Славный мальчишка

Глава четвертая ЗВЕЗДОЛЕТ

приземляется, дверца космического корабля распахивается, и на площадку выходит… Румен. Весь космодром поет, ликует, приветствуя космонавта. Славный мальчишка едва сдерживает улыбку. Мать плачет и едва держится на ногах. Потом она вдруг бросается к нему… Бабушка Катина… Венци мчится к нему впереди всех и что-то кричит. Нет, нет! Венци тоже выходит из космического корабля. Бежит вовсе не Венци, а Гога. Фотоаппарат болтается у него на шее, в руках сверкает новехонькая кинокамера. «Пожалуйста, интервью! Сенсация! Дам экстренный выпуск газеты!» А кругом люди, много людей — и все поют…

Жюль Верн, или точнее учитель товарищ Пиперов, шел между рядами парт и дирижировал, широко размахивая камертоном. Он заметил, что Румен с отсутствующим видом уставился в тетрадку. Да и сидит странно — словно мумия. «Ну и паршивец! Наверное, опять решает задачки по арифметике» — подумал учитель и, сделав вид, что ничего не замечает, незаметно стал приближаться к парте славного мальчишки. Заглянул через плечо. Перед Руменом на нотном листе были изображены готовые к старту три ракеты. Жюль Верн не оправдал своего прозвища. Для его воображения ракеты эти были всего лишь прозаическими чертежами — цилиндрами, конусами. «Ага, это не арифметика, а геометрия! Я так и знал!» Учитель артистично скрестил руки и песня смолкла. Тогда он изящно и расчетливо стукнул Румена камертоном по размечтавшейся голове. Румен вскочил, как автомат, и в полной тишине класса издал замысловатый звук:

— Ля-а-а-а!

Грянул смех. Да такой, что потом, в перерыве, вся школа сбежалась узнать, в чем дело. Даже сам Жюль Верн не сдержался — рассмеялся. Но тут же сделал серьезное лицо. Потому что учитель.

— Тихо! Успокойтесь, дети!

Он взял тетрадку Румена и помахал ею над головой. На беду, из нее посыпались маленькие листки бумаги, и один из них упал на голову учителю.

— Видите, чем он занимается? — обратился товарищ Пиперов к ученикам и, поворачиваясь во все стороны, показывал тетрадку. — А что, что, что я вам говорил на первом же уроке, когда пришел в ваш класс? Кто скажет? Сашко.

— Вы, товарищ Пиперов, нам тогда сказали: кто внимателен на уроке пения, тот уже… тот уже на восемьдесят процентов человек музыкальный.

— Да-а, верно. А еще что? Что еще?

— Вы сказали еще…

— Данче.

Данче встала и пожала плечами.

— Лиляна.

— Вы сказали, что пение — это такой же важный предмет как арифметика, физика, история…

— Достаточно. Правильно. И что еще? Марин.

— И как география! — грянул тот с чувством, будто открывал Америку.

— Достаточно.

— Я скажу, товарищ Пиперов! — тянул руку Сашко, все еще продолжая стоять.

Румен хряснул бы его по физиономии, но Сашко был далеко — через две парты. Весь класс давно уже догадался, что именно хочет услышать учитель, и потому все молчали. Надеялись, что добрый Пиперов успокоится, забудет о той фразе, и для Румена все обойдется благополучно.

— Вы нам еще говорили, — начал Сашко, боясь как бы его не опередили, — говорили, что можете простить все, но…

— Но… — эхом отозвалось в затихшем классе.

— Но только не занятия на уроках пения…

— Чем?

— Посторонними делами, товарищ Пиперов! Например, выполнением домашних заданий… — выкрикнул Марин.

— Вот именно! Молодец, Марин! А почему?

— Потому, товарищ Пиперов… — торопился Сашко.

Но Жюль Верн прервал его.

— Потому что… Садитесь все! Потому что, кто занимается посторонними делами, не относящимися к музыке, тот все равно что пропускает урок. И кроме замечания в дневник, тот получает также непростительный… прогул. Не-про-сти-тель-ный! Румен, дай дневник.

Он тряхнул головой, и листок бумажки в его волосах поднялся дыбом. Славный мальчишка с ужасом почувствовал подземные толчки: весь класс вот-вот готов был извергнуться новым хохотом. Тогда Пиперов разозлится еще больше… И Румен стал торопливо, лихорадочно рыться в портфеле. Он хотел опередить взрыв смеха… Дневника не было! Не было и все тут.

— Что за смех? Что тут смешного? Рашко, ты чего гогочешь?

Рашко вскочил, но молчал.

— Иван? Пламен? Молчите! Почему? Скажите мне — и я посмеюсь вместе с вами. Эвелина!

— Извините, товарищ Пиперов, но у вас на голове пляшет листок бумажки. Нет, не там. На самой макушке…

— Достаточно! Правильно! Дай свой дневник! Впрочем, не надо. Спасибо! Садись.

Учитель снял с головы листок бумажки и внимательно посмотрел на него.

— Ага, формулы! Шпаргалка? Значит, списываем? Ты что же это, Румен, думаешь, что если ты в школьном оркестре ударник, то можешь греметь тарелками как вздумается? Давай сюда дневник!

— Нет у меня дневника. Забыл дома! — глухо выдавил Румен.

— Еще лучше! Пусть завтра же мать придет в школу.

— Товарищ Пиперов, позвольте я в перерыв сбегаю за дневником. Ну, пожалуйста…

Допустить, чтобы пришла мать? Нет уж! Она сразу же спросит, как у него дела с игрой на скрипке и… крышка!

— Румен, вот твой дневник! Он упал на пол, под парту. Возьми! — выкрикнула Лиляна, соседка по парте.

Из двух зол меньшее — это праздник. От радости Румен посветлел и торопливо подал дневник учителю. «Потом дам его на подпись папе. Он немного поругает, но…»

— Давно я не писал больших замечаний, — объявил Пиперов и двинулся к учительскому столу. — В другой раз не будете делать домашние задания на уроке пения.

— Товарищ Пиперов! Это не домашнее задание, это чертежи. Я только смотрел на них…

— Полюбуйтесь, что это по-вашему?

И учитель снова показал классу тетрадку. Неожиданно, всем на удивление, с места поднялся Оги и твердо сказал:

— Точно! Это домашнее задание по геометрии.

— И ты, Оги… — сокрушенно выдохнул Румен.

И умолк. Оги, его друг! Как он мог! Такой удар в спину! Сердце сжалось от боли. На глаза навернулись непрошеные слезы. И чего он выскочил? Ведь знает хорошо, что это ракеты!

Пиперов писал, улыбался и писал, постукивал по столу камертоном и писал. Губы у Румена сами собой скривились, а лицо Оги в его глазах почему-то вдруг стало расплываться, расплываться — как будто в кривом зеркале. «Нет, он теперь никогда никогда не заговорит с Оги! Конец их дружбе! И на запуск ракеты ни за что не пригласит его!»

— Вот тебе маленькая кантата! Надолго запомнишь ее! Надо же, из всего класса мои слова запомнил только один Марин! Все забыли! Даже Данче, Лиляна, Сашко. Не ожидал! Да-а, печально, но факт.

— Товарищ Пиперов, — поднялся из-за парты Сашко.

— Садись. Поздно, Сашко, поздно, да!

Сашко сел. Теперь на его долю достанутся лишь упреки всего класса, а вот Марин ухватил золотое яблочко.

Прозвенел звонок. Пиперов отдал дневник Румену и вышел, едва сдерживая улыбку. Он спешил в учительскую, чтобы рассказать своим коллегам о чрезвычайном происшествии в классе. «Помрут со смеху!» — предвкушал он веселую минуту.

Румен машинально сунул дневник в портфель и бессильно опустился на место. «Опять заработал: положил на сберкнижку кучу оплеух и званий — такой-разэтакий. Но Оги, как он мог так поступить?!»

— Румен, дай взглянуть на кантату. Ну дай, жалко, да! Как она звучит — ля-а-а!

Несчастья бывают двух видов: свои и чужие. Первые для тебя самого — рев и слезы. А от вторых «можно просто лопнуть со смеху».

— Кыш! Кыш! Чего собрались? Что вам тут глазеть — медведь женится? Вы что, оглохли, что ли?

Оги хватал мальчишек и выталкивал их вон. С девчонками было проще — ущипнет одну-другую, и те с писком разбегались.

— Румен!

Румен упорно смотрел в одну точку на парте, делал вид, что никого и ничего не видит и не слышит.

— Румен!

— Я с тобой и говорить не хочу, Оги! Ты мне не друг!

— Я?

— Да, ты! Ты глупый бизон! Бизон!

— Я?

— Ты?

Оги подскочил к парте, сжав кулаки. Он никому не прощал этого оскорбления. Но сейчас он внезапно повернулся к Румену спиной и пошел к выходу. «Так тебе и надо, бизон!» — пытался Румен разжечь в себе презрение к другу. Но почему-то тут же почувствовал, как все его существо наполняется недовольством собой. В выражении и в походке Оги было что-то такое, что невольно вызывало горечь. Ну да, наверное, несправедливо обидел друга. Румен снова плюхнулся на свое место.

— Румен, выходи! Заглянет дежурный учитель, опять будет скандал…

В перерыве ученикам не разрешалось оставаться в классах.

Что записал ему в дневник Жюль? Любопытство распирало его, и в то же время Румен не смел раскрыть дневник. Что скажет он в оправдание дома? Что соврет, когда вернется… Когда вернется? И вдруг в его голове мелькнула гениальная идея. Он выскочил в коридор и бросился разыскивать Венци и Мирека.

После уроков они втроем возвращались домой. Румен и Венци подошли к каменной тротуарной плите с таинственным знаком, потоптались на ней и крепко пожали друг другу руки.

— Честное слово!

— Честное слово!

Венци спустя минуту позвонил у двери квартиры Румена, и только услышав звонок, вдруг смутился и даже испугался. Увы, убежать уже не мог! Он лишь отступил на полшага, чтобы не стоять перед самой дверью, когда ее откроют. И еще полшага — просто так. За дверью послышались шаги. Походка тяжелая, грузная. Видно, в комнатных шлепанцах. Сердце бешено заколотилось. Неожиданно слабость разлилась по всему телу. Наверное, голос его задрожит при первых же словах. Сейчас вся их затея показалась ему бесконечно глупой. Но отступать было поздно: впереди — дверь, позади — честное слово. В полном окружении. Блокирован! Ключ в двери повернулся, замок щелкнул. И этот щелчок болью отозвался в голове.

— Добрый день!

— Добрый день, Венци!

На пороге стояла тетя Роза, мать Румена — высокая и полная женщина в синем пеньюаре с большими пестрыми цветами.

— Тебе Румена? Он еще не вернулся из школы.

— Роза, кто там? — крикнула бабка Катина из кухни.

— Венци. Бабка прибежала.

— А где Румен? Опять что-нибудь случилось? Боже мой!

— Нет, ничего не случилось, — промямлил Венци и, не поднимая глаз, подал сложенный вдвое тетрадный листок.

— О! Венци, что произошло?

Тетя Роза раскрыла листок и прижала к груди, не смея читать. Мельком она увидела нечто вроде «уважаемая мама!», но не была в этом уверена.

— Валерьянки!

Бабка Катина побежала в комнату, бормоча себе под нос: «Ах, дети, дети!» Венци сжался от смущения, и ему захотелось как в той сказке произнести какое-нибудь волшебное слово и исчезнуть с глаз. Тетя Роза выпила валерьянки, в ту же секунду зазвонил телефон, и она схватила трубку.

— Алло!

— Венци! Что у вас там стряслось? — прижав к стенке Венци, выпытывала бабушка Катина. — Ты же знаешь, тетя Роза человек больной — у нее повышенное кровяное давление. Она, бедняжка, может получить удар…

— Ничего, ничего… — бормотал Венци.

— Как так — ничего?

На мальчишке уже и рубашка стала мокрой. Во рту пересохло. Бабушка Катина перечислила все возможные происшествия и несчастья и пыталась взять из рук тети Розы записку.

— Так, да… — рассмеялась тетя Роза. — Да, да… Алло? Да… А я тут чуть удар не получила… Да, у меня же, знаете, высокое давление. Да, тревоги, заботы… Такова судьба… Да, да… Алло! Минутку!

Пришел дядя Тодор, отец Румена. Тетя Роза властно указала ему на домашние туфли. Впрочем, он и сам знал это и только молча кивнул.

— Алло, да! Да ничего, хорошо… Ну, пока, до свидания! Конечно, надо бы нам как-то вечерком собраться, посидеть… Ну да… До встречи!

— Как дела, Венци? — дядя Тодор легко хлопнул его по плечу. — Как учеба?

— Хорошо!

Он немного успокоился и свободно вздохнул.

— Венци, мой мальчик, входи, входи! — с ликующей радостью вдруг стала звать тетя Роза. — Снимай обувь, я только что полы вымыла. Вон там домашние туфли. И потом помоешь руки — второе полотенце для рук.

И она пошла на кухню. Венци остался один. Он сбросил ботинки и с волнением осмотрел свои носки. На левом, выше пятки, зияла небольшая дыра. Эх! Надо же! Он стоял в прихожей прямо перед зеркалом, прислушивался, но из кухни не было слышно ни звука.

Тетя Роза показывала своим письмо и шикала.

— Ишь ты! Молодцы! — прошептал дядя Тодор и широко улыбнулся.

Он ничуть не встревожился. Ему в этом что-то, видно, очень понравилось. Не знал только, что именно. Может то, что и ему самому частенько указывали как на образец на некоего Петра, который выбивал пыль из ковров, на дядюшку Георгия, который ходил на рынок и готовил обеды, на какого-то… Впрочем, дядюшка Георгий до пенсии был поваром… Радостные размышления дяди Тодора были прерваны пристальным взглядом тети Розы. Она снова приложила палец к губам и прошептала:

— Тс-с! Тихо! Сделаем вид, будто Венци наш сын. Да не выдайте себя! Пусть каждый осторожно играет свою роль. В меру. Особенно ты, мама!

— Что ты, я же в молодости играла в спектаклях!

— Ну, готовы?.. Венци, Венци! Что ты там копаешься в прихожей? Иди сюда!

Венци вошел на кухню в комнатных туфлях как-то неуверенно, но с явным любопытством. Он ловко прикрывал дыру на пятке. Однако тетя Роза тотчас ее приметила и вздрогнула: ну как и ее шалопай не переоделся или измазался в школе. Ах, господи, только бы не опозорил ее!..

— Сколько раз тебе повторять? Когда приходишь из школы, первым делом вымой руки! — она выглянула в прихожую. — А портфель! Где ты бросил портфель? Разве там его место, под вешалкой?

Нет, надо сначала вымыть руки. Фу, не то полотенце! Портфель! Ему показалось, будто дядя Тодор кивнул и подмигнул ему. Хуже всего, что Венци умирал с голоду, а на столе лежала аппетитная буханка хлеба. Хлеб был еще теплый, он это узнал по корочке и по сладкому аромату. Эх, отломить бы сейчас здоровенную горбушку. Дурацкое положение: ты дома и в то же время не дома. Венци геройски держался, не глядел на хлеб. Даже сел к нему спиной… Разломить бы его, посыпать перчиком, чуть-чуть посолить… И немножко постного масла…

— Тебя сегодня спрашивали? — задала традиционный вопрос бабка Катина и, кто его знает зачем, переложила хлеб на шкафчик, прямо перед носом Венци.

— Да, по-болгарскому.

— И что получил? — с искренним испугом спросила бабка.

— Шестерку! — ответил Венци и бабушка Катина поняла, это не Румен.

— А по другим предметам? — спросила тетя Роза.

— По геометрии.

— И что?

— Немного сбился. Углы там назвал прямыми. А они только похожие на прямые.

— И что получил?

— Да… Одним баллом ниже.

— Ну-ка, дай дневник — попросила тетя Роза. — Куда в носках! А туфли!

Дневник у Венци пестрел самыми различными отметками. Было в нем всего понемножку.

— А это что за тройка? Свеженькая, сегодняшняя?

Венци опустил голову. Ах, эти курносые мальчишки! Даже, когда они опускают голову, носы у них все равно задраны кверху.

Что-то кольнуло тетю Розу в самое кровяное давление!..

— Венци, — начала она издалека, — а еще кого-нибудь из твоих друзей спрашивали сегодня?

Венци не играл в пьесах, потому спросил напрямик, чистосердечно:

— Кого?

— Ну, Минчо там, Огняна… Румена, Сашко…

— Может, и спрашивали. Они не из нашего класса.

— Так уж и не рассказываете ничего друг другу, когда возвращаетесь домой? — упорно продолжала гнуть свою линию тетя Роза. «Ох, ты, какой хитрый, паршивец! Ловко прикидывается! Тут есть что-то! Дело темное!.. Кто знает, что там схватил Румен. А теперь вот и домой не посмел явиться. Ну, погоди, я тебе этого так не оставлю!»

— Почему, иногда рассказываем. Да, сегодня этот, как его, кажется стихотворение его спрашивали. И товарищ Иванчев, он сегодня был чего-то сердитый, и бац — влепил ему двойку.

— Кто?

— Товарищ Иванчев.

— Да кому, кому?

— Этому, ну как его, он еще здесь живет… Деяну. Что-то перепутал, испугался и…

— Еще бы, не перепутать. Вы же целыми днями гоняете мяч. А как другие?

— Кто? — снова чистосердочно спросил Венци.

— Да Румен же! Румен! — не выдержала бабка Катина, забыв все пьесы, в которых когда-то в молодости она играла роли.

— Наверное, не спрашивали. Он ничего не говорил.

Хватит! Он уже больше не выдержит этого головокружительного хлебного аромата! Буханка перед самым носом. Сил нет!

— Пойду поиграю на скрипке, — глотнув набежавшую слюну, выдавил Венци.

Тетя Роза растаяла.

— Иди, иди, мой мальчик!

Венци поспешно вышел.

— Туфли! Сейчас же надень! — прикрикнула тетя Роза строго, но сердечно. А про себя подумала: «Ах, если бы Румен действительно был как Венци! И хотя бы иногда сам вспоминал о скрипке…»

Венци же, войдя в комнату Румена, тоже думал только об одном-единственном: «Да что они тут не едят, что ли?» Скрипка была покрыта толстым слоем пыли. Мальчик достал носовой платок и вытер ее, настроил.

Дядя Тодор просунул в дверь голову и быстро прошептал:

— Держись! Я с вами!

Зазвенел телефон. Тетя Роза и бабка Катина одновременно бросились к нему:

— Алло!

— Извините, товарищ Тодорова, ваш сын дома? — загудела трубка.

— Мой сын? А кто спрашивает?

— Говорят из редакции газеты «Балканские новости».

Тетя Роза секунду поколебалась.

— Да, дома. Венци-и-и! Тебя спрашивают. Алло, подождите минутку. Он сейчас подойдет.

— Алло, Венци! Это ты?

— Я.

— Мирек мне рассказал. Это правда?

— Да.

— Ну, спасибо вам, выручили! А я как раз голову ломал, какую бомбу подкинуть в очередном номере. Значит, правильно сказал один писатель. Погоди-ка, я вчера, кажись, записал его мысль. Ага, вот она: «Читатели делают газету». Венци, алло, алло, ты меня хорошо слышишь?

— Да.

— Венци, да это же просто чудо, а не сенсация! Я в газете открою отдел: «На семейно-бытовые темы». Что ты на это скажешь? Венци, алло-о!

— Да, слушаю.

— Ты что, воды в рот набрал? Слушай, я у тебя возьму интервью по телефону. Подожди. Та-ак, не торопись, я же и пишу и говорю сразу. Вопрос первый. Редак-ци-я…

— Венци, алло! Это я, Оги! Алло, ты меня слышишь?

— Да.

— Знаешь, сколько нас тут собралось? Уйма! Алло! Да погоди ты, Гога! Пока ты пишешь, я скажу ему хоть два слова. Алло, Венци, как дела? Интересно? И-и-их, и почему не сказали мне? Я бы тоже с кем-нибудь поменялся. Дам объявление в газету: размен, предлагаю себя на обмен, а? Да подожди, Гога! Венци, если хочешь, завтра поменяемся с тобой, а? Да подожди ты, дай поговорить с человеком.

— Алло, Венци! Это опять Гога. Венци!

— Да.

— Слушай внимательно! Вопрос первый. Редакция: «Современны ли ваши родители? Кто проявляет больше понимания современности — отец или мать?» Ты слышал? Все понял?

— Да.

— Теперь отвечай. Что хочешь! Что сам думаешь!

— Но я… Понимаешь?..

— Ага! Догадался! Не можешь говорить? Мешают?

Бабка Катина уже трижды проходила из кухни в комнату и обратно, будто по делу, а может, только для отвода глаз! И каждый раз она хитро улыбалась.

— Венци, я напишу тебе вопросы на листке и пришлю. Хочешь с кем-нибудь поговорить? Погоди, Оги, ты уже говорил! Вот Мирек, Эвелина. Алло, Венци!

— В другой раз. Не сейчас.

— Понимаю. Хорошо. Жди. Скоро будем. Свистнем.

— Только, Гога… Алло, алло!

Он собирался хоть как-нибудь намекнуть о куске хлеба, но энергичный редактор положил трубку. Венци зажмурился. Ладно, когда они придут, он им прямо скажет. Ой, когда это будет? Пока этот Гога выдумает, а потом напишет свои вопросы… пока он их будет высасывать из пальца, а Оги мешать ему… Он же… Он умрет с голоду! Может, выйти на улицу?.. Нет, с Руменом они договорились — ни шагу за порог. Чтобы еще раз пережить мучительное испытание встречи… разменявшихся! Нет уж, спасибочко!

На кухне велись (и это было слышно даже здесь) такие приготовления, что наверняка предстоит царский ужин. Царский-то царский, да только когда он наступит?

Венци снова взял в руки скрипку и стал играть. Он увлекся и забылся. И не знал мальчишка, что именно это смертельно опасно для него. Тетя Роза и бабушка Катина выбежали из кухни в прихожую да так там и застыли в немом восторге от его игры. А царский ужин — с первым, вторым и третьим, с коржиками и кексом, который как раз сейчас они должны были месить и печь, с белоснежной скатертью на столе и серебряными приборами, с невероятно чистыми салфетками — царский ужин ждал свой черед. Да, он сам виноват. Это он затягивал ужин своим концертом.