Смутное время в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II

В конце лета — начале осени 1608 г. в Тушинском стане произошли большие перемены. На службу к Лжедмитрию II прибыли новые отряды инфляндских солдат из Речи Посполитой. А. Лисовский пробился в Тушино с Рязанщины. Руководителям движения самозванца удалось заполучить М. Мнишек, которая признала в царике своего мужа. Начались отъезды бояр и дворян к Вору. Я. Мацишевский, В.Д. Назаров, Б.Н. Флоря пришли к заключению, что поход инфляндцев в Россию был санкционирован королем Сигизмундом III, канцлером Л. Сапегой с целью увести мятежников за пределы Речи Посполитой и с их помощью подготовить почву для открытой интервенции в Россию[775]. И.С. Шепелев полагал, что факт воссоединения «царственных супругов» в Тушине увеличил число сторонников Лжедмитрия II, укрепил силы интервентов и обеспечил переход на их сторону бояр и дворян[776]. Гипотезы о скрытой иностранной интервенции и укреплении сил тушинцев нуждаются в проверке данными источников, написанных по горячим следам событий.

§ 1. Отъезды бояр и дворян

Под влиянием показаний поздних нарративных источников в литературе сложилось мнение, что после неудачного Ходынского сражения начались массовые отъезды бояр и дворян к Вору[777]. Краткие записи, сделанные в Разрядном приказе летом 1608 г., рисуют иную картину. По их данным, 21 (31) июля 1608 г. в Тушино бежал стольник кн. М. Шейдяков с 14 татарами; 24 июля (3 августа) — стольники, среди которых был кн. Д.Т. Трубецкой; 25 июля (4 августа) — стольник кн. Д.М. Черкасский; 4 (14) августа — четыре жильца, дети головы стрелецкого Н. Бабкина; 18 (28) августа — дьячий сын А. Шапилова; 30 августа (9 сентября) — сын боярский Гарка Псковский да Меньшик[778]. В число стольников, бежавших вместе с кн. Д.Т. Трубецким, по всей видимости, входили упомянутые Б. Болтиным кн. А.Ю. Сицкий, М.М. Бутурлин, кн. И.П. и С.П. Засекины[779]. Нетрудно заметить, что дьяки записали отъезды в Тушино всех мало-мальски заметных людей из правительственного войска — от стольников до городовых, детей боярских, подьячих, служилых татар. Назвать их массовыми, на наш взгляд, нельзя. В данном случае Москву покинули молодые представители боярских родов, оппозиционных Шуйским, которые, вероятно, утратили всякие надежды на успешную карьеру после репрессий, последовавших за неудачным походом на р. Незнань.

И.С. Шепелев отметил в своем исследовании, что появление самозванца у стен столицы дало толчок к массовому отпадению западных и северо-западных уездов страны от В. Шуйского[780]. Наблюдения исследователя не подтверждаются источниками. Упомянутые историком Можайск, Вязьма, Дорогобуж и Звенигород были заняты отрядами самозванца еще до их подхода к Москве. Присяга можаитян и звенигородцев, как уже говорилось ранее, явно была вынужденной[781]. Иначе развивались события в городках Литовской украины, гарнизоны которых, как и на Северщине, в основном состояли из служилых людей по прибору и казаков. Автор Псковской летописи поведал, что вернувшиеся после Волховского сражения около Николиного дня вешнего 9 (19) мая 1608 г. «дети боярские, холопи их» и стрельцы «приведоша пригороды и волости к крестному целованию»[782]. Именно они, а не крестьяне и посадские миры выступили в поддержку самозванца. Псковский воевода П.И. Шереметев попытался подавить движение местных служилых людей силой, отправив в пригороды правительственный отряд под командованием сына стольника Б.П. Шереметева, но тот потерпел поражение и едва «утек от них во Псков здорово»[783]. 12 (22) июля 1608 г. приверженцам Лжедмитрия II удалось достичь крупного успеха: Великие Луки, Невель и Заволочье с прилегающими к ним волостями целовали крест самозванцу. Во главе движения стал сын боярский Ф.М. Плещеев[784], который был пожалован Вором в бояре и получил титул великолуцкого наместника. В Великих Луках, крепостицах Литовской украины и псковских пригородах явно начал зарождаться новый очаг повстанческого движения, который медленно расширялся. В первых числах августа 1608 г. самозванцу присягнул Торопец[785], а в конце августа — Белая[786]. Тем не менее местные служилые люди, вступив в борьбу с гарнизонами Пскова, Смоленска, Белой и других городов, пока не могли оказать существенной помощи войску самозванца. Переход значительной части дворян и детей боярских центральных областей страны на сторону Вора, как свидетельствуют дворяне — участники событий, произошел позднее, осенью 1608 г.[787]

§ 2. Поход отряда А. Лисовского на Москву

Столкнувшись со значительными правительственными силами под Москвой, руководство Тушинского лагеря, по-видимому, сочло необходимым вызвать в Тушино полковника А. Лисовского, отправленного в рейд на Рязанщину из Орла в самом начале 1608 г.[788] Данные об этом рейде содержатся в записках Б. Болтина и в Новом летописце[789]. Б. Болтин вспоминал, что рязанские воеводы, совершив удачный набег на Пронск, узнали, что тем временем А. Лисовский захватил Зарайск. Первый воевода кн. И.А. Хованский лично возглавил ополчение из рязанских и арзамасских дворян и детей боярских[790]. Вторым воеводой он взял вместо раненого П.П. Ляпунова его брата Захара[791]. Воины правительственного отряда, по словам неизвестного рязанца — информатора Нового летописца, в походе проявляли полную беспечность и в результате были «со пьяна» разбиты на голову. Только арзамасцев в том бою, по свидетельству рассказчика, полегло около 300 человек[792]. Арзамасский дворянин Б. Болтин говорит, что арзамасцев было всего 250 человек, но это были лучшие воины[793].

Поражение правительственного отряда резко изменило ситуацию на Рязанщине в пользу приверженцев самозванца. И.А. Хованский и местные дворяне были вынуждены сесть в осаду. Арзамасцев царь отозвал в Москву[794]. Тем временем А. Лисовский начал копить силы. Благодаря удобным степным и речным дорогам с Волги, Дона и Днепра Рязанщина как нельзя лучше подходила для этой цели. Вскоре полковник, как отметил Б. Болтин, пополнил свой отряд, состоявший из наемников и казаков, служилыми людьми украинных и рязанских городов, запорожцами, донскими казаками[795]. Летом 1608 г. численность отряда А. Лисовского, по данным Б. Болтина, достигла 30 тыс. человек[796]. Считается, что эти данные сильно преувеличены, т. к. истощенные многолетней гражданской войной украинные города, Рязанщина, вольные казачьи городки не обладали мобилизационными ресурсами для создания такого многочисленного войска. Исследователи не обратили внимания на свидетельство автора одной из разрядных книг, который отметил, что отряд А. Лисовского вез «денежную казну и запас вин фрянчюжских»[797], т. е. главная задача рейда заключалась не столько в помощи рязанским повстанцам, сколько в стремлении доставить в Тушино столь необходимые для войска Вора продовольствие и снаряжение. Обремененный обозами отряд А. Лисовского, по-видимому, производил впечатление многотысячного войска.

В июле 1608 г. А. Лисовский со своим отрядом оставил Рязанщину и подошел к Коломне. Местный правительственный гарнизон, по данным разрядов, возглавляли воеводы — дворянин московский кн. А.Г. Долгорукий-Черт и выборный дворянин по Кашире И.А. Момот-Колтовской[798]. Их назначение на должность сопровождалось местническим конфликтом, который Василий Шуйский погасил, выдав невместную грамоту[799]. Решение царя вряд ли устранило неприязнь между воеводами. Это, по всей видимости, сказалось в решительный момент. Кн. А.Г. Долгорукий, по словам автора одной из разрядных книг, «испужался и Коломну покинул, а сам побежал к Москве»[800]. Как действовал второй воевода, И.А. Мамот-Колтовский, источники ничего не сообщают. Гарнизон Коломны, судя по данным источников, пытался оказать сопротивление врагам, но А. Лисовский «взятьем» овладел городом и подверг его разграблению[801]. В плен попали епископ Коломенский Иосиф и по каким-то причинам находившийся в городе боярин кн. В.Т. Долгорукий[802]. Они были первыми высшими духовными и светскими чинами, оказавшимися в руках приверженцев самозванца.

В Коломне А. Лисовский, по свидетельству источников, взял артиллерию[803], пополнил свой отряд людьми и снаряжением и выступил к Москве. Захват Коломны отрезал столицу от подвоза столь необходимого ей рязанского хлеба, а прорыв А. Лисовского в Тушино грозил значительно усилить войска самозванца под Москвой. Василий Шуйский срочно послал навстречу А. Лисовскому войско, состоявшее из трех полков[804]: Большим полком командовали боярин кн. И. С. Куракин и Г.Г. Сулемша-Пушкин; Передовым — боярин кн. Б.М. Лыков и кн. Г.К. Волконский; Сторожевым — В.И. Бутурлин и кн. Ф.И. Мерин-Волконский[805]. Примечательно, что И.С. Куракин и Г.Г. Сулемша-Пушкин ранее, в Болховском сражении, командовали Сторожевым полком, Б.М. Лыков и Г.К. Волконский — были вторым и третьим воеводами Большого полка[806]. Хотя войско и было «уряжено» на три полка, его общая численность после всех неудач, наверняка, была меньшей, чем в Болховском сражении, однако воины обладали богатым опытом боев с приверженцами самозванца под Брянском и Болховом и хорошо знали, с кем имеют дело. Местом сбора правительственного войска было с. Дорогомилово на Калужской дороге[807]. Назначение воевод вызвало серию местнических споров: чашник В.И. Бутурлин «бил челом в отчестве» на кн. Б.М. Лыкова[808], кн. Г.К. и Ф.И. Волконские — на Г.Г. Пушкина[809]. Василий Шуйский прибег к испытанному методу разрешения споров, приказав выдать В. Бутурлину и кн. Г.К., Ф.И. Волконским невместные грамоты. Это решение, судя по всему, не разрешило конфликта. В.И. Бутурлин, по свидетельству дворян, «списков не взял для Бориса Лыкова», в Сторожевом полку не был, а служил в Большом полку «в ряду». В Сторожевом полку пришлось управляться одному кн. Ф.И. Мерину-Волконскому[810].

Правительственное войско выступило в поход по Коломенской дороге 27 июня (7 июля) 1608 г. На следующий день воины Василия Шуйского встретились с отрядом А. Лисовского, когда он переправлялся через р. Москву по Медвежьему броду[811]. Приверженцы самозванца, судя по данным Б. Болтина и Нового летописца, не ожидали столкнуться 28 июня (8 июля) 1608 г. с сильным правительственным войском и сразу же попали в тяжелое положение. Несмотря на упорное сопротивление («бой бысть с ними через весь день»), отряд А. Лисовского был разбит наголову, а сам полковник бежал с поля боя «с невеликими людьми»[812]. Воины правительственного войска заняли г. Коломну, взяли много пленных, захватили всю артиллерию противника, казну, большие запасы продовольствия[813]. Епископ Коломенский Иосиф, протопоп Николы Зарайского и боярин кн. В.Т. Долгорукий были освобождены[814]. А. Лисовского не преследовали, потому что, как свидетельствует автор одной из разрядных книг, воеводы «заблюлися», опасаясь, что противник заманивает передовой полк кн. Б.М. Лыкова в засаду, и предпочли остановить преследование, сосредоточив Большой и Сторожевой полки в крепости[815]. Вскоре сюда прибыли новые воеводы — И.М. Бутурлин и С.М. Глебов[816].

Бои с А. Лисовским вызвали противоречивые оценки в литературе. Н.М. Карамзин пришел к выводу, что воины Шуйского одержали важную победу: «Лисовский, хотев явиться в Тушино победителем, явился там беглецом с немногими всадниками»[817]. Н.И. Костомаров согласился с Н.М. Карамзиным, что А. Лисовский явился в Тушино «в беспорядке», но, по его мнению, это все же усилило самозванца[818]. С.Ф. Платонов, опираясь на свидетельства Б. Болтина о том, что А. Лисовскому удалось собрать тридцатитысячное войско, пришел к выводу, что на Рязанщине полковник «блестяще выполнил свою задачу, как бы возродив к новой деятельности только что уничтоженное Шуйским войско Болотникова и царевича Петра». Хотя полковник потерпел тяжелое поражение, тем не менее, считает историк, в дальнейшем все же смог снова собрать людей и соединится с основными силами Вора[819]. И.С. Шепелев совершенно справедливо полагал, что гипотеза о возрождении войска И. Болотникова и Лжепетра — явное преувеличение. Разгром А. Лисовского, как считает историк, был серьезным поражением тушинцев, которые, не получив вовремя подкрепления, были вынуждены примерно на месяц отказаться от активных военных действий[820]. Сделанные нами наблюдения позволяют предположить, что проблема была не столько в подкреплениях, сколько в том, что полковник не смог доставить в Тушино обозы с продовольствием и снаряжением, которые достались правительственным отрядам.

§ 3. Поход Я. Сапеги на Москву

Летом 1608 г. войско самозванца пополнилось новыми отрядами наемников. К Лжедмитрию II прибыли Староборовский с 200 гусар[821], А. Млоцкий с 150 воинами[822], А. Зборовский с С. Стадницким с 500 гусар[823], М. Вилямовский с 700–800 всадников[824], Я. Микулинский с 450[825], Я. Стравинский с 500 воинов[826], Орликовский, Копычинский[827], отец и сын Бохвалы с 200 воинов[828], М. Горлинский[829] и др. В середине июля 1608 г. русско-польскую границу пересек отряд Я.П. Сапеги, насчитывающий 1700 воинов[830]. Почти все они принадлежали к солдатам инфляндской армии Я.К. Ходкевича, которые накануне рокоша М. Зебжидовского взбунтовались из-за неуплаты жалования и захватили королевские имения в Белоруссии. Мятежники, за редким исключением, не участвовали в войне короля и рокошан. Пользуясь слабостью властей, они дочиста ограбили многие имения в Белоруссии и Литве. К примеру, виленский епископ Б. Война жаловался в письме Л. Сапеге, что его имение Гуменное грабили солдаты П. Руцкого, затем А. Лисовского, потом А. Млоцкого, которые забрали 3000 коров, коней, свиней и прочих вещей и все «как метлой смели»[831]. Его рассказ сильно напоминает то, что затем учинят те же Руцкий, А. Лисовский и А. Млоцкий и их товарищи в России в 1608–1609 гг.[832] Лжедмитрий II и его покровители еще летом 1607 г. пытались заполучить инфляндских солдат для борьбы с В. Шуйским. Самозванец не скупился на обещания, приглашая Я. Сапегу и его товарищей явиться к нему в Стародуб[833]. Но все усилия были тщетными, пока король не справился с рокошанами и не появилась опасность того, что с мятежников спросят за содеянное. 27 мая (6 июня) 1608 г. Я. Сапега наконец сообщил Лжедмитрию II, что скоро выступит в поход в Россию к нему на помощь.

Гипотеза, согласно которой Я. Сапега, отправляясь в Россию, будто бы выполнял секретные поручения Сигизмунда III и Льва Сапеги, была впервые сформулирована польским историком К. Когновицким, который опирался на данные поздней редакции Дневника Я. Сапеги по списку А. Рубинковского[834]. Редактор, как показал анализ направления его работы, стремился убедить читателей, что Я.П. Сапега и его солдаты действовали по воле короля, и опустил все, что сколько-нибудь противоречило этому взгляду[835]. В документах, некогда входивших в архив Смоленской приказной избы, сохранилось донесение лазутчиков о том, что король и канцлер сразу же после выступления отряда Я. Сапеги в поход написали к нему письма с требованием отказаться от затеянного[836]. Эти данные подтверждают письма виленского епископа Бенедикта Войны к Льву Сапеге 31 мая (10 июня) и 10 (20) июля 1608 г., который извещал канцлера, что несмотря на все усилия не смог выполнить его просьбу — убедить Я. Сапегу отказаться от его замыслов[837]. Документы более позднего времени (1610 г.) свидетельствуют, что между «братьями» Л. Сапегой и Я. Сапегой отнюдь не было взаимопонимания. Более того, канцлер в открытую заявлял королю, что не верит заявлениям троюродного брата[838]. Все эти данные подтверждают мнение А. Нарушевича, Я. Немцевича и С.М. Соловьева, что Я.П. Сапега с инфляндскими солдатами затеяли поход на свой страх и риск против воли правящих кругов Речи Посполитой[839]. Появление отрядов инфляндских солдат в России, как и прибытие в Брянск и Орел наемников из Киевского и Брацлавского воеводств, явилось грубым вмешательством части магнатов и шляхты во внутренние дела соседнего государства, но отнюдь не скрытой интервенцией Речи Посполитой против России.

§ 4. Захват Мнишков

Интенсивные переговоры, которые Василий Шуйский провел с послами Речи Посполитой летом 1608 г., завершились заключением перемирия[840]. После публикации Д. Бутурлиным текста достигнутого соглашения в литературе установилось мнение, что оно было подписано 25 июля 1608 г.[841] Историки не заметили, что Д. Бутурлин неверно перевел дату польского документа из григорианского в юлианский календарь. В действительности перемирие было подписано 17 (27) июля 1608 г.[842] Через три дня, 18 (28) июля 1608 г., об этом известили пленных поляков в Ярославле[843].

Стороны заключили перемирие на три года и одиннадцать месяцев на условиях status quo[844]. Но в качестве ключевых они рассматривали два пункта. Василий Шуйский пообещал выпустить из России послов и всех пленных поляков до 28 сентября (28 октября) 1608 г., которые дали клятву не участвовать в интриге нового самозванца[845]. Послы именем короля обязались отозвать подданных Речи Посполитой из Тушинского лагеря на Родину. Исключение было сделано только для А. Лисовского, который, по заявлению послов, являлся преступником и считался в Речи Посполитой человеком вне закона. Московским властям было предложено поступать с ним как заблагорассудится[846]. Василий Шуйский обратился к королю с обширным посланием, в котором изложил свой взгляд на события недавнего времени[847]. В свою очередь, «старые» и «новые» послы и Ю. Мнишек написали кн. Р. Рожинскому и другим землякам в Тушине письмо, в котором сообщили о заключении перемирия, его условиях и вновь в категоричной форме потребовали покинуть пределы Московского государства[848].

Василий Шуйский уверился, что одержал важную дипломатическую победу, урегулировав отношения с Речью Посполитой и добившись отзыва иноземных отрядов из Тушинского лагеря. В действительности, как совершенно справедливо отметил Р.Г. Скрынников, это был грубый просчет[849]. Я. Мацишевский установил, что Сигизмунд III и его окружение, справившись с рокошем, к лету 1608 г. вернулись к прежним планам войны с Россией, видя в ней надежный способ консолидации общества вокруг престола[850]. Во время переговоров в Москве в польской публицистике вместо призывов помогать «законному царю Дмитирию» начала муссироваться идея воспользоваться благоприятной ситуацией и предпринять войну против восточного соседа. Ссылаясь на то, что ни Василий Шуйский, ни самозванец не способны принести мира своим подданным, польские публицисты убеждали, что включение России в состав Речи Посполитой является единственной возможностью успокоить соседний народ, обезопасить восточные границы страны и безболезненно разрешить давнишние споры между двумя государствами[851]. Партия войны, учтя опыт 1606 г., явно готовилась взять реванш на грядущих сеймиках и сейме. В этой ситуации отпуск пленников из Москвы не столько лишал партию войны аргументов в ее агитации, сколько развязывал ей руки для подготовки вторжения. Ошибкой было и соглашение с Ю. Мнишком и другими пленными поляками об их отказе участвовать в интриге Лжедмитрия II и отправке на родину. Ю. Мнишек, организовав авантюру Лжедмитрия I, поставив на карту все, что у него было, теперь, подобно потерявшему голову карточному игроку, готов был на все, лишь бы отыграться. Между воеводой и руководителями движения самозванца, как свидетельствует их переписка, уже давно были установлены тесные контакты[852]. Ю. Мнишек и его дочь перед лицом смертельной опасности с головой окунулись в новую авантюру.

В соответствии с договором послы М. Олесницкий, А. Гонсевский, С. Витовский, Я. Соколинский, Ю. Мнишек с дочерью и сыновьями были отпущены с Москвы 23 июля (2 августа) 1608 г.[853] Приставами у послов, согласно разрядам, были Б.С. Собакин и П.И. Мансуров[854], сопровождать их до границы и охранять от тушинцев должны были боярин кн. В.Т. Долгогрукий и И.А. Колтовский-Момот[855] с отрядом, который, по данным Велевицкого, состоял из 500 тыс. детей боярских (по сведениям тушинцев — 1 тыс. человек) белян, вязьмичей, дорогобужан и смолян[856], в основном ветеранов и новобранцев[857]. Я. Сапега, шедший на службу в Тушино в августе 1608 г., выяснил, что послы выехали из Москвы Переяславской дорогой за Волгу, затем повернули на Ржеву, Белую и Смоленск[858]. Показания автора Нового летописца подтверждают данные польского источника и помогают уточнить маршрут. Воеводы везли поляков окольным путем: на Углич, Тверь, Белую, откуда намеревались добраться до Смоленского рубежа[859]. К. Савицкий, находившийся в обозе польских послов, красочно описал тяготы и лишения, которые пережил, скитаясь по лесным дорогам, по милости русских, пытавшихся избежать встречи с тушинцами[860].

Ю. Мнишек и его дочь действительно делали все, чтобы попасть в Тушино и нисколько не считались с только что подписанным договором. Буквально на следующий день после выезда из столицы они сообщили тушинцам все необходимые сведения для перехвата правительственного отряда[861]. Лжедмитрий II тотчас отправил в пограничные города Торопец, Великие Луки, Невель, Заволочье, Погорелое Городище, Псковские пригороды прелестные письма с призывом помочь задержать послов[862] и выслал за Мнишками полк В. Валевского[863]. Любопытно, что полковник, прекрасно знавший, что послы ехали Переяславским трактом, почему-то искал их в районе Дмитрова, где столкнулся с правительственными войсками[864]. М. Мархоцкий в своих мемуарах утверждал, что В. Валевский, «предвидя, какую сумятицу должно произвести их (Мнишков. — И.Т.) возвращение» (выделено нами. — И.Т.), умышленно их не настиг. Мало вероятно, чтобы полковник, будучи довереным лицом Р. Ружинского, действовал на свой страх и риск[865]. Тушинский гетман, по всей видимости, прекрасно понимал, что прибытие Мнишков в Тушино с неоплаченными векселями Лжедмитрия I создаст для него большие проблемы. Плохо скрываемые тайные замыслы Мнишков уже в Переяславле, по данным К. Савицкого, стали причиной конфликта между ними и послами А. Гонсевским, С. Витовским и Я. Соколинским, которые настаивали на том, чтобы, соблюдая достигнутое соглашение, выбраться из России[866].

Весьма осведомленный о происшествиях в родных местах, автор Бельского летописца вспоминал, что боярин кн. В.Т. Долгорукий в точном соответствии с инструкцией царя сопроводил послов и Мнишков до Нового Торговища в уезде Ржевы Володимеровой и далее отпустил их с приставами, сам намереваясь вернуться в Москву[867]. Воеводы Белой Борис Собакин и В. Дивов в своей отписке смоленским воеводам сообщили, что подлинной причиной принятого решения явились массовые отъезды детей боярских белян, вязмичей, дорогобужан и смолян, которые стремились под любым предлогом вернутся в свои поместья, оказавшиеся на территории, занятой врагами[868].

Ю. Мнишек, оставшись предоставленным сам себе, тотчас обнаружил свои истинные намерения. 29 июля (8 августа) 1608 г. воевода, как свидетельствуют К. Савицкий и автор Бельского летописца, окончательно разругался с А. Гонсевским, С. Витовским и Я. Соколиньским и, не обращая внимания на доводы пристава П. Мансурова, вместе с дочерью, сыном и М. Олесницким отправился на Белую[869]. А. Гонсевский, С. Витовский, Я. Соколиньский, Доморацкий со своими слугами и иезуиты, послушавшись русских, вернулись под защиту отряда кн. В.Т. Долгогрукого[870].

Василий Шуйский, узнав, что в окрестностях Белой происходит неладное, направил 1 (11) августа 1608 г. из Москвы «к Сендамирскому на помочь» войско из трех полков[871]. Воеводами царь назначил в Большой полк боярина кн. А.В. Голицына, кн. Я.П. Борятинского, в Передовой полк — окольничего кн. И.Ф. Крюк-Колычева, кн. М.П. Борятинского. Сторожевой полк должны были составить воины отряда боярина кн. В.Т. Долгорукого и И.А. Колтовского, сопровождавшие послов[872]. В тот же день В.Т. Долгорукий и И.А. Колтовский, по свидетельству К. Савицкого, догнали Мнишков и попытались убедить их присоединиться к остальным послам, но те пригрозили оказать вооруженное сопротивление[873]. Воеводы В. Шуйского в сложившихся условиях не решились напасть на Мнишков и 2 (12) августа 1608 г. «в шестом часу дни» Большой и Передовой полки вернулись в столицу[874]. А. Гонсевский, С. Витовский, Я. Соколиньский, Доморацкий в сопровождении В.Т. Долгорукого и И.А. Колтовского ушли на Торопец[875]. Обойдя перешедшую на сторону самозванца крепость, они окольными путями после долгих мытарств пересекли границу в районе Велижа[876]. Вести о происшедшем, как видно из дневника А. Рожнятовского, достигли Вологды 7 (17) августа 1608 г.[877]

Мнишки и М. Олесницкий переправились через Волгу и, по данным смоленских воевод и Бельского летописца, остановились в селе Верховье в тридцати милях от Белой[878]. Отсюда они тайно сообщили в Тушино, где находятся, и стали поджидать прибытия отрядов самозванца. На этот раз за доставку Мнишков в Тушино взялись полковники А. Зборовский, Я. Стадницкий, П. Руцкой и воевода В.Ф. Литвинов-Мосальский, недавно пришедшие под знамена самозванца. Они выступили в поход 12 (22) августа 1606 г. во главе своих отрядов, имея при себе грамоту Лжедмитрия II своему мнимому тестю[879]. Показательно, что Р. Ружинский устами самозванца счел необходимым оправдаться за то, что Мнишки не были ранее отбиты. Посланный отряд из «нескольких людей» будто бы столкнулся с «изменниками» и был вынужден отступить. Весьма знаменателен пассаж, что для Лжедмитрия II было «лучше слышать, что вы (Мнишки. — И.Т.) в Польше на свободе, нежели здесь по близости в полону» (выделено нами. — И.Т.), который был несколько подслащен пожеланием «скорого радостного и приятного свидания»[880]. Мнишкам прозрачно намекали, что в Тушине их не особенно ждут.

А. Гиршберг, излагая данные польских источников о прибытии Мнишков в Тушино, заметил, что не все обстояло так гладко во взаимоотношениях мнимых родственников, но они в конце концов смогли договориться[881]. И.С. Шепелев констатировал факт посредничества Я. Сапеги между Мнишками и Тушинским вором[882]. Анализ показывает, что из поля зрения историков ускользнули существенные детали. Исследователи не придали значения тому, что А. Зборовский, Я. Стадницкий, П. Руцкой, как и Я. Сапега, принадлежали к Брестской конфедерации инфляндских солдат, которые в Московской кампании имели интересы, отличные от интересов кн. Р. Ружинского и его товарищей. В связи с этим представляется важным проанализировать действия отрядов инфляндцев во взаимосвязи.

По иронии судьбы Я. Сапега и его солдаты пересекли русско-литовскую границу как раз в день заключения перемирия между Россией и Речью Посполитой — 17 (27) июля 1608 г. Став лагерем на р. Лосмяни, наемники устроили совещание, на котором подписали акт войсковой конфедерации[883]. Его содержание многое объясняет в последующих событиях. Солдаты единодушно поклялись бороться против узурпатора, свергнувшего «царя Дмитрия» и «его жену», и добиться восстановления справедливости, но намеревались делать это отнюдь не бескорыстно. Сапежинцы собрались потребовать у Лжедмитрия II полного уравнения в плате с другими наёмниками, а также в случае задержки жалования предоставить им право занять в «приставства» дворцовые волости, в которых они могли бы получать всё необходимое для себя до тех пор, пока самозванец не расплатится с ними. Р. Ружинский и его товарищи, как прямо говорит М. Мархоцкий, узнав об этих требованиях, были возмущены до глубины души и считали эти требования наглыми и абсолютно неприемлемыми для себя[884].

Путь в глубь страны сапежинцам преграждал Смоленск, жители которого и гарнизон твердо стояли за В. Шуйского. Воеводы — боярин М.Б. Шеин и П. Горчаков — прекрасно знали, что сапежинцы вторглись в Россию вопреки запретам властей Речи Посполитой и настаивали, чтобы иноземные солдаты немедленно покинули пределы страны. В ответ Я. Сапега потребовал от смолян присяги «законному Государю» — «царю Дмитрию». Пленные сообщили гетману, что силы смоленского гарнизона ограничены, т. к. местные дворяне находятся в Москве, и что в городе вспыхнули волнения черни. М.Б. Шеин и кн. П. Горчаков, по их словам, имеют в своем распоряжении в основном стрельцов. Можно было ожидать, что Я. Сапега воспользуется ситуацией и постарается добиться перехода города на сторону самозванца. Однако гетман приказал своим солдатам переправляться через Днепр и идти мимо города Посольским трактом в глубь страны. М.Б. Шеин и П. Горчаков попытались остановить имевшего явное преимущество в коннице врага, использовав тактику заманивания врага в стрелецкие засады, но Я. Сапега разгадал их замысел. В результате бой, по свидетельству секретарей гетмана, свелся к отдельным стычкам и не имел решающего исхода. Все же, как можно судить по описанию дальнейшего маршрута движения сапежинцев, смоленским воеводам удалось не допустить противника на Посольский тракт. Гетман и его солдаты были вынуждены вернуться к месту переправы через Днепр и обойти Смоленск окольным путем[885]. Теперь сапежинцы могли беспрепятственно двигаться в Тушино, т. к. лежавшие на их пути Дорогобуж, Вязьма, Можайск, Царево Займище к тому времени присягнули тушинцам, но они отнюдь не стали спешить и добирались до стана самозванца почти месяц[886].

Тем временем решилась судьба Мнишков. Получив известие о приближении войска А. Зборовского, Ю. Мнишек с родней и приятелями на рассвете 14 (24) августа 1608 г. покинули свой лагерь и дали возможность тушинцам расправиться с сопровождавшими их русскими[887]. Неожиданно для себя Ю. Мнишек с дочерью, сыновьями и приятелями, как подметил близкий к нему К. Савицкий, оказались заложниками у инфляндцев[888]. Заполучив Мнишков, А. Зборовский с товарищами не стали спешить с возвращением в Тушино и спокойно поджидали Я.П. Сапегу в Любеницах у Царева Займища[889]. В ходе двухдневных переговоров 18–19 (28–29) августа 1608 г. предводителю инфляндцев, по всей видимости, удалось столковаться с Мнишками относительно дальнейших действий. По поводу этого события Я. Сапега устроил в честь «царицы» парад своего войска[890].

§ 5. Разброд в Тушинском лагере

Историки Н.И. Костомаров, С.М. Соловьев, И.С. Шепелев и др., опираясь на данные М. Мархоцкого, пришли к выводу, что к концу лета 1608 г. в войске Лжедмитрия II находилось около 20 тыс. наемников (18 тыс. конных и 2 тыс. пехоты) 13 тыс. запорожцев, 15 тыс. донских казаков, 3 тыс. польских купцов и немалое количество русских[891]. Данные Реестра войска Лжедмитрия II, которые отчасти можно проверить показаниями Дневника Я.П. Сапеги, свидетельствуют, что данные М. Мархоцкого относятся к концу, а не к середине 1608 г. и их нельзя использовать для выяснения численности тушинского войска. В то время самозванцу служило, как видно из источников, около 10 тыс. наемников, 2 тыс. запорожцев, 4 тыс. казаков И. Заруцкого и небольшое количество русских стрельцов[892]. Если учесть, что из упомянутых 10 тысяч наемников 6350–7000 человек составляли отряды А. Зборовского, Я. Стадницкого, М. Вилямовского, Я. Стравинского, П. Руцкого, Я.П. Сапеги, то можно установить, что Р. Ружинский и И.М. Заруцкий, могли опираться только на 3 тыс. наемников, 2 тыс. запорожцев, 4 тыс. донских казаков и русских повстанцев[893]. Руководители Тушинского лагеря явно попали в чрезвычайно затруднительное положение. Инфляндцы, имея в своем активе Мнишков, вполне могли диктовать им свои условия. Движение Лжедмитрия II по милости Мнишков и инфляндских солдат оказалось ввергнутым в глубокий кризис. Лжедмитрий II в своем письме от 19 (29) августа 1608 г., рассыпаясь в уверениях в любви к «тестю» и «супруге», ни словом не упомянул о их скорейшем прибытии в Тушино[894]. Это письмо в стан Я. Сапеги доставил Заболоцкий — видный участник интриги Самборского вора. Секретари гетмана обратили внимание на то, что Мнишки пришли в неописуемую радость, и воевода имел продолжительный разговор с Я. Сапегой[895].

Ситуация начала меняться, когда в стан самозванца прибыл А. Лисовский с русскими повстанцами. Отступив на Рязанщину после неудачного для него боя на Медвежьем броду, полковник совершил глубокий рейд вдоль степной границы России и вышел в окрестности Нижнего Новгорода и Владимира[896]. Возможно, маневр был вызван стремлением соединиться с отрядом «лжецаревичей» Ивана-Августа и Лавра, пробивавшихся из Нижнего Поволжья в центральные уезды России[897]. Пополнив свой отряд русскими повстанцами, полковник двинулся к Москве и, минуя Владимир и Переяславль, вышел к Троице-Сергиеву монастырю[898]. Василий Шуйский успел ввести в Троицу значительный гарнизон и 18 (28) августа 1608 г. направил навстречу А. Лисовскому те самые два полка, которые ранее высылал «Сендамирскому на помочь»[899]. Воеводы вернулись с Мтищ на следующий день, т. к. А. Лисовский смог их обмануть и, минуя столицу, прошел в Тушино[900]. И.С. Шепелев высказал предположение, что отряд лисовчиков достигал 30 тыс. человек[901]. Данные Реестра войска самозванца и Дневника Я. Сапеги не подтверждают этого предположения. В отряде А. Лисовского служило только 5–6 тыс. воинов[902]. В основном это были бывшие болотниковцы, повстанцы с Рязани, Арзамаса и других пограничных городов[903]. Позиции русских повстанцев в движении Лжедмитрия II, судя по всему, упрочились. Не случайно источники ничего не сообщают о каком-либо участии в летних событиях новоявленных «бояр» самозванца Д.Т. Трубецкого, Д.М. Черкасского и др. В отличие от более поздних времен, они абсолютно незаметны в спорах между наемниками. Однако укрепление позиций повстанцев отнюдь не означало возврата к прежнему курсу. «Лжецаревичи» Иван-Август и Лавр в Тушине, по данным Нового летописца, так же как их предшественники, были разоблачены и казнены[904].

Обострение обстановки, связанное с прорывом А. Лисовского в Тушино, заставило Я. Сапегу привести свои отряды в полную боевую готовность. Его войско выступило в поход к Тушину 21 (31) августа 1608 г.[905] Добравшись до Можайска 23 августа (2 сентября) 1608 г., сапежинцы вновь задержались на три дня[906]. Здесь бывший королевский ротмистр получил письмо от Лжедмитрия II, который предложил ему, оставив М. Мнишек небольшую свиту, со всем войском явиться в Тушино, «ни мало не сомневаясь в милости нашей»[907]. Я. Сапега и не подумал выполнять полученных инструкций. Два дня спустя Р. Ружинский и самозванец известили Ю. Мнишка, что его зять неожиданно «заболел», и прислали для переговоров близкого к Р. Ружинскому «канцлера» В. Валевского, с которым, по их словам, можно было вести переговоры «без всяких подозрений». В письме содержалось скромное предложение Сендамирскому воеводе своим присутствием «здоровье наше навестить»[908].

Отряды Я. Сапеги двинулись к Тушину в полной боевой готовности только 27 августа (6 сентября) 1608 г.[909] В тот же день, по данным авторов Дневника, состоялись переговоры Я. Сапеги с М. Олесницким и К. Вишневецким[910]. 29 августа (8 сентября) 1608 г. сапежинцы достигли Звенигорода[911]. Здесь Ю. Мнишек получил новое письмо, в котором царик просил «свою супругу» принять участие в церемонии «положения святого» в Звенигородском монастыре, дабы укрепить расположение русских людей к «царственной чете». Войску сапежинцев предлагалось стать особым лагерем[912]. 1 (10) сентября 1608 г. сапежинцы и Мнишки миновали Звенигород и остановились в селах Глушицком и Ильинском[913]. Находившийся в то время в Тушинском лагере ротмистр М. Мархоцкий вспоминал, что беззастенчивая торговля между наемниками Р. Ружинского, в таборах которых находился «царь Дмитрий», и инфляндскими солдатами, заполучивших Мнишков, вызвали разброд и в немалой степени способствовали укреплению проправительственных настроений в России[914].

Р. Ружинский и И.М. Заруцкий, получив подкрепления с юга России, попытались склонить чашу весов в свою пользу, спровоцировав правительственные войска на сражение в день прибытия сапежинцев к Тушину. Несмотря на то, что стычки между противниками шли в течение всего 1 (10) сентября 1608 г., Василий Шуйский не решился вывести своих воинов из укреплений у стен столицы, а тушинцы не имели достаточных сил для их штурма[915]. В конечном счете вся эта затея окончилась весьма печально для тушинцев. Улучив момент, из сапежинского обоза в Москву к Василию Шуйскому бежал воевода кн. В.Ф. Литвинов-Мосальский, который дал царю исчерпывающую информацию о критической ситуации в Тушине и помог убедить москвичей и войско продолжить борьбу с «ворами»[916]. Московские власти, как видно из Записок С. Немоевского, попытались воспользоваться ситуацией, вступив в переговоры с инфляндцами через служившего в полку А. Зборовского сына Мартина Стадницкого Яна-Юрия[917].

Р.Г. Скрынников, опираясь на данные Записок, приписываемых М. Стадницкому, высказал предположение, что кризис в переговорах между наемниками Р. Ружинского, инфляндцами и Мнишками был преодолен благодаря М. Мнишек, которая якобы, спутав отцу карты на переговорах, явилась в Тушино к самозванцу, намереваясь любой ценой вернуть себе корону[918]. Показания секретарей Я. Сапеги, делавших записи по горячим следам событий, не подтверждают этой гипотезы. Они свидетельствуют, что Р. Ружинский, Я. Сапега, Мнишки, Лжедмитрий II и М. Олесницкий, осознав после бегства кн. В.Ф. Литвина-Мосальского, что разногласия могут привести к тяжелым для них последствиям, активизировали переговоры и пошли на взаимные уступки[919]. Первых результатов им, по всей видимости, удалось достичь 13–14 (23–24) сентября 1608 г. На банкетах, которые Лжедмитрий II и Р. Ружинский дали в честь Я. Сапеги, самозванец благодарил Бога за свое чудесное спасение, произносил здравицы в честь Сигизмунда III, Яна Сапеги и «рыцарства»[920]. Судя по оговоркам секретарей Я. Сапеги, что солдаты Р. Ружинского на пирах не проявляли особой радости, именно в это время было принято решение уравнять «в заслуженном» инфляндских солдат с остальными наемниками, так возмутившее М. Мархоцкого[921].

В течение двух последующих дней состоялись встречи Лжедмитрия II c Ю. Мнишком 5 (15) сентября и М. Мнишек 6 (16) сентября 1608 г.[922] Очевидцы — секретари Я. Сапеги — с некоторой издевкой записали в Дневнике, что 5 (15) сентября 1608 г. воевода «во второй раз ездил к самозванцу познавать тот это или не тот» (выделено нами. — И.Т.)[923]. Автор поздних записок, приписываемых М. Стадницкому, нарисовал душещипательную картину воссоединения царской семьи. Самозванец и М. Мнишек будто бы при встрече бросились друг другу в объятия, обливаясь слезами от счастья[924]. Секретари Я. Сапеги, описывая свидание М. Мнишек с Лжедмитрием II по горячим следам событий, подметили, что «царица» не очень хотела приветствовать «мужа» и явно не была рада его приезду[925]. По словам М. Мархоцкого, Мнишки своим поведением нанесли много вреда движению самозванца, умножив сомнения в том, что Лжедмитрий II не прежний «царь Дмитрий»[926]. Чего стоит один рассказ К. Буссова о молодом польском дворянине, который предупредил М. Мнишек из рыцарских побуждений, что «царь Дмитрий» не тот, за кого себя выдает, и за это поплатился жизнью[927].

Происходящее в Тушине не осталось незамеченным в Москве. 16 (26) августа 1608 г. Р. Ружинский получил Грамоту, написанную от имени боярина кн. Ф.И. Мстиславского как бы в ответ на его апрельское воззвание, в которой московские власти решительно потребовали выдать властям проходимца и в соответствии с договором между государствами покинуть Россию[928], но их требования нимало не беспокоили Р. Ружинского и его товарищей, не собиравшихся соблюдать условия русско-польского договора. Поняв это, В. Шуйский от имени бояр предложил наемникам провести переговоры[929]. С. Немоевский, находившийся в то время в Москве, узнал, что утром 7 (17) сентября 1608 г. стороны обменялись заложниками: в Москву приехали полковники И. Заруцкий и А. Лисовский, в Тушино отправились боярин А.В. Голицын, окольничий И.Ф. Колычев, думный дворянин В.Б.Сукин и думный дьяк В.Г. Телепнев[930]. Тушинцев на переговорах представляли Ю. Мнишек, Р. Ружинский, А. и К. Вишневецкие. Состав московской делегации, вероятно, был не менее представителен, но в источниках упоминаются только стольники В.И. Бутурлин и С.В. Прозоровский[931]. Переговоры велись в течение дня до самого вечера. Я. Сапега в собственноручной приписке в записи Дневника за 7 (17) сентября 1608 г. указал, что они закончились безрезультатно[932]. С. Немоевский также не смог разузнать ничего определенного, однако отметил, что среди народа пополз слух, что Ю. Мнишек домогается для своей дочери вдовьего удела и известных городов[933]. Приверженцы В. Шуйского, по всей видимости, таким образом пытались дискредитировать самозванца и Мнишков и тем самым ослабить последствия впечатления, которое произвело на москвичей появление М. Мнишек в лагере самозванца[934]. Наемники, судя по всему, в очередной раз предложили москвичам принять «чудом спасшегося царя Дмитрия».

Переговоры показали, что тушинцам не удалось ввести в заблуждение москвичей и что впереди новые бои с правительственными войсками. Это, по всей видимости, заставило наемников, наконец, договориться между собой. Марина Мнишек 10 (20) сентября 1608 г. публично въехала в стан Лжедмитрия II и стала жить с ним как законная жена[935]. Гордая полячка, чтобы вновь стать Московской царицей, согласилась вступить в тайный брак со шкловским бродягой. Ю. Мнишек получил от Лжедмитрия II Грамоту, в которой царик обещался сразу после взятия Москвы выдать «тестю» в благодарность за помощь 300 тыс. рублей[936]. Во время банкетов 13 (23) и 15 (25) сентября 1608 г. Р. Ружинский и Я. Сапега в присутствии И. Заруцкого, Б. Ланцкоронского, Я. Стравинского и других наемников публично поклялись не замышлять ничего худого друг против друга и обменялись саблями[937]. Я. Сапега был признан вторым гетманом самозванца и вместе с Р. Ружинским и И. Заруцким составил триумвират, возглавивший движение самозванца. Лжедмитрий II уравнял инфляндских солдат в правах с ветеранами движения, но за это они отказались от своего первоначального плана взять в приставства Рязанскую и Северские земли в случае задержки жалования. Им, судя по последующим действиям, предстояло захватить для этого Замосковье и Поморье[938]. Триумвират вновь попытался заручиться поддержкой Сигизмунда III. 10 (20) сентября 1608 г. к королю выехал М. Олесницкий с вестью о воссоединении «царской семьи» и очередными предложениями возобновить отношения, прерванные после переворота 17 (27) мая 1606 г.[939] За эту услугу Лжедмитрий II, как установил А. Гиршберг, пожаловал каштеляна Малагожского г. Белой[940].

§ 6. Переговоры со шведами, ногайцами и крымцами

Действия Мнишков и посла М. Олесницкого продемонстрировали московскому руководству, что перемирие, подписанное 17 (27) июля 1608 г., близко к срыву. Василий Шуйский, осознав свою ошибку, совершил крутой поворот во внешней политике. Не надеясь справиться с самозванцем собственными силами, он принял предложения о помощи, которые ему неоднократно давал шведский король Карл IX в обмен на территориальные уступки. Историки разошлись в оценках нового курса. Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев и Н.И. Костомаров считали союз со шведами выгодным для России[941]. Д. Бутурлин, С.Ф. Платонов, И. Шепелев пришли к выводу, что он обернулся для России новыми бедами, дав повод полякам для вторжения и создав условия для шведской интервенции[942]. Предложенные исследователями трактовки событий нуждаются в уточнениях.

Источники свидетельствуют, что царь, отправив своего племянника кн. М.В. Скопина-Шуйского в Новгород Великий для переговоров со шведами[943], продолжал неукоснительно соблюдать достигнутое соглашение с поляками, несмотря на его явный срыв со стороны Мнишков и М. Олесницкого. Последняя партия пленных поляков и литовцев, в числе которых был С. Немоевский, в точном соответствии с договором выехала на родину 8 (18) октября 1608 г.[944] Поведение послов и А. Гонсевского, С. Витовского, Я. Друцкого-Соколиньского, как видно, убедило царя, что официальные круги Речи Посполитой по-прежнему не хотели иметь дело с самозванцем и происшедшее целиком и полностью — затея Мнишков, вероятно, поэтому Василий Шуйский продолжил дипломатическую игру с руководством Речи Посполитой, в контексте которой контакты с Карлом IX — дядей Сигизмунда III и его злейшим врагом по замыслу московских политиков — должны были побудить поляков со своей стороны соблюдать достигнутое соглашение. Просчет Василия Шуйского, как нам кажется, заключался не в том, что он совершил крутой поворот во внешней политике, разорвав отношения с поляками в пользу шведов, а в том, что не разобрался, что в лице А. Гонсевского и других пленных поляков, не присоединившихся к Мнишкам, приобрел злейших врагов, для которых договор о перемирии являлся всего лишь пропуском на родину и которые сделали все, чтобы помочь Сигизмунду III и партии войны подготовить вторжение в Россию.

Чтобы верно оценить ситуацию, в которой начались переговоры со шведами, необходимо также учитывать позицию, занятую Карлом IX в московском вопросе. Он прекрасно понимал, что, установив контроль над Россией, Сигизмунд III с благословения папской курии подготовит вторжение в Швецию и попытается вернуть отнятый у него отчий престол. Именно поэтому, как выяснил прекрасно знавший шведские тайные дипломатические архивы историк Ю. Видекинд, король пытался натравить на поляков турок, предлагал антикатолический союз англичанам и русским[945]. В отношении России у Карла IX было два варианта действий. В случае заключения союзного договора король был готов оказать Василию Шуйскому действенную военную помощь в борьбе с Сигизмундом III и, как он считал, его ставленником — самозванцем. Если соглашение не было бы заключено, Карл IX намеревался организовать вторжение в Россию. При этом шведы, несмотря на реальную опасность со стороны Речи Посполитой, ни на минуту не забывали о своих территориальных претензиях к своему восточному соседу и при любом варианте развития событий рассчитывали дипломатическим (в качестве платы за военную помощь) или военным путем приобрести Ижорскую землю и Карелию с крепостями Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корела. Летом 1608 г. шведы начали концентрировать войска на русско-шведской границе, и игнорировать этот факт московское руководство просто не могло. После тайного визита в Москву представителя Карла IX Стефана Леммиля В. Шуйскому ничего не оставалось делать, как начать переговоры со шведами о союзе, чтобы попытаться отсрочить их вторжение в Россию или в случае военного конфликта с Речью Посполитой получить от них военную помощь[946].

Боярин кн. М.В. Скопин-Шуйский, пожалованный титулом новгородского наместника, выехал в Новгород Великий 10 (20) августа 1608 г.[947] В пути он повстречался с пленными поляками, среди которых находился С. Немоевский. Мемуарист отметил, что царского племянника сопровождал отряд из 200 конных новгородских дворян и 200 пеших костромичей. Его поразило, что конники были вооружены чем попало и у многих не было сабель, пехота же была вся в лаптях и имела только наспех сделанные пики[948]. Прибыв в Новгород Великий в конце августа 1608 г., кн. М.В. Скопин-Шуйский обратился с посланиями к главнокомандующему шведских войск в Ливонии маршалу Манесфельду и комендантам Нарвы и Выборга. Воевода заявил, что движение Лжедмитрия II инспирировано поляками и литовцами, желавшими захвата России, которые в случае удачи соединятся затем для войны со Швецией. Остановить их может только военный союз В. Шуйского и Карла IX против Речи Посполитой и «ее ставленника» — самозванца[949]. Манесфельд тотчас отправил в Новгород Великий коменданта Нарвы Филиппа Шединга и секретаря Мартина Мартенсона. Стороны, как показывает Ю. Видекинд, довольно быстро договорились об отправке шведами в Россию 5 тыс. наемного войска: 2 тыс. всадников, которым кн. М.В. Скопин-Шуйский обязался платить 50 тыс. руб. ежемесячно после перехода границы, и 3 тыс. пехоты — 36 тыс. руб. Генералам воевода обещал платить в те же сроки по 5 тыс. руб., полковникам — 4 тыс. руб., прочим офицерам — 5 тыс. руб. Кн. М.В. Скопин-Шуйский поцеловал на том крест, а М. Мартенсон поклялся на евангелие[950].

Договариваясь со шведами, Василий Шуйский приложил немало усилий, чтобы получить военную помощь против поляков и литовцев на востоке и юге. Весной 1608 г. главнокомандующий правительственными войсками в Нижнем Поволжье боярин Ф.И. Шереметев добивался от ногайцев широкого участия в подавлении восстания в Астрахани[951]. В конце лета 1608 г. характер переговоров изменился. Одарив ногайских послов подарками и допустив их «к царской руке», Василий Шуйский призвал князя Иштерека и мурз идти с ратными людьми на Русь против «государевых изменников»[952]. Боярин Ф.И. Шереметев получил приказ оставить попытки захватить Астрахань и вместе с ногайцами и башкирами прибыть в центральные районы России на помощь правительственным войскам[953]. Надеждам царя получить полную поддержку Ногайской Орды не суждено было сбыться. Еще в 1607 г. многие ногайские мурзы «шертовали» «царевичу Ивану-Августу и царю Дмитрию» в Астрахани и приняли участие в боях повстанцев с войсками Ф.И. Шереметева[954]. Возникли серьезные проблемы с получением помощи из Крыма. В начале 1608 г. умер хан Казы-Гирей и развернулась борьба за власть между его братом Шат-Гиреем и сыном Саламет-Гиреем. Победил Саламет-Гирей, но ему понадобилось время, чтобы укрепить свою власть, и ему в тот момент не было дела до проблем русского царя[955].

§ 7. Восстание в Пскове

Начатые столь успешно переговоры кн. М.В. Скопина-Шуйского со шведами были прерваны на несколько месяцев в результате народного восстания в Пскове 1–2 (11–12) сентября 1608 г. С.Ф. Платонов, посетовав, что общественные отношения в городе, по данным сохранившихся источников, выглядят «всего сложнее и запутаннее», пришел к заключению, что до переворота в пользу Вора в Пскове шла острая борьба между псковским тяглым миром и «гостями», которая завершилась расправой над городской элитой «славными мужами», затем страх наказания побудил псковичей соединиться со служилыми людьми пригородов и принести присягу самозванцу[956]. Автор специального исследования, посвященного событиям в Пскове в Смутное время, Г.В. Проскурякова, проанализировав социальный состав горожан по писцовой книге 1585–1587 гг., пришла к выводу, что в Пскове произошло давно назревавшее восстание «меньших людей» против «больших», которое следует рассматривать как яркое проявление классовой борьбы. Исследовательница считает, что классовое противостояние в городе прошло через шесть этапов: 1606 г. — сентябрь 1608 г. — назревание восстания; сентябрь 1608 г. — май 1609 г. — победа «меньших людей»; май — август 1609 г. — кульминация восстания, август 1609 г. — февраль 1610 г. — временный перевес «больших людей», февраль 1610 — декабрь 1611 г. — время последних успехов повстанцев; с 4 декабря 1611 г. и до прихода к власти в городе Лжедмитрия III — разгром восставших[957]. И.С. Шепелев поддержал и развил выводы Г.В. Проскуряковой, и они легли в основу современных представлений о псковском восстании[958]. Сделанные нами наблюдения над текстами Псковских повестей и привлечение новых данных из ранее не использовавшихся для анализа псковских событий источников, открывают возможность проверить и уточнить сложившиеся представления о псковском восстании.

Исследователи совершенно справедливо указали, что Псков, как многие русские города и уезды, постепенно вступал в Смуту. Информаторы рассказали автору Псковской летописи А. Ильину, что конфликт внутри посадской общины вспыхнул в 1606 г., когда богатые переложили царский заем со своих плеч на весь мир. Горожане возмутились и потребовали у богачей объяснений. Гости и купцы вывернулись, предложив псковичам направить в Москву с казной своих вожаков, якобы для того, чтобы добиться у царя правды. Не успели псковские представители прибыть в Новгород Великий, как угодили в тюрьму по доносу, который сделали на них псковские богатеи. Арестованных обвинили в государственной измене и направили в Москву, где их приговорили к смертной казни. В последний момент челобитчиков спасли псковские стрельцы, которые в то время находились на службе в столице. Весть о происшедшем вызвала бурю негодования среди псковичей. Воевода П.Н. Шереметев, причастный к заговору купцов и гостей, был вынужден арестовать клеветников и провести следствие. Меры, принятые московским правительством и местными властями, на какое-то время успокоили псковичей, но не надолго[959].

Информаторы А. Ильина единодушно показали, что ситуация в Пскове стала выходить из-под контроля властей весной 1608 г. Приехавшие в город из Москвы после Пасхи дети боярские Б. Неведреев с товарищами сообщили, что в столице получен еще один донос теперь уже на 70 псковичей[960]. Следом 9 (19) мая 1608 г. в городе появились отпущенные самозванцем после Болховского сражения псковские стрельцы А. Огибалов и М. Блаженников с прелестными грамотами[961]. Обстановка в городе накалилась до предела. Во всех чинах во Пскове: среди детей боярских, больших и меньших, и поселян, по свидетельству очевидцев, пошли «размышления всякие». Воеводы арестовали посланцев Вора и смогли на какое-то время успокоить псковичей. Контроль над Псковским уездом им сохранить не удалось. Товарищи арестованных: стрельцы, дети боярские и их холопы, по свидетельству информаторов А. Ильина, разъехавшись по своим пригородам и поместьям, «смутили» жителей волостей Псковского уезда и привели их к крестному целованию на имя самозванца. Главными очагами восстания на Псковщине стали крепости Себеж, Опочка, Красный, Остров и Изборск[962]. Нетрудно заметить, что инициаторами движения в пользу самозванца на Псковщине, как и на Северщине, были местные дворяне, их холопы и служилые люди по прибору, а отнюдь не псковские посадские и крестьяне.

Псковские воеводы П.Н. Шереметев и И.Т. Грамотин пытались силой подавить восстание в уезде, направив против восставших отряды во главе со стольником Б.П. Шереметевым и П. Бурцевым. Кровопролитные бои между правительственными отрядами и повстанцами шли с переменным успехом. Каратели вели себя как на вражеской территории, безжалостно грабя, насилуя и убивая, и своими действиями превратили местных жителей в своих заклятых врагов. Очевидцы вспоминали, что расправы над ни в чем не повинными крестьянами, явные злоупотребления воевод, пытавшихся использовать ситуацию для собственного обогащения, подтолкнули псковских крестьян к участию в тушинском движении и вызвали сильное недовольство среди горожан, испытывавших значительные трудности из-за разрыва хозяйственных связей между городом и сельской округой[963].

В ходе переговоров со шведами кн. М.В. Скопин-Шуйский рассылал грамоты по городам, убеждая русских людей сохранять верность Василию Шуйскому и обещая скорую шведскую помощь[964]. Если в Замосковье и Поморье вести о шведской помощи вызвали живейший интерес и породили надежды на скорый разгром тушинцев[965], то в Псковской и Новгородской землях, где в шведах издавна привыкли видеть опасных врагов, вести о прибытии иноземного войска, как указывают авторы псковских повестей, привели к совершенно противоположным результатам[966]. Как только псковичам стало известно о тайной просьбе о помощи в подавлении назревающего восстания народа, с которой П.Н. Шереметев, И.Т. Грамотин, духовенство, гости и купцы обратились к кн. М.В. Скопину-Шуйскому и новгородцам, ситуация в городе вновь накалилась. Приверженцы самозванца запросили помощи у великолуцкого воеводы тушинского «боярина» Ф.М. Плещеева, который, опираясь на поддержку населения Псковского уезда, в августе 1608 г. подошел к Пскову во главе отряда детей боярских «многих городов» Литовской украины[967]. Важно отметить, что информаторы А. Ильина, принадлежавшие, по-видимому, к средним слоям посада, выразили одинаковое недовольство как «большими людьми», которые «во всегородскую не ходили, гнушалися и смеялися и дома укрывалися и в совет показывали, и оне не ходили», так и «мелкими людьми, стрельцами, казаками и поселянами», которые из-за позиции, занятой городскими богачами, получили «волю»[968]. Таким образом, жители Пскова, вопреки устоявшемуся в литературе мнению, раскололись не на две, а на три группировки: «большие люди» стояли за В. Шуйского, «мелкие люди» — за Лжедмитрия II, основная, серединная часть посадских выступала против тех и других, настаивая на поддержании законности, порядка и единства города.

Кн. М.В. Скопин-Шуйский, узнав о сложившейся в городе ситуации, тотчас отправил на помощь П.Н. Шереметеву и его единомышленникам небольшой правительственный отряд, который остановился у города на Устье у Николы[969]. Отряд Ф.М. Плещеева расположился в «Песках против Образа в Поли»[970]. Псковский мир, оказавшись 1–2 (11–12) сентября 1608 г. перед выбором, раскололся. Автор «Повести о смятении и междоусобии», отразивший интересы городских верхов, показал, что «нецые мятежницы» в народе распустили слух о том, что пришедшие с новгородцами немцы готовы занять город и «возмутили» народ. Проправительственные силы не смогли остановить мятежа. Восставшие схватили воевод и впустили в город тушинский отряд Ф.М. Плещеева. Псковский владыка — епископ Псковский Геннадий, узнав о происходящем, «умер от горя». Новый псковский воевода тотчас организовал присягу Вору[971]. Информаторы А. Ильина в целом подтверждают и конкретизируют рассказ автора «Повести о смятении и междоусобии». Один из них показал, что вести о появлении у ворот города новгородско-шведского и тушинского отрядов усилили раскол в псковском мире. Псковичи и слышать не хотели, чтобы впустить шведов и новгородцев в город[972]. Тогда воеводы, игумены, попы, «большие и средние люди» предложили сесть в осаду и не допустить в город ни новгородцев, ни тушинцев. Дети боярские, немногие стрельцы, посадские люди и поселяне — основная масса псковичей — не захотели выносить тягот осадного времени, но, что особенно важно, и не намеревались приносить присягу Вору. Врешающий момент «нецые безумнии человецы без совету всех и без ведома» отворили ворота, впустили в город Ф.М. Плещеева с товарищами, которые устроили крестное целование самозванцу и учинили расправы над «изменниками царя Дмитрия»[973]. Другой информатор А. Ильина раскрыл, кем были «нецые мятежницы» или «нецые безумнии человецы», открывшие ворота тушинцам: «людишка худые, стрельцы и подымщина не многие ратные люди», т. е. те самые, кто набрал силу из-за нежелания «больших людей» участвовать в решении земских дел[974]. Именно они, впустив в город отряд Ф.М. Плещеева, подтолкнули основную массу псковских посадских к присяге Лжедмитрию II и арестовали воевод и наиболее активных приверженцев В. Шуйского из числа «больших людей». Примечательно, что, как прямо говорят информаторы А. Ильина, расправы над воеводами и местными богатеями, вопреки утверждению автора «Повести о бедах и скорбех», произошли далеко не сразу, а после знаменитого псковского пожара 15 (25) мая 1609 г.[975] До этого момента власть тушинцев в городе была далеко не безграничной. Они были вынуждены считаться с настроениями широких слоев псковского мира.

§ 8. Смута в Новгороде Великом

Восстание в Пскове резко изменило ситуацию в Новгородской земле в пользу тушинцев. Новгородские архивы 1608–1610 гг. не сохранились, поэтому историки восстановили новгородские события осени 1608 г. лишь в общих чертах по позднему Новому летописцу и весьма отвлеченному от конкретики «Временнику» дьяка И. Тимофеева[976]. С.Ф. Платонов, анализируя имеющиеся в его распоряжении данные, отметил, что трудно с определенностью выяснить, что происходило в Новгороде. Историк высказал догадку, что ситуация в городе имела много сходного с тем, что происходило в Пскове. Причиной острого недовольства новгородцев властями явились многочисленные злоупотребления воеводы окольничего М.И. Татищева и дьяка Е. Телепнева. Казнь М.И. Татищева, по мнению исследователя, привела к успокоению умов[977]. И.С. Шепелев пришел к выводу, что убийство в Новгороде М.И. Татищева и отпадение новгородских пятин свидетельствуют о вспышке классовой борьбы, которая, однако, не достигла того размаха, как в Пскове[978].

Информаторы автора Псковской летописной повести вспомнили, что в посланном кн. М.В. Скопиным-Шуйским в Псков отряде новгородцев, который состоял из детей боярских и казаков, произошел раскол. Часть отряда вернулась в Новгород, другая — пришла в Псков[979]. Около 8 (18) сентября 1608 г. на сторону самозванца перешли новгородские пригороды Ивангород, Корела и Орешек, гарнизоны которых, как и в псковсих пригородах, в основном состояли из служилых людей по прибору: стрельцов и казаков. Важно отметить, что присяга Вору в этих городах проводилась при самом активном участии местных воевод. Дворянин московский кн. И.Ф. Хованский одним из первых призвал стрельцов и казаков присягнуть Вору[980]. Ивангородцы освободили из тюрем 300 пленных болотниковцев и отказались пустить в свой город кн. М.В. Скопина-Шуйского[981]. Воевода Корелы — дворянин московский кн. А.Д. Приимков-Ростовский[982], вероятно, сменивший на этом посту отозванного в Москву боярина кн. В.М. Рубца-Мосальского, по свидетельству Ю. Видекинда, «заставил» гарнизон крепости «подтвердить верность Дмитрию присягой»[983]. Воевода Орешка опальный боярин М.Г. Салтыков, по словам шведского историка, «держал крепость в повиновении то Шуйскому, то Дмитрию»[984]. Он наотрез отказался помочь кн. М.В. Скопину-Шуйскому, покинувшему Новгород Великий из-за боязни мятежа[985]. Приведенные данные показывают, что в Новгородской земле, как и в других пограничных уездах, основной движущей силой движения в пользу самозванца, по всей видимости, была служилая мелкота: служилые люди по прибору, казаки, которых, как псковичей, пугала перспектива прибытия в Россию шведского наемного войска. Движение возглавили местные воеводы, многие из которых вскоре заняли видные места при дворе самозванца. Все эти факты не укладываются в схему И.С. Шепелева, видевшего в этих событиях проявление классовой борьбы.

Восстания в пригородах, как показывают источники, вызвали волнения среди новгородцев. Непосредственный участник новгородских событий дьяк И. Тимофеев вспоминал, что возмущение новгородцев было направлено прежде всего против запятнавших себя многочисленными злоупотреблениями второго воеводы окольничего М.И. Татищева и дьяка Е. Телепнева. Они не на шутку испугались, что их ждет судьба псковского воеводы боярина П.И. Шереметева[986]. Спасая свои жизни, воевода и дьяк, как прямо говорят дьяк И. Тимофеев и Новый летописец, убедили кн. М.В. Скопина-Шуйского, что без шведской помощи им не удастся успокоить волнующийся Новгород и погасить пламя повстанческого движения, охватившего Новгородскую и Псковскую земли[987]. Взяв казну, беглецы тайно покинули Новгород 8 (18) сентября 1608 г. в разгар праздника Рождества Богородицы и отправились в Ивангород, где рассчитывали дождаться прибытия шведов[988]. Пытаясь успокоить новгородцев, кн. М.В. Скопин-Шуйский и его товарищи известили с дороги второго воеводу боярина кн. А.П. Куракина, что их будто бы срочно вызвали для встречи вспомогательного войска посланные для переговоров со шведами дьяки С.В. Головин и С. Васильев[989]. На пути к Ивангороду кн. М.В. Скопин-Шуйский, М.И. Татищев, Е. Телепнев и сопровождавшие их дворяне узнали, что гарнизон крепости целовал крест самозванцу. Они приняли решение отправиться в крепость Орешек и попытаться получить помощь от шведов через Финляндию[990]. Но и здесь их постигла неудача. Воевода Орешка боярин М.Г. Салтыков, по словам Ю. Видекинда, державший сторону то Шуйского, то Лжедмитрия II и в конце концов изгнавший из города С.В. Головина[991], едва не схватил беглецов[992]. Их положение стало критическим. Всерьез, по словам И. Тимофеева, обсуждался план бежать за границу, чтобы там получить помощь[993].

И. Тимофеев пишет, что, когда воевода кн. А.П. Куракин объявил новгородцам о внезапном отъезде кн. М.В. Скопина-Шуйского и М.И. Татищева, то «народ заволновался беспорядочным волнением». И было из-за чего. Большинство новгородских дворян и детей боярских находились на службе в Москве. Кн. М.В. Скопин-Шуйский увез с собой городскую казну и лишил новгородцев возможности быстро организовать народное ополчение. Город, по свидетельству И. Тимофеева, не был в состоянии оказать сопротивление даже небольшому тушинскому отряду[994]. Мнения горожан разделились. Одни, по словам И. Тимофеева, возмущенные бегством воевод, предлагали последовать примеру псковичей, другие — настаивали на том, чтобы, объяснившись с кн. М.В. Скопиным-Шуйским, уговорить его вернуться, третьи — «богатая влагалища имущая» — открыто не разделяли мнения ни первых, ни вторых, призывая их к согласию, прекрасно понимая, что открытое противостояние неминуемо приведет к расправам над ними и грабежам[995]. В Новгороде Великом, как видно из рассказа дьяка, так же как в Пскове, образовались не две, а три политические силы, но их расстановка была иной. «Большие люди» в отличие от псковских «имущих» заняли выжидательную позицию. Основная борьба, судя по всему, развернулась между средними слоями и радикально настроенными низами посада. В решающий момент у ворот города в отличие от Пскова не оказалось тушинского отряда, который протушински настроенные горожане могли бы впустить в город. Вместо этого в Новгороде появились дети боярские, покинувшие кн. М.В. Скопина-Шуйского, А. Бурцев (у Ивангорода), А. Колычев и Нелюб Огарев (у Орешка)[996], которые, как показывает Иван Тимофеев, рассказали горожанам об истинных мотивах отъезда царского племянника и его товарищей из города. Примечательно, что А. Колычев и Н. Огарев привезли с собой часть новгородской казны[997]. Этот факт наводит на мысль, что их отъезд, вопреки намекам Нового летописца, был санкционирован кн. М.В. Скопиным-Шуйским и помог ему начать переговоры с новгородцами. В сложившейся ситуации митрополит Исидор и второй воевода кн. А.П. Куракин смогли убедить горожан обратиться к кн. М.В. Скопину-Шуйскому с предложением вернуться. Воевода и его товарищи ответили согласием[998]. И. Тимофеев написал в своем «Временнике», что во время переговоров и возвращения кн. М. Скопина-Шуйского лицемерили все: и беглецы, и новгородцы, объявив все происшедшее досадным недоразумением[999]. Позиции приверженцев В. Шуйского в городе, по-видимому, несколько упрочились, когда в город вернулись новгородские дворяне, уехавшие из Москвы после Рахманцевского сражения[1000]. Многие из них принимали участие в убийстве Лжедмитрия I и прекрасно знали, что ждет город после его захвата тушинцами. Новгородский мир, несмотря на острые противоречия, смог сохранить единство и избежать раскола, но восстановить свою власть за стенами города кн. М.В. Скопин-Шуйский уже не смог. Вслед за Ивангородом, Орешком и Корелой принесли присягу Вору гарнизоны остальных пригородов Ладоги, Яма, Копорья, а также жители всех новгородских пятин[1001].

Прибытие в стан самозванца Мнишков и инфляндских солдат явилось причиной серьезного кризиса движения Лжедмитрия II, во многом сходного с весенним кризисом 1608 г., который в отличие от предшествующего не разрешился победой одной из сторон, а привел к временному компромиссу между «гетманами» Р.Н. Ружинским и Я. Сапегой и их солдатами. Раздоры между наемниками и прибытие в Тушино отряда А. Лисовского, по-видимому, несколько укрепили позиции «русских повстанцев» в движении Лжедмитрия II, но это существенно не повлияло на ситуацию в стане самозванца. Она по-прежнему оставалась весьма сложной и в любой момент могла закончиться поражением выступавших под знаменами царика сил. Василий Шуйский имел реальные шансы одержать победу над противником, но, разуверившись в своих воинах и положившись целиком на дипломатию, эти возможности упустил.

Немногие сохранившиеся данные о народных волнениях в Новгороде Великом и восстаниях в Пскове, в Псковской и Новгородской землях в сентябре 1608 г. показывают, что они произошли вне прямой связи с событиями в Тушине, в результате местных социальных конфликтов. Данные Псковских повестей, отразивших оценки людей, придерживавшихся различных политических взглядов, не подтверждают сложившихся представлений, что переход Пскова и его пригородов на сторону самозванца произошел в результате восстания посадских низов — «меньших людей» против верхов — «больших». Источники рисуют более сложную картину. Псковский посад до последней возможности отстаивал общеземские интересы и старался противодействовать как своевольству и проискам городских богатеев и поддерживавших их городских воевод, так и действиям получивших «волю» «худых или мелких людей». Очевидцы единодушно свидетельствуют, что окончательно чашу весов в пользу самозванца в Пскове склонила весть о прибытии шведского вспомогательного войска в Россию. Основными силами восстания в пользу самозванца на Псковщине, как и на Северщине, являлись служилые люди по прибору, обедневшие дети боярские, боевые холопы, казаки и подымщина, а не псковские «меньшие люди».

Источники подтверждают наблюдение С.Ф. Платонова, что между новгородскими и псковскими событиями имелось много общего. Современники прямо говорят, что переговоры со шведами и вести о приглашении наемного войска в Россию явились главной причиной, подтолкнувшей гарнизоны новгородских пригородов и сельских жителей пятин вслед за псковичами присягнуть самозванцу. От ареста и гибели кн. М.В. Скопина-Шуйского спасла позиция, занятая новогородским посадом, который не захотел иметь дело с приверженцами самозванца и в отличие от псковского посада не позволил втянуть себя в борьбу между «имущими» и «деклассированными элементами».

Важнейшим итогом событий на северо-западе страны явилось создание нового очага повстанческого движения на Псковщине, Великих Луках и прилегающих к ним городах Немецкой и Литовской украин.