Смутное время в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II

Предисловие

Объединение земель вокруг Москвы, свержение ордынского ига круто изменили жизнь русского народа. Страна, казалось, пробудилась от тяжелого сна. Бурный подъем ощущался во всех сферах жизни. Крестьяне распахивали некогда заброшенные и осваивали новые земли. Расширилось вотчинное и поместное хозяйство. Оживились ремесло, промыслы и торговля. Стали многолюдными города и села. Монархия, опираясь на поддержку дворян, ограничила могущество аристократии и выступила с претензиями на абсолютную власть. Реформы 50-х годов XVI в. создали систему приказного управления и укрепили вооруженные силы. На юге и востоке русские войска присоединили к России Нижнее и Среднее Поволжье, продвинулись за Урал. На западе Русское государство вступило в борьбу с Речью Посполитой за наследие Киевской Руси и со Швецией за выход к Балтийскому морю. Были достигнуты значительные успехи в развитии русской культуры.

Во второй половине XVI в. тяготы многолетних войн привели к перенапряжению сил народа и затормозили развитие страны. Попытка царя Ивана Грозного при помощи массового террора сокрушить могущество аристократии и добиться абсолютной власти ввергла страну в глубокий кризис. Неурожай и голод 1567–1570 гг. поставили русский народ на край гибели. Борис Годунов, пришедший к власти при помощи хитроумных дворцовых интриг, пошел на значительные уступки боярам и дворянам в надежде объединить широкие слои землевладельцев вокруг трона. Прямым следствием этой политики явилось закрепощение крестьян, что способствовало нарастанию еще более опасных антагонизмов в России. Новый курс московского руководства позволил лишь на время стабилизировать обстановку в стране. Неурожай и голод 1601–1603 гг. разом перечеркнули все усилия Бориса Годунова и его окружения по преодолению наследия Грозного. Кризисные явления прошлого, усиленные новыми противоречиями, привели в начале XVII ст. к первой в истории России гражданской войне, которая стоила русскому народу многих жертв, лишений и утрат и оказала значительное влияние на его историческую судьбу. Современники метко назвали это время «Смутным», а все происшедшее — «Смутой», написав яркие учительные сочинения, предостерегавшие потомков от повторения грехов и ошибок предков.

В последующие столетия русские люди неизменно проявляли живой интерес к событиям Смутного времени и любую переживаемую «переломную» или «кризисную» пору неизменно сравнивали с событиями того времени и по аналогии часто называли «новой Смутой». Так было в годы петровских преобразований, во время захвата французами Москвы в 1812 г., в революционную пору начала XX в., так происходит и сейчас, когда Россия вступила в полосу глубокого кризиса и резкого обострения социальных антагонизмов. Обращаясь к своей истории, к своим корням, россияне пытались и пытаются избежать надвигающиеся беды, найти силы и пути к лучшей жизни. Именно поэтому исследования по истории Смуты неизменно являются актуальной задачей отечественной исторической науки.

События начала XVII в. изучены крайне неравномерно, с разной степенью глубины. Наибольшей популярностью у историков пользовались сюжеты, связанные с царствованиями Бориса Годунова (1598–1605 гг.), Лжедмитрия I (1605–1606 гг.), восстанием И.И. Болотникова (1606–1607 гг.), а также движением земских ополчений (1611–1612 гг.), тогда как кульминационный тушинский период Смуты (1607–1610 гг.), основное содержание которого составляло движение Лжедмитрия II и борьба против него правительственных сил, остаются недостаточно разработанными. В литературе эта тема изучалась в основном в общих работах по истории России, международных отношений, исследованиях, посвященных Смуте в целом. Из специальных работ имеется лишь одна монография, несколько популярных брошюр и около десятка специальных статей[1]. По этой причине мы избрали предметом своего исследования движение Лжедмитрия II в 1607–1610 гг. с целью прояснить его роль в событиях того времени и Смуты в целом.

Движение Лжедмитрия II и его роль в событиях Смуты неоднозначно оценивались в литературе. В XVIII — первой половине XIX в. в отечественной историографии господствовало представление, что движение Лжедмитрия II в 1607–1610 гг. являлось частью стихийного народного бунта, «безумного и беспощадного», который произошел из-за вмешательства внешних врагов, заславших в страну самозванцев[2]. Во второй половине XIX в., не без влияния работ польских историков[3], возобладал взгляд на Смуту как на конфликт, порожденный внутренними причинами. Историки пришли к выводу, что Лжедмитрий II был ничтожной личностью — игрушкой в руках выдвинувших его и собравшихся под его знаменами «противуобщественных сил»[4]. В.О. Ключевский и С.Ф. Платонов пришли к заключению, что Смута являлась социальным конфликтом, вызванным глубоким экономическим кризисом конца XVI — начала XVII в. и неравномерным распределением в обществе государственных повинностей. Историки полагали, что разные социальные слои русского общества вступали в Смуту не сразу, а постепенно. Сначала вспыхнула политическая борьба в верхах, вследствие пресечения династии. Затем, после «келейного» возведения на трон кучкой аристократов «боярского царя» Василия Шуйского против него выступило «среднее боярство», «столичное дворянство и приказные дельцы». Они возродили призрак самозванца, во имя которого поднялось провинциальное дворянство, а за ними — податное население и казаки. Движение, знаменем которого был Тушинский вор, согласно предложенной исследователями схеме, хотя и было полурусским-полупольским, стало апогеем социальной борьбы — восстанием «общественного низа против высших классов». Иноземцы, служившие Лжедмитрию II, были наемниками, но действовали с тайного одобрения польского правительства. Смута, по мнению В.О. Ключевского и С.Ф. Платонова, разрушила государственный строй, но не национальное и религиозное единство русского народа. Иноземцы и казаки постепенно «вразумили» все слои русского общества, и они были вынуждены объединиться для своей защиты. В.О. Ключевский считал, что это произошло после смерти Лжедмитрия II в 1611 г. С.Ф. Платонов пришел к заключению, что перерастание социальной борьбы в национально-освободительную произошло раньше, еще в 1608–1610 гг. В результате Смуты, по его мнению, в выигрыше оказались средние общественные слои, а в проигрыше — верх, старое боярство, и низ — казачество[5].

Советские историки поначалу были убеждены, что в начале XVII в. в стране имела место «казачья или крестьянская революция», аналогичная «Великой крестьянской войне» в Германии. Они видели в Лжедмитрии II «вождя социальных низов», который выступил с программой «общественного переворота». Народное движение против приверженцев самозванца в Замосковье и Поморье они оценивали как контрреволюционное[6]. В 30–40-е годы XX в. страдавшие схематизмом и модернизацией ранние марксистские трактовки Смуты сменила проникнутая сталинскими идеями концепция И.И. Смирнова. Выполнив капитальное исследование, историк пришел к выводу, что восстание И.И. Болотникова было первой крестьянской войной, основными движущими силами которой являлись крестьяне, холопы, казаки и мелкие служилые люди по прибору. Движения Лжедмитрия I и Лжедмитрия II историк вслед за многими коллегами рассматривал как «скрытую иностранную интервенцию» Речи Посполитой против России[7]. В результате Смута перестала рассматриваться как единый комплекс событий, а сам термин был отвергнут как «буржуазный».

Исследования отдельных периодов и сюжетов Смуты, проведенные в 50–60-х годах XX в., показали, что события 1607–1610 гг. нельзя сводить к «скрытой интервенции» и освободительному движению русского народа. В войне правительственных сил и приверженцев Лжедмитрия II явно просматривались социальные черты[8]. Обнаружились новые факты, свидетельствующие, что правящие круги Речи Посполитой не были причастны к авантюре Лжедмитрия II и что об их вмешательстве в русские дела нельзя говорить ранее появления в стане самозванца Я. Сапеги[9]. В ходе бурной дискуссии по проблемам истории крестьянских войн А.А. Зимин предложил рассматривать Смуту как крестьянскую войну, которая началась в 1603 г., достигла кульминации в 1606–1607 гг. и после длительного спада завершилась в 1614–1618 гг.[10]

Дискуссия о крестьянских войнах помогла вернуться к рассмотрению Смуты как единого комплекса событий и актуализировала широкий спектр теоретических и практических проблем. Накопленный к 80–90-м гг. XX в. фактический материал обнаружил парадокс: в источниках содержалось очень мало данных об участии крестьян в повстанческом движении, зато имелся обширный материал о выступлениях дворян, казаков и беглых холопов. Р.Г. Скрынников и А.Л. Станиславский независимо друг от друга пришли к заключению, что Смута являлась гражданской, а не крестьянской войной. Утверждение крепостничества в России в конце XVI в., по мнению историков, обострило кризис землевладения, который толкнул разоряющуюся служилую мелкоту, а отнюдь не крестьян на вооруженную борьбу с правительственными силами под знаменами самозванцев. Повстанцы, считают исследователи, не ставили перед собой цели «ниспровержения феодального строя», а добивались продолжения поместной реформы, проводимой в конце XV–XVI вв. «прирожденными» московскими государями[11]. Зарубежные историки Э. Кинанн, Ч. Даннинг, М. Перри и В.И. Ульяновский поддержали Р.Г. Скрынникова и А.Л. Станиславского в их критике концепции первой крестьянской войны в России и пошли дальше, отказавшись от оценок Смуты как социального конфликта. Предпосылки Смуты, по их мнению, следует искать в общеевропейском кризисе конца XVI–XVII вв., а причины — не в социальной, а в политической и культурно-исторической плоскостях[12]. Нетрудно заметить, что новые теории разрабатывались в основном на материалах ранних и заключительных этапов Смуты. Они нуждаются во всесторонней проверке на материалах кульминационного тушинского периода, который в течение последних тридцати лет оставался вне поля зрения исследователей.

За более чем триста лет научного изучения событий Смуты 1607–1610 гг. историки создали обширную и весьма репрезентативную источниковую базу, которая состоит из материалов различного происхождения: правительственных, тушинских, иностранных и разных видов актов, документов делопроизводства государственных учреждений, летописей, хроник, мемуаров, дневников, писем и т. д. Ее удалось существенно расширить за счет привлечения неизвестных тушинских и польских источников. Наиболее исследованными в источниковом плане являются материалы, вышедшие из правительственного лагеря, сочинения иностранцев, тогда как тушинские источники нуждаются в дополнительном изучении, чему посвящена первая глава исследования.

Анализируя события 1607–1610 гг., историки обычно использовали в качестве основных источников русские повести, сказания, летописи, хронографы, с помощью которых критически осмысливали показания иностранцев. Сохранившиеся документальные материалы привлекались в основном для уточнений и «иллюстраций» данных летописцев и мемуаристов. В процессе разысканий в библиотеках и архивах исследователи выявили несколько документальных комплексов 1607–1610 гг., что открывает возможность применить иной подход к изучению событий того времени. Необходимо, проанализировав немногие сохранившиеся документальные комплексы, взаимопроверить содержащиеся в них данные о событиях Смуты и с их помощью перепрочесть нарративные источники. Такой подход, по нашему мнению, позволяет восстановить в общих чертах объективную картину событий 1607–1610 гг. в России и внести существенные коррективы в сложившиеся представления о движении Лжедмитрия II.