Смутное время в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II

Поместное ополчение не требовало от казны значительных денежных затрат, т. к. дворяне должны были являться на службу «людно, конно и оружно» с запасом продовольствия. Иное дело — наемники и казаки. Они, в отличие от дворян, могли рассчитывать только на «государево денежное жалование» и «корм». Впервые в истории податное население России было вынуждено содержать целое войско, что в то время ему было явно не по силам. Будучи в Стародубе, самозванец обещал иноземцам тройное жалование в сравнении со среднеевропейским, подарки и поместья, если наемник решит остаться в России. Своими обещаниями он и его окружение ставили себя в безвыходное положение. Население Северщины, заоцких и Украиных городов после разорений многолетней гражданской войной потеряло и то, что давало казне в мирное время, не говоря уже о том, чтобы выполнить обещания «царика» наемникам. К тому же Григорий Отрепьев освободил северян от налогов на 10 лет. Лжедмитрий II волей-неволей вынужден был выполнять указы первого самозванца и отказаться от взимания налогов в полном объеме с местного податного населения[1522].

В архиве Яна Сапеги сохранилась грамота, которая свидетельствует, что Лжедмитрий II и его окружение поначалу пытались решить проблему снабжения своего войска традиционными путями. Приказные люди самозванца, так же как правительственные чиновники, собирали с податного населения традиционные денежные и натуральные налоги и свозили их в уездные города. Местные воеводы, следуя распоряжениям Лжедмитрия II, обязаны были выдавать деньги и корм отрядам наемников и казаков или отправлять их на нужды двора. «Царик» и его гетманы требовали, чтобы ни солдаты, ни их слуги не проводили самочинных конфискаций у населения. Записи Дневника Яна Сапеги свидетельствуют, что это были не просто декларации. К примеру, слуги наемников, ограбившие купцов в окрестностях Смоленска, были жестоко наказаны. Результатом такой политики явился постоянный рост «долгов» самозванца наемному войску[1523].

Непомерные обещания Лжедмитрия II и задержки с выплатой жалования из квартала в квартал являлись причиной постоянных бунтов наемников. Поначалу самозванцу удавалось отделываться новыми обещаниями. В октябре 1607 г. он поклялся иноземным солдатам оплатить дорогу в Россию и обратно, а в мае 1608 г. посулил разделить между ними царскую казну и сокровищницу после захвата Москвы[1524]. Вскоре, однако, Лжедмитрий II под давлением иноземных солдат был вынужден соглашаться на принятие мер, которые привели к трансформации нарождающегося государственного режима. Предпосылки для этого были созданы весной 1608 г., когда Роман Ружинский и наемники захватили власть в стане самозванца. После Волховского сражения они заставили «царика» и его бояр назначать в города, наряду с русскими воеводами, иноземцев[1525].

Захват Псковщины, Новгородчины, Замосковья и Поморья позволил тушинцам переложить основную тяжесть содержания наемных и казачьих полков на местных земцев. Население Северщины, по непроверенным данным И. Масса, в 1608–1609 гг. смогло вздохнуть свободно и приступить к восстановлению разрушенного войной хозяйства[1526]. Иначе сложилась судьба попавших под гнет новых властей земцев северо-восточных земель. В октябре 1608 г., после очередных задержек с выплатами жалования, наемники, по инициативе ротмистра Андрея Млоцкого, отобрали у воровских дьяков окладные книги, заставили самозванца отправить вместе с русскими приказными в города и уезды страны представителей иноземного войска, которые должны были добиться уплаты налогов населением[1527]. В ожидании «заслуженного» иноземные солдаты, с подачи сапежинцев, разделили дворцовые волости и села между полками и ротами наемного войска и превратили их в «приставства», с населения которых, так же как недавно в Белоруссии, начали собирать «кормы на прожиток». Каждая рота направила в захваченные дворцовые волости пристава и слуг, которые брали продовольствие и фураж «столько, сколько хотели»[1528].

Историки, опираясь на данные нарративных и частично документальных источников, нарисовали яркую картину безудержных насильственных поборов и пришли к заключению, что именно эти бесчинства тушинцев явились главной причиной восстания земщины Замосковья и Поморья против самозванца и его воинов[1529]. Документы архивов Я. Сапеги и Соликамского уездного суда содержат массовую информацию о механизмах функционирования тушинского режима в отдельных уездах Замосковья, которая позволяет выявить и проанализировать не только его общие черты, но и специфику новой власти.

§ 1. Тушинцы и жители Московского уезда

Ян Сапега, судя по Росписи сбора оброчных дров и угля конца 1608 — начала 1609 г., контролировал девять из тридцати пяти волостей Замосковной половины Московского уезда[1530], поэтому в его архиве отложились одиннадцать документов, отразивших взаимоотношения тушинцев с земцами Московского уезда: пяти волостей дворцовых Братошино и Олешня[1531], Тайнинской[1532], Загарской[1533], Селенской[1534], Гуслицкой[1535], патриаршей — Сенесской[1536] и Троицкой — Вохонской[1537]. В Дневнике гетмана кратко излагается содержание еще по крайней мере трех отписок. Несмотря на плохую сохранность фонда, его данные, будучи пополнены показаниями Нового летописца[1538], в целом дают возможность получить общие представления о взаимоотношениях тушинцев и местных земцев в конце 1608–1609 гг.

В сентябре 1608 г., после прорыва тушинцев в Замосковье, местные крестьяне, как видно, опасаясь, что с ними обойдутся как с врагами, попытались обезопасить себя, семьи и имущество присягой самозванцу. Ее текст сохранился в крестоприводной записи детей боярских и крестьян патриаршей Сенесской волости. Они «за всех мест, что ни есть в Сенесские крест целовали царю-государю и великому князю Дмитрию Ивановичу»[1539]. Староста Ждан Алексеев и целовальник Илларион Митрофанов, изъявляя от имени всех крестьян дворцовой Селенской волости готовность принести присягу Лжедмитрию II, в конце челобитной указали: «А мы тебе, государю, не изменники»[1540]. Аналогичным образом поступили староста Сергей Алексеев, целовальники Родион Васильев, Анцифер Андреев, Иван Давыдов и крестьяне дворцовой волости Загарья. В конце челобитной они обратились к Лжедмитрию II с просьбой, которая обнаруживает еще одно важное обстоятельство, подтолкнувшее земцев к принятию этого решения: «Вели, государь, нас от московских загонщиков обороняти, а мы, государь, от московских загонщиков вконец погибли: выграбили, государь, хлеб, и живот, и платье, и людей, государь, жгуть и пытают денег!»[1541]. С. Дындов и крестьяне сел Гребеново и Братошино в отписке ротмистру И. Мирскому прямо говорили, что всех велел московский Шубин и воевати»[1542]. Утратив контроль над Подмосковьем, правительственные силы, как видно из документов, занялись откровенным грабежом и превратили жителей местных сел и деревень в своих врагов. Крестьяне заявили самозванцу, что «ради за тобя, государя… Бога молити и головы свои класти, и своими малыми детьми»[1543]. И это были не просто слова. Местные жители, по данным материалов архива Я. Сапеги, перехватывали московских гонцов. К примеру, братошинские крестьяне захватили троицкого слугу и сына боярского с письмами приверженцев В. Шуйского[1544], вохонские крестьяне 17 (27) апреля 1609 г. пленили московских сотников с грамотами[1545]. Местные крестьяне держали тушинцев в курсе всех передвижений правительственных войск. Например, в мае 1609 г. крестьяне Вохонской, Загарской и Сенесской волостей известили Я. Сапегу, что из Владимира к Москве «водою и берегом» идет крупный правительственный отряд «с казною» и запросили помощи, чтобы перехватить врагов на Вохонской заставе[1546]. Братошинские крестьяне неоднократно предупреждали сапежинцев об отправке экспедиционных отрядов из Москвы[1547].

Тушинцы постарались извлечь максимальные выгоды из создавшейся ситуации. В Подмосковные волости были назначены «добрые приставы», которые, в отличие от других уездов, активно сотрудничали с местным населением и помогали бороться с карателями[1548]. Источники не содержат данных о передаче подмосковных волостей в «приставства» полкам и ротам наемного войска. Просьбы жителей обычно удовлетворялись. Так, поп Миняй Троицкой церкви из села Болтина Тайнинской волости, обратившись к Лжедмитрию II с просьбой о жаловании, получил по распоряжению Я. Сапеги у его казначея Латавского 2 рубля[1549]. Политика тушинского руководства в отношении населения Подмосковья помогла ему не только заручиться поддержкой местных земцев, но и получить от них военную помощь.

Враждебное отношение населения Подмосковья к правительству всерьез обеспокоило Василия Шуйского и его окружение, так как, благодаря помощи крестьян, под угрозой оказалось снабжение Москвы продовольствием по Коломенской дороге. «Увещевательная грамота троицких властей крестьянам Вохонской волости» и «Наказная память коломенского воеводы С.М. Глебова М. Евлахову» показывают, что московское руководство попыталось действовать методом кнута и пряника. Они сообщали жителям Подмосковья об успехах кн. М.В. Скопина-Шуйского и земских ополчений Замосковья и Поморья и призывали принести повинную царю Василию, который обещал им «вины» отпустить. В противном случае власти грозили, что государь «велит на вас послати рать свою многую и велит вас пленити и жечи до основания». Примечательно восклицание троицких властей в их увещевательной грамоте крестьянам Вохонской волости: «У Москвы на посаде живете, а так плутаете?!»[1550]. Однако эта риторика, судя по данным документов, мало помогала. Подмосковные жители предпочитали поддерживать тушинцев до тех пор, пока не стало ясно, что они терпят поражение.

В дореволюционной литературе на основе данных Нового летописца сложилось мнение, что в разоренных войной волостях Подмосковья в 1609 г. образовались многочисленные шайки разбойников, которые вскоре объединились вокруг атамана Ивана Салкова — мужика из Хатунской волости Замосковной половины Московского уезда. Их действия, по мнению исследователей, сильно напоминали движение «разбоев» 1601–1603 гг. Н.М. Карамзин даже называл И. Салкова вторым Хлопком[1551]. И.С. Шепелев иначе интерпретировал статьи Нового летописца о И. Салкове. Историк пришел к выводу, что движение под его руководством возникло независимо от тушинских властей и «есть ничто иное, как стихийная борьба социальных низов города и деревни против боярского правительства»[1552]. Документальные источники из архива Я.П. Сапеги рисуют несколько иную картину. Они показывают, что постоянная военная опасность вынудила земцев подмосковных волостей создать отряды ополчения, в которые помимо дворян входили «охотчие люди» из крестьян, верставшихся в казаки[1553]. Руководитель одного из таких отрядов в селах Гребеново и Братошино, С. Дындов, летом 1609 г. просил помощи у ротмистра И. Мирского для отражения карателей, вышедших из Москвы[1554]. Такие же отряды из Вохонской, Загарской и Сенесской волостей сорвали попытку правительственного отряда из Владимира прорваться в столицу[1555]. Сопоставление этих наблюдений с данными Нового летописца показывает, что «хатунский мужик» И. Салков являлся командиром одного из таких отрядов. Вероятно, благодаря недюжинным способностям, он смог в начале 1609 г. объединить отряды подмосковных ополчений и помог ротмистру А. Млоцкому и кн. П. Урусову перерезать дорогу из Коломны в Москву, лишив столицу поступлений продовольствия и фуража из Рязани[1556]. Защищая свои деревни и села, отряды подмосковных ополчений, действительно, вели борьбу с московскими царем и боярами, но вряд ли эту борьбу можно назвать классовой. Они «служили» тушинскому царю и боярам, которые их «оберегали» от «изменников» московского царя и бояр. Никаких существенных изменений в социальном статусе подмосковных земцев не произошло. Тушинский вор не собирался быть народным царем и жаловать подмосковных крестьян землей, травой и водой «безданно и беспошлинно». Да они этого и не требовали. Самозванец в своей политике по крестьянскому вопросу действовал подобно «прирожденным» Московским государям. Кпримеру, в апреле 1609 г. он пожаловал дворцовую Селенскую волость в поместье дворянину Василию Давыдову и его брату[1557]. Это вызвало острое недовольство крестьян. Они наотрез отказались верить предъявленной дворянами жалованной грамоте самозванца и нести повинности в их пользу. Братьям пришлось обращаться за поддержкой к гетману Я. Сапеге[1558]. Примечательно, что только после разгрома отрядов И. Салкова в конце 1609 г. жители подмосковных сел и деревень, вероятно, разуверившись в способности тушинцев противостоять правительственным силам, принесли повинную Василию Шуйскому. Целовал крест Московскому царю и И. Салков с остатками своего отряда[1559].

§ 2. Тушинцы и жители Переяславля Залесского и Переяславского уезда

Переяславский уезд располагался в непосредственной близости от лагерей Я. Сапеги и А. Лисовского у Троице-Сергиева монастыря, поэтому в архиве Я. Сапеги отложилось наибольшее число отписок и челобитных его жителей, а в дневнике и других бумагах гетмана имеются многочисленные упоминания о ходе дел в этом уезде. Сохранившиеся переяславские документы можно сгруппировать следующим образом: 1) Отписки из Переяславля Залесского; 2) Александровой слободы; 3) Дворцовых волостей: Слободской, Аргуновской, Окружной, Закубежской; 4) Дворцовых сел Верхнедубенского, Рождественского, Никитского, Кинельского станов и 5) из Переяславских монастырей, прежде всего, Киржачского.

Расположившись лагерями у Троицы, Я. Сапега, как свидетельствуют документы, отправил в соседний Переяславский уезд вместе с отрядом пана Головича фуражиров-загонщиков для сбора необходимых для войска «кормов». Гетман, как написал в своем письме ротмистр А. Юшизский, приказал: «Желающих приводить к крестному целованию, а не желающих и не доброжелательных царю, Его Милости противников, изменников, которых нам, слугам своим, Ваша Милость соблаговолил приказать воевать и добывать, как неприятелей царя Его Милости…»[1560]. Сапежинцы вели себя, как на вражеской территории. Крестьяне дворцовой Слободской волости жаловались Лжедмитрию II: «Приещают, государь, к нам ратные люди литовские и татаро и русские люди: бьют, государь, и мучат животы, грабят и жены бесщестят…»[1561]. Аналогичные жалобы содержатся в челобитной крестьян дворцовой Закубежской волости: «Пощади сирот своих государевых, не вели нас литовским людем воевати и насмерть побивати, и женишек и детишек наших в полон имати, и животишек наших грабити, и своих, государь, вотчиных деревень Закубежские волости пожигати… Литовские люди нас, сирот твоих, в Закубежской волости многих людей насмерть посекли и животишка наши все поимали, а. достальные твое государевы крестьянишка осталися, и оне с страху и с ужасу скитаются по лесу и болоту душею и телом, хлебишко наше, рожь и ярь, не жата и озимая не сеяна»[1562]. Население Переяславского уезда попыталось найти спасение от грабежей и насилий, принеся присягу самозванцу. Первыми целовали крест Вору 27 сентября (7 октября) 1608 г. жители Александровой слободы и прилегающих дворцовых волостей и станов[1563]. Жители Переяславля Залесского и остальных станов уезда выжидали около полутора недель, но, подвергшись грабежам, к 7 (17) октября 1608 г. также были вынуждены целовать крест Вору[1564].

Дворяне, посадские и крестьяне рассчитывали, что теперь новые власти восстановят порядок и прекратят грабежи, но их ждало разочарование. После 25 сентября (5 октября) 1608 г. загонщики разорили храмы и престолы в Семионовском монастыре Александровой слободы[1565]. Крестьяне дворцовой Аргуновской волости писали Лжедмитрию II: «Животы наши пограбили и лошади поимали до твоего государева крестного цолования и после твоего государева крестного цолования. Приезжали твои ж государевы загонные люди четыре деревни украинные от Московского уезда пожгли… животы их и статки поимали и лошади и жон их жгли и позорили»[1566]. В этой ситуации крестьяне Аргуновской волости видели выход в том, чтобы царь дал им «добрых приказчиков», которые бы их берегли[1567]. Попросили у Вора «приставов для береженья» и жители других волостей и станов.

Появление приставов мало что изменило в судьбе посадских и крестьян. К примеру, крестьяне с. Сватково Верхнедубенского стана жаловались самозванцу: «Пристав, государь, нас силой не бережет, что село наше на дороге большой. И сено вывезли, и хлеб яровой весь перемолотили. А которые, государь, паны едучи в город, и те нас сирот бьют и грабят, и жен наших емлют, и дети на постелю. А мы люди грабленная, не дадут нам хлебца умолотить, а едучи нас пытают пити и ести, и лошадем корму, и в том нас мучат»[1568]. Не помогли приставы крестьянам Закубежской волости. Во второй известной нам челобитной Вору они написали: «И нынеча, государь, загонные люди у нас в Закубежские воласти живут без выезду, животишка наши и статки все поимали, и женишка наши на лесу познабили, а нас сирот твоих мучат розными муками. А приставов, государь, твоих загонные люди не слушают, и нам, государь, сиротам твоим, от загонных людей вконец погинуть»[1569]. Не хотели приставы Закубежской волости вникать в реалии местной жизни. К примеру, пристав Барацкий не пожелал войти в положение приглашенного для служения в местную церковь Преображения попа Никиты и не разрешил ему собрать на прожиток хлеб прежнего попа[1570]. Не защитили от грабежей крестьян сел Андреевского, Иркова и Жердева Кинельского стана пристав пан М. Завязский. Загонные люди, по словам крестьян, «пристава нашего лают и похваляютца убить»[1571]. Некий пан Ахосский, не послушав пристава, отобрал у крестьянина с. Андреевского, Левки, последнюю клячу[1572]. Пристав Адамович сам во главе банды загонщиков занялся грабежами и насилиями в соседнем Юрьевском уезде[1573]. Монахи и крестьяне Киржачского монастыря также сообщили самозванцу в своей челобитной, что загонные люди данного им «пристава Станислава Стамбровского с товарищи бьют и секут, и нас, сирот, бьют же, и мучат и секут, и иных до смерти, а женишка наши и дочеришка позорят и с собою в табуры свозят…»[1574]. Аналогичная ситуация сложилась и в вотчинах других переяславских монастырей. Настоятели Горицкого, Данилова, Никитского, Федоровского, Борисоглебского монастырей сообщили Вору в своей челобитной, что «владеют де их монастырскими вотчины: селы и деревнями, загонные. ратные люди из твоего (Я. Сапеги. — И.Т.) полку, а им де крестьяны владеть не дадут»[1575]. Челобитчики умоляли самозванца послать к их приставу дополнительные силы, чтобы он смог пресечь разбои[1576]. Владельцы засыпали Лжедмитрия II и Яна Сапегу челобитными с просьбой послать «доброго пристава» в их вотчины и поместья, чтобы защитить их от грабежа[1577]. К концу 1608 г. в Переяславском уезде губные и земские старосты и целовальники утратили реальную власть. Она оказалась в руках приставов-иноземцев.

Вслед за загонщиками в деревни и села Переяславского уезда прибыли посланные цариком приказные, которые начали собирать деньги, столовые запасы и конские корма в пользу тушинцев. Сын боярский, К. Миляев, и донские казаки в октябре — ноябре 1608 г. взыскивали с дворцовых, монастырских, поместных и вотчинных земель «на царский обиход вина горячего» (водку. — И.Т.)[1578]. Крестьяне дворцовых сел Андреевского, Ирково и Жердево Кинельского стана, объясняя самозванцу, почему они не могут заплатить налоги «вином» К. Миляеву и казакам, заявили, что «загонные люди те браги не дали свершити, многие суслом поразчерпали…»[1579]. Врыбных слободах и селах К. Миляев и его казаки столкнулись с доверенными лицами Я. Сапеги, которые собирали запасы на гетмана и не думали выполнять распоряжения Тушинского вора[1580]. Сын боярский Ф. Чернцов, рассыльщик Л. Тепурин и целовальник П. Фролов по наказу Вора безуспешно пытались собрать с дворцовых и монастырских волостей Переяславского уезда деньги, «столовые и конские кормы» на панский обиход[1581]. Сыну боярскому И. Редрикову Лжедмитрий II приказал «с Переяславля с посаду и уезду» собирать «всякие запасы по платежным книгам и по Росписи…: яловицы, и бораны, и плти, и гуси, и куры, и сыры, и яйца, и масло коровье, и масло конопляное, и капуста, и сухари, и мука, и крупы, и горох, и конопли, и солод, и мед пресной, и вино, и хмель, и овес, и сено, и солома, а собрав тот корм», передать Я. Сапеге на содержание войска[1582]. Сборщики налогов взыскивали деньги, корма и требовали исполнения повинностей без учета реальной ситуации в селах и деревнях Переяславского уезда. Крестьянин И. Першин из деревни Наумовой Слободской волости сетовал, что при сборе кормов и исполнении повинностей с крестьян брали подати повытно, а не подворно. В результате крестьяне, пострадавшие от грабежей загонщиков, должны были платить в прежнем объеме, наравне с крестьянами, избежавшими полного разорения[1583]. Аналогичная ситуация возникла в д. Белозеровой Рождественского стана, где крестьянин О. Павлов, взявший было на иждивение семью убитого и ограбленного загонщиками брата, оказался перед необходимостью платить подати за его семью в полном объеме[1584]. Разоренное загонщиками население не в состоянии было выплатить тушинским властям ни денег, ни столовых запасов, ни конских кормов. Походная канцелярия Яна Сапеги была завалена адресованными самозванцу челобитными посадских и крестьян с просьбами оградить их и семьи от насилий. Пытаясь спастись от грабежей, крестьяне описывали самозванцу размеры постигших их бедствий. В ноябре — декабре 1608 г. крестьяне дворцовой Аргуновской волости в своей второй челобитной Вору указали, что загонщики «засекли до смерти шестнадцать человек да сожгли тридцать семь человек, а под ними было. тягла 24 выти… достальных крестьянишков и женишков наших и детишков вымучат. Загонные люди жнут житий хлеб молоченый, и стоячей и лошади и плате и животину рогатую и мелкую — все разграбили»[1585]. В другой дворцовой волости, Окружной, загонщики «сожгли и иссекли до смерти 80 человек да сожженых и иссеченых 42 человека лежат при смерти». Остальные же крестьяне, по словам челобитчиков, «перемучаны и розграблены, животишка. и статки поиманы без остатков… вымучили… паны и казаки дунцы денег 661 рубли и 10 алтын з деньги, а лошадей 385, 600 коров и быков, 2.315 свиней, 616 овец»[1586]. Крестьяне с. Каринского Слободской волости нарисовали в своей челобитной Вору аналогичную картину: «Разорены от твоих государевых ратных воинских людей: лошади, коровы и всякая животина поймана, а мы, сироты твои, зжены и мучены, и дворишка, государь, наши все вызжены, не осталось ни единого дворишка, а что, государь, было хлебца ржинова, а и тот хлеб згорел же, а достальной, государь, хлеб, что было осталось после пожару, и тот нынеча хлеб твои государевы загонные люди вымолотили и развозили снопами.»[1587]. Крестьяне с. Иркова Кинельского стана написали самозванцу: «Приезжают, государь, к нам, сиротам твоим, в село Ирково многие твои государевы ратные загонные люди, и твое царское богомолье церьковь разорили, и нас, сирот твоих, бьют и пытают розными пытками из денег, и животишка наши, лошади и быки, и коровы, и кабаны, и овцы и всякую животину, и платье поимали, и женишок наших, и дочеришок емлют на постелю сильно и позорят, а иные девки и жонки, со страсти, по лесом, в нынешную зимнюю пору от стужи померли… а что было, государь, осталось хлебца, ржи и овса, и тот овес весь перемолотили и в пиве варят, и тот хлеб и пиво, нами же в таборы возят.»[1588]. Крестьяне Киржачского монастыря жаловались самозванцу, что «половина крестьян те загонные люди присекли и пережгли насмерть, пытаючи денег. А которые, государь, крестьянишка остались, и тем пити-ести нечево: хлеб помолочен, а лошади и животина вся у нас побрали»[1589]. Присланный Лжедмитрием II для сбора «вина горячего» в Переяславль Залесский в ноябре 1608 г. атаман К. Миляев так обрисовал в своей отписке Вору ситуацию, сложившуюся в уезде: «А многие, государь, в Переяславском уезде твои государевы дворцовые и манастырские села, и с поместные и вотчинные земли загонные люди разорили и животы их пограбили, и пожгли, и нам, холопем твоим, с тех разоренных мест на твой царьский обиход взяти вина не на ком»[1590]. Сходные данные содержатся в письме поверенного Я. Сапеги X. Конвицкого от 27 декабря 1608 г. (6 января 1609 г.)[1591].

Слуги наемников — пахолики сплошь и рядом торговали награбленным[1592]. Среди русских нашлись люди, которые не погнушались нажиться на чужой беде и занялись скупкой награбленного за бесценок. Они не подозревали, что это всего лишь уловка, чтобы выудить у «корыстующихся» наличные деньги. Как только покупатели доставляли приобретенные таким образом скот и имущество на свои подворья, они тут же подвергались грабежам пахоликов, которые отбирали не только приобретенное, но и хозяйское имущество[1593]. Аналогичная ситуация, судя по челобитной крестьян с. Константиновского Закубежской волости, сложилась в лагерях у Троицы и в Тушино. Загонщики, по их словам, изъяли весь приобретенный ими «в таборах» скот[1594].

Вскоре слуги иноземных солдат, как свидетельствуют наемники А. Рожнятовский и М. Мархоцкий, смекнули, что им незачем отдавать награбленное хозяевам и стали присваивать все себе. В считанные недели их разрозненные отряды, пополнившись русскими уголовниками, превратились в многочисленные банды и волна разбоев захлестнула Замосковье[1595]. К примеру, одна из таких банд, судя по пометам Я. Сапеги на карте Поволжья, разграбила Переяславский Борисоглебский монастырь[1596]. У крестьянина д. Наумовой Слободской волости И. Першина челядь панов роты Закржевского вымучила 9 рублей[1597]. Не отставали от иноземцев и некоторые русские. Бывший священник Иродион из Александровой слободы учинил настоящий грабеж в Богородицком Киржацком монастыре[1598]. Продовольствие и фураж, по свидетельству побывавшего там в конце 1608 — начале 1609 г. А. Рожнятовского, перестали поступать в лагеря в Тушино и у Троицы в прежних объемах, что сильно обеспокоило наемников. Для борьбы с беглыми пахоликами даже были отправлены роты наемников[1599]. Однако не они, а начавшееся в Поморье и Замосковье народное движение против тушинцев покончили с разбойниками.

В конце 1608 г., когда иноземные солдаты по предложению ротмистра Андрея Млоцкого, добились у самозванца, чтобы их представители собирали налоги вместе с русскими, в Переяславских волостях появились новые сборщики налогов[1600]. В ноябре 1608 г. поверенные Я. Сапеги, некий пан Александр и ротмистры Синьский и А. Юшиньский, взыскали деньги и кормы на сапежинское войско с переяславских монастырей[1601]. В декабре 1608 г. другой поверенный Я. Сапеги X. Конвинский отобрал у приказного И. Редрикова окладные книги, чтобы собрать все необходимое для сапежинского войска[1602]. Затем в Перяславском уезде появились посланные из Тушина для сбора налогов пан Я. Лозовский, стряпчий В.Н. Орлов, К. Андреев и И. Данилов. Из документов, отложившихся в архиве Я. Сапеги видно, что они взыскивали денежный налог по 80 руб. с сохи[1603], что значительно превышало обычную норму[1604]. Разоренное гражданской войной податное население, как свидетельствуют многочисленные челобитные, было не в состоянии уплатить эти непомерные налоги. Посадские и крестьяне продавали за бесценок свое имущество, давали кабалу на себя, жен и детей: «И мы, сироты твои, животишка свои продали и женишка, и детишка свои закабалили и заплатили в Переяславле…». Каково же было их недоумение, когда крестьяне узнали, что новые сборщики налогов требуют то, что только что собрали их предшественники: «А нынеча, государь, на нас правят тех же денег, а толку, государь, не объявят, и мы, сироты твои, нынеча в Переяславле стоим на правеже?»[1605].

Одновременно с Я. Лозовским и В.Н. Орловым в Переяславль явился Ф. Копнин, который по приказу царика произвел поборы в пользу тушинских казаков. А.Л. Станиславский обратил внимание на челобитную переяславцев Лжедмитрию II с жалобой на действия «атамана» Ф. Копнина. Исследователь считает ее одним из ценных свидетельств «массового показаченния холопов и крестьян» в период борьбы Василия Шуйского с Лжедмитрием II. Опираясь на наблюдения Б.Ф. Поршнева, историк полагает, что между уходом крестьян от владельцев и их восстанием существовала промежуточная форма социального протеста — «разбойничество». Неслучайно, по мнению исследователя, «казаки и разбойники были подчас для современников неразличимы»[1606]. В архиве Я. Сапеги, помимо использованной А.Л. Станиславским челобитной, имеются еще три документа, отразивших деятельность Ф.Н. Копнина и его товарищей. Имеется в виду письмо Ф.Н. Копнина Я.П. Сапеге с просьбой препроводить его мать в Тушино для службы в свите царицы Марины Юрьевны, из которого следует, что он происходил из сильно обедневших детей боярских переяславцев[1607]. Из челобитной переяславца Б.С. Лодыгина Лжедмитрию II следует, что Ф.И. Копнин явился в Переяславль «головой казачьим», а не «атаманом», как указано в челобитной переяславцев[1608]. Его действия, как видно из документа, не являлись простым разбоем. В противном случае самозванец вряд ли пожаловав бы его, взяв его мать ко двору царицы[1609]. Казачий голова, «казня» переяславцев дворян, посадских и попов, выколачивал деньги на содержание казачьего войска. На этой почве, как видно из анализируемого документа, у него и возник конфликт с присланными из Тушина сборщиками налогов для наемного войска, Я. Лозовским и В.И. Орловым[1610]. В челобитной переяславцев, на которую ссылается А.Л. Станиславский, вопреки его утверждению, ничего не говорится о крестьянах. Речь идет только о боевых холопах, которых Ф. Копнин за долги хозяев брал в казаки: «Людишок наших полных, и докладных и кабальных в вольные казаки поимал сильно и нам, холопам твоим (переяславским дворянам. — И.Т.), твои царские службы без людишок служити нечем»[1611]. Именно этот факт так возмутил местных дворян. В одной из крестьянских челобитных имеется прямое указание на то, что тушинцы верстали крестьян в казаки. Однако это отнюдь не был добровольный уход крепостных в вольные казаки. Тушинцы брали «даточных» в казаки, что являлось для крестьян тяжелой повинностью, от которой они умоляли самозванца их освободить[1612]. Приведенные данные свидетельствуют, что в Переяславском уезде, как и в юго-западных областях России, радикально настроенные тушинцы пытались проводить политику возвращения боевых холопов в служилое сословие. Отличие заключалось в том, что здесь представители властей изымали холопов у дворян «сильно»[1613], а не сами холопы, выступив против хозяев, добивались возвращения в служилое сословие.

Учредив в конце 1608 г. приставства в Переяславском уезде, сапежинцы, как свидетельствуют источники, действовали по отработанной в королевских владениях в Белоруссии и Литве схеме. Они поделили между полками и ротами дворцовые волости Переяславского уезда и направили туда своих слуг, которые брали продовольствие и фураж «столько, сколько хотели»[1614]. Обобранное загонщиками податное население дворцовых сел и деревень теперь было вынуждено, отдавая последнее, «кормить» их хозяев. X. Конвицкий сообщил Я. Сапеге: «Тут пахолики рыскающе, какого пана не знаю, так там приставство разграбили, что все пусто. Ваша Милость, мой милостивый пан, будете недовольны и невнимательны к нам, т. к. живность будем собирать с большим трудом, поскольку нам досталось все пустым»[1615]. Крестьяне д. Душинцева Верхнедубенского стана жаловались Лжедмитрию II, что ротмистр Колецкий и его солдаты, получив их деревню в приставство, обобрали их до нитки, взыскивая продовольствие и фураж не только на себя, но и на брата ротмистра из «больших таборов», а также некоего пана Корсакова. При этом они ни в малой степени не заботились, чтобы защитить крестьян своего приставства от грабежей и насилий проезжих панов и пахоликов. Крестьяне умоляли самозванца передать их деревню в приставство роты пана Сватка из полка М. Виламовского[1616]. Солдаты и пахолики полка Я. Сапеги, захватив в приставство села Елпатьево, Григорьево, Головинское с деревнями и пустошами, их «разорили и выграбили и крестьян высекли, а достальных крестьян переграбили… взяли лошадей и коров больши трехсот, а хлеб, рожь и овес, весь вывозили»[1617]. Не обошлось без недоразумений. Когда гайдуки пана Талипского прибыли в выделенное их роте приставство — дворцовое село Вяткино, то столкнулись с паном М. Мошницким и пахоликами роты пана Белозора. Наемники и не думали уступать друг другу. Пока шли разбирательства, крестьяне с. Вяткина подверглись двойным поборам. Один из них, Федор Иванов, лишился не только всего своего имущества. Его сына пан М. Мошницкий взял «насильством» в таборы, а невестку «держал у себя на постели»[1618]. Вторгались слуги панов во владения частных лиц. К примеру, «боярин» М.И. Колодкин-Плещеев просил Я. Сапегу в мае 1609 г. выслать из своей вотчины с. Дуброви в Переяславском уезде, живущих там «хлопцов», панов Симана и Витезя[1619].

Самозванец, как свидетельствуют его грамоты и отписки Я. Сапеге, а также челобитные тушинских бояр и дворян гетману, рассматривал происшедшее как временное явление и даже пытался жаловать дворцовые деревни и села в вотчины и поместья своим приверженцам[1620]. Но, как видно из анализируемых документов, сапежинцы, разобравшие дворцовые деревни и села Переяславского уезда себе в приставства, и не думали выполнять этих распоряжений[1621]. В апреле 1609 г. самозванец и его окружение, вероятно в следствии ухудшения снабжения Тушинского лагеря, аннулировали все свои прежние пожалования дворцовых сел в вотчины и поместья «боярам и дворянам» и вернули их в собственность дворца. «Воинским людям» вновь было категорически запрещено в них въезжать, дабы «пашня в тех селах не залегла»[1622]. Однако иноземные солдаты и не подумали выполнять указов царика и продолжали распоряжаться в своих приставствах как им заблагорассудится[1623]. В июне 1609 г. Лжедмитрий II попытался передать Александрову слободу и прилегающие к ней дворцовые волости во владение царицы Марины «на ее нужды», но, как видно из его грамоты Я. Сапеги, с тем же успехом. Слободой и прилегающими к ней волостями по-прежнему продолжали владеть наемники сапежинского войска[1624].

Итоги почти годичного властвования тушинцев в Переяславском уезде были весьма плачевны. Местная дворянская корпорация раскололась после прорыва тушинцев в Переяславский уезд. Часть детей боярских во главе с выборными дворянами Б. Зубовым, А. и Ю. Редриковыми приняли участие в героической обороне Троице-Сергиева монастыря[1625], другая — встала на путь сотрудничества с тушинцами и приняла участие в разгроме Ростова и попытках взять штурмом Троицу[1626]. К числу последних принадлежали Ф.Н. Копнин, его двоюродный брат А.А. Зезевитов, пытавшийся вернуть пожалованное его отцу Лжедмитрием I с. Рождественское с деревнями, которое Василий Шуйский у него отобрал и приписал к дворцовому с. Вяткину[1627], дети боярские Ф.М. Грязев, З.К. и К.К. Шешковские, которые просили самозванца пожаловать им в поместье вотчину московских священников с. Фролищево в Юрьевском уезде[1628], а также немчин Б. Емельянов, заполучивший в поместье с. Рязанцево с деревнями, которым ранее владел кн. В. Барятинский[1629]. Так же, как и на юго-западе, это в основном была служилая мелкота, находившаяся на грани полного разорения. К примеру, у детей боярских Ф.М. Грязева, З.К. и К.К. Шешковских, по их словам, не имелось «поместейца и водчинки ни единой четверти»[1630]. Можно было ожидать, что в Переяславском уезде, как на юго-западе, раскол в дворянской корпорации перерастет в открытую войну, но этого не произошло. Несмотря на то, что многие переяславские дети боярские служили самозванцу «явственно»[1631], земельные пожалования из дворцовых земель в Переяславском уезде получили не они, а главным образом представители тушинской знати. «Окольничим» кн. Ф.Ф. Мещерскому и М.А. Молчанову Лжедмитрий II дал в вотчину дворцовую Закубежскую волость, их племяннику Г. Моматову и Д. Салманову — с. Заболотье, «боярину» кн. Р.Ф. Троекурову — с. Новоселки с деревнями, думному дворянину И.И. Чичерину — с. Вяткино с деревнями[1632], владимирскому воеводе «боярину» М.И. Вельяминову — с. Фалисово, Елпатьево, Григорьево, Головинское с деревнями, пустошами и починками[1633]. Скорее всего, именно в это время «окольничий» Т.В. Грязной получил в вотчину в Переяславском уезде с. Русиново с деревнями, дьяк Ф.Н. Апраксин — с. Бектышево с деревнями, д. Федосеева, «боярин» кн. Ю.Д. Хворостинин — с. Жуково с деревнями[1634]. Приведенные данные показывают, что тушинские власти никоим образом не стремились и не решали проблемы обеспечения землей местного дворянства. Вотчины и поместья, наряду с земельными владениями царя и церкви, подверглись разграблению загонщиками, а их крестьяне были задавлены налогами[1635]. Многие дворяне и дети боярские лишились своих боевых холопов, которых тушинцы поверстали в казаки. Происходило это как раз в то время, когда местные дворяне и дети боярские широко использовались тушинцами на различных службах и в боевых действиях. Не ставили, судя по всему, тушинские власти цели по созданию новой дворянской корпорации взамен существующей из обедневших дворян и боевых холопов. Не случайно боевые холопы верстались не в служилые люди, а в казаки[1636]. Оснований у переяславских дворян, посадских и крестьян для выступления против тушинцев было вполне достаточно, но в отличие от земцев других уездов Замосковного края, они присоединились к движению Поморских и Замосковных городов против Вора только с приходим правительственных войск. На позиции, занятые переяславскими земцами, по всей видимости, оказал влияние тот факт, что уезд располагался в непосредственной близости от лагерей сапежинцев у Троицы и любое выступление против тушинцев могло быть легко подавлено крупными силами карателей. Именно поэтому, оказавшись в отчаянном положении, переяславцы, судя по настрою их челобитных, до последней возможности пытались приспособиться к тушинскому режиму. В результате тушинского властвования Переяславский уезд понес огромные потери людских и материальных ресурсов и вступил в полосу глубокого кризиса. Тем не менее здесь не наблюдалось социального размежевания и гражданских конфликтов подобных тем, которые происходили на юге и юго-западе страны. Это в немалой степени способствовало изгнанию тушинцев из уезда и быстрому восстановлению здесь государственного порядка.

§ 3. Тушинцы и земцы Юрьевского уезда

Дворяне, посадские и крестьяне Юрьева-Польского и уезда принесли присягу Лжедмитрию II следом за переяславцами. Их посольство прибыло в лагеря Я. Сапеги и А. Лисовского у Троицы 12 (22) октября 1608 г.[1637] В отличие от переяславских документов, в «юрьевском фонде» архива Я. Сапеги сохранилась в основном переписка между тушинскими и местными властями: 6 отписок воеводы Ф.М. Болотникова, 2 письма доверенного лица Я. Сапеги Т. Крошиньского и 3 челобитные местных жителей. Большинство воеводских отписок связаны с челобитными местных жителей самозванцу, в которых кратко излагается их основное содержание. В целом фонд содержит довольно обширную информацию о тушинском режиме в Юрьевском уезде, что открывает возможность ее широкого использования в исследованиях.

Юрьевцы, принося присягу самозванцу, как и переяславцы, рассчитывали, что новые власти наведут порядок и прекратят бесчинства загонных отрядов в уезде. Жители дворцовых сел Симы и Некоморны собрали Я. Сапеге «в подарок» 20 рублей[1638]. Юрьевский торговый человек М.И. Блохин, к примеру, питал надежду получить доходное место у Я. Сапеги, чтобы «творити прибыль» гетману, а за одно и себе[1639]. Всем этим иллюзиям не суждено было сбыться. Несмотря на крестное целование, волна грабежей и насилий загонщиков захлестнула Юрьевский уезд. Местные священники, дворяне, посадские и «всякие черныя людишка» в своей челобитной жаловались Я. Сапеге, что «от ратных от загонных людей и от польских казаков и юртовских татар разорены, и животишка наши все пограблены, и церкви Божие разорены, Божие милосердие образы ободраны и переколоты, и всякое церковное строение поимали, и животишко всякое, лошади и рогатую животину, загонные люди повыгнали, и хлебешко все перемолотили и повывезли, все до конца разорили, а сами мы, холопи государевы, с женишками и с детишками, скитаемся на посаде душею и телом». Духовные и светские землевладельцы в дополнении описали ситуацию, сложившуюся в их владениях: «А крестьян, государь, за нами ни единого бобыля, только жили своими дворишками, и те нынеча дворишка наши все разорены: хлебишко все загонные люди повымолотили, и людишка в полон поимали, а иные повысекли». Посадские в свою очередь сетовали: «От кормов и от подвод вконец погибли, что, государь, ездят изо всех Понизовых городов всякие литовские и польские люди и государевы посланники, и кормы, и подводы емлют многие, и тех, государь, подвод не воротитца ни единая лошадь». Крестьяне, по словам челобитчиков, «от Литвы настращены и бегают по лесам, и сыскати их немочно, и твоим государевым паном кормов взяти не на ком»[1640]. Поверенный Я. Сапеги Т. Крошиньский, находившийся в то время в Юрьеве, в своем письме гетману полностью подтвердил факты, изложенные в челобитной переяславцев: «Ради Бога… Ваша Милость… соблаговоли воспрепятствовать тому, чтобы тут загонщики не грабили и не мучили людей, ибо великие неслыханные издевательства учиняют — страх Господень!»[1641]. Наемник прямо говорит, что происходящее — дело рук банд загонщиков, которые вышли из под контроля тушинских властей. Бандиты, по его словам, разъезжали по уезду партиями по 60–70 человек и изымали все более-менее ценное подчистую: «Сколько тут разграбили и людей по деревням помучили, аж страх Божий!». Юрьевские монастыри и церкви, по словам Т. Крошиньского, подверглись безжалостному разграблению. Наемник пожаловался гетману, что сам едва не стал жертвой загонщиков и чудом избежал смерти[1642]. Местным землевладельцам, как и в Переяславском уезде, пришлось просить у тушинских властей «добрых приставов» для защиты их собственности[1643]. В начале 1609 г. с бандами загонщиков было покончено, но это не принесло покоя и порядка жителям Юрьева-Польского и его уезда. На смену грабежам и насилиям загонщиков пришли реквизиции властей на проходящие через уезд тушинские отряды[1644].

В Юрьевский уезд, как и в Переяславский, вскоре после крестного целования Лжедмитрию II явились воровские приказные для сбора налогов. Юрьевцы писали Я. Сапеге, что поначалу тушинская администрация пыталась собирать налоги только на треть превышавшие обычную норму, «да с нас же, государь, взято в государеву казну, с бедных и разоренных, по двадцати по семи рублев с сохи…»[1645]. Одновременно тушинские сытники начали собирать столовые и «конские» запасы на самозванца и его солдат[1646]. Но вскоре наемники все взяли в свои руки. Пан Стрела из полка Я. Микулинского, въехав в дворцовую Симскую волость, отобрал у тушинских приказчиков все, что они собрали[1647]. Паны Т. Крошиньский и П. Михалевский собирали «корма» на полк Я. Сапеги[1648].

Обширные дворцовые волости Симскую, Турбьевскую, Некоморскую, Комовскую и Лычевскую[1649] наемники разобрали в приставства ротам полков Я. Микулинского и Я. Стравинского[1650]. Получив известия о происшедшем, самозванец прислал юрьевскому воеводе Ф.М. Болотникову приказ выслать из дворцовых сел панов и прочих воинских людей[1651]. Царик пытался раздавать их в вотчины и поместья своим приближенным. Симскую волость он, к примеру, пожаловал «своим бояринам» Андрею и Ивану Никитичам Ржевским, села Лычово, Пальчуково, Кузьминское, Ослопово, Чермин и Бричино с деревнями — «боярину» Н.Д. Вельяминову[1652]. Но как только юрьевские чиновники прибыли для отвода вотчины новым владельцам, паны Т. Медынский и Чубаров, взявшие эту волость в приставство для роты Я. Микулинского, грамот царя и распоряжений местных воевод слушать не стали и выслали приказных вон[1653]. В марте 1609 г. самозванец пожаловал сына Касимовского царя Ураз-Магмета Магмед-Мурата «Юрьев-Польским посадом, и тамгою, и кобаки и всякими даходы, што преж сего бывало за Кайбулою царевичем»[1654]. Но как видно из последующей отписки, полковник Я. Стравинский, считавший себя полным хозяином в уезде, и не думал делиться с новым владельцем и отказался выполнять распоряжения царика[1655]. Не обошлось и без конфликтов между наемниками по поводу приставств. Т. Крошинский пожаловался Я. Сапеге, что некий пан Адамович, имея приставство в Александровой слободе, занялся поборами в Юрьевском уезде[1656]. В дворцовых селах Сима и Некомарня крестьяне были вынуждены отдать корма сначала на роту пана Хвоща, а затем Михалевского[1657].

Документы юрьевского фонда свидетельствуют, что властвование тушинцев в Юрьевском уезде мало чем отличалось от Переяславского уезда: те же грабежи и насилия загонщиков, те же приставства и неудачные попытки самозванца и его бояр наладить местное управление и сбор налогов, то же нежелание тушинского руководства решать проблемы местных землевладельцев и то же использование полученной власти для собственного обогащения[1658]. Как и переяславцы, юрьевские земцы: дворяне, посадские и крестьяне довольно быстро поняли, что принесла им тушинская власть, но не решались на открытое выступление против грабителей и насильников. В документах не содержится данных о классовой борьбе между дворянами, посадскими и крестьянами в уезде. Единственный известный нам факт открытого неповиновения — нападение крестьянина одного из сел с ножом на пахолика пана Побединского, которого он чуть не убил. Из письма Т. Крошиньского видно, что то была реакция доведенного до отчаяния человека, который, по мнению наемника, заслуживал снисхождения[1659]. В основном местные земцы использовали пассивные формы сопротивления: челобитные, укрывательство, бегство[1660]. Некоторые даже пытались спасти себя за счет предательства соседей. К примеру, воевода Ф.М. Болотников, узнав о том, что полк А. Лисовского пройдет через Юрьев на Суздаль и Владимир, вероятно с подачи местных жителей написал отписку Я. Сапеге, в которой умолял гетмана изменить маршрут и направить лисовчиков через волости Некомарну и Симу, т. к. то место будто бы «цело и жило и кормов у них много», а Юрьев — разорен[1661]. Часть юрьевских дворян перешла на сторону земских ополчений Замосковья и Поморья только после успешного восстания против тушинцев во Владимире в мае 1609 г.[1662] Остальные жители уезда предпочли дожидаться решающих побед правительственных войск над тушинцами.

§ 4. Тушинцы и жители Ростовского уезда

В результате разысканий удалось обнаружить 8 отписок воевод и приказных, 8 челобитных местных земцев и 2 челобитные донских казаков. Большинство выявленных челобитных были поданы служилыми людьми и лишь только одна, крестьянами. В дневнике Я. Сапеги имеются главным образом упоминания донесений о боях в окрестностях Ростова.

Присяга Лжедмитрию II, которую ростовчане принести после разгрома их города, некоторое время не принималась тушинцами[1663]. Волна грабежей и насилий загонщиков захлестнула Ростовский уезд, также как другие уезды Замосковья в октябре — декабре 1608 г. Не случайно дети боярские и крестьяне Карашской волости описывали свои бедствия теми же словами, что земцы Переяславского и Юрьевского уездов: «Приезжают, Государь, к нам многие загонные всякие литовские и розных городов люди, и нас, холопей твоих, и крестьян мучат, и побивают, и позорят…»[1664]. Примерно в это же время пахолики пана Ядровского «гвалт великий» учинили в поместье служилого литвина Я. Резицкого[1665]. Служилые татары Хозяк-мурза Юсупов и Касым-мурза Ахметов жаловались Я. Сапеге, что в их вотчинах в Ростовском уезде «людишка достальные и крестьянишка… на правеже замучены насмерть и от загонных людей розарены розна»[1666]. Пострадали от действий загонщиков вотчины тушинского патриарха Филарета. Лжедмитрий II в своей январской грамоте писал Я. Сапеге: «Дошла до нас весть такая, что из обоза Благосклонности Вашей наездами пахоликов часто имущество отца патриарха растаскиваемо». Самозванец потребовал, чтобы гетман «как в Ростовском уезде, так и во всех, владения отца патриарха. оборонить старался»[1667]. Из челобитной слуги Борисоглебского монастыря Д. Юматова Я. Сапеге видно, что в Ростовском уезде, как и в других, отряды загонщиков к декабрю превратились в банды грабителей и насильников: «Пригнали, государь, к нам в Борисоглебскую вотчину в сельцо Олешково многие литовские и русские загонные люди. И меня, государь, те многие ратные загонные люди разорили, со всем животишком выграбили и подворьицо мое сожгли. И нынеча, государь, скитаюся, волочась, и с женишком моим и з детьми по чюжим двором»[1668]. Ростовчане так же, как земцы других уездов, видели выход из создавшегося положения в том, чтобы Лжедмитрий II дал «своего государева бережителя от насилства загонных людей», «дати свою крепкую грамоту на Олександрово имя Лапинского и велети быти приставу»[1669]. Посадские в своей июльской челобитной упомянули, что с бесчинством загонщиков в Ростове и уезде удалось покончить после назначения в город воеводы А. Лампинского[1670]. Действительно, с начала 1609 г. известия о бесчинствах банд загонщиков исчезают из документов, но им на смену приходят жалобы на грабеж и насилия тушинских отрядов, направляемых властями для борьбы с земскими ополчениями: «А государевы ратные люди, паны и казаки, приезжают в монастырь по вся дни писать не дать по ся места. И достальные, государь, крестьянишка розбрелися розно. Жены и дети емлют на постелю»[1671]. Картина, нарисованная ростовскими посадскими, была далека от действительности. То был «порядок» в разграбленном и обезлюдевшем уезде.

Испытали ростовчане на себе в полной мере тяжесть и неразбериху со сбором тушинских налогов. К примеру, крестьяне Карашской волости жаловались самозванцу, что заплатили налоги в Ростов, а затем с них взяли те же налоги, присланные из Переяславля приказные пан А. Петров и переяславец сын боярский Елизарей Онанин[1672]. Власти Борисоглебского монастыря в своей майской 1609 г., умоляя Я. Сапегу освободить их от поборов, пожаловались гетману, что сначала исправно заплатили налоги в Ростов воеводе А. Лампицкому, затем в Переяславль, посланным из Тушина после бунта наемников, пану Лазовскому и В. Орлову, потом пану М. Уездовскому, а теперь, по их словам, с них вновь потребовал те же налоги ростовский воевода[1673].

Настоящим бичом для ростовчан стала постойная повинность. Монахи Борисоглебского монастыря сетовали, что расквартированные у них романовские татары, «что было в селех и деревнех крестьян пограбили и посекли многих, и села и деревни пожгли. А татаровя стоят в наших кельях, а мы, царские твои богомольцы, скитаемся в черных службах и полмонастырю — из келий посыланы вон… А рать государева стоит в Борисоглебском монастыре от Велика дни и по ся места. А ныне, государь, корму твоего государева имать не на ком, потому, что стало пусто. Да с Углича прислан царевич Шихим Махметович Шарманшанский, а с ним пятьдесят человек, а кормим, государь, его монастырем»[1674]. Жаловался в июне 1609 г. царику на поборы военных с его вотчины думный дьяк П.А. Третьяков: «Правят на крестьянах его… на корм 30 рублев, и доправили де с тех его крестьян осмнадцат рублев, а в достальных денгах те его крестьяне стоят на правеже»[1675]. Служилые татары Хозяк-мурза Юсупов и Касым-мурза Ахметов в июле 1609 г. умоляли Я. Сапегу освободить их сельцо Саввинское от поборов на корм ротам панов Шабловского и Яцкого, направляющихся из Ростова в лагеря у Троицы[1676]. Крестьяне дворцовых сел Ростовского уезда были вынуждены отдать весь свой овес, сено и солому для содержания пригнанных сюда из Костромского уезда царских табунов, но фуража тем не менее не хватило, чтобы содержать коней до весеннего выпуска[1677].

В Ростовском уезде, как в Переяславском и Юрьевском, имелось значительное количество дворцовых земель[1678], но в источниках нет никаких данных об их захвате наемниками в приставства. В отписке конюшего приказчика Н. Лягасова самозванцу о получении кормов с дворцовых сел Ростовского уезда, в отличие от аналогичной отписки приказчика Н. Федорова из Юрьевского уезда, отсутствуют жалобы на панов, которые «в тех деревнях стоят»[1679]. Вероятно, эти села были опустошены и обезлюдели до такой степени, что не представляли никакого интереса для иноземцев.

В дневнике Я. Сапеги записано, что, когда ростовские дети боярские явились к гетману после разгрома их города с изъявлением покорности и челобитьем о своих нуждах, то им во всем этом отказали[1680]. В «ростовском фонде» архива Я. Сапеги сохранилось несколько дворянских челобитных о жаловании. Анализ показывает, что почти все челобитчики были освобождены из тюрем. К примеру, сын боярский Н. Нечаев за Лжедмитрия II «кровь свою и живат свой мучил в чепи, в железах»[1681]. Немчин И. Родов также сидел «по приставам, в чепи и в железах и в тюрьме» со времени гибели Лжедмитрия I[1682]. Сын боярский Т. Грачев был ограблен и угодил в тюрьму, когда был отправлен Т. Бьюговым в Ростов с предложением целовать крест Лжедмитрию II[1683]. Челобитчики рассчитывали, что самозванец и его соратники щедро наградят их за пережитые страдания. В источниках нет никаких данных относительно того, были ли удовлетворены их просьбы. Они свидетельствуют, что, как и в других уездах, здесь жаловались главным образом приближенные самозванца. «Думный дьяк» П.А. Третьяков получил с. Сулось с выселками и деревнями, бывшую вотчину кн. Ф. Шестунова[1684], И.М. Салтыков-Морозов — дворцовое село Великое с приселками и деревнями, Т.В. Грязной — с. Микулинское с деревнями[1685], а его дети Б. и В. Грязные — «старинное вотчинное с. Зубарево с деревнями, с. Моклоково, д. Еремеево и Дмитрова[1686], сестра Касимовского царя Ураз-Магмета царевна Бохты Сеиткулова дочь Шепелева — с. Деляево с деревнями[1687].

В своих челобитных Я. Сапеге в июле 1609 г. ростовские дети боярские и посадские клялись в верности «царю Дмитрию», изъявляли готовность верно ему служить и исправно тянуть тягло[1688]. Действительно, в ростовских документах, как и в переяславских и юрьевских материалах, нет свидетельств об открытых выступлениях местных дворян, посадских и крестьян против тушинских властей после разгрома Ростова или социальных конфликтах между крестьянами и феодалами. Не участвовали ростовчане, судя по имеющимся данным, и в движении земских ополчений Поморских и Замосковных городов против тушинцев. Однако, челобитным дворян и посадских не следует полностью доверять. Примечательно, что даны они, в отличие от аналогичной переяславской челобитной, раздельно[1689]. Под каждой из этих челобитных стоит всего по девять подписей[1690]. Если учесть, что в мае 1609 г. тушинскому воеводе И.Ф. Наумову для обороны города от отрядов земского ополчения, занявшего Ярославль, удалось собрать только 20 дворян[1691], то становится понятным, что за этими челобитными стоят единицы, а не все земцы. Ростовские земцы, после разгрома своего города, как свидетельствуют документы архива Я. Сапеги, избрали пассивные формы сотротивления тушинцам: подачу челобитных, уклонение дворян от службы и бегство крестьян в леса. На сторону В. Шуйского они перешли только после решающих побед правительственных войск над тушинцами в Замосковье.

§ 5. Тушинцы и земцы Суздальского уезда

В процессе разысканий удалось выявить 23 документа «суздальского фонда» архива Я.П. Сапеги и 19 упоминаний несохранившихся бумаг в дневнике гетмана и других источниках. В основном это отписки местных воевод, командиров иноземных отрядов. Челобитных местных жителей отыскано сравнительно мало. В Суздале, в отличие от Переяславля, Юрьева и Ростова, издавна функционировало воеводское управление, которое опиралось на влиятельное местное дворянство и авторитет архиепископии. Основная масса челобитных, по-видимому, отложилась в местной воеводской избе, архив которой не сохранился.

В момент прорыва сапежинцев в Замосковье, суздальские дворяне, согласно царскому указу, должны были принять участие в походе владимирского воеводы Т. Сеитова к Переяславлю[1692]. В источниках нет прямых указаний относительно того, приняли ли участие суздальцы в этом походе или нет. Однако, судя по тому, что Т. Сеитов благополучно миновав Суздаль, Юрьев-Польский, в конце концов оказался в Ростове, можно предположить, что какая-то часть детей боярских находилась в отряде владимирского воеводы. Нетчики во главе с Ф.К. Плещеевым, Г. Аргамаковым и Г. Мякишевым, воспользовавшись уходом приверженцев московского правительства, с помощью тушинского посланца П. Бекетова убедили детей боярских и посадских целовать крест Лжедмитрию II. Суздальцы, как указал в своей отписке сын боярский П. Бекетов, присягнули «царю Дмитрию» 14 (24) октября 1608 г., за день до ростовского боя[1693]. Их посольство явилось к Я. Сапеге в лагерь у Троицы 15 (25) октября 1608 г.[1694] Самозванец, получив послание П. Бекетова 20 (30) октября 1608 г., отправил суздальцам похвальную грамоту, в которой обещал «всяких служилых людей пожаловать своим Царским жалованьем, деньгами и сукны, а дворянских и детей боярских их великим поместным окладом и денежным жалованием верстать и в поместном окладе, и денежном жалованьи прибавку учинить»[1695]. Священникам, посадским и крестьянам царик, по его словам, приказал «за службу и радение» дать тарханные грамоты, что с вас наших Царских податей никоторых не имати»[1696].

Все обещания самозванца оказались пустой риторикой. Несмотря на присягу, суздальцам, как переяславцам, юрьевцам и ростовцам, не удалось избежать грабежей и насилий загонщиков. Воевода Ф. Плещеев в ноябре 1608 г. доносил Я. Сапеге: «А здесь, господине, в Суздале и в Суздальском уезде, и в Володимире, от литовских людей убойства и грабежи русским людем великие…»[1697]. Суздальский архиепископ Галактион жаловался самозванцу на «неслыханные оскорбления» и «выходки» рыцарства[1698]. Земцы видели выход в том, чтобы Я. Сапега «запретил с великою грозою» своим солдатам и их слугам грабить, чинить беззакония в Суздальском уезде, выдал им охранную грамоту или дал «добрых приставов» — «нарочитых поляков»[1699]. Но так же, как в других уездах, назначение приставов не решило проблемы. Торговый человек М. Горохов из Гавриловой слободы сообщил Я. Сапеге, что назначенный к ним пристав, некий пан Яныш, не только их не защищает, а сам творит «великое насильство», «подрядню всякую отнимает насильством» и «держит у себя жонки и девки на постеле»[1700]. Кн. А. Мосальский, попросивший Я. Сапегу послать к нему в поместье «нарочитых панов», вскоре был вынужден просить гетмана заменить присланного туда пристава на «доброго», т. к. пан Буяковский «лишо смуту учинил»[1701].

Суздальский воевода Ф.К. Плещеев, в отличие от Юрьевского воеводы Ф.М. Болотникова, не только просил гетмана «отписать к ним (загонщикам. — И.Т.) с великою угрозою, чтоб от литовских и ото всяких загонных людей русским людем продажи и убытков великих не было», но, опираясь на местных дворян, попытался принять против разбойников конкретные меры. Воевода вместе с ротмистром Я. Соболевским положил конец бесчинствам некоего пана С. Колычева, который в дворцовой Гавриловской слободе «воровал, пил, и у слобожан посадских людей имал к себе, на подворье, жен и детей на постелю»[1702]. В результате этих решительных действий воеводы, многие «хлопцы, поиманые в загонех», оказались в суздальской тюрьме. Однако гетман потребовал их освобождения и отправки к нему для следствия[1703]. В конечном счете ему, как и другим воеводам, по-видимому, удалось покончить с бандами загонщиков, не подконтрольных наемникам, но спасти население уезда от самочинных реквизиций тушинских отрядов, проходивших через уезд для борьбы с ополченцами и правительственными войсками, он не смог. Напрасно он умолял Я. Сапегу дать четкие инструкции своим солдатам, «чтоб идучи дорогою не воровали, не грабили, и насильства б никоторого не чинили, чтоб в люди и досталь смуты и ужасти не ввести»[1704]. Архиепископ Галактион в январе 1609 г. вновь жаловался самозванцу «о тех же самых выходках» рыцарства[1705]. Власти Спасо-Евфимиева монастыря писали Лжедмитрию II в марте 1609 г., что их вотчины «отратных польских, литовских загонных людей все розграблены, а жен… и дочерей к себе в таборы емлют, и от того. им учинилась шкота великое и отчины их запустели[1706]. «Думный дьяк» П.А. Третьяков жаловался Я. Сапеге, что некий пан Самойла Корсак, проезжая мимо его с. Васильевского, «крестьянишок ограбил, и что было запасишко… то взял: пятьдесят ведр вина, двадцать четьи солоду, десять пуд меду, да две собаки борзых» и на крестьянах «доправил корму»[1707]. Ф.К. Плещеев в одной из своих отписок Я. Сапеге был вынужден констатировать, что «в Суздале, от тех литовских людей сумнение великое, от их воровства и грабежу»[1708].

Вскоре после установления тушинской власти, в Суздальский уезд так же, как в Переяславский, Юрьевский и Ростовский, явились приказчики Лжедмитрия II «обиход запасов пасти»[1709]. Затем дело сбора налогов взяли в свои руки наемники. Некий пан Комаровский прибыл в Суздаль в 6 (16) декабря 1608 г. «выбирати Государевы денежные сборы с Суздаля и Суздальского уезда». Воевода Ф.К. Плещеев прямо говорит, что эти денежные поборы явились одной из главных причин народных восстаний против тушинцев в Суздальском уезде: «И у нас, во многих городех, от великих денежных сборов учинилась смута великая»[1710].

Бичом для населения Суздальского уезда стали приставства, которые захватили себе «на прокорм до полного расчета» наемники полков Я. Сапеги и А. Лисовского[1711]. Воевода Ф.К. Плещеев в своей отписке Я. Сапеге жаловался на многочисленные злоупотребления слуг наемников, собиравших в приставствах корма на своих господ: «Апахолики, господине, литовские и казаки, стоячи в Суздале, воруют, дворянам и детям боярским, и монастырям, и посадским людям из Суздальского уезда разорение и насильство великое, жонок и девок емлют, и села государевы, и дворянские, и детей боярских, и монастырские вотчины выграбили и пожгли, и нам, господине, от пахоликов литовских и от казаков позор великой: что станем о правде говорить, о государевом деле, чтоб они государевы земли не пустошили, и сел не жгли, и насилства ни смуты в земле не чинили, и оне нас, холопей государевых, позорят, лают и бити хотят»[1712]. Отписки и челобитные свидетельствуют, что наемники и их слуги в своих приставствах не гнушались открытым разбоем на дорогах. «Боярин» Лжедмитрия II И.И. Годунов, подобно Ф. Копнину, был вынужден просить о помощи С. Кухаревскому, отправленному в Суздаль для сопровождения его матери ко двору царицы Марины[1713]. В марте 1609 г. поляки, стоявшие на приставстве в с. Давыдовском, «переграбили» ехавших к Я. Сапеге дворян и детей боярских[1714].

Вопреки своим обещаниям, «великим поместным окладом и денежным жалованием верстать» дворян и детей боярских, Лжедмитрий II в Суздальском уезде, как и в других, жаловал вотчинами и поместьями приближенных из конфискованных владений приверженцев В. Шуйского и дворцовых земель, главным образом, тушинскую знать. Бывший жилец Бориса Годунова П.Я. Безобразов получил «по тушинской даче» вотчину кн. М.В. Скопина-Шуйского с. Кохму с деревнями[1715], стольник царя Василия Шуйского — «кравчей» самозванца, Л. Плещеев — вотчину кн. И.И. Шуйского с. Ивановское с деревнями[1716], стародубец сын боярский Г. Веревкин — поместье суздальца Б. Койсарова[1717]. Лжедмитрий II пожаловал в Суздальском уезде кн. А. Мосальского с. Шекшевым[1718], «боярина» кн. Ю.Д. Хворостинина — Гавриловской слободой[1719], «думного дьяка» П.А. Третьякова — с. Васильевским[1720]. Вероятно, с подачи «бояр» царик вспомнил о вдове своего мнимого старшего брата царевича Ивана Ивановича — царице-иноке Александре и даровал ей в Суздальском уезде дворцовые села Лопатничи и Быково[1721]. Нам известно только одно тушинское пожалование местным дворянам — дача с Осановца детям боярским Ф. и С. Хоненевым. Оно было сделано, вероятно, только потому, что они были «братией» новому суздальскому воеводе А. Просовецкому[1722]. Как и в других уездах, самозванец и не думал решать проблемы с земельным и денежным обеспечением местного дворянства. Помимо этого, редко кто из новых владельцев смог вступить во владение вотчинами и поместьями, т. к. почти все эти слободы деревни и села были захвачены в приставства и выграблены дотла. Роты пана М. Собельского и пана Жичевского (или Чижевского), к примеру, квартировали в селах Суздальского уезда — с. Ивановском и с. Кохме[1723]. Одна из рот полка Я. Сапеги имела приставство в с. Осановце[1724]. Наемники и не думали освобождать вотчины и поместья для их новых владельцев.

В апреле 1609 г. воевода Ф.К. Плещеев в своей очередной отписке Я. Сапеге в общих чертах обрисовал состояние хозяйства уезда: «А в казне государевых денег нет никаких от самые от осени, потому что в Суздале торгов нет, и кабак разорился и уездные люди разорены от ратных от литовских людей и от казаков, и многие Суздальцы посадские людишка, домишка свои пометав, розбрелися розно; да и впредь нам всем погинути, только государевы милости к нам и твоего уйму к литовским людем не будет. Не токмо что животина: лошади и коровы на поле выпустити, что из дворов, жены и дети к себе емлют, а управы никоторые нет… и по ся места около Суздаля окольние люди не пахивали, а пахати от их насилства и от грабежу не смеют и впредь ждати нечего, не высеяв»[1725]. Вероятно, воевода смог переправить в Тушино грамоту самозванцу аналогичного содержания. Сложившаяся в хозяйстве уезда ситуация, по-видимому, всерьез обеспокоила тушинских бояр. Лжедмитрий II направил в уезд своего ключника П. Калачева и сытника А. Дорогина, которые не только должны были собирать «корма» на нужды тушинского двора, но «пашни в дворцовых селах пахати». Самозванец, как водится, просил Я. Сапегу дать им «на обереганье пана, чтоб наши загонные люди в Суздальский уезд не въезжали и пашня бы в наших в дворцовых селех не запустела, и чтоб пашня была пахана в пору»[1726]. Июньская 1609 г. отписка нового суздальского воеводы А. Просовецкого свидетельствует, что все усилия тушинских бояр наладить хозяйство в дворцовых селах Суздальского уезда, как и в Переяславском, оказались тщетными[1727].

Посадские и крестьяне Суздальского уезда, как других уездов, избрали пассивные формы сопротивления тушинцам: подачу челобитных властям, уклонение от поборов и повинностей и бегство[1728]. Но так вели себя далеко не все. Податное население северных и восточных станов, как свидетельствуют отписки Ф.К. Плещеева, уже в декабре 1608 г. вместе с галичанами, костромичами, шуянами приняло участие в земском движении против тушинцев[1729]. Своеобразную позицию заняли местные дворяне во главе с Ф.К. Плещеевым. Подчеркивая свою лояльность Лжедмитрию II и не выходя за рамки закона, они как могли защищали свои владения и близких от грабежей и насилий наемников, их слуг и казаков. Весной 1609 г., когда стало ясно, что тушинский режим полностью разорил хозяйство уезда и спасение только в изгнании мародеров и насильников, местные дворяне, посадские и духовенство, по всей видимости, составили заговор против тушинцев, который был раскрыт, а его организаторы казнены[1730]. Архиепископ Суздальский Галактион, обвиненный в участии в заговоре и вызванный для следствия в Тушино, умер от пережитых унижений в дороге недалеко от Троице-Сергиева монастыря[1731]. Воевода Ф.К. Плещеев, не без основания заподозренный в содействии заговорщикам, был заменен на должности первого воеводы Суздаля[1732]. Примечательно, что главой заговора тушинцы считали дворянина Г. Аргамакова[1733] — в недавнем прошлом одного из главных инициаторов присяги суздальцев самозванцу[1734]. Нанесенный тушинцами упреждающий удар сорвал планы местного духовенства, дворян и посадских по освобождению города и уезда от тушинцев. Организовать новый заговор они уже не смогли. Во второй половине 1609 г. Суздаль превратился в основную базу тушинцев в их борьбе с правительственными войсками и отрядами земского ополчения Замосковья и Поморья на востоке, а его уезд стал основным театром военных действий.

§ 6. Тушинцы и жители Владимирского и Муромского уездов

Владимирский уезд находился под властью тушинцев пять с лишним месяцев, с конца октября 1608 г. по конец марта 1609 г.[1735] Среди документов «архива» Я. Сапеги найдено 16 писем и отписок из Владимирского, которые охватывают практически весь период властвования тушинцев. В дневнике Я. Сапеги имеются ссылки еще на два документа[1736]. За редким исключением, это отписки местных тушинских воевод Я. Сапеге, сначала окольничего И.И. Годунова, затем «боярина» М.И. Вельяминова. Челобитные местных жителей Лжедмитрию II и Я. Сапеге не сохранились. Возможно, жалобы царику на злоупотребления наемников, их слуг и казаков владимирцы предпочитали направлять в Тушино напрямую через Московский уезд, минуя лагеря у Троицы. В результате, в распоряжении исследователей имеются только общие воеводские характеристики ситуации дел в уезде. Важные дополнительные сведения на этот счет можно почерпнуть из случайных упоминаний в материалах других фондов архива гетмана и других источниках[1737].

Владимирцы принесли присягу Вору уже после боя у Ростова[1738], в котором во главе с их воеводой приняли участие местные дворяне[1739], а их посольство прибыло к Я. Сапеге много позже других — 23 октября (2 ноября) 1608 г.[1740] Тем не менее владимирцы и пришедшие к власти в результате переворота воеводы окольничий И.И. Годунов с «братом» М.И. Вельяминовым, смогли доказать свою преданность царику, убедив перейти на его сторону жителей Мурома, Касимова, Арзамаса и Шацка[1741]. К тому времени первые загонные отряды, по-видимому, уже достигли Владимирского уезда. В ноябре 1608 г. воевода М.И. Вельяминов в своей отписке Я. Сапеге так охарактеризовал результаты их действий на территории уезда: «Да писал я к тебе многижда о загонных людех, что Владимерю и Владимерьскому уезду теснота от них великая, и ты ко мне о том не писывал… оне многих людей побили, и жонок и девок позорили…»[1742]. Сведения, сообщенные М.И. Вельяминовым, полностью подтвердил в своих отписках к гетману воевода соседнего Суздаля: «... в Володимире от литовских людей убойства и грабежи русским людем великие...»[1743]. Ф.К. Плещеев был весьма обеспокоен судьбой своей владимирской вотчины. Он жаловался Я. Сапеге, что «литва и казаки твоих таборов и Лисовского загонные люди разорили людишок наших и крестьян, и жонок, и девок, и робят емлют и отвозят в таборы, и достальной хлеб сами молотят, и сено отвозят в таборы ж...»[1744]. М.И. Вельяминов и Ф.К. Плещеев видели выход в принятии решительных мер против грабежей и насилий загонщиков. М.И. Вельяминов убеждал Я. Сапегу загонных людей «из Володимерьского уезда вывести, и в таборех бы велети тебе протрубити, чтобы загонные люди не ездили и Володимерьского бы уезда не воевали»[1745]. Ф.К. Плещеев просил направить в его вотчину «доброго пристава»[1746]. Во Владимирском уезде четко обозначилась тенденция к переходу власти от волостных старост и целовальников в руки приставов, но имеющиеся данные не позволяют решить однозначно, реализовалась ли она на практике.

М.И. Вельяминов, также как его суздальский коллега, не ограничился жалобами гетману. Для борьбы с бандитами он собрал местных дворян и даже привлек расквартированную во Владимире роту Я. Соболевского[1747]. Ему сильно помогло то обстоятельство, что вышедший из-под контроля тушинских властей отряд запорожцев и татар во главе с атаманом Наливайко во время грабежей учинил расправы над владельцами вотчин и поместий — дворянами. «Пан Наливайко многих людей побил, дворян и детей боярских, до смерти, а жон и детей позорили и в полон имали…»[1748]. Такой оборот событий не устраивал не только русских тушинцев, но и польских наемников. Получив санкцию тушинских властей, М.И. Вельяминов организовал против загонщиков карательную экспедицию, в которой приняли участие владимирские дворяне и дети боярские, а также отряд наемников во главе с панами А. Приклонским и М. Окульским. Разбойники были разгромлены, а их предводитель схвачен[1749]. В архиве Я. Сапеги сохранилась грамота Лжедмитрия II с «выговором» гетману за заступничество за Наливайко[1750]. И.С. Шепелев, опираясь на эти два документа, пришел к выводу, что неизвестно, был ли казнен Наливайко. По его предположению, воевода М.И. Вельяминов по требованию Я. Сапеги отпустил разбойника[1751]. Гипотеза исследователя не подтверждается данными источников. Из неотправленного письма Я. Сапеги М.И. Вельяминову 6 (16) января 1609 г. видно, что гетман еще до «выговора» царика одобрил действия владимирского воеводы: «Да писал ты, господине, ко мне, что Наливайку и иных воров во Володимери повесили; и ты то учинил гораздо: которых изымают ещо загонщиков, и ты бы, по их вине смотря, чинил над ними также»[1752]. На карте Поволжья Я. Сапеги имеется еще одно упоминание о казни Наливайко[1753]. Владимирский воевода, таким образом, не только получил у Я. Сапеги одобрение своим действиям, но и санкцию на преследование загонщиков, вышедших из-под контроля тушинского руководства. В конечном счете, воеводе и дворянам удалось сбить волну грабежей и насилий в уезде и покончить с орудовавшими в уезде бандами: «Воров в Володимерьском уезде переимали»[1754]. Однако полностью остановить грабежи загонщиков тушинских отрядов, передвигавшихся по уезду для борьбы с правительственными войсками и отрядами земского ополчения, они не смогли. В марте 1609 г., к примеру, пан А. Крупка со своей ротой, направляясь из Мурома в Тушино, во Владимире людей «побивали на смерть и грабили»[1755].

И.С. Шепелев, анализируя инцидент с отрядом Наливайко, воздержался от какой-либо оценки его действий, хотя, исходя из классовой концепции Смуты, факт расправы казаков над дворянами требовал объяснений[1756]. Из январской грамоты самозванца Я. Сапеге видно, что Наливайко «побил до смерти своима рукама» не только дворян и детей боярских, но и «всяких людей, мужиков и жонок»[1757]. В действиях атамана и его товарищей, таким образом, не видно социальной подоплеки. Скорее всего, это был обыкновенный разбой.

Отписки владимирских воевод содержат очень мало сведений о тушинских сборах налогов с податного населения уезда. Кое-какие данные можно почерпнуть из муромских отписок. В ноябре 1608 г. М.И. Вельяминов, убеждая Я. Сапегу принять меры против загонщиков, предупреждал, что в противном случае «деньги и корму отнуд собрати не мочно»[1758]. К тому времени, как свидетельствует отписка муромских воевод Н.Ю. Плещеева и К. Навалкина, во Владимирском и Муромском уездах полным ходом шли сборы налогов на тушинцев. Муромские воеводы собрали с Ярополческой волости по 80 рублей с сохи[1759]. Здесь их приказчики столкнулись с присланными из Владимира паном М. Мищерским и сыном боярским М. Болотовским, которые взимали с крестьян дворцовой волости «с носа по девяти алтын»[1760]. Н.Ю. Плещеев и К. Навалкин жаловались самозванцу, что «деньги правим день, а в ночь в тюрьму мечем, а оне отнимаются разорением Михайлом Мещерским…»[1761]. В феврале 1609 г. М.И. Вельяминов собрал по распоряжению самозванца с Владимирского уезда «сошные, и полавочные, и поголовные, и поповские деньги» в размере 200 рублей и отправил их в Тушино[1762]. Приведенные данные свидетельствуют, что со сбором налогов ситуация на Владимирщине мало чем отличалась от других уездов.

Владимирские документы не содержат прямых указаний на существование здесь приставств. Известно только, что в декабре 1608 г. Лжедмитрий II пожаловал брата царицы Марины Станислава Мнишка правом брать «корма» во Владимирском уезде. Роман Ружинский в своем письме просил Я. Сапегу, чтобы староста Саноцкий «никаких убытков от рыцарства не имел»[1763]. Во многом это, по-видимому, связано с тем, что в тушинских документах почти не встречаются данные о пожалованиях бояр и дворян во Владимирском уезде. Нам известно только, что «воровской» дьяк В. Юрьев получил от царика «приписные» деревни А. Владычкина[1764].

Анализ данных о состоянии Владимирского уезда под властью тушинцев наводит на мысль, что самозванец, его гетманы и бояре проводили здесь несколько иной курс, нежели в Переяславском, Юрьевском, Суздальском и Ростовском уездах. Близость таких центров сопротивления тушинцам, как Коломна и Нижний-Новгород, по-видимому, заставила царика и его окружение принять меры к тому, чтобы не допустить произвола в отношении местных жителей, какой наблюдался в других уездах, свидетельство тому — меры, принятые против Наливайко и загонщиков. Однако эти меры явно запоздали. Уже во второй половине декабря 1608 г. крестьяне дворцовой Ярополческой волости, испытав на себе всю тяжесть тушинских поборов и правежей, и надеясь на помощь нижегородцев и шуян, принесли повинную царю Василию[1765]. В отколовшуюся от тушинцев волость были направлены каратели[1766]. Расправы вызвали ответную реакцию. Нижегородцы «выжгли» окрестности Мурома и «людей секли»[1767]. Вскоре крестьяне Ярополческой волости и жители прилегающих к ней дворцовых сел Владимирского уезда вновь отложились от самозванца[1768]. Несмотря на все усилия тушинцев, театр военных действий постепенно охватывал все новые и новые волости Владимирского уезда, пока к концу марта 1609 г. вплотную не приблизился к городу. Дворяне и посадские, по-видимому, вновь оказавшись перед выбором — потерять все, что осталось или уступить более сильному, вышли из положения, совершив переворот в пользу В. Шуйского.

§ 7. Тушинцы и земцы Ярославского уезда

Тушинская власть продержалась в Ярославле чуть больше пяти месяцев: с конца октября 1608 г. по начало апреля 1609 г. В результате архивных разысканий, удалось обнаружить около тридцати документов «ярославского фонда» архива Я. Сапеги, которые охватывают практически весь период властвования тушинцев в уезде. В основном это отписки воевод, но встречаются и челобитные духовенства, светских землевладельцев. Важные дополнительные сведения можно почерпнуть в других источниках, в том числе и нарративных.

Ярославские дворяне, как видно из отписки воеводы И.И. Волынского, первый раз принесли присягу Лжедмитрию II после Волховского сражения, затем «изменили» ему[1769], вероятно вместе с Т. Сеитовым, под командованием которого приняли участие в бою у Ростова. Их повторная присяга Вору была явно вынужденной и запоздалой[1770]. Иную позицию заняли местное духовенство и посадские. Узнав о поражении дворян в бою в Ростове, они по инициативе воеводы кн. Ф.П. Барятинского-Борца принесли присягу самозванцу и уже 18 (28) октября 1608 г. прислали своих представителей к Я. Сапеге[1771]. Земцы явно стремились избежать судьбы ростовчан, надеясь присягой спасти свое имущество и жизни. Те же, кто опасался тушинцев, смогли выехать сами и вывести свои товары еще до того, как первые отряды приверженцев самозванца вступили в город[1772].

В течение всего властвования тушинцев в Ярославле шла склока между воеводами кн. Ф.П. Барятинским, Т. Вьюговым — с одной стороны и И.И. Волынским и П. Головичем — с другой[1773]. Бесконечные разбирательства, по-видимому, явились причиной того, что в центре внимания воевод были в основном городские дела. Отом, что творилось в сельской местности приходится судить главным образом по челобитным духовенства и частных лиц. К примеру, жалобы архимандрита Ярославского Спасского монастыря Феофила Я. Сапеге как две капли воды напоминают сетования переяславского духовенства. Настоятель писал, что с 20 (30) октября по 13 (23) января 1609 г. «литовские люди, черкасы, казаки и всякие ратные люди» брали в монастырской вотчине «столовые многие кормы… и кормы, овес и сено, имали по запросу, колко им надобно; а многие ратные люди, в подмонастырских селах, овес из житниц поимали и сена потравили сильно, и лошади, и рогатой скот имали по насилству». В результате, к началу января 1609 г. монастырское хозяйство, по словам архимандрита, оказалось на грани краха: «Села и деревни от ратных и от волных людей разорены и пограблены и многие позжены, а крестьяница многие посечены, а иные многие со страху розбрелись розно, с женами и с детьми, и многие по лесом позябли…»[1774]. Касимовский царь Ураз-Магмет жаловался Я. Сапеге, что в поместье его сестры в Ярославском уезде «загонные ратные люди. приезжают и абиду чинят великую, домишка крестьянския разоряют и живаты их емлют грабежам…»[1775] Воевода кн. Ф.П. Барятинский в своей челобитной свидетельствует, что «поляки, и литва, и казаки в Ярославле и в Ярославском уезде насилство чинят великое, людей грабят и побивают»[1776]. Аналогичные данные привел в своей отписке воевода Е. Козмин: «Здесе в Ярославле рать стоит, всяким житейным людем чинятся убытки великие»[1777]. Ярославцы, как видно из приведенных данных, также как жители других уездов, пережили бандитизм загонщиков.

Настоящей бедой для ярославцев обернулся конфликт между воеводами. В отличие от суздальского воеводы Ф.К. Плещеева и владимирского воеводы М.И. Вельяминова, кн. Ф.П. Барятинский и И.И. Волынский не пользовались никакой властью. Е. Козьмин в своей челобитной Я. Сапеге прямо говорил: «От русских воевод обороны никому нет: только пан Самойла Кишкеевич (Тышкевич. — И.Т.), один, во всяких мерах и в мирских хлопотах и в докуке»[1778]. Признал это в своей челобитной и кн. Ф.П. Барятинский: «А меня (поляки, литва и казаки. — И.Т.) ни в чем не слушают». Потерявший всякую власть, воевода просил Я. Сапегу «приказать польским и литовским людям, чтобы они в Ярославле не стояли, стояли бы в воровских местех и воевали бы и пустошили изменничьи села и деревни, а не Ярославские»[1779]. Землевладельцы, как в других уездах, искали выход в «добрых приставах»[1780], в получении «бережельных грамот» за гетманской печатью[1781]. Но ни то, ни другое не помогало[1782]. Уже в первые недели реальная власть в Ярославле и уезде сосредоточилась в руках иноземцев: командира гарнизона наемников и казаков С. Тышкевича и приставов, которые установили полный контроль над деятельностью местной администрации: воевод, волостных старост и целовальников.

Ярославль в то время являлся одним из наиболее развитых волжских городов, богатства которого манили наемников. Буквально сразу после присяги горожан самозванцу, воеводы кн. Ф.П. Барятинский и Т. Бьюгов начали поборы с торговых людей и посада в пользу Я. Сапеги[1783]. Затем в город прибыли воеводы И.И. Волынский и П. Головин с приказом отписать «изменничьи животы на государя в казну»[1784] и стали взыскивать с посада то, что уже взяли кн. Ф.П. Барятинский и Т. Бьюгов[1785]. Вскоре в Ярославле почти одновременно появились царские стряпчие, прибывший из таборов Я. Сапеги К. Данилов и посланный из Тушино П. Рязанов. Они, как прямо говорят враждовавшие между собой ярославские воеводы, занялись «одним делом»: сбором казны и кормов на государевых ратных людей[1786]. По подсчетам К. Буссова, черпавшего сведения у находившихся в Ярославле купцов-иноземцев, горожане выплатили тушинским властям огромную по тем временам сумму — 30 тыс. рублей и выдали «кормов» на 1 тыс. всадников, но наемников это не удовлетворило[1787]. В ноябре 1608 г. в Ярославле, как и в других уездах, появились паны Конецкий, Янушковский и М. Уездовский, которые стали собирать «поносовщину»[1788]. В январе 1609 г. в Ярославле и в уезде собирали «корма на царский обиход» М. Ксенофонтов и пан И. Незабытовский с товарищами[1789]. В отчаянии ярославцы писали Я. Сапеге: «И таких, государь, великих кормов собрати не мочно, и взяти негде и не на ком»[1790]. Эти слова полностью подтверждают донесения сборщиков налогов — наемников. Они сообщали, что собрать деньги очень трудно, т. к. «крестьян в деревнях нет: разбежались по лесам»[1791].

Сразу после присяги ярославские дворяне и духовенство направили Лжедмитрию II подарки и заявили о своих нуждах, надеясь, что новая власть найдет решение проблем[1792]. Их так же, как землевладельцев других уездов, ждало горькое разочарование. Выявленные данные показывают, что в Ярославском уезде самозванец, как в других уездах, предпочитал жаловать своих ближних людей: бояр кн. И.П. Засекина-Ярославского[1793], М.Г. Салтыкова[1794], М.И. Колодкина-Плещеева[1795], кн. Ю.Д. Хворостинина-Ярославского[1796], окольничих кн. Ф.Ф. Мещерского и М.А. Молчанова[1797], думного дьяка Е.Я. Витовтова[1798], стольников Б.Т. и В.Т. Грязных[1799], некоего П. Римлянина[1800], родню царя Касимовского Ураз-Магмета[1801]. Воеводы кн. Ф.П. Барятинский и И.И. Волынский оспаривали друг у друга богатое дворцовое село Курбу[1802], но обоих, судя по более поздним данным о их владениях, постигла неудача[1803]. Получившие пожалования, как видно из их отписок, не могли вступить во владения своими новыми вотчинами и поместьями, так как многие ярославские волости были захвачены в приставства ротами полка Велегловского и сапежинского войска[1804].

Анализ выявленных документов ярославского фонда архива Я. Сапеги показывает, что наемникам, благодаря поражению местного дворянства в Ростовском бою и склоке между воеводами кн. Ф.П. Барятинским-Борцом и И.И. Волынским, довольно быстро удалось создать параллельные структуры в уезде и полностью подчинить местную администрацию. К началу 1608 г. наемники справились с бандами загонщиков и использовали полученную власть для тотального ограбления местного населения. Источники свидетельствуют, что ярославские крестьяне, столкнувшись с грабежами и насилиями тушинцев, прибегли к пассивным методам сопротивления: бегству в леса или уходу в соседние, не занятые врагами, уезды. Иную позицию заняли дворяне и посадские. Уже в декабре 1608 г. они попытались присоединиться к восставшим галичанам, костромичам, вологодцам, но были жестоко наказаны. Вторая попытка, предпринятая в апреле 1609 г. оказалась удачной и Ярославль превратился в один из главных центров сопротивления тушинцам в Замосковье, вплоть до захвата правительственным войском кн. М.В. Скопина-Шуйского Переяславля-Залесского.

§ 8. Тушинцы и жители Костромского уезда

Костромской уезд находился под властью тушинцев чуть более месяца, когда здесь вспыхнуло народное восстание. Город и уезд несколько раз переходил из рук в руки, пока летом 1609 г. отрядам земского ополчения Поморских и Замосковных городов не удалось окончательно отбить город и уезд у врага. В процессе архивных разысканий удалось выявить шесть документов «костромского фонда» из архива Я. Сапеги. Однако, судя по упоминаниям в дневнике гетмана и других источниках, найдено далеко не все. Особую ценность представляют донесения наемника дона Хуана Крузатти, в которых содержится характеристика ситуации в уезде. Две отписки тушинского костромского воеводы Н.Д. Вельяминова посвящены в основном описаниям борьбы с отрядами ополчений. Единственная сохранившаяся челобитная костромичей Я. Сапеге написана в первые дни после установления власти тушинцев и не содержит никаких данных о новом порядке в уезде.

Источники свидетельствуют, что, целовав крест Лжедмитрию II, костромичи направили к нему посольство с повинной грамотой, подарками и челобитными о своих нуждах[1805]. В расчете на покровительство, настоятели костромских монастырей Ипатьевского — Феодосий, Борисоглебского — Арсений и посадские подарили гетману хлеб, двух осетров, «лисицу черну» и два косяка меха костромского[1806]. Иллюзии относительно того, что новые власти вникнут в нужды местного населения, развеялись как дым уже в первые недели властвования тушинцев. Присланный в Кострому Я. Сапегой дон Хуан Крузатти известил гетмана, что собрал ему большую партию рыбы, которую с первой же оказией обещал отправить, и спрашивал не прислать ли захваченных в Костроме лошадей, принадлежащих Троице-Сергиеву монастырю. Наемник сетовал, что, выполняя поручения покровителя, ему приходится действовать «среди таких, которые только тянут руки к добыче и ни во что не верят»[1807]. По его словам, 270 поляков, освобожденных в Галиче, шли в Тушино «не порожняком и не с пустыми руками: до сих пор еще не погрузили то, что уже прибыло»[1808]. Месяц спустя Х. Крузатти уже не стеснялся в выражениях. Он без обиняков прямо говорит о «великом беспорядке», который учинили «некоторые солдаты», присланные Лжедмитрием II и Я. Сапегой. Костромской воевода кн. Д.В. Горбатый-Мосальский, по-видимому, как суздальский и владимирский воеводы, пытался препятствовать разгулу грабежей и насилий. Он, как видно из письма Х. Крузатти, сурово наказал слугу наемника, некоего Иоанна Унгари. Иноземцы тотчас заподозрили воеводу в измене[1809].

Анализ сохранившихся данных о тушинских пожалованиях в Костромском уезде показывает, что самозванец и его окружение во время борьбы за сохранение своей власти, наряду с пожалованиями видных тушинцев, прибегли к массовым конфискациям вотчин и поместий «изменников» и их раздаче верным людям. Костромской воевода Н.Д. Вельяминов получил в вотчину села Красное, Подольское, Здемирово с деревнями, поместья Б. Чулкова, А. Зюзина, кн. Збарецкого, И. Кутузова, М. Чехланова с детьми, К. Шестакова с детьми, К. Кафтырева[1810], другой воевода, бывший выборный дворянин по Костроме И.Ф. Зубатый[1811] — села Сколеново, Брусничное с деревнями, поместье В. Гречанина с. Репелово[1812], его сын С.И. Зубатый — владения детей Г. Голицына с. Константиновское, Высокое, Шишкино с деревнями, Новое Саввинское с деревнями[1813]. Сын боярский костромитин П.А. Гурьев за верность Вору приобрел вотчины «изменников» Б. Петрова — полсела Владычного с деревнями и А. Родионова — с. Куличи, а также поместья И. Огарева — с. Печенниково с деревнями, П. Свечина — с. Новое, и П. Бестужева — с. Демидово[1814], другой тушинец — П.И. Скрипицын, получил поместья О. Нелцдова — с. Носково, И. Теряева — с. Дмитровское, Б. Леонтьева — д. Каменик и треть с. Максимовского с деревнями, Ф. Толчина — полсела Селифонтова и К. Литвинова — с. Силево с деревнями[1815].

Приведенные данные свидетельствуют, что ситуация в Костроме и уезде после установления там тушинской власти была сходной с той, которая сложилась в других уездах Замосковья. Бесчинства загонщиков, непосильные налоги за несколько недель поставили местное население на край гибели. Кн. Д.В. Горбатый-Мосальский, в отличие от суздальского и владимирского воевод, по всей видимости, не смог опереться на местных дворян в борьбе за наведение порядка и законности в уезде. В результате волна грабежей и насилий уже в начале декабря 1608 г. привела к восстанию костромичей против тушинцев. В немалой степени восстание было обусловлено близостью к основным центрам земского движения против тушинцев в Галиче и Вологде, и Нижнем-Новгороде. Восстание привело к расколу местной дворянской корпорации. Часть дворян предпочла сохранить верность В. Шуйскому в надежде на значительные пожалования.

Стремление руководства Тушинского лагеря переложить основные тяготы содержания войска самозванца на население северных и северо-восточных уездов России, как показывает проведенное исследование, дорого стоило земцам Замосковья и Поморья и оказало значительное влияние на дальнейшую судьбу движения самозванца. В считанные месяцы местное население подверглось невиданному ограблению как через традиционную систему сбора податей, так и через учрежденные иноземцами черезвычайный налог — «поносовщину» и систему «приставств». Конфискации сопровождались ничем не прикрытым насилием и крайней жестокостью.

Ситуацию усугубило быстрое превращение отрядов фуражиров наемного войска — загонщиков в разбойничьи шайки, которые вышли из повиновения у своих хозяев — иноземных солдат и занялись бесчинствами и открытым грабежом мирного населения. Кое-где авторитетные тушинские местные воеводы, опиравшиеся на сильные дворянские корпорации (Суздальский, Владимирский уезды), некоторое время могли поддерживать порядок на своих территориях и принимать решения, учитывающие интересы земщины. Но это было скорее исключением, чем правилом. Попытки местных воевод справиться с разбойниками неизменно наталкивались на противодействие наемников, тайно поощрявших своих слуг на грабеж. Только открытое неповиновение пахоликов, смекнувших, что в сложившихся условиях они вполне могут обойтись без своих хозяев, заставило тушинское руководство принять меры против разбойников, но было уже поздно. Показательные экзекуции над грабителями и насильниками, имевшие место в первые месяцы службы наемников самозванцу, навсегда ушли в прошлое. Хозяйство северо-восточных уездов России в короткие сроки пришло в упадок. Иная ситуация сложилась в бывших центрах повстанческого движения, где не было иноземных отрядов (Северщина, Псковщина, Астрахань). Несмотря на значительные налоговые тяготы и «поносовщину», тушинская местная администрация, состоявшая, как правило, из местных дворян, смогла сохранить контроль за ситуацией, учесть интересы земщины и заручиться ее поддержкой. Именно поэтому Лжедмитрию II и его приверженцам даже после распада Тушинского лагеря удалось сохранить здесь свое влияние.

Неспособность местных властей в Замосковье и Поморье навести порядок и пресечь грабежи и насилия привели к падению их авторитета и утрате ими реальной власти. Вмешательство наемников в дела местного управления привело к созданию параллельных управленческих структур: комендантов иноземных гарнизонов в городах и приставов в волостях, которые довольно быстро заменили утративших власть городовых воевод и приказчиков, земских и губных старост и целовальников. Но и эти новые структуры недолго обладали властью, так как иноземцы использовали ее исключительно для достижения одной цели — изъятия у населения средств для удовлетворения собственных непомерных запросов. Именно поэтому новые власти довольно быстро дискредитировали себя не только в глазах посадских и крестьян, но и дворян, бояр и духовенства. К исходу 1608 г. жизненные устои и порядок в уездах Замосковья окончательно рухнули, уступив место культу силы и произвола. Местным земцам ничего не оставалось делать, как поднять восстание против тушинцев и попытаться восстановить разрушенный порядок.