Смертельные враги

Глава 1 СМЕРТЬ ФАУСТЫ

Двадцать первого февраля 1590 года, на рассвете, над папским Римом, Римом Сикста V, поплыл похоронный звон. Глухой шум, перекатывавшийся в это же время по еще темным улицам, указывал, что людские толпы двинулись к какому-то им известному месту… Этим местом была площадь дель Пополо. Именно там возвышался эшафот. Именно там топор, сверкнув в руках палача, должен был вскоре занестись над чьей-то головой. Эта голова покатится по помосту, палач схватит ее за волосы и покажет народу — так записано в приговоре… Это будет голова молодой и красивой женщины, чье имя, вызывающее в памяти самое необычайное приключение тех отдаленных веков, почти с восхищением повторяет шепотом народ, толпящийся вокруг эшафота:

— Фауста! Фауста! Фауста скоро умрет!

Девять месяцев назад принцесса Фауста Борджиа была захвачена в Риме, в ту самую ночь, когда горел Палаццо-Риденте, куда она завлекла доблестного Пардальяна, и заключена в замок Сант-Анджело. Шевалье… единственный человек, которого она могла полюбить… которому отдалась… которого, наконец, хотела убить и которого, по-видимому, считала мертвым. И вот великолепная искательница приключений, мечтавшая возродить к жизни традиции папессы Иоанны, ждала того дня, когда будет приведен в исполнение вынесенный ей приговор. Казнь была отсрочена; страшно вымолвить: в тот день, когда Фаусту должны были передать в руки палача, стало известно, что она беременна. Но теперь, когда ребенок появился на свет, уже ничто не могло спасти ее.

Вскоре пробьет час, когда для Фаусты придет расплата за ее мужество и за ее великую борьбу с Сикстом V.

Сегодня утром Фауста должна умереть!

Тем же утром в одном из роскошно-изысканных залов, каких немало в Ватикане, два человека, стоя лицом к лицу, почти вплотную, бросали друг другу исполненные смертельной ненависти слова, звучавшие еще более жутко из-за их неподвижных, как у изваяний, поз. Оба были в расцвете сил и приблизительно одного возраста. И оба, хоть и служили церкви, с высокомерным изяществом носили элегантные костюмы кавалеров того времени. Вне всякого сомнения, то были знатные вельможи. В их сердцах бушевала ненависть к одному и тому же сопернику, и любовь к одной и той же женщине сделала их врагами.

Первого звали Александр Перетти. Перетти! Та же фамилия, что и у Его Святейшества Сикста V. Этот человек и вправду был племянником папы и недавно стал кардиналом де Монтальте. Его открыто называли преемником Сикста V, чьим доверенным лицом и советником он являлся.

Другой звался Эркуле Сфондрато; он принадлежал к одному из самых процветающих семейств Италии и исполнял свои обязанности верховного судьи с суровостью, которая превратила его в одного из самых страшных вершителей воли Сикста V.

Вот что эти люди говорили друг другу:

— Слушай же, Монтальте, слушай этот похоронный звон… Ничто не может теперь спасти ее, ничто и никто!

— Я брошусь в ноги к папе, — рычал племянник Сикста V, — и добьюсь ее помилования…

— Папа! Да если бы у него достало силы, он бы собственной рукой убил ее! Ты ведь знаешь, Монтальте, — только я один могу спасти Фаусту. Вчера ей зачитали приговор. Эшафот уже воздвигнут. Если ты не поклянешься мне Иисусом Христом, Его терновым венцом и Его ранами, что отказываешься от Фаусты, через час ее уже не будет в живых!

— Клянусь… — с трудом произнес Монтальте. И замолк, обезумев от боли, гнева и ненависти.

— Ну, — взревел Сфондрато, — в чем же ты клянешься?

Теперь они стояли так близко друг от друга, что их одежды соприкасались. Налитые кровью глаза метали молнии, рука каждого судорожно сжимала рукоятку кинжала.

— Клянись, клянись же! — повторил Сфондрато.

— Клянусь, — прорычал Монтальте, — что скорее вырву себе сердце, чем откажусь от любви к Фаусте, даже если она возненавидит меня ненавистью столь же неугасимой, как неугасима моя к ней любовь. Клянусь, покуда я жив, никто не поднимет руку на Фаусту — ни палач, ни верховный судья, ни сам папа! Клянусь, что буду в одиночку защищать ее, если понадобится, против целого Рима. А пока, верховный судья, умри первым — ведь именно ты вынес ей приговор!

И в тот же миг кардинал Монтальте, племянник папы Сикста V, поднял свой кинжал и молниеносным ударом вонзил его в плечо Эркуле Сфондрато.

Затем с хрипом, в котором звучало то ли проклятие, то ли мольба, Монтальте бросился вон.

Эркуле Сфондрато, как подкошенный, упал на колени, но почти тотчас же поднялся, быстро расстегнул камзол и обнаружил, что кинжал Монтальте не смог прорвать кольчугу, прикрывавшую его грудь. На губах Эркуле появилась зловещая улыбка, и он прошептал:

— Эти стальные рубашки, изготовленные в Милане, и вправду крепкой закалки. Ну что ж, Монтальте, будем считать, что я принял твой удар! И клянусь тебе, что уж мой-то кинжал найдет дорогу к твоему сердцу!

Между тем Монтальте устремился в лабиринт коридоров, огромных залов, дворов и лестниц. По крытой галерее, соединявшей Ватикан с замком Святого Ангела, он добежал до темницы, где побежденная Фауста ожидала смерти.

Весь дрожа, Монтальте приблизился к двери, которая охранялась двумя солдатами. Они хотели было скрестить перед ним свои алебарды, но, надо полагать, власть племянника Святейшего Отца была в Ватикане столь велика или, возможно, выражение его лица было в тот момент столь ужасно, что стражники попятились.

Монтальте открыл окошечко, которое позволяло наблюдать за тем, что происходило внутри темницы.

Вот что увидел через это окошечко кардинал Монтальте… Мимолетное и зловещее явление из смертного сна.

На узкой кровати распростерта молодая женщина… Молодая мать… она… Фауста, женщина ослепительной красоты. Взяв обеими руками ребенка, она поднимает его, и в этом движении сквозит и сила, и нежность; она смотрит на дитя своими огромными темными глазами, сверкающими, словно черные алмазы.

У кровати стоит служанка.

Странно спокойным голосом Фауста произносит:

— Ты возьмешь его, Мирти, и воспитаешь. Вы уедете во Францию, в Париж. Я хочу, чтобы он вырос далеко от Рима, далеко от Италии. А когда он станет взрослым, ты расскажешь ему и обо мне, и о его отце. Не бойся, никто не станет противиться твоему уходу из замка Святого Ангела, я добилась, чтобы с моею смертью умерла и месть Сикста V.

— Все сделаю, госпожа! — ответила Мирти и разрыдалась. — И я ничуть не стану бояться. После вашей смерти я должна жить, и я буду жить ради него!

Фауста слабо кивает головой, принимая это торжественное обещание. Минуту она хранит молчание, а затем, устремив глаза на ребенка, продолжает:

— Сын Фаусты… Сын Пардальяна… Что с тобой будет? Каким ты вырастешь? Отомстишь ли за мать? Сын Фаусты и Пардальяна, пусть сердце твое не знает жалости, любви, сострадания — всех тех чувств, что превращают человека в раба! Я хочу, чтобы ты пронесся по жизни безжалостным метеором, воплощением самого Рока. Прощай, сын Пардальяна! Я поцелую тебя, перед тем как умереть, и пусть моя сила и гордость перейдут тебе. Сын Пардальяна и Фаусты, что станется с тобой?..

Она склоняется к лобику младенца, целует его и передает служанке.

Все кончено. Мирти берет на руки ребенка, которого она должна увезти как можно дальше от Рима. Она отходит и отворачивается, словно желая скрыть от едва вступившего в жизнь крохотного невинного существа — сына Фаусты, сына Пардальяна, как его мать вступает в смерть.

Фауста неторопливо открывает золотой медальон, висящий у нее на груди, вынимает оттуда крупинки яда и кидает их в заранее подготовленный кубок.

Все кончено. Одним глотком Фауста осушила кубок и упала на подушку… бездыханная.