Смертельные враги

Глава 7 БЮССИ-ЛЕКЛЕРК

В то время, когда король ожидал шевалье де Пардальяна, в келью по соседству с кабинетом, где Беарнец совещался со своими приближенными, вошла аббатиса Клодина де Бовилье. Аббатиса приблизилась к стене, открыла маленький потайной глазок, скрытый в гобелене, и через это узкое отверстие стала слушать беседу, не упуская из нее ни слова, и наблюдать за тем, что творилось в кабинете.

Когда Пардальян вышел от короля, Клодина де Бовилье закрыла глазок и тоже покинула келью.

Минуту спустя она уже была наедине с королем; тот, заметив серьезное выражение ее обычно радостного лица, галантно воскликнул:

— Ой-ой-ой, мой нежный друг, откуда взялась эта тучка, которая омрачает вашу красоту и гасит блеск ваших прекрасных глаз?

— Увы, сир! Настали суровые времена! А ноша нашего служения слишком давит на слабые женские плечи.

Направив таким образом разговор в нужное ей русло, Клодина начала длинный рассказ о своих заботах аббатисы и о денежных затруднениях, с которыми она ежедневно и ежеминутно сталкивается.

— Сто тысяч ливров, сир! Имея эти деньги, я спасу обитель от разорения. Неужели вы откажете мне в этих несчастных ста тысячах ливров?

Настроение Беарнца заметно ухудшилось, как только прозвучала эта весьма кругленькая сумма. Но Клодина настаивала, и король жалобно произнес:

— Увы, душенька, да где же я возьму вам столько денег?.. Ах, если бы парижане открыли мне ворота!.. Если бы я был французским королем!..

Прозвучало это довольно-таки неубедительно и было сказано из чистой галантности, в чем Клодина прекрасно отдавала себе отчет. Тогда она решила умерить свои притязания:

— Коли дело лишь за тем, чтобы подождать, сир, то я, быть может, и обошлась бы пока как-нибудь… Но если бы, по крайней мере, вы пообещали мне дать какое-нибудь аббатство побольше… Фонтевро, например.

— Ох, мое сердечко, ну что вы говорите! Аббатство Фонтевро первейшее в королевстве. Претендовать на управление им могут лишь лица королевской крови или уж во всяком случае принадлежащие к какому-нибудь прославленному дому.

Таким образом Клодина де Бовилье покинула своего августейшего возлюбленного, ничего от него не добившись, кроме разве что нескольких туманных обещаний. И потому, идя по широкому коридору, ведущему в ее покои, она шептала:

— Раз Генрих не хочет ничего для меня сделать, я перейду на сторону Фаусты — она-то, по крайней мере, умеет быть признательной за оказанные ей услуги.

И Клодина горько улыбнулась:

— А ведь сто тысяч ливров — не Бог весть какая сумма!.. Этот отказ дорого вам обойдется, мой милый король… очень дорого!

Вернувшись к себе, аббатиса долго о чем-то размышляла, после чего призвала к себе одну из сестер-послушниц, дала ей подробнейшие инструкции и выпроводила со словами:

— Ступайте, сестра Марьянж, и действуйте побыстрее.

Не прошло и часа, как сестра Марьянж ввела к аббатисе мужчину, старательно кутавшегося в широкий плащ.

Когда дверь за сестрой захлопнулась, аббатиса сказала:

— Прошу вас, садитесь, господин Бюсси-Леклерк… Здесь вы в безопасности.

Бюсси-Леклерк поклонился и ответил свирепым тоном:

— Сударыня, чтобы привести в этот дом отверженного Бюсси-Леклерка, достаточно было назвать ему одно имя…

— Пардальяна?

— Да, сударыня. Чтобы настичь этого человека, Бюсси проедет сквозь объединенные армии Беарнца и де Майенна… Иными словами, я не боюсь ничего, когда меня ведет моя ненависть.

— Хорошо, сударь, — сказала Клодина с улыбкой. И помолчав, продолжала:

— Господин де Пардальян только что отбыл с намерением помешать планам одной особы, которую я люблю… Надо предупредить эту особу о грозящей ей опасности. Зная вашу ненависть к господину де Пардальяну, я приказала позвать вас и теперь спрашиваю: хотите ли вы утолить свою ненависть и свое честолюбие? Хотите ли избавиться от того, кого ненавидите, и в то же время обрести могущественного покровителя?

Бюсси задумался.

— Имя могущественного покровителя? — спросил он.

— Фауста!

— Фауста!.. Разве она не умерла?

— Она, слава Богу, жива и здорова!

— Но… Простите меня, сударыня, однако чего ради вы, именно вы, предупреждаете Фаусту об опасности, которой она подвергается?

— Видите ли, сударь, принцесса была, в совсем еще недавние времена своего всемогущества, благодетельницей для нашего дома… Та, которую я так долго называла своей государыней, наверняка сумеет по-королевски оценить оказанную ей услугу…

— Отлично! — пробурчал Бюсси. — Такой довод мне понятен!.. Итак, мне предстоит предупредить Фаусту, что господин де Пардальян идет по ее следу и хочет расстроить ее планы… А кстати, каковы ее планы?

— Возложить корону Франции на голову Филиппа Испанского.

Бюсси-Леклерк подпрыгнул от удивления:

— И вы хотите помочь Фаусте в осуществлении ее замысла, вы?.. вы?..

Клодина поняла смысл этого восклицания. Оно, по-видимому, не слишком оскорбило ее.

— Я выведала намерения короля Генриха. Если он станет королем Франции, монмартрское аббатство и его аббатиса не получат от этого ни богатств, ни привилегий. И тогда…

— Прекрасно, сударыня, и этот довод мне совершенно понятен. А посему я согласен стать вашим посланником. Теперь прошу вас ввести меня в суть дела.

— В нескольких словах вот она: речь идет о манифесте Генриха III, который признает Филиппа своим единственным наследником… Принцесса везет королю Испании этот документ, господин де Пардальян должен завладеть им, действуя в пользу Генриха Наваррского, а вы должны предупредить Фаусту, помочь ей и защитить ее… Это приводит меня к мысли, что вам была бы полезна помощь нескольких надежных шпаг.

— Я тоже думал об этом, — сказал Бюсси, улыбаясь. — Стало быть, я отправлюсь в путь и постараюсь подобрать себе нескольких спутников покрепче. Что я должен буду сказать принцессе от вашего имени?

— Просто-напросто, что к ней вас послала я и что я по-прежнему буду ей верной служанкой.

— И это все, сударыня?

— Это все, господин Бюсси-Леклерк.

— В таком случае я прощаюсь с вами, — сказал Бюсси с поклоном.

Когда занялся день, Бюсси-Леклерк уже мчался рысью по Орлеанской дороге. В пути он размышлял: «Бюсси, вы были одним из столпов Лиги… одной из самых надежных опор герцогов де Гиза и де Майенна… одним из самых деятельных и самых влиятельных людей королевства… комендантом Бастилии, на каковом посту вы сумели сколотить недурное состояние… Вы напрямую переписывались с главными министрами Филиппа, вы одним из первых прознали о притязаниях этого монарха на французский трон и поддержали их… Короче говоря, вы были фигурой, с которой следовало считаться».

— Будь я трижды проклят!.. — вдруг воскликнул он. — Клянусь рогами Вельзевула! Вот теперь еще и ветер против меня и пытается сорвать с меня плащ!.. Пусть чума унесет господина Борея[1] и его проклятых подручных!.. Этот мерзавец ветер, наверное, хочет, чтобы тот, кем я уже перестал быть, оказался узнанным каким-нибудь сторонником Лиги или даже богомерзким гугенотом, пропади они все пропадом!.. Хм… А между тем мне вовсе не улыбается быть узнанным!

Справившись с плащом и закутавшись в него, он продолжал:

— Ага!.. Вот так-то будет лучше… Итак, я остановился на том, что я был важным лицом… А теперь?.. Что я теперь? Разнесчастный человек! Сколько невзгод обрушилось на бедного Леклерка! Пришлось расстаться с должностью коменданта Бастилии, поспешно бежать из Парижа, прятаться, таиться по каким-то щелям! И это мне, славному Бюсси! А впереди — перспектива быть повешенным, если я попаду в руки Майенна, и быть четвертованным, если меня схватит Беарнец!

Наступила пауза, затем горькие размышления продолжились:

— Повешен!.. Четвертован!.. До чего же много во французском языке противных слов!.. Повешен! Четвертован!.. Раньше я и не замечал, как эти два слова угрюмы и тошнотворны… Да, недаром говорят, что учиться никогда не поздно!.. Ну так что же, Бюсси, что предпочитаешь? Казнь через повешение или четвертование?.. Хм!.. Если память мне не изменяет, у последнего виденного мною повешенного язык вывалился изо рта на добрый аршин… Это было отвратительно!.. У последнего же четвертованного, которого я видел, руки-ноги буквально расшвыряло во все четыре стороны… Да, да, как сейчас вижу — остались только туловище и голова… Значит, если меня, Бюсси, четвертуют, то я обращусь в безрукий и безногий обрубок? Фи… Но клянусь папскими потрохами, я вовсе не хочу быть пугалом для птиц!.. А раз так, то решено — я не буду ни повешен, ни четвертован!

В этот момент его лошадь взбрыкнула; он ее пожурил, затем ласково потрепал по холке, и плавное течение его мыслей возобновилось.

— Итак, что касается политики, тут у меня крушение полное… Правда, может послужить утешением то, что я спас часть своего состояния, благо у меня хватило ума укрыть ее. Это все-таки кое-что, но этого мало. И вот именно в тот момент, когда все рушится, когда у меня нет другого выбора, кроме как скрыться за границей и жить там в безвестности и забвении, — именно в этот момент появляется славная, чудная, замечательная аббатиса — да осыплет ее Небо всеми милостями! — и возвращает меня к жизни, подарив мне возможность обеспечить себе блестящее положение при Филиппе — ведь не буду же я настолько наивен, чтобы связать свою судьбу с Фаустой, нет, клянусь преисподней! Бюсси всегда напрямую обращался к самому Господу, а не к Его святым. Сверх того, эта аббатиса, святая женщина, даст мне средство отомстить Пардальяну!.. Столько везения сразу! Если я не окажусь глупцом, мне одним махом будут обеспечены и карьера, и состояние… Не хвастаясь, скажу — все признавали, что голова Бюсси-Леклерка варит так же хорошо, как крепка его рука… Мне осталось лишь нанять несколько мерзавцев себе в подмогу, ну да невелика важность, по дороге я всегда найду что-нибудь подходящее…