След на болоте

Глава 11

Задержанный Валентин Карасев относительно протрезвел только лишь к вечеру и первые пять минут, усевшись на дощатый подиум, очумело озирался вокруг. А потом забарабанил в дверь:

— Э-эй, начальники! Пить дайте!

— Чего шумишь? — заглянул в камеру недовольный дежурный.

— Дак это… Иван Никанорыч! Пить охота — трубы горят! — При виде дежурного капитана Глоткина Карась тут же присмирел. Все ханурики в Озерске знали: с Глоткиным спорить — себе дороже выйдет.

— Пить ему… Ты как, в себя пришел, говорить можешь?

— Дак это… Ага!

— Митрич! — повернул голову Иван Никанорович. — Степаныч там еще не ушел?

— Не, — оторвался от журнала учета происшествий усатый сержант — помощник дежурного. — Не ушел. Заперлись в кабинете с Максом, чего-то мудруют.

— Угу… — Глотов удовлетворенно кивнул и махнул рукой: — Степаныч Карасева просил привести, когда очухается. Давай-ка, отведи.

— Ива-ан Никанорыч! Мне бы попи-ить… — снова заканючил задержанный. — И это… в уборную бы…

— Попьешь! Там напоят — не звери же… Митрич, в уборную его заведи! Заодно воды в чайник наберешь… ага… чайку-то попить не худо.

В кабинете Ревякина Карась наконец-то напился, опустошив почти полный графин.

— Ты что как лошадь-то! — хмыкнул Игнат.

— Дак это… целый день вчера проквасил.

— И что, повод был? — присутствующий здесь же Мезенцев склонил голову набок.

— Да был! — передернул плечами Валентин. — Тварина эта довела — Танька! Ой, начальники, от баб ведь этих одни беды! — Обхватив взлохмаченную голову руками, задержанный тихонько завыл.

— Ну ты тут повой еще! — прикрикнул Максим. — Хватит уже!

— Узнал недавно — хахаль к ней ходит, молодой… — всхлипнув, пожаловался Валька Карась. — Соседка видала… Узнаю кто — ноги повыдергиваю! Эх… Я к ней… а она…

— Да, Валентин, бабы — они такие. — Ревякин участливо вздохнул и грустно улыбнулся. — Вот все ведь для них делаешь… подарки всякие даришь, а они…

— Верно, верно, начальник! Все так и есть…

— Вот и к Татьяне ты с душой, — понизив голос, продолжил Игнат. — Кофточку ей подарил, часики…

Вздрогнув, Карась помотал головой:

— Ка-ка-ка… какую кофточку?

— Та-та-та такую! — передразнил Мезенцев. — Зеленую, мохеровую! Татьяна-то потом хвасталась на весь ОРС!

— И часиками хвасталась… золотыми, — подмигнул Карасю Ревякин.

Валька аж подпрыгнул на стуле:

— Ну все растрепала, тварь!

— Кури, Валентин. — Угостив задержанного сигаретой, Игнат чиркнул спичкой…

— Спасибо, начальник! — с наслаждением затянувшись, Карасев выпустил дым и закашлялся. — Да-авно хорошего курева не курил.

— Кури, кури… ну, и рассказывай. Про кофточку, про часы… Откуда подарочки, а?

— Ох, начальники… не поверите ведь все равно…

Заметно погрустневший Карась ничего толкового про кофточку и часы не рассказал, как с ним ни бились. Все твердил, что нашел — на лавочке, сразу за клубом.

— Ну там это… пацан один на мопеде проезжал… Я попросил прокатиться, а он не дал. Я ругался, хотел по шее надавать — дак он уехал… А я гляжу — на лавочке-то кофта! Наверное, после танцев забыл кто-то… Ну, думаю, Танюхе подарю!

— Зажуковал, значит, кофточку-то! — недобро прищурился Макс. — Нет чтобы в милицию отнести… или в клуб, сторожу.

— Понимаю, виноват… Дак я ж, начальник, не бюро находок! А часики уже в кармане кофточки были…

Водворив Карася обратно в камеру, оперативники вышли на улицу и уселись на лавочку — покурить. Вернее, курил один Ревякин…

— Сторож, — тихо протянул Максим. — Что ж мы про него-то…

— Если там вообще сторож есть, — заметил Игнат.

— Да есть… Крутикова, тетя Маня, с Пролетарской, — припомнил Максим. — Но-о… если б она что-то такое знала-видела, давно бы сама к нам прибежала. Тетя Маня — пенсионерка ответственная. А об убийстве за клубом весь город гудит.

— Ну знаешь… — Игнат выбросил окурок в урну. — Всякое ведь бывает. Может, и не видела ничего… А может, что-то и заметила, да не посчитала важным. Поговорить с ней надо!

— Само собой…

— Да, и про хахаля молодого забывать не надо.

— Так завтра у Таньки и спросим! Все равно навещать…

Ширяев сразу же приготовил ремнабор — заклеивать проткнутые лодки. Правда, для начала их нужно было высушить — а, как назло, пошел дождь. Вот ведь невезуха!

— Надеюсь, не на целый день нам такое счастье, — кисло улыбнулась Оленька. — Виктор Петрович, а мы весь день тут будем?

— Да уж, придется… — Потянувшись, Петрович посмотрел на затянутое тучами небо и неожиданно улыбнулся. — Так! Я не понял — чего сидим? Распаковываемся! Быстренько ставим палатки, натягиваем тент… Да и лодки полиэтиленом накройте! Я сказал — полиэтиленом, а не тентом! Та-ак… Лешка, Николай, Костя…

— Виктор Петрович, а можно и я?

— Можно. И ты, Мишка, тоже… Берите пилу — и со мной в лес, за сушиной. Дрова никогда лишними не будут! Да, девчонки… Марина, ты про конкурс веселых историй не забыла?

— Не-ет!

— Так! Все вспоминаем. После обеда — конкурс. С призами!

— Ур-ра!

— А вечером — танцы.

— Ур-ра-а!

— А если дождь не кончится?

— А мы, Оля, под тентом… Парни! Чтоб к нашему приходу натянули.

Отдав распоряжения, Ширяев деловито зашагал к лесу. За ним, нагоняя, побежали мальчишки с пилой. Оставшиеся принялись дружно растягивать тент.

— Левый угол цепляйте за эту сосну, — деловито указывала Маринка, — Вань, залезь, закинь веревку… Ага… Правый — за березу… Справишься?

— Запросто!

— Молодец… Теперь растягиваем… Девчонки, помогаем! И-и — р-раз… и… Оля, привязывай! Нет, не «булинем»! Зачем там «булинь»? Вяжите «штык»! Привязали? Молодцы! Теперь тот край… Один угол — к осине, другой — к другой осине… Хм… Далековато…

— Так можно тросик привязать!

— Да, пожалуй!

Ребята работали слаженно, споро: не прошло и двадцати минут, как над бивуаком был натянут тент — брезентовое полотнище размерами метров пять на четыре… в котором Женечка, присмотревшись, признала полотнище от автофургона — «51-го» или «52-го» «газона»… Да, отец как-то говорил, что Ширяев у него старый тент выпросил! Теперь ясно зачем.

А хорошо, когда тент! Можно спокойно расположиться, разобрать вещи, поиграть в домино или в карты, устроить импровизированный стол… опять же — танцы! Да уж, дождь не дождь, а в походе в любую погоду скучать не приходится. Молодец Виктор Петрович — все предусмотрел! Несмотря на то что…

— А Петрович — славный! — усевшись на бревно между Маринкой Стрекозой и Тимофеевой Верой, похвалила руководителя Женька. — Правда, бабник, — добавила она уже тише.

Но те, кому надо, услышали…

— Не только он, — неожиданно вздохнула Вера. — Есть тут некоторые…

— Опять Кныш приставал? — встрепенулась Маринка.

— Опять…

— Ой, Вера, нравишься ты ему, вот что!

— Ну-у… Наверное, да… — Вера вдруг зарделась. — Он мне вчера такое предложил… такое… Даже говорить совестно…

— Что, прямо предложил?! — ахнула Марина. — И как не стыдно только!

— Стыдно. Он потом извинялся, но я с ним все равно не разговариваю.

— И правильно! — Маринка обняла подругу за плечи и неожиданно предложила устроить выездное комсомольское собрание.

— Вот Кныша на нем и пропесочим! Десятой дорогой тебя обходить будет, вот увидишь! Хотя… — Стрекоза вдруг запнулась. — Он ведь еще тот комсомолец. Ни учетной карточки у него, ни комсомольского билета. Все потерял… Ну, при переезде. Понять можно — мать умерла, то, се… школа опять же незнакомая…

— Так можно же восстановить! — вскрикнула Женечка. — Ну, через районный комитет… наверное…

— Можно, конечно. — Маринка виновато опустила глаза. — Мы и собирались… Да я как-то забыла… А он не напомнил! А потом и вообще из школы ушел… А ведь это так важно, девочки! Помните, как нас в комсомол принимали? Как мы учили устав… пять орденов комсомола… или их уже шесть было… демократический централизм… как гордились, когда вступили, билеты получили… Ах… А ему — все равно…

— Так он считается как несоюзная молодежь? — уточнила Женя.

— Нет. — Маринка дернула шеей. — По спискам у нас комсомольцем проходит… проходил… Не знаю, как сейчас.

— Значит, можно разобрать, пропесочить!

— Ой, девочки, — вскинула голову Вера. — А давайте без этого! Ну без собрания. А то как-то… Он извинился же! Кажется, искренне… Да и вообще — без родителей рос… с теткой… жалко ведь…

— Ох, добрая ты, Вера! — Вскочив на ноги, Маринка уперла руки в бока. — Значит, так! Еще раз пристанет — сразу зови нас. А уж мы-то ему не спустим! Правда, Женя?

— Ага. В реку выкинем на раз — пускай охолонится, Дон Жуан чертов!

— Марин… А к тебе он как? — понизив голос, поинтересовалась Женя.

— А ее он боится! — вдруг расхохоталась Вера. — Ну побаивается… видно же! Мариночка ведь у нас комсорг, и вообще, девушка боевая! Да, а мужика того, что мог наши лодки проткнуть, вы с Кнышем заметили?

— Костик еще был… Ну мы ж втроем рыбу ловили. А первым Коля заметил, да! Рукой показал в заросли… вон, говорит, мужик какой-то… Ну Костик его лучше рассмотрел, а я как-то не очень…

— Как подумаешь, что он где-то здесь бродит… — зябко поежилась Маринка. — Ну, этот, браконьер…

— Да давно он уже смылся, только и его видели! Испугался. Нас-то много, а он-то один. Ну навредил, как смог, — это да… — хмыкнула Женька.

Про новенькую десятирублевую купюру Щекалиха не раскололась.

— Ну, может, и не с аванса… Может, кто принес… Да не помню я! Вот еще, всякую ерунду помнить!

— И что же, Таня, к тебе много народу ходит? И все с деньгами? — прищурил глаза участковый.

— А я многим нравлюсь! — выкрикнув, Татьяна вдруг насторожилась, бросив на милиционеров ненавидящий взгляд. — Э-э, Дорожкин! Ты на что это намекаешь?

— Да ни на что я не намекаю!

— Нет, намекаешь! Так вот: даю я не всем и не за деньги!

— Эй, эй, Татьяна! Уймись! — выступил вперед Мезенцев. — Мы же просто спрашиваем.

Гражданка Щекалова в дом милиционеров не приглашала, разговаривали, как и в прошлый раз, на улице, у крыльца…

— А доски-то на ступеньках кто заменил? — как бы между прочим поинтересовался Дорожкин.

— А кто надо — тот и заменил! — снова взвилась Танька. — Что, я на личную жизнь правов не имею?

— Имеешь, имеешь… Тот же, что и червонец дал? Новенькая такая купюра. Красненькая…

— Да далась вам эта красненькая! Ну честно — не помню…

А ведь Танька в чем-то права, подумал про себя Мезенцев. Могла и забыть — ведь мелочь же! Да и вовсе не факт, что купюра — с того ограбления… Не факт! Но проверить надо.

— Давай, Татьяна, вспоминай, кто к тебе приходил… ну, начиная с мая… — мягко улыбнулся Максим.

Дорожкин покусал губы и добавил:

— Не скажешь, так мы соседей спросим. Тебе оно надо?

— Ага, соседей! Они соврут — недорого возьмут. А то вы не знаете!

— Ну, тогда, Татьяна, сама. Женщина ты видная… и не дура.

— Ой, подлизываешься, Максимушка! Ладно… Может, чего и вспомню… — усевшись на скамеечку у забора, Щекалиха вытащила из кармана висевшей на заборе куртки горсть семечек и протянула Максиму. — Хочешь?

— Не откажусь.

— А тебе, Дорожкин, не дам. Злой ты нынче!

— Ага. Зато ты — добрая.

— Ла-адно. — Выплюнув шелуху, Татьяна потянулась и, перехватив невольный взгляд Макса, довольно заулыбалась.

— Кто приходил, спрашиваете? Ну про Вальку вы знаете… Дебелый еще заходил, было дело… Юрик Нос, Ванька Кущак…

— Весь бомонд! — не сдержавшись, саркастически хохотнул участковый. — Ладно, ладно, Таня, — не перебиваю.

— Еще Сашка Бессветный… ах, Сашок…

— Сашка Бессветный к тебе таскается?! — удивленно моргнул Дорожкин.

— А чего ж? Еще тот кобелина… А жена у него — сами знаете, без слез не взглянешь. Кстати, вот он и мог десятку на стол кинуть… ну, на вино да закусь. Шофер — деньжата водятся.

Сторожа тетю Маню Крутикову Максим отыскал на ее же огороде. С тяпкой в руках бабуся ловко окучивала картошку. И весь огородик, и небольшой домик выглядели ухоженно и нарядно. Резные наличники на окнах, крытая шифером крыша, палисадник с кустами смородины и малины.

— Здрасьте, теть Маня!

— А-а, Максим! — пенсионерка оторвалась от грядки и, поправив на голове косынку, кивнула на лавочку у крыльца. — Садись вон. Как мать, сестрица? Сейчас молочка принесу…

— Спасибо, теть Маня! Не надо молочка. Мне бы спросить кое-что…

Зеленую кофточку тетя Маня вспомнила!

— Варнак какой-то пьяный ее со скамельки забрал. Видать, зазноба евонная забыла — растеряха… Что за варнак? Да бог его… Я, Максимушка, мо́лодежь-то не знаю. Ох, уж эта мне мо́лодежь! Чего ей только не насмотрисси! Мимо-юбки эти… А вчера девку видала — в коротких штанах! Справная така девка… Вот ведь срам-то!

Улучив момент, Мезенцев все же перевел разговор ближе к делу — попытался уточнить приметы «варнака»… правда, не очень успешно. Сторожиха видела его мельком, когда глянула окно…

— Он со скамельки-то эту кофточку — оп! И забрал. И пошел, шатался… Чернявой такой… в штанах. И это — рубаха до пупа расстегнута.

— А на скамейке кофточка когда появилась, не помните? Сразу после танцев или позже?

— Дак, Максимушка, позжее! Я ведро выносила, там овражек у нас… Никакой кофточки на скамельках не видала… Ой! В лес кто-то забежал… Этак живо метнулся, ровно на пожар! От клуба, да… Приметы? Да не разглядела я. Зрение-то уже не то… да и бежал уж он больно шустро…

— Это уже после того, как пьяный варнак забрал кофточку?

— Не-е. Максимушка! Допрежь! Вот в какое точно время — не скажу… Часов, наверное, в двенадцать… или позжее чуть…

Неизвестный в лесу! Еще одна загадка… Может, это и есть убийца, а Карасев и в самом деле ни при чем? Вопросы, вопросы… Все запутанней дело. Скорей бы Пенкин вернулся, что ли… С Карасевым бы порешал…

От души поблагодарив пенсионерку, Максим в задумчивости направился в отделение и на полпути столкнулся с Дорожкиным. Тот, поставив мотоцикл у колодца, деловито набирал воды в трехлитровую стеклянную банку. И таких банок в коляске виднелось еще три!

— А чтоб с ведрами не таскаться! — заметив Макса, пояснил участковый. — Вот бы еще крышки потуже, а то проливается.

— Смотри не разбей! — хмыкнул Мезенцев.

— Не разобью-у… А знаешь, Щекалиха нам не про всех своих любовников рассказала! Еще какой-то молодой у нее есть — соседи видели. Так что будем искать…

Пенкин вернулся из Сыктывкара уже ближе к утру и, заскочив на полчаса домой, сразу рванул на работу. А уж там первым делом заглянул к Алтуфьеву:

— Владимир Андреич… посоветоваться бы.

— Так заходи, рассказывай! И да — с возвращением.

Многое из того, что рассказал молодой коллега, Владимир Андреевич уже и так знал от Христофорова, которому Пенкин звонил с докладом три раза в день. Впрочем, много было и нового…

Убитая девушка оказалась старшей пионервожатой одной из сыктывкарских школ, звали ее Ирина, Ирина Ивановна Тенякова. Двадцать пять лет, не замужем, комсомолка и вообще — добрая и открытая девушка… Была… На работе сказали, что Ирина собиралась в Ленинград, к подруге… А заодно хотела съездить в Озерск, навестить бывшего ученика, с которым вела переписку.

— Ученика этого зовут Коля. Коля Кныш, — попив из графина водички, продолжал Пенкин. — Год назад у него умерла мать, а отца не было… Ну, то есть был, но умер еще раньше… И Коля тогда уехал в Озерск к тетке. По отзывам учителей — парнишка очень хороший, отличник… сейчас ему лет, наверное, пятнадцать… И да! Сыктывкарские товарищи сказали, что у Теняковой был воздыхатель, некто Семенов, тридцати двух лет, механик из местного «почтового ящика». О-очень ревнивый! Даже ее как-то побил!

— Так-та-ак! — Алтуфьев забарабанил пальцами по столу. — Значит, ты полагаешь, что сей Отелло что-то узнал, проследил… и затем, в ходе внезапно возникшей ссоры, убил свою подругу? Так, Сереж? Взревновал к несовершеннолетнему подростку?

— А почему нет? — развел руками следователь. — Таких историй полным-полно. Ревнивцы — они ведь такие… безмозглые… и иногда опасны для окружающих.

— Так незнакомых-то никто в Озерске во время убийства не видел!

— А он мог и раньше приехать! Вызнал адрес и… Тем более у него своя машина — «четыреста второй» «Москвич» серо-голубого цвета. Госномер у меня записан, ориентировки разосланы…

— Так… уже и ориентировки… — Владимир Андреевич покачал головой. — Ну что же — и правильно, версию отрабатывать надо… Сам-то Отелло что говорит?

— А ничего пока не говорит — по месту прописки отсутствует. — Смахнув упавшую на лоб челку, Сергей вдруг хитро прищурился: — Соседи сказали — уехал в отпуск. К другу, в Таллин! На своем «Москвиче»! Так, может, в Озерске кто и заметил…

— Может, конечно, однако ты особых-то надежд не питай. Цвет уж больно распространенный… как и марка. Ну и «Москвичи»… «Четыреста второй», «четыреста седьмой», «четыреста третий» — они ведь для обычных граждан все на одно лицо. А номера мало кто запоминает… Да, ты того мальчика обязательно допроси! Раз уж она ему писала… Мало ли, вдруг в курсе?

— Само собой, — покивал Пенкин. — Завтра же и поеду.

— А чего не сегодня? Я как раз сегодня собираюсь, все по тому же делу. Игнат недавно телефонировал: мол, информации целый массив. Массив! Именно так и выразился. Вот и гляну… Да, и по твоему делу у них подозреваемый есть! Уже задержан… Так что поехали! На «Яве» быстро домчим.

— Ну-у… не знаю… Надо бы шефу доложиться.

— А он в отгуле сегодня. То ли свадьба, то ли еще что…

— То-то я и смотрю — нет его… Что ж — едем! — поднявшись на ноги, Сергей решительно махнул рукой. — Раз уж шефа все равно нет. Как говорится, кот из дому — мыши в пляс!

— Коля-то? Так в поход ушел. На этих, как его… лодки-то такие брезентовые…

— На байдарках?

— Во-во, на них!

Вышедшая из дома тетушка Коли Кныша Анна Кузьминична Семушкина поначалу встретила участкового настороженно, но, узнав цель визита, тут же оттаяла и успокоилась.

— Понимаете, всех подростков проверяем. Ну, кто работает, — пояснил Дорожкин. — Как там условия труда, не обижают ли с зарплатой, с премиями… Вроде ерунда — а справку писать надо! Вот и хожу… Детской комнаты у нас в отделении нет.

— В ЛДОКе он, грузчиком! — с гордостью пояснила Семушкина. — Начальство хвалит. Да я и сама… Эвон — крыльцо починил, сарай поправил — золотые руки! Жаль, на Севера надумал… Ну, деньги-то всякому нужны! Получу, говорит, тетя, паспорт — и рвану. До армии поработаю… Да вы в дом-то проходите! Не разувайтесь, я все равно мыть собралась…

— Отдельная комната у подростка имеется?

— А как же! Эвон, смотрите… Может, молочка? У меня и коровье, и козье…

— Скот, значит, держите?

— Ага… Все по закону! У меня и покосы оформлены…

— Коля раньше в Сыктывкаре жил?

— Ага. Померла ведь мать-то его… моя сестрица…

— Ему оттуда писали?

— Писала одна… Коля сказал — подружка. За год — три письма. О чем — не знаю, не читала, а Коля не рассказывал. Он вообще по-пустому болтать не любит. Мужик!

— А фотографии этой подружки, случайно, нет?

— Не-е… видать, еще не прислала.

Идея послать к Семушкиной участкового принадлежала Алтуфьеву — к чему зря нервировать пенсионерку? Ну-ка, представьте — к вам следователь прокуратуры с визитом! Или повестка… А так — обычное дело, проверка по линии профилактики…

Простившись с Семушкиной, Дорожкин поехал на Нагорную — все же следовало прояснить до конца, что за молодой ухажер появился у Щекаловой Таньки.

Пока Пенкин допрашивал Вальку Карасева, Владимир Андреевич занялся пистолетом, внимательно читая — и даже перечитывая — множество справок… или, как выразился Игнат Ревякин, — «массив». Кое-что следователь даже выписывал и подчеркивал красным карандашом.

«С Семой Рубашкиным из взрослых никто не дружит. Дружит Коля Кныш, они живут рядом… он не взрослый, но работает! В ЛЧМОке… хм… В ЛДОКе! — Ну и почерк у этого Сорокина! Та-ак… Рубашкин Семен, пятый «Б» класс: Про пистолет у Саши Котова я никому не рассказывал — боялся ребят. Только сказал Коле Кнышу, соседу, но он и бес… Без меня все знал… Ага… без него…»

Подчеркнув красным фамилию Кныша, Алтуфьев взялся за очередную справку, точнее сказать — «объяснение»…

«Мы шлы… Шлы! С карьера где котались, с горки песка… Там песок визде… И лес. У нас в лесу биндаж… Блиндаж!»

Уфф! Это что еще за грамотей? Ага… сержант роты ППС Цветков… Понятно! Ну хоть почерк разобрать можно…

«И видели, парень стоял, и раз ческа гарела…»

Ческа горела… А! Расческа!

Что-то такое Мезенцев говорил… Ах, ну да! Адрес Воронкова… Кто-то хотел имитировать пожар? Гм… так себе версия, однако пусть будет… И этих вот ребят, что видели того «расчесочника»… Неужели не узнали? Или боялись сказать? Выяснить!

Записав кое-что на листочек, Владимир Андреевич вышел на улицу. Уселся на скамейку возле крыльца, закурил свой любимый «Памир» и, выпустив дым, задумался… Настолько сильно задумался, что не сразу заметил, как рядом присел Пенкин…

— А, это ты. Сереж. Ну как?

— А никак, — честно признался следователь. — С Карасевым этим как-то мутно все… Разве что за спекуляцию привлечь… вместе с этой его сожительницей… Щекалиной, что ли…

— Щекаловой, — задумчиво поправил Алтуфьев. — Она и по моему делу мелькала. И не только она… Как-то тут все спуталось — клубок какой-то змеиный… О! Вот и Дорожкин. Может, чего интересное поведает?

Дорожкин поведал.

Конечно, уже не на улице, а в кабинете начальника, Ивана Дормидонтовича, куда на совещание пришли и Мезенцев, и Ревякин… Вот только новый участковый Сорокин опоздал, или, как он выразился, — случайно задержался.

— Да я это… В ЛДОКе был — сами ж послали… Потом с Мымаревым этим… — с порога начал оправдываться Василий. — И кое-что выяснил!

— Ну так давай докладывай, коль уж начал! — сухо кивнул начальник. — Ну? Чего ты там выяснил-то?

— Мымарева против Воронкова подбил работник ЛДОКа Николай Кныш! Он и про краску наплел, мол, Воронков украл, и про то, что тот же Воронков про Мымарева всякие сплетни распускает. Это уж в ЛДОКе сказали.

— А с чего это несовершеннолетний подросток воспылал к Воронкову такой нелюбовью? Не поделили чего? — покачал головой Иван Дормидонтович.

— Думаю, из-за девчонки, — потер руки Сорокин. — Выясню…

— Давай выясняй… Пока садись. А ты, Игорь, говори.

— Хм… — встав, Дорожкин загадочно улыбнулся. — Выяснил, что это за ухажер у Щекаловой. Все тот же Николай Кныш! Да-да — подросток! Мало того, это он новенькую десятку Таньке дал! А в ЛДОКе зарплату такими не выдавали.

— Подросток? Так ее тогда за совращение несовершеннолетних… Ну, Танька! На ребенка польстилась… — Начальник вновь покачал головой и искоса глянул на прокурорских. — Товарищи, у вас вопросы есть?

— Зададим по ходу дела, — кивнул Алтуфьев.

— Что ж… тогда не задерживаю. Удачи нам всем!

Только вышли в коридор, как Владимир Андреевич сразу же завлек почти всех в «свой» кабинет, любезно уступленный Ревякиным. Завлек, уселся за стол и хитро прищурился:

— Игнат, у вас ватман найдется?

— В дежурке должен быть… Ну да, недавно стенгазету выпускали! Сейчас… я им звякну, принесут…

Дождавшись ватмана, Алтуфьев взял в руки карандаш:

— А теперь порисуем! Вот — Южная… Вот — Школьная… Вот — стадион, клуб, скамейки… лес… Это все рядом… Я, конечно, не Шишкин, но… понятно, да?

— Угу…

Милиционеры дружно столпились вокруг стола, с любопытством наблюдая за художественными манипуляциями следователя.

— Цветные карандаши есть?

— В столе — химический, — хмыкнув, отозвался Игнат.

Карандаш оказался вполне подходящий — двойной: синий и ядовито-розовый.

— Синим — пишем-рисуем по ограблению… Розовым — по убитой. Итак… вот у нас синим — пистолет… блиндаж… Воронков… и вот дом его… и — Мымарев с Кнышом. Возможно, и жженая расческа — тоже Кныш… Пока под вопросом.

— Так что же, похоже, это Кныш подбросил Воронову улики? — недоверчиво нахмурился Мезенцев. — Но он же подросток! Шестнадцати еще нет.

— Зато со Щекалихой хороводится вовсю. Не хуже взрослого!

— Я же сказал — пока под вопросом! Рисуем дальше… Пока синим… Вот — дом Саши Котова, где он прятал пистолет… А вот, рядом, — Семушкиной… То есть опять тот же Кныш! Вполне мог подсмотреть… Тем более что о пистолете он знал… Ладно! Переходим к розовому! Клуб… Карасев… Скамейка — кофточка — Щекалиха… И снова — Кныш! Да, скорее всего, подросток и не при делах… Однако не слишком ли его много? И — по обоим делам. Во всех списках он — и по шлему с очками, и по пистолету, и проколотую шину он от мотоцикла вулканизировал… Кстати, у того же Воронкова! Ну и что, что мотоцикл голубой… Перекрасить недолго… И вот еще… Соседей Семушкиной надо бы опросить — вдруг видели в предполагаемое время, как Кныш возвращался домой? Ну, сразу после убийства Ирины… Вряд ли, конечно, но чем черт не шутит? Уж слишком часто мелькает этот Кныш… Вообще, что мы о нем знаем?

— Честно говоря, мало чего, — пожал плечами Дорожкин. — Парень работящий, спокойный. В поле зрения милиции не попадал… Вот разве что сейчас только. Кстати, комната у него какая-то странная…

— В смысле? — вскинул глаза Алтуфьев.

— Ну ни одной личной фотки… На стене — артистки из журналов, и все. Даже школьного альбома нет. Тетка говорит — не привез.

— Так не до того было, понять можно, — негромко протянул Макс. — Да и кого ему на стенку-то вешать? Таньку Щекалиху?

— Пионервожатую… ту, которую убили…

— Максим, ты говорил, что сторож видела, как кто-то в лес убежал? — Алтуфьев вновь оторвался от схемы. — Если это убийца, он мог и кофточку подбросить… Ну, заметил Карасева… и знал, что тот соблазнится, возьмет. Значит, это местный. Слышишь, Сергей? Местный, а не ревнивый Отелло-Семенов.

— А если бы Карась не соблазнился? — покачал головой Дорожкин. — Не взял бы кофточку и часы?

— Значит, не сработал бы ложный след. Преступники ведь далеко не гении и не могут все предусмотреть. Получится перевести стрелки — хорошо, ну а не выйдет, так не выйдет. Тут уж как повезет.

Владимир Андреевич выразил свою мысль совершенно спокойно и взвешенно… И так же спокойно попросил всех собрать сведения о Николае Кныше.

— Сереж, ты же сыктывкарских товарищей знаешь… Позвони, спроси. Пусть свяжутся со школой, с соседями… Хорошо?

— Хорошо, Владимир Андреевич. Сделаем.

— И, кроме тех, кто видел «расчесочника», не худо бы и вашу Татьяну Щекалиху покрутить… Можно даже жестко.

Вчера так лодки и не заклеили, просто не смогли высушить — весь вечер лил дождь. Барабанили, стекали по тенту тяжелые капли, палатки давно промокли насквозь, спать в них было неудобно, сыро — и ближе к ночи все перебрались к костерку, под тент. Тем более был конкурс веселых историй, а потом пели песни, правда, не танцевали — не осталось сил. Девчонки еще хотели поговорить с Николаем… серьезно так поговорить, по-взрослому, по-комсомольски… но вечером было как-то не до того, а утром… утром Кныш ушел на рыбалку…

— В самую ранищу ушел, — пояснил заспанный Костя. — Пешком, не на лодке. Меня даже не позвал… Хотя я в его шалашик заглядывал — собирались же за рыбой! А он сказал, что ему одному посидеть надо, о жизни подумать… И еще сказал, что перед девчонками сильно виноват. Обидел кого-то и не знает, как теперь быть.

— Обидел, чего уж… — Женечка глянула на небо, и на лице ее вдруг заиграла улыбка.

Такие же улыбки появились у многих: еще бы — надоевшие тучи развеялись, и вершины высоких сосен вспыхнули разливанным золотом восходящего солнца!

— А погодка-то разгулялась! — радостно проговорила Марина Снеткова. — Позагораем, лодки заклеим… А, Виктор Петрович?

— Заклеим, — кивнув, отозвался тот. — К обеду должны бы высохнуть. А завтра поутру — в путь.

— А сегодня что, Виктор Петрович? — выглянула из палатки заспанная Олечка.

— А сегодня — выходной, — усмехнулся Ширяев. — Что хотите, то и делайте! Мячик у вас есть… Вернусь — лодки заклеим.

— Ой, Виктор Петрович… А вы куда?

— В деревню, на телефон. Надеюсь, связь там наладили… О том, что задерживаемся на пару дней, всех предупредить надо! И Аркадия Ильича, и родителей ваших, и, самое главное, шофера, а то будет нас зря дожидаться… — Петрович неожиданно вздохнул: — Честно сказать, не знаю, как теперь с машиной быть. Эту-то еле уговорили…

— Так на попутках! — воскликнула Маринка. — Весело же! Да и не впервой.

— Ну так-то да, — покивал кружковод и, улыбнувшись, неожиданно добавил: — Эх, хорошо, что вы у меня такие… ко всему привычные! Не ноете, не стонете… Ладно, отдыхайте! Я пошел…

— Виктор Петрович, стой… стойте! — вдруг встрепенулась Колесникова. — Меня подождите… Я до Ляхтина с вами пройдусь! Фотик только возьму.

— Давай, Женя. Жду.

Женька скользнула в палатку, вытащила из рюкзака старенький «Зоркий»… Пленка в нем еще была, но уже оставалось мало, кадров пять-шесть, и она, подумав, прихватила пустую кассету и зелененькую коробочку «Свемы» на шестьдесят пять единиц. Если что, можно будет зарядить на месте, сейчас некогда…

— Женя-а!

— Бегу, бегу уже…

Вскочив, Женечка нос к носу столкнулась с Верой. В руках девушка держала букетик полевых цветов — ромашки, колокольчики, незабудки…

— У своей лодки нашла… — задумчиво проговорила она… — Кто-то с утра нарвал, положил… Приятно… Интересно — кто?

Женька спрятала улыбку — уж можно было догадаться, кто… Да и Вера наверняка уже догадалась…

— Виктор Петрович! Бегу…

Прихватив на всякий случай спортивную кофту, Женька нагнала Ширяева за шалашом Кныша — тот давно спал отдельно. Дальше уже зашагали вместе. Петрович был непривычно задумчив — видно, все еще размышлял, что делать с машиной.

— Хорошо хоть, мужик больше не появился, — вдруг вспомнила Женя. — Ну тот, браконьер, который лодки… Как бы снова не встретился!

— Его один Коля и разглядел, — поежился Виктор Петрович. — Остальные так… кусты видели, как шевелятся… Так что если и встретим — все равно не узнаем. Брезентовый плащ у любого рыбака есть. Да вот хоть и у меня!

— Ну да, — согласилась Женька.

— А ты что, избы фотографировать хочешь?

— Ага… говорила же!

— Тогда не спеши особо. Я обратно пойду — тебя покричу на развилке.

— Хорошо.

На той же развилке и простились, у самого урочища Гнилая Топь. Ширяев пошел в Куличкино, а Женька — в Ляхтино — покосившиеся, с мертвыми окнами, избы уже были хорошо видны…

Сделав пару снимков, девушка вдруг настороженно обернулась. Показалось, что позади, в разваленной, с провалившейся крышей, избе, кто-то возился… Волк? Медведь? Запросто!

Женя прислушалась… Вроде нет никого. Показалось, наверное…

Постояв еще пару минут, она хмыкнула и уже без всякого страха направилась к более-менее целым избам…

Фактуры кругом было навалом! Крытые дранкой крыши сияли на солнце искрящимся серебром, кое-где сохранились и резные наличники, и ставни… А вот это, кажется, овин… или — гумно… Вот Тынис обрадуется, когда фотки увидит! Вот, с этого ракурса будет хорошо…

Черт! Ну конечно… На самом интересном месте пленка и кончилась! Хорошо, имелось еще… Где бы только перезарядить, намотать на кассету…

Так в овине же! Или это рига…

Открыв скрипучие щелястые ворота, Женька зашла в сарай и, сняв кофточку, уселась в дальнем углу на солому. Закружилась кругом пыль! Пару раз чихнув, девушка просунула руки в рукава и принялась возиться с пленкой… Перемотала, перезарядила фотоаппарат… И вдруг услышала снаружи чьи-то быстрые шаги!

Кто-то шел… Рыбак? Охотник? Женька прильнула глазом к щели и едва не вскрикнула, увидев в нескольких шагах от себя высокую фигуру в длинном брезентовом плаще!

А пыль лезла в нос, в рот в глаза… Только не чихать! Не чихать! Не чихать… Не-ет…

Пока Пенкин связывался с товарищами из Сыктывкара, Дорожкин с Мезенцевым вновь навестили Щекалиху. И вопрос у них был один — Николай Кныш. Правда ли? Не тратя времени даром, наехали с ходу:

— Видели тебя, Таня, соседи… Так сказать, застукали! Ты зачем на малолетку напала?

— Я? На малолетку? Где вы малолетку нашли?

— А Коля Кныш? Отпираться бесполезно, Тань!

— Так и знала — подсмотрели, суки завистливые… Коля — малолетка? Х-ха! — Щекалова вдруг рассмеялась, похоже, что вполне искренне. — Ну вы и нашли малолетку! Мужик он, мужик… Истосковавшийся! Что я, мужика не чую? И не я к нему пристала, а он… Приятно было, чего ж… Он такое умеет — тебе, Дорожкин, и во сне не приснится! Ох… Ко-оля-а… Не вам чета!

— Деньги он давал? Ну ту «красненькую», новую?

— Может, и он…

— Татьяна, не финти!

— Он! За то, что я… Ла-адно, начальнички, в краску вас вводить не буду. А только никакой он не малолетка! Мне ли не знать?

Пенкин все же отыскал характеристику Николая Кныша! Вернее, не сам он, а сыктывкарские товарищи — просто наведались в райком комсомола…

— По характеру мальчик спокойный, ровный, — взяв телефонограмму, вслух зачитал Сергей. — Хорошист, принимает участие во всех делах класса, имеет должность политинформатора. Активный пионер, звеньевой правофлангового звена…

— Хм… — Алтуфьев помотал головой. — Как-то не вяжется. Я с его бывшей классной руководительницей говорил… Так она сказала — активностью не отличался и учился так себе. А еще пару раз видели за кочегаркой — курил. Да и ребята говорят — покуривает… Это хорошист-то и образцовый пионер?

— Может, тетка еще что добавит? — Дорожкин с Мезенцевым снова к ней собрались.

— Рано! Ты вот что, Сергей… Запроси-ка из Сыктывкара фото этого Коли… Ну хотя бы с учетной комсомольской карточки… вообще, любое, какое найдут…

— Сделаю, Владимир Андреич!

— И пусть по фототелеграфу пришлют, если смогут… А я пока гляну всесоюзный розыск… Мало ли?

И-и-и-и… Все-таки чихнула! Не удержалась — пыль же!

Тот, в плаще, обернулся:

— Кто здесь?

Кныш!

Женька узнала сразу…

Узнала и перестала бояться — ведь это же Коля Кныш, хорошо знакомый и, можно сказать, товарищ, а не какой-то там непонятный мужик!

Коля между тем дернул ворота…

— Ты?! Прячешься? Следишь? — нервно и как-то неожиданно зло спросил он.

— Не прячусь я! И ни за кем не слежу — вот еще! — обиженно отозвалась Женька. — Просто пленку на кассету наматывала… вон…

— А что фоткаешь?

— Так избы же!

— Хм, избы… — Кныш снял с плеч объемистый рюкзак и присел рядом на корточки: — То-то я и смотрю… Не следишь, говоришь… Ну-ну… А ты девица-то ничего! И ножки у тебя ничего, и фигура… и личико…

— Отвали! — резко отпрянула Женька.

— Это ты мне?

Вскочив на ноги, Кныш вдруг выхватил из кармана плаща… длинный трехгранный штык от винтовки Мосина! Сделав шаг, ухмыльнулся:

— Ну что, ленинградочка? Пошалим? Ты ведь уже взрослая…

К Семушкиной поехали ближе к вечеру. Уже с Алтуфьевым и Пенкиным. Дорожкин с порога извинился: мол, в прошлый раз акт ЖБУ составить забыл — обследование жилищно-бытовых условий.

— А это вот товарищи из гороно.

— Акт? Ну надо — составляйте, — пожала плечами тетка. — Только мне еще коз на выпас гнать.

— Да мы быстро… А что, Анна Кузьминична, говорят, мотоцикл у Коли есть?

— Какой-то мотопед есть. Вон, в сарае смотрите. Еще шлем был белый и очки. Но что-то нынче нету. Верно, Коля продал или кому-то подарил. Парень-то он добрый!

В сарае, аккуратно прислоненный к стеночке, стоял мотоцикл «Минск» старой «сто третьей» модели с коричневым, на пружинах, седлом и плоским багажником. Мотоцикл был выкрашен светло-голубой краской.

— Хороший мопед, — одобрительно покивала Семушкина. — Осенью мы с Колей на ем за клюквой на Гнилую Топь ездили. Там этой клюквы — вагон и маленькая тележка! Я те места с детства знаю, бабуся моя в Ляхтино когда-то жила… Большая была деревня!

— Вдвоем ездили? — усомнился Дорожкин.

— Коля на багажник поролон ложил…

— А зачем Коля мотоцикл перекрасил? — Мезенцев провел рукой по крылу… — Черный ведь раньше был?

— Черный, — согласно кивнула тетка. — А перекрасил — потому как краску достал. Хорошая, говорит, эмаль! Чего добру пропадать?

— И давно это было?

— Дак сразу после майских.

По знаку Алтуфьева Пенкин вытащил листок, переданный по фототелеграфу…

— Анна Кузьминична, нас тут военно-учетный стол попросил уточнить. Фотография какая-то не очень четкая… У вас другой нет?

— Навряд ли! Коля фотографироваться не любил. Говорил — не фото… как его…

— Не фотогеничный.

— Во, так! — Взяв листок, Семушкина прищурилась и воскликнула: — А тут и не Коля вовсе!

— Как — не Коля?!

— Да так! Совсем даже и не похож! Коля — парень видный… А тут плюгавец какой-то. Шея тонкая, уши лопушками торчат! Нет, не Коля это, не Коля!

— А Колю-то вы когда последний раз видели? Ну перед тем, как он к вам переехал…

— Дак это… давно-о! Верно, года три ему было… да…

— Что, ленинградочка, не хочешь? — поигрывая штыком, Кныш подходил все ближе… и Женька лихорадочно соображала… Надо было что-то срочно придумать. Взять себя в руки, успокоиться, прогнать этот хлипкий и мерзкий страх! Да, прогнать! И вести себя так… Не так, как Кныш ожидает!

— Почему ж не хочу? — оглядевшись вокруг, она неожиданно усмехнулась: — Просто здесь пылища кругом. И солома колючая… Давай лучше на улице!

— На улице? — озадаченно переспросил Кныш. — Ладно, как скажешь. Пошли… А ты девчонка ничего, без закидонов… Эх, раньше бы… Была б ты своя маруха… Махнули бы в Ялту! У меня денег — вагон… Не веришь? И не надо! Предупреждаю, не пытайся бежать — пуля догонит.

Пуля… У него что же — ружье?

Ударило в глаза солнце… Что ж, место хорошее… и, главное, кое-что есть…

— Ну, давай… Давай же, раздевайся! — подонок нетерпеливо сбросил в траву плащ…

— Ага…

Больше не дожидаясь, парень бросился на девушку, рыча как разъяренный волк…

И получил по башке старым поленом!

Правда, это остановило Кныша лишь на несколько секунд — удар оказался не таким уж и сильным…

Но Женька уже бросилась бежать со всех ног, без оглядки… Только бы Петрович уже возвращался, только бы… Да ведь должен уже!

— Петрови-и-ич! Э-эй!

— Эге-ей! — откликнулся он.

Слава богу, откликнулся! Он уже где-то рядом, да и пора бы…

— Стой, гадина! Все равно догоню! — слышалось позади шумное дыхание преступника…

И вдруг громыхнул выстрел!

Что-то просвистело мимо виска… Обещанная пуля?

— Сто-ой! Кому говорю, стой!

Из-за кустов выбежал Виктор Петрович… Увидев Женьку и бегущего за ней Кныша, удивленно моргнул…

— Николай! Успокойся!

— Петрович! У него… Пригн-и-ись!

Снова выстрел…

Петрович с ходу улетел в кусты…

И где-то рядом, за деревьями, кто-то пальнул в ответ! Кто?..

Между тем Кныш…

А Кныш вдруг исчез, словно и не было!

Женька подозрительно осмотрела заросли…

Интересно… куда же он делся? И почему не стал добивать? Патроны кончились? А со штыком побоялся напасть на двоих?

Ну как бы то ни было…

— Петрович, ты как?

— Да, похоже, не ранен… Ногу только подвернул. Вывих, наверное… Но Кныш! Это что ж с ним такое?!

— А я, кажется, знаю… — прошептала Женечка. — Он что-то про вагон денег говорил… О! — прислушалась она. — Голоса! Идет кто-то!

— Скорее бегут…

Из зарослей выбежали милиционеры: Дорожкин и три сержанта в форме…

— Игорь, это вы стреляли? — увидев их, Женька обрадованно перевела дух.

— Да! Сама-то цела?

— Угу… Петрович вроде тоже…

Ширяев приподнялся на локте и взволнованно проговорил:

— Там, на реке — дети! Вдруг этот… туда…

— Понятно. Слава, останься… Остальные — за мной! Там все по тропе?

— Да, все прямо…

— Товарищ милиционер, — пэпээсника Славу Женька не знала, поэтому обратилась официально. — Он… Кныш — во-он в той избе шарился… Ну, где крыша проваленная…

— Ага…

Нырнув в развалины, через пару минут милиционер выбрался обратно… с большой почтальонской сумкой в руках. Увы — пустой…