Смертельные враги

Глава 8 ТРОЕ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ

На обочине разбитой ухабистой дороги стоял одинокий постоялый двор, являя миру свое ветхое крыльцо. Вид этой затерянной в глуши развалюхи был столь притягателен, что любой прилично одетый путник, проходя мимо, заметно ускорял шаги.

Но вот неведомо откуда появились какие-то люди. Их было трое, все они были молоды — старшему едва ли лет двадцать пять. Но что за вид у них был! Оборванный, помятый, потертый. И однако же в их манере носить плащ, в непринужденности их осанки и изысканности жестов сквозила природная элегантность, вовсе не свойственная заурядным бродягам.

Они в нерешительности остановились у крыльца.

— Что за разбойничий притон! — пробормотал самый молодой.

Двое других пожали плечами; старший сказал:

— Ну и привереда этот Монсери!

— Клянусь честью, — воскликнул средний, — мы падаем от усталости, наши желудки урчат от голода, так не будем же слишком разборчивыми — впрочем, наши средства нам этого и не позволяют! — войдем и, за неимением ничего другого, хоть отдохнем.

Поднявшись по шатким ступеням крыльца, они оказались в большом и пустынном зале.

— Четыре стола, двенадцать табуретов… чтобы казалось, будто эта пустыня заставлена мебелью, — сказал Сен-Малин.

— Какая же это мебель? — возразил Шалабр, указывая на щели и выбоины в столах. — Они же того и гляди рассыплются!

— Огонь! — крикнул Монсери, кивнув в сторону огромного камина, в котором догорало несколько головешек. — Огонь и дрова!..

И схватив с пола охапку сухой виноградной лозы, он бросил ее в очаг и принялся раздувать пламя, в чем ему охотно помогали двое остальных; вскоре в камине уже полыхал, потрескивая, яркий огонь.

— Так-то будет веселее, — сказал он.

— К балкам ничего не подвешено, — заметил Сен-Малин, оглядев зал, — только сажа да паутина.

— И никого нет, — откликнулся, в свою очередь, Шалабр. — М-да, веселое местечко!

— Эй! Эй! Хозяин! — позвал Монсери, стуча по столу эфесом шпаги.

Хозяин появился, не слишком поспешая. Это был великан, окинувший их наметанным глазом; не выказав ни малейшей услужливости или любезности, он пробурчал:

— Что вам угодно?

— Пить!.. Пить и есть.

Хозяин протянул мощную волосатую руку:

— Плату вперед!

— Негодяй! — воскликнул Монсери.

В ту же секунду его кулак обрушился на физиономию великана, который свалился наземь. Впрочем, он сразу же поднялся и вышел, усмиренный, согнувшись в поклоне и бормоча:

— Сейчас я обслужу вас, господа!

Мгновение спустя он уже поставил на стол три стакана, кувшин с вином, хлеб и паштет, после чего покинул их, заявив:

— Больше у меня ничего нет.

Все трое с грустью посмотрели на скудное угощение, а затем переглянулись.

— Что поделаешь, — вздохнул Сен-Малин, — быть может, хорошие дни снова вернутся…

Они пододвинули стол к очагу и, сняв плащи, аккуратно сложили их на табуретах; все трое оказались с кинжалом и рапирой на боку и с пистолетом за поясом. Печальные и унылые, они набросились на еду, слишком скудную для их ноющих от голода желудков.

— Эх, — вздохнул Монсери, — прошли те времена, когда мы жили в Лувре и там же и ели по четыре раза в день, как и подобает уважающему себя доброму христианину!

— Да, славное было время! — сказал Шалабр. — Мы звались дворянами Его Величества, состояли при его особе и были даже близки к нему.

— А наша служба? Всегда подле короля, всегда в его охране, покидали его только по его собственному приказу…

— И частенько хороший удар кинжала или шпаги, всаженной между лопатками, освобождал Его Величество или же избавлял нас самих от какого-нибудь слишком уж энергичного врага… Да, навыка мы не теряли!

— И Гиз мог бы кое-что порассказать об этом.

— Еще бы, ему пришлось близко познакомиться с нашими кинжалами!

— Черт подери, в тот день, когда мы ухлопали Гиза, мы спасли королевство!

— И тем самым сразу обеспечили себе будущее.

— Да, но монах, нанесший королю смертельный удар кинжалом, уничтожил все наши надежды, — задумчиво прошептал Сен-Малин.

— Пусть все рогатые черти в аду вечно жарят на своей сковороде распроклятого Жака Клемана! — вскричал Монсери.

— Да, для нас это был тоже сокрушительный удар…

— После смерти короля нам быстро дали понять, что в Лувре мы существовали только его милостью.

— Куда ни глянь — все поворачиваются спиной.

— И друзья короля, и друзья Лиги, и друзья Беарнца.

— Мы давали отпор, — мягко сказал Сен-Малин. — И не один поплатился жизнью, получив из засады хороший удар кинжалом.

— Да, но сейчас?.. Во что мы превратились?..

— Смерть всем чертям! Когда я жую чудовищное черное месиво, которое проклятый трактирщик выдает за хлеб, когда я глотаю гнусную жидкость, которую он называет вином, знаете ли вы о чем я думаю? Так вот, я думаю о том времени, когда мы были заключены в Бастилии, откуда нас вызволил господин де Пардальян, и я тоскую по тому времени, да, черт побери! Я тоскую по тому времени, когда мы состояли на довольствии у Бюсси-Леклерка, — он, по крайней мере, кормил нас почти по-христиански…

— Это верно, нам надо отдать должное Бюсси-Леклерку, — он с нами, в сущности, обращался не слишком строго.

— Я просто впадаю в бешенство, как подумаю, что пора дармовых пиршеств миновала и, наверное, больше не вернется!

— Если бы только нам выпала удача и мы бы встретили на дороге какого-нибудь одинокого путника, который бы согласился прийти нам на помощь… по-хорошему… или по-плохому…

В этот момент вдали послышался цокот лошадиных копыт.

Три приятеля переглянулись, не проронив ни слова. Сен-Малин взял свой плащ, живо в него завернулся, вытащил кинжал и шпагу из ножен, произнес резкое «Вперед!», направился к двери и вышел.

— Вперед! — решительно повторил Шалабр. Монсери секунду оставался в нерешительности, но потом последовал за своими товарищами.

Итак, с Сен-Малином во главе и с Монсери, замыкавшим шествие, бывшие подручные Генриха III пробирались вдоль изгороди под высокими тополями, которые росли по обочине.

Мерный цокот копыт делался все отчетливее; путник и не подозревал об опасности, которая ему угрожала; он даже пустил лошадь шагом, когда трое убийц, сочтя, что он уже достаточно близко, вышли на дорогу.

Незнакомец был всего в нескольких шагах. Троица, пряча оружие под плащами, остановилась, и Сен-Малин, признанный главарь и оратор банды в особо важных случаях, держа шляпу в руке, сказал — впрочем, очень вежливо:

— Остановитесь, пожалуйста, сударь!

Путешественник послушно остановился.

Все трое пытались его рассмотреть, но лицо путешественника было скрыто низко надвинутой шляпой. Тем не менее Сен-Малин повел свою речь далее:

— По вашему облику я вижу, что вы, вне всякого сомнения, состоятельный дворянин. Мы с моими друзьями — дворяне самых блестящих родов и знаем, какие манеры приняты между людьми благородными.

После этих слов — короткая пауза. Затем изучающий взгляд в сторону путешественника, дабы оценить произведенный эффект. Невозмутимость и неподвижность самого всадника. Искусный поклон Сен-Малина и продолжение речи:

— Вы, сударь, может быть, осведомлены о том, что на дорогах сейчас неспокойно из-за вооруженных банд: участники Лиги и роялисты, испанцы и немцы, швейцарцы и англичане, католики и гугеноты избивают и грабят тех, кто не принадлежит к их лагерю, да и тех, кто принадлежит — тоже. А еще надобно упомянуть о бесчисленном множестве людей, которые принадлежат ко всем лагерям сразу и ни к какому в отдельности — вроде бродяг, грабителей с большой дороги, головорезов и других охотников до кошелька и веревки. Впрочем, нет, — сударь, вы, по-видимому, и не подозреваете обо всем этом, иначе бы вы не совершили такую неосторожность и не пустились в путь в одиночку, да еще приторочив к седлу баул столь внушительного и многообещающего вида.

Новая пауза, после чего — заключительная часть речи:

— Поверьте мне, сударь, самый лучший способ избежать скверной встречи — это передвигаться в самом скромном обличье… как это делаем мы. В таком виде вы не возбуждаете алчность в злонамеренных попутчиках и не подвергаете их искушению проломить вам голову, чтобы ограбить вас. А именно это и произошло бы с вами, если бы ваша счастливая звезда весьма кстати не привела нас на вашу дорогу… И вот, исключительно по доброте душевной и дабы сделать вам одолжение, мы с друзьями, если вы окажете нам честь и доверите свой кошелек, охотно согласимся скрыть его под нашими лохмотьями, так что… вы сможете закончить ваше путешествие в полной безопасности.

— И, — добавил Шалабр, вытаскивая свой пистолет с самой любезной улыбкой, — будьте уверены, сударь, — с помощью вот этого оружия мы сумеем защитить вверенный нам ваш кошелек.

— Мы, конечно, сочтем своим долгом возместить вам его содержимое… но только позднее.

— Черт побери! Черт подери! Черт возьми! — возопил Монсери, со свистом рассекая воздух шпагой. — К чему столько церемоний?!

— Сударь, — продолжал Сен-Малин, — простите великодушно нашего друга: он молод и скор на суждения, в остальном же он славный малый.

Путешественник, словно придя в ужас, выронил несколько золотых монет — три сотоварища подсчитали их взглядами, если так можно выразиться, прямо на земле, но не пошевелились, чтобы поднять.

— О, сударь, — произнес Сен-Малин, — вы меня огорчаете. Всего-то пять пистолей!.. Возможно ли, чтобы дворянин столь благородного происхождения оказался настолько неимущим?.. А может быть, вы нам не доверяете?

— Дьявольщина, — воскликнул Шалабр, со свирепым видом заряжая пистолет, — я очень щепетилен в вопросах чести, сударь!

— Клянусь чревом и потрохами! — поддержал его Монсери, вращая своей шпагой все быстрее и быстрее и высвобождая из-под плаща кинжал. — Я не позволю…

Путешественник, напуганный, по-видимому, пуще прежнего, уронил еще несколько монет — они, как и первые, остались лежать на земле.

— Ну, ну, господа, — вмешался Сен-Малин, — успокойтесь, этот дворянин не имел намерения оскорбить вас.

И повернувшись к путешественнику, он обратился к нему:

— Мои товарищи не такие уж плохие, как кажется, и сочтут себя вполне удовлетворенными, если к вашим извинениям, которые вы только что обронили, вы добавите и тот кошелек, откуда вы их извлекли… присовокупив к ним баул, неплохо, надо полагать, набитый, если судить по его внешнему виду.

На сей раз Сен-Малин подкрепил свою просьбу многозначительным похлопыванием по эфесу шпаги.

И вдруг путешественник, до тех пор безмолвный, крикнул:

— Довольно, довольно, господин де Сен-Малин!

И сбросив плащ, прибавил:

— Добрый день, господин де Шалабр. Ваш покорный слуга, господин де Монсери!

— Бюсси-Леклерк! — воскликнули все трое.

— Он самый, господа! Рад вас видеть в добром здравии.

И спросил с жестокой иронией:

— Стало быть, с тех пор, как бедняга Валуа перешел в мир иной, вы заделались разбойниками с большой дороги?

— Фи, сударь, — мягко сказал Сен-Малин, — фи!.. Разве у нас не идет война?.. Вы в одном лагере, мы — в другом; мы вас захватываем, вы платите выкуп, и все идет своим чередом! Или я ошибаюсь?

— Этот Леклерк вечно говорит несообразности! — презрительно произнес Шалабр.

— А ведь у нас есть счетец к господину Бюсси-Леклерку… Мы могли бы его прямо сейчас и закрыть, — говоря это, Монсери затачивал свой кинжал о лезвие шпаги.

— Ну, ну, не сердитесь, — насмешливо произнес Бюсси.

И продолжал, уже очень жестко:

— Вы отлично знаете, что Бюсси в состоянии насадить на шпагу всех вас троих!.. Поговорим лучше о делах… Вы желаете денег? Ну что ж, вы можете получить от меня в тысячу раз больше тех нескольких сотен пистолей, которые отыскались бы в моем кошельке. Да к тому же кошелек еще надо у меня отнять, а я вас предупреждаю, что не позволю этого сделать. Зато все, что я предлагаю сам, будет дано вам очень охотно.

Трос мужчин переглянулись в явной растерянности, а затем перевели взгляды на Бюсси-Леклерка, который, не шелохнувшись и по-прежнему улыбаясь, наблюдал за ними.

Наконец Сен-Малин вложил свое оружие в ножны:

— Клянусь честью, сударь, коли дело обстоит так, давайте побеседуем.

— Мы всегда успеем вернуться к нашей нынешней беседе, если не сможем договориться, — добавил Шалабр.

Бюсси-Леклерк одобрительно кивнул:

— Господа, я добавлю сто пистолей к тому, что уже дал вам, если вы пообещаете, что окажетесь завтра в Орлеане, в трактире «Храбрый петух», верхом и экипированные, как подобает дворянам. Там я сообщу вам в чем будет заключаться ваша служба и чего от вас ждут. Но я должен сразу же предупредить, что вам придется раздавать удары направо и налево и получать удары в ответ. Могу ли я положиться на вас?

— Один вопрос, сударь, прежде чем принять эти сто пистолей: если предлагаемая служба не подойдет нам, что тогда?..

— Успокойтесь, господин де Сен-Малин, она вам подойдет.

— Ну, а если все-таки?..

— В таком случае вы сможете свободно удалиться, а все, что я дам вам сейчас, у вас и останется. Договорились?

— Договорились, клянусь честью дворянина.

— Отлично, господин де Сен-Малин. Итак, вот сто пистолей… Это только задаток… До свиданья, господа… До завтра в Орлеане, в трактире «Храбрый петух».

— Будьте спокойны, мы там будем.

— Я на вас рассчитываю, — прокричал Бюсси-Леклерк, удаляясь.

Пока Бюсси-Леклерк был еще виден, три бывших головореза Генриха III не сдвинулись с места, не пошевелились, не проронили ни слова.

Но когда всадник исчез за поворотом — и только тогда! — Сен-Малин наклонился и поднял лежавшие на земле монеты.

— Эй, — проронил он, выпрямляясь, — а этот Бюсси-Леклерк очень выигрывает при ближайшем знакомстве, особенно если оно происходит вне стен Бастилии!.. Тридцать пять пистолей, плюс сто — итого сорок пять пистолей на брата. Хвала Всевышнему! Мы снова богаты, господа!

— Вот видишь, Монсери, пора дармовых пиршеств возвращается!

— Да! Но кто бы мог подумать, что мы, — некогда враги Леклерка, бывшие его узниками, станем его товарищами по оружию!.. Ведь, если я понял правильно, мы все вместе выступаем в поход.

— Всякое случается, — наставительно сказал Сен-Малин.

На следующий день три всадника шумной компанией въехали во двор орлеанского трактира «Храбрый петух».

— Тьфу, черт возьми! Проклятье! Но в этом гнусном трактире никого нет! — воскликнул самый младший.

Тем временем из конюшни уже бежали слуги, а на пороге уже появился хозяин, крича:

— Сюда, господа, сюда!

И обращаясь к слугам, схватившим лошадей под уздцы, добавил, по-видимому, по привычке:

— Эй, Перрине, Бастьен, Гийоме! Бездельники! Бандиты! Бурдюки с вином!.. Ну-ка, живее, лошадей этих господ — в конюшню, да отсыпать им добрую меру овса. Заходите, господа, заходите!

Трое всадников спешились. Старший сказал:

— Главное, плуты, следите, чтобы с этими славными лошадками хорошо обращались и чтобы их хорошо почистили. Я сам схожу проверить, обеспечен ли им надлежащий уход.

— Не беспокойтесь, ваша светлость…

Все трое с улыбкой переглянулись и приветствовали друг друга изысканнейшими поклонами, словно они были при королевском дворе, а не на дворе постоялом.

— Черт подери, господин де Сен-Малин, в этом вишневом камзоле вы прекрасно выглядите!

— Черт побери, господин де Шалабр, какие замечательные сапоги и как они подчеркивают линию ваших ног!

— Черт возьми, господин де Монсери, в этом великолепном костюме мышиного цвета у вас вид настоящего вельможи! Клянусь честью, вы необычайно изысканный дворянин.

И три товарища, громко смеясь и толкаясь, вступили в полупустой зал; перед ними, с колпаком в руке, шел хозяин, который без конца кланялся, вытирал несуществующую пыль с дубового стола, блестевшего чистотой, придвигал к этому столу табуреты и повторял:

— Вот сюда… сюда… Вашим милостям здесь очень и очень понравится!..

— Нашим милостям хочется есть и пить… особенно пить… От сегодняшней скачки у нас в глотке настоящее пекло…

Вокруг уже суетились служанки, а хозяин кричал:

— Мадлон! Жаннетон! Марготон! Эй, плутовки, живее! Приборы для этих трех господ, умирающих с голоду… А я тем временем сам схожу в погреб за бутылочкой некоего винца из Вовре, только что привезенного, — ваши милости мне еще скажут за него спасибо…

— Слышишь, Монсери? «Ах, ваша светлость! Ох, ваша милость!»… Да, теперь уж и речи нет о том, чтобы требовать с нас плату вперед!

— Черт возьми! Когда видишь, что к тебе обращаются с должным почтением, на душе делается гораздо веселее.

— Это все потому, что теперь в наших кошельках звенят пистоли.

— Скажите-ка, красавица, как вас зовут?

— Марготон, мой господин.

— А ну-ка, хорошенькая Марготон, приготовь нам омлет получше, золотистый и пышный.

— И еще — одну вон из тех аппетитных индеек, что жарятся, как я погляжу, на вертеле.

— И еще какой-нибудь легкий паштет, хорошенько очищенный от жира, вроде паштета из дроздов, жаворонков или куликов.

— И еще немножечко сладостен, вроде сладких пирожков, крема или фруктового желе…

— Три бутылки божанси, чтобы запить все это.

— Плюс три бутылки этого вовре — оно и в самом деле, сдается мне, вполне приличное.

— Плюс три бутылки этого симпатичного сомюрского белого вина, которое пенится и искрится — так и кажется, что глотаешь золотистые жемчужины.

И вот янтарный омлет на столе.

— Ах, черт подери, я чувствую, как возрождаюсь, я дышу полной грудью! Мне кажется, что несколько прожитых нами последних месяцев были кошмарным сном и что я наконец пробуждаюсь.

— Ба! Будем жить, как живется. Забудем вчерашний день и его черный хлеб, радушно встретим подвернувшийся нам случай, не станем слишком хмуриться, когда на нас сваливаются невзгоды, и набросимся поскорее на омлет.

Атака была яростной, могу вам в том поручиться, и закончилась она бесславным поражением всей снеди, поглощенной за один миг и обильно орошенной реками вина. Процесс трапезы, кроме того, сопровождался сальными шутками и подмигиванием молоденьким и привлекательным служанкам. А когда от всей провизии остались лишь сладости, которые троица потихоньку поедала, запивая сомюрским вином, лишь для того, чтобы скоротать время, — тогда и раздался, наконец, удовлетворенный вздох:

— Появись сейчас Бюсси-Леклерк, мы бы на все согласились, на любую службу, если только она не окажется совсем уж мерзкой и недостойной.

— А вот как раз и он!

Это и в самом деле был Бюсси-Леклерк; он подошел к столу:

— Добрый день, господа! Вас отличает точность, это доброе предзнаменование… Дайте-ка я разгляжу вас получше… Великолепно!.. Замечательно!.. Слава Богу, теперь вы снова похожи на дворян. Признайтесь, что эти костюмы идут вам гораздо больше, нежели то жалкое тряпье, в котором я вас встретил. Но, черт возьми, продолжайте ваш пир… Я охотно выпью с вами стаканчик белого вина.

И как только он сел перед полным стаканом, тут же прозвучал главный вопрос:

— Теперь, господин де Бюсси-Леклерк, мы ждем, когда вы сообщите, что за служба нам предназначена?

— Слышали ли вы, господа, о принцессе Фаусте?

— Фауста! — приглушенно воскликнул Сен-Малин. — Та самая, от которой, как говорят, бросало в дрожь Гизов?

— Та самая, которая, говорят, была папессой?

— Фауста! Она задумала и создала Лигу… Ее называли государыней… Фауста — этим все сказано! Проклятие! На свете нет двух Фауст!.. Так вот, господа, я желал бы, чтобы вы поступили на службу именно к ней… Вы согласны?

— С радостью, сударь! Мы состояли на службе у государя, а теперь мы будем состоять на службе у государыни.

— Какую роль мы будем играть при Фаусте?

— Ту же самую, что и при Генрихе Валуа… Вам было поручено охранять особу короля, теперь вы будете охранять Фаусту; раньше вы убивали по приказу короля, теперь вы станете убивать по знаку Фаусты; раньше вы служили при короле, теперь вы будете служить при Фаусте.

— Мы согласны на эту роль, господин де Бюсси-Леклерк… Но у принцессы, стало быть, такие могущественные и такие страшные враги, что ей нужны три охранника вроде нас?

— Разве я вас не предупреждал?.. Будут схватки.

— Это правда, черт подери! Значит — борьба!

— Вам только остается указать нам этих врагов.

— У принцессы есть лишь один враг, — сказал Бюсси серьезно.

— Враг?! А нас берут на службу всех троих! Да вы, видно, шутите?

— Принцесса, и вы трое, и еще другие — и все равно это не слишком много, чтобы бороться с таким врагом.

— Ого!.. И эти слова произносите вы, де Бюсси-Леклерк?

— Да, господин де Шалабр. Я добавлю: несмотря на все наши объединенные усилия, я не уверен, что мы добьемся успеха! — сказал Бюсси по-прежнему серьезно.

Пораженная троица переглянулась.

— Это, верно, дьявол собственной персоной?

— Это тот, что, будучи заключен в Бастилию, запер вместо себя в камере коменданта Бастилии, а затем, овладев этой крепостью, освободил всех заключенных. И вы его знаете не хуже меня — ведь если я был комендантом Бастилии, то вы, господа, были в ней заключены.

— Пардальян!

Это имя вырвалось одновременно из трех глоток, и в тот же миг все трое вскочили, в ужасе глядя друг на друга и машинально, застегивая портупеи (до того расстегнутые), словно враг был прямо перед ними, готовый обрушиться на них.

— Я вижу, господа, что вы начинаете понимать — тут уже не до шуток.

— Пардальян!.. Значит, это с ним мы должны сражаться?.. Это его мы должны убить?..

— Это он!.. Так вы по-прежнему считаете, что нас четырех будет слишком много?

— Пардальян!.. О черт!.. Ведь мы, в конце концов, обязаны ему жизнью.

— Да, но ты забываешь, что мы уплатили наш долг…

— Это верно!

— Решайтесь же, господа. Вы становитесь на сторону Фаусты? Вы пойдете против Пардальяна?

— Проклятье!.. Да, мы становимся на сторону Фаусты! Да, мы пойдем против Пардальяна!..

— Я принимаю ваше обещание. А сейчас я пью за принцессу Фаусту и за ее охранников. Я пью за победу Фаусты и за успехи ее охранников!

— За Фаусту! За охранников Фаусты! — хором повторила троица.

— А теперь, господа, в путь!

— Куда мы направляемся, сударь?

— В Испанию!