнишь, Цецка? Домишки, дворики… А весной, когда зацветут вишни…

— А грязь забыл?

— Верно, была грязь. Будто клей. Пойдешь в калошах — вернешься без них. На том месте, где сейчас баня, находилось чистое поле. Мы его называли «Полянкой». Сколько там сыграно в футбол! Я даже пальцы на ней сломал. Мяч гоняли босиком, не рвали подметки, как вы теперь.

Дядя Миле налил себе вина, отхлебнул.

— Грязь, говоришь, Цецка. А сейчас что? Камни! И наша улица стала каменной. И эти большие дома, которые отнимают у человека воздух и голубое небо…

— Скорей бы получить в таком каменном квартиру, вырваться из этой тесноты и сырости. Я о другом и не мечтаю, — прервала его тетя Цецка.

— Я тоже! Ради этого целые дни провожу под машинами, ремонтирую их.

— Дядя Миле, а правда, что вы играли в команде «Славия»? — спросил Румен.

— Гу-ур-р! Гу-ур-р!

— Играл. Недолго. На третьем матче сломал ногу. Что с ней там делали врачи — не знаю. Но только срослась она не совсем правильно.

— Это неинтересно, — вмешался Личко. — Ты, отец, расскажи лучше о «Балканском орле».

— А что, стоит! Цеца, подай шкатулку.

Тетя Цецка принесла шкатулку с выжженными на боках рисунками. В ней, казалось, хранилась вся прошлая жизнь дяди Миле. Здесь были старые фотографии, разные свидетельства, квитанции об уплате налогов, блестящая цепочка, туристский значок…

— Не смейте трогать! — строго сказал дядя Миле, отталкивая тянувшиеся к шкатулке руки детворы. — Ах, чтоб тебе! И куда запропастилась эта расписка? Эй, вы, шпингалеты, кто-нибудь рылся в шкатулке? Я же вам говорил — руки тому переломаю! Ага, вот она!