Смутное время в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II

Многолетние поиски источников по истории Смуты показали, что основной массив актовых и делопроизводственных материалов Лжедмитрия II, Воровской думы, приказов и местных властей погибли. В различных библиотеках и архивах в разных фондах отложились лишь небольшие коллекции или отдельные документы, написанные приверженцами самозванца. Именно поэтому информацию о том, что происходило в Тушине, исследователи черпают главным образом из дневников и мемуаров участников событий, в основном иностранцев: И. Будилы, М. Мархоцкого, К. Буссова, Я. Сапеги, которые, в свою очередь, в источниковедческом плане остаются недостаточно изученными.

Немногие сохранившиеся источники так или иначе связаны с основными группировками наемного войска, поэтому их можно условно разбить на четыре основные группы: 1) документы Лжедмитрия II и наемников времен «гетманства» М. Меховецкого, мемуары К. Буссова и И. Будилы; 2) документы и сочинения приверженцев Р. Ружинского; 3) русский «архив» и Дневник Я. Сапеги; 4) архив Мнишков и мемуары их сторонников.

§ 1. Документы Лжедмитрия II и наемников времен «гетманства» М. Меховецкого, мемуары К. Буссова и И. Будилы

Архивные материалы времени зарождения движения самозванца сохранились очень плохо. Исследователям удалось найти лишь несколько посланий, написанных М. Меховецким от имени Лжедмитрия II жителям Могилева 2 (12) июля 1607 г.[13], Сигизмунду III 20 (30) ноября 1607 г.[14], М. Вольскому 23 декабря (2 января) 1607 г.[15], и несколько писем наемников: М. Харлиньского К. Радзивиллу (?) 9 (19) октября 1607 г.[16], Ш. Харлиньского М. Радзивиллу 17 (27) октября 1607 г.[17], Ф. Тышкевича кн. А. Острожскому 22 октября (1 ноября) 1607 г.[18], 13 С. Куровского пану Васковскому 20 (30) ноября 1607 г.[19], а также донесение Викентия Львовского о Лжедмитрии II 24 декабря (3 января) 1608 г.[20] и др. Имеются также несколько отписок воевод самозванца из пограничных городов[21] и «Новины» — сводки новостей о ситуации в России, собранных в Речи Посполитой[22]. Ценные данные о земельной политике Лжедмитрия II и его окружения на Северщине в 1607–1608 гг. можно почерпнуть из личного архива помещиков Масловых, который был обнаружен, исследован и опубликован Ф.И. Масловым в начале нынешнего века[23]. Выявленные источники, несмотря на их малочисленность, содержат важные данные о начальном периоде движения Лжедмитрия II и дают прочную основу для критики нарративных источников.

«Московская хроника» К. Буссова 1584–1613 гг. принадлежит к числу наиболее известных и часто используемых сочинений о Смутном времени. Историки высоко ценят этот исторический источник, т. к. он отразил взгляд на события Смуты профессионального военного, хорошо осведомленного и имевшего большой жизненный опыт.

«Хроника» К. Буссова была обнаружена немецким историком Кельхом. Рукопись сразу же привлекла внимание Е.С. Румянцева и его сотрудников, которые смогли приобрести список сочинения К. Буссова для Румянцевского музея и дали возможность Н.М. Карамзину использовать его в «Истории государства Российского». Историограф установил, что сочинение Бера первично по отношению к «Истории» Петрея и заслуживает большего доверия[24]. В 1831 г. Н.Г. Устрялов, осуществивший первый научный перевод текста памятника на русский язык, приписал его Мартину Беру[25]. Новейшее научное издание памятника было осуществлено в 1961 г. И.И. Смирновым, который доказал авторство К. Буссова, восстановил факты его биографии и дал оценку его труда как исторического источника[26].

К. Буссов родился в Германии в Люнненбургском княжестве. Достигнув совершеннолетия, он, как многие его современники, избрал профессию ландскнехта и, по его словам, сорок три года служил «при дворах государей и владетельных особ». Если учесть, что из этих сорока трех лет одиннадцать ландскнехт провел в России, то можно предположить, что ко времени поступления на русскую службу ему было между сорока и пятидесятью, и он имел богатый жизненный опыт. В 1601 г. К. Буссов вместе с другими наемниками, служившими в шведской армии в Ливонии в надежде получить большое вознаграждение, задумал передать России несколько городов и крепостей. Заговор был раскрыт, и его участники были вынуждены бежать в Россию, где К. Буссов получил богатые поместья и должность офицера в русских войсках.

Ландскнехт был очевидцем голода 1601–1603 гг., принимал участие в войне Бориса Годунова с Лжедмитрием I, а после победы самозванца, верно ему служил в иноземной дворцовой охране и был очевидцем восстания 17 (27) мая 1606 г. в Москве. Василий Шуйский, пришедший к власти на волне народного восстания против иноземцев, не жаловал К. Буссова и его товарищей, поэтому в конце 1606 г. он предпочел искать счастья на службе у «чудом спасшегося царя Дмитрия». С конца 1606 по 1611 гг. К. Буссов, судя по его запискам, являлся офицером отряда иноземцев в Калуге. Был хорошо знаком с видными деятелями повстанческого движения И.И. Болотниковым, Ю. Беззубцевым, И.М. Заруцким, С. Кохановским. Он наблюдал движение Лжедмитрия II что называется «изнутри», начиная со снятия осады Калуги в ноябре 1607 г. вплоть до гибели самозванца в 1610 г.

Вскоре после гибели Вора К. Буссов поступил на службу Сигизмунду III и прибыл в Москву в качестве офицера иноземной дворцовой стражи. В марте 1611 г. он вместе с Ж. Маржаретом и солдатами-иноземцами принял участие в подавлении восстания москвичей. В сентябре 1612 г. вместе с посольством Ю.Н. Трубецкого, М.Г. Салтыкова и А. Иванова ему удалось выбраться из осажденной земскими ополчениями столицы и добраться до Риги. Оказавшись на склоне лет не у дел, бывший ландскнехт решил взяться за перо, чтобы оставить миру свои воспоминания о пережитом, а заодно и заработать на значительном интересе к России в Европе, стоявшей на пороге Тридцатилетней войны. В литературных трудах К. Буссову помогал пастор Мартин Бер, который сделал небольшие вставки и подверг текст литературной обработке. В 1613 г. работа была завершена, но все попытки опубликовать сочинение, предпринятые К. Буссовым, а затем М. Бером, оказались тщетными. Роковым для К. Буссова и М. Бера стало обращение за помощью к П. Петрею, который использовал их труд для своей «Истории о Великом княжестве Московском». После выхода в свет в 1615 г. сочинения П. Петрея «Московская хроника» оказалась на долгие годы похоронена в библиотеках.

Проверка дат, приведенных в «Хронике», обнаруживает, что, восстанавливая в памяти пережитое, К. Буссов часто ошибался, путался в календарях. К примеру, Болховское сражение он датировал 23–24 апреля 1608 г., тогда как оно в действительности произошло 30 апреля — 1 мая 1608 г.[27], восстание в Москве и убийство самозванца — 17 мая 1606 г. по юлианскому календарю[28], а появление Лжедмитрия II в Тушине под Москвой — 29 июня 1608 г. по григорианскому календарю[29]. Это иногда приводило к путанице в хронологии событий. Так, о Ходынском сражении К. Буссов рассказал до сообщения о прибытии самозванца в Тушино, тогда как в действительности оно произошло после этого события[30]. Как видно из приведенных примеров, мемуарист не имел в своем распоряжении дневниковых записей и, обращаясь к своей памяти, изрядно подзабыл точную хронологию событий и не смог ее восстановить. Не случайно, определяя датировку событий, он отталкивался от религиозных праздников[31]. Вместе с тем сами его сообщения отличаются многими точными подробностями и деталями, которые подтверждаются документальными источниками. К примеру, К. Буссов рассказал о трагической судьбе купца Иоахима Шмидта, посланного Яном Сапегой в Ярославль[32]. В «архиве» Яна Сапеги сохранилось письмо И. Шмидта к гетману, которое полностью подтверждает сообщение мемуариста[33]. Ландскнехт — единственный, кто сообщает об участии испанца дона Хуана Крузатти в приведении на имя царя Дмитрия Замосковных городов[34]. В «архиве» Яна Сапеги имеются три письма этого человека[35]. Приведенные факты свидетельствуют, что «Хроника» К. Буссова содержит уникальные данные по истории Смуты, которые могут быть использованы после тщательной проверки их датировки данными источников, написанными по горячим следам событий.

«История ложного Дмитрия» — записки мозырского хорунжего Й. Будилы, который одним из первых явился в стан самозванца в Стародубе, привлекают исследователей тем, что это взгляд на события человека, одно время близкого к первому гетману самозванца М. Меховецкому и не испытывавшего больших симпатий к кн. Р. Ружинскому и Мнишкам. Несмотря на то, что в настоящее время в распоряжении исследователей имеются две научные публикации[36], памятник как исторический источник пока недостаточно изучен и его использование в исследованиях затруднено.

Сочинение было обнаружено во второй половине XVIII в. польским историком А. Нарушевичем в библиотеке Залуцких. Он снял копию рукописи и использовал обширные извлечения из нее в своих разысканиях[37]. В конце XVIII в. библиотека Залуцких была вывезена в Санкт-Петербург в Императорскую публичную библиотеку, где во второй половине XIX в. Н. Коялович отыскал рукопись с «Историей ложного Дмитрия», перевел на русский язык и опубликовал в первом томе «Русской исторической библиотеки». Он первым высказал предположение, что автором сочинения является мозырский хорунжий И. Будила — один из офицеров наемного войска самозванца, и эта атрибуция была принята большинством исследователей[38].

В 1937 г. К. Тышковский опубликовал краткий очерк биографии хорунжего в Польском биографическом словаре[39]. В 1995 в Я. Былиньский и И. Длугош в предисловии ко второму научному изданию «Истории ложного Дмитрия» дополнили и уточнили материалы, собранные К. Тышковским[40]. Несмотря на все усилия, о И. Будиле удалось узнать немногое. Из его довоенной жизни известно только, что он происходил из семьи богатых украинских шляхтичей, благодаря чему стал хорунжим Мозырским[41]. Не ясно, на чьей стороне он был во время рокоша 1606–1607 гг. Во всяком случае, в опубликованном К. Когновицким перечне лиц, выставивших свои отряды против рокошан, его нет[42].

В сентябре 1607 г. И. Будила явился к Лжедмитрию II в Стародуб и стал полковником иноземного отряда в его войске. Он принимал участие в походах самозванца на Тулу (октябрь — ноябрь 1607 г.), на Брянск (ноябрь 1607 г. — январь 1608 г.), участвовал в Болховском (30 апреля — 1 мая 1608 г.) и Ходынском (25 июня 1608 г.) сражениях[43]. С июня 1608 г. по апрель 1609 г. хорунжий, судя по данным «Истории ложного Дмитрия», находился в Тушинском лагере самозванца под Москвой[44]. В апреле 1609 г. кн. Р. Ружинский послал его во главе крупного отряда к Ярославлю для борьбы с отрядами земского ополчения Замосковных и Поморских городов, и он участвовал в боях с земцами у Ярославля (конец апреля — начало мая 1609 г.)[45], у Юрьевца Поволжского (28 июня 1609 г.)[46], в сражении у Твери (12–13 июля 1609 г.), вероятно, в штурме Троице-Сергиева монастыря (28 июля 1609 г.)[47], в боях у Колязина монастыря (август 1609 г.).[48] После получения вестей о вторжении Сигизмунда III в Россию И. Будила вместе с А. Зборовским, по всей видимости, вернулся в Тушино, где находился вплоть до распада лагеря самозванца[49].

В марте — мае 1610 г. И. Будила вместе с другими солдатами наемной армии самозванца перебрался в Иосифо-Волоколамский монастырь, а затем в окрестности с. Клушино. Узнав, что король не намерен оплачивать «заслуженное», мозырский хорунжий вместе с Я. Сапегой и другими наемниками вновь поступил на службу Лжедмитрию II и принял участие во втором походе самозванца на Москву летом 1610 г.[50] Осенью 1610 г. после бегства Лжедмитрия II он вместе с сапежинцами перебрался в окрестности Мещевска, где зимовал, грабя местное население, и предлагал свои услуги то королю, то самозванцу[51]. Только весной 1611 г. И. Будила окончательно вернулся на королевскую службу и принял активное участие в борьбе с земскими ополчениями 1611–1612 гг.[52] В октябре 1612 г. после капитуляции польского гарнизона в Москве бывший хорунжий попал в плен, был сослан в Нижний Новгород, где находился вплоть до окончания войны России и Речи Посполитой и обмена пленных в 1619 г.[53] Вернувшись на родину, он женился на Ядвиге Чалесской. О том, как дальше сложилась его судьба и когда он умер, историкам установить не удалось.

В начале XX в. следы рукописи «Истории ложного Дмитрия» затерялись. По этой причине польские историки Я. Былиньский и И. Длугош, готовя второе научное издание памятника, были вынуждены положить в его основу текст издания Н. Кояловича, который сличили с копией и извлечениями А. Нарушевича. Исследователи обнаружили в издании Н. Кояловича ряд искажений и пропусков, вызванных цензурными соображениями, а также неточности в публикации польского текста и в переводе. Они не согласились с названием, которое дал при публикации произведения М. Коялович — «История ложного Дмитрия», и предпочли вернуться к названию, данному А. Нарушевичем, — «Война московская, учиненная и продолжавшаяся по причине ложных Дмитриев 1603–1612 гг.». Все обнаруженные разночтения они поместили в примечаниях[54]. Некоторые вопросы Я. Былиньский и И. Длугош оставили открытыми. Из вводной статьи осталось неясным, когда и зачем И. Будила написал свое произведение, правильно ли Н. Коялович «установил» его текст.

Несколько лет назад нам удалось отыскать и проанализировать считавшуюся утерянной рукопись ИПБ F. IV.33, из которой Н. Коялович извлек сочинение И. Будилы[55]. Это сборник польских документальных и литературных материалов второй половины XVI — середины XVII в., который написан на бумаге 60–80-х гг. XVII в.[56] разными чернилами и несколькими почерками. Начало утрачено, но восстановлено в XIX в. при реставрации и переплете рукописи в ИПБ, вероятно, по рукописи ИПБ F.IV.119. Реставратор не обратил внимания, что, воссоздавая утраченное, он переписал и часть хорошо сохранившегося текста, в результате между реставрированной и древней частями рукописи имеется нестыковка и повтор текста. В верхней части правого края листов (начиная с Л. 11) идет старая пагинация, в нижней части по середине — новая.

Лл. 1–21. Описание венчания Марины Мнишек с представителем самозванца Афанасием Власьевым 29 ноября 1605 г. Ст. Гроховского.

Лл. 21 об. — 25 об. Описания областей Московского государства.

Лл. 26–64 об. «История ложного Дмитрия».

Лл. 65–67. Копии польских документов 1565–1588 гг.

Лл. 67 об. — 68. Декларация и Универсал Сигизмунда III 1609 г.

Лл. 68 об. — 80 об. Документы сапежинцев 1612–1614 гг.

Л. 81. Чистый.

Лл. 81 об. — 110 об. Документы бывших наемных отрядов самозванца 1615–1616 гг.

Лл. 111–123 об. «История Лжедмитрия I» Жмудина Товяньского[57].

Лл. 124–126 об. Вотум Я. Замойского на сейме 1605 г.

Лл. 127–188. Польские документы 1627 г.

«Описание областей Московского государства» слишком невелико, чтобы быть самостоятельным произведением. «Описание» и «История» написаны одним почерком и композиционно примыкают друг к другу. Эти наблюдения позволяют высказать предположение, что «Описание» является вводной частью к «Истории», подобно сходному описанию областей Московского государства в «Истории о Великом княжестве Московском» шведского дипломата Петра Петрея, впервые опубликованной в 1615 г.[58]

В текст «Истории» И. Будилы вставлены многие войсковые документы сапежинцев 1608–1612 гг. и затем до 1613 г. прослеживается судьба бывших солдат наемного войска самозванца, плененных в Москве. Войсковые документы за 1612–1614 гг. и 1615–1616 гг., отделенные от «Истории» И. Будилы копиями польских документов 1565–1588 гг., позволяют проследить судьбу тех наемников войска Лжедмитрия II, кто избежал плена, вернулся в Речь Посполитую и получил награды от короля. Композиционно эти документы тесно связаны с основным текстом «Истории» И. Будилы и, по-видимому, являются ее прямым продолжением, которое было призвано подчеркнуть трагизм судьбы московских сидельцев, испытавших горечь плена и не получивших от короля достойных наград. Копии документов 1565–1588 гг., судя по всему, оказались в данном месте случайно при копировании и реставрации рукописи и разорвали текст «Истории» на две неравные части.

Маловероятно, чтобы И. Будила занимался литературным трудом и широко использовал войсковые документы сапежинцев, находясь в плену в 1613–1619 гг. Скорее всего, он взялся за перо по возвращении из России с целью привлечь внимание властей к судьбе своей и своих товарищей по плену. Возможно, его работа каким-то образом связана с появлением второй редакции Дневника Я. Сапеги.

Проверка датировок событий в «Истории» И. Будилы данными писем наемников конца 1607 г. показывает, что в первые месяцы пребывания в России (2 сентября — 24 ноября 1607 г.) он скрупулезно фиксировал главные события жизни войска самозванца и точно их датировал[59]. К примеру, датировки событий в октябре 1607 г. в сочинении И. Будилы и в письмах М. Харлецкого и С. Куровского полностью совпадают[60]. Последующие происшествия хорунжий описывал менее подробно, выбирая только самые важные, часто объединяя под одной датой события нескольких дней. Например, приход к Москве Лжедмитрия II в июне 1608 г., Ходынское сражение[61] и т. д. Эти наблюдения позволяют высказать предположение, что в работе над сочинением И. Будила использовал свои дневниковые записи, которые вел во время своего пребывания в России. В первые месяцы, как это было у Я. Сапеги, он делал их довольно часто, затем все реже и реже, сосредоточиваясь на главном. Будучи на покое, он переработал эти записи, дополнил воспоминаниями, извлечениями из войсковых документов и других литературных и мемуарных источников. Все это сделало воспоминания хорунжего ценным источником о событиях Смутного времени в России 1607–1613 гг.

§ 2. Документы и сочинения приверженцев Р. Ружинского

Документы и сочинения приверженцев Р. Ружинского сохранились значительно лучше, чем материалы времен «гетманства» М. Меховецкого. В распоряжении исследователей имеются материалы переговоров наемников с Лжедмитрием II осенью 1609 — в первой половине 1610 г.[62], с Сигизмундом III, королевскими комиссарами, гетманом С. Жолкевским в конце 1609–1610 гг.[63] Имеются также отдельные документы посольств думного дьяка Ф. Лопухина в Речь Посполитую в начале 1609 г.[64] и боярина М.Г. Салтыкова к королю под Смоленск в начале 1610 г.[65] Значительная часть этих материалов опубликована[66]. Большую ценность представляют отдельные грамоты самозванца, Р. Ружинского, А. Зборовского и других командиров наемного войска. Например, грамоты Лжедмитрия II смолянам 14 (24 апреля) 1608 г.[67], Карлу IX[68], письмо кн. Р.Н. Ружинского кн. В.В. Голицыну и И.С. Куракину 14 апреля 1608 г.[69], отписки воевод порубежных городов[70] и т. д. Содержащиеся в документах данные позволяют критически проанализировать показания ротмистра М. Мархоцкого — одного из ближайших соратников Р. Ружинского.

«История московской войны» М. Мархоцкого давно признана историками одним из лучших иностранных сочинений о Смуте и широко используется в исследованиях. Парадоксально, но памятник до сих пор не был ни разу научно издан и остается практически неизученным в источниковедческом плане.

Микулай Скибор Мархоцкий, ротмистр и староста Чховский, родился около 1570 г. и впервые упоминается в польских документах в 1588 г. вместе с матерью и братом в связи с апелляцией в краковском земском суде. Во время рокоша в 1607 г. он выступил на стороне короля и получил звание ротмистра. После разгрома рокошан под Гузовым М. Мархоцкий вступил со своей ротой в отряд кн. Р. Ружинского и вместе с ним явился в Россию на службу Лжедмитрию II в Кромы. Будучи близок к Р. Ружинскому, принимал самое активное участие в переговорах с руководителями движения самозванца о найме отряда на службу. Принимал участие в Болховском, Ходынском сражениях, находился в Тушинском лагере во время осады Москвы в 1608–1610 гг. вплоть до его распада. В 1610 г. был в числе тех наемников, кто вернулся на службу к королю. Принимал участие в Клушинской битве, затем находился в польском войске в осажденной земским ополчением Москве. От этого войска ездил послом на сейм 1611 г. По возвращении вступил в Оршанскую конфедерацию и в 1612 г. вернулся в Речь Посполитую, благодаря чему избежал плена. В Речи Посполитой вплоть до смерти в 1636 г. занимался общественной деятельностью, был депутатом сеймов[71].

Оригинал «Истории», по данным польских историков, хранится в Библиотеке Чарторижских. Выявлены четыре списка памятника[72]. Нам удалось разыскать еще два[73]. Сочинение издано только один раз в прошлом веке[74]. Археографический анализ списков произведения пока не проводился. Давно назрела необходимость нового научного издания памятника. Поскольку эта проблема требует специального исследования, мы сочли возможным воспользоваться текстом публикации, которую сличили с Львовским и Шведским списками.

В тексте мемуаров имеются хронологические реалии, которые позволяют определить примерные сроки работы М. Мархоцкого над его сочинением. Рассказывая о прибытии в стан самозванца Петра Борковского, чтобы по поручению послов убедить наемников покинуть пределы России, мемуарист оговорился, что посланец позднее был хорунжим Сендомирским[75]. П. Борковский был хорошо знаком М. Мархоцкому, т. к. они вместе с ним ездили послами от московского войска на сейм в 1611 г. и затем избежали плена. По возвращении в Речь Посполитую П. Борковский принял участие в работе сейма 1615 г., участвовал в переговорах с русским послом Желябужским. В качестве хорунжего Сендомирского он упоминается с 1616 г. вплоть до его смерти в 1619 г.[76] Таким образом, «История» написана не ранее 1619 г. Упоминая об Александре Гонсевском, М. Мархоцкий вновь оговорился, что в момент написания мемуаров он являлся воеводой Смоленским. А. Гонсевский был назначен королем воеводой Смоленским в 1625 г. и оставался на этой должности до своей смерти в 1639 г.[77] Если учесть, что М. Мархоцкий умер в 1636 г., можно прийти к заключению, что его мемуары написаны между 1625–1636 гг.

События русской Смуты в мемуарах М. Мархоцкого излагаются по годам и месяцам. Точно датированы лишь самые важные события: Болховское, Клушинское сражения, волнения в Тушине 20 марта 1610 г., взятие Смоленска 13 июня 1611 г.[78] Характер повествования и отсутствие точных дат событий дают основание предположить, что в распоряжении мемуариста не было дневниковых записей, которые он вел во время пребывания в России. Мемуарист пользовался в основном своими воспоминаниями. Прекрасная память и несомненный литературный дар позволили ему создать довольно точную, хотя и весьма субъективную, картину Смуты. Ценность мемуаров заключается в том, что это взгляд человека весьма осведомленного и близкого к кн. Р. Ружинскому и его солдатам.

§ 3. Русский «архив» и Дневник Я. Сапеги

Большинство сохранившихся тушинских материалов так или иначе связаны с тушинским гетманом Яном Петром Сапегой, который с лета 1608 г. по начало осени 1611 г. находился в гуще событий Смуты. Он родился в 1569 г. в семье литовского магната Павла Сапеги и Ганны Ходкевич, получил образование в Италии и избрал карьеру военного. В чине ротмистра Я. Сапега принял участие в Валашском, Инфляндском походах коронных войск и в подавлении рокоша — восстания шляхты против короля Сигизмунда III Вазы в 1606–1607 гг. Крутой поворот в судьбе Яна Сапеги произошел летом 1608 г., когда он возглавил поход в Россию взбунтовавшихся солдат инфляндской армии. Лжедмитрий II принял на службу бывшего королевского ротмистра и отправил в поход в северо-восточные области страны. Новый гетман самозванца и его воины захватили Замосковье и часть Поморья. С сентября 1608 по январь 1610 гг. они безуспешно осаждали Троице-Сергиев монастырь. В начале 1610 г. правительственные войска бояр кн. Михаила Скопина-Шуйского и Федора Ивановича Шереметьева, опираясь на поддержку населения, отогнали Яна Сапегу и остатки его отрядов к западным границам страны[79].

Летом 1610 г. Ян Сапега и его солдаты после безуспешных попыток поступить на службу к Сигизмунду III Вазе, вторгшемуся в Россию во главе коронных войск, вернулись к Лжедмитрию II. Царик назначил Яна Сапегу гетманом и приказал возглавить свои войска в новом походе на Москву. Столичные бояре, вопреки ожиданиям, передали престол королевичу Владиславу. Гетман С. Жолкевский и коронные войска окружили стан царика в селе Коломенском. Самозванец бежал, бросив своих солдат на произвол судьбы. После долгих переговоров Ян Сапега и наемники согласились перейти на службу московскому правительству и, получив жалование, отправились в заоцкие города и Северскую землю. В течение второй половины 1610 — первой половины 1611 г. они грабили мирное население захваченных уездов и вели переговоры с Лжедмитрием II, московским правительством, Сигизмундом III и руководством земского ополчения, стремясь подороже продать свои сабли. Только в июле 1611 г., когда освободительное движение в России приобрело большой размах, Ян Сапега и наемники поступили на службу Сигизмунду III и приняли участие в операциях по снабжению польского гарнизона в Москве. Во время одного из рейдов в Замосковье Ян Сапега заболел горячкой и умер 4 (14) сентября 1611 г.[80] в осажденном ополчением Кремле[81].

В течение всего пребывания Яна Сапеги в России (1608–1610 гг.) его секретари вели Дневник. В конце XVIII в. К. Когновицкий ввел в научный оборот копию Дневника, которая находилась в рукописи, некогда принадлежавшей историку конца XVII — начала XVIII в. Я.К. Рубинковскому. Исследователь широко использовал материалы этой рукописи в «Жизнеописании Яна Сапеги» и издал в приложении обширные извлечения из Дневника[82]. В 30-х годах прошлого века автор, скрывшийся под псевдонимом И.С., перевел извлечения К. Когновицкого на русский язык и опубликовал в журнале «Сын отечества и Северный архив»[83]. Публикация К. Когновицкого и ее перевод стали широко использоваться русскими и польскими историками XIX в.

Примерно в это же время И. Онацевич, описывавший польские рукописи собрания Залуцких, поступивших в Императорскую публичную библиотеку, отыскал там рукопись Я.К. Рубинковского и снял с нее копию[84]. Во второй половине XIX в. рукописью, судя по ссылкам, пользовался Н.И. Костомаров[85]. Затем ее следы затерялись. Во всяком случае, ее не смогли отыскать ни Л. Пташицкий, ни В.С. Криксин[86].

В 30–40-х годах прошлого века в России и Польше стало известно, что в Швеции в библиотеке графов Брагге в Ску-Клостерском замке имеется еще один список Дневника Яна Сапеги[87]. А. Гиршберг, проанализировав рукопись, пришел к выводу, что это оригинал памятника. По описанию исследователя, в конце XIX в. рукопись представляла собой узкий фолиант в 149 листов в кожаном переплете от русского служебника. Сшиты были только первые 53 листа, остальные перепутаны. Дневник был помещен на листах 1–116, 119–139. Листы 117–118, 140–149 занимали инструкция послам сапежинцев королю 9 декабря 1609 г., два письма Яна Сапеги к войску, написанные в марте 1611 г. и отдельные листы с черновыми записями разных лиц. Записи в Дневнике были сделаны выцветшими чернилами несколькими почерками сначала очень старательно, затем все более и более небрежно, некоторые отредактированы. А. Гиршберг, опираясь на сделанные наблюдения, заключил, что авторами Дневника являются секретари Яна Сапеги, а редактором — сам гетман. Исследователь восстановил первоначальный порядок записей, прочел и скопировал текст памятника[88].

В процессе работы над изданием Дневника А. Гиршберг сличил текст оригинала с публикацией К. Когновицкого и установил, что в извлечениях предшественника текст памятника сильно искажен, и они не представляют научного интереса. Историк обнаружил, что в копии Я.К. Рубинковского имеются записи, утраченные в оригинале. А. Гиршбергу стало известно, что Л. Пташицкий недавно нашел среди бумаг И. Онацевича копию рукописи Рубинковского. Историк попросил петербургского коллегу сделать выписки мест, утраченных в оригинале памятника, и переслать их во Львов. Фрагменты были помещены в примечаниях к оригиналу Дневника в его первом научном издании[89].

В начале нынешнего века В.С. Криксин проанализировал копию рукописи Я.К. Рубинковского в списке И. Онацевича и установил, что она довольно точно передает текст оригинала. Исследователь сопоставил текст копии И. Онацевича с публикациями А. Гиршберга, К. Когновицкого и И.С. и подтвердил вывод львовского коллеги, что К. Когновицкий, а вслед за ним и И.С. сильно исказили текст протографа и их публикации интересны как факт историографии. Спомощью копии И. Онацевича В.С. Криксин прочел многие темные места оригинала памятника, которые не удалось разобрать А. Гиршбергу, и выявил ряд записей, утраченных в подлиннике и не вошедших в первое научное издание Дневника. Все разночтения историк поместил в приложении к своей статье[90].

В настоящее время оригинал Дневника находится в Государственном архиве Швеции в Стокгольме, где нам его удалось не без труда отыскать во время нашей командировки в 1995 г. Сплошной просмотр бумаги показал, что на Лл. 1–139 имеются пять видов филиграней в виде кувшина (Лл. 22, 33, 65, 93, 95, 117 — кон. XVI — первые годы XVII в.)[91], две разновидности круглого щита (Лл. 52 и 75 — близко ДК № 1174. 1594–1607 гг.).[92] Филиграни большинства листов заключительной части рукописи явно позднего происхождения: гроздья винограда (Лл. 140–144 — близко ДК № 103. 1640 г. и Лл. 145, 146 — ДК № 105. 1646–1654 гг.), щит с рыбой (Лл. 145–146 — близко ДК № 1175 и 1176. 1620 г.)[93], что в целом подтверждает палеографические наблюдения А. Гиршберга[94].

В Ску-Клостерском собрании нам удалось обнаружить неизвестную копию Дневника, которая, судя по манере письма, бумаге и формату, сходными с другими польскими копийными книгами Ску-Клостерского собрания, была снята в середине XVII в., когда оригинал еще находился в Речи Посполитой и относительно хорошо читался[95]. Листы рукописи перепутаны во время поздней нумерации, но старая пагинация позволяет восстановить их первоначальную последовательность. Текст первого листа памятника начинается с полуслова, что говорит о том, что начальные листы рукописи были утрачены еще до первоначальной пагинации. По содержанию сохранившегося фрагмента предшествующего Дневнику текста можно предположить, что на утраченных листах помещался рассказ о событиях русской Смуты до 1608 г. и обосновывалась правомерность похода сапежинцев в Россию — тот самый, который читался в начале рукописи Я.К. Рубинковского[96]. Сличение текстов Дневника и обнаруженного списка позволило разобрать темные и плохо читаемые слова и выражения оригинала. Выявленные разночтения носят в основном поясняющий характер или возникли в результате механических ошибок при переписке. К примеру, часто к сокращениям типа «J.M.» добавляется «Jan Sapieha» и т. п. Только в записи за 5 (15) августа 1608 г. имеется обширная вставка, но она возникла в результате ошибки копииста, поместившего не на то место редакционную правку Я. Сапеги к записи за 10 (20) августа 1608 г. Текст Дневника неожиданно обрывается после записи 4 (14) апреля 1609 г. на полуслове, что говорит об утрате последующих листов рукописи[97]. Сличение текстов оригинала Дневника, Шведского списка и рукописи Я.К. Рубинковского по копии И. Онацевича обнаруживает, что копия Я.К. Рубинковского и Шведский список начинались с краткого рассказа о Смуте в России. Между ними также имеются сходные, в сравнении с оригиналом, чтения, особенно в начале текста Дневника. Это наблюдение дает основание предположить, что еще до захвата собрания шведами в середине XVII в. в Речи Посполитой была создана вторая редакция Дневника, которая содержала краткий очерк событий Смуты, но она еще не имела редакционных правок рукописи Я.К. Рубинковского. Возможно, она, как и рукопись Я.К. Рубинковского, открывалась родословием Я. Сапеги и двумя панегириками гетману. Вместе с тем в основном тексте Дневника между Шведским списком, который сохранил текст оригинала, и рукописью Я.К. Рубинковского имеются существенные отличия. Автор рукописи Я.К. Рубинковского ввел в текст Дневника новое действующее лицо — некоего Александра Рубинковского, которому приписал дела и заслуги сапежинских ротмистров. Направление редакторской работы дает основание предположить, что создателем рукописи был ее владелец — видный польский писатель конца XVII в. Я.К. Рубинковский — потомок одного из рядовых участников похода Яна Сапеги в Россию. Он опустил все, что мало-мальски компрометировало гетмана и его солдат, прежде всего записи о переговорах Яна Сапеги с Лжедмитрием II и руководством земского ополчения в конце 1610–1611 гг.[98] К. Когновицкий, как показал текстологический анализ его публикации, проведенный В.С. Криксиным, еще более исказил текст Дневника[99]. В результате этих редакционных правок в рукописи Рубинковского, а еще более в извлечениях К. Когновицкого, Ян Сапега и его воины предстали верными подданными короля, действовавшими по его заданию. Я.К. Рубинковский и К. Когновицкий ввели в заблуждение историков, которые видят во вторжении сапежинцев начало скрытой интервенции Речи Посполитой в Россию.

Археографический анализ списков Дневника показывает, что прав В.С. Криксин, говоривший о необходимости нового научного издания памятника с переводом и комментариями. Пока же в исследованиях приходится использовать издание А. Гиршберга, дополненное разночтениями шведской копии и из рукописи Я.К. Рубинковского по копии И. Онацевича, которые выявили Л. Пташицкий и В.С. Криксин.

Взаимоотношения оригинала и списков Дневника можно представить следующей схеме:

Критический анализ сохранившихся записей Дневника Яна Сапеги показывает, что пропуски в тексте памятника возникли не только вследствие утраты нескольких листов оригинала. Секретари гетмана регулярно делали записи в Дневнике только тогда, когда сапежинцам сопутствовал успех. По мере ухудшения обстановки возрастало число пропусков. Свидетельства о событиях декабря 1609 — июня 1610 гг., когда Михаил Скопин-Шуйский изгнал сапежинцев из Замосковья, вообще фрагментарны[100]. Авторы Дневника рассказывали в своих записях об обстановке в стране, о боях сапежинцев с противниками, о переговорах с различными правительствами, о найме на службу. Они были многословны при описании побед гетмана и его солдат (сражения у Рахманцева и в Ростове), весьма сдержанны, сообщая о неудачах (бой у Калязина, штурм Троице-Сергиева монастыря 28 июля 1609 г.), и старательно замалчивали поражения (штурмы Троицы 1 ноября 1608 г. и 28 июня 1609 г.)[101]. Все эти факты свидетельствуют, что показания авторов Дневника тенденциозны и нуждаются в проверке данными других источников.

Секретари Яна Сапеги почти ежедневно фиксировали в своих записях получение и отправку гетманом писем, вестей, прибытие гонцов, показания лазутчиков, пленных и перебежчиков. Многие из упомянутых в Дневнике документов сохранились в архивах России, Украины, Польши и Швеции[102]. С их помощью можно выяснить принципы отбора информации секретарями гетмана и направления их редакторской работы. Сопоставление документов «архива» Яна Сапеги и Дневника показывает, что секретари гетмана отмечали в своих записях только самые важные документы. Обычную переписку, частные челобитные и письма они, как правило, не упоминали[103]. Анализ содержания писем и свидетельств о них в Дневнике обнаруживает, что секретари Яна Сапеги довольно точно передавали содержание документов на польском языке[104]:

Отчет послов сапежинцев

«Jego m.p. Hetman coronny przyczytal te slawe dobra y dzielność rzemiosła swego, w scym nigdy iako przeszkoda niebyl y bydz nie chce…»

Дневник

«Jego Mosc Pan Hetman koronny slawe dobra i dzielnosc rzemieska (sic) przyznawa, i jako w zaslugach przeszkoda nie byl, tak i teraz byc niechce…»

Близко к тексту излагалось и содержание русских документов[105]:

Грамота М. Скопина

«…послал к тебе на помочь Свейский Карло король свейских и немецких воевод с ратными людьми… 12 тысяч…»

Дневник

«Король Карлус посла помочь тебе войска немецкого 15 тысяч...»

Расспросные речи И. Дмитриева

«…а на вылоску не выходят часто для тово, что все больны, а болезнь — цынга…»

Дневник

«…на вылазку для того не часто выходят…, так как много людей поумирало — цынга».

Авторы Дневника первое время плохо ориентировались в реалиях русской жизни, особенно когда воспринимали информацию на слух, и иногда допускали ошибки или неточности. К примеру, они называли в первых записях Михаила Скопина — Иваном, Осипа Селевина — Цекавиным, Федора Барятинского — Романом, Михаила Вельяминова — Никитой и т. д. Михаила Вельяминова упоминали то как владимирского, то как суздальского воеводу. Отмечали, что Калуга расположена в устье Оки и т. д. Имелись и языковые трудности в передаче неславянских топонимов. Арзамас секретари гетмана написали Зерзомашем, Темников — Тымниковым, Алатырь — Алтырем и т. д.[106] Однако в последующих записях многие из этих ошибок и неточностей были устранены. В целом, как видно из приведенных примеров, авторы Дневника довольно точно понимали и записывали собранные сведения. Записи Дневника отчасти помогают восстановить основное содержание утраченных или пока не отысканных документов «архива» Яна Сапеги.

Ян Сапега летом — осенью 1608 г. проявлял пристальное внимание к работе своих секретарей. Он вносил в записи Дневника уточнения, иногда делал на полях обширные приписки, в которых излагал показания лазутчиков, описал, как его принимали старцы Болдина монастыря, вяземский воевода, изложил ход переговоров с М. Олесницким, К. Вишневецким, а затем с послами Василия Шуйского — Бутурлиным и Прозоровским. Эти приписки, сделанные по горячим следам событий и содержащие уникальные сведения, являются ценнейшим источником информации. Правда, осенью 1608 г. бурные события Смуты отвлекли гетмана от наблюдения за ходом работы над Дневником. В дальнейшем он лишь однажды, летом 1610 г., сделал обширную вставку в текст памятника, изложив в ней содержание особо важного письма С. Жолкевского. Меньше внимания Дневнику стали уделять и его секретари, о чем свидетельствует возрастающая день ото дня небрежность почерка. В результате историкам остались неизвестны многие факты и подробности, которые приходится черпать из других источников[107].

Дневник Яна Сапеги является ценным историческим источником, который, будучи дополнен данными документов «архива» гетмана, открывает возможность восстановить многие важные факты как истории движения Лжедмитрия II, так и Смуты в целом.

В процессе архивных разысканий исследователи неоднократно высказывали предположение, что обнаруженные ими коллекции тушинских документов восходят к русскому «архиву» Яна Сапеги 1608–1611 гг.[108] К нему обычно относят адресованные ему письма, хранящиеся в Рожанском собрании Сапег, коллекциях графов Брагге, Г.Д. Хилкова, С.В. Соловьева, Ходкевичей. Нам удалось установить, что аналогичные документы имеются в Красиловском и Березинском собраниях Сапег[109]. Анализ состава коллекций, содержащих бумаги Яна Сапеги, позволяет развить выдвинутую гипотезу. Почти во всех собраниях бумаги Яна Сапеги хранятся вместе с перепиской короля Сигизмунда III, литовского канцлера Льва Сапеги с польской администрацией и боярами в Москве, а также с челобитными русских людей королевичу Владиславу и материалами смоленской приказной избы. Эти документы явно не входили в «архив» гетмана. Вероятно, это остатки «архива» канцлера Великого княжества литовского Льва Сапеги, который в Речи Посполитой ведал русскими делами. Как известно, литовским канцлером в 1611 г. был Лев Сапега — двоюродный брат и душеприказчик Яна Сапеги. После смерти Льва Сапеги в 1633 году, его богатый архив был разделен на несколько крупных собраний. Источники позволяют проследить судьбу некоторых из этих коллекций[110].

Одна из коллекций бумаг Яна Сапеги осталась в основном собрании Сапег в Рожане. В середине XVII в. сын Льва Сапеги Казимир Лев подарил часть собрания Виленской академии, где основал кафедру канонического и гражданского права. Ныне часть подаренной библиотеки хранится в библиотеке Виленского университета[111]. Основной архив, в котором находились бумаги Я. Сапеги, остался в Рожане. В конце XVIII в. польский историк К. Когновицкий отыскал здесь письма Сигизмунда III, Лжедмитрия II, М. Мнишек, Р. Ружинского, донесения командиров наемных отрядов, адресованные Яну Сапеге. Историк опубликовал наиболее важные из этих документов в приложениях к своему «Житию Яна Сапеги». В 30-е годы XIX в. П.А. Муханов перевел некоторые из этих документов на русский язык и издал в своих сборниках материалов по истории Смуты[112].

В середине прошлого века Сапеги передали Рожанский архив в Библиотеку Польской академии наук в Кракове. В конце прошлого века архивное собрание было вновь обследовано А. Прохазкой и А. Гиршбергом. Историки намеревались осуществить первые научные издания бумаг Яна Сапеги в многотомниках «Архив дома Сапег» и «Польша и Московия в первой половине XVII в.», в которые предполагали включить как хорошо известные, так и вновь открытые документы. К сожалению, тома, содержащие бумаги Яна Сапеги из русского «архива», по разным причинам не вышли в свет. Неопубликованные материалы Яна Сапеги из Рожанской библиотеки остались неизвестны русским историкам. Недавно Б.Н. Флоря, познакомившись с документами Рожанского собрания, отметил, что здесь возможны интересные находки. Проведенный нами анализ микрофильма документов Рожанского собрания полностью подтвердил предположение исследователя. Среди бумаг «гетмана» оказались неизвестные письма, данные которых проливают свет на многие события Смуты в 1608–1611 гг.[113]

В середине XVII в. во время Тридцатилетней войны шведы захватили и вывезли Березский архив Сапег, который был помещен в королевском Ску-Клостерском замке. Вскоре король пожаловал замок и библиотеку видному полководцу того времени барону Врангелю. После смерти владельца замок перешел его родственникам, графам Брагге, чьим именем впоследствии была названа коллекция. В библиотеке Брагге в разное время работали Я.Х. Альбертранди, И. Сераковский, С.В. Соловьев, Е. Тышкевич, А. Чумиков, А. Гиршберг и Ю. Готье[114].

В конце XVIII в. польские архивисты Я.Х. Альбертранди и И. Сераковский по поручению последнего польского короля С. Понятовского совершили поездку в Швецию и продолжительное время работали в библиотеке графов Брагге. Впоследствии в библиотеке И. Сераковского В.М. Оболенский и П.А. Муханов разыскали письмо Лжедмитрия II Яну Сапеге и карту-схему Поволжья. На карте-схеме имелись краткие записи, в которых кн. С.В. Прозоровский назван «братом», «сердечным другом» и уделено много внимания судьбе сына боярского Кирилла Хвостова. Из записей Дневника Яна Сапеги следует, что Кирилл Хвостов был лазутчиком гетмана в Москве. Внося правки в Дневник, Ян Сапега подчеркнул, что кн. С. Прозоровский является его побратимом. Все это дает основание предположить, что документ — одна из карт-схем Яна Сапеги и что, вероятно, бумаги «гетмана» из этой коллекции восходят к собранию графов Брагге. После смерти И. Сераковского письмо Лжедмитрия II попало в библиотеку графа Ледуховского, затем в библиотеку Бачинских. Дальнейшая судьба этих документов нам неизвестна[115].

В 30–40-е годы прошлого века С.В. Соловьев вывез из Швеции крупную коллекцию документов начала XVII в. на русском языке. Многие из этих писем и челобитных были адресованы Яну Сапеге. В отчетах Археографической комиссии С.В. Соловьев указал, что собрание Брагге не содержит ценных документов по российской истории и что продаваемые Археографической комиссии документы приобретены у неизвестного лица в Лунде. М. Малиновский и А. Пжеджецкий усомнились в правдивости рассказа историка и высказали предположение, что С.В. Соловьев получил сапежинские документы из собрания Брагге. Нам удалось обнаружить тому подтверждение. В 1838 г. Ф. Булгарин, путешествуя по Швеции, встретил С.В. Соловьева в Ску-Клостерском замке. Историк, по свидетельству путешественника, был сильно обеспокоен, когда автор «Дмитрия Самозванца» заинтересовался рукописями библиотеки Брагге. Во время осмотра библиотеки Ф. Булгарин случайно взял в руки Дневник Яна Сапеги. С.В. Соловьев при этом сильно побледнел. Путешественник объяснил поведение С.В. Соловьева нежеланием разделить с кем бы то ни было славу первооткрывателя и высказал сожаление, что его знание польского не было использовано историком для описания 29 польских рукописей собрания Брагге. Е. Тышкевич, А. Чумиков, А. Гиршберг и Ю. Готье, работавшие в библиотеке Брагге во второй половине XIX — начале XX в., подтвердили вывод Ф. Булгарина о большой ценности материалов из библиотеки Брагге для отечественной истории[116].

В начале 40-х годов XIX в. С.В. Соловьев продал свою коллекцию Археографической комиссии. Историк отдавал документы частями, постоянно затягивая сроки передачи следующей партии. Часто вместо обещанных документов в Археографическую комиссию поступали другие. Поведение С.В. Соловьева вызвало недовольство членов комиссии, которое вскоре переросло в открытый конфликт. В результате судьба части документов, обещанных С.В. Соловьевым Археографической комиссии, осталась неизвестной. В начале нынешнего века М.Г. Курдюмов составил подробное описание документов коллекции С.В. Соловьева. При этом часть бумаг была пропущена и попала в коллекцию «Акты до 1613 г.». Почти все документы коллекции С.В. Соловьева были опубликованы в различных изданиях Археографической комиссии[117].

В 1893 г. графы Брагге передали библиотеку Государственному архиву Швеции в Стокгольме. В начале нынешнего века с ее бумагами ознакомился Ю. Готье. Историк обнаружил и опубликовал часть материалов Смоленской приказной избы начала XVII в. Недавно Б.Н. Флоря отыскал и замикрофильмировал в Стокгольмском архиве несколько десятков документов на русском языке, многие из которых были адресованы Яну Сапеге[118]. Среди этих бумаг оказалось начало «Списка приверженцев царя Василия Шуйского». Продолжение этого «Списка» хранится в коллекции С.В. Соловьева и хорошо известно историкам. Помимо этого в коллекции С.В. Соловьева имеются отписки Ф.К. Плещеева и Ф. Копнина Яну Сапеге, в которых упоминается, что вместе с этими отписками к «гетману» направлены челобитные дворян Г. Аргамакова и А.А. Зезевитова. Эти челобитные находятся среди документов, найденных Б.Н. Флорей. В свою очередь в челобитной Г. Аргамакова содержится ссылка на следственное дело, которое входило в коллекцию С.В. Соловьева, а ныне находится в коллекции «Акты до 1613 г.». Все эти факты дают основание предположить, что документы, найденные Б.Н. Флорей, являются частью Березского собрания Сапег и восходят к собранию Брагге[119].

Российские историки, работавшие в Стокгольмском архиве в ХХ в., сосредоточили внимание на изучении документов, написанных на русском языке. Воспользовавшись указаниями Ф. Булгарина, Е. Тышкевича и А. Гиршберга, мы попытались отыскать в собрании Брагге сапежинские документы, написанные на польском языке, и обнаружили неизвестные письма к гетману С. Жолкевского, Р. Ружинского, командиров наемных отрядов, которые содержат новые данные по истории Смуты[120].

В архиве Сапег в Красилове находились донесения командиров наемных отрядов на польском языке и завещание Яна Сапеги. В конце прошлого века А. Прохазка отыскал их и включил во второй том «Архива дома Сапег», который, как уже отмечалось выше, не был издан. Бумаги остались неизвестны историкам. Вскоре Сапеги передали свое собрание в Библиотеку Оссолиньских. Ныне они хранятся в Научной библиотеке Украинской АН во Львове, где мы с ними ознакомились в 1988 г.[121] Часть бумаг, по данным В. Ульяновского, попала в ЦДІА Украины[122].

В коллекции кн. Г.Д. Хилкова собрано несколько десятков писем к Яну Сапеге на русском языке Лжедмитрия II, тушинских «бояр», «дьяков», воевод и челобитные жителей Замосковья. Впервые эта коллекция попала в поле зрения историков в середине прошлого века, когда титулярный советник И.А. Якубович предложил приобрести эти материалы Археографической комиссии. Сделка по каким-то причинам не состоялась. Документы попали к известному собирателю древностей кн. М.А. Оболенскому, а от него перешли по наследству к кн. Г.Д. Хилкову. Наследник опубликовал все эти документы в отдельном сборнике и передал их Археографической комиссии[123].

В описи бумаг Яна Сапеги, представленной Археографической комиссии, И.А. Якубович указал письмо Эразма Бородича с донесением о взятии Кесьмы. В коллекции Г.Д. Хилкова его нет. Мы его отыскали в Красиловском собрании Сапег. Этот факт дает основание предположить, что еще в XIX в. документы Яна Сапеги Красиловского собрания Сапег и коллекция Г.Д. Хилкова составляли единый комплекс. Вероятно, Сапеги использовали И.А. Якубовича в качестве посредника для продажи русских документов своего собрания Археографической комиссии. Письмо Э. Бородича, написанное на польском языке, случайно попало в опись И.А. Якубовича, поэтому не было продано и осталось у прежних владельцев[124].

Недавно Б.Н. Флоря отыскал в рукописи из собрания Ходкевичей письма к Яну Сапеге руководителей первого земского ополчения и челобитные жителей разных уездов России. Ходкевичи были родственниками Яна Сапеги по матери, а глава их рода И. Ходкевич в завещании гетмана был назначен душеприказчиком. Вероятно, письма попали к Ходкевичам во время одного из семейных разделов[125].

Анализ коллекций, содержащих бумаги Яна Сапеги, показывает, что все они, по всей видимости, восходят к трем семейным собраниям Сапег: Рожанскому, Красиловскому и Березскому, а также к архиву родственников гетмана — Ходкевичей. Отдельные письма сохранились в копиях в составе рукописных сборников из библиотек Залуцких, Оссолиньских, Бзостовского, Главного штаба и музея Чарторижских[126]. Каким образом эти письма попали в руки составителей рукописей, пока установить не удалось. Сам факт существования отдельных писем к Яну Сапеге свидетельствует, что выявлена только часть бумаг и что многие погибли или пока не найдены.

В процессе архивных разысканий выявлено несколько сот документов из бумаг Яна Сапеги, что позволяет перейти к реконструкции и комплексному анализу его «архива». Секретари гетмана почти ежедневно фиксировали в Дневнике получение важных документов, прибытие и отправку гонцов, перехваты вражеской почты, сообщали о допросах пленных и перебежчиков. Характер записей позволяет использовать Дневник в качестве своеобразной описи при систематизации выявленных документов Яна Сапеги и определении степени сохранности его архива. Помимо этого они дают основание отнести к «архиву» Яна Сапеги имеющиеся в анализируемых коллекциях грамоты Василия Шуйского, письма его приверженцев, которые были перехвачены сапежинцами, а также многочисленные челобитные Лжедмитрию II жителей уездов России, которые Ян Сапега, по всей видимости, оставил у себя[127].

В процессе систематизации выявленных бумаг удалось проверить и уточнить датировки многих документов архива Яна Сапеги. Выяснилось, что Лжедмитрий II, наемники, Сигизмунд III и его окружение в письмах на польском языке, адресованных Яну Сапеге, использовали принятый в Речи Посполитой григорианский календарь, а в отписках на русском языке — юлианский. Разница в календарях, по всей видимости, часто приводила к путанице, поэтому русские люди в своих отписках гетману стремились избегать точных дат. Весьма своеобразно датировал свои донесения Яну Сапеге ярославский воевода кн. Федор Барятинский. Вотписках 10 и 11 ноября 1610 г. он известил Яна Сапегу об отправке к нему из Ярославля посольств галичан и вологжан с повинными грамотами Лжедмитрию II. Секретари гетмана отметили в Дневнике, что эти посольства прибыли в лагерь у Троице-Сергиева монастыря 2 и 9 ноября 1608 г. Внешне даты в отписках кн. Федора Барятинского написаны как даты юлианского календаря, но числа, по всей видимости, поставлены по григорианскому календарю. Иначе получается, что посольства вологжан и галичан отбыли из Ярославля уже после того, как приехали к Яну Сапеге. Возможно, что аналогичным образом датировали свои отписки гетману владимирский, суздальский и угличский воеводы. Эти наблюдения свидетельствуют, что даты документов из «архива» Яна Сапеги нуждаются во всесторонней проверке[128].

Анализ данных Дневника и бумаг Яна Сапеги показывает, что в коллекциях сохранилась в основном входящая корреспонденция, исходящая почти полностью отсутствует. Немногие письма Яна Сапеги либо по каким-то причинам не были отправлены, либо отысканы среди бумаг адресатов. Вероятно, черновики исходящей корреспонденции в «архиве» Яна Сапеги не сохранялись. Многие выявленные документы Яна Сапеги в Дневнике не упоминаются. Секретари гетмана, по всей видимости, отмечали получение только самых важных документов и не фиксировали доставку обычных отписок и челобитных. Некоторые важные документы, упомянутые в Дневнике, не удалось отыскать среди бумаг анализируемых коллекций, что дает основание предположить, что найдена только часть документов «архива» Яна Сапеги и что остальные, если они сохранились, еще предстоит отыскать.

Систематизация документов позволила составить обширный перечень документов Яна Сапеги и их упоминаний в Дневнике, который открывает возможность определения степени сохранности «архива». В анализируемых коллекциях наиболее полно представлена переписка Яна Сапеги с Лжедмитрием II, Р. Ружинским, А. Зборовским, «воровскими» боярами, с тушинской администрацией и жителями Замосковья в 1608–1609 гг., а также с руководством Речи Посполитой в 1610–1611 гг. В 1608–1609 гг. Яну Сапеге принадлежала вся полнота власти в Замосковье, а в 1610–1611 гг. он вел трудные переговоры с Сигизмундом III и его окружением о переходе наемного войска самозванца на королевскую службу. В данном случае имеется массовый документальный материал, который позволяет с большой точностью, в деталях проследить деятельность тушинской администрации на захваченных территориях и ее результаты, а также проанализировать политику, проводимую руководством Речи Посполитой в отношении России. Несколько хуже сохранились документы царя Василия Шуйского и его сторонников. Сапежинцы, судя по данным Дневника, захватили около десяти почтовых отправлений. Обнаруженные документы принадлежат только к двум. Переписка Яна Сапеги с польской администрацией в Москве, семибоярщиной, вождями первого земского ополчения, переписка с местными властями и населением в 1610–1611 гг., а также войсковые документы сохранились фрагментарно. Тем не менее, немногие отысканные документы, будучи проанализированными в контексте с данными Дневника, позволяют получить общие представления о характере информации, содержащейся в материалах этих разделов «архива» Яна Сапеги.

Важным дополнением к документам местных учреждений Замосковья, отложившимся в походной канцелярии Я.П. Сапеги, являются поместные акты архива Арзамасской приказной избы, которые были выявлены С.Б. Веселовским. Историк исследовал и опубликовал весь комплекс материалов за 1578–1613 г.[129] Он установил, что арзамасские поместные акты были затребованы в Москву после пожара 1626 г.[130] От времени царствования Василия Шуйского сохранилось немного документов: за 1606 г. — 12; 1607 г. — 8; 1608 — 3; 1609 — нет; 1610 г. — 1[131]. Отчасти утраченные материалы можно восстановить с помощью ссылок на споры между землевладельцами в 1606–1610 гг., которые имеются в более поздних документах.

§ 4. Архив Мнишков и мемуары, вышедшие из их окружения

Активные организаторы первой самозванческой интриги и участники второй — Сендомирский воевода Ю. Мнишек с дочерью и сыновьями — собрали в семейном архиве много ценных материалов о Лжедмитриях I и II. В 1718, 1720, 1732 и 1736 гг. один из потомков Ю. Мнишка, великий маршалок коронный Мнишек, требовал у русского правительства выполнить обещания, данные самозванцами его предкам[132], и в конце-концов продал эти бумаги русскому правительству. В 1819 г. многие из них были опубликованы и вошли в научный оборот[133]. Нам удалось отыскать несколько ранее неизвестных писем Лжедмитрия II к «жене» и М. Мнишек, которые хранятся в Ску-Клостерском собрании Государственного архива Швеции[134]. Наибольшую ценность представляют жалованные письма, грамоты Лжедмитрия II Мнишкам, письма М. Мнишек к Сигизмунду III, Ю. Мнишку, влиятельным лицам в Речи Посполитой, которые проливают свет на позиции Мнишков и их приверженцев в движении самозванца.

Важные сведения о пребывании Мнишков в России содержит Дневник Марины Мнишек 1604–1609 гг., который давно привлек внимание историков ценными записями, сделанными очевидцем русской Смуты по горячим следам событий. Начало научному изучению памятника положил польский историк Ян Альбертранди (1731–1808), который отыскал и скопировал рукопись для создаваемого по приказанию короля Станислава Понятовского собрания источников по истории Речи Посполитой. Копия Я. Альбертранди, в которой записи Дневника обрывались на 1607 г., легла в основу первых научных публикаций Дневника на языке оригинала и в русском переводе в 30–40-х гг. XIX в.[135] Автор недавней научной публикации Дневника В.Н. Козляков полагает, что протографом для Я. Альбертранди послужила неизвестная рукопись Ватиканской библиотеки[136]. Предположение исследователя вызывает сомнения. В конце XIX — начале XX в. историк-иезуит П. Пирлинг вел специальные разыскания источников по истории Дмитрия Самозванца и Марины Мнишек в Ватиканской библиотеке, но, как видно из его публикаций, не обнаружил никаких следов рукописи Дневника Марины Мнишек[137]. Я. Альбертранди, как известно, наряду с Ватиканской библиотекой много работал в Шведских архивах[138]. В конце прошлого века А. Гиршберг, описывая польские рукописи библиотеки и архива графов Брагге в Государственном архиве Швеции, отметил, что в одной из них имеется список Дневника Марины Мнишек[139]. Эта находка осталась незамеченной В.Н. Козляковым и список не учтен при подготовке последнего научного издания памятника[140]. Нам удалось отыскать и проанализировать упомянутый А. Гиршбергом список Дневника Марины Мнишек. У него отсутствует начало и, как в публикациях Н.Г. Устрялова и А.И. Тургенева, отсутствуют записи за 1607–1609 гг.[141] Вероятно, этот список в свое время послужил протографом для копии Я. Альбертранди.

Во второй половине XIX в. Александр Гиршберг отыскал в библиотеке кн. Чарторижских в Кракове более полный список Дневника и несколько обширных фрагментов. Выяснилось, что памятник имеет оригинальное продолжение за 1607–1609 гг., которое развеяло всякие сомнения относительно его ценности. Исследователь осуществил второе научное издание памятника на языке оригинала, которое до настоящего времени не утратило своего научного значения[142]. В рукописи № 1654 музея Чарторижских имелась приписка копииста В. Добецкого, из которой следовало, что она скопирована в 1774 г. «со старой оригинальной рукописи, писанной Диаментовским, который присутствовал при той революции»[143]. А. Гиршберг, основываясь на данных приписки, поддержал давно бытовавшее в литературе предположение, что автором Дневника является Вацлав Диаментовский — шляхтич из свиты Мнишков[144]. В конце 50-х годов нынешнего столетия А.И. Копанев и А.Г. Маньков издали русский перевод фрагмента Дневника за 1606–1607 гг., выполненный по тексту публикации А. Гиршберга[145].

В библиотеке Оссолиньских во Львове А. Гиршберг обнаружил списки Дневника № 196 и № 2414, в которых имелись прямые указания на то, что его автором был известный купец и мемуарист начала XVII в. Станислав Немоевский. Сопоставление текста памятника с биографией и мемуарами С. Немоевского не оставили сомнений, что копиист намеренно фальсифицировал атрибуцию произведения[146].

В начале нынешнего века любитель русской истории — ярославский купец А.А. Титов получил копию Дневника, снятую с рукописи музея Чарторижских № 1633, часть которой (записи за 1607–1609 гг.) опубликовал в переводе Я. Яворской[147]. Во вступительной статье А.А. Титов упомянул, что рукопись № 1633 в свою очередь была копией, которую снял в 1817 г. Л. Голембиовский. Причем копиист оговорился, что переписал Дневник Авраама Рожнятовского — шляхтича из свиты Мнишков[148]. Эти данные позволили В. Кетжинскому пересмотреть ставшую уже традиционной атрибуцию произведения[149].

Недавно В.Н. Козляков вновь проанализировал списки и осуществил первый в русской историографии перевод полного текста Дневника Марины Мнишек, снабдив его вводной статьей, приложениями и обширными комментариями. Новая публикация, несомненно, представляет значительный шаг вперед в изучении и использовании памятника как исторического источника. Вместе с тем некоторые подходы к публикации вызывают сомнения. К примеру, исследователь признал, что наиболее полным и добротным является текст Дневника, изданный А. Гиршбергом (копия 1774 г.). Тем не менее, в основу своего перевода В.Н. Козляков положил текст копии, как он признает, менее полной рукописи музея Чарторижских № 1633 (копия 1817 г.), а текст А. Гиршберга привел в разночтениях. Причем из-за лакун текст Титовской копии пришлось выверять по микрофильму оригинала[150].

Произведение открывает краткий очерк «О Дмитрии Ивановиче», в котором, явно с чужих слов, рассказывается о появлении самозванца и завоевании им «отчего престола» в 1604–1605 гг.[151] Собственно дневниковые записи появляются в первой книге, посвященной событиям 1605–1606 гг., которые автор наблюдал как очевидец[152]. Будучи в ссылке в Ярославле в 1606–1608 гг., приближенный Мнишков был лишен возможности непосредственно наблюдать события русской Смуты, но, мечтая о свободе, он более-менее регулярно фиксировал в Дневнике то, что ему удалось разузнать[153]. Иногда ему удавалось скопировать или процитировать документы и письма, тайно присланные Ю. Мнишку в Ярославль. Так оказались сохранены для потомков отчеты о переговорах послов с боярами 9 и 23 июня 1606 г.[154], письмо неизвестного поляка 20 ноября 1607 г.[155], два письма Николая де Мелло 25 октября 1607 г. и 7 февраля 1608 г.[156], два письма пана Комаровского 9 и 28 февраля 1608 г.[157], послания Ю. Мнишка 8 июня 1608 г. и польских послов 19 мая и 1 августа 1608 г.[158] Осенью 1608 г. автор Дневника был освобожден из плена, побывал в лагерях приверженцев самозванца у Троицы и в Тушине, о которых оставил весьма ценные свидетельства, и в начале 1609 г. покинул Россию[159].

В литературе бытует мнение, что Дневник после его написания не подвергался литературной переработке[160]. Реалии текста не подтверждают этого вывода. В записи за 18 ноября 1608 г. говорится: «Но здесь об этом не упоминаю, потому что есть достоверные дневники, где все расписано по времени»[161]. Между записями за 26 и 27 марта 1607 г. имеется замечание: «Немало обрадовало нас это послание, но когда в дальнейшем ничего не последовало, и радость со временем прошла»[162]. «Досаждали нам также суровые морозы, лютые — почти всю зиму…»[163]. Помимо этого в Дневнике то и дело встречаются сообщения, начинающиеся со слов «В те дни…», «В то время.», «Тем временем.»[164]. Указанные замечания явно внесены в текст позже поденных записей и свидетельствуют о литературной обработке текста Дневника по возвращении на родину, которая, однако, не была радикальной и носила в основном уточняющий характер.

Источниковедческий анализ Дневника показывает, что памятник содержит ценную информацию, которую можно использовать как «ариаднову» нить для уточнения хронологии и выяснения деталей многих событий 1606–1608 гг., а также проследить изменения в умонастроениях людей того времени.

«История Дмитрия Московского и Марины Мнишек, дочери Сендомирского воеводы, царицы Московской» сразу же привлекла внимание исследователей, т. к. автором сочинения долгое время считался весьма осведомленный дворецкий Мнишков — Мартин Стадницкий[165]. Польский исследователь В. Кетжинский уточнил эту гипотезу, придя к выводу, что сочинение является компиляцией 60-х годов XVII в., в которой использованы Дневник М. Мнишек и, возможно, записки М. Стадницкого[166]. Рассказывая о злоключениях Марины Мнишек, у которой «жажда власти и мести была сильнее стыда и честности» и чья судьба «стала для всех предостережением», автор допустил много неточностей, которые показывают, что он никогда не был в Тушине и черпал свою информацию из вторых рук. К примеру, он утверждает, что М. Мнишек и ее отец выехали из Москвы и прибыли в Тушино в 1608 г. разными путями и что во время распада Тушинского лагеря И. Заруцкий будто бы увел казаков в Калугу и т. д. Яна Сапегу автор повествования называет то литовским гетманом, то сыном литовского гетмана, первую осаду Москвы Лжедмитрием II путает со второй[167]. Сомнительно, чтобы эти ошибки допустил дворецкий Мнишков, сын которого был полковником в Тушине[168]. Компилятор, как видно из приведенных данных, использовал неизвестное позднее сочинение, автор которого явно черпал свою информацию из вторых рук.

Несмотря на то, что большая часть тушинских документов утрачена, источниковедческий анализ сохранившихся архивных материалов и сочинений наемников позволяет отчасти восполнить потерянную информацию. В связи с этим особое значение имеет реконструкция русского «архива» Яна Сапеги 1608–1611 гг., которая впервые дает в распоряжение историков Смуты обширный массив документальных источников, вышедших из лагеря самозванца. Архивные материалы, будучи сопоставлены с данными дневников и мемуаров наемников, дают достаточно полные сведения о движении Лжедмитрия II и событиях в стране в 1607–1610 гг. Эти данные, собранные людьми М. Меховецкого, Р. Ружинского, Я. Сапеги и Ю. Мнишка, политические взгляды которых явно не совпадали, поддаются взаимной проверке, дополняют и уточняют содержащуюся в них информацию.

Выявленный массив тушинских источников позволяет критически проанализировать данные правительственных источников, как документальных, так и нарративных, по-новому оценить информацию шведских и польских правительственных материалов, показания современников-иностранцев, что в конечном счете дает возможность с большей точностью судить о событиях Смуты в 1607–1610 гг. и выяснить роль, которую сыграло в нем движение самозванца.