Смертельные враги

Глава 9 СОЮЗ ПАРДАЛЬЯНА И ФАУСТЫ

Бюсси-Леклерк, Монсери, Сен-Малин и Шалабр проехали всю Францию, без помех преодолели Пиренеи и оказались в Каталонии, где они надеялись если и не встретить Фаусту, то по крайней мере отыскать ее следы. Они остановились в Лериде с намерением отдохнуть и навести справки.

В трактире, прежде чем спешиться, Бюсси сразу же задал вопрос, и трактирщик ответил — на удивление подробно и ясно:

— Сиятельная принцесса, о которой говорит ваша милость, изволила остановиться в нашем городе. Она уехала с час тому назад, направляясь в сторону Сарагосы, чтобы оттуда добраться до Мадрида — обычной резиденции нашего монарха, короля Филиппа, предпочитающего жить там, а не в Толедо, — древней столице Кастилии, ныне приходящей в упадок.

В ответ на новый вопрос Бюсси он сообщил:

— Принцесса путешествует на носилках. Вам не составит труда нагнать ее.

Получив эти ценные сведения, четверка спешилась, и Бюсси заявил:

— Мы с моими спутниками отчаянно проголодались и погибаем от жажды… У вас найдется что-нибудь поесть?.. Хоть самую малость…

— Слава Богу, провизии хватает, сеньор. Есть чем угодить самому изысканному вкусу, — кланяясь, отвечал трактирщик не без гордости.

— Черт возьми! В таком случае, подайте нам все, что у вас есть самого лучшего, да не скупитесь ни на вино, ни на снедь!

Мгновение спустя хозяин уже ставил на стол: хлеб, пузатый бурдюк, три огромные луковицы, жареную ногу барашка и большое блюдо с вареным турецким горохом. Повернувшись к путникам, он объявил:

— Кушать подано, ваши милости… Да, черт возьми, не часто мы задаем нашим гостям подобный пир!

— Проклятье! — чертыхнулся Монсери. — И такое скудное угощение он называет пиром!

— Не будем слишком требовательны, — отозвался Бюсси-Леклерк, — и постараемся привыкнуть к этой кухне: ведь нечто подобное мы будем встречать повсюду… Впрочем, если понадобится, мы наверстаем упущенное, налегая на пироги и варенье, — они тут обычно замечательные.

Через час спутники вскочили в седла, бросились вдогонку за Фаустой и вскоре с удовлетворением увидели вдали носилки — их несли, ступая медленным, но верным шагом, мулы под богато изукрашенными чепраками.

Каменистая дорога, окаймленная вереском, пожухшим под неумолимыми лучами ослепительного солнца, шла вдоль горного склона, огибала некое подобие маленького плоскогорья, откуда было видно далеко вперед, затем внезапно спускалась вниз и, петляя, вела через долину, которая простиралась, покуда хватало глаз, — порыжевшая, однообразная, без единого лужка или рощицы, — словом ничего такого, на чем мог бы остановиться взор путника.

Фауста и ее эскорт, въехав на плоскогорье, на секунду замерли, ослепленные полыхавшим солнцем.

Мчавшийся во весь опор далеко впереди всадник, казалось, спешил принцессе навстречу.

А невдалеке от себя она увидела Бюсси-Леклерка и подумала: «Бюсси-Леклерк здесь!.. Что он делает в Испании?»

Она безмолвно подала рукой знак, и Монтальте, ехавший верхом рядом с носилками, пригнулся к холке лошади, чтобы услышать:

— Кардинал, пропустите ко мне этих всадников… в том случае, разумеется, если они желают говорить со мной.

Монтальте поклонился и направился в первые ряды эскорта, на ходу отдавая приказания.

Фауста неподвижно застыла на подушках в грациозной и величественной позе, но глаза ее, словно повинуясь какой-то таинственной силе, непрерывно следил и за тем всадником на равнине, — за черной точкой, постепенно увеличивающейся.

Бюсси-Леклерк и трое из бывших Сорока Пяти остановились перед носилками и, сняв шляпы, стали ждать, когда Фауста начнет их расспрашивать. Наконец она произнесла:

— Итак, господин де Бюсси-Леклерк, вы мчались именно ко мне?

Бюсси склонился в поклоне.

Фауста оглядела его и, не выказывая ни удивления, ни волнения, спросила:

— Так что же вы хотите мне сказать?

— Я послан к вам аббатисой бенедиктинок Монмартра.

— Стало быть, Клодина де Бовилье не забыла Фаусту?

— Всякий, кто хоть раз приблизился к принцессе Фаусте, никогда не забудет ее.

Бюсси умолк, желая оценить, какое действие произведет его ответ, казавшийся ему самому весьма галантным.

Фауста невозмутимо продолжала:

— И чего же от меня хочет госпожа аббатиса?

— Сообщить вам, что Его Величество Генрих Наваррский осведомлен о малейших деталях миссии, с которой вы направляетесь к Филиппу Испанскому… Беарнец уже не первый год мечтает сесть на французский трон и подготавливает свое восшествие на престол. Сегодня он полагает, что его мечты как никогда близки к осуществлению. И именно в этот момент возникаете вы, в результате чего у него появляется грозный соперник, способный навеки разрушить все его надежды… Берегитесь, сударыня! Генрих Наваррский не отступит ни перед какой крайностью, чтобы остановить и уничтожить вас… Берегитесь! Вам объявлена война!

— Значит, с этим предупреждением вас и послала ко мне Клодина де Бовилье?

— Я уже имел честь говорить вам об этом, сударыня.

— Меня уверяли, будто король Генрих расположился лагерем в монмартрском аббатстве… Это верно?

— Совершенно точно, сударыня.

— Говорят, король легко увлекается. Клодина молода, хороша собой, и ее ранг аббатисы, по слухам, не ограждает ее от искушения.

Бюсси едва заметно улыбнулся:

— Понимаю, сударыня… И однако, аббатиса не колебалась, выбирая между королем Генрихом и вами — сами видите.

— Хорошо! — строго произнесла Фауста. — Это все, что вы имели мне сказать?

— Прошу прощения, сударыня, но госпожа де Бовилье особо порекомендовала мне нанять вам на службу несколько храбрых и преданных дворян и привезти их к вам.

— Для чего, сударь? — сказала Фауста с обескураживающим спокойствием.

— Но, сударыня… — пробормотал озадаченный Бюсси-Леклерк, — чтобы охранять вас… защищать… Разве вы не слышали: на вас готовится нападение, нападение сокрушительной силы.

— Мы находимся в Испании, где никто не осмелится выказать непочтение той, кто путешествует под покровительством короля и его великого инквизитора… Во всем же остальном кардинал Монтальте, которого вы здесь видите, будет вполне надежной защитой.

— Но, сударыня, речь идет не о короле Филиппе и не о его подданных!.. Речь идет о короле Генрихе и о его тайных агентах — а это французы, и, поверьте мне, они обращают столько же внимания на покровительство великого инквизитора, сколько Бюсси-Леклерк — на удар шпаги.

В этот момент всадник на равнине, с которого Фауста не спускала глаз почти во все время своей беседы с Леклерком, достиг горы и, продолжая свой путь по дороге, извивавшейся по склону, исчез за поворотом.

— Я полагаю, вы правы, сударь, — ответила наконец Фауста. — И посему я принимаю предложенную вами охрану и заранее одобряю условия, возможно, оговоренные вами от моего имени. Кто эти дворяне?

— Трое самых храбрых и самых бесстрашных из Сорока Пяти — те, кого называли личной гвардией короля.

И представил их одного за другим:

— Господин де Сен-Малин, господин де Шалабр, господин де Монсери.

Говорили ли что-нибудь эти имена Фаусте?.. Знала ли она о роли, которую общая молва приписывала им в трагической смерти де Гиза?.. Весьма вероятно. Но ей было известно и то, что герцог убит на честной дуэли и что смертельный удар ему был нанесен тем самым человеком, которого она обожала и ненавидела одновременно. Все остальное, по-видимому, не имело для нее значения.

И потому она с улыбкой ответила троим дворянам, склонившимся в глубоком, почтительном поклоне:

— Я постараюсь, господа, чтобы служба у принцессы Фаусты не заставила вас слишком сожалеть о службе у покойного короля Генриха III.

И обратившись к Бюсси-Леклерку, спросила:

— А вы, сударь? Вы тоже поступаете на службу к Фаусте?

Если в этом вопросе и звучала ирония, то Бюсси-Леклерк ее не уловил, настолько естественно он был произнесен.

— С вашего дозволения, сударыня, я хотел бы на некоторое время сохранить свою независимость. Тем не менее я буду иметь честь сопровождать вас ко двору короля Филиппа, где у меня самого есть дела, и до тех пор шпага Бюсси-Леклерка принадлежит вам.

В этот момент всадник появился на склоне горы. Теперь он пустил лошадь шагом и ехал не торопясь.

— Примите мою благодарность, сударь… Но, Боже мой, послушать вас, так и впрямь можно подумать, что король Генрих напустил на меня целую банду убийц.

— Сударыня, — отвечал Бюсси очень серьезно, — если бы дело обстояло именно так, я не предстал бы перед вами таким обеспокоенным, а сказал бы: «Этого дворянина (тут он указал на Монтальте) и его слуг будет вполне достаточно, чтобы защитить вас».

— О! О! — произнесла Фауста, впрочем, очень спокойно. — Неужели король Наваррский посылает против нас целую армию?.. А ведь этот бедный монарх никак не может сыскать достаточно войска, чтобы завоевать то самое французское королевство, о котором он так мечтает.

— Будем надеяться, что и не сыщет, сударыня! Нет, на вас идет не армия!.. Это человек, один-единственный человек!.. Но тот, кто идет на вас, своим дьявольским гением превосходит целую армию. Это не человек — это молния, которая поразит вас… Это Пардальян!

— А вот и он, — холодно сказал Фауста.

— Кто?! — взревел ошарашенный Бюсси-Леклерк.

— Тот, о ком вы мне только что сообщили.

— Пардальян! — прорычал Бюсси-Леклерк.

— Пардальян! Наконец-то!.. — прогремел Монтальте.

— Шевалье де Пардальян! — повторила троица.

Их было пятеро дворян, все пятеро были храбрецами, и храбрость свою они доказали на множестве дуэлей и во множестве битв. Их окружал вооруженный отряд. Они прибыли из далекой Франции и из далекой Италии, желая встретиться с Пардальяном…

Пардальян показался, они посмотрели друг на друга и увидели, что их лица заливает смертельная бледность… Каждый смог прочесть в глазах другого то же чувство, которое пробирало его самого до мозга костей. Они посмотрели друг на друга и увидели, что им страшно!

А Пардальян тем временем — один, сидя в седле очень прямо, с насмешливой улыбкой на устах — спокойно приближался к ним.

Когда он был уже в двух шагах от Фаусты, все пятеро одинаковым движением схватились за шпаги и приготовились к нападению.

— Назад!.. Все!.. — закричала Фауста, взмахнув рукой.

Голос ее был столь резким, что они застыли как вкопанные и недоуменно переглянулись.

И повинуясь еще одному жесту — еще более повелительному, еще более властному, — они недовольно отступили, так, что до них не долетали голоса Пардальяна и Фаусты, оставшихся лицом к лицу.

Пардальян поклонился со свойственным ему горделивым изяществом; в его глазах светилось лукавство:

— Сударыня, я с радостью вижу, что вы выбрались живой и невредимой из Палаццо-Риденте, превратившегося в огромный пылающий костер.

Фауста спокойно ответила:

— Я вижу, что и вы сумели избежать гибели.

— Кстати, сударыня, известно ли вам, чья злодейская… или просто неловкая рука запалила тот исполинский пожар, в котором, как я долго полагал, вы расстались с вашей драгоценной жизнью?

— А разве вам самому это неизвестно, шевалье? — произнесла Фауста самым естественным тоном.

— Мне, сударыня? — ответил Пардальян с простодушным видом. — Ох, Господи, да откуда же, по-вашему, мне знать?

— В таком случае, откуда же я могу знать то, что неизвестно даже вам?

— Дело в том, что из моей памяти до сих пор не изгладилась некая сеть… Помните ли вы, сударыня, ту премилую вершу на дне Сены, которую вы приказали установить специально для меня и в которой мне пришлось провести целую ночь?

Ресницы Фаусты чуть дрогнули, что, по всей видимости, не ускользнуло от Пардальяна, ибо он сказал:

— Да! По вашему лицу я вижу, что вы тоже ее помните… Железо, огонь, вода, направленные вами против меня, предали вас… И теперь я хотел бы знать, — продолжал он со смехом, — какую стихию вы сможете вызвать сегодня, чтобы и ее натравить на вашего покорного слугу.

На секунду на его лице промелькнуло выражение величайшей грусти, и он в задумчивости умолк, в то время как принцесса смотрела на него с тайным восхищением. Затем он вновь заговорил, возвращаясь к своему беззаботному и иронически-веселому тону:

— Должен вам сказать, что я имею привычку выходить целым и невредимым из самых разных передряг… Но вы?.. Поверите ли вы мне, если я скажу, что меня убедили, будто вы нашли ужасную смерть в этом пожаре?.. Поверите ли, если я скажу, что при этом известии я испытал смертельную тоску?

Как ни владела собой Фауста, она не смогла сдержать волнения, ее глаза сверкнули.

А он продолжал:

— О Боже мой, да! Я говорил себе, что если бы я не так торопился выбраться из этого пекла, я бы смог, я бы должен был спасти вас, и испытывал настоящие укоры совести за мою глупейшую поспешность, ставшую причиной вашей гибели.

Фауста устремила на него черные бриллианты своих глаз, чей блеск приглушался умильной нежностью; она задыхалась под маской своей невозмутимости, ибо Пардальян произносил эти слова с отсутствующим видом, словно разговаривая сам с собой, и слова эти возродили в ее мятущейся душе безумную надежду.

Он вновь засмеялся:

— Я совсем позабыл, что такая мудрая женщина, как вы, непременно должна была принять все меры предосторожности, чтобы выйти невредимой даже из огня, с чем я вас и поздравляю!

Фауста почувствовала, как сжалось се сердце при этих словах, — они прозвучали звонко, словно пощечина. Ее глаза вновь сделались холодными, выражение лица — еще более замкнутым, и она сказала:

— Вы догнали меня здесь, в горах, чтобы говорить мне подобные вещи?

— Нет, черт побери! И я прошу прощения за то, что держу вас под этим жгучим солнцем и заставляю выслушивать с терпением, за которое я вам бесконечно признателен, всю ту ерунду, что я сейчас наговорил.

Фауста вновь спросила:

— Так благодаря чему я вдруг встречаю вас, скачущего под сияющим небом Испании?

— Я искал Фаусту, — просто ответил Пардальян. И опять принцесса невольно чуть вздрогнула, и опять ее взгляд смягчился:

— Ну что ж! Теперь, когда вы меня нашли, скажите, зачем вы меня искали?

Теперь уже лицо Пардальяна стало непроницаемым:

— Сударыня, Его Величество король Генрих IV поручил мне привезти ему некий пергамент, владелицей коего вы являетесь, и предназначенный вами для передачи королю Испании. Я искал вас, чтобы сказать: «Сударыня, благоволите передать мне этот пергамент».

Пока он говорил, Фауста словно витала в каких-то далеких мечтах, а когда он замолчал, она, пристально глядя на него своими пылающими глазами и словно желая внушить ему свою волю, произнесла низким, проникновенным голосом:

— Не так давно, шевалье, я предложила вам выкроить на вашу долю королевство в Италии, но вы отказались, потому что вам пришлось бы сражаться со стариком… Хотя имя этого старика и было Сикст V, этот отказ, идущий от такой благородной души, как ваша, не удивил меня. Сейчас я могу вернуться к замыслам, выстроенным мною и разрушенным вашим тогдашним отказом, слегка изменив их… На сей раз речь не идет о том, чтоб ополчаться на старца… Речь идет о союзе с монархом… самым могущественным на свете…

Фауста сделала паузу.

И тогда Пардальян совершенно спокойным голосом, в котором не было ни малейшего нетерпения, произнес, словно он ничего не слышал:

— Сударыня, благоволите передать мне пергамент.

В очередной раз Фауста почувствовала, как ее охватывает сомнение и отчаяние. Но Пардальян был столь спокоен, столь внимателен, по крайней мере внешне, что она продолжила:

— Послушайте меня, шевалье… Когда этот пергамент будет вручен по назначению, вы получите взамен пост главнокомандующего в армии, которую Филипп пошлет во Францию. Это будет великолепная армия — так высоки ставки в этой игре… С таким главнокомандующим, как вы, эта армия станет непобедимой. Идя во главе войска, вы обрушиваетесь на Францию, без труда одерживаете победу над Беарнцем, захватываете его; его судят, осуждают на смерть и казнят как еретика и подстрекателя к ереси… Филиппа II провозглашают королем Франции, а вы… для вас создают особую провинцию, нечто вроде вице-королевства Франции!.. Вы удовлетворитесь этим… до тех пор, пока однажды, сократив свой титул на одно слово, по праву победителя, не возложите на свою голову королевскую корону… Вот мой план… Вам надо лишь сказать «да», и этот пергамент, который вы просите у меня для Генриха Наваррского, я сей же миг передам в ваши руки, но только для вас, шевалье де Пардальян…

Пардальян повторил ледяным голосом:

— Сударыня, благоволите отдать мне пергамент, который я обещал привезти Его Величеству Генриху, королю Франции.

Фауста взглянула на него, а затем, откинувшись на подушки, мрачно сказала:

— Я вам, лично вам, предложила этот драгоценный пергамент, но вы отказались от него… Значит, я отвезу его Филиппу.

— Извольте, сударыня, — ответил Пардальян с поклоном.

— И что же вы теперь станете делать?

— Я, сударыня? Буду ждать… А поскольку вы полны решимости ехать в Мадрид, я тоже поеду туда. И, следовательно, я говорю вам не «прощайте», а «до свидания».

— До свидания, шевалье, — ответила Фауста странным тоном.

Пардальян отвесил ей поклон и преспокойно продолжил свой путь.

Как только он исчез за поворотом, Бюсси-Леклерк, Шалабр, Монсери, Сен-Малин и Монтальте окружили носилки, приглушенно изрытая проклятия и ругательства.

Монтальте прорычал:

— Почему, сударыня, почему вы помешали нам покончить с этим бандитом?!

— Вот-вот, почему? — скрежетал зубами Бюсси.

Фауста взглянула на них с презрительной улыбкой:

— Почему?.. Да потому что вы дрожали от страха, господа.

— Клянусь Христом!.. Провалиться мне в преисподнюю!.. Смерть всем чертям!..

— Сударыня, еще не поздно!.. Одно ваше слово — и этот человек не доберется до подножия горы.

— Да?.. Ну что ж, попробуйте…

И она указала на Пардальяна, который ехал шагом по петляющей дороге.

Оскорбленные презрением Фаусты, до предела распаленные еще более унизительным презрением того, кто ехал там, внизу, казалось, даже не замечая их присутствия, они ринулись в погоню, толкаясь и выкрикивая мрачные угрозы.

Фауста же приподнялась на подушках, оперлась на локоть и заняла позу человека, намеревающегося со всеми удобствами наблюдать за любопытным зрелищем.

Мы уже говорили, что дорога вилась в горах, так что, спускаясь по ней, путник справа видел фантастические гранитные глыбы, бесконечно меняющие свои причудливые очертания под магическими лучами ярко брызжущего солнца; по левую же руку находились горные склоны — то пологие, то крутые, то совершенно отвесные; зияющая бездна была готова поглотить жертву малейшего неверного шага — изуродованную, разорванную на куски гигантскими алоэ и колючками кактусов.

Теперь о том, что столь гордо именовалось дорогой. На самом деле это было некое подобие прихотливо извивающейся тропинки, вытоптанной за долгие годы копытами лошадей и мулов, — то настолько широкой, что по ней могли проехать бок о бок несколько всадников, то настолько узкой, что места хватало едва для одного. Впрочем, кое-где виднелись результаты попыток людей улучшить тропу, проложенную животными.

Итак, пять охранников Фаусты бросились в погоню за Пардальяном. Дорога, сужаясь, вынудила их ехать гуськом; случаю было угодно, чтобы они продвигались в следующем порядке: во главе — Бюсси-Леклерк, за ним — Сен-Малин, Шалабр, Монсери; замыкал же вереницу Монтальте.

Пардальян находился в той точке дороги, где колея, протоптанная животными, была кое-как расширена людьми, так что здесь образовалось нечто вроде площадки.

Заслышав за своей спиной цокот копыт, он обернулся.

— Смотри-ка! Это славный Бюсси-Леклерк и те три королевских фаворита, которых я вытащил из Бастилии! А вон того я что-то не знаю!.. Какого дьявола Фауста помешала им напасть на меня наверху? Там хотя бы было просторно, не то что здесь…

Многозначительно покачивая головой, Пардальян изучал площадку, и на его губах играла хитрая улыбка.

Он не спеша развернул свою лошадь на сто восемьдесят градусов и зажал ее в углу, у самой гранитной стены, так что круп ее упирался в мощные обломки рухнувшей скалы. Теперь перед ним была тропа, откуда приближался Бюсси, позади — скалы, служившие ему заслоном; налево от него был горный кряж, направо — пропасть. Таким образом, напасть на шевалье можно было только спереди и только поодиночке.

Пардальян вынул шпагу из ножен и стал ждать; когда Бюсси-Леклерк оказался в нескольких шагах от него, он крикнул:

— Эй, господин Бюсси-Леклерк, куда вы так торопитесь?.. Наверное, на тот урок фехтования, который я пообещал вам дать несколько месяцев назад?

— Мерзкий хвастун! — заорал Бюсси-Леклерк и, высоко подняв шпагу, ринулся в бой. — Подожди, это я преподам тебе сейчас заслуженный урок!

— Мне только этого и надо, — отвечал Пардальян, парируя удар.

— Убей его! Убей его! — кричали четверо остальных.

— Ну, ну, господа… Если уж вы хотите меня убить, то вам не следовало выставлять вперед этого школяра.

— Разрази меня гром! Это я-то, Бюсси — школяр?!

— К тому же плохой школяр… который даже не умеет держать в руке шпагу… Вот так… Оп! Лети!

И шпага Бюсси вылетела из его рук и упала в пропасть.

— О, дьявол! — прорычал Леклерк и принялся рвать на себе волосы.

Сен-Малин за его спиной кричал:

— Место! Уступите мне место, черт побери!

Ошалевший Бюсси не двигался, по-прежнему загораживая дорогу остальным. Озираясь безумным взором, он заметил Монтальте, который, спешившись, проскользнул впереди всех и теперь протягивал ему шпагу.

Бюсси с радостным воплем схватил ее и не колеблясь, наклонив голову, вновь бросился вперед.

— Опять! — воскликнул Пардальян. — Право слово, вы неуемны, сударь!

Он не успел договорить, как шпага Бюсси (вернее, Монтальте) уже описала в воздухе кривую и отправилась вслед за первой на дно пропасти.

— Ну, — спросил Пардальян, — на сей раз вы удовлетворены? Насколько я умею считать, я выбиваю оружие у вас из рук уже в пятый раз… Решительно, вам со мной не везет.

Бюсси воздел к небу кулаки, подавил проклятие и опустился на землю, словно сраженный гневом и стыдом.

Ему бы пришел конец, если бы Пардальян — верх унижения и верх великодушия! — не схватил фехтмейстера своей железной рукой и не уложил его, потерявшего сознание, поперек седла.

Сен-Малин как раз пытался пройти и занять место де Бюсси, когда Монтальте, встав перед ним, прошипел свистящим шепотом:

— Заклинаю вашей жизнью, сударь, не двигайтесь!

— Смерть всем чертям! Вы сошли с ума?

— Не двигайтесь, повторяю вам… Этот человек — дьявол! Если мы ему позволим, он убьет нас всех, одного за другим, или же лишит нас оружия… Увезите Бюсси, возвращайтесь к принцессе. Я приказываю вам от ее имени… Езжайте, господа!

Пардальян, покончив с Бюсси, повернулся к охранникам и спросил с самым любезным видом:

— Чья теперь очередь, господа?

Но Сен-Малин, Шалабр и Монсери, чертыхаясь, повиновались приказу кардинала. Бросая яростные взгляды, предназначенные в одинаковой мере и Монтальте, и Пардальяну, они спешились, подхватили Бюсси и попытались привести его в чувство…

Тем временем Монтальте решительно встал перед Пардальяном и бледный от сдерживаемой ярости произнес:

— Да будет вам известно, сударь, я вас ненавижу!

— Вот как?.. Но я вас не знаю. Кто вы?

— Я — кардинал Монтальте, — сказал тот, гордо выпрямляясь.

— Племянник многоуважаемого господина Перетти?.. Как здоровье вашего дядюшки? — отвечал Пардальян с любезнейшей улыбкой.

— Я ненавижу вас…

— Вы уже говорили это, сударь, — холодно сказал шевалье.

— Я убью вас!

— Ага, вот это другое дело!.. И каким же образом вы рассчитываете отправить меня в мир иной?

— Я вас предупредил, сударь, — сказал Монтальте, скрежеща от гнева зубами. — Мы с вами еще встретимся.

— Да хоть сейчас, если пожелаете… Нет? Ну, в таком случае, где вам будет угодно и когда вам будет угодно.

Тем временем слуги Фаусты удалялись, увозя с собой Бюсси-Леклерка; придя в себя, он плакал, переживая свое поражение и не слушая расточаемых ему утешений; поодаль следовал Монтальте, погруженный в задумчивость.

— До скорой встречи, господа! — крикнул им Пардальян.

И пожав плечами, он вновь пустился в путь, мурлыча охотничью песенку времен Карла IX.

Он не проехал и пятидесяти шагов, как раздался выстрел. Пуля ударилась в скалу, рядом с которой он находился, примерно в двух туазах[2] от него. Он живо поднял голову. Монтальте, стоя высоко над ним, один, склонился над пропастью с пистолетом в руке, который он только что разрядил. Видя, что его выстрел не попал в цель, кардинал вскочил в седло и, угрожающе махнув рукой, бросился вслед за своими спутниками.