Смертельные враги

Глава 6 ШЕВАЛЬЕ ДЕ ПАРДАЛЬЯН

Эркуле Сфондрато, герцог Понте-Маджоре, выехал из Рима по дороге, ведущей во Францию. Он сразу пустил коня в галоп. Страсти бушевали в его груди. В ней клокотали ярость, ненависть и любовь. В полулье от Вечного города он внезапно остановился и долго безмолвно взирал на высящийся вдали силуэт замка Святого Ангела; черты его лица были искажены. Он сжал кулаки и прошептал:

— Берегись, берегись, Монтальте, с этой минуты я становлюсь твоим смертельным врагом, и ничто не сможет выбить оружия из моих рук!..

И еще тише, но на сей раз ласково, добавил:

— О, Фауста!..

После чего он вновь понесся вскачь — и вот уже несколько дней по горам и долинам мчится стрелой неукротимый всадник, которого ведет вперед месть.

Понте-Маджоре проехал всю Францию, загнав нескольких лошадей и останавливаясь лишь тогда, когда едва не падал с седла от усталости.

В нескольких лье от Парижа он нагнал дворянина, который тоже направлялся к столице; Понте-Маджоре заговорил с незнакомцем, желая узнать последние новости о короле Генрихе.

— Сударь, — отвечал неизвестный всадник, — Его Величество король расположился со своим войском в деревушке Монмартр, в аббатстве бенедектинок госпожи Клодины де Бовилье; говорят, дни свои она проводит в молитвах, а ночами пытается обратить короля-еретика в святую веру.

Понте-Маджоре внимательно взглянул на незнакомца, выражающегося с такой насмешливой непочтительностью, и увидел человека лет сорока, с тонким лицом и медальным профилем, одетого безо всякой вычурности, но с элегантностью, — она сквозила в его манере носить камзол и плащ, складки которого красиво ниспадали на круп коня.

— Если вы желаете, сударь, — продолжал неизвестный, — я проведу вас к королю, он как раз назначил мне сегодня вечером явиться к нему.

Удивленный Понте-Маджоре бросил почти презрительный взгляд на простой, лишенный каких бы то ни было украшений костюм всадника.

— О! — усмехнулся незнакомец, — вы будете еще более удивлены, увидев короля: он носит такой потертый камзол, что, право, почти наверняка устыдится вас, устыдится ваших блестящих позументов, великолепного плаща из генуэзского бархата, вот этой шляпы с невиданным пером и золотых шпор…

— Довольно, сударь, — прервал его Понте-Маджоре, — не доводите меня до крайности или, клянусь Господом Богом, я докажу вам, что хотя на моем камзоле — серебро, а на шпорах — золото, однако в ножнах у меня — сталь.

— В самом деле, сударь? Ну что ж, я не стану донимать вас и лишь выражу вам свое восхищение — не подобает знатному вельможе, прибывшему сюда прямо из далекой Италии…

— Откуда вы это знаете? — гневно оборвал его Понте-Маджоре.

— О, сударь, если вы не желаете, чтобы это было известно, вам следовало бы оставить ваш акцент по ту сторону гор.

И с этими словами дворянин отвесил изящный и непринужденный поклон и спокойно продолжил свой путь.

Понте-Маджоре поднес было руку к кинжалу, но затем присмотрелся повнимательнее к могучим плечам незнакомца и предпочел опустить ее, буркнув себе под нос:

— Надо сначала выполнить миссию, ради которой я здесь. Вот встречусь с королем, разыщу проклятого Пардальяна, тогда и настанет время преподать урок этому наглецу, если он еще встанет на моем пути. Эй, сударь, — продолжал он вслух, — не сердитесь, прошу вас, и позвольте мне принять великодушное предложение, только что сделанное вами.

Незнакомец вновь поклонился и произнес, почти не разжимая губ:

— В таком случае, милостивый государь, следуйте за мной.

Оба всадника пустили лошадей рысью и к вечеру, когда солнце уже начало клониться к закату, оказались на высотах Шайо.

Французский дворянин остановился, вытянул вперед руку и объявил:

— Париж!..

Над столицей нависла угрюмая тишина; впрочем, зданий почти не было видно — лишь бесконечное нагромождение крыш, среди которых вздымались шпили бесчисленных церквей и массивные каменные стены, призванные защищать город, который сейчас был охвачен полотняным кольцом — палатками королевского войска; кольцо это все больше сжималось.

Пока Понте-Маджоре вглядывался в панораму осажденного города, его спутник, казалось, думал о чем-то своем. Наверное, в его мозгу всплывали воспоминания; наверное, само место, где он сейчас находился, напоминало ему какой-нибудь героический или счастливый эпизод из его жизни, которая по всей видимости была полна приключений… На лице его блуждала слабая улыбка. Вероятно, это было поэтичное воспоминание, воспоминание о том редком часе из прошлого, который не был замутнен печалью и горечью.

— Итак, сударь, — сказал Понте-Маджоре, — я к вашим услугам.

Незнакомец вздрогнул и, вернувшись из страны своих грез, прошептал:

— Поедемте…

Они спустились к Парижу, повернув в сторону Монмартра.

Под стенами они увидели все тот же муравейник осаждающих войск.

На крепостных валах томились безразличные ко всему ландскнехты. Их окружало множество священников и монахов с подоткнутыми рясами и откинутыми капюшонами; у некоторых из них на голове был шишак, кое-кто носил кирасу; все были вооружены пиками, алебардами, копьями, кинжалами, старыми мушкетами или же попросту крепкими дубинами. Кроме того, каждого из них украшало распятие — либо зажатое в руке, либо подвешенное у пояса. И все эти странные солдаты сновали взад и вперед, хлопотали, проповедовали, богохульствовали, а заодно и неплохо несли охрану города.

Монахи то и дело отгоняли от себя огромную толпу оборванцев; едва передвигая ноги, эти люди с упорством отчаяния лезли на зубцы крепостной стены и кричали оттуда жалобными голосами:

— Хлеба!.. Хлеба!..

— Судя по всему, — сказал Понте-Маджоре, усмехаясь, — парижане не отказались бы от приглашения пообедать.

— Да, это правда, — прошептал незнакомец, — их мучит голод. Бедняги…

— Вы жалеете их? — спросил Понте-Маджоре с той же ухмылкой.

— Сударь, — отвечал незнакомец, — мне всегда было жалко людей, которых мучит голод и жажда, ибо я сам в моих долгих странствиях по белу свету частенько не мог поесть и попить всласть.

— Вот уж чего со мной никогда не случалось, — презрительно фыркнул Понте-Маджоре.

Незнакомец окинул его с ног до головы странным взглядом и с улыбкой отвечал:

— Оно и видно.

Хотя ответ был очень простым, он прозвучал как оскорбление, и Понте-Маджоре побледнел.

Он, наверное, ответил бы на сей раз прямым вызовом, но вдали послышался мощный гул, который, приближаясь, все нарастал, перекатываясь от одного отряда к другому, и наконец его раскаты докатились до них:

— Король!.. Король!.. Да здравствует король!..

Словно по волшебству, вопящая и исступленная толпа заполнила крепостные валы, оттолкнула солдат-монахов, захватила орудия. Из многих сотен глоток раздавалось:

— Сир!.. Сир!.. Хлеба!..

— Вот и я, друзья мои! — кричал Генрих IV. — Эй, клянусь чревом Господним, какого черта вы не открываете мне ворота?

И тогда незнакомец и Понте-Маджоре стали свидетелями одного из тех волнующих событий, какие история с умиленной улыбкой заносит в свои хроники.

Когда Генрих IV спешился и двести или триста окружавших его всадников последовали его примеру, стала видна целая вереница мулов, груженных огромными хлебами. Генрих IV первым взял один из них, насадил его на огромный шест и протянул на крепостной вал голодающим. Те в мгновение ока разделили хлеб на мелкие кусочки и проглотили их.

— Что он делает? — вскричал потрясенный Понте-Маджоре.

— Вы же видите, сударь, что Его Величество приглашает парижан отобедать!

Тем временем всадники из королевского эскорта принялись помогать своему повелителю. Со всех сторон самыми различными способами осажденным передавали еду, и те с восторгом принимали ее; на крепостной стене звенели радостные крики и благословения, которые вскоре вылились в приветственный вопль:

— Да здравствует король!

Когда все хлебы были розданы, король сказал:

— Ешьте, ешьте, друзья мои, завтра я принесу вам еще.

— Браво, сир! — воскликнул незнакомец.

— Интриган! — пробормотал Понте-Маджоре.

Генрих IV обернулся к тому, кто так громко выразил свое одобрение, и с радушной улыбкой приветствовал его:

— А, наконец-то!.. Вот и господин де Пардальян!

— Пардальян! — с удивлением прошептал Понте-Маджоре.

— Господин де Пардальян, — продолжал Генрих IV, — я весьма рад видеть вас. И поспешность, с какой вы ответили на мое приглашение, сулит мне надежду, что на сей раз вы станете на нашу сторону.

— Сир, вы отлично знаете, что я всецело предан Вашему Величеству.

Хитрые глаза Генриха IV остановились на секунду на улыбающейся физиономии шевалье; король сказал:

— В седло, господа, мы возвращаемся в деревню Монмартр. Господин де Пардальян, извольте занять место подле меня.

Когда кавалькада уже трогалась, Пардальян обратился к Понте-Маджоре:

— Сударь, если вам будет угодно назвать мне ваше имя, я буду иметь честь по прибытии в Монмартр представить вас, как я и обещал, Его Величеству…

— В таком случае соблаговолите представить Эркуле Сфондрато, герцога де Понте-Маджоре и Марчиано, посланника Его Святейшества Сикста V к Его Величеству королю Генриху и к шевалье де Пардальяну!

Легкая дрожь пробежала по телу Пардальяна, но его беззаботный и насмешливый нрав тотчас же взял верх:

— Черт возьми, я и не ожидал подобной чести!

Когда король уезжал во главе своих дворян, с крепостной стены ему вслед неслись благодарственные крики.

— До свидания, друзья мои, до свидания! — воскликнул Генрих IV.

И повернувшись к Пардальяну, который скакал рядом с ним, вздохнул:

— Какая жалость — такие симпатичные люди упорно не желают открыть мне ворота!

— О, сир, — сказал шевалье, пожимая плечами, — эти ворота растворятся сами собой, как только вы того захотите.

— Как это?

— Я уже имел честь говорить Вашему Величеству: Париж стоит мессы!

— Посмотрим… попозже, — произнес Генрих IV с тонкой улыбкой.

— Все равно это придется сделать, — прошептал шевалье.

На этот раз Генрих ничего не ответил.

Вскоре эскорт остановился перед аббатством; король въехал туда в сопровождении Пардальяна, Понте-Маджоре и нескольких дворян.

Когда государь, ехавший впереди, спешился, Пардальян, который, по-видимому, уже успел предупредить его о прибытии папского посланника, представил герцога:

— Сир, имею честь представить Вашему Величеству господина Эркуле Сфондрато, герцога Понте-Маджоре и Марчиано, посланника Его Святейшества Сикста V к королю Генриху IV и к шевалье де Пардальяну.

— Соблаговолите следовать за нами, сударь. Господин де Пардальян, когда вы получите сообщение, которое господин герцог должен вам передать, не забудьте, что мы ждем вас.

Шевалье поклонился, и король повернулся к людям, занятым разгрузкой мешков. Один из мешков, ударившись обо что-то, издал серебристый звон, и этот звук заставил Беарнца, которому вечно не хватало денег, прислушаться. Заметив того, кто наблюдал за переносом драгоценного груза, король радостно воскликнул:

— Эй, Санси, неужели вы наконец нашли покупателя для вашего замечательного бриллианта и привезли нам толику денег, чтобы заполнить наши пустые сундуки?

— Я и вправду нашел, сир, но не покупателя, а заимодавца — под залог этого бриллианта он согласился одолжить мне несколько тысяч пистолей, которые я и принес моему королю.

— Благодарю, мой славный Санси. — В голосе Генриха IV прозвучало плохо скрытое волнение. — Не знаю, когда я смогу вернуть вам их, да и смогу ли вообще, но, клянусь чревом Господним, деньги не главное для дворян вроде вас и меня!

И бросил потрясенному герцогу Понте-Маджоре:

— Пойдемте, сударь.

Войдя в зал, служивший ему рабочим кабинетом, где трудились двое его секретарей — Рюзе де Болье и Форже де Френ, — король сказал:

— Говорите, сударь.

— Сир, — сказал герцог Понте-Маджоре с поклоном, — Его Святейшество поручил мне передать Вашему Величеству копию документа, который святой отец полагает чрезвычайно занимательным.

Генрих IV с величайшим вниманием прочел копию уже известного нам воззвания Генриха III. Дочитав, он невозмутимо произнес:

— А оригинал?

— Мне поручено сообщить Вашему Величеству, что оригинал находится в руках принцессы Фаусты; я думаю, в этот час она в сопровождении кардинала Монтальте находится на пути в Испанию, куда направляется, чтобы передать сей документ Его Католическому Величеству.

— Что еще, сударь?

— Это все, сир. Папа римский счел своим долгом засвидетельствовать свои дружеские чувства Вашему Величеству и предупредить вас. Что до всего остального, святой отец слишком хорошо знает недюжинный ум Вашего Величества и потому убежден, что вы сумеете принять меры, какие сочтете нужными.

Генрих IV кивнул в знак согласия. После недолгого молчания он пристально взглянул на Понте-Маджоре:

— Кардинал Монтальте, кажется, — родственник Его Святейшества?

Герцог поклонился.

— И что же произошло?

— Кардинал Монтальте поднял, открытый мятеж против святого отца! — резко сказал Понте-Маджоре.

— Понятно!..

И обратившись к одному из секретарей, король приказал:

— Рюзе, проводите господина герцога к шевалье де Пардальяну и устройте так, чтобы они смогли свободно поговорить. Затем, когда они закончат, приведите господина де Пардальяна ко мне.

И заключил с любезной улыбкой:

— Ступайте, господин посол, и не забудьте, что мне будет приятно повидать вас перед вашим отъездом.

Несколько минут спустя Эркуле Сфондрато, герцог Понте-Маджоре, остался наедине с шевалье де Пардальяном, весьма и весьма заинтригованным, но умело скрывающим свое любопытство под привычной маской иронии и беззаботности.

— Сударь, — сказал шевалье непринужденным тоном, — будет ли вам угодно сообщить мне, чему я обязан величайшей честью, коей меня удостаивает святой отец, посылая ко мне, бедному дворянину без гроша в кармане, столь важную персону, как герцог Понте-Маджоре и Марчиано?

— Его Святейшество поручил мне объявить вам, что принцесса Фауста жива… жива и свободна.

Шевалье чуть заметно вздрогнул, но тотчас взял себя в руки:

— Смотрите-ка! Госпожа Фауста жива!.. Ну что же, рад за нее… Однако почему эта новость может заинтересовать меня?

— Простите, сударь? — вырвалось у пораженного герцога Понте-Маджоре.

— Я говорю: какое мне дело до того, что госпожа Фауста жива? — повторил шевалье с таким простодушно удивленным видом, что Понте-Маджоре еле слышно пробормотал:

— О! Но… неужели он ее не любит?.. Тогда это все меняет!

Пардальян продолжал:

— А где принцесса Фауста находится сейчас?

— Принцесса находится по дороге в Испанию.

— Испания, — вслух размышлял Пардальян, — страна инквизиции!.. Мрачный гений Фаусты неизбежно должен был обратиться к этому орудию деспотизма… да, это было неизбежно!

— Принцесса везет Его Католическому Величеству документ, который обеспечивает Филиппу Испанскому французский трон.

— Французский трон?.. Проклятье! И что же это за документ, скажите на милость, чтобы отдать вот так, ни за что ни про что, целую страну?

— Заявление покойного короля Генриха III, признающего Филиппа II своим единственным наследником.

Мгновение Пардальян оставался погруженным в глубокую задумчивость, а затем поднял голову — на лице его играла насмешливая улыбка:

— И это все, что вы имеете мне сообщить от имени Его Святейшества?

— Это все, сударь.

— В таком случае соблаговолите извинить, но Его Величество король Генрих, как вы знаете, ждет меня… Прошу вас передать Его Святейшеству мою признательность за драгоценные сведения, которые он мне сообщил, а сами примите благодарность вашего покорного слуги.

Генрих IV встретил сообщение герцога Понте-Маджоре с чисто королевской невозмутимостью, но на самом деле удар оказался ужасным, и Беарнец в тот же миг увидел зловещие последствия, которые он мог иметь для Франции.

Он тотчас же созвал на тайный совет тех из своих верных людей, кто оказался поблизости, и когда Пардальяна провели к королю, он обнаружил возле Генриха Рони, дю Бартаса, Санси и Агриппу д'Обинье, срочно откликнувшихся на призыв государя.

Как только шевалье сел, король, только его и ждавший, кратко пересказал свою беседу с Понте-Маджоре и зачитал копию документа, которую Сикст V велел ему передать.

Пардальян, уже знавший в чем дело, и бровью не повел. Но четыре советника пережили мгновение невыразимого потрясения, а за ним последовал настоящий взрыв:

— Надо его уничтожить!!!

И только Пардальян ничего не сказал. Король не спускал с него глаз:

— А ваше мнение, господин де Пардальян?

— Я скажу то же, что и все остальные: надо завладеть этим пергаментом или же на ваших надеждах можно поставить крест, — холодно ответил Пардальян.

Король одобрительно кивнул и, пристально глядя на шевалье, словно желая подсказать ему желаемый ответ, прошептал:

— Кто же тот человек — настолько сильный и мужественный, насколько и хитроумный, — который сможет справиться с этим делом?

Рони, Санси, дю Бартас, д'Обинье — все как один, словно заранее сговорившись, повернулись к Пардальяну. И эта безмолвная дань уважения таких выдающихся людей, не раз блистательно доказавших свою доблесть в войне или в интриге, эта дань уважения была столь непосредственной и искренней, что шевалье почувствовал легкое волнение. Но он сдержался и ответил с присущей ему замечательной безыскусностью:

— Значит, им буду я.

— Так вы согласны? Ах, шевалье, — воскликнул Беарнец, — если когда-нибудь я стану королем… настоящим королем Франции… именно вам я буду обязан своей короной!

— Вы ничем не будете мне обязаны, сир…

И Пардальян добавил со странной улыбкой:

— Видите ли, госпожа Фауста — моя старинная знакомая, и я бы не отказался перекинуться с ней парой слов… Я постараюсь сделать так, чтобы этот документ никогда не попал в руки Его Католического Величества… Что до способов, какими я стану этого добиваться…

— Сударь, — живо прервал его король, — это касается только вас… Вы получите все необходимые полномочия.

Пардальян удовлетворенно улыбнулся.

После минутного размышления король сказал:

— Чтобы облегчить, насколько возможно, выполнение этой тайной миссии, которая должна во что бы то ни стало оказаться успешной, вам следует действовать под прикрытием другой миссии, на сей раз — официальной. Поэтому вы направляетесь к королю Филиппу Испанскому, дабы потребовать от него вывести войска, размещенные им в Париже.

И повернувшись к секретарю, король приказал:

— Рюзе, подготовьте письма, аккредитующие шевалье де Пардальяна в качестве нашего чрезвычайного посланника при Его Величестве Филиппе Испанском.

Пардальян же тем временем размышлял с печалью и покорностью судьбе: «Положительно, мне на роду написано умереть в шкуре дипломата!.. Что бы сказал мой достопочтенный батюшка, если бы, восстав из гроба, увидел собственного сына, вознесенного в ранг чрезвычайного посланника?»

При этой мысли ироническая улыбка чуть тронула его губы.

— Ну, и скольких же людей вы желаете получить в свое распоряжение? — продолжил король.

— Людей?.. Но для чего, сир?.. — произнес Пардальян со своим обычным простодушно-удивленным видом.

— Как для чего? — воскликнул пораженный король. — Не собираетесь же вы предпринять такое путешествие в одиночку? Не собираетесь же вы самолично бороться с испанским королем и его инквизицией?.. Не собираетесь же вы, наконец, в единоборстве оспаривать у Филиппа французскую корону, чтобы отдать се мне?

— Клянусь честью, сир, — ответил шевалье с невозмутимым спокойствием, — я не знаю, что именно собираюсь предпринять!.. Но совершенно ясно одно: если мне суждено добиться успеха, то только в одиночку… А стало быть, я и буду действовать в одиночку, — заключил он холодно, устремив сверкающий взор на короля.

— Клянусь чревом Господним! — вскричал ошеломленный Генрих IV.

Пардальян поклонился, давая понять, что его решение непоколебимо.

Мгновение Беарнец смотрел на него с восхищением, которое он даже не пытался скрыть. Затем его взгляд обратился к советникам, онемевшим от удивления, и наконец король воздел руки к небу, что, по всей видимости, должно было означать: «Да уж, от этого чертова шевалье можно ожидать всего, даже невозможного!»

И обратившись к Пардальяну, который спокойно, почти безразлично ждал продолжения беседы, Генрих спросил:

— Когда вы рассчитываете уехать?

— Сию минуту, сир.

— Хорошо, очень хорошо, просто превосходно! Дайте мне вашу руку, сударь!

Пардальян пожал руку короля и тотчас вышел, а сразу же за ним — Санси, которому Беарнец шепотом отдал какое-то распоряжение.

В тот момент, когда шевалье уже намеревался сесть в седло, Санси вручил ему верительные грамоты и приказ о его полномочиях, говоря:

— Господин де Пардальян, Его Величество приказал мне передать вам тысячу пистолей на дорожные расходы.

Пардальян с явным удовлетворением принял пухлый мешочек, но при этом насмешливо спросил:

— Вы говорите, господин де Санси, тысячу пистолей?

И получив подтверждение, отозвался:

— Черт подери, неужто король наконец-то разбогател?.. Или же его скаредность, о которой так много говорят, всего лишь легенда? Как! Тысяча пистолей?.. Это слишком! Право, слишком!

С этими словами от тщательно запрятал мешочек в глубины своего плаща.

Покончив с этой немаловажной операцией, он вскочил в седло и пожал руку Санси:

— Передайте королю, чтобы на будущее он был побережливее со своими пистолями… А не то, мой бедный де Санси, вам придется заложить даже застежки от камзола.

И он покинул ошеломленного де Санси, не знающего, что вызывает в нем больше восхищение: несгибаемое мужество Пардальяна или же его безрассудная беззаботность.