Смерть Мао Цзэдуна

5 апреля 1976 г. — день протеста и его подавления

События 5 апреля 1976 г. — это реакция на предшествовавшие десять лет «культурной революции».

Для населения страны политика, которую проводили руководители партии во время «культурной революции», стала к этому времени совершенно нетерпимой.

Многое вызывало отторжение. Например, сторонники «культурной революции» пропагандировали лозунг «17 лет до культурной революции были временем господства диктатуры черной линии». Это означало, что политику предлагали делить на «красную», то есть «левую» или «правильную», представителями которой предлагали считать Мао Цзэдуна и его «штаб» по руководству «культурной революцией», и «черную», то есть «правую», представителями которой называли Лю Шаоци и большинство прежних руководителей. И если в начале «культурной революции» было относительно легко поднять массы под этим лозунгом против ненавистных им бюрократов — партийных и государственных чиновников, ибо массы верили, что внутри партии есть «хорошие» и «плохие», то по прошествии десятилетия все убедились в том, что «культурная революция» — это такое горе, такая беда, с которой не сравнится никакой период до «культурной революции».

Население много выстрадало во время вооруженной борьбы, которая велась непрерывно на протяжении длительного времени по всей стране и в мирное время. Гибли люди, и никто не нес за это ответственность. Было очевидно, что оружие и сила применялись по приказу все того же «штаба» Мао Цзэдуна по руководству «культурной революцией», что вызывало протест населения.

Далее «штаб» по руководству «культурной революцией» призывал «не работать на благо ошибочной линии». Это привело (все почувствовали это на себе) к развалу хозяйства. Остановилось производство. В экономической жизни царил хаос.

Огромный ущерб был нанесен культуре, литературе и искусству. Сторонники «культурной революции» пропагандировали лозунг: «Если даже вся страна поголовно или целиком станет неграмотной, это все равно будет нашей победой». Это привело к разрушению системы образования.

Был нанесен громадный ущерб науке. Ее именовали «буржуазным оборонительным валом».

Одним словом, в итоге «культурной революции» создалась обстановка, при которой, как свидетельствовали позднее в самой КНР, рабочие не имели возможности работать, крестьяне обрабатывать землю, солдаты заниматься боевой подготовкой. Все было в состоянии разрухи.

Мало того, существовала диктатура «штаба» Мао Цзэдуна. А это означало, что не действовали ни устав партии, ни конституция государства. Не было ни демократии, ни системы законов.

Любого человека могли объявить «предателем», изменником в пользу Гоминьдана или «шпионом», в первую очередь советским или любым другим иностранным агентом. Могли назвать «каппутистом», то есть «идущим по капиталистическому пути», человеком, в той или иной мере отвергающим «уравниловку» Мао Цзэдуна. Могли отнести к «рабочей аристократии», к квалифицированным работникам, полагающим, что труд требует соответствующей оплаты. Ярлыки вешали в массовых масштабах. Репрессии были многомиллионными. Удары наносились безжалостно. Было сфабриковано огромное количество дел. Погибла масса людей, разрушено множество семей. Пожалуй, в КНР не было дома, который бы не пострадал от «культурной революции». Мао Цзэдун принес людям горе, его правление обернулось жертвами, которые превосходили потери Китая во всех войнах в двадцатом столетии.

К власти пробирались на основе доносов и облыжных обвинений. Хулиганье проникло в высшие эшелоны власти. Все средства пропаганды были в руках «штаба» Мао Цзэдуна. Люди не могли высказаться, сказать правду. Слова о широкой демократии и о ее рычагах были обманом, на деле практиковались аресты, тюремное заключение. Все это грозило за проявление малейшего недовольства. И это касалось и членов партии, и беспартийных.

В ходе наступления на старых руководителей под огонь, естественно, попадал и Чжоу Эньлай, но его положение определялось и в этом случае позицией Мао Цзэдуна. Он, осуществляя «культурную революцию», с одной стороны, считал выгодным сохранять Чжоу Эньлая в качестве главы правительства КНР и даже формально сделал его преемником Лю Шаоци на посту второго человека в партии, руководителя повседневной работой аппарата ЦК КПК.

Мао Цзэдун рассчитывал таким образом сохранять в глазах иностранных правительств представление об известной легитимности власти в КНР, о том, что во главе внешней политики страны стоит умный и прагматичный политик, с которым можно в случае необходимости иметь дело.

Внутри страны Мао Цзэдун рассчитывал на то, что сохранение Чжоу Эньлая на его посту дает возможность удерживать от сопротивления «культурной революции» определенную и влиятельную часть партийногосударственной номенклатуры, да и часть населения страны.

Особенно важно для Мао Цзэдуна было то, что он имел возможность использовать Чжоу Эньлая в качестве посредника между собой и группировками военачальников, которые ненавидели формально единственного заместителя Мао Цзэдуна в качестве вождя «культурной революции» маршала Линь Бяо и были согласны через Чжоу Эньлая согласовывать свои позиции с Мао Цзэдуном.

Иными словами, Чжоу Эньлай был нужен Мао Цзэдуну и руководителям крупнейших группировок военачальников как чиновник, через которого можно было опосредованно, а не напрямую, что облегчало маневры и достижение договоренности, достигать компромисса; это также помогало сохранять лицо и Мао Цзэдуну, и упомянутым военачальникам.

«Культурная революция», по сути дела, не затронула армию, которая была нужна Мао Цзэдуну для того, чтобы сохранять его власть и подкреплять его действия во время «культурной революции».

В то же время такая политика разобщения гражданских и военных чиновников помогла Мао Цзэдуну нанести удар по Лю Шаоци и другим руководителям, которых Мао Цзэдун считал своими главными врагами.

Во время «культурной революции» Мао Цзэдун не трогал большинство военачальников, ограничившись разгромом лишь одной, а затем другой их группировки — группировок маршалов Пэн Дэхуая и Хэ Луна, и в то же время оставляя в неприкосновенности маршалов Лю Бочэна, Сюй Сянцяня, Не Жунчжэня, Е Цзяньина. Эти маршалы, в свою очередь, при условии, что их самих и армии в целом не коснется «культурная революция», были готовы поддерживать «культурную революцию», устранение Лю Шаоци и многих других руководителей. Чжоу Эньлай и служил в этом механизме посредником между Мао Цзэдуном и упомянутыми военачальниками.

С точки зрения Мао Цзэдуна, было выгодно предоставить новым молодым политикам возможность творить произвол в стране, навязывая ей идеи и курс Мао Цзэдуна, и при этом, с другой стороны, раскалывать всех возможных противников «культурной революции» и самого Мао Цзэдуна, внушая им мысль о том, что есть в руководстве страны некие разумные силы.

Мао Цзэдун учитывал, что в Китае всегда найдется много людей, которые охотно примут такого рода представления, добровольно будут поддерживать в себе ничем не обоснованную веру в «добрых правителей». В этом качестве и выступал Чжоу Эньлай.

Мао Цзэдун сознательно способствовал созданию мифа о Чжоу Эньлае как о разумном политике, который будто бы придерживался средней линии, хотя на самом деле выполнял только то, что Мао Цзэдун считал необходимым делать в своих и только своих интересах.

Наличие такого мифологизированного образа Чжоу Эньлая позволяло, по расчетам Мао Цзэдуна, и ему самому оставаться как бы над схваткой, сохраняло ошибочное и обманчивое представление о нем как о мудром верховном правителе, вожде, который может все понять, но которому не все известно.

Если принять все это во внимание, то можно глубже разобраться в сущности того, что сторонники Мао Цзэдуна называли борьбой новых политиков, выдвиженцев «культурной революции», против Чжоу Эньлая.

Отметим сразу одно важное положение: Мао Цзэдун допускал лишь косвенную критику на словах в адрес Чжоу Эньлая, но у такого рода выступлений всегда существовал предел, за который никто и никогда не мог перейти.

К Чжоу Эньлаю никогда не применялись методы, которые Мао Цзэдун допускал и санкционировал в отношении Лю Шаоци, Пэн Дэхуая и других политиков, которых он рассматривал в качестве своих главных врагов. Критика Чжоу Эньлая могла быть только косвенной — Мао Цзэдун не допускал, чтобы прямо называлось имя Чжоу Эньлая.

Собственно говоря, в своем стане Мао Цзэдун сохранял целую группу старых руководителей, которые не подвергались репрессиям и выполняли те или иные функции в то или иное время в соответствии с намерениями его самого.

Эти политики отличались тем, что они действительно разделяли все основные идеи Мао, в первую очередь в области теории, в сфере внешней политики и, наконец, применительно к ситуации внутри страны, может быть, за исключением некоторых тактических соображений применительно к вопросам экономики. Они помогали Мао Цзэдуну их осуществлять, не выступали против него и всегда держались на плаву; всегда Мао Цзэдун сохранял за ними определенное, в том числе и официальное, положение в механизме власти либо держал их как бы «про запас».

Это были в первую очередь Чжоу Эньлай, Чэнь Юнь, Дэн Сяопин, Е Цзяньин, Ли Сяньнянь. Они не только не были репрессированы, но обладали во время «культурной революции» теми или иными полномочиями, которые им давал Мао Цзэдун.

Необходимо отличать тех, на кого обрушились репрессии, от тех, кто от них не пострадал. Существовала принципиальная разница и в положении и в судьбе упомянутой группы лиц и во время «культурной революции», и после нее для тех из них, кто пережил Мао Цзэдуна, и таких людей, как Лю Шаоци, Пэн Дэхуай, Тао Чжу и многие другие.

Что касается Чжоу Эньлая, то нападки на него, по большей части завуалированные, действительно были.

В начале «культурной революции» появились призывы «сомневаться во всем», «свергать всех и вся». При желании их можно было трактовать как направленные и против Чжоу Эньлая.

Лю Шаоци осуждали как того, кто намеревался свергнуть Мао Цзэдуна и стать «императором» в Китае. При этом говорилось, что кто-то является «главным защитником императора». Создавали впечатление о том, что это был якобы Чжоу Эньлай. Многие действительно верили в это. На самом же деле людей вводили в заблуждение, ибо именно Чжоу Эньлай был основным помощником Мао Цзэдуна в изоляции Лю Шаоци, а затем и осуждении его на пленуме ЦК КПК.

Появился тезис о том, что правительство КНР — это «старое правительство», что «культурная революция» представляла собой главным образом борьбу между «новыми силами культурной революции и старым правительством». Звучал призыв «коренным образом улучшить диктатуру пролетариата». Эти утверждения можно было трактовать по-разному.

Дело в том, что сам термин «правительство» в китайском языке включает в себя и значение слова «власти»; таким образом, речь шла совсем не обязательно об устранении Чжоу Эньлая как главы правительства КНР, тем более что прямо такой призыв никогда не звучал. Эти лозунги способствовали нападкам на органы власти различных ступеней, но не были прямым призывом к свержению правительства и его главы Чжоу Эньлая. Этого Мао Цзэдун никогда не допускал. Это также было частью кампании, которая вводила людей в заблуждение.

В 1974 г. была развернута массовая кампания под лозунгами, «Критиковать Линь Бяо — критиковать Конфуция», а также «Критиковать легизм — критиковать конфуцианство или подвергать критике последователей легизма и конфуцианства». При этом под легизмом имелось в виду якобы существовавшее намерение Чжоу Эньлая единолично управлять унифицированным административным аппаратом; а под конфуцианством понималось приписывавшееся Чжоу Эньлаю стремление фактически править страной при якобы практически бездействующем и слабом ее правителе, Мао Цзэдуне.

Эти призывы трактовались тогда как атака на Чжоу Эньлая. Появились требования «схватить и вытащить» «современного самого крупного конфуцианца» и раскритиковать «конфуцианца, который занимает пост главного министра».

Это действительно были нападки на Чжоу Эньлая. Однако имя его и в этом случае не было названо, что важно для анализа реальной ситуации в руководстве КПК.

Мао Цзэдун позволил прозвучать такой критике тогда, когда Чжоу Эньлай уже был смертельно болен и находился под наблюдением врачей.

Конечно, это не способствовало продлению жизни Чжоу Эньлая, что Мао Цзэдун, конечно же, учитывал и не возражал против ускорения хода событий; возможно, он даже думал о том, что ему нужно пережить Чжоу Эньлая или, во всяком случае, предпринять такие действия, которые обеспечат продолжение его курса новыми политиками, оставив Чжоу Эньлая в положении того, кто так и не сумел оправдаться перед лицом многочисленных критических выступлений. Сделал Мао Цзэдун все это и на всякий случай, чтобы при необходимости предпринять любые шаги. В то же время и это не привело тогда, в 1974 г., к смещению Чжоу Эньлая с поста премьера Госсовета КНР.

Мао Цзэдун предпринял меры для того, чтобы сохранить и после смерти Чжоу Эньлая такую структуру власти, при которой он сам находился бы на ее вершине, обладал неограниченными полномочиями, а его подчиненные были бы разделены на два противостоящих лагеря, каждый из которых находился бы в полной зависимости от него и апеллировал бы к нему как к высшему арбитру.

В январе 1975 г. на пленуме ЦК КПК Дэн Сяопин стал заместителем председателя ЦК партии и членом постоянного комитета его политбюро. Затем на сессии ВСНП Дэн Сяопин был назначен заместителем премьера Госсовета КНР. При этом Мао Цзэдун определил, что в отсутствие Чжоу Эньлая именно Дэн Сяопин будет ведать повседневной работой по руководству ЦК партии и правительством КНР. Таким образом, при еще живом Чжоу Эньлае Мао Цзэдун выдвинул «Чжоу Эньлая номер два», Дэн Сяопина.

Важно отметить, что Дэн Сяопин заменил Чжоу Эньлая в роли посредника между Мао Цзэдуном и старыми маршалами. Упоминавшиеся военачальники, понимая, что Чжоу Эньлай умирает, были согласны вместо него иметь именно Дэн Сяопина. Этим в значительной степени объясняется сам феномен Дэн Сяопина как непотопляемого даже во время «культурной революции» политика.

Дэн Сяопин активно принялся за работу, за налаживание экономики, а также за ограничение власти выдвиженцев «культурной революции».

Но, выдвинув Дэн Сяопина, Мао Цзэдун оставил в руках у его противников в качестве ограничителя деятельности Дэна, в частности, идеологическую работу и пропаганду, в том числе и пропаганду в вооруженных силах.

Вполне очевидно, что с санкции того же Мао Цзэдуна они вскоре развернули кампанию под лозунгом критики романа «Речные заводи». Конечно же, как и всегда при правлении Мао Цзэдуна, это была не более чем вывеска. В соответствии с традициями сохраняли лицо, не называя вещи своими именами. Речь шла как будто бы о древности или о выдуманных событиях, на самом же деле имелись в виду реальные люди и события сегодняшнего дня.

Цзян Цин начала заявлять, что в Госсовете КНР «некие мироеды пролезли в правительство», что подобно тому, как один из персонажей «Речных заводей» Сун Цзян вознамерился ограничить деятельность другого персонажа Чао Гая, в настоящее время кое-кто хотел бы ограничить деятельность Мао Цзэдуна. Это был явный намек на Дэн Сяопина, да и на умиравшего Чжоу Эньлая.

В конце 1975 г. выдвиженцы «культурной революции» начали новую кампанию, которая была названа «великой дискуссией по вопросу о революции в сфере образования». При этом требовали «нанести контрудар по тем представителям правого уклона, которые стремились по новому взглянуть на дела периода культурной революции», добиваясь пересмотра дел репрессированных в ходе «культурной революции». Утверждалось, что «так называемые старые руководители — это внешне, так сказать, «фракция демократов», а по сути, это «фракция идущих по капиталистическому пути». Выдвиженцы «культурной революции» снова подводили Мао Цзэдуна к решению об окончательном устранении старых руководителей из руководства партии как основного объекта, против которого сам Мао Цзэдун и начал дело, которое он считал главным в своей жизни, — «культурную революцию».

В этой ситуации едва начавшее выправляться положение в экономике снова ухудшилось. Промышленность работала без плана, производительность труда упала, качество продукции стало плохим, оборудованию промышленных предприятий наносился громадный ущерб, непрерывно возникали серьезные аварии, производство повсеместно останавливалось. Имели место невыплаты зарплаты. Большой ущерб был нанесен внешней торговле. Бюджет не был сбалансирован. На железных дорогах образовывались пробки, скопления грузов. Пассажирские поезда ходили с опозданиями. Процветали коррупция, взяточничество. В провинцию Сычуань, которая считалась «житницей страны», пришлось завозить зерно.

В целом к 1976 г. в стране сложилась небывало тяжелая ситуация.

И в это время 8 января 1976 г. умер Чжоу Эньлай. Его смерть была многими воспринята как тяжелая утрата. Люди воспользовались этим, чтобы выразить свою скорбь в знак протеста против практики «культурной революции». Имя Чжоу Эньлая стало противопоставляться практически всему тому, что осуществлял во время «культурной революции» «штаб» Мао Цзэдуна.

У людей просто не было другой возможности выразить свое отрицательное отношение и к «культурной революции», и к Мао Цзэдуну и его политике, которые привели к гибели миллионов и миллионов людей и довели страну до грани краха. Именно так нужно было воспринимать появившийся тогда лозунг: «Наш дорогой премьер, ты будешь вечно жить в наших сердцах». Миллионы жителей столицы приходили с траурными венками к памятнику павшим героям народной революции на главной площади Пекина.

В свою очередь, выдвиженцы «культурной революции» бурно радовались смерти Чжоу Эньлая. Они устраивали концерты известных артистов, смеялись, пели и танцевали. Одновременно они старались сдержать выражение скорби по усопшему Чжоу Эньлаю. Появились указания, запрещавшие носить черные траурные повязки, белые траурные цветы, не разрешалось устраивать специально отведенные для выражения скорби места, а также проводить траурные митинги. Не дозволяли писать статьи с выражением горестных чувств. В дни траура в печати была опубликована статья под заголовком «Превратим широкую дискуссию в великие перемены», что означало желание добиться изменений в пользу выдвиженцев «культурной революции», использовать возможности, открывшиеся после смерти Чжоу Эньлая. Звучали призывы «добиться смены династии», требовали свергнуть всех старых кадровых работников: от ЦК партии до местных органов власти. Одновременно призывали критиковать Дэн Сяопина и все то, что он делал, замещая Чжоу Эньлая.

Даже цветовая гамма документального кинофильма о похоронах Чжоу Эньлая давала понять подлинное отношение выдвиженцев «культурной революции» к Чжоу Эньлаю. Заставка фильма была выдержана в гоминьдановских, сине-белых цветах. Это был прозрачный намек на вероятную близость Чжоу Эньлая не к КПК и к ее красному цвету, а к Гоминьдану. Прощание с Чжоу Эньлаем было показано как вынужденное и формальное, а очередь людей к палате больницы, где было помещено его тело, была намеренно показана, как жидкая цепочка людей на пронизывающем ветру и в пустом дворе. В церемонии прощания не было ничего от пиетета перед одним из главных руководителей партии и государства.

Все это было одной громадной провокацией в масштабах страны, направленной на то, чтобы люди, выражавшие скорбь и протест, начали так выражать свои чувства, чтобы это можно было представить в докладе Мао Цзэдуну как попытку бунта, государственного переворота, угрозы для КПК и КНР.

Массовое выражение скорби в связи с кончиной Чжоу Эньлая, по сути, было свидетельством того, что у людей лопалось терпение, и они видели в выдвиженцах «культурной революции» корень зла, источник своих десятилетних бед и несчастий.

В создавшейся обстановке, особенно в связи с тем, что в стране царило ожидание смерти Мао Цзэдуна, неясное ощущение возможности как-то выразить накопившийся протест, взрыв возмущения был, очевидно, неминуем.

Все началось с дацзыбао (сообщений, политических заявлений, написанных от руки крупными иероглифами) или открытых обращений, и предназначенных для вывешивания на видных местах.

В одном из них, появившемся в Пекине и написанном в провинции Хэйлунцзян в первой половине февраля 1976 г., говорилось о «горстке лжемарксистов, которые пролезли на важные руководящие посты и прикинулись стопроцентными большевиками, выступали якобы под красным знаменем, но, по сути дела, против красного знамени». Их осуждали за то, что они «объявляли контрреволюционером» всякого, кто проявлял хотя бы малую толику инакомыслия.

В начале марта в Ухане критиковали Цзян Цин и Чжан Чуньцяо, отказываясь «гнуть спину» перед ними.

Дацзыбао и листовки критического содержания в адрес Цзян Цин и других распространялись практически по всей стране.

Со своей стороны выдвиженцы «культурной революции», в руках которых находились все средства массовой информации, распространяли материалы с критикой Дэн Сяопина и ряда других деятелей.

Важную роль в этой кампании сыграла шанхайская газета «Вэньхой бао», рупор выдвиженцев «культурной революции».

5 марта 1976 г. в этой газете в соответствии с порядком, принятым в КПК, как и в других газетах в КНР, должны были быть помещены на первой полосе распространенные агентством Синьхуа материалы о погибшем в результате неcчастного случая в 1960-х гг. солдате НОАК Лэй Фэне, которого славили как образец отношения к Мао Цзэдуну и его идеям. При этом публиковались высказывания руководителей партии о Лэй Фэне. Среди этих высказываний были и слова Чжоу Эньлая.

Однако в Шанхае руководители «Вэньхой бао», по указанию «четверки» из Пекина, сначала перенесли материалы о Лэй Фэне на четвертую полосу, а затем и вообще поместили этот материал в таком урезанном виде, что из него было исключено высказывание Чжоу Эньлая.

Кроме того, были помещены статьи под заголовками: «Почему те, кто шел с нами по одному пути, оказались способны стать перерожденцами, превратились в идущих по капиталистическому пути»; «Как из буржуазных демократов становятся идущими по капиталистическому пути».

Выдвиженцы «культурной революции», вполне очевидно отражая настроения Мао Цзэдуна, называли своих политических противников «буржуазными демократами» и теми, кто «идет по капиталистическому пути». «Демократия» и «капитализм» — вот главные обвинения в адрес старых руководителей. Для Мао Цзэдуна и его последователей слово «демократия» было ругательным; оно обычно снабжалось определением «буржуазная», что придавало термину классовый характер. Путей могло быть, с той же точки зрения, только два. При этом путь Мао Цзэдуна был отрицанием и капитализма в странах Запада, и «ревизионизма» в СССР.

Все попытки решать экономические проблемы на основе законов экономического развития рассматривались как движение по «пути капитализма».

После смерти Чжоу Эньлая выдвиженцы «культурной революции» добивались дискредитации его памяти и образа, потому что это, считали они, могло открыть для них путь к устранению старых руководителей, которые не были сторонниками «культурной революции».

С другой стороны, даже будучи уже недееспособным, Чжоу Эньлай превратился в знамя тех, кто стремился возвратиться к власти, тех, кто принадлежал к «старой гвардии». Это было самое удобное знамя, потому что Мао Цзэдун никогда открыто не осуждал Чжоу Эньлая. Под этим знаменем можно было выступать одновременно и за авторитет Мао Цзэдуна, и против действий выдвиженцев «культурной революции».

Это была ожесточенная схватка в борьбе за власть внутри руководства партии. На сей раз она происходила в изменившихся условиях: Мао Цзэдун был смертельно болен и мог лишь спорадически появляться на политической арене, а Чжоу Эньлай уже ушел из жизни.

Верховная власть оказалась в подвешенном состоянии, ее механизм оказался разболтанным. Более того, возникла возможность для населения в известной степени участвовать в политике, выражать свое мнение. При этом обе соперничающие стороны пускали в ход свое оружие. Выдвиженцы «культурной революции» — средства массовой информации и власть во многих учреждениях. Старые политики косвенно или прямо оказывали давление на власти с помощью населения, которое, в свою очередь, распространяло дацзыбао, листовки, проводило демонстрации.

В Шанхае сторонник «четверки» Ма Тяньшуй, в руках которого находилась «Вэньхой бао», дал указание разворачивать кампанию пропаганды упомянутых материалов из этой газеты. 25 марта в «Вэньхой бао» была напечатана статья «Идущие по капиталистическому пути все еще продолжают свое движение; мы обязаны вступить в борьбу с ними». Уточнялось, что речь шла о тех «идущих по капиталистическому пути», которые «находятся внутри партии», о тех, кого «следовало свергнуть», кто «не раскаялся вплоть до сегодняшнего дня» и кто «помогал им подняться к власти». Иными словами, речь шла о Чжоу Эньлае. Такие прямые нападки на усопшего Чжоу Эньлая влекли за собой, естественно, и попытки «свергнуть» Дэн Сяопина.

Прямо имена Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина не упоминались, но из содержания политических лозунгов следовало, что намек делался главным образом на Чжоу Эньлая, хотя речь шла, конечно же, о здравствующих руководителях партии и государства. Это не могло не вызвать противодействия.

Протест против выступлений «Вэньхой бао» проявлялся прежде всего как протест против очернения имени Чжоу Эньлая, хотя, безусловно, речь шла о защите старых руководителей.

Таким образом, события весны 1976 г. разворачивались вокруг имени Чжоу Эньлая. За борьбой по вопросу об оценке усопшего политика стояла реальная и острая борьба молодых и старых руководителей, причем в условиях, когда Мао Цзэдун уже почти не был дееспособен. Это была борьба за ту власть, которая вот-вот должна была на какой-то момент оказаться ничейной. Мао Цзэдун еще не умер, а борьба за высшую власть обострилась до предела.

Протест принял массовые масштабы. Всего за несколько дней редакция «Вэньхой бао» получила более 420 писем и телеграмм с выражениями протеста; за эти же дни поступили более 1 000 звонков такого же характера.

«Четверка» со своей стороны действовала активно. На одном из заседаний в ЦК КПК Чжан Чуньцяо ставил риторический вопрос: «Почему нужно проверять работу только редакции «Вэньхой бао»?» Ван Хунвэнь считал, что обвинение в купировании высказывания Чжоу Эньлая — это надуманный предлог. В самом Шанхае его власти, в первую очередь первый руководитель города Ма Тяньшуй, поддерживали «Вэньхой бао» и поощряли на продолжение работы в том же направлении.

Напряжение возрастало.

24 марта 1976 г. в Нанкине более 400 преподавателей и учащихся медицинского института прошли до места памяти погибших героев революции, до холма Юйхуатай, с венками в память о Чжоу Эньлае и выражая протест против статей в «Вэньхой бао».

На следующий день они же «клялись умереть, но защитить любимого премьера Чжоу Эньлая». На холме Юйхуатай снова состоялись массовые демонстрации. Они еще более усилились после появления 25 марта в «Вэньхой бао» новой статьи.

28 марта более 400 преподавателей и студентов Нанкинского университета вышли на демонстрацию в память о Чжоу Эньлае и для того, чтобы «показать тем, кто выступает против него (Чжоу Эньлая), что с народом шутки плохи». К студентам присоединились многие жители города. Демонстрация приобрела массовый характер.

С народом действительно шутки были плохи. Тем более что массовый протест был на самом деле стихийным. При этом демонстранты не выступали против Мао Цзэдуна, о нем просто не упоминали, что, однако, тоже было показательно. В то же время было очевидно, что нарастание протеста чревато угрозой всей системе власти в КНР.

Манифестации продолжились. Были выдвинуты требования «вытащить» «закулисных руководителей» «Вэньхой бао».

В последующие дни митинги и шествия стали непрерывными. Они проводились и в Нанкинском университете, и во многих районах Нанкина.

Вагоны поездов, уходивших из Нанкина в Шанхай, обклеивались лозунгами с протестами против «Вэньхой бао» и ее «закулисных руководителей». Железнодорожники, полиция, военнослужащие не только не препятствовали, но даже содействовали студентам.

28 марта в Нанкине появился лозунг: «Те, кто выступают против премьера Чжоу Эньлая, не получат поддержку людей; мы будем бороться против них до конца!»

31 марта прозвучал призыв: «Долой главного карьериста и честолюбца, главного интригана и заговорщика!». Вслед за этим было открыто названо его имя: Чжан Чуньцяо. Раздались призывы: «Заколоть его!», «Расстрелять его!»

Выдвиженцы «культурной революции» — это тысячи и тысячи людей, многочисленная часть партийной номенклатуры, поднявшейся на волне «культурной революции». Это те, кто пришел на руководящие посты разных уровней за десять лет «культурной революции». Фактически одним из реальных результатов «культурной революции» Мао Цзэдуна стало создание внутри КПК «двух номенклатур» — старой номенклатуры со всеми ее пороками и достоинствами и новой со всеми ее амбициями и недостатками. В партии существовало некое равновесие между ними, причем это равновесие было весьма шатким и держалось исключительно на факте существования Мао Цзэдуна. С его уходом борьба между двумя громадными по численности лагерями номенклатурных работников становилась неизбежной.

В высшем руководстве партии и государства Мао Цзэдун сформировал группу таких выдвиженцев. Именно они больше всего помогли Мао Цзэдуну при начале и в ходе проведения «культурной революции».

Прежде всего, это были член политбюро ЦК КПК супруга Мао Цзэдуна Цзян Цин, член постоянного комитета политбюро ЦК КПК, заместитель председателя ЦК КПК, фактический руководитель партийного аппарата Ван Хунвэнь, член постоянного комитета политбюро ЦК КПК и заместитель премьера Госсовета КНР Чжан Чуньцяо и главный пропагандист «культурной революции», член политбюро ЦК КПК Яо Вэньюань.

Их было четверо; всех их можно было называть «шанхайцами». Но они стали известны как «четверка». Формально самое высокое положение среди них занимал Ван Хунвэнь, так как он был заместителем председателя ЦК КПК; самым авторитетным, возможно, самым умным и расчетливым был Чжан Чуньцяо. В КНР преобладало мнение о том, что именно Чжан Чуньцяо является «ядром» «четверки». Чжан Чуньцяо явно стремился к тому, чтобы занять на первых порах пост, освободившийся после смерти Чжоу Эньлая, пост премьера Госсовета КНР. Не получилось. Мао Цзэдун назначил на этот пост Хуа Гофэна. Однако Чжан Чуньцяо сохранял амбиции и при известных обстоятельствах мог подняться к руководству и партией, и правительством КНР.

У Чжан Чуньцяо были и весьма радикальные идеи, отличавшиеся от, взглядов Мао Цзэдуна. Например, он считал необходимым изменить всю оборонную стратегию КНР, значительно сократить расходы на армию, взять курс исключительно на оборону, исходить из того, что вполне достаточно иметь необходимое минимальное количество управляемых ракет с ядерными боеголовками, которые обеспечивали бы Китаю ненападение со стороны любого противника, и отказаться от политики тотальной подготовки к войне, использовать максимально возможные средства для развития производства.

Кстати, глава группы по делам «культурной революции» при ЦК КПК Чэнь Бода, репрессированный Мао Цзэдуном в 1970 г., также начал выступать с предложениями переориентировать политику страны на восстановление и развитие производства.

После смерти Чжоу Эньлая ход событий привел обе стороны к тому, чтобы вслед за противостоянием по вопросу об отношении к усопшему премьеру Госсовета КНР Чжоу Эньлаю прямо называть главных живых лидеров двух противоборствовавших лагерей: Дэн Сяопина и Чжан Чуньцяо.

Представляется, что борьба, которая велась в те дни, была, с одной стороны, действительно проявлением накопившегося протеста людей, масс городского населения прежде всего против «культурной революции», что приобрело, в соответствии с историческими традициями, а также невозможностью прямо называть имена действовавших лидеров, форму конфронтации в вопросе об отношении к уже умершему Чжоу Эньлаю, который уже никак не мог пострадать в ходе этой борьбы; и, с другой стороны, организованных действий представителей и даже руководителей противоборствовавших группировок — молодых и старых политиков, или сторонников и противников «культурной революции». Если приверженцы «культурной революции» защищали ее, не допускали ее критики, то противники использовали возмущение масс, потворствовали его выплескиванию на улицы, вероятно, даже направляли его и подпитывали понятными людям лозунгами, обращенными, в частности, против Чжан Чуньцяо и других членов «четверки».

В Нанкине на улицах царило столпотворение. Люди прямо говорили, что речь идет о том, кто придет к власти, имея в виду ситуацию после приближавшейся смерти Мао Цзэдуна. Утверждали, например, что «четверка» принесет новый страшный голод. Это было косвенным напоминанием о том (люди это хорошо помнили), что политика Мао Цзэдуна уже повлекла за собой десятки миллионов голодных смертей на рубеже 1950—1960-х гг.

Лозунги становились все более опасными для «четверки». Призывали свергнуть Чжан Чуньцяо, разрядить эту «бомбу замедленного действия», «изгнать Чжан Чуньцяо из ЦК партии».

При этом отдавали дань памяти Чжоу Эньлая, вспоминали одну из жен Мао Цзэдуна Ян Кайхой, намекая на то, что это делается в противовес Цзян Цин. В листовках поименно критиковали «четверку».

Демонстрации в Нанкине не прекращались. Город кипел. Венки на местах, где поминали Чжоу Эньлая, становились все больших размеров. Некоторые достигали пяти метров в диаметре. Конца этим демонстрациям не было видно.

В Пекине «четверка» нервничала. Ван Хунвэнь заявлял: «По своему характеру события в Нанкине направлены против ЦК партии!» В то время ситуация складывалась таким образом, что с уходом Чжоу Эньлая действительно главную роль в ЦК КПК могли играть представители «четверки». В частности, Ван Хунвэнь, которого выдвинул сам Мао, был практически единственным активно действовавшим заместителем председателя ЦК КПК. Иными словами, массовые выступления, типа нанкинских, являлись проявлением противостояния тогдашнего ЦК КПК и населения на местах.

1 апреля 1976 г. ЦК КПК выпустил «Уведомление» по поводу нанкинских событий. Власти применили силу. 2 апреля в Нанкине были сорваны и убраны все лозунги и призывы. Демонстрантов объявили контрреволюционерами. При этом пострадали и те члены нанкинского руководства, которые поддерживали демонстрантов.

Тем не менее выступления продолжались. 3 апреля учащиеся Нанкинского института почт и телеграфа вышли на демонстрацию с лозунгами: «Готовы до конца вести кровавую войну против тех, кто под белым знаменем выступает против премьера Чжоу Эньлая!», «Требуем до конца расследовать все контрреволюционные деяния, направленные против премьера Чжоу Эньлая!», «Для нас нет и не существует ни какой-то звезды спасения человечества, ни неких мудрецов и императора, на которых мы, дескать, должны опираться!» (В этом лозунге содержался намек на Мао Цзэдуна. Самая известная песня о Мао Цзэдуне содержала слова: «Он — великая звезда спасения народа!»)

2 апреля власти начали жестоко подавлять выступления в Нанкине, однако листовки, разоблачавшие Цзян Цин и Чжан Чуньцяо, продолжали появляться. Авторы этих листовок проявляли большую смелость, отвечая таким образом на кровавое подавление демонстраций.

В Пекине после смерти Чжоу Эньлая «четверка» держала под строжайшим контролем все средства массовой информации, стремилась создавать атмосферу страха.

В то же время настроение горожан постепенно менялось. Конечно, кто-то мог содействовать этому, но все-таки представляется, что речь шла прежде всего о проявлении протеста.

Если в январе люди скорбели о смерти Чжоу Эньлая, то в феврале, словно пробудившись, трезво взглянули на то, что происходило в стране, в марте появились ростки возмущения; наконец, в апреле граждане поднялись на смертельную борьбу.

Ареной борьбы традиционно стала главная площадь Пекина — Тяньаньмэнь. Здесь началось движение 4 мая 1919 г.; происходили события 9 декабря 1935 г., когда началось движение под лозунгом любви к отечеству и спасение его от японской агрессии; здесь 1 октября 1949 г. проходила церемония образования КНР; события «культурной революции» 1966 г. (Забегая вперед, скажем, что события апреля 1976 г. и мая-июня 1989 г. также происходили на площади Тяньаньмэнь.)

В 1976 г. естественным поводом к началу событий послужил обычай отмечать день поминовения усопших. Надо еще раз сказать, что к этому времени накопилось недовольство «культурной революцией», и китайцы выражали его способом, к которому трудно было придраться, проявляя уважение к памяти Чжоу Эньлая. Тем более что в сознании людей действительно существовал миф о Чжоу Эньлае как о людском заступнике. Старые же руководители под флагом уважения к Чжоу Эньлаю стремились отобрать власть у выдвиженцев «культурной революции».

19 марта 1976 г. у подножия памятника народным героям на площади Тяньаньмэнь появился первый венок — венок от учащихся начальной школы Нюфан района Чаоян города Пекина. Затем венков стало бесчисленное множество.

«Четверка», точнее власти в Пекине, в ЦК КПК и городские власти были этим обеспокоены, но действовали привычными методами. 26 марта начальник управления общественной безопасности Пекина отдал приказ представить сведения о всех организациях, которые возложили венки, о количестве венков, о том, сколько людей участвовало в их возложении. 27 марта командование народных ополченцев Пекина отправило более трех десятков ополченцев на площадь для выяснения ситуации. 31 марта управление общественной безопасности отрядило туда же агентов в штатском, которые должны были фотографировать надписи и доложить о ситуации. 1 апреля было дано указание «решительно ликвидировать все, что носит реакционный характер» у памятника народным героям.

За одну ночь венки были убраны. Действия агентов в штатском вызвали возмущение. Было установлено дежурство, дабы не допустить такого рода действий. Венки стали изготавливать из прочных и тяжелых материалов, в том числе один венок — из стальных неподъемных балок весом в полтонны. Этот венок доставили на площадь 2 апреля. Появились венки и в память о маршале Чэнь И, которого Мао Цзэдун во время «культурной революции» как-то назвал «вождем правых», и в память об одной из жен Мао Цзэдуна — Ян Кайхой.

Власти распространяли уведомления, запрещавшие приходить на площадь Тяньаньмэнь, приносить траурные венки. Но все было напрасно — приказы игнорировались.

В 7 часов утра 3 апреля колонна рабочих и служащих пекинского завода радиооборудования направилась к памятнику народным героям. В колонне, насчитывавшей свыше тысячи человек, были и молодежь, и старики, и мужчины, и женщины, были дети в возрасте от 3 до 9 лет. Подойдя к памятнику, все они подняли правые руки и дали клятву на верность памяти премьера Чжоу Эньлая. Затем они возложили более 30 венков. Один из них, 6 метров в высоту и 8 метров в ширину, установили в центре площади; было много флагов, лозунгов и цветов.

До этой акции 2 апреля на завод прибыли сотрудники управления общественной безопасности с уведомлением, что возложение венков запрещено. Однако рабочие 3 апреля пришли на площадь.

Одновременно с рабочими пришла колонна сотрудников института полупроводников Академии общественных наук Китая, тех самых интеллигентов, которых во время «культурной революции» именовали не иначе как «девятыми поганцами».

Площадь заполнили тысячи людей из различных учреждений, предприятий, учебных заведений.

Так накануне дня поминовения усопших в КНР разгорелась борьба: с одной стороны, в ней участвовали средства массовой информации, находившиеся под контролем ЦК КПК, то есть «четверки» (это были главный журнал ЦК партии «Хунци» тиражом более 10 миллионов экземпляров, главная партийная газета «Жэньминь жибао» тиражом более 5 миллионов экземпляров); с другой стороны, были листовки. Это была война «официальной печати против листовок от народа». Официальная печать критиковала Дэн Сяопина, «правое поветрие пересмотра дел», называла призыв к модернизации «реставрацией капитализма». Массы населения были настроены совсем наоборот.

4 апреля 1976 г. на площади Тяньаньмэнь, в центре которой побывало не менее двух миллионов человек, был вывешен текст официальной речи Дэн Сяопина на церемонии прощания с Чжоу Эньлаем. События, подобные пекинским, происходили и во многих городах страны.

С 19 марта по 5 апреля 1976 г. демонстрации шли непрерывно и становились все более мощными.

«Четверка» не оставалась в стороне. 30 марта Ван Хунвэнь заявил сотрудникам редакции «Жэньминь жибао»: «Распространение такого рода дацзыбао — это создание контрреволюционного общественного мнения».

В ход был пущен тезис о том, что Дэн Сяопин — закулисный руководитель того, что происходило в Пекине.

«Четверка» готовила расправу с демонстрантами. 3 апреля Яо Вэньюань говорил: «Китай — это такая страна, где острая борьба идет непрерывно; но вот решение противоречий никогда не доводится последовательно до конца. Ну почему нельзя расстрелять этих контрреволюционеров? Ведь диктатура — это вам никак не вышивание цветочков». Он призывал к «непременному применению диктатуры пролетариата». Утверждал, что «если не подавить этих контрреволюционеров, то это будет означать, что мы никогда не сможем вздохнуть свободно и радостно». Эти высказывания легли в основу статьи, появившейся 5 апреля в «Жэньминь жибао», — началась подготовка общественного мнения к кровавому подавлению протестующих.

Одновременно «четверка» готовила разгон демонстраций через министерство общественной безопасности и властные городские структуры.

2 апреля было принято решение в трехэтажном строении в юго-восточном углу площади Тяньаньмэнь, примыкавшем к комплексу зданий министерства общественной безопасности, создать «объединенный командный пункт» по руководству пекинским гарнизоном, управлением общественной безопасности и штабом народного ополчения. Весь район площади был поделен на зоны с персональными ответственными, все было взято под жесткий и плотный контроль. Для проведения операции были выделены по три тысячи солдат от министерства общественной безопасности и от народного ополчения, которых поддерживали войска пекинского гарнизона. Все они были приведены в состояние полной боевой готовности. Они также получили приказ производить аресты.

Вечером 2 апреля была введена в действие инструкция упомянутого «командного пункта», в которой предписывалось выходить на площадь под видом штатских людей и арестовывать тех, кто «распространяет клеветнические слухи политического характера», а также «контрреволюционные лозунги и листовки». Предписывалось также вести наблюдение за теми, кто «планирует выступления», устанавливать места их жительства, выявлять, задерживать и доставлять в участки тех, кто «имеет намерения создавать беспорядки».

2 апреля в 4 часа 40 минут утра на площади побывал Ван Хунвэнь. При свете электрических фонариков он ознакомился с надписями у памятника, осмотрел венки, затем позвонил своему ставленнику в министерстве общественной безопасности: «Ты что, все спишь? Я только что был на площади Тяньаньмэнь и ознакомился с ситуацией. Вы уже зафиксировали на пленку все эти реакционные надписи, стихи и прочее? Как же можно не фиксировать их? Ведь это основа для раскрытия преступлений! В противном случае как и где мы потом найдем этих людей? Тебе следует послать туда своих людей, чтобы все это заснять на пленку; следует думать о раскрытии преступлений в будущем!»

В этот же день в ЦК КПК и в пекинский горком КПК было направлено обращение от имени пекинского горкома КСМК, в котором «настоятельно требовали» принять соответствующие меры, а также заявляли о том, что «пока эти беспорядки не будут подавлены, мы не успокоимся».

В этот же день начались аресты. Были арестованы 6 человек. Ученик одной из пекинских средних школ был схвачен только за то, что помешал агенту в штатском сорвать листовку.

В день поминовения усопших, 4 апреля 1976 г., министерство общественной безопасности начало фиксировать номера автомобилей на площади, срывать листовки и лозунги, вести наблюдение за гражданами, устанавливая их адреса. Выявляли тех, кого считали потенциально опасными. Агенты получили приказ хватать подозрительных, а если это оказывалось невозможным, то фотографировать их, чтобы подвергать преследованиям в будущем. Арестовывали под предлогом захвата контрреволюционеров. Был дан приказ готовить тюрьмы к приему многочисленных арестованных— планировались массовые аресты.

Цзян Цин говорила: «Да гарантирована ли еще безопасность ЦК? Почему не схвачены те, кто выступает с нападками на ЦК? Вы будете отвечать за то, что эти люди не арестованы!» Слова Цзян Цин побудили власти действовать более решительно. Об арестах докладывали «четверке».

3 и 4 апреля были арестованы 26 человек.

Ночью 4 апреля протестующие разошлись по домам, и тогда власти приступили к решительным действиям. Глубокой ночью на площадь выехали 200 грузовиков. Венки стали ломать и бросать в кузова автомашин. В два часа ночи пригнали подъемный кран, чтобы убрать самый тяжелый венок из металлических конструкций. К четырем часам утра венки в основном были убраны. Мостовые мыли из пожарных шлангов. Сами венки частично доставили на кладбище Бабаошань и в парк Сунь Ятсена, как «вещественные доказательства» «преступлений». На всех подступах к площади были установлены заградительные посты, дабы не допустить появления новых венков.

В 5 часов 10 минут утра 5 апреля в «командный пункт» приехал Ван Хунвэнь. Он заявил: «За последние два дня над площадью действительно установлен контроль. А что касается этого вчерашнего (Ван Хунвэнь имел в виду одного из демонстрантов, который в своем выступлении резко осуждал «четверку». — Ю.Г.), то именно я и настоял на том, чтобы схватить его. А чего, собственно говоря, бояться? Схватка так схватка. Ранили народных ополченцев и народных полицейских, я навестил их в госпитале и подбодрил». Ван Хунвэнь продолжал: «Да все дело именно в том, что не довели до конца расследование того, где истоки клеветнических слухов, в июле, августе и сентябре прошлого (то есть 1975 г.) года. На сей раз следует установить, кто и какую роль тут играет. Да пусть даже следствие приведет в ЦК, в Госсовет, да пусть даже к самому небесному императору, все равно дело нужно довести до конца; да я сам тоже буду надевать им наручники».

Он также требовал: вы должны «следовать за самыми опасными и вредными; тех, кто улизнул с площади, тоже надо схватить; 4 апреля были схвачены трое таких; вы должны неотступно следить за ними; причем не только за простонародьем, а надо иметь в виду и буржуазию внутри партии; народные ополченцы должны принимать участие в борьбе против буржуазии внутри партии».

Около 6 часов утра колонна учащихся 172-й пекинской средней школы двинулась из северо-западной части площади к памятнику народным героям, который был оцеплен солдатами и народными ополченцами из числа рабочих. Они не позволяли школьникам приблизиться к памятнику. Один из школьников спросил: «Почему вы не даете нам подойти к памятнику?» Ополченцы ответили: «Потому что тут будут производить ремонтные работы». Тогда посыпались вопросы: «Почему ремонтировать понадобилось именно сейчас, а не раньше; почему нельзя сделать ремонт позже? Почему не разрешаете возложить венки? Куда вы убрали венки?» Один из ополченцев ответил: «Мы получили приказ ночью. Нам велено здесь наблюдать за порядком. А когда мы сюда пришли, то венков уже не было. Больше нам ничего не известно».

Молодежь прорвала оцепление. Установили у подножия памятника венок, но тут раздались предложения поднять его выше. И тогда ребята, встав на плечи друг другу, укрепили венок на самой вершине монумента.

Около половины восьмого утра с южной стороны площади, со стороны упоминавшегося «командного пункта», к памятнику приблизился военный лет сорока с карандашом в руках. Он забрался на возвышение и обратился к находившимся возле памятника: «Не делайте этого. ЦК уже принял решение. Больше не нужно приносить венки». Он потребовал, чтобы венок был убран. Его слова вызвали возмущение. Раздались крики:

— Это какой же такой ЦК распорядился таким образом?

— От чьего имени ты тут выступаешь?

— А как ты относишься к премьеру (Чжоу Эньлаю)?

— Куда вы дели венки? Верните нам наши венки!

— А ну, скажи: почему вы не разрешаете возлагать венки в память о премьере Чжоу Эньлае? Почему вы утверждаете, что с почтением относиться к могилам и памятникам, убирать и украшать их — это все, дескать, «негодное старье», а сами всего несколько дней тому назад убрали территорию возле памятников бойцам Советской Армии, павшим в боях во время антияпонской войны, и возложили к этим памятникам цветы?

(Это — любопытный штрих общей картины. В конце 1975 г., вскоре после смерти Кан Шэна, Хуа Гофэн, который был тогда руководителем системы органов безопасности и заместителем премьера Госсовета КНР, дал распоряжение, в соответствии с которым на родину были отпущены члены экипажа нашего военного вертолета, который из-за погодных условий совершил вынужденную посадку на территории КНР в Синьцзяне, после чего содержался в тюрьме. Несколько месяцев китайская сторона игнорировала усилия наших представителей, направленные на решение этого вопроса. И вот, сразу после смерти Кан Шэна, Хуа Гофэн обрел, очевидно, известную свободу действий и освободил экипаж. Таким образом, и Хуа Гофэн, и, вероятно, «четверка» делали жесты, демонстрировавшие желание известным образом менять атмосферу в наших двусторонних отношениях, которая на протяжении всех лет «культурной революции» оставалась крайне напряженной.)

Некий пожилой рабочий со слезами на глазах обратился к этому военному: «Наш дорогой премьер Чжоу Эньлай отдал народу свое сердце, свою кровь, отдал всю жизнь. Наш дорогой премьер всего три месяца тому назад простился с нами. Так почему же мы не можем принести самый маленький венок, чтобы почтить его память? Неужели же это тоже считается у вас «преступлением, нарушением законов»?» Он добавил: «У этих негодяев явно есть злые намерения».

Некий молодой человек закричал: «Долой всякого, кто против премьера Чжоу Эньлая! Клянемся до самой смерти защищать премьера Чжоу Эньлая! Клянемся не пощадить самой крови и жизни в борьбе против буржуазных заговорщиков!»

И тут из толпы раздался крик: «Пусть они вернут венки, а если не вернут, то пусть катятся ко всем чертям!»

«Немедленно верните венки!»

Раздались требования: «Ты солдат восьмисотмиллионного народа и должен стоять вместе с народом. Верните венки!» И еще: «Если ты не ответишь народу, ты не достоин называться солдатом народной освободительной армии!» Кто-то попытался сорвать с военного фуражку. Другие не позволили: «Не надо срывать с него фуражку. Пусть чувствует ответственность быть бойцом народной освободительной армии!»

Военный растерялся.

Некая женщина закричала: «Товарищи! Не бейте его! Если уж кого-то бить, то этих негодяев. Это они отдали приказ увезти венки».

Люди ответили: «Мы больше не можем молчать; пойдем на открытую схватку с ними!»

Откуда-то возникли военные в ватных пальто (в таких обычно ходила охрана Чжуннаньхая) и, заявив, что они с этим служащим «разберутся», увели его.

В толпе раздался призыв спеть «Интернационал», обратившись лицом к воротам Тяньаньмэнь. И зазвучали слова: «Никто не даст нам избавленья; ни бог, ни царь и ни герой; добьемся мы освобожденья своею собственной рукой».

Затем выскочил какой-то тип и злобно заорал: «Да что вы такое творите? Это же чушь собачья! Не пытайтесь вы спасти жизнь тем, кто идет по капиталистическому пути. В газетах очень скоро поименно назовут этих идущих по капиталистическому пути!»

Толпа набросилась на него. Ему на помощь попытались прийти каких-то двое.

Вскоре западная часть площади заполнилась людьми. Их было не менее ста тысяч. Они думали, что венки спрятаны в подвалах здания ВСНП, и требовали: «Верните венки! Верните наших боевых товарищей!»

Несмотря на то что толпа не была организована, никто не распоряжался и не командовал, в то же время соблюдался некий порядок.

Однако впоследствии власти стали утверждать, что имела место «попытка взять штурмом Дом ВСНП».

«Командный пункт» направил солдат гарнизона, народных ополченцев и народных полицейских, которые вышли из восточных дверей Дома ВСНП. Была дана команда обратиться к людям на площади: «День поминовения усопших прошел; церемонии проявления уважения к памяти усопших завершены. Просим товарищей по революции покинуть площадь Тяньаньмэнь; просим также проявлять бдительность в отношении подрывной деятельности горстки классовых врагов».

Толпа на площади возмутилась этими обращениями. Ведь из них следовало, что выражение уважения к Чжоу Эньлаю, оказывается, означало «подрывную деятельность горстки классовых врагов».

Это обращение передавалось через громкоговорители, установленные в грузовых автомобилях. Люди окружили эти машины, спрашивая: «Вы заявляете, что церемония выражения уважения к усопшим завершена; а скажите, кто организовал нас на проявление уважения к премьеру Чжоу Эньлаю? И с какого момента вы ведете отсчет, если говорить о начале такой акции? Кого вы имеете в виду, говоря о классовых врагах? Кто тут мутит воду и создает беспорядки?»

Из громкоговорителей продолжали призывать «проявлять бдительность в отношении подрывной деятельности классовых врагов».

Люди на площади хорошо понимали язык «четверки». Они знали, что она присвоила себе право любого и каждого объявить «классовым врагом», изобретя тезис о «всесторонней диктатуре», и его проявлением явились эти заявления через громкоговорители. Было очевидно, что следующим шагом в ходе подавления протеста станут попытки «нанести удар по вожакам», попытки выделить «главарей» и «экстремистов» и объявить их «классовыми врагами», а всех остальных можно будет считать попавшими на удочку этих «классовых врагов» и на этом основании подавить их выступление.

Толпа окружила машины с громкоговорителями и требовала говорить иное. Из одной машины прокричали: «Десять тысяч лет премьеру Чжоу Эньлаю!» Машину отпустили. Из другой машины продолжали говорить о «классовых врагах». Тогда ее раскачали, перевернули, вытащили водителя и пропагандиста, сотрудника управления общественной безопасности. Его заставили прокричать: «Долой каждого, кто выступает против премьера Чжоу Эньлая», а затем сочли рядовым исполнителем и отпустили.

У восточного входа в Дом ВСНП демонстранты продолжали требовать венки и выпустить тех, кого арестовали вчера. Крики «Да здравствует народ!» сотрясали воздух. И тут кто-то прокричал: «Разве вы не городите чепуху? Ваш лозунг «Да здравствует народ!» — это неправильный лозунг, потому что народ тоже делится на классы. Так проявлять уважение к памяти не хорошо. Если человек уже умер, то какой смысл приносить венки? Премьер Чжоу Эньлай — это самое крупное в партии лицо, идущее по капиталистическому пути».

Его задержали. Требовали сказать, кто его послал, обнаружили у него удостоверение слушателя пекинского Университета Цинхуа. В то время все считали, что Университет Цинхуа это гнездо «четверки». От задержанного потребовали признать ошибки, он отказался. Когда его спросили, почему он выступает с нападками на Чжоу Эньлая, он ответил, что так было написано в газете «Вэньхой бао». Он так и не стал кричать «Да здравствует премьер Чжоу Эньлай!», и его отвели в полицейский участок в парке Сунь Ятсена.

Далее события разворачивались на широкой лестнице, которая ведет в восточные двери Дома ВСНП. Демонстранты требовали венки. Солдаты преграждали путь; появились народные ополченцы и начали теснить демонстрантов вниз. Завязалась потасовка.

Людей на площади становилось все больше. Из «командного пункта» последовала команда теснить демонстрантов одновременно с южной и с северной сторон площади. Полицейским удалось отделить улицу Чанъаньцзе от площади Тяньаньмэнь, практически разделив площадь на две части. Люди продолжали прибывать с южной стороны. На лестнице, ведущей к восточным дверям Дома ВСНП, вспыхивали потасовки. Люди обращались к солдатам с призывами не выступать против своих отцов и матерей, против народа.

Потом раздались предложения пойти к «командному пункту».

Ополченцы и полицейские попытались сдержать демонстрантов. Раздались критики: «Долой штрейкбрехеров!»; «Долой Таракана!» («Тараканом» тогда называли Чжан Чуньцяо.) Ополченцы дрогнули. Люди бросились к дверям дома. В дверях образовалась пробка. Ею воспользовались солдаты и перекрыли вход в здание. Демонстранты стали растаскивать солдат.

Затем они выдвинули ультиматум: если им не позволяют войти в здание, то они выделяют делегацию для переговоров и дают десять минут на размышление.

Ответа не последовало. Делегаты нашлись. Солдаты предложили им ползти по их плечам и головам в здание «командного пункта».

В здании на втором этаже делегацию попытались обмануть. Какие-то женщины стали говорить, что в доме нет никого, кроме женщин и детей, и что от шума проснулись и заплакали дети.

Делегаты настаивали на своем.

Руководители «командного пункта» связались с центром. Начальство было в затруднении. Пойти на переговоры означало признание демонстрантов и их представителей легитимными. Не пойти на переговоры нельзя, так как здание окружено слишком большой толпой.

И тогда один военный стал твердить, что в доме нет никаких венков.

Делегация выдвинула три требования: вернуть все венки, выпустить всех арестованных, гарантировать право людей на выражение уважения к памяти Чжоу Эньлая.

Однако делегатам пришлось возвратиться ни с чем.

В одном из легковых автомобилей обнаружили руководителя «командного пункта», машину перевернули. В 12 часов 58 минут она загорелась. Появились две пожарные машины, но их не подпустили к горевшей автомашине.

Дым стлался над площадью. В городе поползли слухи, что там что-то случилось. Людей на площади стало больше.

Чжан Чуньцяо, в это время скрытно прибывший в Дом ВСНП, через окно наблюдал за происходящим на площади.

В 14 часов 55 минут на площадь приехала автомашина с хлебом для народных ополченцев. В толпе начался ропот: «Мы тут без крошки во рту с раннего утра, а им привозят хлеб, чтобы они потом нас избивали». Из машины все выбросили, а ее подожгли. Затем были сожжены и два джипа «командного пункта», а заодно и велосипеды, стоявшие около него.

Для усиления охраны «командного пункта» были брошены дополнительные силы из ополченцев и полицейских. Демонстранты продолжали требовать: «Верните венки! Верните наших соратников!» И в это время из здания вышел человек, принял вызывающую позу и, размахивая руками, прокричал: «У меня тут нет никаких венков, а вы убирайтесь, и поскорее!»

Несколько молодых людей забрались на крышу общественного туалета, который находился сбоку от «командного пункта», заглянули на его задний двор и увидели, что там лежит множество венков. Тогда они закричали: «Он врет! Он врет!»

Люди в гневе бросились к «командному пункту». Его охрана пустила в ход пожарные рукава под тем предлогом, что надо погасить полыхающие автомашины. Струи воды сбили нескольких демонстрантов.

Однако другие смогли ворваться в здание. Через некоторое время вынесли несколько больших венков и под аплодисменты установили возле памятника в центре площади.

В 17 часов 04 минуты здание загорелось.

У памятника погибшим героям вывешивались новые лозунги, призывы, стихи: «Китай — это уже больше не Китай прошлых времен; народ больше не удастся дурачить; феодальное общество времен циньского императора уже кануло в вечность, и вернуть его не удастся; мы же верим в марксизм-ленинизм. И пусть все эти личности, кромсающие марксизм-ленинизм и мнящие себя учеными, катятся ко всем чертям!»

Властями был составлен план действий, которые именовались «контрударом», для чего в парке Сунь Ятсена был создан новый командный пункт народного ополчения, а в 28-й средней школе западный штаб управления общественной безопасности. Для операции сконцентрировали 50 тысяч народных ополченцев и 3 тысячи народных полицейских; кроме того, командование пекинского гарнизона выделило 5 батальонов солдат. Все эти силы были сосредоточены вокруг площади Тяньаньмэнь.

Во второй половине дня вдоль стены у ворот Тяньаньмэнь появились пять цепей народных ополченцев, это отрезало людям, находившимся на площади, выход на север. Полиция блокировала выход на юг и на юго-восток. Это была проводившаяся в широких масштабах подготовка к подавлению протеста. Но люди не испугались.

Уже после 17 часов протестующие снова ворвались в «командный пункт», выбросили находившееся там имущество и подожгли его. В 17 часов 45 минут запылал огонь в обоих крыльях здания.

Для людей на площади, более того, для тех пекинцев, которые видели, что на площади что-то горит, это напоминало то, что происходило во время движения 4 мая 1919 г.

Тогда, полвека тому назад, граждане, протестуя, сожгли строение, известное как «Цао цзя лоу», или «Дом семьи Цао». Тогда, проявляя ненависть к империалистам и их прихвостням, сожгли жилище национального предателя Цао Жулиня. Его обвиняли в том, что он после Первой мировой войны предал интересы Китая, пошел на поводу стран Запада и передал китайскую провинцию Шаньдун под власть японцев.

Теперь, пятьдесят лет спустя, китайцы, испытывая ненависть теперь уже к тому, что они в то время называли современным самодержавием, современным абсолютизмом, который можно называть «социалистическим самодержавием» или «социалистическим абсолютизмом», сожгли «объединенный командный пункт» — центр подавления народного протеста.

Действия толпы были спровоцированы «четверкой». Важно отметить, что у протестующих не было оружия, им было необходимо выразить протест. Люди изверились, исчезли иллюзии в отношении активистов «культурной революции. Тысячи демонстрантов, находившихся на площади, были согласны с этими действиями. Никто из них не бросился тушить огонь.

Огонь, который 5 апреля 1976 г. сжег «командный пункт» «четверки», по сути дела, испепелил надежды Чжан Чуньцяо стать премьером Госсовета КНР, Цзян Цин «сесть на трон императрицы», не позволил Китаю откатиться к феодальному абсолютизму. Это был удар по современному абсолютизму. Именно так в КНР со временем расценили происходившие тогда события.

В ночь с 5 на 6 апреля произошло кровавое подавление народного протеста по форме против действий «четверки», запрещавшей проявлять уважение к памяти Чжоу Эньлая, а по сути — против того, что творили Мао Цзэдун и его приверженцы, особенно в ходе «культурной революции».

5 апреля 1976 г. в 18 часов 30 минут из всех громкоговорителей на площади прозвучали слова: «В последние дни… горстка лиц, имеющих неблаговидные замыслы, использовала день поминовения усопших для того, чтобы намеренно создать инцидент политического характера… Они тщетно попытались изменить общее направление развития ситуации в стране, для которого характерны критика ревизионистской линии, которой занимается это не желающее исправляться и раскаиваться лицо, идущее по капиталистическому пути, а также нанесение контрудара по правому уклону пересмотра дел. Мы обязаны со всей ясностью разглядеть реакционную суть этого политического инцидента, выявить его заговорщическую суть, повысить революционную бдительность, не попасться на удочку… Сегодня нашлись подрывные элементы, которые устроили беспорядки на площади Тяньаньмэнь; они занимались контрреволюционной подрывной деятельностью. Все те, кто принадлежит к революционным массам, должны немедленно покинуть площадь и не поддаваться на их обман». Это обращение передавалось многократно.

Итак, не называя имен Дэн Сяопина и других старых руководителей, их обвиняли в том, что они осуществляют «ревизионистскую» линию, а также желают пересмотреть дела тех, кого репрессировали во время «культурной революции».

Иными словами, было сказано прямо: десять лет «культурной революции» оказались под угрозой, потому что прежние руководители продолжали настаивать на правильности своей политики и требовали реабилитировать наказанных во время «культурной революции».

Власти КПК и КНР пытались убедить демонстрантов в том, что они, власти, защищают интересы широких масс, страдавших от политики и произвола старой партийной номенклатуры. Заодно намекали на то, что старая номенклатура подражала «ревизионистам», иностранцам, то есть действовала по примеру СССР.

Около 20 часов солдаты пекинского гарнизона схватили более двух десятков молодых людей и отправили их в управление общественной безопасности, в тюрьму.

Большинство людей ушли с площади Тяньаньмэнь. Но были и такие, кто пришел на площадь, хотя было ясно, что власти вот-вот начнут действовать.

К 21 часу около памятника осталось около двухсот — трехсот человек. К самому памятнику были прикреплены одиннадцать венков и портрет Чжоу Эньлая.

В 21 час 29 минут из «командного пункта» последовал приказ начать подавление протеста. Действия сил подавления, правда, оказались несогласованными, поэтому часть протестующих смогла ускользнуть. Толпа начала таять. В «командном пункте» забеспокоились.

В этот момент от западной части ворот Тяньаньмэнь народные полицейские (641 полицейский) бросились к памятнику и окружили остававшихся там людей. Внезапно на площади погас свет; а потом все фонари вспыхнули. Полицейские дубинами, ремнями стали избивать всех без разбора. В облаву попали и те, кто пришел переписать стихи и надписи у памятника, и те, кто возвращался домой с работы. Всех их жестоко избили. Били ногами. Людей арестовывали, надевали наручники, отправляли в участки.

На следующий день на площади побывали тысячи молодых людей. Настроение было мрачным, люди были подавлены произошедшим накануне.

6 апреля вечером площадь была закрыта для проезда и прохода. Массовые демонстрации были прекращены.

Подавив массовый протест, выдвиженцы «культурной революции» немедленно приступили к решению своей следующей задачи: устранение из руководства партии Дэн Сяопина.

Вечером 6 апреля состоялось совещание в Доме ВСНП. Чжан Чуньцяо при этом заявил, что события на площади носили «контрреволюционный характер»; причем демонстранты поддерживали Дэн Сяопина. По мнению Чжан Чуньцяо, Дэн Сяопин «главарь» тех, кто участвовал в событиях. Яо Вэньюань предложил развернуть кампанию «критики Дэн Сяопина»; при этом особо подчеркнул, что в ее ходе не следует называть Дэн Сяопина «товарищем». На совещании выступали Цзян Цин и Ван Хунвэнь.

В первой половине дня 7 апреля выработали трактовку событий на Тяньаньмэнь, предназначенную для прессы.

Вечером того же дня этот документ был распространен по радио по всей стране. Было подчеркнуто, что «вопрос о Дэн Сяопине уже перерос в проблему, относящуюся к категории антагонистических противоречий», что необходимо «лишить Дэн Сяопина всех постов и в партии и вне ее».

В печати была развернута пропагандистская кампания.

Было заявлено, что события на площади Тяньаньмэнь «были целиком и полностью спровоцированы лично Дэн Сяопином», он был назван «главным закулисным организатором событий».

Власти также провели массовые демонстрации в поддержку «великой победы» на площади Тяньаньмэнь.

По всей стране прокатилась волна расследований и арестов.

«Расследование» велось «по двум направлениям». Выявляли «находившихся за кулисами лиц, спланировавших контрреволюционный политический инцидент и распоряжавшихся во время него», а также «тех, кто выдумывал и распространял клеветнические слухи, а также стихи и листовки». При этом декларировалось, что «если выявить всех за год не удастся, будем выявлять два года, до тех пор, пока вопрос не станет совершенно ясным; если понадобится, то будем выявлять зачинщиков и десять лет».

Управление общественной безопасности и министерство общественной безопасности в Пекине отрядили для этой работы 80 сотрудников. Была создана целая структура. Действовали по уже упоминавшимся «двум направлениям»: события на самой площади и распространение «клеветнических утверждений». При этом были задействованы все приемы расследования, которые использовались в самые мрачные периоды истории страны. Поощрялись доносы, анонимные заявления, устраивались ловушки, использовались методы спецслужб стран Востока и Запада, методы, которые применяли и бэйянская клика милитаристов, и Гоминьдан.

В Пекине активно выявляли авторов стихотворений, заявлений, листовок и лозунгов. Искали тех, кто сочинял стихи в память о Чжоу Эньлае, тех, кто читал эти стихи или выступал с речами, тех, кто возглавлял движение за возложение венков и шел впереди колонн. Выявленных объявляли контрреволюционерами и бросали в тюрьмы. Применялись методы террора и запугивания. «Черные вороны», полицейские машины носились как угорелые. Наручники звенели на всех углах.

Были арестованы многие, в том числе и рабочие, и учащиеся, и служащие, и кадровые работники, и военнослужащие, возлагавшие венки.

В Пекине воцарился террор.

То же происходило по всей стране. Были арестованы участники демонстраций в Ханчжоу, Нанкине, Чжэнчжоу, Сиани и т. д. Аресты шли в Гуанчжоу, Фуцзяни, Цзилине, Синьцзяне. В одной только провинции Ляонин с 1 апреля по 25 мая 1976 г., менее чем за два месяца, были взяты в разработку 685 человек, из них были задержаны 213, а 49 арестованы, приговорены к тюремному заключению 32 человека. Террор прокатился по всей стране.

«Политическими преступниками», первыми ласточками протеста против действий властей, заполнили тюрьмы. Большинство составляла молодежь, выросшая уже в годы КНР, чья вина состояла в том, что они расклеивали стихи, дацзыбао, рассылали письма с протестами, говорили правду, а подчас просто переписывали лозунги и стихотворения или участвовали в церемониях проявления уважения к памяти Чжоу Эньлая.

Особое внимание уделялось тем, кто состоял в родственных отношениях с теми или иными руководителями.

В большинстве случаев арестовывали без ордеров. При этом утверждали: «Сейчас чрезвычайное положение; можно действовать и без ордера на арест». Конституция стала бесполезным клочком бумаги; законы стали орудием беззакония и своеволия.

Попавших в руки властей «политических преступников» запугивали, их соблазняли посулами, обманывали, к ним применяли бесчеловечные методы, которые именовались «воспитанием дубинками». Начальник пекинского управления общественной безопасности говорил своим подручным: «К этим следует относиться жестоко; тут неуместна мягкотелость!» Арестованных месяцами держали в подвалах без свежего воздуха; месяцами не стригли и не давали мыться; их не лечили; их избивали. Закованных в наручники били ногами; наручники сжимали так, что они врезались в тело. Некоторым руки сковывали на спине. При этом не разрешалось кормить их. Несчастным приходилось ползти к лепешке, хватать ее ртом, окунать лицо в плошку, чтобы выпить баланду. Одного молодого человека раздели догола и били так, что лопнул кнут из буйволиной кожи. Его заковали в наручники, которые постепенно сжимались. Он пробыл в них 24 часа, став инвалидом на всю жизнь.

Одному из тех, кто вел переговоры 4 апреля, восемнадцатилетнему школьнику, приказали встать на колени, а когда он промедлил, то избили ногами в тяжелых ботинках так, что он не мог пошевельнуться.

Некий рабочий сошел от пыток с ума. Однако его продолжали держать в наручниках, избивали и не давали пить: ему пришлось пить мочу и грязную воду из параши. И все это происходило в столице КНР; и все это творили ее власти в 70-х гг. двадцатого столетия.

Преследованию подвергались друзья и родственники задержанных. Арестованным угрожали: «Вы здесь всего-навсего подохнете и больше ничего, а вот вашим родным и друзьям до самой смерти не отмыться от родства и знакомства с вами!» Иными словами, власти использовали традиционные китайские методы: наказывали всех состоявших с «преступником» в родстве, всех его друзей и знакомых.

Тюрем не хватало, поэтому на предприятиях и в учреждениях создавались «учебные группы»; людей изолировали «в целях следствия»; создавались «местные темницы». В те учреждения и предприятия, откуда приносили венки в память о Чжоу Эньлае, были направлены специальные рабочие группы. При этом каждой партийной ячейке было предписано представить доклад о том, что происходило в связи с возложением венков. Предписывалось поставить на учет всех, кто носил венки или переписывал стихотворения и листовки. Каждый из них должен был представить подробный письменный отчет. Людей заносили в «черные списки».

При этом речь пошла уже не только о событиях на площади Тяньаньмэнь. В массовом порядке проводилась проверка: людей заставляли «перекрестным способом» писать друг на друга доносы. Например, каждый, кто читал или слышал об известной «самиздатовской» книге «Императрица из Красной столицы» (книга с критикой Цзян Цин) должен был представить «самопризнание».

В число подозреваемых попали все, кто побывал на площади Тяньаньмэнь или даже просто проходил через эту площадь. Каждый из них должен был представить отчет о том, когда он туда приходил, в котором часу уходил, при этом нужны были свидетели, которые могли бы это подтвердить. Органы фиксировали фамилии и адреса всех, кто был сфотографирован на площади Тяньаньмэнь. Многочисленные агенты в штатском в людных местах подслушивали разговоры людей и производили аресты.

В других провинциях и крупных городах страны проверяли всех, кто в дни поминовения усопших ездил в Пекин. Под допрос попадали даже экскурсанты, приехавшие в Музей истории Китая. «Всесторонняя диктатура» лишала людей даже права разговаривать между собой, слушать, что говорят другие, да и просто ходить по улицам.

Широкомасштабные облавы и аресты, расследования и дознание преследовали одну цель — подавление протеста населения. Но еще более важным для организаторов этой кампании было воспользоваться случаем и свергнуть, оттеснить от рычагов власти противников выдвиженцев «культурной революции» как внутри партийного, так и внутри государственного аппарата, в вооруженных силах. Ван Хунвэнь давал указания искать нити, ведущие в ЦК КПК, в Госсовет КНР. Цзян Цин требовала найти «главного закулисного руководителя». При этом она утверждала, что «клеветнические слухи», которые появились в июле— сентябре 1975 г., исходили «из партии». (Вероятно, речь шла о критике деятельности «четверки».)

Поэтому главное внимание было обращено на тех молодых людей, родственники которых занимали руководящие посты. Прямо требовали искать связи с заместителями министров, командирами дивизий и т. п. Так, дочь Дэн Сяопина, работавшую в институте полупроводников Академии наук Китая, допрашивали, обвиняя в распространении «клеветнических слухов». Был даже пущен слух о том, что «в тот день, когда имели место события на площади Тяньаньмэнь, автомашина Дэн Сяопина проезжала через площадь; а сам он был очень рад!».

При допросах звучали имена маршала Е Цзяньина и других руководителей как «источников» «клеветнических утверждений».

Управление общественной безопасности секретно зафиксировало номера 115 легковых автомобилей из 80 учреждений ЦК КПК, правительства, НОАК. Было проведено тщательное расследование. Искали нити, ведущие к маршалам Е Цзяньину и Лю Бочэну. При допросах следователи то утверждали, что прошлые заслуги этих уважаемых людей уже ничего не значат, то призывали подследственных подумать о своем будущем, обещая содействие в том случае, если они дадут нужные показания.

На самой площади Тяньаньмэнь органы общественной безопасности изъяли 583 «вещественных доказательства» — стихотворения и письменные заявления в память о Чжоу Эньлае. Кроме того, население было вынуждено сдать 66 тысяч таких «материалов». Были конфискованы пленки с соответствующими кадрами; в общей сложности таких снимков было более 100 тысяч, с их помощью были состряпаны «доказательства преступлений» в виде документальных кинофильмов и фотографий.

Управление общественной безопасности арестовало 388 человек. Кроме того, многие были брошены в тюрьмы за распространение «клеветнических слухов» и т. п. В самом пекинском городском управлении общественной безопасности были арестованы и изолированы 15 человек; служебное расследование проведено в отношении более 600 человек. В Пекине кампания «расследования» затронула около 30 человек в ранге от заместителя министра и командира дивизии и выше, в том числе и маршала Е Цзяньина, Дэн Сяопина, маршала Сюй Сянцяня, Ляо Чэнчжи, Юй Цюли.

Учитывая опыт событий на площади, власти предпринимали меры, дабы не допустить их повторения, в частности, после приближавшегося ухода из жизни Мао Цзэдуна. На этот случай в Пекине был разработан специальный план: предполагалось задействовать более 3300 сотрудников управления общественной безопасности, были подготовлены более 2400 автоматов, 1050 дубинок, 270 автомашин и т. д.

Во время майских праздников 1976 г. «народные гуляния» в парках столицы проходили под строжайшим контролем полиции; все выделенные для этих «гуляний» граждане прошли «политическую проверку», были созданы группы, в каждой из которых был свой старший; люди были обязаны ходить только небольшими группами и не отрываться от них. 16 ноября 1978 г., спустя почти три года после апрельских событий 1976 г. в «Жэньминь жибао» было опубликовано решение пекинского горкома КПК, в котором говорилось, что события на площади Тяньаньмэнь представляют собой революционные действия, что все пострадавшие и репрессированные в этой связи реабилитируются и им возвращается доброе имя. Вслед за тем и нанкинские события были объявлены революционными. В декабре 1978 г. 3-й пленум ЦК КПК 11-го созыва постановил, что события, произошедшие 5 апреля 1976 г. на площади Тяньаньмэнь, носят революционный характер, что это было проявление скорби миллиардного народа в связи с кончиной Чжоу Эньлая и голос гневного осуждения «четверки»; это было революционное великое массовое движение. Пленум ЦК КПК отменил как ошибочные документы ЦК КПК о «контрударе по правоуклонистскому поветрию пересмотра дел» и о событиях на площади Тяньаньмэнь. [1]

Все это случилось уже после того, как умер Мао Цзэдун, «четверка» была отстранена от власти и заключена в тюрьму, а внутри партии старая номенклатура заняла преобладающие позиции. Вернувшиеся к власти старые руководители, или «возвращенцы», естественно, с одной стороны, были вынуждены осудить подавление протеста на площади Тяньаньмэнь в 1976 г., а с другой, использовали эту возможность для того, чтобы привлечь на свою сторону симпатии простых людей, которые выражали массовый протест против политики Мао Цзэдуна и его приверженцев.

Вместе с тем хотелось сразу же сказать, что и по форме и по содержанию события 1976 г. и события 1989 г. на площади Тяньаньмэнь имели много общего. Это было массовое движение. Это было выражение протеста против политики властей. Характерно, однако, что тогда, когда Дэн Сяопин счел выгодным для себя трактовать события на площади Тяньаньмэнь в 1976 г. как революционные действия, он сделал это, а когда он счел, что массовые демонстрации невооруженных людей на площади Тяньаньмэнь в Пекине в 1989 г. угрожали его положению, угрожали, по его словам, КПК и КНР, он применил вооруженные силы для подавления массового протеста. Но это — иная история. Мы же теперь обратимся к тому, что происходило далее в КНР в 1976 г.