Смутное время в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II

Весной — летом 1608 г. после замены гетмана М. Меховецкого кн. Р.Н. Ружинским и появления под знаменами самозванца новых отрядов наемников из Киевского и Брацлавского воеводств, отряды самозванца одержали ряд побед над правительственными войсками и стали лагерем у Москвы в селе Тушине. Историки едины в том, что после переворота Р. Ружинского характер движения Лжедмитрия II изменился, но разошлись в оценках происшедших перемен и причин последующих успехов самозванца. Польские историки XIX в., вслед за наемниками-мемуаристами, были склонны объяснить победы царика доблестью его наемных солдат[588]. С.Ф. Платонов пришел к выводу, что в Орле «получила окончательное устройство разноплеменная рать Вора», а его победы — результат бездарного руководства правительственными войсками[589]. И.С. Шепелев пришел к заключению, что кн. Р. Ружинский фактически захватил самозванца в плен и его именем продолжил начатую иноземцами скрытую интервенцию против России. Успехи Лжедмитрия II историк объяснил классовой борьбой народных масс, не разобравшихся в переменах, происшедших в стане самозванца, и видевших в нем борца за социальную справедливость[590]. Р.Г. Скрынников полагает, что Р. Ружинский совершил «своего рода переворот», имевший важные последствия. «Болотниковцы, пользовавшиеся прежде большим влиянием в лагере самозванца, стали утрачивать одну позицию за другой. Следом за польскими магнатами и шляхтой в окружении Лжедмитрия II появились русские бояре»[591]. Изменения, происшедшие в движении самозванца весной — в начале лета 1608 г., нуждаются в дополнительном изучении.

§ 1. Переворот Р. Ружинского

Обстоятельный рассказ о походе кн. Р. Ружинского в Россию оставил один из ротмистров его полка М. Мархоцкий[592]. Находившиеся под командованием М. Меховецкого в стане самозванца наемники Й. Будила и К. Буссов ограничились лишь кратким упоминанием о прибытии Р. Ружинского в Россию и утверждении его в должности «гетмана»[593]. Важные данные, которые позволяют критически осмыслить показания М. Мархоцкого, содержат русские и польские документальные источники: письмо С. Харлиньского кн. Радзивиллу 17 (27) октября 1607 г., грамота Лжедмитрия II смолянам 24 апреля (3 мая) 1608 г., письмо Р. Ружинского московским боярам 14 (24) апреля 1608 г., а также мемуары С. Маскевича и др.

Р. Ружинский, по свидетельству очевидцев С. Маскевича и М. Мархоцкого, начал собирать свой отряд вскоре после сражения у Гузова летом 1607 г., когда стало ясно, что конфликт между королем и рокошанами перешел в плоскость дипломатии и многие воины обеих армий оказались не у дел[594]. Он, как и Ю. Мнишек, поставил на карту все, наделав долгов, заложив и сдав в аренду свои земельные владения[595]. В октябре 1607 г. он отправил из лагеря под Завихостьем в Россию отряд В. Валевского, в котором служило около 1.000 воинов. К концу 1607 г. Р. Ружинскому, по данным одного из его офицеров М. Мархоцкого, удалось собрать еще 4 тыс. воинов как из правительственного, так и из рокошанского войск[596]. К. Буссов, знавший о Р. Ружинском не понаслышке, подтверждает, что в отряде Ружинского служило около 4 тыс. конных копейщиков[597]. На Украине было много людей, хорошо знавших Лжедмитрия I и высказывавших сомнения относительно его чудесного спасения, поэтому Р. Ружинский перед началом экспедиции решил мистифицировать своих солдат рассказами доктора богословия Викентия Львовского, якобы видевшего Лжедмитрия I во время его царствования 1605–1606 гг. в келье монастыря Бернардинцев в Самборе осенью 1606 г. и во время его пребывания в Стародубе в 1607 г. Вероятно, по совету Р. Ружинского доктор богословия составил донесение, которое направил в Рим 24 декабря 1607 г. (3 января 1608 г.)[598]. Сочинение, по всей видимости, должно было служить своеобразным оправданием затеянной экспедиции.

К Рождеству Христову 15 (25) декабря 1607 г. отряд наемников прибыл в окрестности Чернигова и оттуда послал послов к Лжедмитрию II в Орел с предложением условий, на которых солдаты соглашались служить самозванцу. Вслед за послами 27 декабря (6 января) 1607 г. наемники выступили к Новгороду-Северскому. У города на льду реки Десны они встретили своих послов, которые дали отчет о переговорах с самозванцем. М. Мархоцкий ничего не сообщил относительно того, о чем удалось договориться. Он лишь отметил, что на вопрос солдат, тот ли это «Дмитрий» или не тот, послы ответили: «Тот, к которому вы нас послали!»[599]. Вскоре о содержании разговора на льду реки стало известно М. Меховецкому, который использовал полученные сведения для обвинений устами Лжедмитрия II наемников в измене во время дальнейших переговоров. М. Мархоцкий, принимавший в них активное участие, воспроизвел речи царика в своих мемуарах. Р. Ружинского и его солдат, судя по заявлениям самозванца, волновало одно: смогут ли им заплатить за службу или нет? Вопрос, тот ли это «Дмитрий» или нет, интересовал их в последнюю очередь. Известия, что у царика денег нет, судя по всему, привели их в замешательство. Это обстоятельство, вероятно, вынудило Р. Ружинского сообщить о своих планах захвата власти в повстанческом лагере, что впоследствии и дало основание самозванцу обвинить командира наемников в «измене»[600].

Проверка хронологии дальнейших передвижений отряда Р. Ружинского обнаруживает любопытные детали, о которых М. Мархоцкий умолчал. Ротмистр отметил, что Р. Ружинский выступил из Чернигова к Новгороду-Северскому 27 декабря (6 января) 1607 г., а оттуда «наспех» к Кромам[601]. Парадокс заключается в том, что в Кромы наемники, по данным И. Будилы, прибыли только 20 (30) марта 1607 г. (!)[602]. Если учесть, что последний переход Р. Ружинский и его солдаты совершили спешно, то можно предположить, что в Новгороде-Северском они провели около двух с половиной месяцев. Чем они там занимались — неизвестно. Скорее всего — зимовали, пополняя свои запасы продовольствия и фуража за счет поборов с местного населения.

В Кромах солдаты Р. Ружинского выбрали новых послов к царику, среди которых оказался М. Мархоцкий. Мемуарист отметил, что вновь главным на переговорах должен был стать вопрос о жаловании[603]. В Орле послов приняли Лжедмитрий II и В. Валевский. Выслушав послов, канцлер, в соответствии с придворным этикетом, произнес ответную речь от имени «самодержца». Когда он закончил, самозванец неожиданно обрушился на послов с грубыми обвинениями в измене, припомнив им совещание на льду Десны у Новгорода-Северского. Царик явно пытался сыграть на противоречиях старых и вновь прибывших наемников. Он заявил, что у него много солдат, которые давно ему верно служат, и что вполне может обойтись без наемников Р. Ружинского. Своей несдержанностью царик едва не загубил дело. Возмущенные его поведением, послы наемников объявили, что после этих речей уверились, что перед ними не прежний «царь Дмитрий», т. к. тот, в отличие от царика, «умел уважать и понимать воинов». В заключение послы припугнули самозванца, что солдаты Р. Ружинского «будут знать как поступить!»[604].

Открытый шантаж возымел действие. Сразу по окончании переговоров Лжедмитрий II послал за послами, приглашая их на обед. Пытаясь задобрить солдат, он трусливо заявил: «Меня самого обманули!» М. Мархоцкий отметил, что по речам и поведению самозванца послы уверились, что за спиной самозванца стоит гетман М. Меховецкий, не желавший уступать первенство Р. Ружинскому[605].

Весть о происшедшем в Орле вызвала новые волнения солдат в Кромах. М. Мархоцкий пишет, что многие наемники собрались пока не поздно вернуться в Речь Посполитую. Их, по словам ротмистра, удержали «те, что были при нем <самозванце> в Орле»[606]. Наемники, прослужившие царику уже несколько месяцев и не получившие за это обещанного вознаграждения, разуверились в обещаниях Лжедмитрия II и М. Меховецкого. Солдаты, как видно из показаний М. Мархоцкого, ухватились за обещания Р. Ружинского удовлетворить их запросы и в открытую высказались за смену руководства в войсках самозванца[607]. В совокупности отряды наемников представляли собой внушительную силу. Ружинский почувствовал себя хозяином положения и на следующий день в сопровождении отряда из 200 всадников и 350 пехотинцев выехал в Орел. Он вел себя весьма бесцеремонно. В нарушение этикета командир наемников заставил царика войти в палату и сесть на трон уже после того, как вошел туда вместе со своими солдатами. И хотя Р. Ружинский почтительно поцеловал руку самозванцу, ни у кого не было сомнений, кто является подлинным хозяином положения.

Лжедмитрий II и М. Меховецкий попытались выиграть время, пригласив Р. Ружинского и его соддат на обед, во время которого царик отвлекал соддат от решения главного вопроса расспросами о бунтах в Речи Посполитой и дипломатическими речами о преимуществах власти московских самодержцев перед королевской. Зная склонность Р. Ружинского к спиртному, царик и его гетман постарались побыстрее завершить переговоры пиром. Однако провести Р. Ружинского и наемников им не удалось. На утро все отряды наемников устроили собрание — Войсковое коло, на котором сместили М. Меховецкого и избрали «гетманом» Р. Ружинского. Прежний гетман и его доверенные лица были объявлены persona (non) grata[608].

Не ожидавший такого поворота событий М. Меховецкий попытался перехватить инициативу. На утро самозванец явился в собрание наемников в сопровождении десятка «бояр» и нескольких стрельцов и обрушился на солдат площадной бранью. В ответ на требование наемников назвать имена тех, кто оклеветал гетмана Р. Ружинского и его воинов, он надменно заявил, что московские государи никогда не выдавали на расправу своих верных слуг и потребовал, чтобы наемники, если они не хотят подчиниться его воле, покинули Россию![609]

Самозванец, как показывает его поведение в критических ситуациях, не отличался ни храбростью, ни волей и при малейшей опасности прибегал к своему испытанному средству — бегству. Буквально за несколько месяцев до анализируемых событий при малейших признаках бунта наемников, он, страшась остаться один на один со своими русскими подданными, бежал, бросив все, — в Орел, а затем в Путивль. Теперь же царик сам готов был отказаться от услуг всего наемного войска и спровоцировал его бунт. Это наблюдение наводит на мысль, что его заносчивое поведение не было простым бахвальством и глупостью. Шкловский бродяга и М. Меховецкий наверняка рассчитывали на поддержку влиятельных сил в повстанческом лагере. Указание М. Мархоцкого, что «в то время» в Орел прибыло долгожданное подкрепление с Дикого Поля, 5-тысячный отряд донских казаков во главе с атаманом И.М. Заруцким и примерно 3 тыс. запорожских казаков[610], наводит на мысль, что самозванец и его гетман рассчитывали на помощь своего единомышленника и казаков. Последующие события показали, что Лжедмитрий II и его гетман ошиблись в своих расчетах.

Поведение самозванца вызвало бурю негодования. Солдаты бросились к царику. Стрельцы стали на его защиту. Перепуганный самозванец бежал в Орел, где его тотчас взяли под домашний арест. В отчаянии он «запил горькую». М. Мархоцкий пишет, что весь день и последующую ночь В. Валевский, А. Хруслинский и А. Вишневецкий «бегали между цариком и войском, стараясь договориться»[611]. В рассказе ротмистра явная несуразица. О чем можно было договариваться с мертвецки пьяным цариком?! Р. Ружинский и наемники, судя по всему, вели переговоры с И.М. Заруцким, который, по свидетельству весьма осведомленного и вдумчивого политика коронного гетмана С. Жолкевского, вплоть до бегства самозванца из Тушина являлся одним из главных руководителей повстанческого лагеря[612]. Компромисс был достигнут к утру. М. Меховецкий с товарищами проиграл. Его сместили и изгнали из войска. Р. Ружинский был провозглашен новым гетманом самозванца. Протрезвевший царик принес свои извинения солдатам. Однако победа наемников не была полной. Новый гетман и его солдаты были вынуждены расположиться в Кромах. Самозванец же остался в Орле, который, судя по всему, контролировали И.М. Заруцкий и его товарищи[613].

Публичные обличения в ходе переговоров с наемниками породили немало слухов и не содействовали укреплению легенды «о чудесном спасении царя Дмитрия». Это, по всей видимости, заставило Р. Ружинского и И.М. Заруцкого организовать несколько новых спектаклей с «узнаваниями царя Дмитрия». Они вновь прибегли к услугам доктора Богословия Викентия Львовского, а также использовали некоего Тробчинского, который якобы знал многие тайны прежнего самозванца и взялся дознаться доподлинно, является ли царик прежним «Дмитрием». Примечательно, что вместо того, чтобы выяснять каким образом спасся и где скрывался самозванец, оба свидетеля в его присутствии рассказывали о тайнах Лжедмитрия I, старательно искажая детали. Когда же царик поправлял их и давал на все вопросы точные и исчерпывающие ответы, то оба мистификатора изображали неописуемое удивление и заявляли окружающим, что об этом знали только они и Лжедмитрий I и что это несомненно он, хотя внешне и непохож[614].

Поначалу изменения в руководстве движения Лжедмитрия II не привели к существенным изменениям в политике проводимой на территориях, занятых повстанцами. Болотниковцам и «казацким царевичам», вероятно, какое-то время удавалось сохранять свои позиции при дворе царика. Ситуация коренным образом изменилась, когда Р. Ружинский и И.М. Заруцкий отправили А. Лисовского во главе крупного отряда на помощь рязанским повстанцам. В состав этого отряда, по всей видимости, удалось включить радикально настроенных болотниковцев и таким образом удалить их из Орла.[615] Вскоре, 14 (24) апреля 1608 г., Р. Ружинский обратился с посланием к московским боярам — своим «сродычем» кн. В.В. Голицыну и И.С. Куракину, в котором убеждал, что Лжедмитрий II подлинный и призвал ему верно служить. Его аргументы были весьма своеобразными. Хорошо известно, заявил гетман, что поляки и литовцы не служили многочисленным лжецаревичам, появившимся в казачьих станицах, т. к. знали, что они самозванцы. Ныне Р. Ружинский, по его словам, убедившись, что «царь Дмитрий» истинный, одним из первых явился к нему, т. к. его дед, отец и дядя в прошлом верно служили прежним прирожденным московским государям[616]. Гетман в 1604–1605 гг. хорошо знал Лжедмитрия I, и его уверения были веским аргументом в пользу истинности нового самозванца[617]. Несколько дней спустя Лжедмитрий II обратился с грамотой к смолянам, в которой возложил всю ответственность за недавние репрессии против дворян и детей боярских на Лжепетра и других казацких «царевичей». Лжедмитрий II обличил своих мнимых родственников как самозванцев и объявил, что приказал их схватить и казнить. Он предложил дворянам и детям боярским явиться к нему на службу[618]. Демарши царика и Р. Ружинского подтверждают гипотезу, что в апреле 1608 г. в руководстве движения самозванца произошел крутой поворот. Р. Ружинскому, И.М. Заруцкому и др. удалось устранить «казацких царевичей» и оттеснить от руководства движением радикально настроенных повстанцев. Новые власти отказались от политики переустройства служилого сословия по опричному образцу и взяли курс на объединение бояр и дворян вокруг Лжедмитрия II.

Готовясь к новым боям с правительственными войсками, Р. Ружинский, И.М. Заруцкий и др. возобновили попытки получить помощь у Сигизмунда III. Впервые за несколько месяцев своего пребывания в России царик 17 (27) января 1608 г. обратился с посланием к «родителю» Ю. Мнишку, в котором скорбел о злоключениях своих и родственников, винил во всем изменников, ослабивших государство, и выражал надежду на помощь короля[619]. Другое послание царик направил родственнику своего мнимого «тестя» маршалку коронному Миколаю Вольскому — родному брату задержанного в Москве Адама Вольского[620]. Сендомирский воевода в свою очередь подготовил для Сигизмунда III в поддержку мнимого «зятя» обширный мемориал. Он постарался убедить ярого католика — короля в том, что «царь Дмитрий» спасся и, ссылаясь на тайные договоры, просил оказать ему помощь. Пытаясь уговорить Сигизмунда III, Ю. Мнишек изложил целую программу превращения России в полонизированное, окатоличенное через унию союзное государство. «Тесть» самозванца, учитывая опыт пережитого в Москве в мае 1606 г., как мог старался оградить интересы дочери и заручиться гарантиями насчет ее будущего, как «московской царицы»[621]. В начале февраля 1608 г. до Кракова добралось посольство Лжедмитрия II, видную роль в котором играл еврей Арнульф Калинский. Послы имели полномочия на ведение переговоров о делах военных и купеческих и должны были предложить королю за помощь полмиллиона злотых[622]. Власти Речи Посполитой встретили посланцев самозванца холодно и долго отказывались иметь с ними дело. На Краковском сейме в конце апреля 1608 г. король сделал запрос по этому поводу сенаторам. Сейм рекомендовал Сигизмунду III не признавать ни Шуйского, ни Лжедмитрия II. Было решено послов выслушать, но обратно не отсылать до тех пор, пока ситуация в России не прояснится[623]. Мемориал Ю. Мнишка не убедил ни короля, ни сейм[624]. Сенаторы рекомендовали королю принять решительные меры против ухода солдат на службу самозванцу[625].

§ 2. Болховское сражение

Сражение, происшедшее 30 апреля (10 мая) — 1 (11) мая 1608 г. резко изменило ситуацию в стране в пользу приверженцев Лжедмитрия II и поэтому привлекло пристальное внимание историков. Н.М. Карамзин считал виновником поражения главного воеводу кн. Д.И. Шуйского, который «отличался единственно величавостью и спесью; не был ни любим, ни уважаем войском» и своими неумелыми действиями подорвал моральный дух войска и дезорганизовал его в решающий момент боя[626]. Н.И. Костомаров пришел к заключению, что причиной поражения являлось то, что войско кн. Д. Шуйского в значительной степени состояло из татарских полков. Исследователь первым обратил внимание на умелые действия во время сражения сторожевого полка кн. И.С. Куракина[627]. C.М. Соловьев считал одним из главных виновников поражения воеводу кн. B. В. Голицына[628]. А. Гиршберг отметил, что войско кн. Д. Шуйского, хотя и было весьма многочисленным, но в нем преобладали татарские полки и «всякий сброд, плохо вооруженный и неопытный в бою», который в разгар боя толпился у своих орудий. Это обстоятельство, по мнению А. Гиршберга, в значительной степени определило блестящую победу самозванца[629].

C. Ф. Платонов согласился с мнением Н.М. Карамзина, что во главе войска стоял непригодный к делу князь Д.И. Шуйский, который был разбит и позорно бежал в Москву[630]. И.С. Шепелев пришел к выводу, что причинами поражения правительственного войска в Волховской битве были: наличие в армии классовых противоречий и враждебное отношение масс к правительству Василия Шуйского, плохое руководство армией и слабое вооружение. Волховская битва, считает историк, лишила царя Василия огромной армии. Она обнажила классовые противоречия в стране и явилась показателем слабости не только армии, но и правительства[631].

И.С. Шепелев, проанализировав все имеющиеся данные о численности правительственных войск в Волховском сражении, пришел к выводу, что заявления иноземцев о том, что они разгромили правительственное войско в 160–170 тыс. воинов[632], не соответствует действительности. Опираясь на данные о численности русских войск в походах 1563, 1572 гг. и середины XVII в., историк пришел к заключению, что царь Василий Шуйский мог направить в Волхов не более 30 тыс. воинов. Определяя численность армии В. Годунова в 1604 г., исследователь исходил из данных, приведенных в мемуарах Я. Маржарета[633].

Опубликованная недавно «Роспись русского войска 1604 г.», в сопоставлении с Росписями 1563 и 1577 гг., позволяет дополнить и уточнить эти наблюдения историка. Источники свидетельствуют, что во второй половине XVI — начале XVII в. состав полков в русском войске мог колебаться в зависимости от поставленных задач, но его общая численность не превышала 32–35 тыс. человек. Причем, сюда входили все призванные на службу, в том числе и даточные[634]. И.С. Шепелев прав, Василий Шуйский, вопреки свидетельству иноземцев, никак не мог выставить против самозванца под Волховом 160–170-тысячное войско.

Определяя общую численность правительственного войска под Волховом, И.С. Шепелев строил свои расчеты, опираясь на указание кн. С. Шаховского, что воины кн. Д.И. Шуйского были уряжены на пять полков, наряд и ертаул[635]. Анализ всех опубликованных С.А. Велокуровым Росписей Волховского похода обнаруживает, что показания кн. С. Шаховского ввели И.С. Шепелева в заблуждение. В действительности Василий Шуйский отправил в Волхов войско из трех полков, наряда и ертаула[636]. К началу сражения, по данным Разрядов, в командовании и структуре войска существенных изменений не произошло: заместничавший с боярином кн. В.М. Лыковым второй воевода сторожевого полка стольник кн. В.Ф. Литвинов-Мосальский был заменен 8 (18) марта 1608 г. дворянином московским Г.Г. Пушкиным-Сулемшой[637]; в ертаул вместо В.Т. Колычева были назначены выборные дворяне Н.И. Нащекин и И.Н. Давыдов[638]. Таким образом, если исходить из средней численности московских полков на рубеже XVI–XVII вв., то правительственное войско под Волховым вряд ли насчитывало 30 тыс. человек. Необходимо также учитывать, что в результате четырехмесячного бездействия (январь — апрель 1608 г.) в правительственной армии наблюдались те же процессы, что привели к развалу армии Годунова под Кромами. Данные десятни Вежецкой пятины за 1608 г. показывают, что служилые люди, поиздержавшись, начали под различными предлогами разъезжаться по домам. Всего в десятне зафиксировано бегство 37 человек. Еще в момент сбора войска Д. Шуйского отъехали 4 дворянина, после прихода войска в Велев — 7, из Волхова — 21 (сюда входят отъехавшие до и после сражения. — И.Т.)[639]. Аналогичные сведения можно почерпнуть из десятый Юрьева-Польского. Из направленных в Волхов 120 дворян и детей боярских, — 47 под различными предлогами оставили службу[640]. А. Рожнятовский и М. Стадницкий отметили в своих записях, что в апреле 1608 г. из-за оттока служилых людей из войска Шуйского в Ярославле была усилена стража[641]. Накануне решающего сражения правительственная армия, как видно из приведенных данных, таяла как снег[642].

Определяя размеры войска самозванца, И.С. Шепелев пришел к выводу, что его численность к Волховскому сражению достигла 27 тыс. человек[643]. По нашим расчетам наемное войско самозванца после прихода Я. Микулинского, Ф. Тышкевича и Тупальского достигло примерно 5,5 тыс. человек. Кн. Р. Ружинский, по свидетельству М. Мархоцкого и С. Маскевича, привел еще 4 тыс. воинов. Таким образом, общая численность наемного войска самозванца должна была достичь 9,5 тыс. человек. Но необходимо учитывать, что многие наемники, как свидетельствуют очевидцы, разочаровавшись в деле самозванца, покидали его лагерь. Столкновение между М. Меховецким и Р. Ружинским привело к изгнанию прежнего гетмана и его приверженцев. В результате, как видно из составленного в конце лета — начале осени 1608 г. «Реестра войска самозванца», численность наемных отрядов (без учета прибывших позднее полков инфлянских солдат) оказалась меньшей, чем можно было ожидать: полк гетманский кн. Р. Рожинского — 1800 чел.; Я. Микулинского — 450 чел.; П. Руцкого — 1150 чел.; М. Велегловского — 600 чел.; В. Валевского — 660 чел.; кн. А. Вишневецкого — 960 чел., таким образом, всего — 5620 воинов[644]. Примечательно, что участник событий, И. Будила, в рассказе о Болховском сражении привел близкую цифру — 5 тыс. человек[645]. Сделанные наблюдения позволяют предположить, что в Болховском сражении приняли участие 5–5,6 тыс. наемников из Речи Посполитой. М. Мархоцкий указал, что зимой 1607–1608 гг. под знаменами Лжедмитрия II собралось около 3 тыс. запорожских казаков[646]. Данные «Реестра войска самозванца» близки к сведениям мемуариста: полк Грица — 700 казаков; Ростенецкого — 500 казаков; Повидзавского — 700 казаков; Лиса — 150 казаков, а всего — 2050 чел.[647] И. Заруцкий, по свидетельству М. Мархоцкого, командовал 5 тыс. донских казаков[648]. В «Реестре войска самозванца» указана хотя и меньшая, но близкая к этой цифра — 4 тыс.[649] Таким образом, общая численность войска самозванца накануне Волховского сражения, по всей видимости, достигала 13–13,5 тыс. воинов, и оно было примерно равно или немного уступало по численности правительственной армии.

В конце апреля 1608 г. Дмитрий Шуйский, узнав о готовящемся наступлении самозванца, вывел свое войско из Волхова и стал в укрепленном лагере в 10 верстах (2 милях) от города по дороге на Орел. В Волхове был оставлен значительный гарнизон во главе с дворянином московским Третьяком Сеитовым[650]. Тем временем Р. Ружинский с наемниками подошел из Кром к Орлу, намереваясь соединиться с расквартированными там отрядами самозванца. Во время сборов царика в поход, в Орле неожиданно вспыхнул пожар. В огне погиб «царский дворец» и значительная часть города. Находившийся в плену в Ярославле А. Рожнятовский, разузнал от своих информаторов, что Лжедмитрий II, намереваясь бежать в Речь Посполитую, якобы сам приказал зажечь город[651]. В. Война в своем письме к канцлеру Л. Сапеге сообщил, что город зажгли тайные приверженцы Шуйского, многих из которых удалось схватить[652]. Очевидец событий М. Мархоцкий не подтвердил этих известий. Он сообщил, что пожар вспыхнул «из-за неосторожности» и уничтожил много запасов и снаряжения, что поставило войско самозванца в трудное положение[653]. Р. Ружинскому, И.М. Заруцкому ничего не оставалось делать, как попытаться дать сражение правительственным войскам у Волхова и прорваться в неразоренные войной уезды страны.

Подробное описание Волховского сражения можно найти как в русских: Новый летописец, записки В. Волтина, «Повесть сия книги прежних лет», так и в иностранных источниках: мемуарах И. Будилы, М. Мархоцкого. Сопоставление этих источников, отразивших разные политические тенденции, позволяет довольно точно восстановить ход сражения. По данным русских и польских источников, Дмитрий Шуйский, узнав о приближении противника 30 апреля (10 мая) 1608 г., развернул свое войско в боевые порядки в 5 верстах (1 миле) перед укрепленным лагерем. Его действия поставили Р. Ружинского в затруднительное положение, т. к. противник имел возможность атаковать войско самозванца на марше, не дав развернуться в боевой порядок. Гетман самозванца принял единственно верное решение. Он напал на противника сходу конными полками П. Руцкого и М. Велегловского и развернул под их прикрытием основные силы. К исходу дня 30 апреля (10 мая) 1608 г. отряды самозванца создали в своем тылу укрепленный лагерь. Стычки, как видно из источников, носили упорный и кровопролитный характер. Передовому полку кн. В.В. Голицына удалось значительно потеснить полки П. Руцкого и М. Велегловского, что заставило Р. Ружинского ввести в бой часть основных сил: полки А. Ружинского и В. Валевского. Теперь уже полк кн. В.В. Голицына попал в тяжелое положение. Автор Нового летописца, не испытывавший симпатий к воеводе, отметил, что из-за его «торопливости» противник отбросил передовой полк, изрядно потеснил большой полк и только контрудар сторожевого полка И.С. Куракина спас положение, отбросив противника к исходным рубежам[654]. Участвовавший в бою И. Будила подтвердил рассказ Нового летописца. Он отметил, что основные силы русских войск не помогли своим гибнущим товарищам из передового полка[655]. Правительственные войска понесли ощутимые потери[656]. Подводя итоги первого дня сражения, И.П. Шепелев точно подметил, что он «оказался неудачным не столько для войск Лжедмитрия II, сколько для войск Шуйского»[657]. Действительно, Р. Ружинскому уже в начале боя удалось лишить противника тактических преимуществ и развернуть свое войско в боевой порядок. Первые столкновения показали, что в правительственных войсках явно отсутствует твердое руководство: воеводы передового и сторожевого полка действовали на свой страх и риск, а воины большого полка без должного руководства вели себя пассивно — «скопились у своих пушек». Такое развитие событий изрядно поколебало моральный дух правительственных войск.

В ночь с 30 апреля (10 мая) на 1 (11) мая 1608 г. в обоих лагерях были созваны совещания командования. Царские воеводы, по-видимому, были обескуражены появлением столь значительного вражеского войска, низким моральным духом своих полков и неудачным началом боя. Дмитрий Шуйский принял решение уклониться от сражения с противником, отвести войска к Болхову и, заняв оборону по засечной черте, преградить противнику дорогу на Москву[658]. Этот внешне разумный план, как справедливо заметил И.С. Шепелев, оказался губительным для правительственной армии[659]. Наутро оба войска заняли боевые порядки. Дмитрий Шуйский выдвинул свои передовые отряды ближе к лагерю противника, в надежде отвлечь его внимание стычками и отдал приказ начать отход. Первой по его приказу была снята с позиций артиллерия. И.С. Шепелев, анализируя ход Волховского сражения, не обратил внимание на некоторые весьма важные детали. Р. Ружинский, по признанию близкого к гетману ротмистра М. Мархоцкого, не собирался в тот день давать генерального сражения. Он хотел воспользоваться мелкими стычками с противником, чтобы перенести лагерь в более удобное место и лучше подготовиться для решающего боя. Ездовые, как свидетельствуют И. Будила и М. Мархоцкий, по собственной инициативе водрузили на повозки хоругви и под прикрытием войска двинулись к новому месту для лагеря. Обоз поднял тучи пыли, из которых были видны только знамена[660]. Автор Бельского летописца подтверждает свидетельство иноземцев. Он заметил, что «Вор и польские, и литовские люди, и русские воры-изменники перешли реку на синем, и за рекой поставили обоз, а сами конные и пешие перелезли реку и пришли под село Кобылино за 15 верст Волхова позади полков Московского государства»[661]. Воины правительственного войска решили, что им во фланг заходят крупные силы противника и среди них началась паника[662]. Передовые отряды неожиданно для противника стали отходить. Перебежчик — сын боярский коширянин Никита Лихарев, сообщил Р. Ружинскому и его полковникам, что происходит в правительственном войске. Гетман понял, что наступил решающий момент и, несмотря на то, что день клонился к концу, бросил на противника основные силы. Управление правительственными полками было утрачено. Служилые люди обратились в бегство[663]. Одни стремились укрыться в Волхове, здесь их, по данным иноземцев, скопилось около пяти тысяч человек, другие, в числе которых был Дмитрий Шуйский и главные воеводы, пытались пройти через проходы в засеках. Воины Р. Ружинского преследовали противника до засек. Здесь, по свидетельству И. Будилы и М. Мархоцкого, в свалке, вызванной беспорядочным бегством, погибло много воинов и лошадей[664]. После поражения правительственной армии судьба осажденных в Волхове была предрешена, т. к. для обороны города не было необходимых запасов и снаряжения. Воеводы Т. Сентов, Г. Валуев и иноземец Федор Гедройц в течение двух последующих дней пытались обороняться, но затем, осознав тщетность своих усилий, 3 (13) мая 1608 г. сдались на милость победителя и вместе со своими воинами целовали крест самозванцу[665].

Восторженные победные реляции иноземцев создали у современников, а затем и у историков, иллюзию, что в ходе Волховского сражения приверженцы самозванца разгромили основные силы правительственных войск и открыли себе дорогу на Москву[666]. Разрядные книги и летописи, созданные людьми, находившимися в правительственном лагере, рисуют несколько иную картину. Дворяне, копируя Роспись Волховского сражения в свои Разрядные книги, использовали те же термины, что при описании неудачных боев правительственных войск с И. Пашковым и И. Волотниковым: «И от Болхова оттолкнули, и бояре пошли к Москве. И царь Василий послал встречю брата своего и всех бояр о здоровье спрашиват окольничего Федора Васильевича Головина. И пришли бояре со всеми людьми к Москве, и воевод оттолкнули от Болхова, и бояре и воеводы пришли к Москве»[667], «и с тово бою московския люди побежали, а бояр и воевод покинули, и литовские люди дворян и детей боярских побили немного»[668]. Дворяне определенно показывают, что развала правительственной армии, аналогичного тому, который имел место под Кромами в 1605 г. или у Клушина в 1610 г., несмотря на тяжелое поражение, под Волховом не произошло. Воеводы смогли отвести часть войска в Москву. Сходные данные приводят летописцы: «Вор же и гетман… московских людей разогнаша и наряд у них поимали. Вояре же и ратные люди побегоша к Москве, а иные по своим городам, а иные ж седоша в Волхове. Вояре же приидоша к Москве.»[669]. «Литовские люди и русские воры боем и воевод, и ратных людей розгоняли и многих побили и живых поимали, а гоняли до Волхова и за Волхов, а иные дворяне и дети боярские прибежали в Волхов в осаду, а бояре с ратными людьми с розгрому пришли к Москве»[670]. «Все полки погромили и, за полки пришедши под Волхов, наряд и коши поимали. А бояре и воеводы княз Дмитрий Иванович Шуйский с товарыщи и ратные люди с того бою пошли мимо к Москве»[671]. Показания нарративных источников находят подтверждение в делопроизводственных документах. Данные Бежецкой десятни показывают, что, потеряв под Болховом 21 воина, новгородские дворяне вместе с воеводами отступили в Москву, где только двое покинули службу[672]. Сделанные наблюдения дают основание предположить, что, несмотря на тяжелое поражение и значительные потери, воеводам удалось сохранить значительную часть войска и отвести ее к Москве. Именно поэтому правительство Василия Шуйского, в отличие от Годуновых, смогло довольно быстро организовать оборону столицы. Тем не менее поражение было тяжелым. Приверженцы самозванца только в Болхове пленили 3 тыс., захватили всю артиллерию (несколько десятков полевых орудий) и столь необходимые им значительные запасы продовольствия и снаряжения.

И.С. Шепелев, анализируя причины поражения правительственной армии, пришел к заключению, что их было две: социальная и военная. Первая — наличие классовых противоречий в правительственном войске и враждебное отношение к московскому правительству народных масс; вторая — слабое вооружение и плохое руководство армией. Проявления классовых противоречий историк видел в нежелании даточных и охочих людей служить Шуйскому, в «сомнении в людях», когда некоторые из них предпочли вместе с Н. Лихаревым отъехать к царику, а многие разошлись по домам[673]. Построения исследователя не совсем корректны. В источниках нет указаний на социальные антагонизмы между дворянами и даточными в правительственном войске. Изменник коширянин Н. Лихарев был сыном боярским, а не представителем низов. Причина поражения, по всей видимости, лежит в общем кризисе, который переживало поместное ополчение в те годы и бездарном руководстве войском.

Н.И. Костомаров полагал, что Болховская победа «значительно поддержала» Лжедмитрия II. Поляки, якобы, «стали верить в его родовое счастье».[674] Это явное преувеличение. М. Мархоцкий определенно показывает, что сражение под Болховым едва не стало «пирровой победой» для Лжедмитрия II и его окружения. Буквально сразу после окончания боя наемники, разграбив богатые трофеи, в очередной раз предъявили самозванцу счет. Денег у него не было и он, как видно из рассказа М. Мархоцкого, обратился к солдатам с речью, чередуя похвалы с посулами. Царик в дополнение к прежним обещаниям поклялся после захвата столицы отдать наемникам царскую казну, уверял, что отныне будет назначать на воеводства в города двух воевод: иноземца и русского и т. д. Солдаты, по свидетельству мемуариста, дали себя уговорить и согласились служить дальше в долг[675].

§ 3. Поход на Москву

Достигнутое соглашение позволило Лжедмитрию II, Р. Ружинскому и И.М. Заруцкому выступитъ к столице. И.С. Шепелев, ссылаясь на указание Нового летописца, что «дворяне и дети боярские, кои взяты в Волхове, видячи такую вражью прелесть, побегоша все от него к Москве»[676], пришел к заключению, что продвижение самозванца к столице сопровождалось усилением классовой борьбы крестьян против помещиков в местностях, оказавшихся в полосе наступления повстанцев. Проявлением этой борьбы будто бы явилась присяга народа Вору и бегство дворян[677]. Выводы исследователя нуждаются в уточнениях. В первые дни похода на Москву 5 (15) мая 1608 г. отряды самозванца продвигались по уездам, население которых давно участвовало в повстанческом движении. Они останавливались в Козельске, затем — в Калуге, где их встретили хлебом-солью. М. Мархоцкий, описавший этот поход, не приводит каких-либо фактов, свидетельствующих об антагонизмах между помещиками и крестьянами в этих уездах[678]. Многие местные дворяне и дети боярские перешли на сторону правительства задолго до Волховского сражения[679]. В авангарде войска Лжедмитрия II шел отряд Третьяка Сеитова, который, как видно из прямого указания источников, состоял из дворян, детей боярских, прочих служилых людей, плененных в Волхове. Весьма наблюдательный М. Мархоцкий заметил, что давние приверженцы дела самозванца не доверяли людям, которые с оружием в руках боролись против их государя и принесли ему присягу, только попав в безвыходное положение[680]. Подозрения полностью оправдались, когда войско Лжедмитрия II подошло к устью р. Угры. Переправившись на противоположный берег, Т. Сеитов и его воины покинули самозванца и ушли в Москву[681]. Их бегство, вопреки мнению И.С. Шепелева, нельзя рассматривать как стремление спастись от своих крестьян.

Известия о разгроме правительственной армии под Волховом и появление брата царя и его воинов в столице на Вознесеньев день 6 (16) мая 1608 г.[682], по свидетельству очевидцев Исаака Массы и архиепископа Арсения Елассонского, вызвали страх и волнения среди москвичей[683]. В провинции слухи о происходящем в столице наполнились совершенно невероятным содержанием. В Ярославле М. Стадницкому сообщили, что Василий Шуйский после многих неудач, якобы, вместе с москвичами решил добровольно предать государство «Дмитрию», но Дмитрий Шуйский и тесть царя разубедили его и т. д.[684] М. Мархоцкий узнал, что воины Д. Шуйского распустили слух, что к Москве идет огромное войско. В Волховском сражении будто бы участвовали передовые полки, а сторожевые находились еще в Путивле[685]. Масло в огонь подливали отпущенные цариком после Волховского сражения на родину служилые люди, которые убеждали своих земляков перейти на сторону самозванца[686]. К. Вуссов, пользовавшийся рассказами находившихся в столице немцев, отметил, что если бы Лжедмитрий II после битвы, не мешкая, пришел к столице, то находившиеся в страхе москвичи, несомненно сдались бы ему. На посаде поговаривали, что, если бы это был не Дмитрий, то бояре и дети боярские, оказавшиеся в его лагере, вернулись бы обратно[687]. Промедление позволило Василию Шуйскому перехватить инициативу в борьбе за умы. Его люди прибегли к испытанному приему — они в очередной раз постарались напугать москвичей тем, что «Дмитрий», захватив столицу, припомнит ее жителям восстание 17 (27) мая 1606 г. и сурово накажет их вместе с женами и детьми. Некий мясник, по рассказу К. Вуссова, услышав заявление, что Дмитрий умеет «видеть по глазам, виноват кто или нет», будто бы заявил, что не посмеет показаться ему на глаза, ибо ножом зарезал пятерых поляков[688]. Находившийся среди москвичей И. Масса прямо говорит, что именно такое направление агитации среди населения в очередной раз помогло царю удержать власть в столице в своих руках[689]. Позиции Василия Шуйского еще более укрепились, когда в столицу прибыли воины Т. Сеитова, которые уверили москвичей, что «Дмитрий» явный самозванец и у него не так много войск, как об этом говорят. Рассказы беглецов, как показывают современники, произвели перелом в умонастроениях москвичей и помогли В. Шуйскому овладеть ситуацией[690]. Примечательно, что в официальной пропаганде вскоре появились новые детали, которые подметил в Ярославле А. Рожнятовский. Власти, как показывает иноземец, заявили служилым людям, что мобилизуют их на войну с Литвой для защиты православной веры, а не против повстанцев[691].

Успокоив москвичей, Василий Шуйский, по данным автора Нового летописца, еще до подхода самозванца смог подготовить новое войско, которое возглавили бояре кн. М.В. Скопин-Шуйский и И.Н. Романов[692]. В некоторых Разрядных книгах сохранилась Роспись похода правительственного войска против Вора, которая датирована 29 мая (8 июня) 1608 г., то есть до подхода самозванца к Москве. Войско, как следует из Росписи, было уряжено на три полка: Большой полк возглавляли бояре кн. М.В. Скопин-Шуйский, И.Н. Романов и стольник В.Ф. Литвинов-Мосальский-Гнусин, передовой полк — боярин кн. И.М. Воротынский и окольничий кн. Г.П. Ромодановский, сторожевой полк — стольник кн. И.Б. Черкасский и окольничий Ф.В. Головин[693]. Датировка похода и совпадение имен «больших воевод» с указанными в Новом летописце дает основание предположить, что это Роспись похода на Незнань. Воеводы выступили навстречу врагу по Калужской дороге и заняли позиции по р. Незнань между Подольском и Звенигородом[694].

Автор Нового летописца утверждает, что на Незнани кн. М.В. Скопин-Шуйский обнаружил в своем войске «шатость» — заговор, который якобы организовали кн. И.М. Катырев-Ростовский, кн. Ю.Н. Трубецкой и кн. И.Ф. Троекуров[695]. Царь приказал племяннику срочно отвести войска в Москву. Вскоре после возвращения с р. Незнани, «заговорщики», принадлежавшие к группировкам оппозиционным Шуйским, были отправлены в опалу: кн. И.М. Катырев-Ростовский — в Сибирь[696], кн. Ю.Н. Трубецкой — в Тотьму, кн. И.Ф. Троекуров — в Нижний-Новгород; дворяне Я. Желябужский, Ю.Г. Нефтеев-Толстой — казнены[697]. Сообщение Нового летописца с трудом поддается проверке, т. к. другие источники не содержат сколько-нибудь полных данных о заговоре, однако косвенные свидетельства говорят о том, что «шатость» действительно имела место. А. Рожнятовский зафиксировал в своих записях за 1 (11) и 5 (15) июня 1608 г., что получены вести об измене всех бояр Шуйскому и о мятеже в столице, во время которого одни выступали за царя, другие — «ни за ту, ни за другую сторону»[698]. Помимо этого, биографии князей И.М. Катырева[699], Ю.Н. Трубецкого[700], И.Ф. Троекурова, подтверждают факт их опалы после похода на Незнань[701].

Происшествие на Незнани вызвало различные трактовки в литературе. Н.М. Карамзин полагал, что составители «гнусного заговора», решив, что пришла гибель Шуйского, попытались, подобно П.Ф. Басманову в 1605 г., добиться милости у бродяги, составив в войске заговор в его пользу[702]. С.Ф. Платонов обратил внимание, что власти обвинили в «шатости» близких родственников Романовых. Исследователь пришел к выводу, что во главе мятежников стоял второй воевода Большого полка И.Н. Романов. Заговор, по его мнению, был «чисто боярской шатостью», затеянной кружком Романовых[703]. И.С. Шепелев совершенно справедливо указал, что вопреки утверждению С.Ф. Платонова, измена И.Н. Романова не подтверждается данными источников и что в заговоре помимо родни Романовых приняли участие дворяне и другие воины. Он полагал, что «шатость в полках» нельзя сводить к «боярской шатости». Она, по мнению историка, тесно связана с внутриклассовыми противоречиями, недовольством известной группы бояр и дворян политикой Шуйского, искавших новую кандидатуру в цари и готовых использовать самозванца для свержения соперника с престола[704]. С последним выводом исследователя трудно согласиться. В источниках отсутствуют какие-либо указания, что заговорщики намеревались использовать самозванца для свержения Василия Шуйского.

Проявлению «шатости» на Незнани можно найти иное объяснение. Р. Ружинский и И.М. Заруцкий прекрасно знали, что местность вдоль Калужской дороги разорена в 1606–1607 гг., поэтому из Калуги вступили не прямо на Москву, а в направлении Смоленской дороги[705]. В результате этого маневра под ударом оказались уезды с развитым дворянским землевладением: Вязьма, Дорогобуж, Можайск, Звенигород. Боязнь, что «воровские» отряды разорят поместья и разграбят их имущество, по-видимому, и породила шатость на Незнани. Дворяне и дети боярские, подобно служилым людям Замосковья после Рахманцевского сражения, вероятно, стали покидать правительственное войско, чтобы попытаться защитить свои семьи и имущество на местах. Это в конце концов заставило кн. М.В. Скопина-Шуйского срочно отвести полки к столице.

Рассказ Нового летописца об отступлении правительственного войска с Незнани создал иллюзию, что «шатость» в полках будто бы парализовала действия московского руководства, в результате самозванец смог беспрепятственно подойти к Москве. Среди записей лета 1608 г. в Разрядных книгах имеется Роспись посылок из Москвы воевод по окрестным дорогам, которая помещена после Ходынского сражения. Составители, по видимому, допустили неточность, т. к. упомянутый в Росписи кн. В.Ф. Литвинов-Мосальский во время сражения на Ходынке попал в плен[706], откуда бежал только 31 августа (10 сентября) 1608 г.[707] Роспись, таким образом, следует датировать временем до начала Ходынского сражения, то есть концом мая — началом июня 1608 г., когда самозванец приближался к Москве. Сделанное наблюдение показывает, что, получив известие об уходе войска самозванца с Калужской дороги, Василий Шуйский и его советники предприняли срочные меры, чтобы выяснить планы врага. Они отправили разведывательные отряды по дорогам, ведущим в столицу: стольника кн. В.Ф. Литвинова-Мосальского — по Звенигородской дороге[708]; дворян московских кн. Я.П. Барятинского — по Калужской[709]; И.М. Возгирю-Бутурлина — по Волоцкой[710]; кн. М.П. Барятинского — по Каширской дорогам[711]. Эти меры явно запоздали. Самозванец вышел на Смоленскую дорогу в районе Борисова и направился по ней к столице. Его движение мало походило на победоносное шествие Лжедмитрия I после Кром. Вопреки утверждению И.С. Шепелева, жители западных уездов России без особого энтузиазма встретили «воровские» отряды. Источники не содержат никаких данных о выступлениях крестьян в поддержку воинов самозванца[712]. Местные дворяне, по свидетельству Нового летописца, постарались вывезти свои семьи в Москву и Смоленск[713]. Они явно опасались, что, согласно указу самозванца, их жены и дочки могут стать добычей победителей: бывших холопов, казаков и др. Борисов оказался покинут жителями. Можайск приверженцам самозванца пришлось подвергнуть артиллерийскому обстрелу прежде, чем его жители сдались[714]. Пробивавшийся на помощь самозванцу из Литвы ротмистр Бобовский, был вынужден принять тяжелый бой у Звенигорода с отрядом кн. В.Ф. Мосальского[715]. Приведенные данные не подтверждают гипотезы И.С. Шепелева о восстаниях рядового населения западных уездов России в поддержку самозванца и расправах над помещиками и местной администрацией[716]. Наоборот, местные миры пытались оказать сопротивление врагу, но, не получив помощи от В. Шуйского, были вынуждены уступить силе, в надежде присягой спасти свои семьи и имущество. Их действия сильно напоминают поведение земских миров Замосковья после прорыва сюда отрядов Я. Сапеги осенью 1608 г.

Историки по-разному определяют время появления полков самозванца под Москвой. А. Гиршберг, И.С. Шепелев, ссылаясь на дату, указанную И. Будилой, считали, что царик прибыл к Москве 24 июня 1608 г.[717] Н.М. Карамзин, Н.И. Костомаров, С.М. Соловьев, опираясь на дату, приведенную в хронике К. Буссова, полагали, что отряды самозванца подошли к столице 1 июня 1608 г.[718] Проверка показала, что И. Будила под одной датой объединил события нескольких дней: появление самозванца под Москвой, попытку закрепиться в Тайнинском и возвращение в Тушино[719]. Более точной представляется дата К. Буссова, которую подтверждают показания, находившегося в Москве голландского купца И. Массы, и летописные записи за первую половину 1608 г. в одной из Разрядных книг[720]. А. Рожнятовский отметил, что 5 (15) июня 1608 г. до Ярославля дошел слух, что «на столичный город Москву наступают вооруженные полки, берут и сжигают окрестные крепости» и что в столице из-за этого происходят массовые волнения[721]. На следующий день, 6 (16) июня 1608 г., он записал, что по слухам «Дмитрий встал на том самом месте в полутора милях от Москвы, где разбивали шатры, в которых ночевала царица (т. е. в Вяземах. — И.Т.)…»[722]. Сделанные наблюдения позволяют прийти к выводу, что отряды самозванца достигли столицы в первых числах июня 1608 г. Если от Болхова до Калуги они добрались за два дня[723], то, чтобы пройти от Калуги к Москве по местностям, жители которых поддерживали В. Шуйского, им понадобилось около месяца.

§ 4. Утверждение самозванца под Москвой

Приверженцы Лжедмитрия II, как видно из мемуаров И. Будилы и М. Мархоцкого, были убеждены, что Василий Шуйский после стольких неудач не имеет достаточных сил для сопротивления. Они в один голос заявляли, что в столице не было никакого войска, кроме стражи[724]. Кн. Р. Ружинский и полковники, по всей видимости, считали себя хозяевами положения, а падение Москвы — вопросом времени. М. Мархоцкий вспоминал, что по совету русских войско обошло столицу с севера и остановилось лагерем в с. Тайнинском. Автор записи, сохранившейся в составе одной из Разрядных книг, датировал появление войск самозванца в районе Тайнинского 9–10 (19–20) июня 1608 г.[725] Замысел Р. Ружинского и И.М. Заруцкого становится понятным, если обратиться к истории повстанческого движения. От Тайнинского было рукой подать до Красного села, через которое казаки, приверженцы Лжедмитрия I, в 1605 г. проникли в столицу и спровоцировали восстание москвичей[726]. В 1606 г. этот маневр безуспешно пытались повторить болотниковцы[727]. В 1608 г. ветераны повстанческого движения, по всей видимости, убедили кн. Р. Ружинского и полковников попытать счастья еще один раз. Но их вновь постигла неудача. М. Мархоцкий пишет, что уже через несколько дней стало ясно, что предпринятый маневр — ошибочен[728]. Василий Шуйский, вопреки расчетам приверженцев Лжедмитрия II, располагал достаточными силами, чтобы не только удержать столицу, но и нанести поражение противнику[729]. Отряды правительственных войск, по данным Разрядов, выдвинулись к с. Ростокину в миле от Москвы по Ярославской дороге и «травились» с воинами самозванца. Пути обозам, двигавшимся в стан самозванца с Северщины, оказались перехвачены. Уже через несколько дней, как свидетельствует М. Мархоцкий, в лагере самозванца поняли, что не правительственные войска, а они сами отрезаны от своих основных баз снабжения[730]. Кн. Р. Ружинский и И.М. Заруцкий решили исправить положение: обойдя Москву с севера, вернуться в Тушино к Смоленской и Калужской дорогам[731].

Обстоятельства перехода войска самозванца из Тайнинского в Тушино как-то выпали из поля зрения историков. Между тем, они могли стать поворотным пунктом в противоборстве Василия Шуйского и самозванца. Царь явно готовился нанести удар по противнику, допустившему тактический просчет. Буквально накануне выступления войска самозванца пушкари, видимо из тех, кто попал в плен после взятия Болхова, вывели из строя артиллерию и пытались бежать в столицу, но были схвачены и подверглись мучительной казни[732]. Выступив из Тайнинского, полки самозванца неожиданно столкнулись с крупными силами правительственных войск на Тверской дороге. Свидетельства об этом бое оставили М. Мархоцкий, И. Будила и автор Нового летописца. Наемники вспоминали, что войско самозванца было атаковано в узком месте, где, по-видимому, нельзя было использовать главное преимущество самозванца — конницы[733]. Бой, по показаниям очевидцев, был упорным и кровопролитным. Р. Ружинский и И.М. Заруцкий, по-видимому, оказались на грани поражения. Им с большим трудом удалось отразить атаку правительственных войск и прорваться сквозь созданные противником заслоны. Летописец отметил, что на том бою сложили головы тридцать три сына боярских Алексинца[734]. Бой на Тверской дороге показал, что приверженцы самозванца отнюдь не являются полными хозяевами положения у столицы и что Василий Шуйский имеет достаточные силы для борьбы. Вместе с тем нельзя не заметить, что царь в очередной раз упустил чрезвычайно благоприятную возможность для разгрома противника.

14 (24) июня 1608 г. Василий Шуйский во главе государева полка, сформированного из членов Боярской думы во главе с кн. Ф.И. Мстиславским, приказных и дворовых чинов, вышел из Москвы и расположился на Ваганькове у р. Пресни. Боярин кн. И.И. Шуйский и окольничий кн. Д.И. Мезецкий служили в полку дворовыми воеводами. Государев полк был усилен артиллерией, которой командовал кн. И.Ф. Волконский. Основные силы правительственной армии расположились у стен Москвы на р. Ходынке, напротив Тушинского лагеря. Большим полком командовали бояре кн. М.В. Скопин-Шуйский и И.Н. Романов вместе с вновь назначенными сюда третьим воеводой кн. В.Ф. Литвиновым-Мосальским и разрядным дьяком Сыдавным Васильевым[735]. К Большому полку были приданы отряд татар во главе с кн. М.П. Барятинским и артиллерия — с Г. Валуевым. Передовым полком, как и в походе на р. Незнань, командовали боярин кн. И.М. Воротынский и окольничий кн. Г.П. Ромодановский, а Сторожевым полком — стольник кн. И.Б. Черкасский и окольничий Ф.В. Головин. Во главе войскового обоза был поставлен Р.Д. Бутурлин[736]. Мемуары наемников показывают, что Василию Шуйскому удалось произвести сильное впечатление на врагов. И. Будила сообщил в своих воспоминаниях, что в собранном Василием Шуйским войске, якобы, было 100 тыс. русских воинов и 40 тыс. татар[737]. М. Мархоцкий полагал, что в правительственной армии служило около 70 тыс. воинов[738]. Появление значительного правительственного войска заставило кн. Романа Ружинского и И.М. Заруцкого побеспокоиться о своих тылах. 19 (29) июня 1608 г. войско самозванца, ставшее в с. Тушине, начало спешно сооружать укрепленный лагерь[739]. Руководители движения самозванца запросили помощи у А. Лисовского и инфляндских солдат в Литве.

Поражение правительственного войска под Болховом, как свидетельствуют Разряды, заставило Василия Шуйского возобновить переговоры с послами короля — М. Олесницким, А. Гонсевским, С. Витовским и кн. Ю. Друцким-Соколинским, которые были прерваны на неопределенный срок в начале 1608 г.[740] Царь и бояре, прежде на отрез отказывавшиеся допустить участия в переговорах Ю. Мнишка, на сей раз не только согласились с требованиями польской стороны, но даже привлекли тестя самозванца к выработке соглашения. Воевода выехал с близкими родственниками в столицу из Ярославля 15 (25) мая 1608 г. и уже 10 (20) июня 1608 г. был на аудиенции у царя[741]. В отличие от предшествующих встреч, стороны довольно быстро перешли от взаимных обвинений относительно интриги Лжедмитрия I к обсуждению конкретных проблем. Василий Шуйский и бояре добивались от Ю. Мнишка и пленных поляков официального признания факта, что Лжедмитрий II не является «прежним царем Дмитрием», и клятвы не участвовать в новой самозванческой интриге, а также потребовали отозвать на родину всех подданных Речи Посполитой из войска самозванца. Взамен русская сторона готова была отпустить на родину послов, Мнишков и всех пленных поляков. Работа над соглашением быстро продвигалась. Послы и Ю. Мнишек, стремившиеся вырваться из русского плена любой ценой, готовы были давать заведомо невыполнимые обещания. Тесть самозванца публично открестился от Лжедмитрия II, помог царю и боярам успокоить москвичей. В войско самозванца по поручению польских послов отправились Петр Боржковский и племянник М. Олесницкого с известием о том, что в ближайшее время будет подписано соглашение между Россией и Речью Посполитой, и требованием немедленно покинуть пределы Русского государства[742]. Действия приверженцев Лжедмитрия II под Москвой не оставляли никаких сомнений, что пункт нового русско-польского соглашения о немедленном выводе подданных Речи Посполитой из России останется на бумаге. Тем не менее Василий Шуйский, утративший веру в своих подданных и в свое войско, готов был ухватиться за соломинку. По требованию русской стороны польские послы отправили в Тушино панов Доморадского и Бучинского, которым было поручено еще раз известить наемников о переговорах и потребовать, чтобы они покинули пределы России, но солдаты не хотели об этом и слышать[743].

Наметившийся на переговорах успех породил у Василия Шуйского и его советников иллюзии, что проблема самозванца может быть решена в ближайшее время с помощью дипломатии. Однако расчеты на то, что король отзовет своих подданных из войска самозванца, были явным самообманом. Послы Речи Посполитой прекрасно знали, что во время рокоша Сигизмунд III неоднократно издавал универсалы, запрещавшие солдатам под страхом суда и конфискации имущества уходить в Россию к самозванцу, но в условиях политической нестабильности никто из наемников не думал их выполнять. Вкурсе дела была и русская сторона, т. к. во время переговоров послы Речи Посполитой неоднократно ссылались на эти универсалы и подчеркивали, что их подданные, воюющие под знаменами самозванца, действуют самовольно[744]. Наемники, как свидетельствует М. Мархоцкий, наотрез отказались выполнять требование послов и заявили, что посадят «законного царя» на Московский престол[745]. Послы, сознавая, что позиция, занятая наемниками, может изменить планы Василия Шуйского и что тогда им вряд ли скоро удастся вырваться на родину, поспешили уверить оппонентов, что это не более чем временная заминка. Царь и его советники вновь дали себя обмануть.

§ 5. Ходынское сражение

Роспись правительственного войска лета 1608 г. не сохранилась, поэтому установить его точную численность невозможно. Самые общие представления по этому вопросу можно получить, суммировав приблизительную численность Государева, Большого, Правой и Левой руки полков по росписям русского войска XVI — начала XVII в.[746] Точных данных о численности войска самозванца не сохранилось, ее можно определить лишь приблизительно. Источники свидетельствуют, что значительные пополнения отрядами наемников из Брестской конфедерации и русскими повстанцами во главе с А. Лисовским царик получил уже после Ходынского сражения, поэтому общая численность его войска вряд ли превышала ту, которую оно имело в Болховском сражении, т. е. примерно 13–15 тыс. воинов.

М. Мархоцкий и автор Нового летописца свидетельствуют, что Роман Ружинский и его полковники, столкнувшись со значительным правительственным войском, поняли, что недооценили силы противника, и решили прибегнуть к хитрости. Пользуясь тем, что успешные переговоры создавали у москвичей и в правительственных войсках иллюзии на скорое мирное решение проблем, они попытались усыпить бдительность противника, на время отказавшись от активных боевых действий и вступив с ним в переговоры. Тем временем была произведена разведка и подготовлен удар по основной группировке правительственных войск. Цель задуманной операции вполне очевидна — сорвать переговоры, разгромить войска Василия Шуйского и заставить москвичей принять Лжедмитрия II.

Описание Ходынского сражения сохранилось в источниках разной политической ориентации: мемуарах наемников М. Мархоцкого, И. Будилы и в разрядных книгах, в записках Б. Болтина, С. Шаховского, Пискаревском, Бельском и Новом летописцах, что позволяет с большой точностью восстановить ход боя. Наиболее достоверными и полно отразившими все фазы сражения являются рассказы М. Мархоцкого, Нового летописца и кн. С. Шаховского. Показания других источников кратки и лапидарны, но содержат важные детали для восстановления хода боя. М. Мархоцкий и И. Будила сообщили, что решение дать сражение было принято в глубокой тайне на совещании гетмана и полковников. Перед рассветом 25 июня (5 июля) 1608 г. кн. Роман Ружинский приказал солдатам в полном вооружении выйти из укрепленного лагеря и развернуться в боевые порядки. Командиры поставили солдатам задачу непосредственно перед атакой[747]. Историки, анализируя построение тушинского войска, обычно опираются на показания М. Мархоцкого. Ротмистр указал, что гетман с главными силами расположился в центре, во главе левого фланга поставил кн. А. Ружинского[748], правого — А. Хруслинского и выдвинул вперед отряд из нескольких сот конников[749]. И. Будила, как и М. Мархоцкий, принимавший участие в сражении, сообщает дополнительные сведения, о которых ротмистр умолчал, видимо, не желая говорить об успехах людей, которых недолюбливал. Хорунжий отметил, что вперед был выдвинут не просто отряд, а полк пана В. Валевского, который отличился во время сражения. Еще один полк И.М. Заруцкого, по свидетельству И. Будилы, был нацелен на татарские отряды правительственного войска[750]. Сведения хорунжего об активном участии в сражении полка И.М. Заруцкого полностью подтверждает автор Бельского летописца[751].

М. Мархоцкий вспоминал, что гетман поручил передовому отряду перед рассветом напасть на дозоры правительственного войска. Это распоряжение дает возможность раскрыть его замысел. В случае неудачи гетман мог легко оправдаться за нарушение перемирия, ссылаясь на то, что сражение было спровоцировано стычками боевого охранения[752]. Неожиданно для тушинцев полк В. Валевского, почти не встречая сопротивления, ворвался в лагерь правительственных войск[753]. Показания дворян, находившихся в правительственном лагере, позволяют объяснить столь легкий успех тушинцев. Они вспоминали, что мирные настроения и благодушие были настолько велики, что охватили и боевое охранение, которое «оплошалось»[754]. Заметив неожиданно легкий успех передового полка, кн. Р. Ружинский тотчас двинул на лагеря правительственных войск основные силы. Судя по данным источников, под удар попали Большой полк с нарядом, Передовой и Сторожевой полки и обоз. Очевидцы пишут, что русские воины были застигнуты врасплох спящими и бросились бежать[755]. В некоторых разрядных книгах указывается, что положение правительственных полков якобы усугубил переход на сторону врага в критический момент боя третьего воеводы Большого полка кн. В.Ф. Литвинова-Мосальского и бывших с ним дворян[756]. Это свидетельство не подтверждается показаниями польских источников. М. Мархоцкий отметил в своих записках, что воевода и его товарищи попали в плен[757]. Правительственные войска понесли значительные потери[758]. Тушинцы преследовали бегущих до Деревянного города[759]. От полного разгрома их спасла, по свидетельству М. Мархоцкого, алчность тушинцев[760]. Б. Болтин и автор Бельского летописца отмечают, что после известий о близком мире в лагерях правительственных войск скопилось много торговых людей с товарами для продажи. Богатая добыча, как магнит, притянула тушинцев. Наемники, их слуги и русские приверженцы самозванца бросились грабить имущество побежденных[761]. Наступательный порыв тушинских полков иссяк. Тем временем, как вспоминали кн. С. Шаховский и Б. Болтин, в сражение вступил находившийся в резерве Государев полк[762]. Его воины остановили и увлекли за собой отступавших ратников. Рассеяные было полки правительственных войск пришли в себя, развернулись в боевой порядок и обрушились на увлекшиеся грабежом вражеские полки[763]. Тушинцы были выбиты из захваченных ими лагерей правительственных войск и в беспорядке бросились в свой лагерь. Правительственные полки следовали за ними по пятам пятнадцать верст[764]. В атаке особенно отличился ертаул Государева полка, состоявший из стольников, стряпчих и жильцов, который возглавил В.И. Бутурлин[765]. М. Мархоцкий показывает, что только заминка правительственных полков при переправе через реку Химку помогла тушинцам прийти в себя и отбить нападение правительственных войск на Тушинский лагерь[766]. К исходу дня линия противостояния правительственных войск и тушинских отрядов стабилизировалась примерно там, где была в начале дня.

Современники неоднозначно оценили результаты сражения. М. Мархоцкий, И. Будила говорят, что тушинцы одержали убедительную победу[767]. Авторы неофициальных разрядных книг, Бельского и Пискаревского летописцев подтвердили показания наемников, сообщая о поражении правительственных войск и больших потерях[768]. Кн. С. Шаховский, автор Нового летописца и Б. Болтин, наоборот, дали понять, что победу одержали московские полки, т. к. поле боя осталось в их руках[769]. Историки, столкнувшись с противоречивыми показаниями источников относительно исхода Ходынского сражения, осторожно воспроизвели оценки его результатов по воспоминаниям современников[770]. С.М. Соловьев полагал, что «война велась с переменным счастием»[771]. С.Ф. Платонов пришел к выводу, что тушинцам не удалось одержать полной победы. Они уверились, что Василий Шуйский имеет достаточно сил не только для обороны Москвы, но и для удара по Тушину. Именно поэтому тушинцы, по мнению исследователя, вплоть до подхода подкреплений воздерживались от активных боевых действий[772]. И.С. Шепелев пришел к заключению, что в Ходынском сражении победа осталась за тушинцами. Причинами поражения правительственных сил, по мнению историка, были нежелание многих ратников сражаться за правительство Шуйского, слабый тыл царских войск из-за массового перехода населения на сторону самозванца в июне — июле 1608 г., а также «неорганизованность управления царской армией». Хотя правительственным войскам и удалось сорвать планы тушинцев по захвату страны, по мнению исследователя, военно-политические силы в государстве были ослаблены, настроение народных масс изменилось в пользу Лжедмитрия II[773].

Построения И.С. Шепелева вызывают сомнения. Анализ хода сражения показывает, что причиной неудачи правительственных войск в первой фазе сражения явилась внезапность атаки, а отнюдь не нежелание ратников сражаться за царя Василия. Оправившись от первого удара, они едва не разгромили противника. Переходы дворян на сторону самозванца, вопреки мнению исследователя, произошли после Ходынского сражения, а не до него и, следовательно, не могли стать причиной поражения. Главной причиной неудач правительственных войск, по нашему мнению, как и в Волховском сражении, являлись не классовые противоречия в тылу, а грубые ошибки царя Василия и его окружения в оценке общей социально-политической ситуации в стране и неумелое руководство войсками на поле боя. Сомнения вызывает и вывод С.Ф. Платонова, что победа тушинцев была неполной[774]. Действительно, приверженцы самозванца нанесли противнику значительный урон в живой силе, захватили артиллерию и обоз, но они не смогли достичь главной цели: разгромить противника. Более того, во второй фазе сражения они сами оказались на грани полного разгрома и с трудом восстановили status-quo. После Ходынского сражения тушинцы вместо захвата Москвы были вынуждены думать об обороне Тушина и получении пополнений. В Ходынском сражении, как нам представляется, победителей не было, но результаты его не были одинаковыми для противоборствующих сторон. Тушинцы потерпели временную неудачу. Для Василия Шуйского исход Ходынского сражения имел более тяжелые последствия. Руководимые им правительственные войска, вновь имея значительное численное превосходство, оказались не в состоянии разгромить отряды мятежников и наемников и понесли значительные потери. Авторитет властей пошатнулся. Веру в способность царя и его окружения вывести страну из кризиса потеряли уже не только простолюдины, но и знать.

Появление в стане Лжедмитрия II отрядов солдат из Киевского и Брацлавского воеводств Речи Посполитой, как показывает анализ событий весны — начала лета 1608 г., придало новый импульс переживавшему глубокий кризис движению самозванца. Р. Ружинский и его товарищи отправились в поход в Россию, преследуя исключительно корыстные интересы, на свой страх и риск, вопреки явному противодействию польских официальных властей, в самый неблагоприятный для них момент, поэтому их участие в движении Лжедмитрия II не следует рассматривать как скрытую интервенцию Речи Посполитой против России. Устранив М. Меховецкого и став вместо него гетманом, Р. Ружинский жестоко расправился с казацкими царевичами и удалил из стана самозванца радикально настроенных повстанцев. Ему удалось остановить расправы над помещиками и провозгласить новый курс, направленный на союз с дворянами и детьми боярскими, но эти меры весной — летом 1608 г. не принесли ощутимых результатов, так как дворяне и дети боярские, напуганные недавними расправами, предпочитали служить Василию Шуйскому и не верили в провозглашенные перемены.

Переворот Р. Ружинского, победа в Болховском сражении, несомненно, усилили влияние наемников на положение дел в стане самозванца, но оно отнюдь не было всеобъемлющим. Казаки, беглые холопы и служилые люди по прибору южных уездов России во главе с И.М. Заруцким по-прежнему составляли большинство, и новое руководство повстанческого движения было вынуждено считаться с их мнением.

Успехи самозванца, как совершенно справедливо считают русские историки, нельзя объяснять исключительно доблестью и военным превосходством «польских дружин». Мало-мальски грамотные в военном отношении действия царских воевод И.С. Куракина и В.Ф. Литвинова-Мосальского против безоглядных лихих атак наемников неизменно завершались поражением противника.

Нуждается в существенных коррективах гипотеза И.С. Шепелева, согласно которой приверженцы самозванца одержали победы благодаря усилившейся классовой борьбе народных масс. Вопреки предположениям исследователя, поход самозванца к Москве не сопровождался народными восстаниями в уездах, по которым проходили отряды самозванца. Приверженцам Лжедмитрия II очень помогли восстания в Великих Луках, в небольших пограничных крепостях Литовской украины и Псковщины, но они произошли без непосредственного участия отрядов самозванца, носили локальный характер и их вклад в одержанные победы не следует преувеличивать. Местное население, как на Северщине, так и в украинных городах, состояло из обедневших детей боярских, служилых людей по прибору и казаков. Их выступления явились результатом давно назревавшего социального взрыва, который по характеру был сходен с тем, что произошел ранее на юге и юго-западе страны, и его, по нашему мнению, следует рассматривать как прямое продолжение повстанческого движения 1606–1607 гг., а не как проявление классовой борьбы.

Не следует, на наш взгляд, преувеличивать и значение дворянской и боярской «шатости» в начале лета 1608 г. Дворяне и дети боярские, вопреки установившемуся мнению, в то время в основной массе сохранили верность В. Шуйскому и боролись с приверженцами самозванца, так как после зимы 1607/1608 г. прекрасно знали, что несет для них новая власть. «Шатость», судя по всему, была вызвана острым недовольством неспособностью руководства страны разгромить движение самозванца и защитить оказавшиеся в полосе наступления врагов дворянские вотчины и поместья.

Победы отрядов Лжедмитрия II, как справедливо считал С.М. Соловьев, в значительной степени были достигнуты благодаря значительному ослаблению государственного порядка после восстания И.И. Болотникова, глубокому кризису дворянского ополчения и бездарному управлению страной и правительственными войсками.