Смутное время в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II

Обстоятельства подготовки и выдвижения Лжедмитрия II до последнего времени остаются невыясненными. В современной литературе имеются различные суждения относительно того, какие силы и с какой целью инициировали новую самозванческую интригу. Продолжает бытовать точка зрения, согласно которой Лжедмитрий II — Тушинский вор, или «царик», как его чаще называли современники, — был ставленником правящих кругов Речи Посполитой[169]. Иное мнение высказали Я. Мацишевский, В.Д. Назаров, Б.Н. Флоря, которые считают, что король Сигизмунд III, канцлер Лев Сапега и их советники никакого отношения к подготовке Лжедмитрия II не имели и о «скрытой интервенции Речи Посполитой против России» можно говорить только после появления в стане Тушинского вора отрядов Яна Сапеги[170]. У истоков самозванческой интриги Тушинского вора, как полагает Р.Г. Скрынников, стояли русские повстанцы, а питательной почвой самозванчества явилось недовольство широких слоев русского народа существующим государственным порядком[171]. Создатели легенды Лжедмитрия II о его чудесном спасении от рук убийц, по мнению В.К. Чистова, как и другие самозванцы, эксплуатировали бытовавшие в народе социально-утопические легенды о царях-избавителях[172]. С этим выводом не согласна английская исследовательница М. Перри, которая показала, что организаторы самозванческих интриг сами инициировали легенды и слухи о спасении «царевичей» и при этом использовали народную религиозность, наивную мессианскую веру русских людей в «прирожденного царя-избавителя», а не уже существующие народные социально-утопические легенды. Она решительно оспорила вывод советских историков, что самозванство явилось формой антифеодального протеста русского народа[173]. В ее исследованиях самозванство незаметно утратило свои социальные корни и стало выглядеть, как у Н.М. Карамзина, источником «безумного буйства народного»[174]. Прояснить все эти вопросы, по нашему мнению, возможно, проанализировав и сопоставив обстоятельства появления Лжедмитрия II и других самозванцев в 1606–1607 гг.

§ 1. Казацкие самозванцы

Историки, изучая обстоятельства появления казачьих самозванцев в 1606–1607 г., отметили, что ни один из них не смог стать признанным вождем повстанческого движения в России. Эту проблему болотниковцам удалось решить только после выдвижения Лжедмитрия II[175]. Исследователи акцентировали внимание на одной стороне явления, упустив из виду вторую. Самозванец — «царевич Петр Федорович», Лжепетр, мнимый сын царя Федора Иоанновича — объявился на Тереке зимой 1605/1606 г. задолго до гибели Лжедмитрия I[176]. Краткая версия легенды Лжепетра, датированная апрелем 1606 г., содержится в мемуарах Ж. Маржарета, который покинул Россию в том же году. Казаки, как свидетельствует капитан мушкетеров, утверждали, что «Царь Петр… — истинный сын императора Федора Иоанновича, сына Иоанна Васильевича и сестры Бориса Федоровича, правившего после Федора, который родился около 1588 г. и был тайно подменен, так как, по их словам, на его место подставили девочку, которая умерла в возрасте трех лет.»[177]. В полном объеме легенда Лжепетра впервые была записана с его слов в канцелярии Оршанского старосты А. Сапеги в январе 1607 г. и переправлена Сигизмунду III[178]. Позднее эта запись стала самостоятельным литературным произведением известным как «Сказание о Петре-Медведке»[179]. Согласно пространной версии легенды жена царя Федора Иоанновича Ирина, узнав о замыслах брата Бориса Годунова захватить престол, якобы отдала новорожденного сына вдове Анне Васильевой, которая жила в селе Братошино близ Москвы. Борису Годунову царица будто бы сказала, что родила пулучеловека-полумедведя. Вдова тайно вырастила «царевича» и рассказала ему, кто он на самом деле только после того, как Борис Годунов погубил его отца и мать. Узнав об этом, «юноша бежал со стрельцами в Астрахань, где жил до смерти Бориса Годунова, не открывая, кто он такой на самом деле». После воцарения «царя Дмитрия» Лжепетр якобы открылся купцу по прозвищу Козел, с которым приехал в Москву к «дяде» в день его гибели. Проведав о чудесном спасении «царя Дмитрия», «племянник» к 8 (18) сентября 1606 г. будто бы перебрался в Смоленск, а оттуда 26 ноября (6 декабря) 1606 г. выехал на поиски дяди в окрестности Витебска[180]. Эта легенда была вскоре доведена до сведения русских послов в Речи Посполитой[181]. Примечательно, что ту же версию легенды, как видно из записок С. Немоевского, сообщили москвичам повстанцы, после выступления Лжепетра в поход из Путивля в начале 1607 г.[182]

М. Перри, ссылаясь на записки С. Немоевского, пришла к выводу, что уже в мае 1606 г. новый царь Василий Шуйский заявил, что Лжепетр в действительности является незаконнорожденным сыном кн. И.М. Воротынского, прижившего его вне брака с одной распутной женщиной из Пскова[183]. Исследовательница не учла, что сочинения С. Немоевского являются мемуарами, а не дневником. Запись 15 (25) июля 1606 г. содержит хронологические реалии более позднего времени — указание на выступление Лжепетра в поход из Путивля (начало 1607 г.)[184], поэтому появление данной версии нельзя датировать маем 1606 г. Следует также иметь в виду, что эта версия не фигурирует ни в одном русском официальном документе и, как видно из записок С. Немоевского, распространялась приверженцами В. Шуйского в народе в виде слухов[185]. Во всяком случае, в декабре 1606 г. русские послы в Речи Посполитой кн. Г.К. Волконский и А. Иванов не смогли сообщить на этот счет ничего определенного[186].

Первые достоверные сведения о самозванце московским властям удалось получить к апрелю 1607 г., когда была отыскана его семья. Русские послы, согласно царскому наказу, должны были сообщить в Крыму, что «царевичем Петром» назвался терской казак Илейка, бывший холоп сына боярского Григория Елагина[187]. Эти сведения почти полностью подтвердились в октябре 1607 г., когда Лжепетр попал в плен и на пытке дал показания[188]. Спасая свою жизнь, Илейка Коровин постарался представить себя жертвой обстоятельств. В его рассказе правда переплеталась с вымыслом и умолчаниями. Он заявил, что якобы был незаконнорожденным сыном муромского сапожника, после смерти отца и матери еще в отроческом возрасте бежал из дома и с торговыми людьми ходил в качестве кашевара на судах по Волге от Астрахани до Москвы. Здесь, на Нижней Волге, он был кашеваром, служилым казаком, холопом и, наконец, вольным казаком[189]. Материалы посольства в Крым показывают, что на счет семьи и сиротского детства Илейка Коровин лгал. Мать, сестры и жена, о которой он даже не упоминает, были живы и хорошо известны властям[190]. Возможно, самозванец таким образом пытался спасти свою семью. В описаниях своих похождений по Волге, как показывают источники, вышедшие из правительственного лагеря, в основном говорил правду[191].

О.М. Бодянский, издавая в прошлом веке «Сказание о Петре-Медведке», высказал сомнение в том, что Лжепетр, искавший в Речи Посполитой «царя Дмитрия», и Лжепетр, действовавший в России, был одним и тем же лицом[192]. Исследователи до последнего времени не придавали значения этим сомнениям[193]. Лишь недавно М. Перри вернулась к гипотезе О.М. Бодянского, отметив, что нет никаких доказательств, опровергающих сомнения историка[194]. С этим утверждением трудно согласиться. В главных деталях версии легенды Лжепетра, зафиксированные Ж. Маржаретом, секретарями А. Сапеги и С. Немоевским, совпадают[195]. Это явно записи одной и той же легенды. Помимо этого в «Сказании о Петре-Медведке» имеются волжские сюжеты[196], появление которых можно объяснить только тем, что Лжепетр, приехавший в Речь Посполитую искать «царя Дмитрия», и Илейка Коровин — одно и то же лицо. Эти наблюдения рассеивают сомнения О.М. Бодянского и М. Перри. Легенда Лжепетра, как показывает анализ, создавалась по образу и подобию легенды Лжедмитрия I (намерение Бориса Годунова убить царевича, подмена его матерью, тайное воспитание и т. д.). В обеих легендах вымысел неуклюже сочетался с реальными фактами биографии самозванцев.

На допросе в Москве Лжепетр детально рассказал, как родилась самозванческая интрига, постаравшись возложить всю вину за происшедшее на терских казаков — ветеранов движения Лжедмитрия I, которые заставили его играть роль «царевича»[197]. Рассказу самозванца можно доверять, т. к. его подтвердил дворянин Баим Болтин — человек, весьма осведомленный в делах Поволжья, которого нельзя заподозрить в симпатиях к самозванцу и его товарищам[198]. Казаки, по словам Илейки Коровина, обласканные самозванцем, вернулись на Терек из Москвы в конце 1605 г. и начали готовиться в поход в Закавказье на Куру против турских людей[199]. Эти приготовления, по всей видимости, не были случайными. Лжедмитрий I намеревался в 1606 г. предпринять широкомасштабную войну против «неверных» турок и крымчаков. Со времен Ивана Грозного московские государи в таких случаях обращались за помощью к «вольным» казакам, присылали им «жалование», разрешали приобретать оружие и снаряжение в пограничных городах. Вольных казаков ожидало разочарование. Самозванец, истратив огромные суммы на дворян, никакого жалования не прислал. В суровой казацкой доле ровным счетом ничего не изменилось. Казаки, как прямо указывает Илейка Коровин, решили, что в их бедах повинны «лихие бояре», вновь обманувшие царя[200]. На войсковом круге, по свидетельству самозванца, всерьез обсуждался переход на службу персидскому шаху Аббасу, но возобладало предложение атамана Федора Бодырина и его товарищей, которые убедили казаков идти к царю в Москву искать справедливости[201]. В то время любое продвижение по Тереку и Волге мимо городов и крепостей со значительными гарнизонами было невозможно без специального разрешения царя[202]. Воеводы из «лихих бояр» наверняка воспрепятствовали бы казакам пройти в столицу. Тогда-то терцы и придумали выдвинуть из своей среды нового самозванца — «царевича Петра Федоровича»[203]. Препровождение «принца крови», пусть мнимого, давало весьма удобный повод для похода на Москву и открывало широкие возможности для оправданий перед «царем Дмитрием». Вероятно, по этой причине в качестве кандидатов в «царевичи» избрали двух молодых казаков-«чуров», а не опытного атамана-терца[204]. В конце-концов выбор пал на Илейку Коровина, потому что он бывал в столице, полгода жил у подьячего Дементия Тимофеева в приказе у дьяка Василия Петровича Маркова-Кличева и немного познакомился со столичными приказными порядками[205]. Приведенные факты свидетельствуют, что М. Перри права: атаманы сами создали легенду о Лжепетре, а не использовали уже готовую народную социально-утопическую легенду. Вместе с тем, вопреки мнению исследовательницы, самозванческая интрига была рождена казачеством, а не наоборот. Лжепетр, в отличие от Лжедмитрия I, не был инициатором и вождем нового движения, а лишь его символом. М. Перри права и в том, что казаки не выдвигали крестьянской антифеодальной программы. Но нельзя не видеть, что зарождающееся движение имело ярко выраженные социальные черты и отнюдь не было спровоцированным самозванцем стихийным бунтом. Казаки выступили против «лихих бояр», якобы помешавших «царю Дмитрию» жаловать их, как жаловал царь Иван Грозный. Они явно добивались пересмотра политики «огосударствления» вольного казачества, начатой Борисом Годуновым и продолженной в 1605–1606 гг.[206]

Первое, что сделали казаки после принятого на Круге решения: отправили в Москву гонца к «дяде» с известиями о Лжепетре[207]. Автор Нового летописца сообщил, что казаки будто бы требовали освободить трон для племянника — прямого наследника старшего сына Ивана Грозного[208]. М. Перри совершенно справедливо полагает, что это домыслы позднего летописца[209]. Казаки, судя по последующей реакции на грамоту, ограничились сообщениями о Лжепетре, попросили разрешения прибыть в Москву[210]. Не дожидаясь ответа, станичники выступили в поход. Р.Г. Скрынников, опираясь на свидетельство Ж. Маржарета, полагает, что поход казаков и Лжепетра весной 1606 г. в Поволжье сопровождался восстаниями «черни» в ряде Поволжских городов[211]. Лжепетр в своих показаниях о походе казаков вверх по Волге ничего не сообщил о грабежах. Отряд Федора Бодырина, по его словам, двинулся вниз по Тереку к Астрахани и увлек за собой едва ли не всех терских и юртовских казаков. Терскому воеводе Петру Головину пришлось уговаривать казаков, чтобы осталась хотя бы половина «для прихода воинских людей»[212]. Астраханский воевода кн. И.Д. Хворостинин, как свидетельствует Илейка Коровин, не пустил казаков в город, но и не пытался их остановить. Повстанцы двинулись вверх по Волге, пополняя свои отряды станицами волжских и донских казаков и беглым людом[213]. Вдостоверности показаний самозванца можно было бы усомниться, однако Б. Болтин, не испытывавший никаких симпатий к Лжепетру и его товарищам, ни словом не обмолвился о разбое казаков во время похода вверх по Волге[214]. Голландский купец И. Масса подтверждает версию самозванца, утверждая, что Лжепетр грабил корабли, «шедшие из Астрахани», то есть уже на обратном пути[215]. Автор Нового Летописца обвинил Лжепетра в убийстве царицынского воеводы Ф.П. Чудинова-Акинфова и посла кн. И.П. Ромодановского[216]. Но это свидетельство явно недостоверно. Дети Ф.П. Чудинова-Акинфова в своей челобитной царю указали, что их отца убил летом 1607 г. самозванец Иван-Август после захвата Царицына[217]. Кн. И.П. Ромодановский, как видно из «Хроники кармелитов», также был убит Иваном-Августом, а не Лжепетром[218]. Казаки «препровождали» Лжепетра к Лжедмитрию I и в надежде на справедливость, по-видимому, старались не давать «лихим боярам» повода для обвинений в измене «царю Дмитрию». Это, судя по всему, и помогло им беспрепятственно миновать недавно построенные волжские крепости Царицын, Саратов и в Самаре получить у посланца Лжедмитрия I Третьяка Юрлова проезжие грамоты с приказом идти в Москву «наспех»[219]. Лжедмитрий I, вероятно, понял, что репрессии против казаков на Волге могут привести к непоправимым последствиям. В Москве же самозванца легко можно было разоблачить и устранить, а его казаков использовать против назревающего боярского заговора[220].

Грамоты Лжедмитрия I убрали последние официальные препятствия на пути в Москву и, вероятно, уверили казаков в том, что они затеяли нужное дело. Повстанцы поплыли к Казани[221]. Благодаря грамотам они смогли избежать столкновения с правительственным войском боярина Ф.И. Шереметева, которое, как установил И.И. Смирнов, Лжедмитрий I отправил из Казани в Астрахань[222]. Встреча, по-видимому, произошла где-то между Казанью и Самарой до 25 июня (5 июля) 1606 г., когда, будучи в Самаре, Ф.И. Шереметев узнал о гибели Лжедмитрия I[223]. Казаки к тому времени смогли беспрепятственно миновать Казань, Свияжск и достигли Вязовых гор, где получили весть, что в Москве «лихие бояре» убили доброго царя Дмитрия[224]. До этого момента Лжепетр и его товарищи, как видно из приведенных данных, неизменно выступали за «царя Дмитрия» и вплоть до его смерти проявляли лояльность к местным властям. Вместо того чтобы вести широкую агитацию в народе и поднять его на восстание за своего кандидата, атаманы обратились за помощью к Лжедмитрию I и получили разрешение прибыть в столицу. Гипотеза М. Перри о том, что организаторы интриги, создавая легенду Лжепетра, пытались играть на «монархических иллюзиях русского народа», не находит подтверждения в источниках. Движение вольных казаков родилось в дополнение, а не в противовес к движению Лжедмитрия I, под лозунгом мирной борьбы за попранные идеалы повстанческого движения 1604–1605 гг. Только убийство самозванца боярами в Москве толкнуло товарищей Лжепетра сначала на разбой, а затем и открытое восстание против нового царя Василия Шуйского[225].

Пример Лжепетра оказался заразительным. М. Перри, опираясь на пространную редакцию Летописи кармелитов, установила, что уже летом 1606 г. вскоре после восстания астраханцев против В. Шуйского в городе появились сразу три «царевича» — Иван-Август, Лавр и Осиновик[226]. К весне 1607 г. появление лжецаревичей в станицах донских, волжских, терских и запорожских казаков стало массовым явлением[227]. Они звались «царевичами» Федором, Клементием, Саввелием, Семионом, Василием, Брошкой, Гавриилом, Мартыном — «детьми» или «внуками» Ивана Грозного[228]. Лжеиван-Август, к примеру, заявил астраханцам, что якобы является сыном царя Ивана Грозного и Анны Колтовской, Лжелавр, судя по данным грамоты Лжедмитрия II в Смоленск 14 (24) апреля 1608 г., называл себя внуком Ивана Грозного, сыном царевича Ивана Ивановича и Елены Шереметевой. Авторы позднего Нового летописца утверждают, что якобы Лжеосиновик объявил себя внуком Грозного, а Лжелавр — сыном царя Федора Иоановича. Подлинные имена самозванцев неизвестны, хотя современники, по словам авторов Нового летописца, прекрасно знали, кем они были до того, как стали казаками: «иной боярский человек (т. е. холоп. — И.Т.), а иной мужик пашенной (т. е. крестьянин. — И.Т.)»[229].

Интересны сохранившиеся в источниках сведения об Иване-Августе. Монахи-кармелиты, имевшие личную встречу с «царевичем» и общавшиеся с его приверженцами, подметили важные детали. Они указали, что самозванец, так же как Лжепетр, был приведен (выделено нами. — И.Т.) в Астрахань казаками. Астраханцы подняли восстание против Василия Шуйского именем «царя Дмитрия», и местные самозванцы, как и Лжепетр, никогда не претендовали на то, чтобы занять место «дяди». Монахи во время встречи на острове Икчиборе на Волге попросили Ивана-Августа помиловать кн. И.П. Ромодановского, но он заявил им, что не может совладать со своими казаками. Посол Василия Шуйского в Персию и его сын были казнены[230]. Примечательно, что, говоря о походе астраханских повстанцев в Тушино летом 1608 г., автор Нового летописца написал: «Те же воры казаки с Августом и Лаврентьем поидоша под Москву к Тушинскому вору…»[231]. Сделанные наблюдения позволяют говорить об одинаковой природе движений Лжепетра и астраханских самозванцев. «Казацкие царевичи» были символами антиправительственного движения, а не вождями народных масс и целиком зависели от решений казачьего круга.

Организаторы интриги Лжепетра задумали ее как оправдание своего похода к Лжедмитрию I в Москву[232]. После свержения Григория Отрепьева и открытого конфликта между повстанцами и московскими властями эти ухищрения были явно ни к чему. Они, вероятно, понадобилось рядовым казакам, чтобы обойти официальное решение Войскового Круга о невмешательстве Всевеликого Войска Донского в борьбу правительства и повстанцев, принятое летом 1606 г. после выдачи Василием Шуйским жалования и припасов донцам[233]. Не случайно казацкие самозванцы, подобно Лжепетру, действовали именем «царя Дмитрия», не претендовали на руководство повстанческим движением и после появления Лжедмитрия II в Стародубе поспешили к нему на службу.

§ 2. Призрак Лжедмитрия II в Москве

Известно, что подготовка самозванческой интриги Лжедмитрия II началось задолго до его появления на Северщине. Уже на следующий день после убийства Лжедмитрия I, по свидетельству находившихся в столице иноземцев, по Москве поползли слухи, что «царь Дмитрий» спасся[234]. Окружные грамоты В. Шуйского, дневники польских послов, А. Рожнятовского, написанные по горячим следам, позволяют восстановить точную хронологию, интерпретировать данные поздних источников и выяснить, как развивались событий в те тревожные для России дни[235].

Сразу же после убийства Лжедмитрия I бояре-заговорщики сделали все, чтобы оправдать себя в глазах москвичей, поднявшихся на поляков, но не против «царя Дмитрия». Жителям столицы объявили, что «царь Дмитрий» является в действительности самозванцем — «расстригой» Григорием Отрепьевым, который якобы замышлял вместе с «Литвою» заменить православную веру католической, а бояр и дворян — магнатами и шляхтой[236]. Тело самозванца притащили на двор вдовствующей царице-иноке Марфе Нагой, и она публично отреклась от своего мнимого сына[237]. Людям показывали брата Отрепьева, очень на него похожего[238]. Тела самозванца и убитого вместе ним боярина Петра Басманова выставили на всеобщее обозрение 17 (27) мая 1606 г. на три дня[239]. Возле тела «чернокнижника» положили театральную маску, объявив народу, что она будто бы висела в покоях самозванца вместо икон. В губы «слуги дьявола» вставили дудку[240]. Прошел слух, что на запятке сапога самозванца нашли крестик, который он там якобы носил[241]. Стремясь окончательно разоблачить Лжедмитрия I и оправдать свои действия, новый царь, Боярская дума и Освященный собор приняли весьма опрометчивое решение о канонизации царевича Дмитрия. В нарушение всех церковных традиций, из политических соображений новым святым должен был стать человек, долгое время официально считавшийся самоубийцей. Власти отправили 21 (31) мая 1606 г. в Углич для обретения мощей «нового страстотерпца» особую комиссию Боярской думы и Освященного собора[242].

Тело Лжедмитрия I, по свидетельству очевидцев, было сильно обезображено, что сразу же вызвало разные толки. Голландец И. Масса и наемник К. Буссов отметили, что несмотря на многочисленные раны хорошо рассмотрели убитого и убедились, что это несомненно «царь Дмитрий»[243]. Но были и такие, кто хотел увидеть иное. Примечательно, что в основном это были иноземцы. Купец-француз Бертран де Кассан, побывав на площади, заявил капитану Ж. Маржарету, что это несомненно кто-то другой, а не Лжедмитрий I[244]. К. Буссов заметил, что «поляки в первый же день мятежа распространили слух, что убитый не царь Дмитрий»[245]. Они, как видно из приведенных строк, готовы были поверить в чудо в надежде вырваться из плена. Пищу для слухов, как видно из записок И. Массы, давал Я. Бунинский, подробно описавший в частных разговорах знаки на теле Лжедмитрия I, которые он якобы неоднократно видел в бане и которых на трупе не оказалось[246]. Пошли разговоры, что волосы и ногти у покойного слишком длинны, тогда как «царь Дмитрий» перед свадьбой их постриг. Поговаривали и о якобы жившем в царских хоромах двойнике, который и был убит[247]. Позднее даже назвали его имя — Петр Борковский[248]. Аналогичные слухи распространяли и русские приверженцы самозванца. Некий дворянин, приехавший оглядеть тело убитого, неожиданно крикнул в толпу, что это не «Дмитрий» и ускакал во весь опор[249]. Но таких свидетельств очень мало. Москвичи слишком хорошо знали Григория Отрепьева на всех этапах его головокружительной карьеры, чтобы дать себя убедить, что убит кто-то другой.

В те же дни стало известно, что в ночь переворота из Кремля исчез любимец самозванца М.А. Молчанов, а из конюшен пропали лошади, в том числе любимый конь самозванца Дьявол. Камердинер самозванца Хвалибог, сообщив в 1607 г. в своей записке об исчезновении М.А. Молчанова и лошадей, прямо говорит, что действия беглеца породили в народе слух о чудесном спасении «царя Дмитрия» вместе с Михаилом Молчановым и некоторыми другими ближними людьми[250]. С. Немоевский и И. Масса зафиксировали появление этого слуха в своих записках, отметив, что среди москвичей распространился слух о бегстве «Дмитрия» вместе с ближним служителем Михаилом Молчановым[251]. Примерно в то же время бывший секретарь Лжедмитрия I С. Бучинский сообщил Ж. Маржарету, что «один молодой русский вельможа, весьма любимый и жалуемый Дмитрием, который весьма на него походил…совершенно исчез…». Капитан царских мушкетеров попытался докопаться до истины. Ему удалось установить, что трех лошадей из царских конюшен потребовали «после полуночи от имени императора Дмитрия» (выделено нами. — И.Т.). Служителей, выдавших лошадей, Василий Шуйский замучил до смерти на пытках[252]. Любимец самозванца, как видно из приведенных данных, в минуту опасности бросил своего покровителя, воспользовался его именем, чтобы выбраться из дворца, и тем самым дал пищу для слухов о чудесном спасении Лжедмитрия I. Примечательно, что источниками этих слухов вновь были иностранцы.

По прошествии недели после убийства Лжедмитрия I, около 25 мая (4 июня) 1606 г., в Москве, по свидетельству Хвалибога, появились подметные письма, в которых сообщалось, что «царь Дмитрий» жив[253]. Аналогичные данные, правда без указания даты, сообщил Ж. Маржарет. Он вспоминал, что эти письма вызвали первое после убийства самозванца большое волнение народа[254]. В дневниках послов и А. Рожнятовского записи за этот день отсутствуют[255]. С. Немоевский указал, что в народе из-за слухов о Дмитрие поднялась сильная тревога и бояре боялись мятежа[256]. Г. Паэрле в записи за этот день прямо указал, что послы ждали аудиенции в Кремле, но их туда не пригласили, так как «в городе было страшное волнение, народ восстал на стрельцов, бояр и великого князя, обвиняя всех их, как изменников, в умерщвлении истинного государя Дмитрия»[257]. Успокаивая народ, новый царь и бояре приказали зачитать грамоту «нареченного» патриарха Филарета и бояр об обретении мощей царевича Дмитрия[258] и секретные документы самозванца, свидетельствовавшие о его тайном католичестве, связях c папой и польским королем[259]. Братья Бучинские, недавно распускавшие слухи о том, что убитый не похож на «царя Дмитрия», теперь уверяли, что Лжедмитрий I намеревался 18 (28) мая 1606 г. перебить московских бояр[260]. Москвичи, как со страхом сообщил А. Рожнятовский, что во время волнений требовали выдать на расправу пленных поляков-пособников «слуги дьявола», распространявших слухи о его спасении[261].

Появление подметных писем в Москве показывало, что за организацию новой самозванческой интриги взялись некие силы. Хвалибог в своем донесении указал, что Василий Шуйский обвинил в распространении писем «нареченного» патриарха Филарета[262]. Ж. Маржарет сообщил, что подозрения властей пали также на кн. Ф.И. Мстиславского и П.И. Шереметева[263]. С.Ф. Платонов, проанализировав эти свидетельства, пришел к выводу, что обвинения царя были небеспочвенными и именно боярская оппозиция инициировала слухи и грамоты о спасении Лжедмитрия I[264]. Источники позволяют выяснить, кто в действительности стоял у истоков самозванческой интриги. Русские послы в Речь Посполитую Г.К. Волконский и А. Иванов, выехавшие из Москвы 12 (22) июня 1606 г.[265], узнав от поляков о появлении самозванца в Самборе в августе 1606 г., без колебаний дали однозначный ответ: роль «чудом спасшегося царя Дмитрия» взял на себя бывший любимец самозванца Михаил Андреевич Молчанов, бежавший из Москвы во время гибели своего покровителя[266]. С.Ф. Платонов, С.Б. Веселовский, а вслед за ними Р.Г. Скрынников, ссылаясь на заявления русских послов в Речи Посполитой летом 1606 г., считают, что М.А. Молчанов был схвачен во время событий 17 (27) мая 1606 г., бит кнутом, только потом ему якобы удалось бежать[267]. М. Перри оспорила вывод, указав, что арест и наказание «чернокнижника» имели место «еще при Годунове»[268]. Анализ документов, на которые ссылаются исследователи, показывает, что права М. Перри. М.А. Молчанов действительно был арестован и бит кнутом до воцарения Лжедмитрия I, а не после событий 17 мая 1606 г.: «…был у того вора розтриги в хоромах для чернокнижства, а до того он за воровство и чернокнижство бит кнутом на пытке…» (выделено нами. — И.Т.)[269]. Таким образом, во второй половине мая — июне 1606 г. М.А. Молчанов находился на свободе и, по-видимому, скрывался в Москве.

Р.Г. Скрынников обратил внимание на показания К. Буссова и автора английского донесения, что назначенный на воеводство в Путивль кн. Г.П. Шаховский тайком вывел двух «поляков» и доставил их через всю страну в Путивль, откуда они прямо поехали в Речь Посполитую в Самбор к жене Ю. Мнишка[270]. Историк установил, что одним из этих поляков был М.А. Молчанов[271]. Дорогой Г. Шаховский и его спутники, по свидетельству К. Буссова, мистифицировали население рассказами о том, что один из них «царь Дмитрий» и рассылали повсюду грамоты[272]. Ж. Маржарет в своих записках подтвердил данные ландскнехта о мистификациях по дороге в Путивль, но связал их воедино с бегством М. Молчанова из Кремля в ночь накануне переворота и появлением грамот, написанных от имени самозванца в Москве[273]. Показания очевидцев, придерживавшихся разной политической ориентации, позволяют прийти к выводу, что у истоков новой самозванческой интриги уже в Москве был бывший любимец самозванца М.А. Молчанов, который смог привлечь к этому делу дворянина московского кн. Г.П. Шаховского.

М.А. Молчанов и кн. Г.П. Шаховский явно действовали не одни. Вторым воеводой в Путивль Василий Шуйский назначил дворянина московского И.Е. Михнева, который после прибытия в Путивль примкнул к повстанческому движению и вскоре стал одним из видных воевод в войске Лжепетра. Вероятно, он еще в Москве принял участие в организации интриги и мистификациях русских людей[274]. Согласно показаниям К. Буссова, Г. Шаховский и его спутники скрепляли грамоты, написанные от имени Лжедмитрия I, украденной из дворца государевой печатью[275]. Проведенное нами сопоставление оттисков печатей на грамотах Лжедмитрия I и Лжедмитрия II полностью подтверждает свидетельство ландскнехта[276]. До переворота 17 (27) мая 1606 г. государева печать хранилась у другого любимца Лжедмитрия I — думного дьяка и печатника Богдана-Иоакима Ивановича Сутупова. Во время майских событий 1606 г. он, несомненно, находился в Москве, но, в отличие от других думных дьяков самозванца, нового назначения не получил. О бывшем печатнике нет никаких точных данных вплоть до 1608 г., когда он уже с чином «окольничего» одновременно с М.А. Молчановым появился в Воровской думе Лжедмитрия II[277]. Факты использования государевой печати Г. Шаховским и М.А. Молчановым наводят на мысль, что Б.И. Сутупов являлся одним из организаторов новой самозванческой интриги и был вторым «поляком» — спутником путивльских воевод. В пользу этого предположения, возможно, говорят показания К. Савицкого и К. Буссова о бегстве из Москвы некоего «секретаря Лжедмитрия I» по имени Богдан или Иван, который якобы затем и стал Лжедмитрием II[278].

«Вскоре» после событий 17 (27) мая 1606 г. московские власти, по свидетельству И. Массы, арестовали в Вязьме еще одного любимца самозванца — думного дворянина Г.И. Микулина, тайно бежавшего из столицы[279]. Вступая на престол, Василий Шуйский поклялся боярам не преследовать их без суда и следствия, поэтому для бегства из Москвы Г.И. Микулина и для его ареста у властей должны были быть весьма веские причины[280]. Скорее всего, этими причинами была причастность думного дворянина к организации беспорядков в столице 24–25 мая (3–4 июня) 1606 г. Таким образом, источники позволяют выявить круг людей, с большой степенью вероятности стоявших у истоков новой самозванческой интриги. Это — любимцы самозванца М.А. Молчанов, Б.И. Сутупов, Г.И. Микулин, а также кн. Г.П. Шаховский и И.Е. Михнев. Ни один из них не принадлежал ни к людям романовского круга, ни к сторонникам кн. Ф.И. Мстиславского. Сделанное наблюдение позволяет отказаться от гипотезы С.Ф. Платонова о причастности боярской оппозиции к организации интриги и высказать предположение, что это дело рук бывших фаворитов Лжедмитрия I.

Р.Г. Скрынников, анализируя обстоятельства появления М.А. Молчанова в Самборе, отметил, что это было невозможно без согласия Ю. Мнишка и что Самборский воевода, возможно, «санкционировал» самозванческую интригу[281]. Наблюдения Р.Г. Скрынникова нуждаются в уточнениях. Мнишки и их приятели едва избежали гибели во время народных волнений 17 (27) мая 1606 г. А. Рожнятовский прямо говорит, что воевода «не чаял, останется ли жив»[282]. Тогда их спасло заступничество бояр-заговорщиков, усмиривших народное возмущение. Хвалибог прямо говорит, что поляки, «боясь другой революции», помогали властям успокаивать умы[283]. В день переворота Ю. Мнишек, по свидетельству А. Рожнятовского, единственный из видных поляков, «сам-четверт» ездил в Кремль, где встречался с боярами и М. Мнишек. Спутники воеводы живо описали автору «Дневника» ужас, который они пережили, проезжая через толпы волновавшегося народа[284]. Вероятно, во время этой поездки возник проект женитьбы главы заговора Василия Шуйского на «царице Марине», о котором сообщил Арсений Елассонский, и воевода дал показания против самозванца, приведенные в окружной грамоте Василия Шуйского 6 (16) июня 1606 г.[285] Иллюзии Мнишков относительно будущего «царицы» Марины начали, по-видимому, рассеиваться 23 мая (2 июня) 1606 г., когда дочь воеводы была переведена на подворье отца и у ее родни отобрали подарки Лжедмитрия I[286]. Нетрудно заметить, что произошло это буквально накануне появления в столице грамот о чудесном спасении Лжедмитрия I и последовавших за ними народных волнений. Сразу же после этих событий ход переговоров послов и бояр резко изменился. Если раньше русская сторона заявляла, что вскоре все поляки будут отпущены на родину, то 27 и 30 мая (6 и 9 июня) 1606 г. бояре обрушились на послов и воеводу с обвинениями в организации самозванческой интриги Лжедмитрия I[287]. В конце концов польским послам и Мнишкам объявили, что они остаются в Москве фактически в качестве пленников до тех пор, пока отправленное в Речь Посполитую посольство Г. Волконского не урегулирует возникший между двумя государствами конфликт[288]. Столь резкие изменения хода переговоров дают основание предположить, что московские власти, вероятно не без основания, заподозрили воеводу и его окружение в причастности к недавним волнениям. Около этого времени Ю. Мнишек, по-видимому, «санкционировал» самозванческую интригу.

§ 3. Самборский вор

Покинув Москву в середине июня 1606 г., кн. Г.П. Шаховский, И.Е. Михнев, М.А. Молчанов и Б.И. Сутупов получили больше возможностей для мистификации русских людей[289]. С 20-х чисел июня 1606 г. пленные поляки отметили, что слухи о чудесном спасении «царя Дмитрия» стали устойчивыми[290]. Провинциальные жители, в отличие от москвичей не видевшие Григория Отрепьева убитым, прислушивались к толкам о его спасении. Обманщики проехали подмосковные, заоцкие города, но добились успеха только на Северщине[291]. В Путивле — бывшем центре движения Лжедмитрия I — кн. Г.П. Шаховский и И.Е. Михнев легко убедили местных дворян, служилых людей и горожан, лишившихся после переворота 17 (27) мая 1606 г. многих льгот и привилегий, что «царь Дмитрий» жив и скрывается от врагов. Путивляне подняли восстание против Василия Шуйского. Уже 22 июля (1 августа) 1606 г. А. Рожнятовский записал в своем дневнике сведения об отправке войск из столицы против северян и первых успехах повстанческой армии[292].

Р.Г. Скрынников заметил, что М.А. Молчанов, будучи в Путивле, не решился публично играть роль самозванца. Он, по мнению исследователя, боялся показаться перед людьми, хорошо знавшими как Лжедмитрия I, так и его самого, что неминуемо привело бы к разоблачению и положило конец интриге[293]. Самозванец предпочел укрыться в Речи Посполитой в замке Мнишков в Самборе. В августе 1606 г. прибывший с Галичины итальянский купец Франческо Таламио сообщил папскому нунцию Рангони, что видел, как некто прибыл в Самбор из России в закрытой карете в сопровождении двух всадников и скрылся в залах замка. После этого жена Ю. Мнишка будто бы повеселела, а слуги начали распускать слухи, что «царь Дмитрий» находится в замке тестя[294].

К лету 1606 г. Речь Посполитая оказалась на пороге гражданской войны. Внутренняя политика короля Сигизмунда III Вазы, опиравшегося на небольшую группу сенаторов и игнорировавшего интересы шляхты, вызвала широкое оппозиционное движение части магнатов и шляхты, которое грозило вылиться в открытое восстание — рокош[295]. Лжедмитрий I, у которого после воцарения явно не сложились отношения с Сигизмундом III, тайно обещал оказать помощь мятежникам. Я. Мацишевский полагает, что известия о перевороте в Москве и убийстве самозванца были получены в Кракове 16 (26) июня 1606 г.[296] Б.Н. Флоря и В.Д. Назаров, опираясь на данные грамоты Смоленского воеводы и собранные П. Пирлингом материалы, выяснили, что первые вести о московских событиях пришли в Речь Посполитую раньше — уже около 21 (31) мая 1606 г., а в середине июня того же года польские власти уже знали обо всем в деталях. Польское руководство понимало, что новое московское руководство может предъявить им счет за участие королевского двора, католических кругов и части магнатов в подготовке самозванца[297]. Сигизмунд III, как выяснил Я. Мацишевский, решил пойти ва-банк и использовать гибель поляков и литовцев в качестве удобного предлога для вторжения в Россию в надежде, что война заставит все общественные силы Речи Посполитой объединится вокруг престола[298]. Король дал инструкции сеймикам, в которых прямо предложил открыть военные действия с Россией в конце 1606 г.[299] Послам Василия Шуйского, Г.К. Волконскому и А. Иванову, польские власти сначала отказали во въезде в пределы Речи Посполитой[300].

Первые слухи о «чудесном спасении царя Дмитрия» стали распространяться в Речи Посполитой в июле 1606 г., когда сюда прибыли слуги знатных поляков и солдаты-наемники, отпущенные Василием Шуйским из Москвы[301]. К примеру, слуга Мартина Стадницкого, некий Круширский из Скржынек, уверял, что был очевидцем бегства самозванца из Москвы[302]. Конкретные детали в этих слухах начали появляться в конце июля — начале августа 1606 г., когда М.А. Молчанов водворился в Самборе. Устраивая тайные приемы для людей, никогда не видевших Лжедмитрия I, он старался поддержать веру русских повстанцев и рокошан, что «царь Дмитрий» жив[303].

Летом 1606 г. между королем и рокошанами произошел полный разрыв. Собравшись на съезд в августе 1606 г., рокошане всерьез ожидали появления «царя Дмитрия» и обсуждали планы его возведения на польский трон[304]. Сюда же, по-видимому, направлялось прибывшее в двадцатых числах августа 1606 г. в Киев посольство северян, которые уверяли что «царь Дмитрий» находится в одном из польских замков[305]. Организация самозванческой интриги явно вступила в завершающую стадию. Оставалось сделать последний шаг — устроить публичное появление самозванца, однако он не появился.

Назревавший рокош, по меткому замечанию Я. Мацишевского, сорвал первоначальные планы Сигизмунда III. Столкнувшись с угрозой гражданской войны, король был вынужден отказаться от организации вторжения в Россию и сделал все возможное для сохранения мира[306]. Комендантам пограничных крепостей были даны строгие инструкции не пропускать в Россию наемников для службы в повстанческом войске. Всередине июля 1606 г. русские послы получили разрешение въехать в Речь Посполитую, и поляки постарались получить от них сведения для разоблачения самозванца. Важно отметить, что кн. Г.К. Волконский и А. Иванов оказались готовы ответить на вопросы о самозванце. Получив у приставов сведения о внешности Самборского вора, они тотчас заявили, что это не кто иной, как М. Молчанов, и дали полякам его словесный портрет. Послы постарались выведать о деятельности самозванца все что могли. Узнав, что в Самборе якобы находится боярин В.М. Рубец-Мосальский, Г.К. Волконский и А. Иванов заявили полякам, что когда они выехали из Москвы, бывший дворецкий находился в столице. Если же боярин изменил, то «Бог ему судья»[307]. Действительно, кн. В.М. Рубец-Мосальский в то время не был в Самборе, т. к. был сослан на воеводство в пограничную Корелу, где находился до конца 1608 г.[308] Воеводами у повстанцев служили дворяне московские В.Ф. Александров-Мосальский, И.Л. и И.Д. Клубковы-Мосальские и Д.В. Горбатый-Мосальский, помеченные в боярском списке 1606–1607 гг. как изменники[309]. Вероятнее всего, в Самборе находился кн. В.Ф. Александров-Мосальский.

Московские власти, узнав о происходящем в Самборе, действовали весьма решительно. Мнишки были высланы из Москвы в Ярославль под арест. Им недвусмысленно дали понять, что их ждет в случае продолжения самозванческой интриги в Самборе[310]. К повстанцам на Северщину Василий Шуйский отправил новое посольство, которое должно было обличить «чернокнижника»[311]. По данным А. Палицына, во главе этой миссии Василий Шуйский поставил митрополита Крутицкого Пафнутия[312]. Принятые меры, по-видимому, возымели действие. Самборский вор не решился публично появиться на съезде рокошан. Вначале сентября 1606 г. пристав сообщил послам, что Вор стал являться людям в уже не в царских одеждах, а в «старческом платье» и что в его окружении появился еще один русский — некий «московитин выезжий» Заболоцкий[313]. Данных об этом человеке очень мало. Вновь без указания имени и отчества в источниках он упоминается летом 1608 г., когда, по свидетельству секретарей Я. Сапеги, вел переговоры о признании Мариной Мнишек Лжедмитрия II мужем и прежним «царем Дмитрием»[314]. В боярских списках и разрядных книгах того времени упоминаются только дворяне московские Б.В. и И.И. Заболоцкие, которых Василий Шуйский, как видно из боярского списка 1606–1607 гг., из-за их родственника приказал взять под стражу[315]. В родословных росписях упоминаются их сыновья А.Б. и А.И. Заболоцкие, успешно служившие в середине XVII ст., а также брат Л.В. Заболоцкий и племянник М.Л. Заболоцкий, «убитый ворами»[316]. Кто из них служил Вору, установить не удалось.

Съезд рокошан в отсутствие «царя Дмитрия» принял решение отложить восстание против короля до сейма 1607 г., что несколько разрядило обстановку в Речи Посполитой. Сигизмунд III и его окружение использовали передышку, чтобы принять меры против самозванца. В начале октября 1606 г. Г.К. Волконский и А. Иванов выведали, что Самборский вор назначил Заболоцкого «гетманом» и послал было на Северщину с небольшим отрядом. В строгом соответствии с инструкциями короля канцлер Лев Сапега задержал «гетмана» и его солдат и послал в Самбор недавно вернувшегося из Москвы слугу Гридича «дозирать» самозванца[317]. В конце октября 1606 г. русские послы выяснили, что Гридич, прибыв в Самборский замок, Вора там не нашел. Ему сообщили, что «Дмитрий» якобы «живет в монастыре, не кажется никому» и в «чернецком платье за грехи каетца»[318]. Прибывший из Кракова в Самбор бывший духовник Лжедмитрия I подтвердил данные Гридича и высказал предположение, что самозванец, возможно, скрывается в монастыре у монахов-бернардинцев. Последовавшая вслед за этим проверка властями бернардинского монастыря вновь не обнаружила «каящегося» самозванца[319]. Как видно, меры принятые русскими и польскими властями, загнали М.А. Молчанова и его сообщников в угол. Если раньше они беспокоились, как доказать людям, хорошо знавшим первого самозванца, что Лжедмитрий I и Самборский затворник одно и то же лицо, то после обнародования в России и Речи Посполитой точного портрета М.А. Молчанова нужно было опровергать утверждение, что Самборский самозванец является бывшим любимцем Лжедмитрия I. Всложившихся условиях М.А. Молчанов не решился публично взять на себя роль «чудом спасшегося царя Дмитрия». Он исчез, чтобы год спустя появиться в должности «окольничиго» Тушинского вора[320]. В конце 1606 г. в России и Речи Посполитой прошел слух, что М.А. Молчанов уже в качестве воеводы «царя Дмитрия» готовит большое войско для оказания помощи русским повстанцам[321]. Слухи явно преследовали цель снять подозрения с пленных Мнишков и подготовить почву для появления нового самозванца. Провал планов организации новой самозванческой интриги в Самборе стал причиной специфического явления в истории Смуты, которое Р.Г. Скрынников метко назвал «самозванщиной без самозванца»[322].

§ 4. Лжепетр и Лжедмитрий II

Осенью 1606 г. после исчезновения М.А. Молчанова из Самборского замка организация самозванческой интриги вступила в новую стадию. Воеводы «царя Дмитрия» И.И. Болотников, И. Пашков и П. Ляпунов нанесли тяжелые поражения правительственным войскам и подошли к Москве. В городе начались волнения народа. Появление «царя Дмитрия» могло склонить чашу весов в пользу повстанцев. Они слали гонца за гонцом, безуспешно умоляя Самборского вора прибыть в стан под Москвой[323].

Ситуация начала меняться, когда за дело взялись Лжепетр и казаки. Точных данных относительно времени прибытия отряда царевича Петра в Путивль в источниках не сохранилось. И.И. Смирнов, опираясь на материалы посольства Г. Волконского и дневника А. Рожнятовского, склонялся к мысли, что самозванец обосновался на Северщине «еще во время осады Москвы Иваном Болотниковым» в декабре 1606 г.[324] В.Д. Назаров и Б.Н. Флоря, исходя из данных польских документов, пришли к выводу, что казаки прибыли в Путивль в начале ноября 1606 г.[325] С мнением исследователей можно согласиться. «Воровские» казаки двигались по рекам в стругах и, вероятно, постарались достичь Северщины до того как их сковал лед.

Вступив в город, Лжепетр приказал привести к нему на суд всех пленных, содержавшихся в путивльском застенке. Те, кто принес присягу «царю Дмитрию и его племяннику», получили у самозванца воеводские чины, те же, кто отказался им служить, — казнены[326]. И.И. Смирнов и В.И. Корецкий полагали, что с этого момента произошло усиление классовой борьбы и дальнейшее размежевание сил в повстанческом лагере[327]. Р.Г. Скрынников пришел к выводу, что действия «вольных» казаков и Лжепетра вскрыли противоречивые тенденции в повстанческом движении. С одной стороны, они несомненно способствовали радикализации социального противоборства, с другой — положили начало «перерождению» повстанческого движения, о чем, по мнению исследователя, говорит боярско-дворянский состав Думы Лжепетра и воеводские назначения в повстанческом войске[328]. М. Перри совершенно справедливо указала, что повстанцы в Путивле не пытались подменить одного самозванца другим. Лжепетр и его казаки продолжали служить «царю Дмитрию» и признавали его «старейшинство»[329]. Однако это наблюдение не противоречит гипотезе Р.Г. Скрынникова. Появление «принца крови» в повстанческом лагере сделало его центром возрождающейся традиционной социально-политической системы, что объективно вело к перерождению повстанческого движения[330].

Вскоре после водворения Лжепетра в Путивле русские послы разузнали, что он обратился к киевским властям с просьбой принять его посольство[331]. Успехи русских повстанцев и некоторая стабилизация ситуации в Речи позволили Сигизмунду III ужесточить свои позиции на переговорах с русскими послами в декабре 1606 г. Радные паны от имени короля потребовали немедленного отпуска всех пленных поляков, в противном случае грозили оказать помощь и Дмитрию и Петру[332]. Обычно эти заявления рассматриваются как явное доказательство причастности короля к подготовке самозванца. Но то был явный шантаж. Сигизмунд III вынашивал планы открытого вторжения. В инструкциях к сеймикам король вновь поднял вопрос о войне с Россией в надежде объединить вокруг трона польское общество[333]. Он отнюдь не собирался иметь дело с самозванцами. Гетман С. Жолкевский получил строгие инструкции задерживать русских повстанцев, ищущих на Украине «царя Дмитрия», и не допускать ухода наемников в Россию[334].

Обращаясь к киевским властям, Лжепетр явно намеревался, как прежде северяне, «искать царя Дмитрия» на Украине. Не прошло и нескольких недель, как кн. Г.К. Волконский и А. Иванов узнали, что вместо Украины самозванец появился в окрестностях Витебска и там пробыл более двух недель[335]. Изменения первоначального маршрута явно не было случайным. Несколько месяцев спустя именно из этих мест в Россию явился Лженагой, назвавшийся в Стародубе Северском «царем Дмитрием».

Василий Шуйский и его окружение затратили немало сил, чтобы выяснить, кто был Лжедмитрием II и какие силы за ним стояли, но, как показывает ретроспективный анализ окружных грамот царя в Поморье, московские власти постигла неудача. Во всех официальных документах самозванец неизменно назывался «Вором» или «цариком»[336]. Немногого добились и местные власти, допрашивая пленных тушинцев или получая сведения от шпионов. Сын боярский Андрей Палицын заявил, что «царевич Вор взят из Стародуба, а взяла его Литва». Другой сын боярский, Андрей Цыплетев, утверждал, что самозванец якобы сын князя Андрея Курбского. Литвин Лева подтвердил, что самозванец «не царевич прямой, а родиною неведомо откуда»[337]. Нетрудно заметить, что пленники не были осведомлены в делах Лжедмитрия II и не могли рассказать ничего определенного даже под угрозой смерти и повторяли старые басни о происхождении самозванца времен Лжедмитрия I. Заслуживают внимания показания бывшего рославльского воеводы Д.В. Горбатого-Мосальского — близкого родственника дворецкого кн. В.М. Рубца-Мосальского[338]. Он на пытке сообщил земским воеводам, что Вор — попов сын Митька «с Москвы с Арбату от Знамения Пречистые из-за конюшен… умышлял де и отпускал с Москвы кн. Василий Масальский»[339]. Анализ служебных назначений Д.В. Мосальского в 1607–1608 гг. показывает, что он непосредственно не участвовал в спектакле с объявлением самозванца в Стародубе и находился на воеводствах сначала в Рославле[340], затем в Костроме[341]. О московитском происхождении самозванца говорили К. Савицкий и К. Буссов, но они считали его бывшим секретарем Лжедмитрия I по имени Богдан или Иван, который бежал из Москвы после гибели хозяина, вероятно, путая самозванца с дьяком Б.И. Сутуповым[342]. Легендарные данные о московском происхождении самозванца и его бегстве из столицы, возможно, восходят к фактам биографий М.А. Молчанова и Б.И. Сутупова. Некоторые современники — А. Палицын, автор Пискаревского летописца и наемник М. Мархоцкий — также полагали, что самозванец был московитом — близким родственником стародубского сына боярского Гаврилы Веревкина. Однако эти люди также не были свидетелями первых шагов самозванца. Их версия, судя по всему, возникла вследствие активной роли Г. Веревкина в стародубском спектакле[343].

Польские власти в свою очередь также приложили немало сил, чтобы выяснить, кто назвался именем «царя Дмитрия». Они попытались получить информацию у ветеранов похода Лжедмитрия I в Россию, отпущенных Василием Шуйским из Москвы[344]. Одного из них, еврея Якуба, вернувшегося из Москвы «сам-четверт» вместе с русскими послами кн. Г.К. Волконским и А. Ивановым[345], Лев Сапега в сентябре 1607 г. отправил по приказу короля в Стародуб для опознания самозванца. Посланец нарушил инструкции канцлера, признал Лжедмитрия II истинным царем и привез от него письма к Сигизмунду III. Канцлер всячески оправдывался перед королем, убеждая, что не причастен к происшедшему и что во всем случившемся виноват один Якуб[346]. Если бы Лжедмитрий II был «ставленником интервентов», как считают некоторые исследователи, вряд ли Л. Сапеге понадобилось объясняться за действия лазутчика. Письмо, на наш взгляд, не оставляет сомнений, что правящие круги Речи Посполитой не были причастны к появлению Лжедмитрия II в Стародубе.

Дважды после бегства самозванца из Тушина и его убийства в Калуге, по свидетельству русских и польских источников, в его вещах находили тайно хранимый Талмуд[347]. В июле 1612 г. Новгородский митрополит Исидор прямо говорил, что Лжедмитрий II был евреем[348]. То же самое утверждал иезуит К. Савицкий[349]. Царь Михаил Романов в своих посланиях вскоре после воцарения также заявлял о еврейском происхождении Вора. Он, по-видимому, узнал об этом от отца — бывшего тушинского патриарха Филарета, хорошо знавшего самозванца и людей, организовавших интригу[350]. Р.Г. Скрынников, проанализировав эти данные, пришел к выводу, что Лжедмитрий II был крещеным евреем[351]. М. Перри усомнилась в правильности вывода исследователя. Она полагает, что версия о еврейском происхождении самозванца мусировалась властями с целью его дискредитации и ей не следует доверять. Самозванец, по мнению исследовательницы, мог быть еретиком, исповедующим учение «жидовствующих»[352]. С этим аргументом трудно согласиться. Данные о еврейском происхождении Лжедмитрия II сообщены людьми, хорошо знавшими самозванца. Они принадлежали к разным политическим группировкам, различным вероисповеданиям, и поэтому сообщенные ими сведения поддаются взаимной проверке. Примечательно, что для опознания Лжедмитрия II в Стародуб Лев Сапега направил именно еврея.

Р.Г. Скрынников, изучая источники, отразившие первые шаги самозванца, пришел к выводу, что наиболее достоверные сведения о том, кто назвался Лжедмитрием II, сообщил неизвестный белорусский клирик — автор Баркулабовской летописи, хорошо знавший самозванца до его превращения в «царя Дмитрия»[353]. Он указал, что Лжедмитрием II был некий грамотей, обучавший детей сельских священников в окрестностях Шклова, затем Могилева[354]. Показания автора Баркулабовской летописи подтверждают наемник К. Буссов и иезуит К. Савицкий. К. Буссов, лично знавший самозванца и его приятеля Григория Кашинца, смог узнать, что человек, ставший Лжедмитрием II, долго жил в Речи Посполитой, где был известен под именем Иван и работал учителем в Шклове[355]. К. Савицкий установил, что самозванец прежде по поручению некоего протопопа учил детей в селах в окрестностях Могилева[356]. Сделанные наблюдения позволяют поддержать гипотезу Р.Г. Скрынникова, что Лжедмитрием II был крещеный еврей, бывший школьный учитель из Шклова.

Иезуиты узнали любопытные детали из биографии самозванца, о которых умолчал автор Баркулабовской летописи. Учитель, по их данным, отплатил протопопу черной неблагодарностью за гостеприимство. Он начал тайно домогаться благосклонности попадьи. Узнав об этом, разгневанный протопоп выгнал его взашей. С этого момента двери домов священников для горе-учителя оказались закрытыми, и он превратился в бродягу. Оставшись без средств к существованию, он якобы решился сыграть роль самозванца[357]. Факт бродяжничества подтвердил в своих мемуарах С. Маскевич, но при этом подчеркнул, что решение играть роль «царя Дмитрия» бывший учитель принял отнюдь не самостоятельно[358]. К. Буссов, С. Маскевич и некоторые польские авторы прямо говорят, что главным организатором самозванческой интриги был ротмистр М. Меховецкий, который вместе с друзьями подобрал под забором бродягу, отдаленно напоминавшего Григория Отрепьева, и заставил его играть роль «царя Дмитрия»[359]. Это дало основание кн. М.М. Щербатову, Н.М. Карамзину, В.О. Ключевскому, Д. Иловайскому, советским историкам утверждать, что самозванец был ставленником польской шляхты[360]. С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, С.Ф. Платонов совершенно справедливо указывали, что нельзя преувеличивать роль поляков и литовцев в организации самозванческой интриги. Создателями Лжедмитрия II они считали русских повстанцев, а в иноземцах видели исключительно наемников[361]. Недавно Р.Г. Скрынников выдвинул дополнительные аргументы в пользу этой точки зрения. Историк обратил внимание на то, что в подготовке самозванца сыграл видную роль староста Чечерский Зенович, который, по данным А. Сапеги и автора Баркулабовской летописи, встречал в Белоруссии Лжепетра, а затем посадил Шкловского бродягу под арест в Пропойскую тюрьму, отправив его затем за рубеж[362]. Исследователь попытался установить, когда М. Меховецкий, Зенович и их товарищи взялись за подготовку самозванца. Он заметил, что в окружной грамоте 14 (24) апреля 1608 г. Лжедмитрий II оговорился, что пришел в Стародуб «во 12 недель». Это указание, по мнению Р.Г. Скрынникова, свидетельствует, что подготовка самозванца началась в Белоруссии за три месяца до пересечения Лжедмитрием II границы 13 (23) мая 1607 г., то есть в феврале 1607 г. Учитывая то, что в декабре 1606 г. в тех же местах побывал Лжепетр и встречался со шляхтичами, взявшимися после этой встречи за подготовку Лжедмитрия II, исследователь пришел к выводу, что организаторами самозванческой интриги были русские повстанцы[363].

Наблюдения исследователя можно уточнить. После объявления 12 (22) июня 1607 г. в Стародубе Лжедмитрий II обратился к жителям Могилевщины с окружным посланием, список которого нам удалось отыскать в собрании Оссолиньских во Львове. Сопоставление фрагментов грамот показывает, что в оригинале (или копии) смоленской грамоты имелось ошибочное или неточное написание даты — «июня во 12 день».

Грамота Лжедмитрия II жителям Могилева 12 (22) июня 1607 г.

«Я, прирожденный Государь Московский… пришел из Литовской земли… в город Стародуб 12 июня…»

Грамота Лжедмитрия II смолянам 14 (24) апреля 1608 г.

«Аз… прирожденный государь Ваш. пришел в Стародуб… во 12 недель…»

В результате возникло весьма туманное указание «во 12 недель», которое, по нашему мнению, нельзя использовать для решения вопроса, когда началась подготовка второго самозванца[364].

Лжепетр, как следует из его рассказа, записанного в канцелярии Оршанского старосты Андрея Сапеги, пересек границу Речи Посполитой 6 (16) декабря 1606 г. с целью разыскать дядю[365]. Он явно направлялся туда, куда, по слухам, из Рыльска перебрался «царь Дмитрий»[366]. Вместо поисков он две недели тайно находился в Копыси в Максимовичской волости недалеко от Витебска[367]. Затем за Лжепетром приехали шляхтичи Зенович и Сенкевич, доставившие самозванца сначала в Оршу для встречи с Андреем Сапегой, а затем в Россию[368]. В декабре 1606 г. о поездке русских повстанцев в Белоруссию на поиски «Дмитрия» узнали послы Василия Шуйского[369].

В.Д. Назаров и Б.Н. Флоря считают, что поездка Лжепетра в Белоруссию была связана со стремлением выяснить на месте вопрос о возможностях получения военной поддержки из Речи Посполитой[370]. Белорусские источники позволяют разобраться, что же в действительности происходило в окрестностях Витебска. В Новостях, полученных в Кракове почти одновременно с донесением Андрея Сапеги о Лжепетре, сообщалось, что «царь Дмитрий» неожиданно «приехал в Витебск, откуда, открыто показав себя всем, написал письморылъским мещанам…» (выделено нами. — И.Т.)[371]. Автор Баркулабовской летописи также свидетельствует, что как только в бывшем школьном учителе начали «узнавать царя Дмитрия» (выделено нами. — И.Т.), то он в страхе за свою жизнь тайно бежал из окрестностей Витебска в Пропойск, где был схвачен по приказу старосты Чечерского Зеновича и посажен в тюрьму[372]. Данные Новостей и Летописца дают основание предположить, что М. Меховецкий и Зенович подобрали Шкловского бродягу до поездки Лжепетра и что в декабре 1606 г. в окрестностях Могилева была предпринята первая неудачная попытка публичного объявления Лжедмитрия II.

Активное участие Лжепетра в намечавшемся под Витебском спектакле подтверждает предположение Р.Г. Скрынникова, что шляхтичи готовили его в сговоре с русскими повстанцами[373]. Действительно, с появлением казацкого «царевича» на Северщине в ноябре 1606 г. центр организации самозванческой интриги переместился из Украины в Белоруссию. Многие детали подготовки Лжепетра и Лжедмитрия II совпадают: в обоих случаях инициаторы интриги выбрали случайных людей, принудили их играть свою роль и толком не занимались их подготовкой. Почерк сценариста спектакля был явно один. Повстанцам нужен был не вождь, а человек-символ, оправдывающий их борьбу за лучшую долю. Малодушное бегство бродяги, судя по всему, спутало планы организаторов самозванческой интриги. Лжепетр был вынужден вернуться в Россию, чтобы во главе отрядов северян, донских, волжских и запорожских казаков и наемников поспешить на помощь И. Болотникову[374].

§ 5. Лжедмитрий II и И.М. Заруцкий

Сколько времени шкловский бродяга находился в бегах, неизвестно. Меховецкому, Зеновичу и их товарищам, по-видимому, понадобилось затратить немало времени и труда на его поиски. Продолжая дело, начатое совместно с Лжепетром, М. Меховецкий, Зенович сильно рисковали. В начале 1607 г. ситуация в Речи Посполитой вновь обострилась. Вопреки ожиданиям Сигизмунда III большинство сеймиков на его запрос о войне с Россией дали отрицательный ответ и потребовали безотлагательного решения внутренних проблем[375]. Воеводы и старосты пограничных городов и крепостей вновь получили категорический приказ не пропускать наемников к «царю Дмитрию»[376]. В письме к Льву Сапеге король потребовал сделать все возможное, чтобы сохранить мир на востоке[377]. Сейм пошел еще дальше. Согласно его решениям, нарушителям грозила конфискация имущества[378]. В Москву с инструкцией сделать все возможное, чтобы вызволить пленников, были направлены опытные дипломаты С. Витовский и Я. Друцкий-Соколиньский[379]. Меры, принятые руководством Речи Посполитой, по всей видимости, заставили шляхтичей быть осторожными. Засадив бывшего учителя в Пропойскую тюрьму под видом «русского шпиона», они довольно быстро заставили его играть роль самозванца, но не «царя Дмитрия», а его мнимого родственника — стольника Андрея Андреевича Нагого[380].

К. Буссов разузнал, что в Пропойской тюрьме подготовкой самозванца якобы занимались «близкие» Юрия Мнишка, которые сообщили ему все мельчайшие подробности из жизни Лжедмитрия I[381]. А. Гиршберг полагал, что одним из инструкторов самозванца в Пропойской тюрьме был связанный с Мнишками монах-бернардинец Антоний Волох[382]. В действительности Антоний Волох, как видно из посольских дел и дневника А. Рожнятовского, с 1606 г. находился под арестом в Москве вместе с другими поляками и литовцами, а весной 1607 г. даже угодил в царский застенок за распространение слухов о спасении «царя Дмитрия»[383]. Более верным представляется мнение Р.Г. Скрынникова, что вторичное возрождение самозванческой интриги не было связано с семьей Мнишков[384]. Возможно, что к этому делу приложили руку М.А. Молчанов и Б.И. Сутупов.

К середине мая 1607 г. подготовка Лжедмитрия II, судя по всему, в основном была завершена. Староста Зенович, по свидетельству автора Баркулабовской летописи, которое подтверждает М. Мархоцкий, приказал уряднику Чечерскому Рогозинскому препроводить бродягу, принявшего имя Андрея Андреевича Нагого, и двух его товарищей к русской границе[385]. Наемники М. Мархоцкий, К. Буссов, И. Будила и автор Нового летописца свидетельствуют, что спутниками Богдана был подьячий Алексей (Александр) Рукин и торговый человек из Пропойска Григорий Кашинец, которым, судя по всему, было поручено недопустить исчезновения самозванца при пересечении границы[386]. Подойдя к рубежу в районе небольшой крепостицы Попова Гора 23 мая (2 июня) 1607 г., урядник Рагоза и его слуги, как видно из показаний автора Баркулабовской летописи, передали будущего самозванца и его спутников русским повстанцам, которые «опознали в нем по знакам» своего царя[387].

Факт передачи Лженагого, имевшего склонность в минуту малейшей опасности сбегать, из рук в руки, показывает, что был сговор между белорусскими шляхтичами и русскими участниками интриги. Авторы Нового летописца указали, что организатором стародубского спектакля — «первоначальным воровства заводчиком» — был предводитель стародубцев, сын боярский Гаврила Веревкин[388]. Поздний летописец знал немногое. Г. Веревкин играл важную, но отнюдь не главную роль. К. Буссов, долгое время служивший в повстанческих войсках, свидетельствует, что главным «режиссером» стародубского действа был атаман-болотниковец Иван Мартынович Заруцкий[389]. Этот человек, по меткому замечанию Р.Г. Скрынникова, обладал всеми качествами народного вождя[390]. Он родился в Речи Посполитой в Тарнополе в мещанской семье. В молодости попал в плен к крымским татарам, из которого бежал к казакам, совершив почти невозможное. Благодаря недюжинным способностям довольно быстро стал атаманом и вместе с другими донцами сыграл заметную роль в борьбе Лжедмитрия I за русский престол. После гибели самозванца атаман принял активное участие в восстании И.И. Болотникова[391]. Нясным остается вопрос о времени появления атамана на Северщине. К. Буссов указал, что И.М. Заруцкий был отправлен Иваном Болотниковым на поиски «царя Дмитрия» из «осажденной Тулы и надолго задержался в Стародубе» (выделено нами. — И.Т.)[392]. В этом сообщении имеется явная несуразность. Тула была осаждена Василием Шуйским 30 июня (10 июля) 1607 г. Если бы атаман покинул город после этой даты, то появился бы на Северщине буквально накануне объявления самозванца и его пребывание в Стародубе нельзя было бы назвать долгим. До поездки на Северщину атаман, по данным И. Будилы, сидел с И. Болотниковым в осаде в Калуге, которая началась в первых числах декабря 1606 г. и окончилась после поражения правительственных войск на Пчельне 3 (13) мая 1607 г.[393] Скорее всего, И.М. Заруцкий был отправлен И.И. Болотниковым не из Тулы, а из Калуги. Не случайно, прибыв на Северщину, он нарушил инструкции И.И. Болотникова — не поехал в Самбор искать «царя Дмитрия», а сориентировавшись на месте, фактически продолжил дело, начатое Лжепетром[394]. Подобные действия были маловероятны после снятия осады Калуги, когда И.И. Болотников соединился с Лжепетром и мог получать полную информацию о происходящем в Белоруссии. Вероятно, контактам способствовал тот факт, что и И.М. Заруцкий, и М. Меховецкий были заметными фигурами в движении Лжедмития I и хорошо знали друг друга[395].

В литературе имеются разногласия относительно хронологии событий, происходивших на Северщине в мае — июле 1607 г. С.Ф. Платонов, опираясь на данные И. Будилы, пришел к выводу, что самозванец появился в Стародубе 12 (24) июня 1607 г. (в десятую пятницу после православной Пасхи)[396]. Р.Г. Скрынников, ссылаясь на автора Баркулабовской летописи, утверждает, что самозванец пересек границу 23 мая (2 июня) 1606 г., и высказывает сомнения в правильности расчетов С.Ф. Платонова[397]. В действительности оба свидетельства не противоречат друг другу. Автор Баркулабовской летописи говорит о пересечении Лженагим границы, а И. Будила — о водворении в Стародубе-Северском[398]. В грамоте могилевским жителям 12 (22) июля 1607 г. Лжедмитрий II прямо указал, что прибыл в Стародуб 12 (22) июня 1607 г.[399] Какие-то сведения об этом происшествии просочились в Краков. В июне 1607 г. Сигизмунд III сделал суровый выговор витебскому воеводе относительно несанкционированных переходов границы[400]. С.Ф. Платонов точно подметил, что Лженагой 12 (22) июня 1607 г. только прибыл, а не объявился (выделено нами. — И.Т.). И. Будила прямо говорит, что понадобилось четыре недели, чтобы подготовить стародубский спектакль, который, таким образом, состоялся около 10 (20) июня 1607 г.[401] Эта дата близка к дате первого известного нам документа, отправленного Лжедмитрием II из Стародуба, — грамоты могилевским жителям 12 (22) июля 1607 г. Организаторы интриги именно отсюда ожидали получить помощь, за которой обратились сразу же по окончании стародубского спектакля[402]. Сделанные наблюдения позволяют прийти к выводу, что Лженагой пересек границу 23 мая (2 июня), водворился в Стародубе 12 (22) июня и объявился 12 (22) июля 1607 г.

Промедления с провозглашением, по всей видимости, были вызваны тем, что организаторы самозванческой интриги должны были решить трудную задачу: добиться, чтобы жители Северщины, прежде всего служилые люди г. Путивля, прекрасно знавшие Лжедмитрия I, признали в новом самозванце прежнего Государя. Несколько недель мнимый А.А. Нагой и его спутники переезжали из одного города в другой, распуская повсюду слухи о скором появлении «царя Дмитрия». Около дня св. Якова, по данным К. Буссова, их видели на дороге, ведущей из Путивля в Новгород-Северский[403]. Наконец 12 (22) июня 1607 г. Лженагой осел в Стародубе. К тому времени повстанцы, по всей видимости, смогли сговориться с Г. Веревкиным и его товарищами об организации публичного появления «царя Дмитрия» в их городке, где Лжедмитрий I никогда не бывал[404]. Тем временем А. Рукин продолжил свои поездки по Северщине, но теперь он всюду говорил, что Государь находится в Стародубе[405].

М. Мархоцкий, получивший сведения о похождениях самозванца от Г. Кашинца, смог установить важные детали, позволяющие выяснить, как организаторам интриги удалось разыграть спектакль с объявлением самозванца. Ротмистр показывает, что в Путивле местные служилые люди, разуверившиеся в слухах о спасении Лжедмитрия I, схватили А. Рукина и пригрозили ему казнью, если он не скажет, где Государь. Когда приятель самозванца заявил, что «царь Дмитрий» в Стародубе, путивляне отправили нескольких дворян и детей боярских вместе с ним «проведать» истину. Вероятно, это была хитрая уловка, имевшая целью принудить путивлян признать самозванца. Дворяне прибыли в Стародуб и сообщили Г. Веревкину и служилым людям о россказнях А. Рукина. Подьячего повели на пытку. Лицедей, как показывают К. Буссов, Н. Мархоцкий и автор Нового летописца, в притворном страхе за свою жизнь указал на Лженагого и завопил, что это и есть «царь Дмитрий». Вэтот момент Лженагой, по свидетельству М. Мархоцкого, обрушился на путивлян и стародубцев площадной бранью, обвиняя их в близорукости и нежелании распознать истинного Государя. Толпа взревела и пала на колени. Послы путивлян поняли, что оказались в ловушке. Им ничего не оставалось, как признать в проходимце «прежнего царя Дмитрия»[406]. Самозванец высоко оценил действия вождя стародубцев Гаврилы Веревкина. Он получил чин думного дворянина и богатые пожалования вотчинами и поместьями[407].

К. Буссов отметил, что на народ сильное впечатление произвело поведение Ивана Заруцкого. Атаман, хорошо знавший Лжедмитрия I, демонстративно признал в Лженагом «прежнего царя Дмитрия» и принял деятельное участие в праздничных пиршествах и рыцарском турнире, который должен был подтвердить расхожие легенды о воинских доблестях самозванца. Атаман «удостоился великой чести» сразиться с самим «царем». Затея едва не закончилась катастрофой. Опытный воин, Иван Заруцкий ненароком вышиб из седла бродягу — бывшего учителя, который едва не отдал Богу душу, рухнув на землю. Конфуз удалось замять. Самозванец заявил, что он намеренно проиграл И.М. Заруцкому, чтобы проверить, верны ли ему подданные. Обильное использование площадной брани и рыцарский турнир атамана с «царем» красноречиво свидетельствуют, кто был устроителем и на кого был рассчитан разыгранный в Стародубе спектакль. Ими были служилые люди по прибору, простолюдины и казаки[408]. Организаторы интриги, как видно из рассказа К. Буссова, не были полностью уверены в благополучном исходе спектакля. Именно поэтому его составной частью стало появление в Стародубе крупного отряда иноземцев, который возглавлял один из главных организаторов интриги пан М. Меховецкий. Лжедмитрий II тотчас назначил его «гетманом» и поручил создание новой повстанческой армии[409]. Приведенные факты об обстоятельствах появления самозванца позволяют предположить, что подлинными «режиссерами» разыгранного в Стародубе спектакля были И.М. Заруцкий и М. Меховецкий.

Критический анализ данных об обстоятельствах подготовки и появления Лжедмитрия II в 1606–1607 гг. позволяет прийти к выводу, что правящие круги Речи Посполитой не принимали никакого участия в подготовке русских самозванцев в 1606–1607 гг. Инициаторами и организаторами интриги Лжедмитрия II сначала были любимцы Лжедмитрия I М.А. Молчанов, Б. Сутупов, Г.И. Микулин, кн. Г.П. Шаховский, И. Михнеев, кн. В.Ф. Александров-Мосальский и Заболоцкий. Они создавали новую самозванческую легенду не при помощи бытовавших в народе «социально-утопических легенд о царе-избавителе», а по образу и подобию легенды первого самозванца. Агитационная деятельность заговорщиков не ввела в заблуждение москвичей, слишком хорошо знавших Григория Отрепьева на различных этапах его головокружительной карьеры. Больших успехов заговорщики добились в провинции, но и то далеко не везде. Дали себя обмануть только те из русских людей, кто ранее принимал участие в движении Лжедмитрия I, сильно пострадал от карательных операций правительственных войск в 1604–1605 гг. и теперь лишился значительных льгот. Они восстали за «своего царя» отнюдь не под влиянием «монархических иллюзий», а преследовали прежде всего свои социальные интересы. Провинциальные дворяне, служилые люди по прибору, казаки и беглые холопы Северщины и других южных степных уездов России надеялись с помощью выдвинутого «царя Дмитрия» и его «племянников» воплотить идеалы повстанческого движения 1604–1606 гг.

М. Молчанов, вопреки сложившимся представлениям, жаждал и тщательно готовился сыграть роль «чудом спасшегося царя Дмитрия», но обстоятельства заставили его отказаться от замысла и исчезнуть из Самборского замка. После этого инициатива организации самозванческой интриги полностью перешла к русским повстанцам — казакам Лжепетра и атаману И.М. Заруцкому, которые с помощью белорусских шляхтичей — ветеранов похода Лжедмитрия I на Москву — подготовили Лжедмитрия II и разыграли спектакль в Стародубе. Новая самозванческая интрига как две капли воды походила на то, что происходило в казачьих городках на Тереке, Волге и Дону. Бродягу Шкловского, как и других «казацких царевичей», заставили играть роль «царя Дмитрия». Русским повстанцам и их приятелям нужен был символ, а не вождь движения, символ, который бы служил своеобразным оправданием их действий.

Немногие сохранившиеся данные о выступлениях казацких лжецаревичей и Лжедмитрия II свидетельствуют, что это звенья одной цепи — широкого движения казацких низов (в рамках общероссийского повстанческого движения), направленного против политики «огосударствления» вольного казачества. В конечном счете казаки, как и служилые люди в России, пытались решить свои социальные проблемы с помощью обновления традиционной российской государственной системы, а не путем ее разрушения.